Море ясности

      Утром после новоселья он проснулся поздно и, так как мама ушла, поскорее позавтракал и вышел на зеленый и сверкающий после ночного дождя двор.
      Корзина стояла на старом месте у самого забора. Он забрался в нее и сначала подумал, что четверо здесь вполне разместятся, а потом он пришел к мысли, что, наверное, в таких корзинах первые воздухоплаватели совершали свои изумительные полеты на воздушных шарах и аэростатах. Ну, конечно, как это он сразу не догадался.
      Не успел этого подумать, как ему показалось, что он летит высоко над землей, над полями и лесами, летит под самые облака.
      Летал он там до тех пор, пока не увидал Таю. Она шла через двор в новом, ослепительно желтом платье и в своей соломенной шляпке, украшенной тряпочными цветочками, которые вздрагивали на проволочных стебельках при каждом ее шаге.
      Володя сейчас же спустился на землю.
      — Ух ты! Как вырядилась. Куда идешь? — спросил он.
      Тая поджала тубы и, зажмурив глаза, покачала головой.
      — Этого тебе не надо знать. А ты чего тут сидишь?
      — Хочу и сижу.
      — Это у тебя как будто автомашина. Да?
      — Скажешь тоже. Что я, маленький? Ты знаешь, откуда у нас эта корзина? Она, может быть, от воздушного шара.
      Вздернув плечиком, она так засмеялась, что все цветочки на ее шляпе запрыгали.
      — Уж эти мальчишки! Не знай что выдумают.
      — Выдумай лучше, — обиделся Володя.
      А Тая, посмеиваясь, натягивала на свои тонкие загорелые руки большие рваные перчатки и безжалостно добивала его поднебесные мечты.
      — Это пестерь, — обстоятельно объясняла она. — И никто в них не летает, в них полову возят да навоз. Заполошный ты какой-то. Все мальчишки заполошные.
      — Много ты понимаешь, — проворчал Володя, покраснев от обиды.
      Было обидно и оттого, что его не поняли, и еще больше оттого, что он не может доказать свою правоту. И, может быть, его фантастическая беспокойная правда в сто раз весомей и нужнее, чем ее прозаическая правда, которая никуда не зовет и ничего не требует от человека.
      Тая, посмеиваясь, объяснила ему все насчет пестеря и ушла под навес кормить кроликов. А Володя постоял около повергнутой в сырую траву корзины и, наверное, чтобы успокоиться, полез на крышу навеса.
      Солнце только начинало припекать. Доски, которыми покрыта крыша, почернели от старости и поросли зелеными и оранжевыми кружочками мха, такими мягкими на ощупь, словно вырезанными из бархата. Крыша еще не совсем просохла после ночного дождя и слегка курится. Буранчики голубоватого пара берут вверх по доскам и над самым гребнем тают в дрожащем воздухе.
      И кругом все чисто и все сверкает: тротуары, крыши домов, дорога и лужи на дороге. А на деревья просто и смотреть нельзя: каждый листик, как маленькое зеркальце, так и слепит.
      Внизу под навесом Тая кормит кроликов и тонким голосом поет. Это ей кажется, что она поет, а у самой голос, как у котенка. Девчонки, когда что-нибудь делают, всегда поют.
      Все уходят по своим делам, оставляя Володю караульщиком. Предполагается, что никаких особо срочных дел у него нет.
      Пожалуй, это и верно: какие дела могут быть у одинокого, всеми забытого человека.
      Единственный друг и единомышленник Венка Сороченко и тот, наверное, сейчас не думает о нем. Лежит где-нибудь на берегу, загорает, сил набирается. А многие мальчишки тем временем тренируются, готовятся. Вон даже в деревнях с крыш прыгают. Это тоже закалка: не всякий способен с крыши спрыгнуть.
      Заглянув вниз, Володя почувствовал, как слегка защекотало в пятках и затуманилось в голове, будто в ней закружились такие же буранчики, как на мокрых досках. Высоко. Ух ты! Как это некоторые прыгают? Наверное, у них там крыши пониже.
      У него так задрожали коленки, что пришлось отодвинуться подальше от края.
      — Трус, — сказал он с презрением. — Трус и трепач!
      — С кем ты там разговариваешь? — спросила Тая из-под навеса. — С воробьями?
      Стиснув зубы, он поднялся во весь рост. Ему показалось, что крыша стала еще выше. Кружочки мха под босыми ногами были теплые и мягкие. Нет, стоять еще страшнее. А он все равно будет стоять и смотреть.
      Он будет смотреть вниз, пока не привыкнет. А внизу хорошо, уютно и, главное, оттуда никуда не упадешь. Там на мягкой травке лежит корзина, и кажется, что она только сейчас свалилась из-за облаков и все, что в ней было, разбилось вдребезги. Уцелел только один отважный воздухоплаватель, успевший уцепиться за крышу.
      Выбежав из-под навеса. Тая замахала большими перчатками и запищала:
      — Ой, да что ты! Отойди от края! Смотреть на тебя и то голова кружится.
      Не отвечая, Володя смотрел вниз. Тая сорвала перчатки и бросила на траву. Когда Володя увидел, как они падают, у него еще больше задрожали коленки, но он все равно продолжал смотреть вниз.
      Он мстил за свою мечту.
      Задыхаясь от восторга и ужаса, он громко, словно бросая вызов и этой вредной девчонке, и всем, не доверяющим его мечте, крикнул:
      — Тайка, я лечу!
      Она завизжала еще громче и зачем-то зажала ладонями свои уши. Володя увидел ее глаза, расширенные от страха.
      «Ага, сразу поверила», — подумал он и прыгнул.

КОСМИЧЕСКАЯ СКОРОСТЬ

      Ему показалось, что полет продолжался очень долго, потому что пока он летел, то успел заметить много удивительного.
      Сначала показалось, будто он вовсе и не падает, а висит в воздухе и все летит навстречу: огромный ярко-зеленый двор, желтое платье Таи, ее шляпа, которая почему-то катится по дорожке, навстречу какому-то загорелому мальчишке в красной майке. Откуда он взялся — неизвестно, но Володю ничуть не удивило его внезапное появление.
      Но тут земля ударилась о Володины пятки, и все кругом на мгновение потемнело, как будто в кино оборвалась лента. Володя упал, но сейчас же снова вскочил и убедился, что все осталось точно так же, как он успел разглядеть во время своего мгновенного полета. Тая сидела на траве и, зажав уши, быстро выкрикивала тонким голосом:
      — Псих! Псих! Псих!
      А перед Володей стоял Венка, загорелый, в ярко-красной майке. Взмахнув Тайной шляпой, он восхищенно заорал:
      — Ох и здорово, Вовка!
      — Ура-а! — закричал Володя, бросаясь навстречу другу.
      И Венка закричал:
      — Ура-а!
      Тая, ударив кулаками по траве, всхлипнула:
      — Оба вы психи…
      — Ты как это сразу появился? — спросил Володя.
      — Я не сразу. Я еще вчера приехал. Вечером. А ты прыгаешь здорово. Как Тарзан.
      — Ерунда. Ничего особенного.
      Подбежала Тая. Задыхаясь от испуга и размазывая слезы, она сердито закричала:
      — Ну да! Тебе ничего. А я чуть не умерла со страха! Отдай мою шляпу.
      Схватив шляпу, она побежала домой. Володя вдогонку крикнул:
      — Теперь будешь знать.
      — А ты уж сразу… Уж и доказывать, — всхлипнула она.
      — Я зря ничего не говорю.
      — Как же! — Тая убежала домой.
      — Кто это? — спросил Венка.
      — Дядькина дочка. К нам приехали.
      — В гости?
      — Нет, на постоянное жительство.
      — Вредная?
      — А мне-то что.
      — А ты на спор прыгнул?
      — Стану я с ней спорить.
      — Тренируешься?
      — Каждый день. А ты?
      — Ты что, как в лагере не знаешь? А в этом году такую дисциплину развели. Эх, да у тебя кролики!
      — Это не мои. Говорю, дядька приехал.
      — Чего это они все обнюхивают? Вовка, а ты сразу начал с крыши или постепенно?
      — Ты скажешь, сразу… Ноги поломаешь.
      — А ты долго тренировался? По-моему, это они так здороваются: нюхаются и шевелят ушами.
      — Может быть. Тайка с ними возится. А я даже и не подхожу.
      — Можно, я их поглажу?
      — Валяй, гладь. Я, Венка, одну штуку задумал. Этого большого лучше не трогай, цапнет еще.
      — Не цапнет. Ух ты какой!
      — Я тебе говорил.
      — Злой, как собака. Ты что задумал? Какую штуку?
      — Задумал настоящее испытание. По всем правилам. Хорошо, что ты приехал. Вот туда смотри. Видишь, корзина?
      — Ого! Вот это да. Вовка, это к слону такие привязывают, или для великанов, или комоды в них упаковывают, или…
      — Называется пестерь, — перебил его Володя, потому что если Венку не остановить, то он будет до вечера выдумывать, кому и для чего понадобилась такая корзина.
      — Пестерь? У кого называется?
      — У воздухоплавателей.
      — А зачем она им?
      — Привязывают к воздушным шарам.
      — Ну?! Кто привязывает?
      — Раньше привязывали.
      — А где ты такую взял?
      — Корзина эта моя. От дедушки она мне досталась. И сейчас мы начнем настоящее испытание.
      — Какое испытание?
      — А вот увидишь. Отвязывай веревку.
      Веревки, на которую вешали белье, не хватило. Пришлось отвязать и ту, что висела в коридоре. Их привязали к углам корзины и, соединив все эти веревки в одну, перекинули через балку под навесом.
      В общем, возни было много. Ребята вспотели, перепачкались в пыли, и теперь, стоя внизу, они удовлетворенно поглядывали на свою работу.
      — Начнем, — предложил Володя, зажимая рукой неизвестно где порванную майку.
      Но Венка задумчиво проговорил:
      — Эх, испытание бы сделать…
      — Какое еще испытание? — нетерпеливо спросил Володя. — Лезь в корзину, или я полезу.
      Но Венка все стоял и смотрел куда-то в сторону, и взгляд у него сделался мечтательный. Володя посмотрел туда же, куда и Венка, и в его глазах тоже появилось задумчивое выражение.
      — Да, — протянул он, — хорошо бы.
      — Как взаправду, а? В космос и кроликов забрасывали.
      Они оба смотрели на кроликов.
      — А что ему сделается? — спросил Володя.
      — Ничего. Он даже будет доволен, — горячо подхватил Венка. — Посиди-ка все время в клетке…
      — Мы его только испытаем.
      — Ну, давай.
      Венка начал вертеть корзину, чтобы веревки как следует перекрутились, а Володя отправился за кроликом. Он выбрал самого смирного и пушистого. Кролик сидел на руках и только пошевеливал прозрачными ушами. Когда его посадили в корзину, он сейчас же принялся грызть прутья, из которых она была сплетена.
      — Пускай! — скомандовал Володя.
      Веревки начали раскручиваться, и корзина завертелась сначала медленно, а потом все быстрее, быстрее и наконец так, что уже ничего нельзя было разглядеть, один сплошной полосатый вихрь.
      Венка сказал:
      — Космическая скорость.
      — Интересно, что он там сейчас чувствует? — спросил Володя.
      Результат испытания заставил самих испытателей почувствовать себя не очень хорошо, потому что кролик лежал на боку и только судорожно дергал лапками. Но он все-таки потом очнулся. Ему дали понюхать травы, и он перестал дергаться и зашевелил носом.
      Чтобы придать себе бодрости, Володя сказал:
      — Ничего… Если его каждый день крутить, то он привыкнет.
      — Конечно! — с энтузиазмом подтвердил Венка.
      — Первый-то раз всегда трудно.
      — Ясно, трудно…
      — Главное — не бояться.
      Венка нерешительно спросил:
      — Ты будешь?
      — А ты?
      — Давай закручивай.
      — Ну, нет. Почему ты первый?
      — Тогда давай вместе.
      Они отнесли кролика в клетку и приступили к делу. До отказа закрутили веревку, потом Володя влез в корзину, а за ним прыгнул туда и Венка.
      Сначала все было хорошо, пока корзина не очень разошлась. Но когда она набрала скорость, то Володя сразу понял, как туго пришлось кролику. А потом он перестал думать о кролике, потому что ему и самому стало так туго, как будто бы он объелся и, кроме того, снова заболел свинкой.
      Наверное, то же самое происходило и с Венкой, но проверить это не было никакой возможности, потому что их так крутило, что все перемешалось и разобрать, где кто, где Венка, где Володя, было уже нельзя. И вообще ничего нельзя было разобрать — кругом одна серая муть.
      Хорошо, что все это не так уж долго продолжалось. Корзина крутилась все тише и тише, появился солнечный свет, замелькали знакомые предметы, это мелькание вызвало у Володи такое ощущение, будто он неподвижно сидит на одном месте, а голова как волчок отчаянно крутится на шее и гудит. Его затошнило, он лег на дно и сразу понял, что тогда чувствовал кролик.
      Когда он открыл глаза — корзина все еще крутилась, но уже совсем медленно и в обратную сторону, так что стало полегче. Венка стонал, не поднимая головы. Володя выполз из корзины, хотел и товарища вытащить, но как только он ступил на траву, все закачалось и отчаянно завертелось вокруг Володи. А ноги сделались мягкими, как макароны, Это было очень смешно: он стоит, а земля под ним вертится. В другое время он, конечно, посмеялся бы, а сейчас что-то не хотелось. Тем более, он уже не стоял, а лежал, прижавшись щекой к земле, которая продолжала раскачиваться под ним.
      Из корзины послышался стон:
      — Вовка… Ты где?
      — Я здесь.
      — Живой?
      — А ты?
      — Я немного еще живой…
      Они помолчали, потом Венка выглянул из корзины, как птенчик из гнезда, и дрожащим голосом спросил:
      — Тебя выкинуло или ты сам?
      — Сам вылез.
      — А я испугался… думал, куда это тебя занесло?
      — Иди сюда. Отдохнем да снова полезем. Надо привыкать.
      Венка вылез и сел напротив. На него неинтересно было смотреть — такой он был весь бесцветный, белый, как береза.
      — И ты как береза, — прошептал Венка. — Весь зеленый и качаешься.
      — Я не качаюсь. Это у тебя в глазах все качается.
      — Знаешь, Вовка, давай потом будем привыкать. Завтра. А то сразу привыкнем, а потом что делать будем?
      — Эх ты, — без всякого воодушевления пролепетал Володя.
      В это время неизвестно откуда появился Васька. Он посмотрел на обоих приятелей, на пестерь, покачивающийся на веревках, и сразу все понял.
      — Слетали? — спросил он. — Ну, как там на Луне? Ох, видать, и здорово вам лунатики наподдавали. А мне покачаться можно?
      — Иди, иди, — проворчал Володя, — нечего тут.
      Но вдруг Васька сообщил:
      — Ну, вы не очень-то. Через пять дней в школу пойдем, а я теперь с вами в одном классе учиться буду. Понятно?
      Тут как-то сразу они пришли в себя и в один голос закричали:
      — Болтаешь ты, Васька!
      — Уже в школу!
      — Да вы что? И вправду с Луны свалились! — засмеялся Васька. — Всю память у вас отшибло. Через пять дней идем в школу.
 
      И все сразу притихли на зеленом дворе под горячим солнцем: прошло лето, кончилось вольное житье! Даже не верится, что так скоро.
      — Чего примолкли? — посмеиваясь, спросил Васька.
      Венка вздохнул, а Володя проворчал:
      — А тебе-то что?..
      — А мне хоть бы хны! Я еще в прошлом году все прошел — выучил. Я теперь, если захочу, завалюсь пятерками. А с вас начнут шкурку спускать.
      Не Ваське бы говорить о шкурке. Ни Володю, ни Венку дома и пальцем не трогают, а Ваську — все это знают — лупят за каждую провинность. Наверное, и он сам понял, что заврался, потому что сразу заговорил о другом. Спросил про учительницу:
      — Она какая?
      Потрясая кулаками, Венка пояснил:
      — Ого! Мария Николаевна? Она — вот!
      — Она — железо! — добавил Володя. У нее не выкрутишься. Не-ет…
      Васька все еще храбрился, хотя было видно, что ему стало не по себе. Он презрительно похлопал по Венкиным кулакам:
      — Ох, как страшно. Ну и пускай. У меня шкурка дубленая — все стерпит.
      — Испугаешься, она и не таких пришибала. Ты про Митьку Семячкина слыхал?
      — Какой еще Семячкин?
      — А такой вот, вроде тебя. Два года во втором классе сидел, ничего знать не хотел. И никого не боялся. На все педсоветы его вызывали и на родительские комитеты. Пионеров из четвертого класса к нему прикрепили. А он, как и ты, плевал на все. А потом он попал в наш класс. Ну, тут Мария Николаевна за него и взялась.
      — Ну и чего она? — хмуро спросил Васька.
      — Узнаешь, — пообещал Володя. — Она всегда говорит, что наш класс должен быть лучшим в школе. У нас за четверку и то, знаешь, как прорабатывают!
      — А Митька чего?
      — А что ему делать. В другую школу перешел. Не вытерпел.
      — Ну и ладно, — сплюнул Васька, — погляжу я, какие вы там все образцовые, показательные.

 

 

ОСЕНЬ

УРА! НОВАЯ ПЛАНЕТА!

      Первый день в школе после каникул наполнен неожиданностями и открытиями. Еще никто ничего не может сообразить, и никто не знает, кончилось лето или еще не кончилось. Все носятся по коридорам, по лестницам, заглядывают в классы.
      Многие принесли цветы в горшках, в ящиках и просто так, в букетах. А кругом все такое новое, чистое, блестящее и пахнет краской. Когда пахнет краской, то всегда ждешь, что сейчас ты увидишь что-то такое, невиданное и очень интересное.
      И еще пахнет солнцем, и свежей травой, и полевыми цветами, и нисколько не пахнет школой. Наверное, поэтому никто не верит, что уже кончилось лето, и все носятся, как дикие, да что-то друг другу рассказывают. А кому рассказывают — неизвестно, потому что никто не слушает, потому что все хотят рассказывать, потому что каждый думает, что у него были самые интересные приключения.
      Ну, конечно, многие такое выдумывают, что даже самим делается интересно.
      Особенно Венка отличается. У него такая богатая фантазия, что он в одну минуту может навыдумывать столько, что хватит рассказывать на целый день. А главное, он так рассказывает, что ему все верят. Ну а сейчас он, конечно, перестарался. Он рассказал, как в лесу он встретил тигра, маленького такого тигренка. Сначала тигренок испугался, а потом ничего, привык и даже в определенное время приходил к Венке поиграть.
      В это время показался Васька Рыжий. Он шел, ни на кого не глядя, расталкивая малышей и стараясь наступать девочкам на ноги. При этом он бойко, как на базаре, приговаривал:
      — Рассыпайся, горох, на сто дорог…
      Подойдя к мальчикам постарше, он сморщил свой носик-репку и спросил:
      — Кто у вас главный?
      Никто ему не ответил. Тогда он заявил, что он будет над всеми атаман, потому что он старше всех и сильнее всех. Когда подошел Володя, он даже не посмотрел на него. А у Володи характер такой, что даже мальчишки из старших классов с ним не связываются. Это не оттого, что он сильнее всех. Нет, есть и посильнее, но зато он очень ловкий и какой-то бесстрашный. Он никого не боится. А Васька подумал, что если он второгодник и самый старший в классе, то ему все можно и все его сразу испугаются.
      — Ты тут потише, — предупредил Володя.
      Васька спросил:
      — А что?
      — Вот тогда узнаешь.
      — Хо! — сказал Васька и толкнул Володю.
      Он толкнул не сильно, наверное, хотел испугать, но не на такого напал. Володя ударил его по руке, но уж ударил как следует, чтобы запомнил надолго.
      — Я сучок дубовый, от меня и топор отскакивает, — проговорил он.
      Это была вечкановская поговорка. Дедушкина. Володя тоже любил повторять ее.
      А Васька сморщился от боли, но в драку не кинулся. Он только покрутил рукой, по которой попало, и как бы даже весело сказал:
      — Ну и ладно. Изувечил ты меня. Теперь мне целый месяц писать нельзя…
      — Правильно, — сказал Павлик Вершинин, — ты запомни: у нас класс дружный.
      Он был самый справедливый мальчик в классе, а может быть, и в школе. Он маленький, но очень серьезный. У него нежный, как у девчонки, голос, но уж если он что скажет этим своим нежным голосом, то все знают: так и надо.
      — Ты, Васька, у нас не задавайся, — подтвердил Володя, — мы тут все дружные. У нас один Сенька Любушкин недружный.
      Это было правда. Сенька — такой очень розовый, толстогубый, в очках, круглый пятерочник, «украшение класса». Это ему дома внушают, что он украшение, что он самый лучший на свете. Ему так долго это внушали, что он в конце концов и сам поверил, что он какой-то особенный. А волосы у него совсем белые, жесткие, как щетина, и такие редкие, что на голове просвечивает розовая кожа. Ресницы тоже белые, а глаза не поймешь какие, очень уж светленькие, как водичка в ложке.
      Ростом он почти с учительницу и даже смешно, что такой верзила боится Володю. Ну, конечно, ему и достается же за то, что он очень много о себе думает.
      Володя и сам учится отлично, и рисует лучше всех, и по физкультуре первый, но никогда никто даже и не подумал назвать его каким-то там «украшением». Что касается Марии Николаевны, учительницы, то она, конечно, просто рассмеялась бы, если бы кто-нибудь вдруг так назвал Володю.
      Она то и дело одергивает его:
      — Володя, не вертись. Оставь в покое Милочкины косы!
      Милочка Инаева — полненькая, хорошенькая девочка. У нее самые длинные косы в школе. Золотые и пушистые. Володю так и тянет подергать за них. Сколько он за три года вытерпел из-за этих кос! Ни в сказке сказать, ни пером описать!
      Но, несмотря на это, Володя на нее никогда не обижается. Он понимает: сам виноват. Кроме того. Милочка не так себе, обыкновенная девчонка. Она ходит в кружок художественного слова, часто выступает на школьных вечерах и один раз даже приветствовала конференцию в оперном театре. Ей за это подарили большую коробку конфет. Она принесла конфеты в класс, всем хватило по одной, да еще осталось сколько. Но она и остатки раздала, Вот она какая.
      А само главное: Милка — капитанская дочка. У нее отец капитан-летчик.
      Он иногда заходит в школу в своем блестящем мундире. Его встречает директор Николай Иванович и говорит:
      — Здравия желаю, товарищ капитан.
      А тот отвечает:
      — Здравия желаю, товарищ капитан.
      Потому что директор тоже не так давно демобилизовался и даже еще носит военный мундир, только без погон.
      Милочкина мама редко бывает в школе, потому что она актриса и у нее в театре каждый день репетиции. Милочка говорит, что когда она вырастет, обязательно тоже станет актрисой.
      И на Володю, за то, что он дергает ее за косы, она ни разу не пожаловалась.
      Не то что ее подружка Таня Кардашинская. Вот вредная девчонка! Глаза у нее зеленые, таких ни у кого больше нет, и если кто ее затронет, то сам не рад будет: глаза свои сощурит да так высмеет, что не знаешь, куда и спрятаться.
      Это она прозвала Катю Климову «скрипучкой». Ну, это, по правде говоря, за дело. Катя всех считает такими бестолковыми, что будто никто ничего не понимает и только она одна все знает, и на всех она ворчит, и так ходит по коридору, как будто он совсем пустой, и она тут расхаживает одна, и поговорить ей не с кем.
      Но сегодня она тоже не выдержала:
      — А у нас, — сказала она, — на соседней даче была одна девочка, у нее мама ездила в Китай. Она знает китайские слова и даже одну китайскую песню.
      Все сразу примолкли, как только услыхали про Китай, и, конечно, начали просить Катю спеть китайскую песню.
      — Ах, не приставайте. Все равно вам ничего не понять, там все одни китайские слова.
      Но видно было, что ей очень хочется спеть, но она ломается только для того, чтобы ее уговаривали. Поломалась, а потом запела тонким дрожащим голосом:
 
Мама, чау, чау, чау…
Мама, чау, чау, чау…
 
      Оказалось, что вся песня состоит всего из двух слов: одно русское, а другое неизвестно какое, потому что когда Тая спросила, что значит «чау», Катя противным голосом проскрипела:
      — У китайцев много одинаковых слов, и тебе все равно не понять.
      Тая засмеялась и сказала:
      — Да ты и сама ничего не понимаешь.
      Тут все начали смеяться и выкрикивать на разные голоса:
      — Чау! Чау! Чау!
      И докричались до того, что чуть не прозевали звонок.
      Подать первый звонок, как всегда, поручается одному из новичков. На этот раз попался какой-то особенно бойкий первоклашка. Постарался от души. Он лихо пронесся по всем коридорам, по всем лестницам. Он звонил не меньше десяти минут и всех оглушил. К счастью, он еще не знал, что где помещается, и, разгорячившись, влетел в учительскую, только здесь его удалось поймать и обезоружить.
      Итак, прозвенел первый звонок, и тут уже все сразу поняли, что кончилось лето, наступил долгий и строгий учебный год.
      Новый учебный год: открывается совершенно новый мир. Новый класс в эту минуту напоминает планету, на которую только опустилась космическая ракета. Ура! И три десятка космонавтов, растрепанных, нетерпеливых, жаждующих скорее до всего дорваться, высаживаются на планету для удивительных открытий.
      И вот уже все сидят на своих местах. Громко раздаются в опустевшем коридоре знакомые шаги. Стремительно входит учительница Мария Николаевна. Она самая лучшая в школе — тут даже спорить не о чем; самая молодая — работает только третий год, то есть столько же, сколько Володя учится; самая красивая и нарядная — это все знают — и, наконец, самая строгая.
      Она всегда говорит:
      — Наш класс должен быть лучшим по всем делам. И мы его сделаем лучшим.
      У нее даже улыбка и то строгая. Вот она вошла, поздоровалась, внимательно посмотрела на всех и строго улыбнулась:
      — Ох, какие вы все стали большие!
      И верно! Оказывается, ты вырос на целый год, стал умнее на целый класс, значит, и спросу теперь с тебя, знаешь, сколько? Ого! Только держись!
      Это было первое открытие в самом начале нового учебного года.

ЖИЗНЬ УСЛОЖНЯЕТСЯ

      Мама давно уже работает корректором в типографии. Это значит — она должна прочесть все, что печатается в типографии, и исправить ошибки.
      Вся школа завидует Володе: его мама выучила все на свете правила правописания и уж, будьте спокойны, ни одной ошибочки никогда не пропустит. Кто-кто, а уж ученики-то знают, что это такое — грамматические ошибки. Сколько из-за них слез пролито, сколько пришлось претерпеть и в школе и особенно дома.
      Жили они, поживали спокойно — и вдруг маму выбрали на высокий пост — председателем завкома типографии. Когда она сказала Володе об этом, то он даже не поверил. Да и она сама, наверное, не верила, что стала таким важным человеком.
      — Ты здорово боишься? — спросил он.
      Она совсем по-девчоночьи вздохнула и созналась:
      — Здорово.
      Володе часто кажется, что мама только делает вид, будто она взрослая. Уж очень она иногда бывает похожей на девчонку. И поступки и слова у нее бывают совсем девчоночьи. Как у самых, конечно, лучших девчонок. Вот, например, она очень любит конфеты, с увлечением читает Володины книги, побаивается грозной старухи Елении, даже больше, чем Володя. И руки у нее сильные и смуглые, и вся она тонкая, подвижная — ну совсем как девчонка.
      А один раз, когда Венка Сороченко принес футбольный мяч, то она вместе с мальчишками играла во дворе и так же, как они, спорила и кричала.
      Верно, Еления никогда маму не затрагивает, потому что знает ее характер. У мамы характер — ого! Как у Володи, даже еще настойчивее.
      И вот ее выбрали. И она один раз сказала:
      — Сегодня я приду поздно, у меня заседание завкома.
      Она стояла перед шкафом и, глядя в зеркало, поправляла белый воротничок на своем новом синем платье. Володя заметил, как она покраснела, и, чтобы скрыть свое смущение и страх, обняла Володю и тонким голосом проговорила:
      — Вот мы с тобой какие стали важные: мы сами назначаем и сами проводим заседания завкома. Ты только подумай! Мы сами. Первый раз в жизни.
      — Хочешь, я пойду с тобой, — предложил Володя.
      — Зачем?
      — Все-таки вдвоем…
      Но мама вдруг выпрямилась и снова подошла к зеркалу. Белый воротничок очень красиво обвился вокруг ее смуглой тонкой шеи.
      — Ничего, — сказала она, вскидывая голову. — Ничего, сама справлюсь…
      И Володя понял — справится и хотел заняться своими делами, но мама сказала:
      — Если ты, конечно, мне поможешь. Одна вряд ли справлюсь. Мы с тобой такие люди, что должны всегда отвечать один за другого. А теперь особенно. Знаешь, как ты должен теперь себя вести?
      — Ну как? Как всегда…
      — Нет, теперь этого мало.
      Она села против сына и положила локти на стол.
      — Самое главное — ты должен хорошо учиться.
      — А я и так отличник.
      — Ладно. Очень-то не хвались. Вести себя должен так, чтобы на тебя ни одной жалобы. Вдруг ты что-нибудь выкинешь, какой-нибудь такой номер. И все скажут: «А еще сын председателя завкома»! Подумай-ка! Ну, что ты приумолк?
      — Я не приумолк, — сказал Володя и подумал, что мама во многом права, что поведение у него не очень блестящее и что ему срочно надо подтянуться.
      А мама уже начала перечислять все, что можно и что нельзя. «Нельзя», как и всегда, оказалось больше, чем «можно».
      — Из школы — прямо домой.
      — Ладно уж.
      — Не вздыхай. Придешь, пообедаешь — и можешь идти гулять до семи часов.
      — А как я узнаю, сколько часов?
      — Никогда не задавай глупых вопросов. Спроси у взрослых. Не стесняйся. Надо быть смелым и вежливым. Понял?
      — Да.
      — Зимой захочешь кататься на лыжах, то запомни: только на дворе.
      — Да что ты! Малыши и то по улице катаются.
      — На улице машины, словом, не спорь. И в овраг не ходи. Там вон недавно одному ногу сломали.
      — Я тогда лучше к лыжам и не притронусь.
      — Это твое дело. И потом вот еще что: кто тебя научил бегать на Уральскую и кататься на трамвае?
      — Никто не учил. Все катаются.
      — Ну не все. А только самые хулиганы. Чтобы этого больше не было.
      — Не будет.
      — В половине восьмого, если я задержусь, ты должен уже сидеть за уроками.
      — Ладно уж.
      — А в десять — спать.
      Последнее условие совсем доканало Володю, и он невнимательно выслушал разные мелкие обязанности, вроде мытья посуды, уборки комнат, и чтобы, когда мамы нет дома, товарищей к себе не водить и без разрешения никуда не ходить.
      Но особенно на него подействовало огромное количество условий. Он никогда не предполагал, что существует столько разных условий, без которых совместная жизнь просто невозможна. И как все это запомнить? Вот, оказывается, до чего непросто жить на свете! А мама говорит: