Входная дверь захлопнулась и наступила тишина.
      — Боитесь… — злобно прошипела тетка и замерла, прислушиваясь.
      Муза от страха перестала даже дышать.
      Никто не вошел, ничьи шаги не простучали по коридору, и это в самом деле было так страшно, что Володя сейчас бы не решился один выйти в прихожую — неизвестно еще, кто там притаился в темноте и для чего притаился.
      Тайка моментально все заметила:
      — Ага. А говоришь — нет бога. А сам боишься.
      — Дура. Я жуликов боюсь. А вовсе не бога, — презрительно ответил Володя, но в это время снова громко хлопнула входная дверь.
      На этот раз послышались торопливые тяжелые шаги, и в комнату, тяжело и часто сопя, вбежал дядя. Он так резво вбежал, что сразу не смог остановиться и с разгона дал еще два круга по комнате. То есть так могло показаться, что он с разгона не может остановиться, в самом деле он бегал по комнате, для чего-то осматривая вещи. Как будто он их сто лет не видел, так он их осматривал. Володе показалось, что он даже обнюхивает их, как голодная собака. Он бегал и осматривал, и после этого «беглого» осмотра он повалился на стул и снял шапку.
      — Что нашли? — хриплым шепотом спросил он.
      — Да чего у нас-то искать? — ответила тетка. — Ничего и не нашли.
      — А собака где?
      Тая сказала:
      — Я ее к Володе унесла. Сейчас принесу.
      — После принесешь. Пусть там постоит. Ты не возражаешь? — спросил он у Володи.
      — А мне что, пусть стоит, — согласился Володя.
      Расстегивая пальто и разматывая шарф, дядя посоветовал Музе:
      — Шла бы домой. Капитон ждет.
      — Пришел? — засуетилась Муза.
      — Ступай, говорю, ступай, дожидается.
      Заохав, Муза запахнула свою плюшевую жакетку и убежала домой.
      — Намаялся я на текущий день, — прогудел дядя.
      Володя пошел к двери. Дядя спросил:
      — Ваську не видал?
      — В милиции Васька.
      — Убьет его Капитон.
      — Ах, тошно мне, — прошептала Тая, прикладывая ладони к щекам.
      Володя спросил:
      — Как это убьет?
      Не отвечая, дядя сказал:
      — Дураки. Воровать берутся, а сами не умеют. Ну, ступай.
      Дома ярко светила лампочка над столом. На сундуке стояла белая собака и удивленно посматривала на Володю. Он вздохнул.
      — Эх ты, собака!
      Плохо, когда человеку в одиночку приходится переживать такие невероятные неприятности, плохо, и как-то еще труднее становится жизнь, и без того сложная и зачастую непонятная.
      Володя погладил холодную, гладкую собачью голову и сказал:
      — Вот, собака, какие у нас дела. Если бы ты живая была, так хотя бы полаяла, и то веселее.
      И вдруг раздался тяжкий всхлипывающий вздох. Володе показалось, что это собака, отвечая на его невеселые думы, вздохнула и сейчас издает короткий сочувственный скулеж.
      Он посмотрел на собаку. Она по-прежнему смотрела на него пустыми черными глазами, недоуменно подняв одну бровь. Но Володе показалось, что концы желтого банта на собачьей шее легонько шевельнулись.
      — Ты что? — спросил Володя.
      Собака снова всхлипнула и вдруг человеческим голосом проговорила:
      — Вовка, это я.
      Володя вздрогнул и обернулся. На пороге спальни стоял Васька в своей мохнатой облезлой куртке, растрепанный, опухший от слез и, видать, очень обозленный.
      — Это я, Вовка, — повторил он, судорожно вздыхая. — Я у тебя скрываюсь. Ты меня не выдавай.
      — Клянусь, Васька!
      — Ворюга Капитон меня убить хочет.
      — Это я знаю…
      — Кто сказал?
      — Дядя.
      — Запри дверь, — шепотом сказал Васька.
      — Давай выключим свет, — прошептал Володя.
      В полной темноте они прошли в спальню. Васька снял свою куртку, бросил ее на пол, и они оба устроились тут же на мягкой куртке. Неизвестно почему, но им казалось, что на полу около широкой кровати они будут в большей безопасности, чем, скажем, на стульях или на сундуке.
      Над ними слабо светился прямоугольник фонаря. Васька посмотрел на него и вздохнул тяжело, как вволю настрадавшийся человек.
      — Окно, чтоб на небо лазить, — сказал он.
      — Звезды видно, — ответил Володя. — Вот лежу и будто надо мной небо. Всякие звезды отсвечивают…
      — Здорово!
      — Это дедушка придумал.
      — Вот оттого ты и растешь такой положительный.
      — От звезд?
      — Звезды. И обедаешь ты каждый день.
      — А ты?
      — От Мурзилки дождешься. Она на ходу спит. Картохи не сварит. А у тебя все готовенькое.
      — Слушай, Васька, — предложил Володя, — ты, знаешь что, переходи пока жить ко мне… Все равно я один.
      — Так я бы с радостью.
      — Давай. Места хватит.
      — А что кусать будем? Тебя тетка накормит, а меня?
      — Чего-нибудь сообразим. Ты, главное, не тушуйся.
      — Я не тушуюсь. Мне домой все равно нельзя.
      — Убьет?
      — Убить не убьет, а жить не даст…
      — А за что?
      Тогда Васька, уже больше не таясь, рассказал все.
      — Сюда он не сунется, — сказал Володя.
      — А мне все равно. Я бы его сам убил, да силы мало.
      — Васька, а если ты да я? А?
      Васька горестно махнул рукой, вздохнул и спросил:
      — Слушай, Вовка, у тебя еда какая-нибудь найдется?
      — Да я и сам, как из школы пришел, ничего еще не ел.
      — Ты иди попроси, будто для себя. Смотри, не проболтайся только.
      — Кому ты говоришь…
      Володя осторожно пошел к выходу. Вдруг кто-то очень громко и нетерпеливо постучал в дверь, и послышался раздраженный Тайкин голос:
      — Ты там уснул, что ли? Да Вовка же? Открой!
      — Зачем?
      — Володька, скорей! Мне горячо!
      — Тебе как?
      — Горячо мне!
      — Говори, чего надо!
      — Я стучу ногами. Открывай скорей!

      Наконец Володя открыл дверь. В прихожей стояла Тая с тарелками в обеих руках. Над тарелками поднимался пар.
      — Дурак какой, — закричала она, вбегая в комнату.
      Поставив тарелки на стол, она затрясла обожженными пальцами и закричала:
      — Подумаешь, какой! Еще и не открывает…
      — А тебе-то что?
      — А мне все равно. Еще и замыкается, подумаешь.
      — Ну, чего ты расшипелась?
      — Включай свет. Это нам с тобой обед и ужин, все сразу.
      — Это и все?
      — Сейчас хлеб принесу и каша еще будет. Не плачь.
      — Хлеба тащи побольше.
      — Проголодался?
      — Сама знаешь, целый день не ели. Кашу накладывать будешь, смотри, не растеряйся. Я, знаешь, как натерпелся за день.
      — Ох, Володечка, бедненький, — вдруг жалостливо проговорила Тая, взявшись ладонями за свои щеки. — Уж накормлю тебя сейчас, накормлю!
      Вот и пойми их — девчонок: то шипела, как кошка, а то вдруг, смотри, какая ласковая сделалась. Как кошка.
      Он давно уже заметил, что как бы мама ни сердилась, но стоит только ему прикинуться голодным или даже просто заскучать, как она сразу начинает гладить по голове и говорить ласковые слова. Но ведь то мама. Наверное, все они такие. И маленькие и взрослые.
      Тая убежала за хлебом и за кашей, а Володя, не теряя даром времени, достал из буфета чистую тарелку и перелил в нее свой суп.
      — Васька, — шепотом проговорил он, заглядывая в темную спальню, — держи борщ.
      Принимая тарелку, Васька отчаянным шепотом предупредил:
      — Вовка, держись.
      — Сам знаю.
      — Она вредная. Я слыхал, как она к тебе ластится. Гляди!
      Но в это время в коридоре послышались шаги, Володя бросился к столу. Когда вошла Тая, он уже сидел на своем месте и делал вид, что глотает борщ и при этом захлебывается от жадности.
      — Не мог уж дождаться, — заворчала Тая, очень довольная тем, что она разыгрывает старшую и ей подчиняется Володя, который обычно не очень-то баловал ее своим вниманием.
      Он положил ложку. Отдуваясь и поглаживая себя по животу, сказал:
      — Повторить бы с голодухи не вредно.
      — Подожди, сейчас добавку принесу.
      Пока она ходила за добавкой, Володя передал Ваське хлеб.
      Пришла Тая, принесла полную тарелку манной каши и, усаживаясь за стол, сообщила:
      — А борща нет — Капитон все съел.
      Сразу забыв, что он хочет есть, Володя спросил:
      — Капитон?
      — Да, он давно у нас сидит. Как ты ушел, так он почти сразу и явился.
      — Он чего?
      — Известно чего… Водку пьют, ругаются. Нам потому ужинать здесь велели, чтоб мы не слушали. Ты ешь, ешь, а то остынет.
      — Что ж ты сразу не сказала?
      — А чего говорить? Ваську они ругают.
      Как и всегда в минуту возбуждения, у Володи зачесались руки, и ему захотелось выкинуть что-нибудь отчаянное. Он стукнул по столу ложкой.
      — Васька находится в надежном месте, — сказал он, вспомнив пьесу из жизни разбойников.
      Замирая от предчувствия, Тая спросила:
      — Он где? Володечка!
      — Этого ты никогда не узнаешь. Он под защитой друга!
      — Значит, здесь! — решила Тая.
      — Не болтай.
      — Володечка, я никому не скажу, чесслово! Он здесь. Да?
      И вдруг она приложила ладони к щекам, и глаза ее расширились:
      — Ох, тошно мне!
      На пороге спальни стоял Васька, рыжий, лохматый, грозный.
      Он погрозил кулаком:
      — Замри, Тайка!
      Она сильно затрясла своими косичками и для убедительности крепко зажмурила глаза.
      — Замерла.
      Не разжимая кулака, Васька потер им свой припухший от переживаний носик и сказал:
      — Теперь мне надо скрываться.
      — Мы тебя не выдадим! — заверил Володя.
      — От Капитона здесь не скроешься. Он учует. Нос у него, как у собаки…
      — Куда ты, Васька? — спросила Тая.
      — Потом сообщу, — загадочно ответил Васька, так, как будто бы еще не пришло время разглашать место своего изгнания, на самом деле он просто и сам не знал, куда ему деваться.
      — Ребята, — спросил Васька, — у кого сколько денег есть?
      Уезжая, мама сказала, что деньги она оставила у Ваоныча. И когда надо будет, на тетради или в кино сходить, то чтобы обращался к нему. Володя недавно взял пять рублей и еще не успел истратить. Свои деньги он хранил в портфеле, считая, что они могут понадобиться ему каждую минуту.
      — Вот, — сказал он, выгребая из портфеля скомканный рубль и сколько-то мелочи, — вот, все остатки.
      — Кошкины слезы, — вздохнул Васька.
      — А все мои деньги в собаке, — сообщила Тая. — Мы сейчас возьмем.
      — Не жалко?
      — Подумаешь…
      Все поглядели на собаку, а Володя спросил:
      — А как достать?
      — Ножом, — деловито ответила Тая. — Я всегда ножом. Денежки высыпаются, а рублики никак.
      Васька презрительно усмехнулся:
      — Тащи сюда кашу.
      — Зачем?
      — Собаке дадим. Поест, раздобрится, может быть.
      Он взял со стола нож и подошел к собаке. Она, удивленно подняв бровь, смотрела на него, на Таю, держащую тарелку с кашей в обеих руках. Васька обнял собаку, положил ее к себе на колени и провел ножом по каше.
      — Ловись, рыбка большая и маленькая, — проговорил он, осторожно погружая лезвие ножа в щель.

      Васька, не торопясь, вытащил нож из щели копилки. К ножу прилипло два гривенника и рублевая бумажка.
      — Здорово! — одобрил Володя.
      — Дай-ка собачке еще кашки, — подмигнул Васька. — Ловись, рыбка…
      Показался уголок какой-то бумажки, прилипшей к ножу. Тая передала тарелку Володе и, ухватившись за этот уголок, вытащила всю бумажку. Развернула и ахнула:
      — Сотняга!
      — Сто рублей!
      — Ух ты! — воскликнул Васька. — Вот так рыбка!
      — Откуда такая взялась? — удивилась Тая, и было видно, что она и в самом деле не знает, как попали в ее копилку такие крупные деньги. Отец давал ей мелочь и очень редко рубль или три. И он всегда следил, чтобы она опустила деньги в копилку.
      А Васька снова вытащил сторублевку. Тая снова удивилась:
      — Как она туда попала?
      При этом у нее сделались такие же непонимающие глаза, как у ее собаки. А Володя рассмеялся:
      — Бог послал.
      — А ты не смейся, не смейся. Ох, смотри-ка, еще сотняга!
      Васька только сопел да вытаскивал бумажку за бумажкой. Тая стирала с них клейкие следы каши и раскладывала на столе для просушки.
      — Сколько? — спросил Васька.
      — Десять.
      — Вот какая богатая у тебя собачка! А ты и не знала.
      — А я и не знала. Это папка, наверное, по ночам бросает сторублевки. Он всегда по вечерам считает деньги…
      — Откуда у него столько? — спросил Володя.
      — В карты выигрывает, — ответила Тая, — он чуть не каждый вечер у Капитона выигрывает.
      Васька засмеялся:
      — В подкидного дурака. Мой батька тоже каждый раз у твоего выигрывает.
      Ребята так увлеклись, что не заметили, как дверь тихо приоткрылась и из прихожей высунулась круглая, красная физиономия Капитона.
      — Эге! — прохрипел он. — Да у вас тут малина!
      Тая сразу подняла визг. Это уж у девчонок обязательно: еще не поймут ничего и даже испугаться не успеют, а визг такой подымут, что все кругом пугаются.
      Капитон явно опешил и даже застыл в дверях, и вдруг он почувствовал удар по лбу, и затем что-то теплое и густое хлынуло на его лицо и залило глаза.
      — Убили! — хрипло заревел он, опускаясь на пол.
      Весь вечер Володю так и подмывало совершить какой-нибудь отчаянный поступок, но все не находилось для этого достаточно сильного толчка. Словно какая-то неведомая рука закручивала в нем тугую пружину нерассуждающей, мальчишеской отваги. Не хватало только толчка, после которого уже ничем бы невозможно было удержать бурное раскручивание этой пружины.
      Появление Капитона и мгновенно возникшая с этим появлением опасность для Васьки явились таким толчком. Пружина сработала безотказно: Володя схватил тарелку с кашей и метнул ее в голову Капитона.
      — Васька! — азартно воскликнул он. — Беги к дяде Васе!
      Тая визжала без передышки. Капитон что-то орал, отплевываясь белыми сгустками каши и призывая на помощь. Он все еще никак не мог сообразить, в какую же историю он влип, и только старался протереть хоть бы один глаз, чтобы увидать, что делается на белом свете. Сначала он испугался, решив, что кровь заливает лицо, но скоро он по вкусу определил, что это манная каша. Испуг прошел, и он все силился понять, откуда она свалилась.
      Он сидел на полу, ослепленный, и, отплевываясь кашей, ругался страшными словами. Вокруг бесновались и орали ребятишки, слышались возбужденные голоса взрослых. Потом вдруг раздался тяжелый глухой стук, что-то упало на пол и затем сразу стало тихо. Тишина наступила так внезапно, что Капитону показалось, будто он вдобавок еще и оглох.
      Он страшно испугался, неожиданно прозрел и сразу понял, отчего это все замолчали. Он и сам онемел на минуту. И было от чего.
      На полу около сундука, среди гипсовых осколков лежали деньги. Груда серых сторублевых бумажек, плотно сложенных для того, чтобы они пролезли в узкую щель копилки, была пересыпана блестками монеток. Денег было так много, что казалось просто невероятным, как они могли поместиться в одной, хотя и в очень большой гипсовой собаке.
      — Да тут малина! — снова воскликнул Капитон и, не поднимаясь с полу, потянулся к деньгам.
      — Грабют! — истошно завопил дядя. — Частную собственность нарушают. Зашибу!
      Он с размаху кинулся на груду денег, сел на них и торопливо начал подгребать их под себя вместе с гипсовыми осколками. А Капитон, хрипло рыча и завывая, проворно бегал на четвереньках вокруг, как большая жирная собака, и все норовил выхватить хоть одну сторублевку. В то же время он отмахивался от тетки, наседавшей на него с тылу с полотенцем в руках.
      Дядя отпихивал Капитона длинными ногами в огромных валенках и громовым своим голосом истошно орал:
      — Зашибу! Убери лапы!
      — Дура, — хрипел Капитон, все-таки дотянувшись до денег, — я тебе помогаю…
      И тут дядя изловчился и сунул валенком в жирную Капитонову морду. Зажимая разбитый нос, Капитон отлетел к двери.
      Пылая жаждой дать сдачи, он лежал у двери и собирался с силами. Но тут над ним, как грозная труба, прозвучал протяжный голос, которого он боялся больше всего на свете:
      — Да будет вам безобразничать-то, скудоумные!
      В комнате сразу стало так тихо, как бывает в классе, Когда туда входит учитель.
      На пороге стояла грозная старуха Елена Карповна.

      — Экие вы безобразные, — покачивая головой, продолжала она, — и до чего скудоумие-то вас довело…
      — Елена Карповна, уйди, — загудел дядя, стараясь сесть пошире, чтобы укрыть деньги. — Тут семейное дело совершается.
      — Замолчи! Какие семейные дела! В чужой дом со своим паскудным семейным делом залез! Ну, чего ты там поджимаешься на полу? Встань. А ты зачем тут? — обратилась она к Капитону.
      — Да так я, мимоходом, — захрипел Капитон, резво подаваясь к двери. — Мимоходом я. Слышу, вроде шумок, народ, значит, пошумливает…
      Он, не поднимаясь во весь рост, все ерзал, подбираясь к двери, и вдруг исчез, словно его здесь и не бывало. Это исчезновение так поразило дядю, что он сразу онемел и застыл в позе полного изумления и скорби. Володя подумал, что дядя сейчас похож на старый, замшелый памятник самому себе. Рядом стояла тетка и сморкалась в фартук, углубляя сходство с памятником: так она была похожа на вдову, которая пришла поплакать на старой могиле.
      — Я, голубчики, на все ваши безобразия долго глядела, — негромко продолжала Елена Карповна. — Да уж и не выдержала. Какую нечисть в таком доме развели!
      Она свысока оглядела всех своими темными глазами и спросила у Володи:
      — Ты что им позволяешь безобразничать? Поглядел бы на тебя дед твой и спросил: «Для того ли я тебе дом строил?»
      Порывисто дыша от возбуждения, Володя сообщил:
      — Тут у них деньги. Вот такая куча!
      — Ясно: где деньги, там и драка.
      — Собака разбилась, а в ней все сотняги, сотняги!
      — Да не ври ты, не ври, — завыла тетка. — Девчонка по копейке собирала, греха себе не чуяла.
      — Сами уроды и детей своих уродуете.
      — Главное, они Ваську запутать хотят, — пояснил Володя.
      — А ну, расскажи.
      Володя рассказал. Елена Карповна спросила:
      — Где он?
      — Его уже нет.
      — Как это нет?
      — А так. Убежал он. Капитон, вы сами знаете, какой.
      — Знаю я Капитошку. С Васькой он — воин. А так трус, каких мало.
      — Елена Карповна, — вдруг подал свой голос дядя, — давай с тобой по-доброму договоримся.
      — Сиди, асмодей, на ворованном да помалкивай, — сурово протрубила Еления.
      — Ах, зачем же так сурьезничать? Давайте по-суседски…
      — Ты уж не купить ли меня надумал?
      — Зачем такие слова? — Гурий поднялся и на всякий случай отошел подальше от суровой старухи. К его мягким стеганым брюкам, перепачканным раздавленным гипсом, плотно пристала пятирублевая бумажка, похожая на сизую заплату.
      Тетка сейчас же сорвала с себя фартук и начала торопливо складывать в него деньги.
      — А ты чего стоишь! — крикнула она на Таю. — Помогай.
      — Зачем такие слова? — проговорил Гурий. — Ну, ладно, открылись тут у меня кое-какие деньжонки. Частная, значит, собственность. А если у тебя поискать? Побольше найдется, я думаю. Да поценнее.
      — Что ты мелешь! Какие у меня деньги?
      — Зачем деньги? У тебя другая собственность. Всякие ценные вещички скупаешь, да все прячешь, все прячешь. Накапливаешь. Одинаково мы с тобой безобразные. Так что красотой-то своей не выхваляйся.
      Наступила тишина. Темное лицо Елены Карповны сморщилось, будто она раскусила кислую ягоду. Володе показалось невероятным, что дядя, который никого так не боялся, как своей соседки, вдруг перестал ее бояться и даже сказал ей что-то такое, отчего она сразу сморщилась.
      А что он сказал? В каком преступлении уличил ее? И тут ему вспомнилась темная комната, отгороженная от всех глухими ставнями. И там в пыли, среди нафталинного запаха томится белый лебедь. Он рвется ввысь и никак не может взлететь. А сколько красивых вещей спрятано там еще!
      И дядя не побоялся сказать об этом. Верно: сказал он, когда самого прижали. С перепугу. Но все же сказал.
      А вот Володя смолчал.
      Наконец Еления пришла в себя и твердо проговорила!
      — С тобою. Гурий, я об этом говорить не намерена. Ничего ты не поймешь все равно. И на одну доску с тобой не стану. У меня ворованной пылинки не найдешь. Да что я говорю-то с тобой…
      Она, по-прежнему грозная и величественная, наступала на дядю, но он твердо стоял перед ней и гулко, словно бил в большой барабан, смеялся:
      — Гу-гу-гу-гу…
      — И не ответчица я перед тобой. Перед таким!
      — Верно! — продолжая смеяться, восхищенно воскликнул дядя. — Все верно говоришь. Грешник перед грешником не ответчик. Грешников бог судит.
      — Да что ты взвеселился-то не по-веселому?
      — Ты кто? — грохотал дядя. — Я, ладно, вор, а ты кто?
      — Сказала я тебе: не замахивайся!
      Но дядя вдруг на весь дом возгласил:
      — Паучиха ты, вот кто!
      — Не дури, Гурий. Не дури!
      — А, не любишь… Паучиха!
      Володе показалось, что сейчас они сделались очень похожими, эти совершенно разные люди. В самом деле, оба они большие, горластые пугают друг друга сердитыми словами, но почему-то никому не страшно, а, скорее всего, смешно. Еления гудит, как в трубу, а дядя бухает в барабан. Смешно и потому, наверное, не страшно.
      Отряхивая деньги от гипсовой пыли, тетка проныла:
      — Ох, да замолчали бы вы… Народ, гляди-ка, набежит.
      Тая кидала в подол мелкие денежки, словно ягодки, и, поглядывая на расшумевшихся взрослых, украдкой посмеивалась. Володя подумал, что она над ним смеется, и тогда он решил показать ей, что он тут никого не боится, и, как мог громче, крикнул:
      — Замолчите вы все сейчас же! Все дяде Васе расскажу.
      Он совсем и не собирался кричать на взрослых, но как-то все получилось само собой. И он не ожидал, что сразу наступит тишина, что Тая перестанет смеяться и взглянет на него с уважением, а тетка так пронзительно ахнет, будто ей прищемили дверью ногу.
      Тяжело дыша, Елена Карповна отступила к двери, словно ее больше всех испугала Володина угроза, и прошептала на всю комнату:
      — Лебеденочек! — но тут же снова выпрямилась и по-прежнему грозно прогудела, указывая на Володю: — Вот перед кем я в ответе!
      Володя растерялся: почему она считает его самым главным и почему все здесь вдруг послушались его и примолкли? Может быть, они испугались дяди Васи? Но ведь никто не знает, кто это дядя Вася.
      А Еления повторила:
      — Перед тобой, Володимир, отвечу за все. Как твой дед наказывал, так и отвечу.
      Дядя снова сел на сундук и проворчал:
      — Ясно, он всего дедова имения наследник.
      — Ты даже не понял, Гурий, какие верные слова ты сейчас сказал, — прогудела Еления. — Он — наследник. И Васька наследник. И вот, — она указала на Таю, — тоже наследница.
      — Эх ты, куда отпрыгнула, — засмеялся дядя, — слыхали мы эдакие-то слова на агитпункте.
      — Разве тебя агитпунктом прошибешь?
      — Это наследство умственное, как вроде царство небесное.
      — Ах, да все равно тебе не понять!
      — Где там, мы люди серые…
      — Не ломайся. От Капитошки научился. А ты пойми, я все свое собранное им оставлю. Пусть владеют. А ты что оставишь?
      И снова Володя не выдержал и вставил свое слово:
      — Нам сейчас надо, а не потом. А вы все в темницу свою прячете. Зачем?
      — Вот вопрос! — так и взвился дядя, стремительно срываясь с сундука. — Молодец, племянник! Давай ее, давай!
      — А ты бы не подскакивал, Гурий, — посоветовала Еления и, глядя на Володю, невесело закончила: — Сказала — отвечу, придет время, ничего не утаю.
      Наверное, время, которое наметила она для ответа, еще не пришло, потому что она повернулась и тихо пошла к Двери. Но не успела Еления Карповна открыть ее, как в прихожей послышались уверенные шаги, голоса и прозвучал чей-то короткий, открытый смех. Этот смех сразу успокоил Володю, но все остальные вдруг притихли и со страхом оглянулись на дверь.