Деревня тянулась до середины холма, дальше тропинка вела по голой, без травинки, местности. Староста объяснил, что холм этот - глыба соли, прибитая некогда сюда морем, но, чтобы убедиться в этом, Бессаз ткнул трость в в землю и почувствовал сразу, как она уперлась во что-то твердое.
      Тропинка тянулась вверх кругами, так что Бессаз мог обозреть и противоположную сторону холма, и так добрался он наконец к вершине. Впрочем, приглядевшись, Бессаз понял, что место, где он остановился, мало напоминает вершину, ибо, едва он обогнул ту сторону холма, откуда обозревалась деревня, тропинка оборвалась - и он очутился на краю обрыва.
      Яркий свет ослепил Бессаза, и какое-то время он ничего не видел - холм треснул, склон его обвалился к подножию, и свет обнажившейся соли резал глаза.
      - Метрах в десяти, в соляной стене я и увидел этот труп, господа. Говорящая черепаха умолкла, сделала движение к столу, желая взять недопитую рюмку, но, увидев строгий взгляд Тарази, не решилась, а только вытерла лоб, ибо после хмеля черепаха чувствовала себя подавленной.
      И уже другим, упавшим голосом она продолжала рассказ, и тестудологи узнали, что труп, который увидел Бессаз, был совершенно белый, облепленный вместо савана толстым слоем соли. Видно, был он спрятан давно и обнажился, когда треснул холм, хотя самым удивительным было не это.
      Над трупом, прикованным к скале цепями, по площадке бегал человек с длинным шестом. Он усердно размахивал им, и Бессаз долго не мог понять, кого он отгоняет, пока с верхушки холма вдруг не ринулся вниз орел и, нацелившись на труп, не вырвал на лету у несчастного кусок печени и полетел дальше, унося добычу.
      Человек замахнулся было палкой, но орел ловко вывернулся, словно заранее изучил каждое движение сторожа.
      - Проклятая воровка! - закричал человек, но, увидев Бессаза, принял важный вид, как человек, находящийся при исполнении служебных обязанностей.
      - Вы чем это заняты, любезный? - строго спросил Бессаз и добавил: - Я судья и прошу объяснений!
      - Знаю, что вы судья, - нисколько не смутившись, ответил человек.
      Я же, как видите, приставлен старостой отгонять назойливого орла, дабы он полностью не унес по кускам всю печень до окончания расследования. Хотя, - философски заключил он, - несчастному все равно - с печенью он или без оной...
      - Как мне к вам подняться? - спросил Бессаз, не желая звать его к себе вниз, чтобы не отрывать от такого важного дела.
      - Отодвиньте чуть вправо глыбу, что стоит позади вас, и откроется тропинка ко мне...
      Бессаз толкнул в сторону соляную глыбу и, пройдя через узкий проход, который открылся перед ним, оказался рядом со сторожем.
      - Кроме вас и старосты, никто не знает, как ко мне подняться, первое, что сказал ему наверху сторож - человек лет тридцати, с хитроватым лицом, припудренным соляной мукой. - Эти мушрики [Мушрик - многобожник, идолопоклонник (араб.)] из деревни (выражение "мушрики" он произнес с удивительно знакомой интонацией старосты) давно поднялись бы ко мне, если бы знали тропинку. И унесли бы мертвеца, опустив веревки. Только отсюда и можно зацепить его.
      - Зачем он им? - подозрительно глянул на него Бессаз.
      - Как зачем? - воскликнул сторож, словно уличил Бессаза в наивности, что, естественно, не делало чести судье. - Видите, какими он цепями прикован к скале? Было уже несколько нападений на меня... Наш староста взывал к их совести, напоминая о каре божьей, но все тщетно! И только когда плуты почувствовали силу моей палки у себя на спине - отстали... А цепи им нужны, чтобы привязывать псов в хлевах, - пояснил сторож, все еще видя на лице Бессаза недоумение.
      - Нет, наверное, есть другая причина, - сказал Бессаз, подходя к краю стены, чтобы лучше видеть прикованного. - Не хочет ли кто-нибудь из этих мушриков скрыть следы своего преступления? - предположил Бессаз, но сразу умолк, не желая делиться со сторожем своими предположениями, тем более что человек этот может быть заодно со злоумышленниками и, помогая ему для видимости, постарается все запутать.
      По всем внешним признакам было видно, что несчастный закован давно и замурован в скале еще до того, как она обнажилась. Соль же сохранила труп от разложения, словно убийство произошло только вчера.
      Приказав сторожу не отвлекать его разговорами, Бессаз продолжил свои расследования.
      Хотя соляной панцирь на теле прикованного и мешал сделать сколько-нибудь верные выводы, но по общим контурам было заметно, что умерщвленный столь зверски - мужчина крепкого телосложения, высокого роста. Местами соль не запудрила черные волосы на голове и кончик бороды. Белые цепи вырисовывались на прижатых друг к другу ногах, на поясе, в распростертых руках и вокруг шеи, а затылок, приросший к скале, держал голову прямо, не позволяя ей наклониться набок.
      В правой руке прикованного Бессаз заметил нечто узкое и длинное, но разобрать в деталях не смог, хотя и долго всматривался.
      Осмотр неожиданно был прерван криками сторожа, который энергично звал Бессаза назад. Бессаз не успел сообразить, в чем дело, ибо крылья орла уже зашуршали над его головой, а еще через мгновение хищник оторвал кусок печени прикованного и унес на верхушку холма.
      - Чей это орел? - Бессаз строго посмотрел на птицу, жалея, что не имеет при себе копья, метким ударом которого можно было сразить его.
      - Ничейный, - пожал плечами сторож и тоже глянул на птицу, - та, не торопясь, со смаком, поедала краденое.
      - Но ведь должен же быть у него хозяин, - настаивал на своем Бессаз. Есть среди ваших односельчан охотники?
      - Два или три человека. Но они охотятся с кречетами... Поверьте мне, мавлоно, тварь эта ничья... божья птица...
      "Может быть, преступник убил несчастного ударом ножа? - подумал Бессаз. - И теперь, чтобы замести следы, посьшает своего орла выклевывать печень?"
      - Какой же вы, черт побери, сторож?! - закричал он в досаде. - Если еще хоть раз орел клюнет его в печень, я прикажу вас уволить! Поймите, мне надо как следует осмотреть печень прикованного для важных улик!
      - Может, мы поднимем его наверх, чтобы сохранить ему печень? - робко молвил сторож.
      - Дельная мысль... Но как? О" ведь наполовину ушел в скалу! Боюсь, у трупа отвалится нога, а то и вся нижняя часть, если тянуть его наверх... Он нужен мне целым, без единой царапины... Я подумал: когда пойдет ливень, вода смоет с него соль - и тогда, обнаженного, легче будет поднять...
      - Один бог знает, когда пойдет дождь, - смиренно сказал сторож, махнув на всякий случай палкой и пригрозив орлу, сидящему на вершине и чистящему клюв после трапезы. - Дождь в наших краях - большая редкость... Бывает, что и за целый год не капнет... И тогда вся деревня умоляет старосту прочитать истиска...[Истиска - молитва о дожде (араб.)] Бедный имам сначала отнекивается, жалуясь на нездоровье... на жителей деревни, которые погрязли в грехах, словом, ищет тысячу оправданий, чтобы не исполнить молитву... но я-то понимаю все его хитрости и крайне невыгодное положение, в которое ставят его прихожане своей просьбой. Ведь истиска - не дело имама, скорее занятие колдуна, ученика дьявола... Но и отказать не может, ибо тут же потеряет в их глазах репутацию защитника... Вот и мечется он в такие долгие месяцы засухи между богом и дьяволом...
      - А вы сами-то небось тоже мушрик? - прервал его душеизлияния Бессаз. - Вам бы только плести козни против бедного старика...
      - Нет, я только наполовину мушрик, - сказал сторож просто и буднично. - Скорее даже больше склоняюсь к вере нашего старосты... Иначе он не поручат бы мне такое ответственное дело - быть сторожем подле прикованного...
      - Я согласен ждать ливня хоть целый год, - заключил Бессаз и посмотрел вниз, на пески...
      Кротость, желание помочь правосудию вызвали в Бессазе доверие к сторожу. И лишь много дней спустя, когда он стал слугой Бессаза (а это был тот самый Фаррух из постоялого двора, с которым Тарази уже успел познакомиться), Бессаз понял, с какой бестией свела его судьба.
      - Если вам трудно поймать орла, то хотя бы проследите, куда он улетает по ночам, - сказал Бессаз.
      - Слушаюсь, - неуверенно ответил Фаррух.
      От соляных паров с непривычки у Бессаза закружилась голова, и он подумал, что на сегодня хватит - пора спускаться обратно. Но что-то все же удерживало его, и он сел на край скалы, желая спросить о самом важном, но не решался.
      Сидел и прислушивался к звону цепей, которые шевелил ветер, и звон этот навевал тоску. Вдруг захотелось бросить все и уехать прочь из этой деревни, где полно мошенников, вернуться домой, в тепло и уют, и снова отдаться лени, свободе, потакая своим порокам и слабостям...
      - Да, кстати, - Бессаз поднялся и прищурился от подозрения, - что тут делала сегодня утром Майра, дочь старосты?
      Фаррух потупил взор, как пойманный на недозволенном, и хотел было уже соврать, но неожиданно для себя сказал правду:
      - Приносила мне еду. Я здесь ночую. Тепло среди соляных камней, намного теплее, чем дома в постели. Я вырыл себе яму и сплю, и потею все время. Соль полезна для суставов... С тех пор как я обосновался здесь, я забыл, что такое боль...
      - А Майра здесь при чем? - недоверчиво покрутил свой ус Бессаз.
      - А кто же еще? - добродушно спросил Фаррух. - Мы ведь с ней помолвлены...
      - Ах, вот оно что?! - Бессаз отвернулся, чтобы Фаррух не заметил его растерянности. - Она и вы?
      - Да, мы помолвлены, - чугь строже повторил Фаррух.
      Не сказав больше ни слова, Бессаз резко повернулся и пошел вниз.
      Фаррух пристально смотрел ему вслед, облокотившись на свою палку.
      "Идет назад", - услышал Бессаз голоса, когда возвращался по крышам. "Недолго же он пробыл наверху..."
      Сейчас голоса эти раздражали Бессаза, и, не желая их слышать, он побежал и в таком несолидном виде - запарившись, с трудом дышащий - был встречен внизу хмурым старостой.
      Он выразительно глянул Бессазу в глаза, как бы желая понять, не утаит ли он что-нибудь важное. Но Бессаз лишь сдержанно кивнул и молча направился к дому, и вот тогда староста решил выразить неудовольствие:
      - Я против того, чтобы вы поднимались туда один, без сопровождающего...
      - Что это значит? - Бессаз даже не удосужился взглянуть на него.
      - Я несу ответственность за вашу безопасность!
      - Ничего со мной не случится!
      - Постойте, вы обмануты! Тот человек с палкой, который приставлен отгонять орла, он заодно с жителями деревни. Я уверен, что он обманул вас...
      - Не думаю, чтобы человек, за которого вы собираетесь выдавать свою Дочь, был таким плутом, - язвительно ответил ему Бессаз.
      Староста вдруг побледнел, и остановился, и, не в силах идти в ногу с Бессазом, закричал от досады:
      - Он обманул вас! Я скорее брошусь с холма вниз головой, чем отдам свою дочь за мушрика...
      Бессаз с трудом сдержал смех: таким забавным показался ему этот благообразный старик - и староста, и имам, и налоговый инспектор, и торговец солью в одном лице.
      - Он сказал, что благодаря вашим проповедям уже склоняется... понимая свое заблуждение... Ради же вашей дочери, уверен, полностью примет истинную веру... Может, вы мне объясните, что делала там Майра? - обернулся Бессаз, открывая дверь дома.
      - Не знаю... это я выясню, - неожиданно ослабел голос старика. - Но знайте, единственный человек, который помог бы вам, - это я. - Было сказано это так искренне, что Бессазу ничего не оставалось делать, как с примирительной улыбкой прислушаться к звукам его шепелявого голоса, в котором смешались нотки ревности, отчаяния и подобострастия.
      IV
      В первые дни, не желая утомлять говорящую черепаху, Тарази разрет шал ей много отдыхать. Но странно, чем больше черепаха вновь и вновь переживала свое прошлое, тем безудержнее делалась болтливой. Будто желала поскорее высказать все, что терзало и мучило ее душу, - и освободиться.
      - Чем вы займетесь, когда к вам снова вернется человеческий облик? спросил ее как-то Армон.
      - У меня ведь осталось на родине небольшое состояние. Буду жить просто, не причиняя неудобств ни одному живому существу. Или уйду затворником в какую-нибудь дальнюю завию [3авия - монастырь (араб.)] в пустыне, - ответила черепаха таким бесстрастным тоном, будто давно обдумала свой вопрос.
      - Продолжайте...
      Услышав этот приказ Тарази, Абитай, вертевшийся возле черепахи, засуетился. С иголкой во рту, страшно сосредоточенный, он примерял ей костюм собственного покроя.
      Желая, видимо, еще больше очеловечить черепаху и прикрыть срамную наготу ее тела, и в особенности волосатую, в складках, грудь и толстые лапы, Абитай занялся шитьем костюма, хотя до следующего срока лечения, когда тестудологи надеялись вернуть черепахе человеческое лицо, было еще далеко.
      То, что Абитай шил, не было восточным плащом, скорее напоминало фрак. Обостренное национальное достоинство не позволяло ему надевать на такое страшилище одежду, которую носили его земляки. И он скроил нечто вроде фрака, как бы пародируя одежду чужеземца, кажется франгийца [Франгиец француз], которого он как-то встретил на базаре.
      Готова была лишь жилетка, прикрывающая грудь черепахи, но оставляющая голыми ее руки. И черепаха пожелала быть сегодня в этом, хотя и не
      законченном, костюме и сидела, ласково глядя на Абитая, который вертелся вокруг, ожидая похвалы за свое мастерство.
      Он вышел из комнаты, пощелкивая в досаде ножницами, а черепаха поудобнее уселась в кресло - чувствовалось, что жилетка придает ей большую уверенность.
      Она вытерла салфеткой то место, которое служило ей губами, и стала вспоминать дальше, и тестудологи узнали, что Бессаз, поднявшись на холм и поговорив с Фаррухом и старостой, сделался крайне подозрительным.
      "Отчего староста так недоверчив к Фарруху, - думал Бессаз, - ведь он сам поставил его отгонять орла... И почему так назойливо повторяет всякий раз, что только он один искренне желает помочь мне? Фаррух утверждает, что Майра его невеста, в то время как староста отчаянно отрицает это.
      Все с самого начала запуталось, все заврались, и никому из них верить нельзя..."
      И еще хотел Бессаз поскорее напасть на след владельца орла, ибо был он по-прежнему убежден, что птица клюет печень не только из-за естественного желания поживиться, полакомиться куском, но и чтобы скрыть все улики убийства. И деревенские жители, которые якобы желают снять цепи с трупа... Может, хотят выкрасть его, чтобы помешать расследованию?
      Бессаз решил вести себя очень осторожно, не откровенничать ни с кем и держать все свои сомнения при себе. Он сожалел, что так много рассказал Фарруху того, чего тот вообще не должен знать, - например, о своем намерении терпеливо дожидаться ливня, не считаясь со временем.
      "Моя задача спрашивать, но не отвечать на вопросы. Сболтну что-нибудь лишнее, а они тут же используют это против меня... Может, перебираться из дома старосты в другое место? Он мне неприятен и подозрителен. Отправлю Фарруха вниз к его возлюбленной Майре, а сам поселюсь на холме и буду следить за орлом и за всем, что делается вокруг. Тем более, как уверял Фаррух, тепло соли снимает боли в суставах. Вернусь домой с почетом удачливого судьи да еще поправив здоровье... Впрочем, для начала надо пойти по всем домам деревни и выведать, кто же держит орлов? И Майру так ловко допросить, чтобы староста ничего не узнал..."
      Обо всем этом Бессаз думал до и во время ужина, сидя напротив молчаливого старосты и Майры. Ели, не поднимая головы, в гнетущей атмосфере. Но Майра первая не выдержала и спросила, обращаясь к Бессазу:
      - Что-нибудь выяснили?
      - О да! Многое, - загадочным тоном ответил Бессаз и глянул проницательно в глаза старосты.
      Но тот даже взгляда не отвел, сидел невозмутимый, продолжая шамкать беззубым ртом.
      Бессаз же жевал медленно и ждал, что вот наконец староста встанет из-за стола и оставит их одних с Майрой.
      Староста, похоже, и сам чувствовал нетерпение Бессаза, и, как только завыл ветер - неожиданный и частый здесь - и застучали ставни, Майра вскочила из-за стола, но отец опередил ее - остановил повелительным жестом и вышел сам.
      - Разговор должен остаться между нами, - сразу же, как только староста закрыл за собой дверь, зашептал Бессаз, навалившись локтями на стол - к самому уху Майры, к ее маленькому ушку, от которого повеяло таким сладостным запахом духов, что у Бессаза закружилась голова. (
      - Если вы просите, - пожала она плечами.
      - Что вы делали сегодня на холме? - хотел было спросить строго, но у размякшего, сладострастно улыбающегося Бессаза прозвучало игриво, с ревнивым укором.
      Майра ничуть не изменилась в лице и ответила просто:
      - Сегодня я не поднималась на холм...
      Бессаз вдруг сам смутился, будто уличили его в подвохе. Ветер, хлопнув дверьми и окнами, так же быстро утих, уйдя смерчем в небо, и староста, который только теперь появился снаружи возле окна, не успел закрыть ставни. Он лишь чуть дольше, чем нужно человеку нелюбопытному, посмотрел в комнату, и Бессаз съежился от его тревожного взгляда.
      Этот взгляд почему-то рассердил Бессаза, и он еле сдержался, чтобы не накричать на Майру, уличая ее в обмане, но вовремя подумал: а отчего бы ему не играть в открытую, почему надо говорить шепотом, чего остерегаться, тем более здесь нет ни одного человека, который бы искренне помогал ему. Облеченный властью, он должен поступать решительно и беспощадно.
      - Тогда идемте со мной к холму, чтобы люди могли подтвердить или же опровергнуть мои слова, - сказал он Майре твердо.
      Она призадумалась, и Бессаз уже хотел схватить ее за руку, чтобы вести насильно, но Майра согласно кивнула и добавила:
      - Вы ведь сами хотели, чтобы наш разговор остался тайной. Что мне сказать отцу, если он спросит: куда мы направляемся?
      - Говорите что хотите, мне все равно!
      Они вышли из дома, и Бессаз еще раз удивился странностям здешней погоды. До ужина все вокруг было серым и тягостным - собрались над деревней соляные пары, идущие с холма, но вот неожиданно налетел ветер, покружился, забирая с собой пары, и стало тихо, легко дышать.
      Ни возле дома, ни на площади не повстречался им староста. Быстро подойдя к первым домам, Майра и Бессаз стали подниматься наверх, и, едва очутившись на крыше, Майра спросила:
      - Значит, вам, господин судья, интересно узнать?..
      - Замолчите! - прервал ее Бессаз, подозревая в очередной уловке. - Я спрошу у них сам...
      - Но все равно обращайтесь ко мне... Они не отвечают, когда их спрашивают прямо, без посредника. Они - люди простые, вырывшие себе норы в толще соли, и делают вид, что не понимают нашего высокого слога...
      - Ах, вот оно что! Не понимают слога... Я им сейчас такое скажу! Живут, видите ли, в толще соли... И должно быть, не знают, что такое боли в суставах, - Бессаз остановился, сказав эту глупость невпопад, хотел еще добавить грубости, но совладал с собой, не понимая, запутывает Майра его или же говорит правду. - Это ваш досточтимый папаша, наверное, приучил своих прихожан обращаться к приезжему чиновнику, подавать ему жалобы и прошения только через его руки. Чтобы можно было, скажем, жалобу на него самого порвать и выбросить, как пустой клочок бумаги... Прекрасно! Были ли вы сегодня на холме? - спросил Бессаз и прислушался.
      И голос снизу, который заставил его вздрогнуть, ответил: "Скажите ему, мы не помним, что было... Порывом ветра унесло все, что мы знали..."
      - Порывом ветра?!.. - Голос этот, поразивший Бессаза, показался ему таким знакомым, что он закричал, невольно сжав Майре локоть: - Это же ваш отец?! Вы слышали?
      - Отец? - Майра спокойно отстранила руку Бессаза. - Что ему там делать, в соляной норе мушриков? Мой отец никогда не заходит в их дома, чтобы не осквернять подошвы своих сандалий. Собирает людей на площади...
      - Это был его голос... - шепнул Бессаз, боясь, что староста его услышит.
      - Отец сидит дома. Давайте вернемся и проверим...
      - Вы правы, мне, наверное, показалось, - сказал Бессаз, подумав, что снова допускает оплошность: даже с Майрой он не должен делиться своими догадками. - Идемте дальше...
      Они прошли еще несколько шагов, и Бессаз окончательно прозрел: понял, что плуты, пользуясь его неопытностью, запутали его окончательно.
      - Но я должен с честью выйти из положения и совершить правосудие, твердо решил я. - Ведь я тогда был так наивен, господа! - воскликнула черепаха. - Носил на плечах человеческую голову, а не то, что смешно торчит сейчас из жилетки!
      - Я хотел бы поговорить с теми, кто держит орлов, Майра, - сказал Бессаз, прислушиваясь и ожидая ответа снизу.
      "Смешной человек. Скажите, что у нас нет орлов. Тот, что клюет прикованного, прилетает издалека... божий посланник".
      - Божий посланник? - вырвалось невольно у Бессаза - те же самые слова он слышал от Фарруха.
      Значит, все они сговорились, чтобы помешать ему расследовать дело об убийстве, вся деревня, как один человек.
      В прескверном настроении Бессаз повернул обратно. Сказали внизу: "Пошли назад. Он будет проверять, дома ли ее отец".
      Майра, отставшая от него на холме, догнала Бессаза на площади и кокетливо шепнула:
      - Пошутила... Я была сегодня утром на холме.
      - Ну вот, видите, - великодушно и устало развел руками Бессаз, но тут же сделался подозрительным. - Нет, я вам не верю. Ни одному вашему слову.
      - Правда, была... - сказала Майра, уже настойчиво. - Ходила смотреть: не труп ли это"того человека, который исчез месяц назад...
      - Месяц назад? - переспросил Бессаз, ничего не соображая.
      - Да, месяц назад, во время ливня, отошла скала - и все увидели труп. И в тот же день пропал конюх из этой деревни, и я подумала, не его ли закопали в холме. И часть холма от этого и обвалилась, - бесстрастно, как будто заранее заучила, рассказывала Майра.
      - Чепуха! - рассмеялся Бессаз, и смех его был нервозным, даже истеричным. - Не могли же они сначала заковать его цепями, а уж потом зарыть в холме... Постойте, постойте, - отчаянно замахал руками Бессаз, как бы боясь, что Майра помешает ходу его мыслей. - Они не могли его заковать и зарыть в холме. Так? Значит, они заковали его уже после того, как раскололся холм, - рассуждал Бессаз вслух, забыв о том, что рядом идет Майра, которой он не доверял.
      - Нет, было не так, - возразила она. - Ливень смыл холм - и все увидели, что он уже прикован. Он был закован в холме еще до ливня.
      - А орел? - в рассеянности спросил Бессаз.
      - Говорят, что орел нашел к нему лазейку еще до того, как труп обнажился. Много лет все замечали этого орла, видели, как он кружит над холмом, но не понимали, почему он прилетает сюда ежедневно и летит потом на вершину, неся что-то в клюве...
      - Вы меня пытаетесь запутать ложными показаниями, - прервал ее Бессаз, подходя к дому.
      Майра в ответ сделала обиженный вид - старания ее не оценили да еще обвинили во лжи. Но вот лицо ее снова смягчилось, и она сказала с легким укором:
      - Я ведь единственный человек, кто хочет искренне помочь вам...
      - Это же самое говорит ваш отец. А еще раньше клялся тот тип, который приставлен отгонять орла... Помолвленный с вами, - язвительно добавил Бессаз, переступая порог дома и сразу же вспоминая тот сладостный запах, который шел от ее красивого ушка. - Ну, ну, хватит дуться, - пробормотал он, ласково потянув ее за мочку уха...
      V
      Утром следующего дня Бессаз проснулся рано и, лежа в постели, обдумывал, как быть дальше. Одно ясно: отныне он целый день должен быть на холме, а если удастся, то и ночевать там.
      Ему осточертела угрюмость старосты, который, вместо того чтобы помогать, наоборот, все запутывает. Странное чувство, которое испытал Бессаз, услышав его голос во время прогулки с Майрой по крышам, до сих пор мучил его, а ночью он даже стонал от дурных сновидений.
      "Это он, сидя в вырубленном доме, за соляными стенами, учил отвечать на мои вопросы, и орел - божий посланник - его выдумка".
      Все это еще больше запутало дело, а тут еще рассказ Майры о конюхе, исчезнувшем в день обвала.
      "Может, она была неравнодушна к конюху и ходила, чтобы выяснить, не его ли приковали за какой-нибудь проступок?" - подумал Бессаз и решил, что, если пропавший без вести в день ливня и прикованный не одно и то же ; лицо, ему придется заниматься сразу двумя делами, возможно взаимосвязанными.
      Не долго ломая над этим голову, всю вину за путаницу Бессаз перело- , жил на старосту: после благополучного завершения следствия он напишет городским властям записку о его подозрительном поведении.
      Чтобы подчеркнуть свою независимость, Бессаз сказал старосте о сво- s ем желании жить теперь на холме и сразу же, после завтрака, вышел из дома.
      Жители соляных домов, эти никогда не знающие боли, гниения, распада в чистой среде, вредной для всяких вшей, клопов, червей и прочей мелкой твари, опять начали следить за каждым шагом Бессаза. И Бессаз узнал от них нечто очень важное, а именно: что староста уже успел сегодня, опередив его, побывать наверху. Видно, старик решил не подвергать Майру риску, а пойти самому - он ведь всегда сумеет выкрутиться, если Бессаз узнает о его тайном посещении Фарруха.
      Подумав об этом, Бессаз тут даже переменил тактику: решил следить только за старостой, не отвлекаясь на другие мелочи. Кто знает, может, он и есть тот убийца за благородной маской, злой волей которого исчезают бесследно одни, другие умерщвляются, закованные в цепи.
      На словах рассуждает о терпимости к мушрикам, а на деле жестоко расправляется с ними за малейшее непослушание? И не есть ли это одна из тех деревень, где человек, которому доверили и судить и рядить, устанавливает удобные для себя законы, по которым и казнит, и милует.
      "А в том, что сам староста вызвал меня и поставил на холме охранника, в этом тоже есть уловка и желание получить личную выгоду", - заключил Бессаз.
      Тревожный, мучающийся в догадках, поднялся Бессаз на холм и подошел к краю обрыва, чтобы посмотреть на прикованного. Несчастный висел в той же позе, что и вчера, и только дыра, куда всякий раз просовывал свой клюв прилетающий орел, кажется, стала еще больше...
      Обозлившись, Бессаз направился к Фарруху - тот нервно суетился, бегая взад-вперед с палкой, и Бессаз заметил, что нога его привязана длинной веревкой, конец которой тянется с верхушки холма.
      Когда Фаррух побежал на край обрыва, веревка туго натянулась, чтобы удержать его от падения и обрыва, - ведь под ногами было очень скользко от соли.
      - Зачем вы себя привязали? Что за маскарад?
      - Не сердитесь, прошу... - Фаррух подбежал к Бессазу и бросился к его ногам, пытаясь обхватить их в знак покорности.
      Бессаз ловко отпрыгнул назад, но Фаррух все бормотал:
      - Чтобы не упасть вниз... Чтобы дьявол не толкнул...
      - Почему вы вчера не были привязаны?
      - Вчера так совпало: вы пришли - и веревка лопнула. Я спрятал ее, чтобы не отвлекаться от дела.
      Бессаз не знал, что ответить на это, ибо объяснения Фарруха казались убедительными, хотя конечно же что-то все-таки было подозрительным во всей этой истории...
      И вдруг над холмом опять закружил орел, и, едва хищник, сложив крылья, ринулся к добыче, Фаррух с криком бросился на край обрыва, замахнулся палкой, но не попал и на сей раз.
      Понабдюдав за их поединком, Бессаз догадался, что веревка на ноге Фарруха как раз таки и мешает ему сразить хищника. Фаррух побежал было, дико крича, веревка, раскручиваясь, поползла за ним, но у самого края, когда Фарух замахнулся, чтобы ударить орла, веревка натянулась до отказа и удержала его в двух шагах от обрыва - будто кто-то невидимый вдруг оттянул его назад, чтобы не смог 6н достать птицу.
      Фаррух виновато опустил голову и вернулся назад. А Бессаз, не в силах
      сдержать себя, схватил веревку да с такой силой потянул ее к себе, что бедный страж упал и поцарапал подбородок до крови.
      - Вот, оказывается, что мешает вам исправно служить! - закричал Бессаз и потряс веревкой у его носа. - Кто привязал вас? И зачем?
      - Бог свидетель - я сам, - Фаррух продолжал ползать у его ног.
      - Вы только притворялись, что хотели поймать орла! Немедленно снимите с себя веревку и прочь... долой с моих глаз! Не нужна ваша помощь! решительно заявил Бессаз и отвернулся. Он стоял и ждал, обозревая местность и покручивая ус.
      Перепуганный Фаррух бегал вокруг него, поминутно кланяясь, бормотал что-то о наказании старосты и, чтобы умиротворить Бессаза, подпрыгнул и погладил его щеку, но Бессаз был непреклонен. И даже ударил его по руке, после чего Фаррух вдруг размяк, побледнел и молча побрел вниз, но не в сторону деревни, а по тропинке, которая вела все дальше и дальше - по пескам, в пустыню...
      Там, куда он направил свои стопы, еще никогда не ступала нога человека - одно лишь название самой местности - "Барса-кельмес" ["Барса-кельмес" буквально: пойдешь и не вернешься (тюрк.)] - пугало, и Бессаз подумал, что, боясь старосты (а может, чтобы показать свою приверженность новой вере), Фаррух решил принять обет мученика, стать вечным странником...
      Что ж, вольному воля, никто не сможет упрекнуть Бессаза за излишнее пристрастие к жениху Майры, - ведь он применил к нему одно из самых легких видов тазира [Тазир - исправительное наказание (араб.)].
      Затем Бессаз стал осматривать место, где ночевал Фаррух, и увидел в скале просторную пещеру. Соль под ногами, вспотевшая от утренней росы, была все еще скользкой. Если Фаррух привязал себя веревкой, чтобы не покатиться к краю пропасти, тогда почему же она мешала ему сразить орла? "Все дело в старосте, - решил Бессаз, - Фаррух его мюрид, уже склоняющийся к принятию истинной веры, и, естественно, все делал так, как повелевал имам".
      Но зачем старосте нужно, чтобы орел выклевал кусок за куском всю печень прикованного? Может, придумал он это в назидание ослушникам, чтобы те воочию увидели, какая кара их ожидает? Ведь Бессазу хорошо известно, что по судебной этике преступника часто наказывают не столько ради того, чтобы причинить ему страдания, а скорее - чтобы предостеречь, напугать ту сотню, тысячу из общества, кто помышляет или могли бы когда-нибудь помышлять зло.
      Бессаз стал на краю обрыва и, привязав веревку к левой ноге, взял палку, решительно настроенный сразить орла при первом же его появлении.