В своей комнате он забился в темный угол между спинкой маминой кровати и старым комодом. Здесь в стороне от жизни тихо стоял его конь и печально предавался воспоминаниям о бурно прожитой жизни. Совершенно необычная для лошадиного рода тигровая окраска напоминала о последнем безумном приключении.
      Володя провел рукой по остаткам седла и вздохнул: с прошлым было покончено навсегда. Отлетело на легких своих крыльях безмятежное детство; пришли сомнения И заботы.
      Рука его задержалась на том месте, где когда-то были уши. Конь залихватски изогнул гордую шею и блеснул стеклянным глазом. Напрасно. Никого уже этим не обманешь. Исчезла пламенная мальчишеская вера, а без веры какая же может быть жизнь? Какая же может быть игра?
      Как бы подтверждая это, Володя не вскочил на коня, не ринулся вперед, нет, он просто уселся на него, как на скамейку, свесив ноги в одну сторону. Ого, как, оказывается, он вырос: ноги не висят, как прежде, а просто стоят на полозьях, раскачиваясь на которых, он когда-то кидался в атаку и крушил врагов.
      Где они теперь, эти враги? Они тоже исчезли. Но вместо тех, существовавших только в пламенном воображении, но ясно видимых врагов, появились другие. Их не видно, но они живут, подкарауливая каждый твой шаг. И какие же они могущественные и неуловимые! Нет, атакой их не сломишь. Не пойдешь с боем против того, что вдруг ожило у тебя в голове, в сердце; против того, что еще даже не имеет названия.
      Эта боль, эта обида, необдуманно нанесенная нежнейшей на свете рукой матери, опаснее всякой другой боли и обиды. Такую рану не залечишь. Она может затянуться, зарасти, но и под шрамом будет напоминать о себе.
      Сидя на спине коня, Володя тихонько покачивался из стороны в сторону в такт своим невеселым и непривычным мыслям: «Почему ты не сказала мне первому, мама моя дорогая. Я бы все понял. Я бы не стал плакать и удерживать тебя. Мне просто очень обидно: все знают — и дядя, и Тая, и наверное, Еления знает. И даже Ваське, презираемому тобой человеку, даже ему все расскажут. А мне ты не сказала, не посоветовалась со мной. Ты хочешь уйти потихоньку, как будто мы играем в прятки, уйти, пока я стою, закрыв глаза и считаю: «Раз, два, три, четыре, пять — я иду искать». Открыл глаза и… никого нет! Ты так хочешь уехать? Знаешь, как это обидно? Даже сердце замирает. Значит, ты мне не веришь? И я начинаю тебе не верить. Как же нам теперь быть?»
      Когда мама пришла, Володя стоял у окна и смотрел на улицу сквозь синие просветы между белыми морозными папоротниками на стекле.
      У нее всегда не хватало времени, и она все делала на ходу; возвращаясь с работы, она забегала в магазины, покупала все, что надо, и только дома немного успокаивалась.
      — Володя! — позвала она, входя в первую, проходную комнату и кладя сумку на сундук. — Ты где?
      Не дождавшись ответа, она быстро вошла в спальню, на ходу снимая свое нарядное темно-вишневое пальто, которое Володя очень любит за то, что мама в нем была особенно красивой.
      — Ты что такой хмурый?
      Бросив на комод свою пушистую шапку и красные варежки, она теплыми губами поцеловала его лоб и щеку. Нет, температуры не было. Тогда начались поиски причин внешних.
      — Какие отметки?
      — Две четверки.
      Повесила пальто, убрала шапку и рукавички.
      — Что ты надулся? Обидел кто-нибудь?
      И она еще спрашивает!
      — Никто.
      Глядя в зеркало, она сняла прозрачную розовую блузку. Когда она причесывала волосы, ее смуглые плечи блестели, как два тугих мячика.
      — С кем поссорился?
      На этот вопрос Володя ничего не ответил, а она, продолжая причесываться, задумчиво разглядывала в зеркале свое румяное от мороза лицо. Все было так же, как всегда, но в то же время во всем, что она делала и говорила, появилось что-то новое, еще непонятное Володе.
      — Что же ты молчишь?
      Тогда он сам спросил:
      — Ты скоро уедешь?
      — Еще не знаю, — ответила мама, не отрывая от зеркала задумчивого взгляда.
      — Ты-то знаешь, — вздохнул Володя.
      — Еще не решено. Может быть, кого другого пошлют.
      — А все знают. Даже Васька. А я, как самый чужой, ничего не знаю…
      Мама засмеялась:
      — Ну, заплакал. Достань-ка мои туфлишки, что-то я устала сегодня.
      Пока Володя искал под кроватью мамины домашние туфли, она надела старый фланелевый халат и, закалывая его булавкой (пуговицу-то все некогда пришить), сказала:
      — А ты не всему верь, что услышишь. Еще не решено, посылать меня на эти курсы или не посылать. Охотников-то много. А ты уж и расстроился. А я считала: ты большой, без меня немножко поживешь…
      — Другим-то сказала.
      — Да никому я не говорила. С теткой посоветовалась, как тебя оставить, в случае если меня пошлют. Должна же я выяснить.
      — А со мной, значит, и посоветоваться нельзя.
      — Заворчал! Когда все решится определенно, будь спокоен, скажу. Иди-ка лучше включи плитку да накрывай на стол. И давай мы с тобой договоримся: ты мне Должен дать слово, что все будет хорошо. А как приеду, мы с тобой купим велосипед.
      — Велосипед надо купить сейчас. Весной их не бывает.
      — Хорошо. Приеду и купим.
      Володя включил плитку, поставил на нее чайник и поставил на стол две тарелки, положил ложки, нарезал хлеб. Мама принесла борщ. Обед им варила Александра Яновна, тетка. Мама все приготовляла с вечера, а утром тетка варила в своей огромной печке, без которой она не представляла себе жизнь. Никаких керосинок, а тем более электроплиток, она и знать не хотела.
      — Не торопись, — предупредила мама, — борщ — огневка.
      А сама ела торопливо, по-ребячьи вытягивая губы, чтобы не обжечься, и все равно обжигалась.

      Теперь уже все решено: мама едет в Москву. Она так и сказала, на секунду остановившись у порога:
      — Решение вынесено: еду я!
      Сказав, она засмеялась, подошла к столу, на ходу сняла свою пушистую шапку и вдруг заплакала.
      — И ничего тут с тобой не случится, — начала она убеждать сына, хотя он еще ни слова не успел сказать ей. — Александра Яновна тут за тобой присмотрит. Да ты и сам не маленький, всегда мне сумеешь написать. Уроки будет проверять Валерий Ионыч. Я с ним договорилась. Со всеми вопросами обращайся к нему. Подумаешь, один какой-то месяц…
      Она прятала лицо в пушистый мех, стараясь незаметно смахнуть слезы. Но Володя все видел.
      — Конечно, — сказал он и ушел в спальню.
      И в самом деле, зачем его уговаривать. Не маленький.
      И вот начались сборы. Мама должна была уехать сразу после зимних каникул. Она перестирала и перечинила все Володино белье, сложила его в комод в отдельный ящик, чтобы Володя сам мог взять то, что ему понадобится.
      И он привык к мысли, что мама уедет, и теперь ему это не казалось таким уж непереносимым горем, как он подумал вначале. Ничего особенного тут нет.
      Как-то, возвращаясь домой из школы, Володя сказал Венке Сороченко:
      — Ты ко мне заходи теперь в любое время. Сам себе хозяин. Что захочу, то и буду делать.
      Венка недоверчиво посмотрел на товарища:
      — А дядька? Он тебя, знаешь, как прижмет!
      — Говорю тебе: я — хозяин!
      — Над всем домом?
      — Над всем, — сказал Володя, но, вспомнив Елению, не так уж уверенно договорил: — Почти над всем. Ваоныча я уважаю.
      — Это само собой, — согласился Венка. — А дядьке не поддавайся. В случае чего поддержим.
      — Скажешь тоже! Да кто его боится-то?
      Еще не уехала мама, а Володя уже почувствовал себя самостоятельным, солидным человеком. Он не торопился домой, как прежде, шел не спеша, разговаривая с Венкой.
      Долго стояли у кино. Прочитали все афиши, изучили все фотографии, все обсудили не торопясь, основательно. Одна афиша привлекла их внимание: красивая девушка в красном платье, название — «Возраст любви», внизу приписка черной краской: «Дети до 16-ти лет не допуск.». Это уж обязательно, если про любовь, то ребятам нельзя.
      — Наплевать, — равнодушно сказал Венка и отвернулся.
      И Володя, тоже отвернувшись, согласился:
      — Конечно.
      — А про что, как думаешь?
      — Известно, про любовь.
      — А почему нам нельзя?
      Володя нахмурился и осуждающе объяснил:
      — Наверное, боятся, что мы сделаемся любовниками.
      — Очень нам это надо!
      Задумались. Смуглая красавица, глядя на них, загадочно улыбалась. Володя вздохнул:
      — Когда вырастем, все равно сделаемся.
      И Венка тоже вздохнул:
      — Придется. Все делаются когда-нибудь.
      — А как это?
      — Потом узнаем.
      — Стыдно, наверное.
      — Конечно.
      Расставшись с приятелем, Володя медленно брел по улице, размышляя о всех неудобствах, которые причиняет любовь и взрослым и детям.
      Решил спросить у мамы, но ее не оказалось дома, а потом забыл, и только покончив с уроками, вдруг вспомнил разговор у афиши.
      Укладывая книги в портфель, Володя посмотрел на маму. Сидя у противоположного конца стола, она что-то шила.
      — Что это значит: любовник? — спросил Володя.
      Мама подняла голову. Ее глаза, и без того круглые, — сделались еще круглее. Она хотела улыбнуться — Володя это заметил, — но сдержалась и строго спросила:
      — Это еще откуда?
      — Это из кино. «Возраст любви».
      — Ты ходил в кино?
      — До шестнадцати лет не пускают.
      — Вот будет тебе шестнадцать, все и узнаешь.
      — А ты все узнала?
      — Знаешь, что? Давай-ка прекратим эти разговоры.
      Уложив книги в портфель, Володя долго щелкал замками и все что-то обдумывал. А потом спросил:
      — А ты была любовницей?
      Положив на стол свое шитье, мама очень строго приказала:
      — Марш в постель!
      Вот всегда так: что ни спроси, ответ один — еще не дорос.
      Пришлось спросить у Васьки. Этот всегда все знает.
      Он сказал, что картину эту — «Возраст любви» — он видел еще в прошлом году.
      — Про любовь, одна муть.
      — А что там?
      — Ну, чего? Танцуют, целуются.
      — И охота им…
      — Говорю, муть. Смотреть противно.
      — И мне противно, когда целуются. Все смотрят, а они…
      — Я в это время всегда свистаю.
      — Свищу, — поправил Володя.
      — Все равно. Я свищу.
      Рядом, приплясывая, бежала Тая. Она не умела ходить спокойно, а всегда подпрыгивала и приплясывала, потряхивая тонкими косичками и своим серым пуховым колпачком. Она презрительно сказала:
      — Ничего вы оба не понимаете про любовь.
      — Ты много понимаешь!
      — Побольше твоего. Мы когда в деревне жили, какие есть картины, я все перевидела.
      Васька свысока поглядел на нее и, желая показать, что не она, а он тут самый старший и опытный, сказал:
      — То, что ты видела, я уж давно позабыл. А ну, отойди на пушечный выстрел, а то как дам…
      Васька уже несколько раз терял варежки, и теперь ему приходилось прятать в рукава свои красные от мороза руки. И портфель он поэтому носил в обнимку, прижимая его к груди. Для того чтобы выполнить свою угрозу, ему пришлось бы вытащить руки на мороз. Поэтому Тая не очень-то испугалась.
      — Подумаешь, воображуля!
      И пошла вперед, потрясывая тоненькими косичками.
      Вот тут-то Володя и узнал все, что его интересовало: и что такое любовники, и что они делают, и для чего. Уж Васька, будьте спокойны, все выложил, ничего не утаил. Наговорил столько, что Володя сразу понял, почему взрослые держат в тайне все, что относится к любви.
      И если только Васька по своему обыкновению не привирает, то теперь понятно, почему, говоря о любви, даже девчонки, которые еще сами ничего не понимают, понижают голос и хихикают, будто их кто щекочет.
      Но все же Володя не сразу поверил:
      — Врешь ты все!
      — Это я тебе еще не все сказал.
      — А я вот у Марии Николаевны спрошу.
      — Так она тебе и сказала! Она и сама-то…

      Во время зимних каникул всем классом два раза побывали в театрах. В драматическом и оперном. А потом Дворец культуры судостроительного комбината пригласил в гости всех ребят своего района. Перед гостями выступили детские кружки — драматический и балетный.
      И, конечно, после этого весь класс дружно заболел театром. О девчонках и говорить нечего — они и без того все воображали себя артистками и балеринами. Просто противно было смотреть, как они ломаются и закатывают глаза. Ну, а сейчас у них только и разговоров, что о театре. И все по очереди отводят в уголок Милочку Инаеву и о чем-то шепчутся, советуются.
      А сейчас мальчишки и те не устояли.
      Оказалось, что все как-то связаны с театром.
      Павлик Вершинин своим певучим, девчоночьим голосом сообщил:
      — А у меня брат в театре электриком работает. Я, когда захочу, к нему хожу. Он на самом верху сидит. Видали, где все прожекторы? Вот он там и сидит. Там у него здорово! Есть прожектор, называется «пушка». А еще бывает «пистолет»…
      Володя рассказал про Елению:
      — Дают ей простой мешок, она его так раскрасит, что смотришь и думаешь: золотая вышивка. А один раз из простой рогожи ковер сделала. Никто не верит даже, что рогожа.
      О Милочке и говорить нечего — в театре она свой человек. И она знает такие театральные слова, которых не знает ни один человек в классе: «Разводка. Ремарка. Пауза…» И уже совсем чудесные слова: «Вошла в образ…»
      Нечего и говорить, что любимыми книгами в классе сделались пьесы. В класс натащили много всяких сборников и журналов с пьесами. Особенным успехом пользовалась какая-то драма без названия, так как первые и последние страницы были оторваны. Но все равно эта пьеса понравилась всем, а особенно мальчишкам. Тут было все, что надо для отважных, готовых на все сердец: отчаянные сражения, схватки разбойников с полицией в горах на краю пропасти. Зря, конечно, неизвестный автор приплел сюда любовь и этим испортил все дело. Атаман пошел на свидание, тут его и схватили. Очень ему надо было влюбляться.
      Девчонки закатывали глаза и говорили такими ненормальными голосами, словно у них к зубам приклеились ириски:
      — Ах, много вы понимаете…
      И, обнявшись, уходили шептаться.
      Как и всегда, Васька Рыжий держался в стороне и не принимал никакого участия в общих разговорах. Но тут и его прорвало:
      — А мой батька в опере участвовал.
      — Так он же хрипатый, — закричал Володя.
      — Ну и что?
      Милочка строго посмотрела на Ваську и со знанием дела спросила:
      — Хорошо. Какая эта опера?
      — Про черта.
      Васька вытаращил глаза, указательными пальцами растянул рот и зарычал. Все засмеялись, а он вдруг спросил:
      — Такую оперу знаешь, «Демон»?
      — Конечно, — ответила Милочка. — Кто же этого не знает?
      — Там еще одного убивают…
      — Князя Гудала.
      — Его мертвое тело приносят невесте. Вот батька его и представлял.
      — Князя? Ни за что не поверю!
      — Да не князя, а, говорю, его мертвое тело. Живого другой представлял. Артист. На батьку очень похожий: такой же мордан. Вот он батьку и нанял. «Я, говорит, не могу долго лежать не дыша. Я щекотки, говорит, боюсь и не выдерживаю, когда на мое убитое тело невеста со всего размаха кидается. Я вздрагиваю, и тогда из меня не тело получается, а черт те знает что…» Он по пятерке батьке выплачивал за каждый раз.
      Над Васькой посмеялись, и все решили, что он врет, а он сморщил нос и спросил:
      — Дураки. Кто же задарма врет?
      — А тебе бы все за деньги?
      — За деньги каждый соврет, — рассудительно заметил Васька. — Врут всегда за деньги или для выгоды. А даром только правду говорят.
      Но все равно ему никто не поверил.
      Словом, целую неделю после каникул в классе стоял такой гомон, какой поднимают воробьи, собираясь напасть на ворону. Мальчишки распределяли роли из разбойничьей пьесы, при этом они все отчаянно размахивали руками и прыгали по партам.
      Володя сразу объявил, что он будет атаманом. Против этого никто не возражал. Но когда он сказал, что никаких свиданий и вообще любовных сцен он не допустит, то все Девочки подняли такой крик, что пришлось их всех принять в разбойники.

      И вдруг Мария Николаевна объявила, что по желанию всего класса будет поставлена настоящая пьеса.
      Конечно, все пришли в неописуемый восторг, и все сейчас же захлопали в ладоши, а Володя вскочил с места и закричал:
      — Ура!
      Мария Николаевна велела ему выйти из класса.
      Володя покорно подошел к двери и тут только понял, что уйти ему сейчас никак нельзя, что без него произойдет все самое интересное.
      — Честное слово, больше не буду, — сказал он.
      — Ну, смотри, — предупредила Мария Николаевна. — Ты за последнее время что-то совсем развинтился.
      Он правильно сделал, что не ушел, потому что на самом деле все самое главное было сказано именно теперь, Оказалось, сегодня после уроков состоится чтение пьесы, и руководитель будет Людмила Борисовна — Милочкина мама — настоящая актриса из настоящего театра. А пьеса-то какая: «Случай на границе». Про шпионов и пограничников!
      В классе снова поднялся восторженный шум, и Володе вновь захотелось сделать что-нибудь отчаянное, но он приложил все усилия и сдержался.
      Репетиции проводили раз в неделю по вечерам, после уроков.
      Ваське, как неуспевающему, да еще второгоднику, конечно, никакой роли не дали, да он и не надеялся, что дадут. Он до того привык, что все школьные привилегии в первую очередь достаются примерным ученикам, пятерочникам, что даже и не задумывался, справедливо это или нет. Да и не очень-то он сокрушался. Но все же на репетиции ходил и сидел так тихо-смирно, как не сиживал на уроках. Он даже и сам не понимал, как это у него получается.
      Особенно внимательно следил он за Сенькой Любушкиным, которому досталась самая большая и самая интересная роль. Он должен был играть старика-балагура и прибауточника. Он ловко обнаруживает шпионов и помогает пограничникам задержать их. Всем хотелось сыграть эту роль, и еще когда только читали пьесу, то все знали, что достанется она Сеньке Любушкину — «украшению класса». Так, конечно, и получилось.
      А играл он очень плохо и говорил таким тоном, словно урок отвечал. Но он привык к тому, что его всегда хвалили, и очень переживал, если у него что-нибудь не удавалось. Как-то один раз он ответил не совсем хорошо. На тройку, не больше. Но ему поставили четыре. Как он переживал! Даже противно было смотреть. Он проплакал два урока, а на другой день приходила его мать и сказала, что Сенечка заболел.
      На каждой репетиции Людмила Борисовна просто изматывалась: по сто раз показывала ему, как надо пройти стариковской походкой, как сказать.
      — Скажи вот так: «Куда ты спешишь, еловый корень!»
      Любушкин повторял ровным голосом первого ученика и все поглядывал на Марию Николаевну, ожидая, что она скажет, как всегда:
      — Очень хорошо, Сеня, садись.
      Но ничего она не говорила, а только вздыхала и покачивала головой. На этот раз «украшение» сплоховало. Розовое лицо его сделалось очень уж розовым и заблестело от пота. Он охрип и, пытаясь подражать Людмиле Борисовне, он вытягивал шею, хрипел и шипел на разные лады.
      Все начали перешептываться и посмеиваться. Тут уж даже Васька не сдержался. Он громко сказал:
      — Эх ты, дубовый корень!
      Людмила Борисовна строго спросила:
      — Это кто нам мешает?
      А Мария Николаевна, ничего не спрашивая, прямо посмотрела на Ваську и предупредила:
      — Еще слово — и ты уйдешь. И вообще шел бы ты уроки учить, тем более, делать тут тебе нечего.
      Васька ненадолго успокоился, но потом снова начал шипеть и стонать, прячась за партой:
      — Ох, дурак! Ох, портач…
      Наконец, Любушкин допек Людмилу Борисовну, но она напустилась не на него, а на Ваську:
      — Можно подумать, что уж ты-то лучше его сыграешь.
      Все притихли, а Васька ничуть не смутился. Он ответил:
      — А то!
      Снова вмешалась Мария Николаевна:
      — Как надо отвечать старшим?
      Васька встал, и все увидели, как он побледнел и только круглый его носик нежно светился среди веснушек, как маленькая луна среди звезд.
      — Ну, выходи, покажи свое уменье, — раздраженно сказала Людмила Борисовна.
      — Нельзя мне, — строго ответил Васька и зачем-то вытер ладони о свои широкие лыжные штаны.
      — Почему нельзя?
      — Учится плохо, — объяснила Мария Николаевна.
      Любушкин стоял, утомленно прислонившись к стене. Он презрительно улыбался, все еще уверенный в своем превосходстве. И он был убежден, что уж если ему, такому хорошему, не удается эта роль, то уж, конечно, не Ваське, второгоднику, тягаться с ним.
      Да и сам Васька не собирался вступать в единоборство с «украшением класса».
      — Мне нельзя, — повторил он и, сморщив свою репку, посмотрел на Любушкина. — Эх ты, еловый корень! — проскрипел он стариковским голосом.
      Людмила Борисовна глянула на Ваську так, словно он только в эту секунду свалился ей под ноги. Она часто заморгала своими длинными ресницами.
      — Оказывается, какой ты! — удивленно проговорила она.
      Васька струсил; вот сейчас уж обязательно выставят из класса.
      — Не буду я больше, — пробурчал он, — слово даю.
      Любушкин мстительно засмеялся. Но Людмила Борисовна подошла к Ваське, положила руку на его плечо и ласковым голосом спросила:
      — Тебя как зовут?
      Васька вздохнул. Он не спешил отвечать. Он никогда не стремился к известности, по опыту зная, что его именем интересовались только затем, чтобы причинить ему неприятности. Ни к чему хорошему это никогда еще не приводило.
      — Васька его зовут, — презрительно сообщил Любушкин, горделиво закидывая свою розовую голову. — Васька Рыжий.
      Людмила Борисовна обняла его за плечи и вывела на середину класса.
      — Ты, Вася, сейчас очень здорово это сказал. Давай-ка попробуем еще. Я тебе буду подсказывать, а ты говори.
      — Не надо подсказывать, — торопливо проговорил Васька, в волнении облизывая губы.
      В классе наступила тишина. Такого случая, чтобы Васька отказался от подсказки, еще никогда не было. Любушкин моргал своими белыми ресницами и удивленно посматривал на Марию Николаевну, но та, пораженная не меньше других, не обращала на него никакого внимания.
      А Васька вдруг часто-часто замигал, чуть сгорбился и, шаркая ногами, совсем как настоящий старик, подошел к командиру пограничников.
      — Куда ты спешишь, еловый корень! — сказал он таким стариковским голосом, что у всех дух захватило, так это здорово у него получилось.
      Пограничника играл Володя. Он сразу же ответил то, что полагалось по пьесе, и Васька, покряхтывая, начал его поучать:
      — А ты не спеши. Не спеши. Подумай сперва, каждое дело надо до ума довести…
      — Молодец какой! — сказала Людмила Борисовна и бодрым голосом, словно она отдохнула после дальней дороги, добавила: — Пошли дальше.

      Васька очень боялся, что у него отберут роль и не дадут играть в пьесе, если он теперь проштрафится. И поэтому он ходил по струнке, учил уроки, словом, старался изо всех сил.
      Каждый день он приходил к Володе, просил его:
      — Вовка, помогай!
      Володя с удивлением заметил, что Васька как-то вдруг притих и даже будто повзрослел. Он почти не ввязывался в драки и потасовки, которые то и дело возникали на переменах, и даже походка его сделалась неторопливой, степенной.
      В школу он теперь не врывался, как бешеный. Нет, он входил, стряхивал снег у порога и долго снимал свою меховую куртку, про которую говорили, что ее трепали все оторвановские собаки. И в самом деле, купленная на барахолке года два тому назад, она была сейчас очень уж какая-то лохматая и растрепанная.
      Повесив куртку, он входил в класс и смирно усаживался на свое место.
      В этот день до начала уроков около Милочки Инаевой собрались девочки и начали шептаться о чем-то. Шептаться и поглядывать на Ваську. Он смутился и отвернулся от них.
      А Милочка нарочно громко сказала:
      — Мама вчера сказала Марии Николаевне: «Есть у вас там один очень способный мальчик, настоящий актер».
      Тогда и мальчики посмотрели на Ваську, и все почему-то притихли.
      А Васька еще больше смутился и, чтобы прийти в себя, он сморщил носик-репку и высунул язык.
      Девочки не отвернулись, не обиделись, а Милочка даже улыбнулась ему. Мальчишки засмеялись, как будто первый раз увидали, как Васька показывает язык. Он нахмурился и начал торопливо листать учебник.
      Володя с удивлением посмотрел на Ваську, которого назвали способным. Он знал, что Васька здорово умеет всех передразнивать и говорить на разные голоса, но способным мальчиком никто и никогда его еще не называл.
      — Актер, штаны протер! — крикнул Володя.
      Мальчишки перестали смеяться, а девочки возмущенно залопотали и начали наскакивать на Володю.
      Все думали, что Васька сейчас набросится на обидчика. Но он только посмотрел на Володю задумчиво и немного презрительно, как сытая кошка на хлебную корку. Тогда Володе стало неловко за свою глупую выходку, но он уже не мог остановиться. Он подошел к Ваське и, усевшись на соседней парте, сладким голосом пропищал:
      — Способный мальчик Васенька.
      Он тут же получил то, чего добивался и чего ожидали все в классе. Ухо, по которому он получил от Васьки, сразу сделалось приятного розового цвета.
      Но Васька немедленно получил сдачи, и его носик вдруг зарумянился от Володиного удара и сделался похожим теперь уже не на репку, а на молоденькую редиску.
      И грянул бой. Мальчишки дрались жестоко, самоотверженно, не щадя ни себя, ни друг друга, ни казенного имущества.
      Девчонки визжали так, что никто не услыхал звонка. Вдруг раздался сигнал:
      — Марь Николаевна идет!
      Володя к этому времени уже притиснул Ваську к парте. Их растащили. Они едва успели сесть на свои места, как в класс вошла Мария Николаевна. Она, наверное, все видела, потому что спросила:
      — Володя, отчего ты такой красный? Что случилось?
      Володя вскочил, стукнув крышкой парты.
      — Опоздал. Очень торопился, — тяжело дыша, ответил он.
      — А почему ухо красное?
      — А это я отморозил и натер, чтобы отогреть.
      — Вася, ты тоже торопился?
      Стукнула крышка парты. Васька вскочил:
      — Ага, тоже.
      — Удивительно…
      — Так мы же рядом живем.
      — Но это не значит, что надо драться в классе, — заметила Мария Николаевна.
      — Это мы понарошке, — сощурив глаза и улыбаясь, сказал Володя.
      — Баловались, — снисходительно пояснил Васька.
      Что она сама не понимает, что ли? Разве можно расспрашивать мальчишек о драке! Какой-нибудь уж очень не уважающий себя человек согласится рассказать, из-за чего все разгорелось. А уж если который пожалуется, так тот и не человек вовсе.
      По классу прошелся невнятный шумок, кто-то потихоньку хихикнул.
      — Так, — строго сказала Мария Николаевна, — чтобы в классе этого больше не было.
      — Больше не будет, — пообещал Володя.
      Васька молчал. Он не любил ничего обещать.
      Когда он впервые поднял руку, чтобы ответить на вопрос, Мария Николаевна сразу даже не поняла, что ему надо. А Васька встал и ответил. И как еще ответил-то!
      Все удивились, зашумели, а Мария Николаевна спросила:
      — В чем дело?
      И сказала:
      — Ничего не понимаю…
      И долго думала, прежде чем поставить отметку.
      Поставила и удивленно объявила:
      — Я поставила тебе пятерку.
      Это у него была, наверное, первая пятерка в жизни, но он стоял с таким равнодушным лицом, будто ему это ничего не стоит.
      — Садись, — сказала Мария Николаевна.
      Она не заметила, как Васька, медленно опускаясь на свое место, подмигнул Володе и даже кивнул ему головой.
      Когда кончился урок и Мария Николаевна ушла из класса, Васька продолжал сидеть на своем месте. У него хотя и было равнодушное выражение лица, но он остро переживал. Подумать только — пятерка!

      Все было, как всегда: Володя лежал в своей постели, И над ним в холодном небе сияла его звезда. Стекла в фонаре запорошены снегом, блестят искрами инея, и сквозь них, конечно, ничего не видно, но все равно звезда стоит на постоянном месте.
      И капитан сидит в своей каюте. Его корабль, занесенный снегом, дрейфует во льдах. А в каюте тепло. Капитан слушает, как от мороза потрескивают заиндевевшие снасти, и мечтает о весеннем ветре, который взломает лед и откроет вольные пути на все стороны света белого.
      Все было, как всегда: за стенкой спит Тая, а дядя ушел к Капитону, он теперь почти каждый вечер уходит к соседу. Васька говорит — в карты играют. В подкидного дурака. А когда не хватает четвертого партнера, сажают Ваську.
      Ваоныч сидит один. Он сегодня не ушел домой, у него какое-то срочное дело. Он рисует и ждет, когда Елена Карповна позовет ужинать. Она ужинает ночью, в одиннадцать часов, такой уж у нее порядок.
      Все это Володе известно, и он ясно видит каждого на его привычном месте, за привычным занятием. Одного он никак не может представить себе: где сейчас мама и что она делает.
      Она уехала в девять часов вечера. Ваоныч ездил провожать ее на вокзал. Вернувшись, он зашел к Володе и сказал, что мама хорошо устроилась на нижнем диване в купейном вагоне.
      Володя никогда еще не ездил в поездах и никак не мог представить себе маму в такой непонятной и сложной обстановке. Что она делает сейчас?
      Купейный вагон несется в темноте, а она лежит на своем нижнем диване и боится пошевельнуться.
      А он спит в своих двух комнатах, совершенно один, и никому до него нет дела.
      Подумав так, Володя почувствовал, что у него защекотало в носу и глаза налились слезами. Он всхлипнул несколько раз и попробовал подумать, что он не плачет, а просто никак не может чихнуть. И он уже совсем было доказал себе, что сейчас он чихнет и слезы прекратятся, но в это время он открыл глаза и увидел белеющую в темноте подушку на маминой постели.