Глава 27

— Так уж выходит… Что поделаешь… — Олкрин неловко пожал плечами, отводя глаза в сторону.

— Почему ты стал таким трусливым? Если принял решение — почему боишься сказать? — спросил Сфагам, глядя на ученика прямым спокойным взглядом.

— Я не то чтобы боюсь… Мне просто очень трудно… Ты ведь для меня столько сделал. Я так тебе обязан…

— Разве ты не вправе распоряжаться своей судьбой? И не только вправе, но и ДОЛЖЕН. Я старался научить тебя, прежде всего, двум вещам — разобраться в себе, уяснив, ЧТО И ЗАЧЕМ предназначено тебе в этой жизни, и искусству задавать себе вопросы и отвечать на них. Судя по всему, мои старания не прошли зря. Сегодня ты это доказал, и я за тебя рад. Что может быть важнее обретения своего пути в жизни?

— Я долго думал и мучился. Если бы сегодня ты сказал только одно слово — я бы бросил всё снова и пошёл бы с тобой.

— И стал бы мучиться ещё сильнее, а я из твоего учителя превратился бы в мучителя. Ты, выходит, плохо меня знаешь, если ожидал обиды или глупой ревности. Я никогда не скажу того слова, которого ты так ждёшь, чтобы избавиться от ответственности за выбор, и так втайне боишься, ибо оно несёт насилие над твоей судьбой…Конечно, я тоже к тебе привязан, но это теперь не главное. Это всё человеческое… чересчур человеческое…

На несколько минут Сфагам ушёл в свои мысли. Ещё по дороге он знал, что уедет обратно без Олкрина. А слова, с которыми ученик встретит его и объяснит своё решение, слышались ему заранее с кристальной ясностью. Оставалось только всё это проверить. И он не смог сдержать непонятной всем улыбки, когда услышал давно ожидаемое известие о том, что Олкрин женился на той самой девушке, которую Сфагам видел тогда в его доме, и принял нелёгкое решение навсегда остаться в родных краях.

— Значит, будешь совершенствовать искусство врачевания?

— Да! У нас тут лекарей немного, а по-монашески лечить и вовсе никто не умеет. Буду книги собирать… А ещё я хочу записать все те мысли, что ты высказывал в наших беседах.

— Запиши, попробуй… — улыбнулся учитель, — но имей в виду — записанная мысль становится опасной штукой. Поосторожнее с этим…

В комнату вошла молодая жена Олкрина. Она встала у него за спиной, мягко обняв за плечи, и с несколько боязливым восхищением посмотрела на Сфагама.

— У меня нет от неё секретов, — сказал Олкрин, ласково сжимая руку жены в своей ладони.

— У меня — тем более… Ты знаешь, как настраиваться на мой тонкий образ. Так что связь наша совсем не прервётся. Ну, вот и всё… Мне пора ехать.

— Ты у нас нисколько не побудешь? — робко подала голос жена Олкрина.

— Нет. Мне нужно поскорее в Канор. Каждый час теперь дорог… Желаю вам счастья, — поднял он глаза на молодых. — Пойдём только попрощаемся с твоими родителями.

Каждый час теперь действительно был дорог и становился всё дороже и дороже. Судьба, связавшая Сфагама с Айереном из Тандекара, властно требовала его присутствия в столице. И там должно было произойти нечто самое важное в жизни их обоих. И конечно же, не только их… А между тем обычная дорога до Канора была не такой уж близкой, не говоря уже о том, что любой путь предательски удлиняется, когда есть нужда пройти его поскорей.

Но была и другая дорога в столицу, более прямая и короткая. Она пролегала не лесистыми просёлочными путями мимо множества больших и малых городов, мостов, посёлков и застав, а вела через раскинувшуюся в самом сердце Алвиурийских земель Долину Бесов.

Ещё в далёкой древности один из первых правителей страны, посетив эти места, был поражён причудливыми и невиданными формами каменных столбов и скал, покрывавших обширное, изрезанное извилистыми лощинами нагорье. Величественные каменные фигуры всех мыслимых оттенков и сочетаний цвета и невообразимо разнообразных форм высились, будто споря друг с другом до самого горизонта. Каменные башни и конусы то ныряли в обрамлённые розовыми и кремовыми известняковыми стенами долины, то вздымались, словно волшебные замки в самое поднебесье.

Не вняв советам местных магов, правитель, а был это император Ранглинк из династии Тосвалгов, приказал выдолбить в скалах несколько храмов, посвящённых местным богам, и задался целью придать природным изваяниям скульптурные образы великих учителей и пророков Алвиурии, а также своих державных предков. Тогда-то и была проложена в эти места широкая дорога от самого Канора.

За дело взялись самые искусные ваятели и каменщики. Одев несколько каменных столбов и башен в ажур деревянных лесов, они работали с восхода до заката, а иногда даже и ночью при свете множества факелов, поскольку императору не терпелось поскорей увидеть готовую работу. Однако, несмотря на опыт мастеров, неоднократно возводивших гигантские статуи в разных концах страны, здесь что-то сразу не заладилось. То целые куски каменного мяса вдруг откалывались от крепкого, казалось бы, монолита, то почему-то рушились леса, то порода вдруг переставала подчиняться твёрдой руке и надёжным инструментам. Но самым удивительным было то, что те изображения, которые всё-таки удавалось изваять до конца, начинали непостижимым образом изменяться. Лики учителей и пророков чуть ли не на глазах приобретали пугающие демонические черты. И в такие же страшные и фантастические образы превращались статуи императоров. Ранглинк долго не желал вникать ни в никакие объяснения, которые в виде подробных отчётов слали ему из долины в Канор. Наконец, и он понял, что дело тут не в нерадивости мастеров. Не собираясь, однако, отказываться от своих замыслов, он лично прибыл на место работ, чтобы самому во всём разобраться. Увиденное потрясло его до глубины души. Несколько дней он, не произнося ни слова, удалив слуг и охрану, ходил, как заворожённый, среди каменных гигантов, подолгу всматриваясь в их страшные звероподобные формы.

Поселившись в небольшом домике возле скального храма, император распорядился продолжать работы. Быстрая перемена, произошедшая с ним в первые же дни пребывания в долине, была поразительной. Он стал задумчив и немногословен. Будто во сне просматривал он свитки с докладами из столицы, отдавал короткие распоряжения и снова и снова шёл смотреть на каменные изваяния. Он совершенно перестал наказывать своих подданных — они стали ему безразличны. Иногда его видели стоящим ночью возле кокой-нибудь из статуй в неподвижной молитвенной позе. В такие минуты он не видел и не слышал ничего вокруг. А ещё его всё чаще видели в скальных храмах приносящим жертвы местным богам и духам. Так продолжалось без малого пятьдесят лет. Сменились поколения мастеров, жрецов, воинов, придворных… Ранглинк же остался таким, каким приехал в эти места впервые. А изваяния продолжали меняться и жить своей собственной жизнью. Местные старики и маги говорили, что император, сам того не желая, распахнул окно, через которое в земной мир ворвались демоны, завладевшие его душой, и что добром это не кончится.

О смерти императора ходили разные легенды. По одной из них, однажды, гуляя среди каменных фигур, он увидел на небе сделанную из серебра луну и золотое солнце, а между ними на пике самого высокого каменного колпака вдруг появился чёрный крылатый человек со злым лицом. Он что-то крикнул императору, и смерть тотчас же настигла его. Согласно же другой легенде, жрецы и маги, зайдя в главный скальный храм, увидели императора лежащим на алтаре в позе жертвенного животного, а над ним склонились странные полупрозрачные существа. Увидев людей, они исчезли, а тело императора вспыхнуло голубым огнём и за несколько мгновений сгорело почти дотла. Останки его было решено возвратить в Канор, но они таинственным образом исчезли, а вход в храм оказался завален скатившимися с гор валунами.

Рассказывали и другие истории… Но все они сходились в одном. Каменная статуя самого императора Ранглинка на следующий же день после его кончины преобразилась, сделавшись поразительно похожей на свой прообраз. А ещё через день статуя исчезла. Неудивительно, что вскоре в этих местах почти никого не осталось. Прошло много десятилетий, прежде чем местные жители потихоньку вернулись к своим брошенным домам, огородам и пастбищам. Именно от них узнали жители соседних земель и горных долин, что статуя Ранглинка иногда возвращается на прежнее место и это всегда связано с неким важным знамением, разгадать смысл которого могли только местные маги. Маги Долины Бесов, как стали с тех пор называть это место.

Жителей в Долине Бесов было мало. Немногим более было и население соседних долин. Они терпеливо возделывали свои скромные сады и виноградники, пасли коз и коров по соседству с демоническими изваяниями, постепенно привыкнув к этому необычному соседству. Да и демоны, видимо, тоже привыкли к человеческому соседству, благосклонно принимая жертвы в многочисленных скальных святилищах. Но чужаков здесь не любили. Да и мало кому приходила охота путешествовать в этих проклятых местах. Впрочем, тропы, пригодные для верховой езды, во множестве пересекали сеть горных долин, а кое-где сохранилась и большая дорога, проложенная ещё самим Ранглинком.

Обо всём этом Сфагам знал по рассказам братьев-монахов, когда-то проезжавших через эти места. Но теперь, увиденное превзошло все самые яркие его фантазии. Гаснущая точка солнечного диска, сползая к горизонту, тонула в медово-лимонном мареве вечернего неба. Низ его уже подёрнулся лиловой пеленой, где розовые и оранжевые оттенки на глазах сменялись холодными синеватыми и фиолетовыми. Последние лучи солнца ещё успевали кое-где обагрить тёплыми сполохами мертвенно холодный, но полный тайной жизни серебристый перламутр каменного царства. Конь двигался по узким тропинккам среди белёсой, позолоченной закатом выгоревшей травы и редких, словно застывших в экстатическом танце, чёрных высохших деревьев. А над ними на уступах и перевалах разыгрывалось пиршество каменных форм, где труд человеческой руки сливался с грандиозным трудом природы в едином вдохновенном порыве.

Это была ещё не сама Долина Бесов, и знаменитые каменные изваяния пока не были видны. Причудливые обломки здешних скал просто были когда-то приспособлены под жилища и обработаны человеческой рукой изнутри и снаружи. Но в них уже давно никто не жил. Домики местных крестьян прятались среди зелени садов в низинах. А над ними на пологих перевалах в полуразрушенных стенах древних жилищ гулял гулкий вечерний ветер, словно стараясь выдуть из чрева скал память о былом человеческом присутствии.

Не отрываясь от своих занятий, крестьяне молча провожали взглядом одинокого всадника. Темнота наступала быстро, и скальные фигуры на глазах преображались в глухо-чёрные фантастические силуэты с причудливыми вырезами и отверстиями, сквозь которые ещё слабо светилась холодеющая бирюза неба. Порывы ветра, несущего ощущение борьбы тёплого дневного и холодного вечернего дыхания, становились всё сильнее. А ещё в накатывающем шуме ветра, легонько студящего виски, послышались полурассеянные горным эхом звуки тростниковой флейты… Пора было думать о ночлеге. Разбросанные по уступам полуразрушенные каменные жилища и скальные пещеры выглядели не слишком уютно, но спускаться в посёлок Сфагаму почему-то не хотелось. Должно быть, усталость от людей брала своё. Да и густая трава здесь наверху была прекрасной едой для уставшего коня. Проехав ещё немного, Сфагам почти наугад выбрал одну из скальных пещер с неприметным входом и двумя выдолбленными в стене небольшими окошками. Оставив коня наслаждаться сочной, ещё не тронутой осенней жухлостью растительностью, Сфагам внимательно осмотрел место ночлега. В дальнем конце небольшой пещеры в потолок врастала грубо вырубленная колонна с капителью в виде двух змеиных голов. А на каменном полу возле колонны под ногами валялись два странных черепа. Один был немного больше лошадиного и похож на змеиный, хотя высокий выпуклый лоб и большие глазницы во многом опровергали это впечатление. Да и клыки — длинные и загнутые — мало походили на змеиные зубы. Другой череп был немного похож на человеческий и, может быть, поэтому был особенно жутковат. Однако соседство этих останков ничуть не смутило Сфагама. Внутреннее знание говорило ему, что это — посланцы далёкого прошлого, которых не следует опасаться. А разгадывать, что, когда и с кем происходило в этой пещере много лет назад, совершенно не хотелось. По крайней мере сейчас.

Вскоре посреди пещеры запылал небольшой костёр, и бордовые отблески заплясали на глянцевой коже яблока, на тусклом матовом боку дорожной фляги, на гладких, исписанных полустёртыми знаками стенах. Загорелся огонёк и в четырёхугольной пирамидальной чаше — надо было почистить энергию в этом месте. В этом неровном и неярком свете Сфагам долго смотрел на свой талисман — таинственный подарок Регерта. Казалось, этот маленький кусочек необычного металла содержит какую-то тайну и вот-вот её откроет. И откроет именно ему. Собственно, кому же ещё…

Есть расхотелось. Сфагам приспособил большой череп под изголовье, обернув его плащом, и довольно быстро заснул. Ему снилось будто неправдоподобно красивая девушка с белыми, отдающими синевой волосами крадёт его коня, посылая при этом в его сторону волну сильнейшего, зримо разъедающего воздух насмешливого презрения. А он молча стоял поодаль, но лицо её было совсем близко. Огромные тускло-синие глаза, ехидная усмешка на пухлых, словно нарисованных губах. Звёздная россыпь вокруг колеблемых ветром синеватых волос и чувство беспомощности перед глупой и грубой силой непонимания. А потом было что-то совсем другое… И в это другое вплелись уже знакомые звуки тростниковой флейты. Теперь они были слышны совершенно явственно и близко. Сфагам открыл глаза, по привычке нащупав у изголовья рукоятку меча. Угольки в костре ещё тлели, слабо мерцая в темноте рубиновым светом. На стенах пролегли серебристо-лимонные лунные блики.

Звуки флейты слышались то здесь, то там и вскоре затихли. Безошибочно чувствуя рядом чьё-то присутствие, Сфагам вышел из пещеры и сделал несколько шагов вперёд. Конь мирно стоял на своём месте. Ночной ветер порывами колыхал высокую густую траву. Звук шелестящей травы часто вызывал в душе Сфагама чувство тревоги и одиночества. Это было как чужой непонятный разговор, обращённый к кому-то совсем рядом, но кого ты не видишь и не чувствуешь. «Раньше люди умели разговаривать с травой, с камнями, с деревьями… Они плохо изъяснялись, но всё чувствовали», — думал Сфагам, подняв глаза к небу. Он долго смотрел, как полупрозрачный серый саван облаков то скрывает, то обнажает ущербную ярко-белую луну. Наконец, глаза заслезились, и смотреть вверх стало больно. «Верно говорят монахи… — усмехнулся про себя Сфагам, — Двое — это не просто больше, чем один. Двое — это больше, чем двое». Ещё раз оглядевшись вокруг, Сфагам направился назад в пещеру.

Прямо возле входа, там, где ещё минуту назад никого не было, стояло странное человекоподобное существо. Оно было маленького роста, но с огромной, похожей на тыкву головой, увенчанной едва прикрывавшей макушку высокой шапочкой. Короткие ручонки держали возле губ тростниковую дудочку, беззвучно проходясь по её отверстиям короткими крючковатыми пальцами, похожими, скорее, на птичьи когти. Сохраняя полную неподвижность, существо неотрывно смотрело на Сфагама немигающим взглядом огромных, нечеловеческих глаз. Некоторое время они неподвижно стояли, глядя друг на друга. Неожиданно порыв ветра взбил сноп разноцветных лент вокруг несуразного одеяния незнакомца, заставив зазвенеть гирлянду старинных монет, висящих на шнурке чуть выше пояса. Луч лунного света скользнул по зеленовато-бурому лицу, и Сфагам заметил, как наморщился большой комично круглый нос и по щекам потекли беззвучные слёзы. Взгляд этих немигающих плачущих глаз оказывал на Сфагама странное неизъяснимое действие. Оно было подобно тому, подчас внезапно возникающему в его душе состоянию открытости для всего потока боли и страдания, скопившегося в целом мире. В такие минуты ему бывало до слёз жалко глупых и весёлых людей, не осознающих всей сложности и трагичности жизни, детей, которым неизбежно придётся рано или поздно столкнуться с этой сложностью и трагизмом, всех слабых, обиженных, загнанных жизнью в угол людей и особенно тех, кто печалится из-за ничего не значащих мелочей, не догадываясь, какие страшные ветры дуют над их хрупкой, кое-как обустроенной норкой. Возражения разума, как правило, только усиливали это чувство. Теперь, под взглядом странного существа, оно взорвалось стократной силой.

Разноцветные ленты вновь заплясали в лунном свете под ударом ветра. Сверху на плечо карлика спустился большой белоснежный аист. Сложив крылья, он устроился поудобнее и, повернув голову боком, вперил в Сфагама совершенно осмысленный взгляд круглого птичьего глаза. Карлик коротко вздохнул и подул в свою дудочку. Затем он, продолжая наигрывать нехитрую старинную мелодию, двинулся вперёд и, пройдя рядом со Сфагамам, будто не замечая его, скрылся за ближайшими деревьями. Вскоре звуки флейты затихли, растворясь в шуме ветра и шорохе травы.

Сфагам долго смотрел вслед странному гостю, который, конечно же, неспроста появился возле этой пещеры. Но прилив всеподавляющей космической жалости не давал уму рассуждать. Вернувшись, наконец, в пещеру, Сфагам решил, как ему использовать остаток ночи.

Все мастера Высшего Круга были посвящены в искусство так называемого «далёкого сна». В миру такое состояние обычно называлось переселением души, но это было не совсем верно. В далёком сне душа действительно покидала тело и, перемещаясь со скоростью мысли, отправлялась в путешествие, в конце которого она должна было точно в срок вернуться в покинутое тело. Причём именно в своё, а не в какое-то другое, и уже поэтому здесь не приходилось говорить ни о каких переселениях. О таком путешествии монаха в далёком сне рассказывал Сфагам Гембре в ту страшную ночь в доме лактунба. В далёком сне, в отличие от обычного, человек как бы сам управляет потоком сновидений, более ярких и живых, чем сама реальность. И в образах этих сновидений, которые всегда запоминаются связно и непрерывно, часто содержатся ответы на многие вопросы или разгадки обычных снов, как правило, обрывочных и непонятных. Вроде этой девушки, укравшей коня…

Приготовление к путешествию в далёкий сон требовало выполнения специальных обрядов, а сам «полёт в средний мир», как называли монахи такое состояние, мог занять довольно долгое время. Но долгих путешествий Сфагам предпринимать не собирался, а половиной завтрашнего дня он вполне мог пожертвовать.

Глава 28

Небольшой пригорок земли на могиле брата Велвирта весь был засыпан мокрыми опавшими листьями, а кое-где успела пробиться молодая зелёная трава. Обычная трава — только при отводе глаз она убегала в сторону быстрее, чем в обычной жизни. И всё что ни попадало здесь в поле пристального взгляда, двигалось, перемещалось, непрестанно меняя облик. И шумела трава здесь как-то необычно — вызывая долгое эхо.

Сфагам положил свой талисман на могилу и, отойдя на несколько шагов, присел на ствол дерева, поваленного дубинкой Канкнурта, не спуская глаз с маленького земляного бугорка. Скоро в мокром воздухе перед его глазами заплясали золотые блёстки. Кружась и танцуя, они соткались в две сидящие в молитвенной позе фигуры. Это были Тулунк и Велвирт. Фигура Велвирта была ярче и плотнее, а силуэт Тулунка казался более плоским и золотые блёстки, из которых он состоял, были более редки и постоянно подрагивали.

— Нас отпустили ненадолго… Наши субстанции распались… Скоро мы не сможем явиться даже в таких образах… — зазвучали в голове Сфагама обрывочные фразы, как в обычном сне.

— За что вы отдали свои жизни? — мысленно спросил он.

В ответ зазвучали непонятные словосочетания и обрывки фраз.

— …Увидеть только отсюда… дорога, заваленная камнем… чужой выбор и тьма бесконечная…

— Мы стали мостом на твоём пути, — выговорил, наконец, Велвирт гулким отстранённым голосом, который звучал, впрочем, только в голове Сфагама. — Дойди до конца, тогда и мы, быть может…

Велвирт медленно и, казалось, мучительно поднял руку к небу и шевельнул головой в сторону. Золотые блёстки затрепетали и завертелись. Первой рассыпалась фигура Тулунка. Велвирт продержался дольше, но вскоре и он растаял в маленьком золотом смерче.

Забрав амулет с могилы, Сфагам подпрыгнул вверх и оторвался от земли. Полянка среди осеннего леса отскочила вниз с пугающей быстротой и тут же скрылась за полуопавшими кронами. Только сейчас, глядя сверху, Сфагам увидел, сколь огромна была гора-гробница императора Регерта.

— Опять мучаешься вопросами? — раздался знакомый голос сверху.

Подняв голову, Сфагам увидел развевающееся на ветру и застилающее солнце синее одеяние Канкнурта.

— Не тех спрашиваешь! Вот сейчас я тебе кое-что скажу! — прогудел гонитель бесов, спускаясь немного вниз.

Они полетели рядом. В обычном сне такое острое ощущение рассекания влажного холодного воздуха было невозможно. И всё видимое внизу не могло так ярко светиться и играть скрытыми от обычного зрения аурическими цветами.

— Так вот, слушай! — начал Канкнурт, поигрывая своей неподъёмной дубинкой, — когда цель становится слишком ясной и полностью достижимой в мысли — она теряет свою притягательность. Её, стало быть, уже не хочется… Ясно? Так вот, тот, кто ставит цели для всех живущих и смертных, никогда не открывает своих истинных намерений, а всякая цель для смертного человека — это магнит, приманка, ясно? Чем важнее цель, тем больше она скрывает истинные намерения того, кто её ставит. А у него свой интерес… И разгадать его смертным не дано. Только сунься! Через много лет, может быть, немножко! Краешком… Да и то… Вот нам побольше открывается, хотя и не всё. Но если цель поставлена, надо, стало быть, её достигать. Что вы там сами будете обо всём этом думать — неважно. А чтобы задачу выполнить, одного послать мало. Чем больше, тем лучше. Всё равно только один первым придёт. А выходят на цель все по-разному. Одному надо в детстве ногу сломать и чтоб отец был строгий. Другому — книжки воровать и читать по ночам. Третьему — тридцать лет по миру поездить и жениться три раза… Ну, ты понял…