— Помню, помню… — с улыбкой кивнул Сфагам.

— Ты хитростью заставил его показаться, и это привело его в восторг. Поэтому сам он с тобой говорить не будет. Слишком уж он тебя полюбил… Я, признаться, после того случая тоже стал видеть тебя по-другому. Человек, который отвечает игрой на нашу игру, — такое не часто бывает. И ещё… выслушай самое важное. После того, как у тебя оказался талисман Регерта, вся эта игра — уже не только наша игра. Я имею в виду нас ТРОИХ. Все правила остаются прежними, но твоя судьба стала значить гораздо больше, а жизнь и смерть — гораздо меньше. Если сам Регерт бросил кое-что на кон, то выходит, ставка сильно повысилась. Подумай об этом. Впрочем, ты и так только об этом и думаешь. И действуешь вроде бы правильно. Смертельный удар я приберегу до конца, но кое-какие проверки тебе устрою. Пока что у тебя всё получалось. А вот как ты будешь действовать, зная всё то, что я тебе сказал? Не скуют ли сомнения твоё мастерство? Не подавит ли рассуждающий разум внутреннее чувство? А? Вот я и завёл тебя в ловушку, которую ты давно сам себе смастерил.

— Выходит, так мне и надо.

Демон поднялся с места. Его голова едва не упёрлась в низкий каменный потолок. Став возле окна, гость надолго замолчал, преградив путь потокам лунного света. Тяжёлая черная тень накрыла сидящего за столом Сфагама.

— Я знаю, что ты не боишься смерти, иначе она давно бы уже настигла тебя, — промолвил, наконец, Тунгри своим низким глухим голосом. — Тот, кто боится смерти, — долго не живёт и, уж во всяком случае, никогда не живёт по-настоящему. Поэтому те, кто живут, как им предписывают человеческие обычаи, украдкой угождая своим телесным оболочкам и, когда они изнашиваются — без конца цеплясь за свою трижды ничтожную и никчёмную жизнь, те для нас — что муравьи или мухи. Их можно давить десятками, сотнями и тысячами — их всё равно не убудет. Они чего-то стоят, только когда их много. А с каждым в отдельности делать нечего.

— А что значит жить по-настоящему?

— Будто не знаешь? — обернувшись, усмехнулся демон. — Для начала надо подать знак высшим силам. Такие, как ты, делают это, ещё ничего не понимая, в самом детстве. А обычные люди просто не знают, что это такое, как им ни объясняй. Просто человек вдруг начинает чувствовать, что он должен сделать что-то особенное. Не то, что от него требуют другие, и не то принято делать среди людей. Ему кажется, что он должен сделать это для самого себя, для чего-то того, что двигает им изнутри, а на самом деле — это высшие силы привлекают человека к своим нуждам. Человек — полуслепой слуга высших сил, которые используют его для своих нечеловеческих целей. И они подают знаки к дальнейшему действию. Помнишь, когда тебе было семь лет и твой учитель впервые посмотрел, что у тебя в голове между глаз и что происходит над макушкой?

— Да, тогда он сказал, что не видел раньше такого сильно бьющего потока. И задача…

— Именно… Я ведь внимательно посмотрел твоё прошлое… А дальше… каждое новое дело, сделанное по требованию высших сил поднимает человека на следующую ступень. И вместо ползания по земле, он начинает двигаться вверх. А это значит, что он становится важен для этих сил и уже ничего случайного с ним не происходит. И если умрёт он, к примеру, в пятнадцать лет — значит, так и надо. Но пока задача не выполнена — они его из жизни не отпустят. А если увильнёт — вот тогда будет хуже смерти…

— Значит, я свою задачу ещё не выполнил?

Демон вперил в Сфагама немигающий и невыносимо тяжёлый взгляд.

— Пока ещё не выполнил. Но час близится… И вот ещё что… твоя задача исходит с большого высока. От очень больших сил. От более могущественных, чем я и мой приятель. А это значит, что исход всей этой игры зависит уже не только от нас, и никто не знает, чем это всё кончится. За тем человеком, с которым ты сейчас разговаривал, тоже стоят огромные силы — ты не мог этого не почувствовать. Но разница между вами в том, что он просто служит этим силам — и служит так хорошо, что они ни за что не захотят ничего менять в его судьбе. А ты не просто служишь — ты сливаешься с этими силами так, что они могут мыслить не иначе как твоей головой и чувствовать не иначе как твоим сердцем. А это значит, что ты сам хозяин не только своей судьбы, но и возможности воплощения тех сил, что дали тебе задачу. Это — за пределами человеческого понимания. Но здесь даже и мне не всё понятно… Но помни — правила остаются прежними: я — ищущий твоей смерти.

«Если бы он и впрямь так жаждал моей смерти, то не стал бы лишний раз предупреждать», — подумал Сфагам, нисколько, однако, не сомневаясь в серьёзности намерений демона.

— Твой случай непростой, — изрёк Тунгри, вновь повернувшись к окну. — Это не просто играть цветными камушками случая и ломать цепочки причин и последствий, хотя это бывает очень занятно… Особенно когда заставляешь людей сталкиваться с непривычным и необъяснимым. Подчас нужно подвесить чью-нибудь жизнь на волоске, чтобы заставить его действовать без оглядки на образец, которого нет.

Сфагам тоже подошёл к окну и стал рядом с демоном.

Тот медленно поднял руку. Из длинного чёрного рукава показалась костистая семипалая кисть с длинными острыми когтями.

— Это дерево стоит здесь уже лет семьсот, не так ли? — сказал демон, указывая на могучий силуэт векового дуба, высящегося посреди монастырского двора.

Сфагам кивнул. Подобие тонкой голубоватой молнии промелькнуло между рукой демона и деревом. Длинные пальцы проделали в воздухе несколько быстрых движений, и дуб, за мгновение до этого казавшийся воплощением самой несокрушимости, словно взорвавшись изнутри, с шумом обрушился наземь, развалившись на несколько кусков.

— Новые времена наступают, — улыбнулся Тунгри своей тяжёлой страшной улыбкой. — Уж не знаю, увидишь ли ты меня ещё когда-нибудь, но я всегда буду рядом.

Седые пряди волос взбились вверх, закружились, становясь всё длиннее и гуще. Вот они уже окутали всю мощную фигуру демона, и она гибко изогнувшись, стала растворяться и медленно вытягиваться в окошко. Исчезновение последнего шлейфа прозрачного серебристого дыма отметилось резким порывом ветра, который задул свечу, оставив Сфагама в полной темноте.

В эту ночь Сфагам спал как никогда долго и спокойно. Благодаря выработанному годами искусству сбережения жизненных сил, он обычно спал не более четырёх-пяти часов в сутки. Но теперь на дворе стоял уже ясный день, а поток ярких предрассветных сновидений всё никак не отпускал его. Тот самый плющ, вслед за которым он карабкался по горным уступам в своих ещё детских снах, теперь обвился вокруг высокого раскидистого дерева. Стихии двух растений сошлись в смертельной схватке, и этот бесхребетный, бесформенный, но цепкий, неотвязный и сдавливающий насмерть плющ почему-то соотносился с образом брата Анмиста… Даже громкие голоса со двора не сразу разбудили Сфагама, а фантастическая и в то же время необычайно яркая картина этого боя ещё долго всплывала перед его внутренним взором, проступая сквозь серебристо-серый полумрак скупо освещённой утренним солнцем кельи.

Двор был полон монахов. Похоже, вокруг обломков дуба собралось всё Братство. Патриарх тоже был здесь, когда Сфагам приблизился к мрачноватому свидетельству своей вчерашней беседы с демоном. Монахи возбуждённо гомонили.

— Смотри, вроде на молнию похоже…

— Да не было вчера грозы никакой…

— И разрез, гляди, какой странный…

Патриарх угрюмо молчал.

— Этот дуб был символом нашего Братства, — тихо проговорил он, наконец, и на дворе тотчас же воцарилась полная тишина. — Долгие столетья встречал он новые поколения ищущих совершенства, и свет учения переходил от стариков к молодым. Конец возвращался к началу, и связь времён не распадалась. Как сказано в «Книге Круговращений», «Сущность движения — в покое. Где нет покоя — нет и движения». И это славное дерево, не теряя своего величественного покоя, сопровождало нас в многотрудном пути по ступеням восхождения к совершенству, передавая нам из года в год, из столетия в столетие чистые энергии первозданных стихий, дабы не оторвались мы от живительных истоков мировых субстанций и не забыли, кто мы есть меж небом и землёй… А теперь, похоже, новые времена настают и посылают нам знаки. Осознавайте, монахи, осознавайте…

— Отойдём в сторону, — тихо сказал настоятель, мягко касаясь плеча Сфагама.

Слыша за спиной возбуждённые, но гораздо более тихие голоса монахов, они зашли под невысокий навес-беседку для отдыха возле площадки для упражнений.

— Что ты об этом думаешь, Сфагам.

— Я сам всё видел. Был у меня вчера ночью один, с позволенья сказать, посетитель — так вот это — его работа.

— Хороши же твои посетители, — пошутил наставник.

— Но боюсь, это знак не только мне.

— Вот и я тоже… боюсь…Послушай, я думаю, пришло время что-то делать с нашим не очень удобным гостем. И здесь именно ты и можешь помочь. Ты теперь человек мирской, за твои действия монастырь не отвечает. А уж навыков тебе не занимать. Вот я и думаю, что тебе вполне удалось бы тихо вывести этого самого пророка из Братства куда-нибудь подальше от солдат. Как только пойдёт слух, что он где-то в другом месте, так они отсюда уйдут и оставят нас в покое.

— А его ученики?

— Они потом сами уйдут. Никто их не тронет — ведь не из-за них солдаты тут стоят, а из-за учителя.

— А если он сам не согласится?

— Если я сам с ним поговорю — согласится. Я уже представляю, как с ним говорить. Ты знаешь, Сфагам. Я больше не могу давать тебе распоряжения — это просто моя просьба. Если я отпущу его с тобой — я буду спокоен.

— Ну что ж, за пару дней придумаю какой-нибудь план, но до этого, пожалуйста, не начинай с ним никаких разговоров.

— Хорошо. Я знал, что ты когда-нибудь нас выручишь.

— Погоди… Ещё не выручил. Видишь, какие случаются неожиданности?

— Над тобой случайности больше не властны, хотя бы потому, что ты пережил опыт смерти, и теперь ты не таков, как все обычные люди, хотя и пребываешь в нашем обычном мире.

Волна тревоги, напряжения и усталости столь явно исходила от настоятеля, что Сфагам даже почувствовал, будто она каким-то образом, передалась и ему. Коротко вздохнув, он почтительным кивком ответил на наклон головы наставника, означавший, что разговор окончен.

Наступал вечер, и в келье становилось всё темнее. Но зажигать свечу почему-то не хотелось. Сфагам закрыл толстую книгу — один из тех древних трактатов, что бережно хранились в монастырской библиотеке. Читать было уже невозможно. Сфагам сел в позу медитации. Ему предстояло решить свою задачу с помощью техники, называемой «прорастание стебля естества». Состояние гармонии и покоя плавно перешло в глубокое сосредоточение на образе Айерена. Его образ следовало спроецировать из мира вещей и явлений в средний уровень бытия — мир субстанций или «мир триединства Земли, Неба и Человека», а затем кинуть взгляд из этого пространства назад в мир являемых во времени событий. Первоначально представленный образ пророка был довольно легко послан в «зеркало духа», расположенное в затылочной части мозга медитирующего. Далее надлежало спроецировать его вовне и отстранённо созерцать происходящее в тонком мире субстанций. А затем — разгадать тщательно наблюдённые коды. Техникой «прорастания стебля естества» Сфагам владел прекрасно. В своё время, освоив искусство наполнения окружающего мира образами своего сознания и научившись видеть с помощью «небесного глаза», он с удивлением почувствовал, как стирается грань между миром физических вещей и пронизывающими их тонкими материями. Пространство образов, не видимых другими людьми, стало даже чем-то более реальным, чем простое физическое окружение. Это и манило, и окрыляло, и в то же время немного подавляло. Но, главное, это усиливало ту внутреннюю независимость, которая была для Сфагама дороже всего.

Направить образ пророка в мир субстанций удалось с обычной лёгкостью. Но вот дальше почему-то не ладилось… Линия судьбы, составленная из предсуществующих событий-ячеек, которые должны были заполнить во времени возможные комбинации событий, никак не хотела открываться небесному глазу. И это при том, что она несомненно существовала. Сфагам чувствовал её как мощный, пугающе мощный ствол, прямой и устремлённый ввысь, где бесчисленные ответвления сплетались в закрывающую небо крону. Он чувствовал это, но не видел… Не видел он, как эта незримая субстанция заполняется и расцвечивается живыми красками событий земной жизни. Образ пророка всплывал то на одном, то на другом плане тонкого мира, мерцая и ускользая, будто не решаясь впрыгнуть и опредметиться в той или иной ситуации времени и пространства. Но это было ещё не самое удивительное. Пытаясь применить некоторые особые приёмы, позволяющие увидеть нужные образы не прямо, а как бы в обход, Сфагам увидел те запрещающие коды, которые являлись всякому, кто, вопреки правилам, пытался заглянуть в тайну своей собственной судьбы. Рваные серые полосы с размытым шлейфом закружили перед взором небесного глаза, посылая замутняющие волны к поверхности зеркала духа.

Но Сфагам не собирался сдаваться. Смахнув беспорядочную мозаику образов и успокоив поверхность зеркала духа, он решил двинуться от прошлого Айерена, которое он уже неплохо прозревал. Так можно было иным путём подобраться к линии судьбы и протянуть нить между прошлым и будущим. Но тут подал голос «сторож» — в дверь осторожно, но настойчиво стучали. Сфагам сделал шесть глубоких вдохов и, мысленно благодаря и, благословляя «сторожа», медленно вывел своё сознание из состояния медитации.

Из темноты узкого коридора выступило бледное и встревоженное лицо Станвирма

— Пророк умирает!… — возбуждённо выпалил он. — Змея укусила…

Сфагам невозмутимо молчал, давая понять, что продолжает внимательно слушать.

— Ему надо помочь!… Скорее… Времени мало!

— Разве в Братстве мало искусных лекарей?

— Пророк никого к себе не подпускает… Яд помутил его разум, в своём бреду он говорит, что между ним, тобой и этим укусом есть какая-то связь… Это невозможно понять… Но он только тебе доверится… Он даже готов умереть, если ты не придёшь…

— А вы к этому, конечно же, не готовы.

— Прошу тебя, пойдём скорей!

Сфагам закрыл за собой дверь и двинулся было по коридору, но тут же наткнулся в темноте на сбившихся в кучку товарищей Станвирма. Те засуетились, спешно освобождая дорогу.

— Когда случился укус и видел ли кто-нибудь эту змею?

— Времени ещё немного прошло… Мы, как всегда, у костра сидели… Хорошо, что мы сразу тебя нашли! А змея… Видели её ещё двое… Сразу после этого… Змея не обычная — в том-то и дело! Вся белая как снег, одно красное пятнышко на голове, другое — на хвосте и ободок вокруг шеи, точно кольцо с нефритовым камнем. И уползала странно — не так, как змеи ползают. Ты видел, чтобы змея задом двигалась? Не бывает так!… Не простая эта змея! А простые змеи никогда Пророка не кусают. Он их запросто голыми руками берёт!

— Не кричи так… Воздух ломаешь. Я ведь и так слышу всё, что ты говоришь.

Станвирм закусил от волнения губу и дальше шёл молча.

— Пропустите мастера! Пропустите мастера!

Пророк лежал на низкой лежанке посреди самой большой комнаты левого флигеля главного здания. Теперь вокруг собрались все его сподвижники, а кроме них, привлечённые тревожной вестью, стали собираться и монахи. Яркий свет многочисленных факелов бил в глаза. Было довольно дымно и душно.

Почувствовав за несколько шагов приближающихся людей, Айерен, с трудом приподнявшись, попытался было остановить их вялым жестом слабеющей руки, но, узнав Сфагама, бессильно откинулся на толстую войлочную подстилку, бормоча что-то бессвязное.

След от укуса чернел на сильно распухшей голени. Присмотревшись к ранке, Сфагам едва сдержал усмешку. Он хорошо знал, что неядовитая змея оставляет шесть следов от зубов: две снизу и четыре сверху. Ядовитая — четыре и быстро твердеющую припухлость вокруг ранки. А здесь было всего три следа. Три! Хороша змея! Ещё один знак…

Известно, что самый сильный яд, приносящий невыносимые мучения и почти всегда неминуемую смерть, носят в своих зубах змеи, живущие в море. Именно таким ядом пыталась убить своего мужа обезумевшая от злобы правительница Амтасы. Тогда помогли вовремя приготовленные алхимические снадобья. Теперь яд был не тот, да и человек совсем другой. А значит, и лечить надо было иначе.

Из маленькой поясной сумки Сфагам достал длинную иглу. Некоторое время он держал её в правой руке остриём вверх, а затем медленно поднёс к укушенной ноге. Остриё иглы замерло едва не касаясь тела. Ещё через несколько мгновений свободно лежащая на пальцах Сфагама игла стала медленно двигаться взад-вперёд и по сторонам, будто что-то ища или нащупывая. Затем, замерев на миг, она стала отчётливо отклоняться вниз по ноге ужаленного. Сфагам осторожно нёс иглу, следуя её движению. А движение это то замедлялось, почти останавливаясь, то напротив, ускорялось. И вот она вдруг завибрировала с особой силой, едва не выпрыгнув из ладони мастера. В этом месте, чуть ниже колена, Сфагам стал пальцами левой руки массировать ногу Айерена, направляя жизненные токи в сторону, указанную иглой. Двигаясь дальше, игла приблизилась к месту укуса и принялась кружиться возле него. А Сфагам, закрыв глаза, сосредоточил силу своего сознания на кончике иглы и стал тихо читать древние лекарские заклинания. В комнате воцарилась полная тишина, нарушаемая только тихим голосом Сфагама и слабым потрескиванием факелов. Действие яда было сильным. Сфагам чувствовал это по тем бурным и беспорядочным порывам больной энергии, которая проносилась через тот канал, откуда её с помощью иглы следовало изгнать.

Всякому, кто хоть немного был знаком с монашеским искусством врачевания, было известно, что здоровая энергия течёт по каналам плавно и спокойно, а больная — быстро и сумбурно. Оттого и мысли больного мечутся, как безумные обезьяны. И, кроме того, прежде чем брать в руки иглу, лекарь должен был научиться различать три уровня энергий, пребывающие в каждой жизненной точке. На каждом из этих уровней, называемых Верхом, Низом и Серединой, энергия могла быть больной или здоровой. У Айерена ядом была поражена, главным образом, энергия Середины, соотносимая с уровнем Человека. Мощный поток нисходящей энергии Неба почти не позволял болезни затронуть жизненные токи верхнего уровня, а почти столь же мощный поток восходящей энергии Земли оберегал от поражения уровень Низа, хотя постепенно отрава проникала и сюда. Но хуже всего дело обстояло на Срединном канале, и именно сюда надлежало направить потоки здоровой энергии с помощью острия иглы, вобравшей в себя силы первозданных стихий природы. Для того, чтобы игла действительно напиталась силами стихий и стала пригодна для врачевания, Сфагаму пришлось в своё время немало потрудиться, и теперь ему хватило нескольких минут, чтобы, подержав иглу остриём вверх, приготовить её к работе. Теперь он, улавливая тончайшие движеня иглы, управлял течением жизненных токов, перекрыв, первым делом, канал, по которому больная энергия распространялась по телу.

— Делаешь своё дело, а играешь в мою игру, — внезапно услышал мастер тяжёлый глухой и пугающе знакомый голос, возле самого уха. — Он уже почти завершил свой путь, и мне дали и с ним немножко поиграть. А что дальше будет — сам решай. Ты ведь любишь сам решать… Ха-ха…

Сфагам был абсолютно уверен, что, повернув голову, он увидит сурово-бесстрастное чеканно-металлическое лицо в обрамлении длинных седых волос. Не теряя концентрации сознания на игле, мастер медленно обернулся. Ему навстречу из-под глубокого низкого капюшона высунулась огромная змеиная голова — белая с красным пятном на лбу и широким серебряным браслетом на шее. В отделке браслета тускло блеснул благородный нефритовый камень. Голова подалась вперёд, медленно вытягивая через капюшон гибкое и, как казалось, бесконечно длинное змеиное тело. Всеобщий возглас изумления и ужаса огласил комнату. А гигантская змея, поднимаясь всё выше к потолку, застыла, слегка покачиваясь, прямо над Сфагагом и его пациентом. Не обращая внимания на нарастающую вокруг панику, мастер так же медленно повернулся снова к больному и, вновь закрыв глаза, продолжил чтение заклинаний. Через несколько минут игла в его руке взметнулась вверх, а из ранки брызнула тёмная порченая ядом кровь. Кровотечение, впрочем, скоро прекратилось и напряжение мучительной боли на бледном лице Айерена сменилось выражением усталого спокойствия. Дыхание его стало ровным, члены расслабились, а открывшиеся глаза встретили зависший над ним чудовищный образ с невозмутимой твёрдостью. Оскалив зубастую пасть, змея опоясала лежанку двумя кольцами своего белоснежного тела, затем вдруг изогнулась в прыжке, расправив неизвестно откуда взявшиеся длинные чёрно-белые перепончатые крылья.

Кому-то показалось, что демоническая змея исчезла, нырнув головой в окно. Кто-то видел, будто она просто растаяла в воздухе, а некоторые утверждали потом, что она будто бы просто провалилась сквозь землю. Но как бы то ни было, когда Сфагам закончил читать заклинания, демона уже рядом не было, и даже шум в комнате пошёл немного на спад.

— Яд больше не действует. Его жизнь вне опсности, — сказал Сфагам столпившимся у лежанки сподвижникам пророка. — Теперь осталось только выдавить оставшуюся отравленную кровь и обработать ранку. Это может сделать любой начинающий лекарь или даже любой из вас. И ещё не помешала бы пара укрепляющих пилюль.

Не вступая ни с кем в разговоры, Сфагам направился назад в свою келью. Но на маленькой площадке перед крутой лесенкой, что вела в узкий коридор, его ждали несколько человек. По их одеждам ещё издали можно было узнать последователей пророка. Оставалось только догадываться, как им удалось оказаться здесь раньше Сфагама. Приблизившись, мастер отметил, что все они присутствовали при его беседе с Айереном у костра.

— Ну, а теперь что стряслось? — спросил он устремившихся ему на встречу двуединщиков.

— Ты спас жизнь Пророка, и мы теперь навсегда тебе обязаны, — начал самый старший, снимая накидку с седой головы.

— Когда я слышу, что мне кто-то обязан, я стараюсь держаться от него подальше. На всякий случай.

— Тебе не стоит нас опасаться. Более того, некоторые из наших собратьев настолько вдохновились твоими речами, что готовы следовать за тобой, — продолжал старик. — Помнишь, ты сказал, что заронить в души зерно сомнения — значит сломать человека?

— Это не я сказал. Я только повторил.

— Ну, пусть будет так… После того, как Пророк растолковал нам значение твоих слов, многие возжелали идти твоей дорогой. Таких уже около пятнадцати человек…Что ты на это ответишь?

— Отвечу вот что. Во-первых, учителя не выбирают, как кушанье в трактире. Во-вторых, вы — люди, рождённые для веры, а не для путешествий в мире вопросов. А вера — это когда врождённая жажда запредельного обретает единственное и неизменное имя. И когда запредельное ускользает, человеческий дух продолжает насыщаться именем и образом. Вы — люди веры. И вы обрели свою веру с вашим пророком. Чего же вам ещё? К тому же ваш пророк вполне заслуживает, чтобы его не предавали. В-третьих, мой путь — это не путь веры, а путь размышлений и сомнений. Здесь имена и образы редко надолго сживаются с тем, что они означают. А чтоб навсегда — так вообще не бывает. Поэтому моя стезя — это путь безжалостных к себе одиночек, а не общины взыскующих пастыря, что привёл бы их к острову Вечной Истины. А чтобы примирить веру с вопросами, надо обладать таким самостоянием, которого у вас нет. Так что вам нечего делать на моей дороге. И последнее. Прошу вас, не пытайтесь толковать мои слова или приспосабливать их для вашего ученья. Следуйте за вашим пророком, и вы получите всё, чего жаждет ваша душа.

Слегка поклонившись в знак окончания разговора, Сфагам стал подниматься по лесенке.

— Скажи, а что это была за змея? — прозвучал ему вслед вопрос кого-то из двуединщиков.

— Это не змея… — не оборачиваясь, ответил Сфагам, закрывая за собой дверь в коридор. — Это один мой знакомый.

В этот вечер его больше никто не беспокоил, и к утру план тайного вывоза пророка из монастыря был в общих чертах готов. Встав, как обычно, довольно рано, Сфагам после длительной утренней медитации направился было к настоятелю, чтобы поделиться с ним своими соображениями, но обстоятельства сложились иначе.

Идя через широкий главный двор, Сфагам увидел, как несколько монахов возятся возле Больших Въездных Ворот, вынимая из огромных железных скоб мощные брёвна-засовы. Когда ворота открыли, вдоль живого коридора из сбежавшихся со всего монастыря монахов двинулись три всадника в начищенных доспехах и с двухвостыми жёлтыми флажками за спинами. Эти флажки означали мирные намерения и желание вступить в переговоры. Едущий на одну конскую голову впереди двух других офицер был сам начальник губернаторского гарнизона. На этот раз настоятель вышел навстречу в парадном атласном одеянии с серебряным жезлом в руке и в сопровождении напыщенного церемониймейстера.

Офицеры спешились и, приблизившись к настоятелю, приветствовали его почтительным поклоном.

— Повинуясь приказу светлейшего Элгартиса, регента Алвиурийской Империи, губернатор отводит своих солдат от стен вашего монастыря. И человек по имени Айерен из Тандекара, прозванный Фервурдом, а также его последователи могут беспрепятственно передвигаться в пределах всей страны, — провозгласил начальник гарнизона так, чтобы его голос был слышен по всему двору. — Вот приказ регента, который мы получили вчера вечером! — он поднял над головой свиток и передал его настоятелю.

Тот с почтением взял документ в руки и внимательно прочёл его.

— В этом свитке, скреплённом печатью императорской канцелярии, говорится ещё и то, что сам регент империи, светлейший Элгартис, желал бы видеть нашего невольного гостя у себя в столице, и властям нашей провинции следует позаботиться о безопасности его пути.

— Именно так, — подтвердил начальник гарнизона. — Приказ есть приказ…

— Что ж, я полагаю, что под вашим попечением наш гость без приключений доберётся до Канора.

Завершение этого ритуального разговора, где офицер в цветистых выражениях передавал настоятелю наилучшие пожелания от губернатора, Сфагама не интересовало. Он направился к себе в келью с намерением как можно скорее собраться и уехать из монастыря. Он знал, что сейчас ему надлежит немедля ехать в столицу, где неясное пока сплетение его судьбы с судьбой Айерена из Тандекара должно было получить своё разрешение. Но прежде надо было заехать за Олкрином. На этот раз Сфагам точно знал, что покидает Братство навсегда.