Закрыв за тележником ворота, дядя сказал маме:
      — Парнишка боевой. За дядю вступился. Надо его мороженкой угостить за это.
      Мама остановилась на крыльце, как бы вспомнив о существовании сына.
      — Ну, а ты как думаешь? — спросила она у него. — Что надо теперь сделать?
      Володя молчал. Он знал, чего от него хотят. Но ни за что, пусть его выгонят из дома, ни за что извиняться перед Капитоном он не станет.
      — Да что ты, сестрица, так его… — начал было дядя, но мама не слушала его.
      — Хорошо, — сказала она, — иди вон туда, под навес, и там подумай.
      И ушла в дом.
      Все пошли за ней. Володя остался один, всеми забытый, отверженный, никому не нужный, даже матери, за честь которой он вступился.
      Солнце пекло нещадно, казалось, оно сожгло все живое — такая нерушимая тишина стояла во всем мире.
      Сверкающий кораблик плыл в раскаленном небе.
      Володя отправился под навес, где лежали дрова и стояла всякая рухлядь. Здесь, в знойной тишине, он и решил обдумать свое сложное положение.
      Но оказалось, что сюда уже поставили клетки с кроликами, так что скорбные думы пришлось пока отложить.
      Кролики тяжело дышали. Они сгрудились около проволочной сетки, тычась в нее своими мягкими подвижными носами.
      Ясно — они хотят пить. Их тоже бросили на произвол судьбы. Забыли.
      Володя собрался отправиться за водой для кроликов, но в это время на крыльцо, гремя сапогами, вышел дядя, Он был в пестрой нижней рубахе навыпуск.
      Володя успел спрятаться за клетки.
      Разевая свой большой рот, дядя гулко позвал:
      — Тайка!
      Выбежала девчонка, тряся косичками.
      — Хряпку, — услыхал Володя незнакомое слово. — Хряпку готовь! Передохнут звери.
      — А где я тут ее возьму? — заносчиво спросила Тая.
      — Вдоль забора пока нарви. Потом сыщем.
      — Сейчас, — сказала Тая и убежала в дом.
      Скоро она вернулась, натянула на руки старые перчатки и начала рвать траву, пышно разросшуюся вдоль заборов и в углах двора. Ее отец поглядел на сверкающее небо, покачал головой и ушел.
      Володя из своего укрытия видел, как Тая ловко рвет траву. Вот она собрала траву, принесла ее и бросила кроликам. Те набросились на сочный корм и дружно захрустели. Теперь стало понятно, что такое хряпка и кого дядя называл зверями.
      А девчонка, как и все девчонки, присела на перевернутое ведро и что-то такое запела. При этом она для чего-то всовывала одну перчатку в другую. Ну ясно, у нее получилась кукла. Что же еще? На куклу, конечно, не очень похоже, рваные пальцы торчат в разные стороны, но, в общем, вроде кукольных рук и ног.
      И вот Тая встала, и, посадив куклу на ведро, она как-то странно округлила руки и низко поклонилась ей. Потом Тая стала танцевать. Она кружилась на одной ножке, прыгала, разводила руками и склонялась всем телом то в одну, то в другую сторону.
      В общем, у ней это здорово получалось, ничуть не хуже, чем у девчонок, когда они изображают балет на школьных вечерах. Но чтобы она не очень-то зазнавалась, Володя крикнул из своего укрытия:
      — Хо-хо!
      Она на минутку остановилась и очень спокойно сказала:
      — А я так и знала, что ты где-то здесь переживаешь.
      И снова продолжала танцевать.
      Тогда Володя вышел и стал смотреть в другую сторону. На кроликов.
      Чуть задыхаясь, склоняясь к земле головой и вытягивая ногу, Тая сказала:
      — Умирающий лебедь.
      — А я думал, умирающая лягушка.
      — И совсем не смешно. В студии при Доме культуры так же танцуют. Я сколько раз видела. — Она вздохнула. — Я бы тоже сумела, если меня учить. У вас есть Дом культуры?
      — У нас Дворец культуры, — горделиво заметил Володя.
      Но это заявление ничуть не поразило Таю.
      — Я так и знала, — уверенно ответила она.
      Вот ведь какая девчонка! Чтобы ей ни сказали, она обязательно ответит: «Я так и знала». Как будто всю жизнь прожила в городе. А сама только впервые сегодня прошла по городским улицам.
      Надо что-нибудь такое сделать, чтобы она не задавалась. Но пока Володя придумывал, чем бы сбить с толку заносчивую девчонку, она сама задала каверзный вопрос:
      — Ты очень храбрый?
      — Не знаю… Может быть.
      — Наверное, храбрый. Вон как ты этого, рыжего.
      Она сидела на траве, глядя на Володю снизу вверх. Она явно восхищалась его поступком, который, кажется, никто не одобрил. Вот ведь — девчонка, а понимает. Польщенный, он присел около нее на корточки и важно произнес:
      — С этим рыжим у меня нет идейных разногласий!
      — Извиняться пойдешь? — строго спросила Тая.
      — А тебе-то что! — нахмурился Володя.
      Тая горячо зашептала:
      — Не ходи. Он сам во всем виноват. Я бы ни за что не стала извиняться. Перед таким.
      Володя вздохнул:
      — Заставят. Мама заставит.
      — Меня бы не заставили, — она негодующе затрясла косичками. — Эх ты! А говоришь, храбрый…
      — Ничего я не говорю.
      — Ну, значит, думаешь. Все мальчишки так думают.
      — Все, да не я.
      — И ты тоже.
      Володя дернул ее за косичку. Хихикнув, Тая торжествующе взвизгнула:
      — Все мальчишки дергают за косы!
      — Малявка!
      — Все мальчишки обзываются, — продолжала торжествовать Тая.
      — Как дам вот…
      — Все мальчишки грозятся, — упрямо и отчаянно пищала Тая прямо ему в лицо. — Все, все!
      Она не давала ему рта открыть. Что бы он ни сказал, что бы он ни сделал — на все у нее был один и тот же ответ. Когда Володя толкнул ее, она сказала, что все мальчишки толкаются. Она смеялась над каждым его поступком. И над каждым словом.
      Но что было самым обидным — она ничуть не боялась его. Все девчонки и даже мальчишки, когда дразнят, стараются держаться подальше, потому что дразнит только слабый. Сильный никогда этого не сделает.
      А эта дразнит и ничего не боится. Ее розовый задорный нос вертится перед самым Володиным лицом.
      Никогда еще Володя не дрался с девчонками, но сейчас ему очень хотелось щелкнуть по этому самодовольному задиристому носу.
      Но вдруг Таины глаза вспыхнули, она подняла руки, указывая куда-то кверху, и закричала:
      — Ой, смотри, что это!?

      Володя посмотрел вверх, куда указывала Тая. Золотой кораблик тихо покачнулся на высокой шиферной волне. Вот он качнулся еще раз и вдруг, круто повернувшись, взял курс навстречу сорвавшемуся с далеких гор ветру.
      А на носу появился капитан в своем желтом плаще и мужественно повел корабль навстречу буре.
      — Какой чудный корабль! — замирая от восторга, прошептала Тая и прижала руки к груди. — Никогда не видела лучше….
      По правде говоря, она вообще никогда еще не видала кораблей, но ни за что не призналась бы в этом. Да Володе и не нужно было этого признания. Он был доволен, что хоть чем-нибудь удалось удивить задорную девчонку.
      Он сообщил:
      — Это барометр.
      — До чего чудный барометр! — продолжала восхищаться Тая.
      — Вот видишь. Капитан вышел на палубу, значит будет гроза.
      — А я это и без него знала, — вдруг заявила Тая обычным своим тоном.
      — Ты?
      — Уже три дня как знала. У нас в колхозе старичок есть, он, еще когда мы уезжали, сказал: через три дня ждите дождя.
      Володя вздохнул и отошел в сторону. А Тая продолжала рассказывать:
      — А в конторе МТС висит вот такой круглый барометр. Как часы. За сутки предсказывает. А твой капитан за сколько?
      Володя не ответил. Все равно она скажет, что так и знала. Вздорная девчонка. Зазнайка. Но вдруг Тая сказала:
      — В деревне сейчас все радуются, хлеба наливаться начали. Дождик вот как нужен. И картошка скоро в цвет пойдет. Про огороды и говорить нечего — измучались с поливом. У нас речка и та до того пересохла, что вода до подколенок не достает.
      Все это было очень интересно. Городской мальчик, Володя и не подозревал, какое великое значение имеет дождь, если он вовремя. Все живое вздохнет полной грудью: начнут наливаться хлеба, пышно расцветут огороды и сады и люди оживут, заговорят громкими, радостными голосами.
      Вот тебе и девчонка из деревни приехала, а знает то, о чем он даже и не думал. А она, баюкая свою куклу, вдруг притихла и попросила почему-то шепотом:
      — Ты только, смотри, никому не рассказывай, что я танцевала. Это от всех секрет.
      — Какой секрет? — спросил Володя.
      — Мне танцевать нельзя. Если мама узнает…
      Она недоговорила, и Володя не спросил, почему ей нельзя танцевать и что будет, если узнают, что она танцевала. У этих девчонок вечно какие-то секреты, тайны. Из каждого пустяка они делают тайну и шепчутся о ней целый день!
      Володя презрительно повел плечами.
      — Очень мне надо про твои секреты думать. Глупость какая-нибудь.
      — А вот и не глупость, — тихо сказала Тая.
      Она вдруг так притихла и сжалась, словно секрет, о котором она вспомнила, придавил ее всей своей тяжестью.
      Нет, наверное, не глупость этот ее секрет, если одно воспоминание о нем так подействовало на задиристую, веселую девчонку.
      Вдруг в притихший, выжженный солнцем город ворвался горячий ветер. С разбойничьим свистом понесся он по улицам, с грохотом распахивая калитки, хлопая ставнями, срывая по пути все, что плохо держится на своем месте.
      Ахнули истомленные зноем деревья и, отчаянно заламывая ветви, как длинные руки, закачались от страха.
      Отчаянный ветер гулял по городу.
      Пыль носилась столбами, крутилась колесом. Прохожие разбегались во все стороны, укрывались где попало.
      По двору, звеня и подпрыгивая, прокатилось пустое ведро.
      — Ой, что это? — вскрикнула Тая.
      Над соседним домом начали взлетать сказочные ковры-самолеты и жар-птицы, Капитон и Васька гонялись за ними, хватая за пестрые хвосты. Один ковер занесло на Володин двор и ветром прижало, как приклеило, к стене дома.
      Тая звонко смеялась, забыв о гнетущей своей тайне.
      Все потемнело вокруг.
      Перевернув все вверх дном, ветер бросил растрепанный город, как своевольная девчонка бросает изорванную куклу. Ветер взмыл в небо и там тоже все переломал, перепутал, продолжая свою веселую гульбу. Закрутились тучи, заиграли зеленые молнии, загремел гром.
      — Ребята! — крикнула мама с крыльца. — Володя, Тая, немедленно домой! Где вы там спрятались?
      Тяжелая капля с разлету ударила в звонкое дно ведра, как в бубен. Это был сигнал. Сейчас же зазвенели, загрохотали крыши, запели водосточные трубы, зарокотали тротуары и заборы. Как чудовищный барабан, гремела над головой крыша навеса.
      Все исчезло. Дома, небо, звуки, голоса… Дождь, один дождь властвовал на белом свете. Казалось, ему уже никогда не будет конца.
      Выкрикнув что-то непонятное, Володя выскочил из-под навеса и заплясал под дождем. Тае казалось, что при свете длинных молний под дождем пляшет человечек, сделанный из жести.
      Но вот откуда-то из дождя появилась Володина мама и, схватив его за руку, потащила за собой. Но он все еще продолжал плясать так весело и азартно, что Тая не выдержала и тоже выбежала из-под навеса под дождь. Мама и ее схватила за руку и, крича что-то веселое, потащила их обоих к дому.

      Дядя поселился в кухне. Александра Яновна, его жена, перед этим два дня наводила порядок в этой, довольно-таки запущенной комнате. Дядя в это время ремонтировал старую мебель. Он собрал на чердаке и под навесом все, что давно отслужило, пришло в негодность, и теперь старательно сколачивал и подстругивал всю эту рухлядь.
      Неожиданно для Володи дядя подружился с Капитоном.
      Дядя, прилаживая к старому комоду фанерную крышку, бубнит:
      — Этакое богатство пропадает — дом…
      А кажется, что это вдруг комод заговорил своим дубовым голосом. У людей не бывает таких голосов.
      — К нему, к дому-то, если по-хозяйски подойти — доход бы иметь можно. А она чего понимает? Целый день на работе, идеи всякие, а квартиранты за три комнаты сотню в месяц дают. Разве это порядок? Я ей говорю: по теперешним тесным обстоятельствам полторы сотни за каждую комнату.
      — С удовольствием отдадут, — соглашается Капитон. Глухо покашливая, он добавляет: — Художник этот тоже хитряга.
      Дядя продолжает свое:
      — Да. А она мне: «Как, говорит, было, так и останется. А ты тут не мешайся».
      — Характер у нее отцовский. Отец ее говаривал: я — сучок дубовый, от меня топор отскакивает. Они все такие. Сучковатые.
      Он погладил затянувшийся шрам на щеке и вздохнул:
      — И Володька такой же. В деда.
      Вернулась из магазина Еления. Затворяв за собой калитку, она села отдохнуть на крыльцо. Капитон приподнял над головой берет:
      — С приятной погодой вас.
      Дядя молча поклонился и громче застучал молотком. Володя понял: боится.
      Старуха громко спросила:
      — Выплюнула тебя деревня?
      — Сам ушел…
      — Как же, сам. Такие сами не уходят. Ну, чего делать будешь?
      — Была бы шея, — гукнул дядя, — хомут подберут.
      Развязывая желтый платок, Еления шумно вздохнула:
      — В город, значит, пожаловал. В дармоеды. К Капитошке в напарники. Ох-хо-хо… Зря жалостлива Советская власть бывает. Сколько в городах дармоедов кормится. Спекуляции подпорка, чтоб вам провалиться.
      Дядя бросил молоток и посмотрел на то место, где только что находился Капитон. Тот словно и в самом деле провалился по одному грозному слову старухи. Неприятный холодок прокатился по его спине, хотя день разгорелся жаркий.
      А та говорила, обращаясь к Володе:
      — Вот, Володимир, вырастешь — пуще всякого врага бей таких хозяйчиков, собственников. От них много зла на земле. Не жалей их, Володимир. Думаешь, зачем он прикатил из деревни? Там работать надо. А он не привык…
      Вечером дядя устроил влазины — новоселье.
      Пришел Капитон. На вытянутых руках, чтобы не испачкать нового костюма, он нес горшок с пионом. Его жена, тоже в новом голубом платье с розовым бантом на плече, расцеловалась с хозяйкой и расслабленным голосом сказала:
      — Капитоша, подай цвет.
      — Ах, какое вам от нас беспокойство, — равнодушно ответила Александра Яновна, нюхая пион.
      — Обожаю цветки, — манерничала Муза, — я их для запаха содержу и для развлечения жизни.
      Хозяйка прошелестела:
      — Спасибочки вам.
      Больше от нее не слыхали ни одного слова до тех пор, пока не сели за стол. Тогда она сказала, подняв рюмку:
      — Ну, господи благослови…
      И после этого совсем замолчала.
      Ваоныч, получив приглашение на новоселье, не пришел. А его мать просто отказалась:
      — Зачем я вам? Вина не пью, приятных слов не знаю. Нет, и не зовите. Не в компанию гость.
      Когда Капитон узнал, что Еления отказалась от приглашения, он сказал дяде:
      — Такой гость, что в стуле гвоздь. Ты, однако, не унывай — хвостом-то перед ней покруче работай, да на все четыре не вставай — ходи на задних. Старуха — яд: на большой вред способна.
      Володя, услыхавший этот разговор, сам тоже побаивался и не любил строгую Елению, но никогда не ожидал от нее никакого вреда. А Капитон, это Володя замечал много раз, старался спрятаться от нее и если не успевал этого сделать, низко ей кланялся, размахивая беретом, и тогда он действительно напоминал нашкодившую собаку, которая стремится «покруче работать хвостом».
      Он не понимал причин этой боязни. Не понял и дядя. Он спросил:
      — Зачем ей это надо — мне вредить?
      Капитон, как и всегда, ответил прибауткой:
      — Если у Гурия башка не дурья — сам поймет.

      Стол для детей накрыли Отдельно в маленькой комнате. Им дали всего понемногу, всяких закусок и две бутылки ситро.
      Васька вбежал в самый последний момент, он что-то жевал на ходу. Втягивая воздух носиком-репкой, он нетерпеливо спросил:
      — Ну, кто тут из вас хозяин? Наливай!
      — Хозяйка тут буду я. У меня влазины, — степенно объявила Тая. — А ты — гость и не командуй.
      Она налила всем по стакану ядовито-желтого ситро. Васька сейчас же схватил свой стакан, стукнул им по столу и потянулся чокаться, приговаривая:
      — Влазьте — поселяйтесь, только потом не кайтесь… Жить вам веселиться, деньгами подавиться, в вине утопиться, с соседями всю жизнь биться… Живите, будьте здоровы!
      Жеманничая так же, как и ее мать. Тая тоненьким голоском подхватила:
      — И вам дай бог тем же концом по тому же месту! Пейте, гости дорогие!
      Они лихо опорожнили свои стаканы, остатки расплескали по полу и стенам.
      А Володя, жарко дыша в стакан, выпил все до капли. Он не знал, что надо делать на новоселье. Ему никогда не приходилось бывать на пирах и гулянках, и, конечно, он не знал, как и когда надо пить и что говорить при этом.
      Когда все ситро было выпито, Васька встал и начал представлять, как будто он пьяный возвращается домой. Он ходил, покачиваясь, вокруг стола, ерошил свои и без того лохматые рыжие вихры, говорил всякую чепуху и нарочно натыкался на стены. А Тая хватала его за руки и бабьим голосом уговаривала:
      — Да что ты, Христос с тобой. Да поди ляжь… Наградил меня господь…
      А он смеялся и отталкивал девочку.
      Володе не понравилась эта игра. Он толкнул Ваську так, что тот упал на сундук и затих.
      — Как не стыдно! — закричала Тая. — Он ведь понарошке.
      Володя думал, что Васька сейчас вскочит и, как полагается, даст сдачи, но тот лежал на сундуке и храпел совсем по-настоящему.
      Тая, потрепав Васькин чуб, объявила:
      — Ты знаешь, он и в самом деле уснул. Наверное, ему дали вина там, у больших.
      — Ему отец часто дает вина, — сообщил Володя.
      — А ты когда-нибудь бывал пьяный?
      — Нет, и не буду.
      — А когда вырастешь?
      — Тоже не буду. Никогда не буду пить.
      Тая как-то особенно поглядела на него и тихо спросила:
      — Ты, что ли, старовер? Да?
      Володя не понял.
      — Какой старовер?
      — Вера такая есть, не настоящая. Они в церковь не ходят, вина не пьют. Грех им, — зашептала Тая. — Я сразу поняла, что все вы тут староверы, и старуха эта. У нее, наверное, молельня в задней комнате. Я знаю. В окне ставня и никогда не открывается. Она там своему богу молится. Да?
      Вот ведь сколько наговорила! Ничего понять нельзя.
      — Ох и дура ты. Какая молельня? У них, знаешь, что?
      — А ты там бывал ли?
      — Сколько раз, — ответил Володя и начал рассказывать о всех чудесных и красивых вещах, которые он видел в комнате с плотно закрытыми ставнями.
      Девочка слушала его не перебивая. Очевидно, она не совсем поверила Володе, потому что спросила:
      — А отчего же тебе вина нельзя?
      — Хочешь, скажу. Только ты самое честное дай, что будешь молчать.
      — Вот тебе крест, — сказала Тая и перекрестилась.
      — Зачем ты? — опешил Володя.
      — Это я так, — смутилась Тая, — по привычке. Ну, рассказывай.
      — На Луну хочу полететь.
      Тая так широко открыла глаза, что они стали совершенно круглыми.
      — Ох, тошно мне! — удивленно прошептала она.
      А Володя продолжал:
      — Знаешь, какое здоровье надо иметь? Стальное!
      — Ох, тошно мне, — повторила Тая, теперь уже посмеиваясь. — Все мальчишки собираются на Луну.
      — Ну уж и все, — обиделся Володя.
      — Все, все. В школе, где я училась, в селе, мальчишки даже уже приготовляются, они испытания делали: кто выше всех спрыгнет. Один даже ногу сломал. Умора. Его в больницу положили.
      Она еще что-то болтала, но Володя не слушал ее. Подумать только, где-то в деревенской школе тоже собираются лететь. Этак, пожалуй, столько желающих наберется, что на всех и ракет не хватит. Определенно не хватит. Этот вопрос надо обдумать. Скорей бы уж Венка из своего лагеря приехал.
      Володя открыл окно и выпрыгнул во двор.

      Со стороны навеса слышались голоса. Володя прислушался. Говорил дядя. Он стоял на коленях перед кроличьей клеткой, прислонившись лбом к проволочной сетке. Можно было подумать, как будто он разговаривал с кроликами:
      — Ты мастеровой человек, тебе это никак не понятно. А я мужик. Я хозяйством заражен. В метеесе кладовщиком состоял. У меня и профсоюзный билет есть. Понял? Направление жизни, значит, нам понятно. Свиней я держал, пока можно было. Золотое дело. Каждая — три-четыре тысячи — дай сюда!
      Он, стоя на коленях, звонко похлопал себя по карману.
      В темноте вспыхивал огонек папиросы и раздавался хрипящий голос Капитона:
      — С кроликами этак не разлетишься. Нет. Не тот товар…
      — Кролики, — бубнил дядя, — это я не для калыма. Это, как бы тебе объяснить, для скуки. Для души… Не могу я без живности существовать. Должен я чего-то выращивать. Хряпку готовить, кормить. Жуйте, милые, хряпайте, нагуливайте граммы, эх вы, братья-кролики, эх вы, толстозадые… А потом: хрк! — дядя оттопырил большой палец и ткнул им себя в горло и рассмеялся так, будто его Пощекотали под мышками. — Шкуру долой и на рынок.
      — С кроликов, говорю, не разживешься.
      — Так ведь не для денег, говорю тебе, для души. Мне живность возращивать по душе. Кроликов запретят, тараканов разводить стану или еще чего.
      — Нежная у тебя какая душа…
      — Правильно! Душа у меня каменная.
      — А карман?
      — Ты карман мой не щупай. У меня в кармане кулак, а в кулаке деньги. Вот так. Отнять возможно вместе с кулаком. Вот какое дело, братцы-кролики.
      Капитон поплевал на папиросу и неопределенно спросил:
      — А сестрица двоюродная как?
      — Она — хозяйка, — так же неопределенно ответил дядя.
      Капитон посоветовал:
      — Ты гляди да поглядывай. Она идейная. Шибко-то развернуться не даст.
      Дядя поднялся и где-то под самой крышей загудел:
      — Ничего это… Не страшно. Пущай она нас перевоспитывает, стремится. Наживать деньги никому не запрещено.
      — У нас с тобой дело пойдет, — пообещал Капитон, — познакомлю я тебя тут кое с кем…
      Володе еще хотелось послушать, очень уж смешно сказал дядя про тараканов, но мама крикнула из окна, что пора спать.
      Пробегая через темный коридор, он задержался около кухонной двери. Александра Яновна сидела у стола и, прикрывая белыми веками глаза, спрашивала:
      — Хозяйка-то, сестрица моя, видать, гордая… Посидела с нами мало, про все дела повыспросила и все вроде с осуждением.
      Поправляя смятый бант на плече, Васькина мачеха лениво жевала тусклые слова:
      — Да нет, она ничего. Дома-то немного бывает, все на работе.
      — В одиночестве живет?
      — Да кто ее знает. На дом не водит.
      — Смотрите-ка, — осуждающе вздыхает Александра Яновна. — Женщина молодая, из себя красивая, получает, наверное, подходяще. А замуж не вышла. Вот она, гордость-то. Я — дура баба, вовсе неученая, за всю жизнь ни одной задачки не решила, а у меня муж!
      Она вздохнула и снова зашелестела:
      — Мы, значит, с тобой завтра и сходим. Давно я в церкву не хаживала. В нашей местности все храмы позакрыты-позабиты. Очень народ печалуется. А многие в баптисты ушли, и в хлысты, в раскол.
      Васькина мачеха пухлой рукой все еще расправляла бант на плече и скучно говорила:
      — Надо бы сходить, да все недосуг. Да и дорога туда ох далека, и все в гору, все в гору…
      Из двери выскочила Тая.
      — Ты зачем подслушиваешь?
      Дернув ее за косичку, Володя убежал домой.
      Мама стояла посреди комнаты в своем нарядном платье. Прижав обе ладони к щекам, она словно поддерживала свое лицо, боясь как бы оно не упало.
      Усталым и каким-то пустым голосом спросила:
      — Ноги вымыл? Ну тогда ложись.
      Володя понял, что маме не по себе, и подумал, что, наверно, она недовольна его поведением. Причин для этого всегда достаточно. А кроме того, он так и не попросил прощенья у Капитона.
      И пока он раздевался и укладывался в постель, она все стояла и держала в ладонях свое лицо, и красиво причесанные волосы блестели, как золотые.
      Глядя на нее, Володя подумал, что маме, наверное, не понравился дядя и его жена. За весь вечер, что она пробыла у них в гостях, она ни разу не засмеялась. Должно быть, нехорошие они люди. Маму они все-таки побаиваются. Хорошо это или плохо? Наверное, нехорошо. Ведь она мечтала подружиться с ними.
      А девчонка — задира, да еще верующая. Скажи в школе — засмеют. Нет, не станет он с ней водиться. Он тоже одинок, как и мама. И тоже его надежды не оправдались. Пускай она не думает, что только одной ей скучно. Ему тоже.
      И чтобы маме легче было переживать, он сказал:
      — Я с этой девчонкой дружить не буду. Она, знаешь что: в бога верит…
      Но маму это сообщение почему-то не ободрило. Она сказала равнодушно:
      — А ты давай-ка спи…
      Тогда он пошел на последнюю, отчаянную жертву. Поднявшись, он сказал:
      — Ну, ладно. Я уж, если хочешь, извинюсь перед ним.
      — Спи, спи, — сказала мама и вдруг уронила руки и вскинула голову. — А ты сам разве не чувствуешь своей вины?
      Володя вспомнил потное, жирное лицо Капитона, его хриплый смех и вздохнул. Нет, вины никакой перед ним он не чувствовал. Но сказать нельзя. Мама и так обижена.
      — Если не считаешь себя виноватым, тогда зачем же извиняться? Ты хочешь всех нас обмануть, а это очень нехорошо. Все надо делать от чистого сердца, а не для того, чтобы кому-нибудь угодить. Не хочешь извиняться — стой на своем. Доказывай. И никогда не угождай. Ну, ладно, спи.
      Она поправила одеяло и, поцеловав сына, ушла к своей постели. Там потушила верхний свет и зажгла маленькую лампочку на комоде.
      Сразу засинело небо в фонаре, знакомая звезда, которая, когда Володя ложился спать, всегда была в центре верхнего стекла, скатилась к самому краю фонаря. Значит, уж очень поздно.
      Володя смотрел на свою звезду и думал о том, как много непонятного и раздражающего в поступках взрослых.
      Дядя любит кроликов, заботится о них только для того, чтобы их убивать. Зачем? Таю заставляют верить в бога. Капитон рисует скверные ковры, пьет и заставляет пить Ваську. Еления прячет красивые вещи в темной комнате. Зачем? Мама, которая всегда все понимает и видит, ничего им не говорит, а когда Володя отомстил за нее, то она захотела, чтобы он попросил прощенья у такого человека, как Капитон. Зачем?
      Зачем все это надо большим, могущественным людям? Ведь они что захотят, то и делают. Они могут делать большие, замечательные дела.
      Отец Венки Сороченко считается лучшим вратарем. Когда он идет по улице, все мальчишки бегут за ним, чтобы только посмотреть. Милочкин папа — летчик, на реактивных самолетах летает. Володин дед — был великий мастер, Ваоныч пишет картины, которые возят в Москву, чтобы и москвичи посмотрели.
      А еще есть на свете необыкновенные люди! Вот посмотреть бы на них и на их дела хоть издалека! Они спутники запускают. А еще немного — и можно будет лететь на Луну. Атомные станции строят, живут на Северном полюсе, на Южном полюсе.
      Многое могут взрослые, сильные люди.
      Только пусть они не забывают, что они тоже когда-то были маленькими.

      Эту необыкновенную корзину Володя впервые заметил еще в тот день, когда дядя выволакивал всякую рухлядь, сваленную в самом дальнем углу под навесом.
      — Гляди-ка, — сказал дядя, — пестерь, и совсем еще целый.
      Капитон прохрипел:
      — Тут, если толковому человеку взяться, не то еще сыщешь. Старик, говорят, жилистый был. Домовитый. А на что тебе пестерь?
      — Вещь все-таки, — неопределенно ответил дядя, — изделие.
      Володя даже не знал, что существуют на свете такие огромные корзины. Интересно, для чего их делают? В нее, если что-нибудь насыпать доверху, пятеро не поднимут. А сколько людей в ней уместится? Человека, наверное, четыре, а то и больше.