Глава 30

— Наконец-то! — тихо воскликнул Анмист, завидев вдали полускрытую клубами дорожной пыли процессию. Целых полдня он ждал на этом холме, пока регент вернётся с охоты. Место для обзора было удобным — вся дорога от главной въездной арки до голубой полоски дальнего леса просматривалась как на ладони. Однако часы ожидания не казались Анмисту долгими. Во-первых, он, как и всякий прошедший монашескую школу, обладал железным терпением, а во-вторых, ему было чем занять время. После долгой медитации, целью которой было нащупывание благоприятного энергетического канала для осуществления задуманного дела, он до мельчайших подробностей продумывал план своих действий в случае того или иного поворота событий.

В последние дни столица была охвачена неясным возбуждением в ожидании какого-то исключительного события. Это чувствовали все, не говоря уже о тех, кто подобно Анмисту, был наделён тонким видением. И это тонкое видение подсказывало, что предстоящее появление в Каноре пророка Айерена из Тандекара, которого всё чаще называли в народе Фервурдом, непременно скажется на его, Анмиста, судьбе, на всех его целях и его планах. И особенно на самых главных и сокровенных. Что-то очень важное должно было произойти в ближайшее время, и Анмист не мог встретить это, будучи растворённым в безликой и неразумной городской толпе. Время прятаться прошло — настало время активно включаться в события. Так он решил…

Ещё несколько минут Анмист напряжённо вглядывался в приближающуюся процессию. Случай, казалось, благоприятствовал ему — регент ехал верхом, а не в повозке. Его можно было узнать по длинной, ослепительно белой с чёрным узором меховой накидке — одежде, приличествующей лишь облечённым высшей властью мужам неимператорского рода. Анмист сорвался с места и, подхватив свой кожаный мешок, стал быстро спускаться с холма, скользя по влажной и поникшей осенней траве.

— Эй, чудак! Ты, небось, растерял здесь кучу золотых монет, что даже не замечаешь на дороге самого светлейшего регента империи! — весело крикнул дежурный офицер охраны, проверяющий дорогу шагов за пятьсот впереди всей процессии.

Видимо, регент пребывал в хорошем расположении духа, и оно передалось всем его приближённым. Офицер резко осадил коня, едва не сбив Анмиста, который ещё несколько минут продолжал невозмутимо копаться в траве на обочине дороги. Наконец, он выпрямился и приветствовал всадника лёгким поклоном.

— Неужели это сам регент едет? — учтиво спросил Анмист.

— Именно он! — усмехнулся офицер. — Светлейший Элгартис — милостью богов регент Алвиурийской империи. А ты тут считаешь муравьёв и путаешься на дороге.

— Я не считаю муравьёв, я ищу белую травку, — как бы извиняясь, пробормотал Анмист, великолепно изображая святую рассеянность.

— Белую травку? Не вижу здесь никакой белой травки! Трава бывает или зелёная, или жёлтая.

— Это — для простого зрения. Тонкое зрение видит и белую траву, которая грубому зрению кажется зелёной.

— Ха! Погоди-ка! — офицер развернул коня и, взбив облачко пыли, поскакал назад, навстречу процессии.

Анмист хорошо видел, как офицер подъехал к регенту с коротким докладом. Теперь оставалось только подождать, пока процессия приблизится. Слегка пришпорив своего белого с золочёной сбруей коня, Элгартис оторвался от свиты и подъехал к стоящему в почтительной позе Анмисту.

— Так это ты ищешь здесь белую траву?

— Я, светлейший.

— Странно. С тех пор, как мы взялись наводить порядок в государстве, здесь никто ничего не находил!

Опустив голову, Анмист тихонько рассмеялся. В ответ регент благосклонно усмехнулся. Он редко встречал людей, схватывающих на лету его своеобразные шутки.

— Так зачем же тебе белая трава?

— О, светлейший! Чтобы ответить на этот вопрос, я должен рассказать тебе мою историю. Если тебе угодно выслушать…

— Угодно, угодно, — иронично кивнул Элгартис.

— Так вот… — начал Анмист, — с детства я воспитывался в одном из духовных братств и достиг немалых успехов в тайных монашеских искусствах. Но затем произошло событие, которое изменило всю мою жизнь. Как-то наставник поручил мне сопровождать в военном походе некоего знатного человека — светского покровителя нашего монастыря, заботясь о его безопасности и скрашивая походные будни учёными беседами. Между нами возникла тесная дружба, и она-то меня и подвела! Когда военная удача отвернулась от моего подопечного друга, я вместо того, чтобы просто помочь ему покинуть поле боя, сам вступил в бой, нарушив тем самым первейшую заповедь монаха. Ведь монахам категорически запрещено применять боевые искусства в мирской жизни, не говоря уже об участии в боевых действиях.

— Этот мне известно, — вставил Элгартис.

— О боги, скольких людей лишил я жизни в тот день!… А, главное, того человека это не спасло… Он тоже погиб. После этого я уже не мог оставаться монахом… А вскоре мне было видение. Три великих учителя древности Тинтлар Книжник, Ванлиарк Добрый и Канфларт Старший явились мне во сне и провозгласили мне своё решение. В своей великой милости они заступились за меня перед богами судьбы и не стали полностью лишать меня всех духовных наработок, что обрекло бы меня на рождение в теле ничтожнейшего из рабов или животного. Мне было сказано, что мой удел — поиск бесконечного совершенства в служении простейшей усладе тела — чревоугодию. Раз уж подъём к вершинам духа для меня оказался закрыт. Однако меня утешает мысль, что изысканная еда размягчает сердца людей и отвращает их от дурных мыслей и поступков. Так я стал поваром…

— Хм… — усмехнулся регент. Подобные истории во множестве ходили по стране, и им принято было верить. Элгартис не верил никому и никогда. Но зато ценил изысканную фантазию. При допросе преступников его больше всего злило глупое неизобретательное враньё. В этом случае провинившимся не приходилось рассчитывать ни на какое снисхождение.

— И насколько ты преуспел в своём новом ремесле? — спросил Элгартис, передумав с ходу спрашивать имя погибшего вельможи и название монастыря. Во-первых, не следовало сразу выказывать своё недоверие. А во-вторых, по лицу Анмиста регент понял, что тот, конечно же, будет готов к подобным вопросам, поскольку наверняка всё продумал заранее.

— О, светлейший! Хвалить себя — недостойное занятие, но смею утверждать, что я немало преуспел в поварском деле. Я обошёл полмира, изучая кулинарные секреты ближних и дальних стран. Я собрал семена небывалых овощей в стране жёлтых людей, познал искусство долгого хранения мяса и рыбы на холодных северных островах, выведал секреты изготовления приправ у скрытных и лукавых поваров Востока. Иногда мне даже приходилось рисковать жизнью, чтобы узнать тот или иной диковинный рецепт.

— А в этих случаях монахам разрешено применять оружие? — не без лёгкого ехидства спросил Элгартис.

— Устав ничего не говорит об этом, светлейший. Не разрешает, но и не запрещает… К тому же я уже больше не монах. Хотя, когда я был придворным поваром у царя Лахашиты, тамошние монахи хотели принять меня в свою общину.

— Так почему же царь от тебя ушёл? — спросил подъехавший на осле Маленький Оратор.

— Ему стало не до изысканных блюд, как и всем его прихлебателям. Такая резня там была…

— М-да… Помню, помню… Докладывали, — проговорил регент. — А правда ли, что жители царства Тиалока перед сном едят живых улиток?

— Истинная правда! Только не перед сном, а обычно утром, и не улиток, а просто похожих на них морских существ, обитающих в раковинах, и не живых, а особым образом приготовленных. А в остальном — всё совершенно точно.

— Ты мне нравишься! — рассмеялся регент, Значит, все эти твои семена и записи рецептов, конечно же, лежат в этом самом мешке, который ты совершенно случайно сегодня захватил с собой.

— Этот мешок всегда со мной, светлейший. Мешок, да ещё меч, — вот и всё, что у меня есть.

— Ну что ж, — хмыкнул Элгартис, — мы вообще-то не жалуемся на наших поваров, верно, друг мой?

Маленький Оратор с важным видом кивнул.

— Но в то же время, почему бы не внести разнообразие в их скучную жизнь. А я посмотрю, как они будут на тебя шипеть, если тебе действительно удастся приготовить что-нибудь съедобное…Эй, коня ему, — не оборачиваясь, скомандовал он, щёлкнув пальцами. — Поедешь со мной во дворец, покажешь своё искусство. Но имей в виду, мне угодить легче, чем моему дружку!

Слегка наклонившись, регент легонько щёлкнул Маленького Оратора по макушке.

— Что за фамильярности! — недовольно встрепенулся тот, приглаживая взъерошенные волосы.

Анимист не питал никаких иллюзий относительно степени доверия регента к нему и его словам. Знал он и то, что во дворце, по крайней мере, в первое время будут следить за каждым его шагом. Но это сейчас было неважно. Главное — его цель была достигнута. Он сумел заинтересовать собой регента и теперь направлялся во дворец — место, куда сходились все главные нити грядущих событий. Событий важных и бурных… Ещё сегодня утром он был неприметным пятном в безликой городской толпе, а сейчас он проезжает через центральную арку главных ворот в свите самого регента империи! Поистине, для умных и сильных нет ничего невозможного! Долгие годы, проведённые в монастыре, теперь казались Анмиисту вялым сном. Теперь же его сущность пробудилась и стала требовать действий. Врываться, вмешиваться в жизнь, заставлять её подчиниться своей воле, переделывать и господствовать — вот единственное достойное применение человеческим способностям! Особенно таким, как у него. Учителя говорили, что овладение мастерством — уже есть его применение. Жалкие словеса трусливых и слабых! Теперь все узнают, что значит «применять»!… Едущий рядом егерь неопределённо поёжился и вскользь бросил на бывшего монаха цепкий изучающий взгляд. «Надо же! — усмехнулся про себя Анмист — Эти, оказывается, тоже что-то чувствуют!»

Когда процессия вступила в город, закованные в броню гвардейцы окружили регента плотным кольцом шириной в тридцать шагов. Вся свита осталась позади, и только Маленький Оратор, с императорским достоинством восседавший на своём осле, продолжал ехать рядом.

— Надо бы присмотреть за этим малым, — озабочено сказал он своему державному хозяину, подняв голову вверх и щурясь от солнца. — Что-то не очень-то мне видится, как он гоняет поварят.

— Присмотрим… А ты, мудрейший из лукавейших, не хочешь ли явить свою проницательность?

— К нашему удовольствию, о лукавейший из мудрейших! К нашему удовольствию, всенародному благу и вашему развлечению!

— Ограничимся пока благом… Так вот, скажи мне, кто он такой, что ему надо и зачем он захотел ко мне приблизиться?

— Сразу три вопроса! Не так просто!… Во всяком случае, это не человек господина Бринслорфа.

— Это я сразу понял. Иначе мне бы доложили о нём ещё три дня назад. Тогда разговор был бы другой…

— …Надо подумать…

— Подумай…

— И не скучно тебе тут сидеть? — прогудел Тунгри, прозрачным дымчатым ветерком кружась вокруг огромной красной птицы, восседавшей на фигурном карнизе высокой крыши.

— Вовсе нет! Они пялятся на меня, я пялюсь на них! — ответил Валпракс, кивнув на столпившихся внизу людей. — И должен тебе сказать, что они остаются для меня такими же непонятными, как и я для них.

— Ну, это бесконечный разговор…

— Бесконечный — не значит бесполезный, — глубокомысленно заметил Валпракс, — теперь мы опять вместе, так что можно не спеша и поболтать.

— Можно-то можно… Между прочим, у нас осталось только по одному ходу. А это значит, что скоро конец игре.

— Игра и без наших ходов подходит к концу.

— Стало быть, сейчас нам будет не до болтовни — под конец за игрой надо следить в оба! А то мало ли чего!…

— Это точно! Только тут вот ведь какая штука… В мире пустяков царят случайности, которые нам не интересны, и мы можем изменить их как захотим, на ступени важных дел действуют законы — это и есть поле нашей игры, но на самом верху у трона Единого снова начинают властвовать случайности.

— А может быть, это вовсе и не случайности. Просто мы их не понимаем…

— Во всяком случае, мы здесь мало что можем сделать. И сдаётся мне, что наши людишки как-то между делом пробираются именно туда.

— Похоже на то… Ну что ж, тем интереснее… Ха! Ты всё-таки чуть не втянул меня в философический разговор! А пора бы заняться нашими подопечными.

— Полетели! — деловито отозвался Валпракс, сплюнув вниз огненной искрой, от которой на земле, распугав зевак, повалил густой едкий дым.

Сказать, что императорский дворец был грандиозен, значило бы не сказать ничего. Это был целый город в городе. Парадный вход в этот внутренний город предварялся циклопической лестницей из разноцветного камня, где на каждой из трёх промежуточных площадок возвышались огромные, в три человеческих роста статуи духов-привратников. Сначала мраморные, выше — серебряные, на самом верху — золотые. Но многочисленные обитатели дворца редко пользовались парадным входом. Исключение составляли дни торжественных церемоний и выходов императора. В остальное же время парадный вход, как правило, пустовал и оттого казался ещё более величественным. Расположенный за главным входом вестибюль вмещал сто тысяч человек. Возведённый более тысячи лет назад, он получил название Лона Избранных, поскольку, согласно легенде, именно в нём собрались все уцелевшие в разгар жестокой эпидемии жители столицы. Тогда сам император вышел к отчаявшимся людям и вместе с ними вознёс молитву богам. И болезнь ушла из города.

А за вестибюлем высилась знаменитая Арка Змей, окончательно отделяющая внутренний город от внешнего. Это были две мощные малахитовые колонны, обвитые гигантскими змеями, соединённые головы которых и служили сводом арки. Эти змеи по праву занимали одно из первых мест в списке чудес императорского дворца, и вид их даже у самых бывалых иноземных путешественников неизменно вызывал смесь восторга и священного ужаса. Сделаны они были из тончайших пластинок золота и слоновой кости, которые в искусном между собой соединении заставляли чешую играть и переливаться вслед движению солнечных лучей. Оскаленные пасти змей были неописуемы, а мерцающие глубинным светом рубиновые глаза намертво приковывали взгляд поражённых гостей дворца.

А за змеиной аркой раскидывался внутренний город во всём своём бесконечном разнообразии и великолепии. Пышные сады тянули вверх свои цветистые щупальца, оплетая узорчатый камень стен, поднимаясь едва ли не к самым сводам многоэтажных галерей. Лестницы, залы, колонны, аркады, открытые и закрытые дворы, висячие сады, фонтаны, стелы и обелиски, купола и своды, пилоны, пандусы и порталы втягивали человека в свой многомерный изменчивый мир, подавляя его волю и стремление освоиться в окружающем пространстве.

Зодчие и мастера в течение долгих веков трудившиеся над возведением дворцовых сооружений, отразили вкусы и капризы своих державных заказчиков во всём их разнообразии. Но в одном все они были едины. Внутренний город не терпел утомительной симметрии и прямолинейной регулярности. Он жил своей внутренней жизнью — изменчивой и непостижимой, как сама природа. Чтобы понять эту жизнь и привыкнуть к ней, не хватило бы человеческой жизни. Таков был передаваемый из поколения в поколение замысел заказчиков и строителей.

Слава дворца соперничала со славой священной горы Аргренд. Попасть туда и взглянуть на его чудеса было для многих недосягаемой мечтой всей жизни. И, как водится, истомлённая народная фантазия расцвечивала и без того яркий образ дворца самыми причудливыми рассказами и легендами. Рассказывали, что в коралловом зале из стеклянного, а на самом деле нефритового пола вырастают настоящие кораллы, которые на самом деле были изготовлены из кристаллов драгоценных горных пород. Говорили, что напольные мозаики по мановению руки императора могут оживать, и в них можно войти внутрь. На самом деле, напольные мозаики дворцовых залов, хотя и не имели способности оживать, но действительно производили потрясающее впечатление. С непривычки многие даже не осмеливались на них ступить. Поэтому большую часть времени многие из них были накрыты циновками. Немало восторженных фантазий было связано с так называемой «комнатой солнца». Утверждали, что в этой комнате император напрямую беседует с солнцем. На самом деле, стены комнаты были выложены из полупрозрачных кирпичей, наполненных особым составом с примесью ртути. Солнечный свет, проникающий через хитроумную систему окон, создавал такой водоворот теней и бликов, что, казалось, сами стены начинали плясать и кружиться, то растворяясь, то сгущаясь вновь. В этой комнате императоры любили принимать иноземных послов.

Самые невероятные рассказы ходили о диковинных зверях и птицах, якобы свободно разгуливающих по дворцу, не говоря уже о садах и парках. А если бы кто-нибудь взялся переписать все байки о чудесах, тайнах и ужасах подземной части дворца, то его писания превзошли бы объёмом саму Книгу Круговращений вкупе с Книгой Большого Закона.

Впрочем, кое-что дворец открыто являл любопытным взорам жителей. Так, у входа в западный флигель располагалась публичная пинакотека. Когда-то это была обычная галерея, примыкающая к дворцовому порталу, величественная и просторная, как и все дворцовые сооружения. Она имела гладкие стены, и вот эти-то гладкие стены с позволенья императора и расписал известный городской живописец Бринкен. Он не был придворным художником, но слава его была столь велика, что император предложил ему изобразить на стенах галереи всё, что тот сам пожелает. Сорок лет — всю вторую половину своей долгой жизни — Бринкен посвятил росписи галереи. Темой росписи стал загробный суд. В первой сцене души приступали к воротам Великих Судей, а далее следовали десять подземных судилищ и последняя сцена, разгадать смысл которой не мог никто. Необычна была и сама живопись. Духи, демоны, судьи, бесы и чудовища подземного мира на первый взгляд сливались в сплошную узорчатую мозаику. И только потом глаз различал их изогнутые, будто застывшие в порыве бурного движения фигуры, закутанные в пульсирующий вихрь складок, лент, аурических ореолов и декоративных узоров. Едва закончив роспись, Бринкен скончался. Поскольку он не был придворным мастером, то было решено сделать ставшую знаменитой ещё до окончания роспись свободным достоянием города. Галерея была открыта для публичного посещения. С тех пор там стали выставлять также и наиболее достойные произведения городских мастеров.

Анмисту не случилось пройти во дворец как почётному гостю и увидеть все его чудеса в продуманном порядке. Миновав цепь дворцовой охраны, процессия разделилась, и вместе с другими слугами Анмист попал во дворец через один из многочисленных и неприметных входов.

Кухня занимала один из сегментов второго этажа цитадели — центральной части дворца рядом с пиршественным залом. Все службы чётко отделялись от парадных залов и покоев, поэтому многие повара, трудясь по соседству с пиршественным залом, так ни разу в жизни его и не видели. Зато из кухни через третью малую галерею первого этажа можно было попасть в один из главных внутренних парков цитадели. Назывался он «Парком тысячи фонтанов». Здесь в часы досуга, среди сплетённых в немыслимых узорах искрящихся струй, под крики надменных павлинов любили прогуливаться и беседовать придворные. А сама лестница этой самой третьей галереи первого этажа тоже была своего рода достопримечательностью. Однажды маленький император ухитрившись сбежать от своей свиты, спрятался в тёмном углу именно под этой лестницей и просидел там чуть ли не полдня. Что тогда было во дворце! Мало кто вспоминал эту историю без содрогания. Зато один из младших поваров, случайно обнаруживший императора под лестницей, получил в награду столько денег, что чуть не умер от счастья.

Оказавшись в первый же день своего пребывания во дворце в парке фонтанов, Анмист сразу же узнал много интересного. Разговорившись со слугами, доставляющими к водоёмам буханки хлеба для прокорма рыб, он узнал не только то, что таких буханок в день требуется ровно три тысячи и что в саду можно иногда увидеть гуляющим самого юного императора. Говорили, что пророк света Фервурд появится в Каноре со дня на день. Одни связывали его появление с чудесными исцелениями, другие боялись беспорядков, третьи говорили о неминуемом торжестве новой веры. Пророку приписывали самые фантастические высказывания и намерения от ритуального самоубийства в центральном храме до свержения существующей власти. Из всего вороха вздорных слухов Анмист извлёк следующее: пророк вот-вот появится в Каноре, где у него имеется немало сторонников. Отношение к нему остальных жителей столицы, при всём интересе, ещё было неясным. То же касалось и власти, хотя её планы были мало известны дворцовой челяди. Впрочем, все сходились на том, что партия Бринслорфа явно враждебна новому пророку, а партия регента проявляла не то чтобы благосклонность, но, по крайней мере, сдержанность, то есть выжидала. Эти скупые сведения дали, однако, Анмисту достаточную пищу для размышления. Теперь, не забывая о задаче сближения с теми, кто знает и решает, можно было заняться и поварским делом, в котором Анмист и вправду знал толк.

Глава 31

Стоял уже ясный осенний полдень, когда Гембре дали знак выйти из тёмной наглухо закрытой повозки. Щурясь от яркого света, она огляделась. Повозка, в которой её привезли сюда ещё ранним утром, стояла на одной из неприметных улочек у въезда на Малую Базарную площадь. Оправив свободное платье из простого грубого полотна, которое её выдали накануне, Гембра нечаянно стукнула себя по ноге камнем, который был спрятан в специально пришитом кармане внутри широкого рукава. Не успела она сквозь зубы выругаться, как рядом послышался голос Фронгарта.

— Всё запомнила?

— Всё…

— Ну, смотри… В толпе много наших людей, так что не вздумай дурить.

Фронгарт натужно улыбался, но весь его вид выдавал сильнейшее волнение. На нём был купеческий наряд, в котором Гембра увидела его в тот злополучный день. Рядом стояли четверо его людей, переодетые простыми горожанами.

— Вон, видишь?… Народ уже потянулся. Подойди шага на три, чтоб наверняка… Дальше ты помнишь.

Ничего не ответив, Гембра направилась к быстро сгущавшейся толпе в дальнем конце площади. Даже когда люди Бринслорфа растворились в людском потоке, она продолжала чувствовать на себе их неотрывные взгляды.

Гембра почти точно знала, кого ей предназначено было убить. Оставалось только убедиться. И на этот случай у неё был свой план. Сжимая камень в рукаве, она с трудом протискивалась сквозь плотную людскую массу. Настроение толпы при всём бурном возбуждении было неопределённым. Даже противоречивым. Реплики сторонников и противников пророка сливались в сплошном нарастающем гуле. Что возьмёт верх — восторг или ненависть, не было ясно никому, и оттого в толпе угрожающе росло неподотчётное напряжение. Гембра чувствовала это напряжение всем своим существом, как и чувствовала она то, что ей с минуты на минуту предстоит оказаться в самом центре этого водоворота страстей.

Пробиться к центру оказалось нелегко. Со всех сторон вклинивались новые людские потоки. Один из них подхватил Гембру и оттеснил куда-то в сторону. Пришлось начать пробираться заново. А толпа тем временем уже выплеснулась на одну из широких улиц, примыкающих к площади. Где-то в середине улицы Гембре наконец удалось приблизиться к своей цели. Тот, кого ей предназначалось убить, был скрыт кольцом ближайших сподвижников. А другое кольцо из сподвижников и почитателей старалось удержать дистанцию вокруг первого кольца. Здесь, вплотную к этому внешнему кольцу, уже мелькали знакомые лица переодетых людей Бринслорфа. Разглядела Гембра и купеческую шапочку Фронгарта. Тот едва заметно кивнул ей.

— Жители Канора! Разве вы не видите, что это не истинный пророк, а просто шарлатан, явившийся поносить наших богов! — раздался крик, несомненно, принадлежащий одному из подсадных.

— И опустошать кошельки легковерных! — тут же подхватил другой голос.

— Кто-то из толпы стал бурно возражать, и гневные реплики посыпались как горох со всех сторон.

Фронгарт, с трудом поймав взгляд Гембры, кивнул ещё раз. Закусив губу, та рванулась вперёд. Легко преодолев внешнее кольцо, она в два прыжка оказалась возле второго. Человек в длинной холщовой одежде, пытавшийся было преградить ей путь, отлетел в сторону. Рука Гембры с занесённым для броска камнем взмыла вверх. Пожилой человек, медленно ковылявший в центре кольца, быстро обернулся. Сомнений быть не могло, это был он! В этот краткий миг перед лицом застывшей толпы Гембра не просто увидела, а как бы заново пережила всё, что случилось тогда на рынке рабов в Гуссалиме. Могла ли она забыть эти печальные глаза, эту скорбную складку на лбу? Теперь, как и тогда, эти глаза смотрели на неё с жалостью и сочувствием. Резко развернувшись, Гембра натренированной рукой метнула камень в толпу. Стоящий в третьем от внешнего кольца ряду Фронгарт нелепо вскинул руки к голове, открыв рот, беззвучно глотнул воздух и, сдавленно выдохнув, обмяк и стал оседать к земле. Но упасть было некуда, и его бесчувственное и уже безжизненное тело с бледнеющим на глазах лицом было подхвачено стоящими рядом. Какая-то женщина в толпе истошно закричала.

«Зачем?» — успела прочитать Гембра вопрос в глазах пророка, прежде чем к ней со всех сторон потянулись руки. Сотни голосов — изумлённых, злобных, восхищённых — слились в один оглушающий гул. Всё зашумело и завертелось вокруг так, что Гембра совершенно перестала осознавать, что с ней происходит. Она стояла, неловко озираясь, и только машинально прикрыла голову рукой, когда из толпы выскочили двое переодетых людей Бринслорфа: один с кинжалом, другой с длинной заточенной железной палкой. Что-то крича в толпу, они бросились было к ней, но тут почему-то железная палка со звоном поскакала по мостовой, а человек с кинжалом, присев на корточки от боли, беззвучно повалился назад. Опустив руку, Гембра увидела рядом с собой Сфагама. Не дав ей опомниться, он схватил её за рукав и потянул в сторону. Здесь перед ними выросли ещё трое вооружённых людей, но им удалось задержать их лишь на короткий миг. Не обнажая меча, Сфагам быстрыми короткими, но специально не смертельными ударами мгновенно расчистил путь.

— Постой! Погоди! — задыхаясь, выкрикнула Гембра, мягко, но решительно высвобождая руку.

Резко обернувшись, она вдохнула, сколько могла, воздуха и откинула со лба растрепавшиеся волосы.

— Люди! — выпалила она в толпу, — человек, которого я только что убила камнем — тайный слуга господина Бринслорфа. Их тут полно вокруг!… Они задумали убить его, — Гембра указала рукой на пророка, — и хотели, чтобы я это сделала!… Я не знаю, пророк он или нет, но зла он никому не принёс — это я знаю точно!…