Возвращаясь после репетиции домой, Васька говорил Володе:
      — Я теперь знаю, что буду делать, когда вырасту. Я в актеры пойду. Или в цирк. Тоже здорово!
      Володя все эти дни с удивлением посматривает на Ваську. Все, что он делал и говорил, было совсем не похоже на его слова и поступки. Будто и не Васька это, а другой кто-то! Он вроде красивый стал и даже не такой уж отчаянно рыжий. Или это оттого, что сейчас лицо у него раскраснелось, волосы кажутся не такими красными. И все в классе заметили, как изменился Васька за последнее время.
      Володя спросил:
      — На актера, знаешь, сколько учиться надо? Ого!
      — Выучусь! — азартно пообещал Васька.
      — Терпенья не хватит.
      — У меня-то?
      — Сорвешься.
      — Вот увидишь!
      — А до этого не учился.
      — На фиг мне это было, — отмахнулся Васька и сейчас же поправился: — Не хотел и не учился.
      — А батька что говорит?
      — Плевал я на него!
      — А помнишь, он говорил? «Выучу, сказал, Ваську за четыре года, и хватит». А дядька ему сказал: «Правильно, выше родителей прыгнуть хотят, шибко грамотные…» Помнишь?
      Васька вдруг остановился и, прижав локтем портфель, вытащил из рукавов свои руки. Потрясая перед самым Володиным носом крепко сжатыми, покрасневшими от мороза кулаками, он угрожающе проговорил:
      — Они все и с дядькой твоим вот где у меня!
      Тяжелый портфель выскользнул из-под локтя и упал в снег, но Васька не заметил этого. Лицо его побледнело до того, что веснушки казались темными, как брызги коричневой краски на стене. Он злобно щурил глаза и все потрясал своими кулаками.
      — Вот они где!..
      Володя притих. Ему показалось, что вот сейчас перед ним распахнется дверь и он проникнет в тайну, которую так старательно скрывали от него. Сейчас он узнает все, и жизнь его сразу сделается полнее и увлекательнее. У него замерло сердце от ожидания.
      Но Васька что-то не особенно спешил открывать таинственную дверь. Тогда Володя, задыхаясь от волнения, спросил:
      — А они что?
      — Ничего, — все еще угрожающе сказал Васька.
      Приоткрытая было дверь снова захлопнулась, щелкнув Володю по носу.
      — Не доверяешь, значит.
      — Доверяют только дураки, — рассудительно ответил Васька хриплым голосом Капитона.
      Он поднял портфель и, обняв его, поглубже засунул в рукава озябшие руки.
      И вдруг тайна открылась сама и оказалась такой огромной, такой страшной, что Володя не сразу сообразил, что надо сделать, чтобы выручить Ваську из беды. Он сразу забыл и свою обиду, и нелепые Васькины выходки; в силу вступил могучий закон: товарищ в беде — выручай!
      Но это пришло позже, когда Володя стоял один посреди улицы и смотрел, как в морозном вечернем тумане исчезает, удаляясь, Васькина сгорбленная фигура.
      А до этого, когда они возвращались после репетиции домой, Володя меньше всего думал о дружбе. И никогда он и не считал Ваську своим другом. Не было друзей у Васьки.
      Володя шел впереди, всем видом стараясь подчеркнуть свое презрение и к Ваське, и к его тайне. Да скорей всего и тайны-то никакой нет. Все это Васька выдумал. И не стоит себе голову забивать всякой ерундой. Небось, уроки учить бежит к Володе: «Выручай, Вовка!» А сейчас тащится сзади и только носом хлюпает. Боится, наверное, что никто теперь не поможет ему готовить уроки.
      Но Васька, по-видимому, ничего такого не испытывал, никаких угрызений совести, потому что он вдруг заговорил как ни в чем не бывало:
      — Слушай, Вовка, а теперь бродячих актеров нет? Я в кино видел. Понимаешь нет: собираются актеры — и пошли через всю землю. Как цыгане.
      Володя и сам не знал, есть ли такие актеры. Скорей всего, нет. Он так и сказал Ваське.
      — Жаль, — вздохнул Васька. — А то бы я сбежал от Капитона к бродячим актерам. Они всех принимали. И меня бы взяли. Я на все дела ловкий. Верно, жизнь у них хреновая, да я терпелив.

      Они уже подходили к Васькину дому, как вдруг калитка распахнулась и оттуда вышел молодой человек в коричневом пальто и новых валенках. Он спросил очень веселым голосом:
      — А который тут мой тезка Василий?
      Он стоял красивый, смеющийся, можно было подумать, что Васька ему понадобился для какого-то очень веселого дела. Но сам Васька, по-видимому, так не думал, потому что с ответом не спешил.
      — Ладно, — продолжал молодой человек, — я, ребята, сейчас сам все узнаю. Вот этот рыжик и есть Васька. Угадал? А ты Володя. Верно? А меня зовут Василий Андреевич, тезка, значит, тебе. Пошли, Василий. Я к тебе в гости пришел.
      Он, будто сам встречал дорогих гостей, пошире распахнул калитку:
      — Заходи, Василий.
      Васька покорно шагнул во двор. Молодой человек последовал за ним, не обратив на Володю никакого внимания.
      На крыльце стояла Муза Демьяновна — Васькина мачеха. Она куталась в пуховый платок и, зажимая рот, беззвучно плакала, вздрагивая жирными плечами. Увидав Ваську, она вдруг громко, на всю улицу завыла:
      — Вот он идет, бандюга, отца-матери погубитель!
      Но Василий Андреевич строго посоветовал:
      — Шли бы вы домой, гражданка, простудитесь. Живо, живо. Нечего тут.
      Продолжая завывать, но уже потише, Муза скрылась в сенях. Василий Андреевич опять сделался веселым.
      — Пошли, тезка, показывай свой склад.
      — Какой еще склад? — хмуро спросил Васька, поглядывая на забор.
      Заметив это, Василий Андреевич сообщил:
      — А я, между прочим, мастер спорта.
      — А мне-то что?
      — Это я тебе сказал на тот случай, если ты меня на соревнование вызовешь по прыжкам через забор. От меня не уйдешь. Учти.
      — Да где я вам склад возьму?
      — Я так и знал, что верить тебе нельзя.
      — Никто и не просит…
      — Тогда я сам тебе что-то покажу. А ты почему без варежек бегаешь?
      — Потерял я варежки.
      — Другие купить надо.
      — На меня не напасешься.
      — Давно потерял?
      — Не помню.
      — С месяц или больше?
      — Еще до каникул. Перед Новым годом. На елку ходил. Одну потерял, а другая и так совсем рваная была. Закинул я ее.
      Василий Андреевич задумчиво сказал:
      — До Нового, значит, года. Дай-ка подержу твой портфель, а то ты совсем руки отморозишь.
      Но увидев, что Васька все еще о чем-то раздумывает и топчется на месте, он приказал:
      — Пошли, пошли.
      И, крепко положив руку на Васькино плечо, повел его к заваленному снегом старому дровянику.
      Все это было так необыкновенно, что Володя просто не мог остаться на месте. Он осторожно двинулся вслед, замирая от страха, что его заметят и прогонят и он не увидит самого главного. Он был очень рад тому, что в дровянике оказалось темно.
      Выглянув из-за поленницы, Володя увидел в углу какое-то черное пятно. Приглядевшись, он понял, что это люк, ведущий в подполье. Крышка была открыта. Из подполья пахло керосином.
      Василий Андреевич отпустил Васькино плечо и достал из кармана электрический фонарик. Вспыхнул свет. Голубой луч осветил подземелье. Стало видно какие-то ящики и части машин, густо смазанные желтым машинным маслом.
      — Вот тебе и склад, — сказал Василий Андреевич.
      Васька ничего не ответил.
      — Чья работа?
      — Моя, — вздохнул Васька.
      — Не ври, не ври…
      — Зачем мне врать?
      — Вот и я думаю, зачем тебе врать.
      — Я не вру.
      — Ты учти, я ведь все знаю. Мне твою честность проверить охота.
      — Чего меня проверять. Я один виноват.
      — Врешь. Одному такого ящика не поднять.
      — А зачем его поднимать? Я по отдельности все натаскивал.
      — По отдельности можно, — согласился Василий Андреевич, — если каждую ночь таскать.
      — Почти каждую, — хмуро подтвердил Васька.
      Василий Андреевич погасил фонарик. Снова спросил:
      — По такому морозу и без варежек?
      — А я закаленный.
      — Это сразу видно. Врать ты закаленный.
      Наверное, поняв, что совсем заврался, Васька замолчал и только чаще захлюпал носом.
      — Врать ты умеешь, но еще плохо. Настоящие воры, знаешь, как врут? Так врут, что даже сами себе верят. А ты вот врешь, а я тебе не верю. Будешь правду говорить?
      — Нечего мне говорить.
      Тут даже Володя не выдержал и крикнул из-за поленницы:
      — Ворюга!
      Василий Андреевич мгновенно зажег фонарик.
      — О! А ты зачем здесь? Вот ловкач! — с восхищением воскликнул он. — Даже я ничего не заметил. Иди сюда. Слово держать умеешь?
      — А то!
      — Все, что здесь видел, никому. Понятно?
      — Понятно!
      — Смотри, я на тебя надеюсь. Вот его портфель. Подержи пока у себя. И запомни: Васька — не вор. Ты это брось. А теперь беги домой.
      Стоя у ворот своего дома, Володя увидел, как немного погодя мимо него прошли Василий Андреевич и Васька. Сняв свои кожаные перчатки, Василий Андреевич протянул их Ваське:
      — Держи.
      — Обойдусь.
      — Я что сказал!
      — А вы как же?
      — У меня карманы теплые.
      Бросив оба портфеля у калитки, Володя, на бегу срывая свои варежки, закричал;
      — Васька, мои возьми! У меня дома еще есть, у печки сохнут.
      Василий Андреевич строго спросил:
      — Опять ты здесь? А вы, случайно, не вместе это дело провернули?
      — Нет, уж вы его сюда не путайте, — вдруг горячо заговорил Васька. — Один я все сделал. Вовка ничего не знал. И никто не знает.
      — Это мы еще посмотрим. Пошли.

      В доме стояла такая тишина, что даже из прихожей было слышно, как в дядиной комнате постукивают ходики. Ваоныч уехал на целый месяц куда-то на завод, а Елена Карповна и дядя еще не вернулись с работы. Дома сидела одна тетка, но и она дремала, прислонившись толстой спиной к горячей печи. В это время она всегда, управившись с домашними делами, грела у печки спину и широко, во весь рот, зевала. Зевнет, зажмурившись, перекрестит рот и снова задремлет.
      Но сейчас эта обычная тишина почему-то показалась Володе такой гнетущей, словно он остался один во всем доме.
      Он в своей комнате застал Таю. Она сидела на сундуке. Рядом с ней стояла ее большая гипсовая собака-копилка. На широкой собачьей морде были грубо намалеваны человечьи глаза с толстыми ресницами и густые черные брови. Одна бровь выше другой, отчего казалось, что собака чего-то не понимает.
      Вздыхая и всхлипывая. Тая завязывала на собачьей шее большой желтый бант. Вытирая концами ленты глаза, она сообщила:
      — У отца на складе запасные части разворовали.
      — Кто тебе сказал? — закричал Володя, но тут же понял, что он чуть не проговорился.
      Он сразу вспомнил таинственные посещения неизвестных людей, секретные переговоры, в которых как-то был замешан и Васька. Он подумал, что, наверное, все это имеет отношение к Васькиному складу.
      — А ты чего испугался? — спросила Тая.
      Не зная, что ей ответить, Володя начал кричать:
      — А ты чего тут расселась! Уходи домой, я уроки готовить буду!
      Тая, вытянув шею и сделав глаза такие же удивленные, как у собаки, зашептала:
      — Говорят, целую автомашину можно собрать из наворованных частей. Вот ты кричишь, а ничего не знаешь.
      — Кто ничего не знает? Я? — сказал Володя и, вдруг подумав, что Тая знает все, чего ему не полагается говорить, спросил:
      — Кто тебе сказал?
      Тая всхлипнула и вытерла нос желтой лентой. Собака удивленно смотрела на Володю своими человечьими глазами, будто спрашивала: «Как же это ты ничего не знаешь?»
      Он хотел рассердиться, но Тая продолжала шептать:
      — Никто мне не сказал. Я сама все слыхала. Ты послушай… К нам приходили переодетые сыщики… Чесслово. Четыре сыщика.
      — А ты почему знаешь, что они сыщики? — тоже шепотом спросил Володя.
      — Знаю. Они все обыскивали, в сундуке и везде. Маму спрашивали, где папка деньги прячет.
      Когда Тая услыхала про деньги, она сказала:
      — Деньги в этой собаке, но это мои деньги, а не папины, и я их никому не отдам.
      Один из обыскивающих поднял собаку и потряс ее. Загремели деньги. Он засмеялся:
      — Ого, какая тяжелая! Тут, наверное, миллион. Возьми свою собаку, девочка, и беги к соседям. Посиди пока там.
      Рассказав все это, Тая вздохнула:
      — Вот я и сижу.
      — А они ушли?
      — Не знаю. Они мне не велели приходить, пока не позовут.
      Девчонка и есть девчонка. Пока не позовут. Позовут, как же, дожидайся. Так и просидела бы всю ночь.
      Нет, Володя бы ни за что не ушел.
      — Сиди тут, — сказал он, — я сейчас. Все узнаю.
      Он вошел в прихожую и, открыв дверь, заглянул к дяде. В большой комнате, всегда жарко натопленной и чистой, сейчас было прохладно и неубрано. Все вещи были сдвинуты со своих мест, как во время предпраздничной уборки.
      Тетка Александра Яновна поливала пальму и своим липким голосом лениво шептала Музе — Васькиной мачехе:
      — А не мне жалуйся — я все одно не помогу. Господу поклонись. Он милостив.
      Васькина мачеха всхлипывала, вздрагивала жирными плечами.
      Увидав Володю, спросила:
      — Что они там у нас нашли, под сараем?
      — Не знаю я.
      — О, господи! Там милиционер стоит. Я говорю, дозвольте дров набрать, так он мне накидал поленьев издали. А потом, смотрю, ушел. Я смотрю, а там уже печать на подполье.
      — Печать! — воскликнула тетка, и вдруг банка в ее руках задрожала, и вода пролилась на пол.
      — И Капитона где-то нет, — продолжала всхлипывать Муза. — Наделал Васька шуму. Осрамил среди людей. Ну, пусть только появится. Пусть появится.
      — Что ты с него возьмешь, — прошелестела тетка, — если он у тебя некрещеный.
      — Так если бы он был мой. Мною роженный.
      — Господь-то с тебя спросит. Что это ты, спросит он, раба ленивая, младенческую душу загубила, разбойника мне возрастила? И в ад тебя, в гиену… К нечистому в судомойки.
      — Я тоже некрещеный, — вызывающе сказал Володя.
      Трясущимися руками, вытирая банку, тетка ответила:
      — Мамаша у него коммунистка. У ней своя вера. А ты ни туда ни сюда. Вот за то и наказывает господь… За то и казнит…
      И вдруг она взвыла так, будто кто-то невидимый ударил ее пониже спины. Володе так и показалось, что ее ударили, потому что она неожиданно дернулась и подскочила к Музе. Стеклянная банка выпала из ее дрожащих рук и разбилась. Прыгая на осколках, тетка завывала, выкрикивая:
      — Молись, окаянная твоя душа! Молись, вылезай из дерьма…
      Бледное ее лицо, заблестевшее от обильного пота, дрожало, и все на нем: и брови, и глаза, и губы — лихорадочно дергалось, словно стремилось сорваться со своих мест.
      Она наскакивала на ошалевшую Музу и, как слепая, хваталась за что попало. Осколки трещали под ее ногами.
      — Гляди на нее, господи, гляди на сукину внучку, блудодейку!.. Отворяю ворота лона Христова, гоню заблудшую овцу… Господи, прими ее, поганую…
      Так, мешая молитву с руганью, тетка загоняла Музу в какие-то ворота, а перепуганная Муза мелко крестилась и взвизгивала:
      — Ой, да что ты! Ой, господи…
      Все это было немного страшновато, но зато здорово смешно. Две толстые растрепанные бабы, пыхтя и повизгивая, возились перед иконой. Исхудавший, наверное давно не кормленный бог, грозно поглядывал на них из-под потолка. Подняв два пальца, он словно бы подначивал свою хозяйку:
      — Так ее, валяй! Всыпь ей как следует!
      Володя смеялся, стоя на всякий случай около двери. Вдруг около него появилась Тая.
      — Что ты смеешься-то! — закричала она и деловито приказала: — Неси холодной воды скорее.
      Когда Володя принес из сеней ковш ледяной воды, тетка, закрыв глаза, лежала на полу. Толстое тело ее мелко дрожало. Тая держала ее голову у себя на коленях. Она велела Володе намочить полотенце и вытерла потное лицо матери.
      — Ничего тут смешного нет, — хмуро сказала она, — к ней бог приходил, если хочешь знать.
      — Ой, господи, — испуганно взвизгнула Муза.
      А Володя сказал:
      — Никто сюда не приходил. Врешь ты все. Никакого бога нет…
      В это время тетка открыла глаза и заплакала. Она мелко дрожала и плакала, злобно причитая хриплым голосом:
      — Господи, да что же ты смотришь-то? Разрази их, идолов… господи…
      Она поднялась и, усаживаясь на стул, продолжала кричать, подбивая своего бога на какие-то мелкие пакости. На нее противно было смотреть, так она орала и тряслась на своем стуле. Володя сказал:
      — Дураки вы все…
      Но в это время сильно хлопнула входная дверь.
      — Ой, ктой-то это? — взвизгнула Муза.
      — Ага! — злорадно захрипела тетка. — Боитесь…
      Все примолкли. Входная дверь хлопнула, но никто не вошел. В коридоре и в прихожей было по-прежнему тихо.

      Вначале Васька не замечал холода, но когда начало темнеть и морозный туман, обволакивая дома, пополз по улицам, он начал подрагивать.
      Заметив это, Василий Андреевич скомандовал:
      — Побежали! Кто скорее?
      Васька побежал ленивой рысцой, а Василий Андреевич, работая локтями, как на беговой дорожке, вырвался вперед. Тогда Васька раззадорился и, желая показать свою резвость, тоже поднажал и перегнал своего провожатого. Бегал Васька отлично, но скоро понял, что соперник у него тоже бегун не из последних, и потому старался изо всех сил. Словом, когда входили в коридор милиции, оба так тяжело дышали, что дежурный милиционер спросил:
      — Удирал, товарищ старший лейтенант?
      Вытирая лицо платком, Василий Андреевич весело ответил:
      — Едва догнал.
      — Но? — удивился дежурный. — Смотри, какой бойкий шпингалет…
      Милиционер был маленький, пожилой, черноусый и, когда он удивлялся, на его лице все как-то лезло вверх — и густые космы бровей, и глаза, и усы. Ваське показалось, что даже шапка приподнимается и, покачиваясь, парит над головой.
      Василий Андреевич спросил:
      — В десятой есть кто-нибудь?
      — Один Павлушка.
      — Что-то он часто?
      — Второй раз за эту неделю, — доложил дежурный.
      — Ну, тебе не будет скучно, — обернувшись к Ваське, сказал Василий Андреевич. — Павлушка парень веселый…
      — Теперь дорогу узнал, сам является и прямо идет в десятую.
      — Рецидивист, — засмеялся Василий Андреевич, — по два привода в неделю.
      Следуя по коридору за Василием Андреевичем, Васька со страхом ожидал встречи с закоренелым преступником, отчаянным Павлушкой, который совершает по два преступления в неделю и после чего сам нахально является в милицию.
      Не без опаски приблизился Васька к двери с цифрой десять. После пробежки по морозу лицо его пылало, а в груди вдруг стало так холодно, будто он на спор съел шесть порций мороженого.
      Дверь распахнулась, отчаянный Павлушка сидел на опрокинутом стуле. На его голове была надета старая милицейская фуражка. Увидав лейтенанта, он закричал:
      — Ту-ту! Раздавлю! Ту-ту-ту!..
      — Вот тебе товарищ, — сказал Василий Андреевич, подталкивая ошалевшего от неожиданности Ваську. — Он тут с тобой поиграет, а скоро, наверное, и бабушка придет.
      Васька возмущенно захлюпал носом. Здорово его разыграли: с трепетом ожидал попасть в компанию матерого бандита, а вместо этого подсовывают самого обыкновенного, ничем не замечательного мальчишку. Лет ему не больше пяти, он весь еще какой-то розовый, пухлый, вихрастый. Одет он в коричневый вельветовый костюмчик с белым воротничком. Чтобы ловчее было играть, он снял свои валенки и бегал в одних чулках.
      Упоминание о бабушке ничуть его не обрадовало.
      — А я не хочу, — жизнерадостно заявил он.
      — А нас с тобой и не спросят. Бабушка у тебя, сам знаешь, какая.
      Василий Андреевич поднял палец и вытаращил глаза, наверное, для того, чтобы подчеркнуть крутой характер бабушки, такой крутой, что даже он, лейтенант милиции, побаивается ее.
      Он ушел. Васька стоял у двери. Он уже понял, что попал в детскую комнату, и был убежден, что мера эта временная. Наверное, Василий Андреевич надеется на Васькино чистосердечное признание. Не знает он, чем пахнет это признание. Смертью оно пахнет, вот чем. Убьет его Капитон за это обязательно. Уж лучше пойти в колонию для малолетних. По крайней мере, жив останешься.
      А Павлик, весело глядя на него, спросил:
      — Ты тоже потерялся?
      Не поняв вопроса, Васька мрачно отвернулся, а Павлик продолжал:
      — Ты боишься, что тебя не найдут? Да?
      — Никто меня и не терял.
      — Сам пришел?
      — Ну, сам… а тебе что?
      Оглянувшись на дверь, Павлик заливисто засмеялся, подбежал к Ваське и потянул его за воротник. Васька присел на корточки, и Павлик сейчас же приник к его уху всей своей пухлой мордочкой. Теплая щека прильнула к Васькиной щеке, теплые губы зашевелились около уха, и Васька услыхал теплые слова:
      — Они думают, что я все теряюсь, а я и не теряюсь вовсе. Я сам прихожу.
      — От бабушки удираешь. Да?
      — Что ты? Нет. Бабушка от меня удирает!
      Павлик снова звонко засмеялся.
      Все это насторожило Ваську. Он отстранил от себя Павлика и поудобнее уселся против него на ковре. Нет, тут что-то не так. Этот парнишка не так прост. Он скорей всего наученный парнишка. Такие тоже соображают.
      — Врешь ты все, — мрачно перебил его Васька.
      — Да нет жа, — Павлик округлил глаза и снова потянулся к Васькиному уху, но тот отодвинулся.
      — Ты мне в ухо не нашептывай. Говори нормально.
      Все время посмеиваясь и поглядывая на дверь, Павлик начал рассказывать что-то про бабушку, про кино, про детский сад… Васька сразу ничего не мог понять, а когда разобрался, то восхищенно воскликнул:
      — Вот это бабка! Вот это сообразила! Значит, сама в кино, а тебя в милицию? Ловко!

      Дело обстояло так. В детском садике не хватало мест, а у Павлика, кроме папы и мамы, которые весь день работали, еще была бабушка. И все были уверены, что ребенок присмотрен и может подождать, пока выстроят еще один детский сад. Но почему-то никому и в голову не приходило, что ребенок за это время вырастет и пойдет в школу.
      Бабушка и в самом деле хорошо ухаживала за внуком. Он всегда ходил чистенький, вовремя накормленный и оттого очень жизнерадостный.
      В общем, бабушка любила своего внука, но это не означало, что любовь вытеснила все прочие радости жизни, доступные ее возрасту. Она посещала все агитпункты своего района и, если было время, прихватывала и соседние районы. Слушала все лекции и беседы, отлично знала все, что делается в странах народной демократии, разбиралась во всех происках поджигателей войны, была знакома с кибернетикой, с ракетной техникой и с лучшими способами выращивания кукурузы.
      Нечего и говорить, как обожала она кино.
      Этого последнего увлечения своей бабушки Павлик не разделял. В кино надо было сидеть спокойно, а он этого не умел. Больше пяти минут он не выдерживал. А так как характер у него был веселый, то он не мог сидеть в темноте и смотреть, как на экране что-то происходит без его участия. Он не выносил одиночества, ему требовалось общество.
      Но не все зрители разделяли эти его желания. Чаще всего они жаловались на него директору кино. И вдруг было объявлено, что зрители с маленькими детьми в зал не допускаются. Это был удар для бабушки. Она слегка поскандалила с билетершей и, ничего не добившись, вышла из кино и бессильно присела на скамеечку у чьих-то ворот.
      А Павлик между тем прогуливался по тротуару и забрел очень далеко от того места, где бабушка медленно приходила в себя. Когда, наконец, она начала соображать, что творится вокруг, то прежде всего хватилась внука.
      Павлика нигде не было.
      Она всполошилась. Бросилась в одну сторону, в Другую, добежала до угла, и тут она должна была прислониться к стенке и перевести дух. Ее внук сидел на руках у милиционера и пытался завладеть полосатой палочкой.
      Сгоряча бабушка бросилась к нему. Конечно, не очень-то стремительно она бросилась — не те годы, чтобы бросаться. Она думала, что бросается, когда, раскачиваясь из стороны в сторону, она двигалась вперед. А пока она раскачивалась, милиционер дошагал до своего отделения и скрылся там вместе с Павликом.
      К этому времени бабушка окончательно пришла в себя и поняла, что все получилось очень хорошо. Теперь вся милиция охраняет ее внука и несет за него полную ответственность. Она была городская, житейски грамотная бабушка. Она отлично разбиралась во всех гражданских правах и обязанностях.
      Сообразив все это, она отдохнула и спокойно пошла в кино. Когда окончился сеанс, она тут же из автомата позвонила в отделение милиции. Охая и причитая, она спросила, не попадался ли им мальчик в коричневой меховой шубке, подпоясанной красным пояском.
      — Такой уж он у нас непоседливый, такой вертолет, стоит на минутку отвернуться, как уже его и нет… Искали его, искали, все ноги оббили, спасибо, добрые люди надоумили…
      А Павлик отлично проводил время в детской комнате и ни за что не хотел уходить домой. Здесь ему все очень нравилось: и ковер на полу, и всевозможные игрушки, а главное, старая милицейская палочка.
      Как уж было сказано, человек он был очень жизнерадостный, считавший, что все на свете принадлежит ему. Дома это его мнение не всегда встречало поддержку, а здесь он оказался властелином всего, что только замечали его быстрые глаза. Захотел палочку — дали, потребовал милицейскую фуражку — где-то нашлась старая — дали. Об игрушках и говорить нечего. Вот это жизнь!
      Через несколько дней, когда Павлик с бабушкой очутился около кино, он не долго раздумывал. По знакомой дорожке добежал до постового милиционера, и тот, признав знакомого нарушителя порядка, отнес его в детскую комнату.
      В третий раз Павлик, не обнаружив постового на его постоянном месте, не растерялся, а сам, прямым ходом направился в отделение. Бабушка стояла за углом и напутственно помахивала рукой. Убедившись, что внук вошел в знакомую дверь, она поспешила в кино. А потом так и пошло. Раза два-три в месяц Павлик отправлялся в милицию, а бабушка в кино.
      Однажды дежурный сделал ей замечание.
      — Плохо наблюдаете за внуком, гражданка, — с официальной строгостью сказал он, — который раз теряете.
      У бабушки по румяному лицу пробежали многочисленные лучики морщинок, таких улыбчатых и светлых, словно весенние ручейки под солнцем. Она вдруг сделалась до того похожей на своего внука, что суровый начальник не выдержал. Он засмеялся и сказал вовсе уж не официально:
      — Да ну вас…
      — Вот так я сюда все хожу и хожу, — лепетал Павлик. — А бабушка все говорит: «Ну, я теперь за Павлика спокойна». А когда ты вошел, я подумал: медведь. А это у тебя такая шуба лохматая, как собака…
      И хотя Васька, занятый своими невеселыми мыслями, ничего не ответил, Павлик все продолжал что-то болтать и заливаться своим серебряным смехом.
      А тут, наверное, кончился сеанс в кино, и бабушка явилась за своим внуком. Сразу было видно, что пришла Павлушкина бабушка — она была такая же маленькая и очень разговорчивая.
      — Что это ты такой большой и потерялся? — спросила она у Васьки.
      — Он не потерялся, он по делу, — пояснил черноусый дежурный, стоя в дверях.
      — Смотри-ка, такой маленький и уж по делу? — опять удивилась она, рассматривая Ваську своими прищуренными веселыми глазками.
      — Родители у тебя есть?
      — Есть.
      — Смотри-ка. И учишься?
      Васька только шмыгнул носом и ничего не ответил. Подумаешь, все ей надо знать. Но бабушка продолжала свои расспросы.
      — В какой школе учишься-то, паренек?
      Узнав, в какой школе, она захотела узнать, как зовут учительницу. Тут уж Ваську прорвало:
      — А вам-то зачем это знать?
      — Да, пожалуй, и не говори. Я и сама знаю: учительницу твою зовут Мария Николаевна.
      — Это моя мама! — закричал Павлик. — Хочу к маме!
      Васька растерялся, а бабушка уже переключилась на внука.
      И, одевая его, она не переставала говорить:
      — Да ты хоть минутку постой. Только отвернешься, а его уж и след простыл. Детскую комнату, спасибо, при кино открыли, так он и оттуда убегает. Прямо беда. Пока сеанс высидишь, ну вся как есть переволнуешься.
      — Плохо у вас, видать, получается, — не без ехидства посочувствовал черноусый.
      — Это у вас в милиции плохо получается! — накинулась на него бабушка. — Ишь ты какой, усатый! Сами ребенка привадили, сами и отваживайте. А у меня так очень прекрасно все получается… Ну, всего вам хорошего… Павлик, дай дяде ручку.
      Но Павлик не дал дяде ручку. Глядя на дежурного блестящими глазами, он взял под козырек.
      — Ого, службу знает! — засмеялся черноусый и тоже взял под козырек.

      Ушла бабушка и увела своего веселого внука, а Васька остался дожидаться неизвестно чего. Они идут сейчас по улицам, не торопятся. Дома Павлушка, может быть, расскажет про мохнатую куртку, похожую на медведя. Расскажет и заливисто рассмеется. Что ему, любимому, согретому, накормленному? Ему хорошо. Вон даже милиционеры играют с ним. Милиционеры! О родителях уж и говорить нечего. Конечно, уж Мария Николаевна не разговаривает с ним своим строгим, школьным голосом.
      А Ваську кто-нибудь любит? Кому он дорог? Вот сидят, дожидается какого-то нового подвоха от своей мачехи-жизни. Сидит. Один. В детской комнате. На ковре. А на окнах решетки.
      Васька взял полосатую милицейскую палочку, и ему показалось, что она еще сохранила немножко тепла от пухлых ладоней Павлика. Это ребячье, домашнее тепло окончательно добило Ваську. Сразу вспомнилось все, что пришлось пережить и вытерпеть за один только день: доброжелательные взгляды девочек, первая в жизни пятерка, репетиция, где он понял, какой он сейчас нужный, какой не последний в школе человек. А потом вдруг появились мечты. Тоже впервые в жизни.