Все, что было дальше, промелькнуло, как в кино. Вот они выбежали из дома. Белая веселая собака подпрыгнула на крыльце и, повизгивая, залаяла от радости. Снежков проговорил:
      — Лучше бы ты остался дома. А теперь не отставай!
      На ходу застегивая пальто, Володя бежал по тропинке, пересеченной синими вечерними тенями.
      Солнце, наверное, чтобы ему лучше было видеть все, что происходит, пригнулось к самой горе за рекой и заглядывало под сосны.
      — Я не отстану! — крикнул Володя.
      Белка, думая, что люди бегут только для того, чтобы поиграть с ней, вертелась перед Володей, прижималась грудью к земле, виляя не только хвостом, но и всем телом. А когда Володя добегал до нее, тогда она вдруг вскакивала под самым его носом и летела догонять Снежкова.
      И вдруг Снежков остановился. Навстречу ему спешила мама. Подол красного платья трепетал вокруг ног. Голубой шарфик дрожал за спиной. Она была похожа на стрекозу, трепещущую на солнце.
      Белка очень обрадовалась и кинулась к ней навстречу. Она думала, что игра продолжается. Мама остановилась, глядя на Снежкова. И он тоже остановился, постоял и тихо пошел навстречу.
      А за мамой невдалеке виднелся Конников. Он шел не спеша, поглаживая красную бороду и ни на шаг не отставая от мамы.
      А мама и Снежков шли навстречу друг другу, не обращая на Володю никакого внимания. На Конникова тоже. Снежков сказал:
      — Любимая сестра Валя!
      Мама сказала:
      — Нет. Наверное, совсем не то.
      Снежков сказал:
      — Да. Я вижу.
      Мама сказала:
      — Все это никому не надо.
      Снежков сказал:
      — Простите.
      Мама засмеялась:
      — Бог простит.
      При чем тут бог? Какой тут бог? Ну что они там говорят! Что они делают!
      Конников спросил:
      — Да что вы делаете-то?..
      Но ему не ответили.
      Белка, наверное, поняла, что никакой тут игры не получится, посидела около елки, потом завертелась на месте и, щелкая зубами, начала чесать бок своим черным носом.
      — Вот ваш мальчик, — сказал Снежков. — Для него я готов на все.
      — Я тоже, — сказала мама. — И вы уже сделали все, что от вас требуется: вы его привели. Надеюсь, вы не поддержали его выдумку?
      — Не знаю, — ответил Снежков, — я старался…
      Мама сказала:
      — Спасибо…
      — Пожалуйста, — сказал Снежков.
      И мама сказала:
      — Пожалуйста. Спасибо.
      — До свидания, — сказал Снежков.
      Но он никуда не ушел. Он стоял на тропинке, обхватив руками свои плечи, как будто ему стало холодно. Он сейчас совсем не был похож на человека, который убил медведя.
      И солнце тоже, наверное, поняло, что смотреть тут совершенно не на что, оно тоже немного почесалось о нагорные елки и спряталось.
      Все кругом поголубело. От реки потянуло холодом. Зашумели верхушки сосен.
      Тогда и Володе стало понятно, что все кончилось, что ждать уже больше нечего. Он устало проговорил:
      — Эх, вы!
      И пошел к хорошему, красивому человеку. Он пошел к Конникову. Для этого пришлось обойти Снежкова, маму и Белку, которая все еще стояла на тропинке и чего-то ждала. Проходя около мамы, Володя позвал:
      — Ладно уж… Пойдем.
      — Снежков! — веселым голосом позвала мама. — Хотите поужинать с нами?
      Непонятно, отчего это она вдруг развеселилась?
      Володя догнал Конникова, и они вместе пошли по тропинке, тихие, молчаливые. Белая собака бежала впереди. Они шли, не слушали, о чем говорят мама и Снежков. Какие уж тут могут быть разговоры? Вот к чему, например, Снежков спросил:
      — Приговор окончательный?
      На что мама ответила:
      — Вы ожидали встретить любимую сестру Валю? Но ведь с тех пор прошло пятнадцать лет. И мне уже тридцать два. Так что все ясно…
      — Да, конечно.
      — Помните, вы приходили?
      — Я все помню.
      — Постоял у калитки и не вошел. Почему?
      И тут они начали вспоминать, как это у них получилось, что они тогда не встретились. Снежков, оказывается, подумал, что мама — жена Ваоныча, и не вошел, чтобы не разрушать семейное счастье. И это он сделал оттого, что любил маму и думал: пусть ей будет хорошо.
      Мама сказала:
      — Произошла ошибка?
      — Нет, просто мы глупо обманули сами себя.
      — А вы поверили?
      — Поверил? Не знаю. Я тогда не все понимал, что со мной творилось. Наверное, не очень-то я поверил, потому что приехал. Ну, тут, когда сам все увидел… Вы, он и ребенок…
      — И вы сразу отступили. Не пытались бороться за свою любовь?
      — А что я должен был сделать? Вломиться в чужую жизнь? Разрушить ваше счастье? Если это называется борьбой за свою любовь, то я против.
      После этого они так долго молчали, что Володя подумал: не остановились ли они, чтобы никто не подслушивал. Осторожно оглянулся. Нет, идут. Наговорились, наверное, отдыхают, собираются с силами. Так и есть, вот мама снова начала:
      — Во всем виновата я. Столько лет ждать!..
      — А я не только ждал. Работы было больше, чем ожиданий. На ожидания оставалось не так-то много времени. А вы?
      — Я, скорей всего, боялась. И за себя и за него.
      — Боялась. Чего?
      — Вот того, что сейчас получилось.
      — Все получилось как надо.
      — Не знаю. Ждать всегда страшно. А когда ожидаемое уже пришло, то не страшно: надо как-то принимать его, что-то с ним делать…
      Вот так они шли в сумерках по тайге и разговаривали о своих делах. А Володя думал, зачем взрослые так много говорят, когда уже и без того все ясно? Мама, которую он очень любит, и Снежков, которого он готов полюбить… А Конников шагает рядом в своих болотных сапогах и уже больше ни во что не вмешивается. А собака поджала хвост и опустила морду до самой земли. Все, наверное, устали и хотят есть.
      Интересно, вернулась ли на кордон Анна Петровна, которую все ждали, чтобы поужинать?

      Не только Анны Петровны, но и самого кордона на месте не оказалось. Осталась от кордона только одна крыша, да и она плыла, покачиваясь по каким-то голубоватым волнам, затопившим поляну. И лес, стоящий кругом, и одинокие сосны на поляне — все тоже плывет и покачивается.
      Мама и Снежков, оба они совсем утонули в голубых волнах. Кажется, что они тихонько плывут и из воды высовываются только их головы и плечи.
      А Белку так и вовсе не видно. Вот какой, оказывается, бывает туман в тайге! Он такой плотный и тяжелый, что не может подняться вверх и полощется у самой земли, как вода.
      Такого тумана Володя еще никогда не видывал, да и Конников, должно быть, видел не часто, потому что он негромко проговорил:
      — Вот так туманище!
      Из тайги, как бы преодолевая волны, вынеслась большая серая лошадь и стремительно поплыла через поляну. Она встряхивала головой, развевая пышную гриву, ее хвост расстилался по туманным волнам.
      Верхом на лошади сидела женщина в красной косынке.
      — Вот и Анна Петровна плывет! — сообщил Конников.
      Захлебываясь в тумане, Белка кинулась к ней навстречу.
      Похрапывая и гулко ударяя копытами о землю, лошадь неслась прямо на Володю. Он струсил и хотел спрятаться за Конникова, но в это время Конников сам выступил вперед и ликующим голосом воскликнул:
      — Здравствуй, Анна!
      — Здравствуй, милый! — тихим голосом, похожим на голубиное воркованье, ответила она. — Ох, как заждалась я тебя!
      Конников взял повод из ее рук и помог ей слезть с лошади. Стоя на земле, она оказалась чуть повыше Володи. У нее было скуластенькое загорелое лицо и черные монгольские глаза. Своим голубиным голосом она спросила:
      — У нас гости?
      — Да. Это Володя, он сын «любимой сестры Вали».
      Володя уже привык к тому, что здесь все знают о маме и о Снежкове гораздо больше, чем знает он сам, и подумал, что сейчас Анна Петровна начнет все расспрашивать. Взрослые очень любят обсуждать всякие дела, не стоящие обсуждения. Ну, конечно: вот она уже и спрашивает:
      — А она здесь?
      — Да. И она.
      Но дальше, к его удивлению, Анна Петровна заговорила совсем о другом:
      — Знаешь, как я ждала тебя!
      — Что случилось?
      — На старых посадках появилась свиноголовка.
      Володя не знал, что это такое — свиноголовка, и только из дальнейшего разговора понял, что это такая бабочка, очень вредная для леса, потому что Конников очень встревожился.
      — Эти посадки — наша гордость, и мы за них головой отвечаем, — тревожно говорил он. — Надо спасать лес. Будем вызывать самолет. Иди включай рацию. А я пока расседлаю Серого.
      Они шли все втроем. За спиной громко фыркала серая лошадь, наверное, от тумана. Володя тоже попробовал фыркнуть по-лошадиному и неожиданно чихнул. Тогда Конников остановился, положил руку на Володино плечо и подтолкнул его к Анне Петровне:
      — Володю возьми. Он тут всю кашу заварил и натерпелся зато больше всех.
      Мама и Снежков уже были в комнате. Он сидел около двери, как будто бы зашел на минутку и сейчас уйдет. Мама стояла у окна и что-то рассматривала в тумане. Они молчали. Должно быть, наговорились вдоволь. Вид у обоих был усталый и недовольный, как у людей, которые проделали какую-то трудную работу и тут оказалось, что ничего этого делать не следовало и все их труды пропали даром.
      Анна Петровна сказала:
      — Здравствуйте! Что же вы в темноте сидите?
      — У нас Валя, — устало сообщил Снежков. — Валентина Владимировна.
      — Я знаю, — отозвалась Анна Петровна и попросила Снежкова: — Миша, включи рацию, а я займусь ужином.
      — Вы не забыли мое отчество? — спросила мама.
      Снимая у порога сапоги, Анна Петровна вызывающе сказала:
      — Он у нас памятливый. Иди, Миша, надо скорее.
      Мама вздохнула:
      — А он меня никогда и не называл по отчеству. Вот я и подумала…
      Анна Петровна, раздеваясь, повторила;
      — Он все помнит, наш Миша…
      Она сняла телогрейку и в своем клетчатом платье стала еще больше походить на задорную девчонку. Даже косички, светлые и тонкие, торчали в стороны, как у Тайки. Шлепая босыми ногами по полу, она пошла к печке. Из-за перегородки уже слышалось потрескивание и гудение рации.
      Володя сидел у стола, клевал носом, глаза у него сами закрывались, и он уже плохо разбирал, что творится кругом. До него доносилось гудение рации и негромкий голос Снежкова. Мама с Анной Петровной о чем-то говорили расплывчатыми, туманными голосами. На мгновение мелькнул синий огонек примуса в темном углу, где стояла печь, и послышалось его шипение. Должно быть, над столом зажгли лампу, потому что в глаза бросился яркий свет, и он увидел розовую клеенку на столе и склоненное над ней, тоже розовое, лицо Анны Петровны. Она что-то делала, наверное, готовила ужин и тихо ворковала:
      — Главное — не спешите. Не надо все решать сегодня.
      Вдруг, побеждая все звуки и даже Володин сон, раздался громкий голос Снежкова:
      — Самолет прибудет на рассвете!
      Володя хотел открыть глаза, но не смог. Он подумал, что до рассвета еще целая ночь, он еще успеет выспаться. Самолет — это здорово! Он спасет лес, за который Конников отвечает головой.
      — Да ты совсем спишь! — воскликнула мама, поднимая Володину голову.
      На одну секунду он широко распахнул глаза:
      — Нет…
      И тут же снова уронил голову на стол.

      Володе показалось, что он спал очень недолго, каких-нибудь пять минут. Даже снов никаких не успел увидеть. А проснулся, смотрит; уже утро, он лежит на одной из великанских кроватей, как дома — совсем раздетый.
      А на другой великанской кровати лежит незнакомый очень молодой человек и негромко похрапывает. Он раскинулся прямо на одеяле, широко разбросав ноги в белых мохнатых носках. На нем синий комбинезон, застегнутый на «молнию». На розовой клеенке стола лежит черный кожаный шлем и смотрит прямо на Володю сверкающими стеклами очков.
      Ночью Снежков сказал: «Самолет прибудет на рассвете». Вот, значит, и прибыл. И Володя проспал такое событие.
      Володя вскочил с постели и подбежал к окну. Конечно, вот он, самолет! Стоят посреди сверкающей от росы широкой поляны. Большой, зеленый и пока что тихий. Летел, наверное, всю ночь и теперь отдыхает. На крыльях и на фюзеляже тоже поблескивают капельки росы.
      Через поляну к дому идет большой усатый человек в таком же, как и на летчике, сияем комбинезоне и в зеленой стеганке. Он на ходу вытирает тряпкой ладони. За ним по росистой траве тянется темный след.
      А летчик все спит да спит. А Володя смотрит и думает, что он похож на большого мальчика, и удивляется, как такому покоряется огромная машина.
      Володя осторожно погладил шлем, взял его в руки а хотел примерить, но в это время усатый вошел в комнату.
      — Не озоруй, — сказал он хриплым шепотом, — видишь, человек отдыхает.
      — Я тихо, — тоже шепотом ответил Володя и осторожно положил шлем на место.
      Погрозив Володе толстым, черным от масла пальцем, усатый изо всех сил закричал:
      — Юрка, подъем!
      Летчик сейчас же вскочил с постели. Потягиваясь и зевая, он спросил:
      — Как там, порядок?
      Ничего не ответив, усатый вышел из комнаты.
      Летчик засмеялся. Натягивая сапоги, он спросил:
      — Напугал тебя механик?
      — Да кто его боится-то!
      — А я вот побаиваюсь, — признался летчик. — Ну-ка, дай шлемофон. Ты, наверное, летчиком хочешь стать?
      — Нет. Космонавтом.
      — Ого! Это, брат, не так просто. Ну, желаю удачи.
      Он вышел. Володя бросился разыскивать свою одежду, боясь, что самолет улетит без него, а он так ничего и не увидит.
      Натянул штаны и рубашку, всунул ноги в ботинки. Застегивать пуговицы и завязывать шнурки уже было некогда.
      На крыльце сидела мама и, задумчиво глядя на Белку, лежащую у ее ног, куталась в чей-то чужой серый платок. Она незнакомым голосом спросила:
      — Проснулся?
      Но в это время самолет так взревел, что кругом все покачнулось и даже солнце задрожало в небе. Белка заскулила и прижалась к Володиным ногам. Самолет взревел еще раз и покатился по росистой траве, оставляя за собой две черные дорожки. Он бежал все скорее и скорее прямо на деревья, и вот он стремительно взмыл в ясное небо, косо развернулся и улетел спасать старые посадки.
      Володя сказал:
      — Летчика зовут Юра. Я с ним познакомился.
      Мама промолчала. Она все куталась в чужой серый платок, как будто ей все время было холодно, несмотря на то, что солнце начало как следует пригревать. И лицо у нее было неподвижное, застывшее.
      — А где все? — спросил Володя.
      Мама тихо ответила:
      — Уехали.
      — На старые посадки?
      — Да.
      — А Снежков?
      — А он их повез на своей моторной лодке.
      И вдруг она сбросила платок, и лицо ее вспыхнуло. Она привлекла к себе Володю, обняла и горячо поцеловала в неумытые, не остывшие еще от сонного тепла щеки.
      — Хочешь, у нас будет папа? — прошептала она и начала застегивать пуговицы на его рубашке.
      Володя горячо задышал на мамины руки. Что они еще там надумали, пока он спал, до чего договорились?
      — Никого мне не надо.
      — А Снежкова? Знаешь, оказывается, он твой…
      Она, наверное, хотела сказать, что Снежков Володин отец, но не сказала и прижала свои ладони к груди.
      — Ладно уж, — проговорил Володя и отвернулся.
      Мама покраснела и торопливо объяснила:
      — То есть, он будет, как отец. Он тебя любит, и тебе будет хорошо.
      — А тебе?
      — И мне тоже. Давай завяжу шнурок.
      — Я сам, — хмуро ответил Володя.
      Опустившись на нижнюю ступеньку крыльца, он стал не торопясь шнуровать ботинки.
      — Ну сам, так сам, — почему-то засмеялась мама.
      Она погладила его давно не стриженный затылок, где уже закручивались темные завитки, и вздохнула. Отчего — тоже непонятно.
      — Он тебя любит.
      — А тебя?
      Мама долго не отвечала. Она видела внимательный и вместе с тем осторожный, как у пугливой птицы, блестящий глаз сына, настороженно высматривающий каждое ее движение. Она знала — одним неверным словом, даже резким жестом можно спугнуть эту птицу. И тогда ничего не поправишь.
      Наблюдая исподлобья, Володя увидел, как нежно алели мамины щеки, как неудержимо залил ее шею и уши жаркий румянец и как в глазах закипели слезы. И она дела, что сын заметил ее замешательство, и заставила себя улыбнуться в ответ на его настороженный взгляд, отчего улыбка получилась неестественной, а Володе она показалась загадочной.
      — И меня, конечно, — ответила она.
      Ей хотелось, чтобы ее ответ прозвучал просто и весело, но оттого, что она очень старалась, у нее получилось неестественно и вызывающе. От этого она смутилась еще больше.
      А Володя все смотрел на нее, и она показалась ему сейчас необыкновенно красивой, похожей на ту девушку, которую он видел на афише около кино. Та девушка, как значилось на афише, имела прямое отношение к той запретной и стыдной любви, смотреть на которую не разрешалось детям до шестнадцати лет.
      И он вспомнил разговор о любви с мамой и с Васькой Рыжим. Мама тогда не захотела ничего объяснить, а Васька не поскупился, все рассказал. И вот теперь, увидев красивую мамину улыбку, он вспомнил именно то, что объяснил ему Васька, и поэтому он отвернулся и жестко проговорил:
      — Никаких нам любовников не надо.
      Он ждал, что мама сейчас рассердится и накричит на него, но, к его удивлению, она звонко и, как ему показалось, весело рассмеялась. Она обеими своими горячими ладонями схватила его лицо и так сжала щеки, что у него смялись и вытянулись губы. Крепко поцеловав эти вытянутые губы, она, все еще продолжая смеяться, убежала в дом.
      Володя посидел на крыльце, растерянно ожидал, что же произойдет дальше. Но дальше ничего не происходило. Стояла тишина, и он был один среди этой тишины.
      Он поднялся и пошел, стараясь ступать на следы черноусого механика. На том месте, где стоял самолет, нежная весенняя травка была примята и кое-где испачкана черными пятнами машинного масла. Здесь еще не выветрился запах бензина. Это был запах самолета, чудесный вольный запах голубых просторов, головокружительной высоты, где все ясно и откуда все видно намного дальше, чем на земле.
      А стоять на земле в это весеннее утро не всем было очень уж хорошо. Одному стоять в центре золотой просторной поляны среди глухой тайги. Стоять и ничего не делать. Одиночество и безделие — что может быть хуже? А ведь на этом месте совсем недавно могуче ревел и рвался в ясное небо зеленый самолет.
      Только подумал о самолете, как где-то совсем рядом застучал мотор. Это на реке. Володя подбежал к лестнице и сверху увидел плотик, на котором он вчера приплыл. К плоту приближалась голубая лодочка с подвесным мотором, а в лодочке сидел знакомый человек в красной клетчатой рубашке. Снежков.
      Мотор умолк. Лодочка, скользнув по зеленоватой воде, мягко ткнулась в плот. Снежков выпрыгнул так ловко, что лодочка даже не покачнулась.
      Стоя на плоту, он снял свою рубашку и, как флагом, взмахнул ею.
      — Давай сюда!..
      И сверкающая река, и синие горы, и обласканная добрым утром тайга дружно отозвались на этот веселый призыв и разноголосым хором повторили его, приглашая Володю к своим великим радостям.
      Но он все это выдержал и даже не сдвинулся с места. Как стоял, так и остался на самой верхней ступеньке. Нет, так просто его не возьмешь! Еще походите да попросите.
      Но не тот оказался человек Снежков, чтобы стал кому-то кланяться и уговаривать. Он просто перестал обращать внимание на Володю. И даже не смотрел на верхнюю ступеньку. У него есть свои дела.
      Вот он несколько раз глубоко вздохнул, широко раскидывая руки, сделал великолепную стойку, снова вскочил на ноги и без разбега прыгнул в воду. Его смуглое тело, тускло блеснув на солнце, словно врезалось в зелень реки.
      Плот еще покачивался, когда Володя вбежал на скользкие бревна. Сильно выбрасываясь из воды. Снежков доплыл до средины реки, и там он, как большая рыбина, перевалился через волну и стремительно ушел под воду. Он не показывался так долго, что у Володи задрожали колени, и он позабыл дышать. Нет, не от страха. У него даже и мысли не возникло такой, что со Снежковым может что-нибудь случиться. Бесстрашные так запросто не погибают! Без борьбы не сдаются. А Снежков сильный и бесстрашный. Он красивый, как Конников, или даже еще красивее. Он человек, который убил медведя и не хвастает этим.
      Голова Снежкова неожиданно вынырнула совсем рядом с плотом, у самых Володиных ног. Ухватившись руками за крайнее бревно, Снежков сильным движением выбросил свое блестящее и упругое тело на плот.
      Только сейчас Володя вздохнул.
      — Это у вас как?..
      Ладонями стряхивая воду со своих рук и груди. Снежков ничего не ответил. Только, когда уж надел рубашку, равнодушно спросил:
      — Пришел все-таки?
      Володя не обиделся. Он даже сказал:
      — Я бежал по этой лестнице… Эта ваша моторка?
      Снежков оделся совсем и уж тогда сказал:
      — Мне только одно непонятно: за что ты на меня злишься?
      — Я? Да нисколько.
      — Нет уж, давай не будем вилять. Давай начистоту. Откровенно. Ты на меня вчера обиделся? Верно?
      — Да.
      — А за что? Я все выполнил, как мы с тобой договорились.
      — Я знаю. Мама сказала.
      Володя прямо посмотрел на Снежкова. И Снежков тоже смотрел прямо. Володя вспомнил свой разговор с мамой и вздохнул.
      Снежков спросил:
      — Теперь отвечай: признаешь меня отцом?
      Володя вздрогнул и выпрямился, чтобы вид у него был такой же решительный и гордый, как у Снежкова.
      — Признаю!
      — На вечные времена?
      — Да!
      — Имей в виду: с этой минуты все у нас будет на дружбе, на строгости. Все будет на честности. Вилять друг перед другом мы и не подумаем. Хочешь так жить?
      — Хочу так жить!
      — Давай твою руку!
       Пермь — Ялта
       1962 г.