Испания, 1514 год
      – Выйти замуж за человека, которого не знаю? – Гляди на отца, Джулиана Мендоса не могла скрыть ужаса.
      – Ты всегда говорила, что хочешь увидеть Англию…
      – Только проездом. Мой дом – Испания.
      Джулиана перевела взгляд на мать; никогда прежде она не видела ее такой грустной и расстроенной. Брак ее родителей не относился к числу счастливых, но это было нечто другое: в глазах матери появился новый страх.
      – Мама? – взмолилась Джулиана. – Нет…
      Мать отвела глаза и ничего не ответила.
      – По словам твоего дяди, этот человек молод и хорош собой, – сказал отец. – Это очень удачная партия для тебя, гораздо лучше, чем я рассчитывал. Как и у матери, у себя чересчур светлый на испанский вкус цвет лица. В этом браке своего сына, виконта Кингсли, граф Чадуик усматривает определенные политические преимущества, к тому же ваш союз благоприятно скажется на нашей морской торговле.
      Джулиана поморщилась. После того как жена не сумела произвести на свет наследника, ее отец все чаще проявлял по отношению к ней жестокость и грубость. К тому же Джулиана боялась за мать, что служило одной из причин, по которым она не хотела покидать Испанию.
      Джулиане претило становиться заложницей своего супружества, как это случилось с матерью, чье замужество было устроено ее родителями.
      – Пусть жених сам приезжает в Испанию, – сказала Джулиана в отчаянии. – Вдруг я ему не понравлюсь.
      – Он уже дал согласие, – холодно заметил отец. – Наши семьи давно запланировав этот альянс.
      – Но с его братом, – вмешалась мать.
      – Его брат умер. Чадуик не хочет рисковать в Испании жизнью второго сына. Джулиану надлежит доставить в их поместье на севере Англии, где и будет объявлено о помолвке. Свадьба состоится в Лондоне несколькими месяцами позже.
      Джулиана знала, что отец собирался породниться с семьей влиятельного графа Чадуика. Ее мать приходилась графу кузиной, и кроме того, оба семейства объединяли обширные финансовые и торговые связи.
      Все же она надеялась, что кончина старшего сына графа избавит ее от перспективы супружества с мужчиной, которого она не знала, да еще в стране, далекой и. чуждой всему, что она любила. Вот уж воистину глупая надежда. Джулиана воочию наблюдала весь кошмар такого брака по договоренности. Ее красивая мать увяла, став робкой тенью самой себя в молодости.
      – Оба короля, Генрих и Фердинанд, благословили брак, – продолжал отец Джулианы. – Они хотят укрепить связи между нашими странами. Французы все еще плетут интриги с Шотландией…
      Она хотела замуж, но только за человека, которого выберет сама. Она также обожала детей и мечтала обзавестись собственными, но желала, чтобы они росли в атмосфере счастья и радости, а не страха.
      И вот теперь ей просто не оставляли выбора. Неужели ее единственное предназначение в этой жизни – служить отцу источником обогащения, а стране – средством укрепления связей между Испанией и Англией?
      – А мама может поехать со мной?..
      – Нет, – резко оборвал ее отец. – Она останется здесь. А теперь ступай, у тебя много дел. Отбудешь через две недели. Скоро сюда приведут портных: ты должна выглядеть респектабельно. Мне бы не хотелось за тебя краснеть.
      Джулиана приготовилась снова перечить, но, увидев, что мать качает головой, придержала язык. Встретив, не моргнув, взгляд отца, она горделиво вскинула подбородок и не спеша вышла.
      Мягко притянув за собой дверь, Джулиана не закрыла ее плотно, зная, что отец продолжит разговор с матерью.
      – Не делай этого, – сказала мать, и у Джулианы мороз пробежал по коже: она знала, какой смелости должна была та набраться, чтобы противоречить отцу. – Гаррет был хорошей парой, ведь он джентльмен, но Гэри… Я давно знаю его: он всегда был порочным и жестоким.
      – Ты полагаешь, меня это волнует, когда речь идет о будущем графе Чадуике, наследнике огромной торговой флотилии? – Луис Мендоса усмехнулся. – Джулиана будет счастлива с ним, поверь.
      – Графом и мужем Джулианы должен был стать его брат Гаррет.
      – Гаррет умер, но новый союз даст нам многое. У Чадуика есть рынки, недоступные для нас, а мы обременены долгами. Нам нужны эти рынки, нам нужны торговые связи с Англией. Если я откажу Чадуику, то мы потеряем возможность развивать торговлю. – Луис сделал паузу. – И нам важно сохранить благосклонность Фердинанда. Фердинанд боится союза между Англией и Францией; он хочет, чтобы его сестра, жена короля Генриха, имела при дворе подругу.
      – Пожалуйста, – взмолилась мать Джулианы с несвойственной для нее настойчивостью.
      Джулиана похолодела. Мать редко не соглашалась с мужем, а когда подобное случалось, за этим следовало суровое наказание.
      Далее послышался знакомый звук пощечины, и Джулиана отошла от двери. Из опыта она знала, что вмешательство лишь еще сильнее разъярит отца, и матери достанется больше ударов.
      Джулиана быстро направилась к себе в комнату. Ее тошнило. С раннего детства ее учили повиноваться отцу. Любое сопротивление влекло за собой тяжелые последствия для нее и еще большие – для матери. Ее любовь к матери была оружием, которым отец пользовался, не ведая жалости. Что теперь мать будет делать, потеряв дочь – единственный смысл жизни?
      Джулиана с трудом сдержала слезы.
      – Сеньорита? – робко позвала ее Кармита. – Вам что-нибудь нужно?
      Джулиана молча покачала головой. Молоденькая девушка только что получила статус горничной и все еще нетвердо знала свои обязанности. Позволят ли ей взять с собой Кармиту, и будет ли это справедливо по отношению к девушке?
      – Нет, ничего. – Джулиана старалась придать голосу спокойствие.
      – Может, вы желаете, чтобы я помогла вам одеться к ужину?
      К ужину? Но Джулиана не испытывала никакого желания идти ужинать, потому что не хотела видеть отца. К тому же она боялась, что не сможет молчать, и это лишь спровоцирует его на новую жестокость.
      И все же она кивнула, после чего покорно вздохнула. Придется все же поучаствовать в вечерней трапезе ради матери, но не только. В Англию она тоже поедет ради матери.
 
      – Еще один круг, – попросила Джулиана. – У нас осталось совсем мало времени.
      Мать кивнула, и они направили лошадей по золотистому песку вдоль кромки пляжа.
      Дни пролетели слишком быстро, и каждый уходящий час отзывался болью в сердце Джулианы.
      Через два дня она поднимется на судно, чтобы покинуть родимый дом. Вместе со своим братом Родриго ее отец владел целой флотилией кораблей и теперь уехал проверять корабельный груз. Дядя Родриго будет капитаном судна и доставит ее в замок Чадуика на севере Англии.
      Натянув поводья, мать Джулианы заставила мерина остановиться. Джулиана тоже осадила свою лошадь. Ни соленые брызги океана, ни свежий бриз не могли улучшить им настроения.
      Повернувшись, мать протянула дочери маленький кожаный мешочек.
      – Что это? – удивилась Джулиана.
      – Драгоценности и немного денег. А теперь беги, беги как можно быстрее. Скачи в соседний город, найми карету до Португалии и отправляйся оттуда в Англию – там моя сестра найдет для тебя какое-нибудь безопасное место.
      – Неужели виконт Кингсли столь страшен?
      – Боюсь, что да. – Глаза матери затуманились. – Я слишком хорошо все помню. Ему нравилось… мучить животных.
      – А ты? Что будет с тобой? Отец догадается, что это ты мне помогла.
      – Я буду счастлива, зная, что ты в безопасности.
      – Да, тогда опасность будет грозить тебе.
      Джулиана достаточно часто видела, как отец расправляется с матерью. Ей и самой порой доставалось. Ее мать не сумела произвести на свет ребенка мужского пола, и поэтому страдала. Джулиана знала, какой отваги стоил матери этот поступок. Если отец обнаружит, что она, помогая дочери, сорвала его планы…
      На такой риск Джулиана не могла пойти. Она не купит себе свободу ценой жизни матери.
      – Нет, если ты не отправишься со мной! – Она крепко сжала руку матери.
      – Я не могу. Перед Господом Богом я его жена. – Она одернула коня, рывшего в нетерпении копытом землю. – Твой отец не сможет вынести позора, он перевернет землю в поисках нас обеих.
      Джулиана не сомневалась, что так и будет. Ее отец был гордым и мстительным человеком.
      Все же она не оставляла попыток уговорить мать:
      – Твои родные…
      – Они-то и устроили этот брак; для них нет ничего более важного, чем святость брачных уз. Моя сестра, вероятно, сможет помочь тебе втайне, но мне – никогда.
      – Тогда и я не смогу бежать, – ответила Джулиана, бережно вытерев со щеки матери слезу. – Слишком высока цена. Мне придется выйти замуж за виконта Кингсли.

      Опустить! Поднять! Опустить! Поднять! Опустить! Поднять!
      По лицу Патрика Маклейна катился пот и капал на грудь.
      Крепче сжав в руке щербатое весло, он подал его всем весом вперед, затем притянул назад к покрытой шрамами груди. Тело, словно без его участия, стремилось поднимать весло и затем опускать в воду в такт с остальными заключенными на скамье.
      Опустить! Поднять!
      Денни, человек, сидевший рядом с ним, сбился с ритма, и Патрик заставил себя приложить удвоенное усилие: он не мог позволить охране увидеть, что у его соседа проблемы. На спине Денни и без того не было живого места; неспособность понимать приказы сделала его постоянной мишенью надсмотрщиков.
      «Спасайся сам, – внезапно подумал Патрик. – Если Денни не повезет, значит, так тому и быть».
      Однако тут же его совесть взбунтовалась. Денни был слаб умом, и Патрик жалел его, хотя тот и был англичанин, ненавистный англосакс.
      Напрягая изо всех сил мышцы, Патрик заработал веслом еще быстрее. Сколько, интересно, прошло часов?
      Опустить! Поднять!
      Опустить! Поднять!
      Опустить! Поднять!
      Сначала он услышал свист кнута, после чего его спину пронзила боль. Охранники заметили Денни, но плетка прошла по обеим спинам. Он научился противостоять страданиям, хотя боль терзала тело и из ран на спине сочилась кровь.
      «Не обращай внимания на боль. Не обращай внимания на стук сердца».
      «Молись. Молись о ветре».
      «Думай о зеленых холмах и озерах дома».
      Патрик дал волю воображению, хотя его тело продолжало трудиться. Каждый повторный удар весла добавлял ему решимости снова вернуться на север Шотландии, в Инверлейт.
      Инверлейт. Жив ли еще его отец? А братья? Если да, то почему они не заплатили за него выкуп? Испанский дон, в плену которого он находился уже несколько месяцев, многократно, обращался с требованием выплатить выкуп, но ответа так и не получил, и после двенадцати месяцев, проведенных в сыром подземелье, Патрика продали в рабство Мендосе.
      Неужели его отец умер, а братья поверили, что он не вернется и не предъявит свои права? Эта мысль не давала Патрику покоя, и с каждым ударом весла злость в его сердце только разрасталась.
      С братьями, с которыми он имел одного отца, но разных матерей, Патрик никогда не был близок, а отец, обладавший злым, жестоким нравом с момента рождения, не уставал ссорить их. Патрик и Рори, его средний брат, все время соревновались друг с другом в надежде добиться редкого отцовского одобрения. Младший, Лахлан, мечтатель по натуре, частенько вызывал гнев отца и большей частью скрывался в горах, вместо того чтобы упражняться с оружием и развивать силу.
      Но может, их никого нет в живых? Может, они пали от рук Кэмпбеллов в результате кровавой распри, продолжающейся уже сотню лет, или погибли на Флодденском поле? Испанские охранники дразнили его, рассказывая о крупной победе англичан на шотландской границе, но Патрик надеялся, что это ложь. Затем появился новичок, захваченный в плен после сражения и проданный в рабство испанцам. Этот новичок и подтвердил поражение шотландской армии.
      Этого человека тоже уже не стало: он умер от истощения и был выброшен за борт, как и многие другие. Патрик не знал, как ему удается держаться так долго: охранники прозвали его Номер Один, самый выносливый гребец.
      Что ж, он и впредь не собирался доставлять ублюдкам удовольствие своей смертью.
      Опустить! Поднять!
      Опустить! Поднять!
      Поднять весло, подать вперед, опустить в воду и сделать гребок, вложив в него всю силу без остатка. Патрик делал это, ни о чем не думая, но каждый мускул его тела ныл от неимоверного напряжения. Его сердце громко стучало, дыхание было прерывистым и болезненным, в горле пересохло. Стоны товарищей по несчастью свидетельствовали, что не один он подошел к пределу своих физических возможностей.
      Патрик затруднялся сказать, сколько времени они гребли. Казалось, прошло уже несколько суток. Он не мог больше грести за себя и Денни.
      Англичанин согнулся над веслом, и Патрик налег на свое весло всем весом.
      – Денни! – прошипел он.
      Денни резко вскинул голову и застонал. Его лицо от напряжения стало красным, а шрам на нем – более заметным.
      На самом деле его звали вовсе не Денни. Патрик даже не был уверен, что его сосед англичанин, поскольку тот не произнес ни слова с того момента, как несколько месяцев назад его приковали к скамейке рядом. Но что-то в его внешности заставляло Патрика считать этого человека англичанином. Вероятно, светлый цвет волос.
      «Думай о чем-нибудь другом, кроме боли».
      Проклятых англичан Патрик любил ничуть не больше, чем испанцев. На самом деле они были его заклятыми врагами. Но когда новичка приковали рядом с ним, тот показался ему растерянным и беспомощным: он напоминал ребенка, хотя с виду был ровесником Патрика. За неимением лучшего Патрик окрестил его Денни и невольно взял на себя обязанность опекать соседа. Он заботился, чтобы другие гребцы не отнимали у Денни пищу и полагающуюся ему порцию воды.
      – Греби, – прошептал он, и Денни слабо кивнул.
      В этот момент Патрик уловил незначительную перемену в ходе судна.
      – Дуй, ветер, дуй, – пробурчал он, почувствовав, как корабль устремился вперед, будто небеса его услышали.
      С палубы над головой донесся крик на испанском языке – приказ поднять паруса.
      Напрягая плечи, Патрик продолжал грести, пока не прозвучала команда сушить весла, затем он и остальные гребцы, ссутулившись, застыли в неподвижности в полном изнеможении.
      И тут же по проходу двинулся Мануэль, мальчик-водонос, разливая воду по жестяным кружкам, которые в дополнение к жестяной плошке и одеялу были единственным скарбом гребцов. Возле скамьи Патрика он остановился и, чуть заметно кивнув, принялся наполнять кружки, передаваемые с другого конца скамьи Патрику и обратно.
      В душе Патрика сверкнул робкий луч надежды. Он отхлебнул из своей посудины мутную жижу, с трудом заставляя себя не торопиться, и попытался осмыслить значение поданного ему сигнала. Неужели Мануэль сумел стащить ключ от цепи, приковывавшей гребцов к скамье? Мальчик три недели назад, обмолвился, что знает, как это сделать, поскольку когда-то был лучшим вором в Мадриде.
      Мануэля и Патрика связывало нечто вроде дружбы, если дружба вообще возможна среди прикованных к скамье рабов, разговоры которых пресекались свистом плети.
      Пробыв на корабле сравнительно короткое время, Мануэль споткнулся и разлил воду, вызвав гнев охранников.
      В тот день никто из гребцов воды не получил. Тогда Патрик заявил, что это он виновен в падении мальчика, чем спас Мануэля от побоев, но навлек наказание на себя. Патрик старался помогать мальчику так же, как и Денни, поскольку лишить его человечности проклятые испанцы так и не смогли.
      С тех пор Патрик старался не упускать возможности прошептать Мануэлю слова ободрения. От охранников он узнал, что мальчика отправили на галеры за то, что тот обокрал в Мадриде важную сановную персону. Слишком маленький и хилый, чтобы работать веслами, Мануэль, которому на вид было лет тринадцать, стал выполнять мелкие поручения.
      Мануэль, как и Патрик, испытывал крайнее отчаяние; некоторые из офицеров, включая судового хирурга, использовали его самым унизительным образом, и мальчик хорошо представлял, что ждет его впереди. Когда он подрастет, его, как и других, прикуют к скамье, но со своим хрупким сложением он долго не протянет.
      Несколько месяцев они присматривались друг к другу, прежде чем начали перешептываться. Патрик был одержим идеей побега, а Мануэль мог раздобыть ключ от цепей. Свобода! Обменявшись десятком слов, они заключили сделку, которую скрепили печатью отчаяния.
      До настоящего момента ничего не происходило, и вот…
      Неужели в самом деле удалось?
      Кандалы на руках и ногах пленников соединялись между собой цепью. Кроме того, у скамьи также имелась своя цепь, проходившая сквозь кольцо на ножных кандалах, – эта цепь крепилась в проходе, но все замки отмыкались одним ключом.
      Оба заговорщика знали, что ждет вора, если его поймают: мальчика засекут насмерть плетьми или подвергнут протаскиванию под килем. В любом случае это мучительная и страшная смерть.
      Но даже если Мануэль завладеет ключом, их шансы на успех представлялись ничтожными. Гребцы все равно останутся скованными по рукам и ногам, и к тому же у них нет оружия, а от изнурительной работы и недоедания большинство из них ослабли.
      Но даже ничтожный шанс казался лучше безропотного отчаяния и бессмысленного ожидания смерти – такое больше подходило собаке на цепи.
      Понимая, что некоторые из гребцов могли пойти на что угодно ради лишней пайки хлеба или обещания свободы, своим планом Патрик ни с кем не делился; однако он очень сожалел, что не может переговорить с Мануэлем, потому что парня сопровождал конвой. Возможно, они смогут перекинуться парой слов, когда Мануэль принесет вечернюю миску бобов и зачерствелый хлеб.
      Патрик отхлебнул воды, наслаждаясь вкусом влаги, смочившей пересохшее горло, потом положил ладонь на руку Денни, призывая его не торопиться.
      – Помедленнее, – прошептал он по-английски, – иначе тебе станет плохо.
      Денни молча кивнул.
      Сможет ли Денни исполнить свою роль и пойти за ним? А другие? Смогут ли они скоординировать свои действия, чтобы захватить испанских конвоиров, пока те не подняли тревогу, или же, уподобившись животным, они уже не способны на самостоятельные поступки? В таком случае бунт обречен и второго шанса они уже не получат. Всех их ждет мученическая смерть.
      Вопросов оставалось много, но бездействие было хуже смерти.
      Патрик допил воду. Лучше не оставлять ни капли, иначе сидящий сзади человек попытается ее стащить либо вода от качки разольется. А теперь он должен собраться. Если кивок Мануэля означал то, что он думал, ему понадобится вся его сила и ум.
      Согнувшись, Патрик закрыл глаза и впал в тяжелый сон.
 
      Стараясь перебороть слезы, Джулиана сквозь пелену влаги смотрела на море. Испания осталась за пределами видимости, далекая, как солнце.
      В плавание они отправились накануне в полдень, и вот теперь корабль, двигавшийся на веслах, наконец подхватил свежий бриз. До этого Джулиана отчетливо слышала ритмичные звуки барабана и стоны гребцов, и лишь теперь, когда ветер усилился, барабан замолчал.
      Джулиана снова устремила взгляд в сторону Испании. Она оставляла все, что знала – и любила, – ради неизвестного мужчины, женой которого должна была стать.
      Весла Джулиана заметила, едва поднялась на борт, и справилась о них у дяди. Она, естественно, знала, что у ее отца есть корабли, но никогда не слышала от него, что они оснащены не только парусами, но и веслами.
      В ответ на озадаченный взгляд племянницы дядя лишь пожал плечами:
      – Эти гребцы – преступники, убийцы и еретики, приговоренные к смерти. Надеюсь, ты не хочешь, чтобы они умерли от рук инквизиции?
      На это у Джулианы не было ответа. Она слышала об ужасах инквизиции и знала, какой страх возбуждает у людей простое ее упоминание.
      Хотя доносившиеся снизу звуки раздавались в ее голове ночь напролет, она постаралась прогнать неприятные воспоминания и подумать о собственном положении. Что, если виконт Кингсли похож на ее отца?
      Джулиана знала, что отец никогда не любил ее и она является для него всего лишь пешкой в его стремлении к власти и богатству, и если бы не мать…
      Леди Марианна Хартфорд получила образование в Лондоне и, несмотря на сопротивление мужа, привила дочери любовь к учебе и книгам.
      Англичане, заявила Марианна, дают дочерям образование, и если Луис Мендоса желает выдать дочь замуж за англичанина, то поступит весьма благоразумно, обеспечив ее не меньшими знаниями, чем те, которыми обладают английские мисс.
      Мать много лет служила ее защитницей, и теперь Джулиане надлежало сделать то же для матери.
      Джулиана устремила взгляд вверх, размышляя над, несправедливостью происходящего. Ее просто продали, вот что случилось на самом деле.
      «Господи, пожалуйста, только бы он не был чудовищем!»
      – Джулиана, разве здесь не красиво? – К перилам подошел дядя и остановился возле нее. Как ни старалась Джулиана держаться от него подальше, он то и дело появлялся рядом.
      Она послушно кивнула. День и впрямь был чудесный, но дядю она никогда особенно не жаловала, потому что он слишком напоминал ей отца.
      – Не оставайся долго на солнце. – Родриго несколько мгновений разглядывал племянницу как драгоценную добычу. – Будет не слишком хорошо, если граф Чадуик и виконт Кингсли увидят тебя не в самом лучшем виде.
      Не считая нужным отвечать, Джулиана продолжала смотреть на море. С хорошим ветром, как сказал дядя, они уже через пять дней увидят берега Англии, но не станут заходить в Лондон, а проследуют на север вдоль берега к замку Хэнддон, родовому имению графа Чадуика.
      Испытывая большое любопытство – ведь они приближались к родине ее матери, – Джулиана тем не менее с унынием ожидала встречи с будущим мужем.
      Что, если ей занемочь или серьезно заболеть? Тогда виконт Кингсли от нее откажется, и она…
      – О чем задумалась? – спросил Родриго, нарушая затянувшееся молчание. – Хочешь побыстрее увидеть Англию?
      – Жаль, что я почти ничего не знаю о человеке, за которого меня хотят выдать…
      – За которого ты выйдешь, – поправил Родриго.
      – А если он мне не понравится?
      Дядя пожал плечами, словно это не имело никакого значения.
      – Этот союз поможет твоей семье и твоей стране.
      – А если я не понравлюсь виконту Кингсли?
      – Он видел твою миниатюру и, как мне сказали, очарован.
      Джулиана поморщилась: по правде сказать, она надеялась на обратное.
      – А вы его встречали?
      – Да. Очень красивый молодой человек.
      Сквозь зарешеченный люк, ведущий на нижнюю палубу, Джулиана услышала звон цепей и поежилась.
      – Ты замерзла, – заметил дядя, снимая китель.
      – Нет. – Она покачала головой, – Я не могу не думать о тех людях внизу.
      Родриго передернул плечами, давая понять, что рабы не имеют для него никакой ценности.
      – С ними хорошо обращаются, если они выполняют свою работу, так что тебе не нужно о них беспокоиться. Лучше думай о будущем, об Англии, о своем новом доме…
      – Мой дом – Испания.
      Во взгляде Родриго промелькнуло нетерпение, и от милого дядюшки вмиг не осталось и следа. В его голосе послышались резкие нотки.
      – С этим нужно что-то делать, – жестко сказал он. – Ты, я и мой старший офицер сегодня будем ужинать имеете.
      Джулиане не хотелось ужинать со старшим офицером, смотревшим на нее жадными глазами и не упускавшим случая коснуться ее как бы ненароком: это был грубый, шумный увалень, и он, казалось, получал удовольствие от страданий людей на нижней палубе.
      – Я устала и, чтобы выглядеть наилучшим образом, должна рано лечь в постель. К тому же моя горничная продолжает хворать. Может, вы пришлете что-нибудь мне в каюту?
      – Я пришлю что-нибудь для нее, – дядя плотоядно осклабился, – но ты будешь ужинать со мной.
      Наконец Родриго ушел, оставив Джулиану в одиночестве наслаждаться свежим морским бризом, и тут она услышала звук ключа, поворачивающегося в замке, и обернулась к решетке люка, соединяющего верхнюю палубу с нижней. Она увидела мальчика, ожидавшего, когда откроют люк: его лодыжки обхватывали металлические обручи, соединенные цепью. В руке мальчик держал ведро с водой, казавшееся слишком тяжелым для него, он был без рубашки, и на его голых руках виднелись следы синяков.
      Когда люк открылся, мальчик спустился вниз, к гребцам, и Джулиана, инстинктивно провожая его взглядом, увидела страшную картину.
      Поверх весел рядами лежали полуголые мужчины; на спине одного она заметила кровь.
      Сознавая, что не должна туда смотреть, она собиралась отвести глаза, когда один из гребцов поднял взгляд…
      Щеки несчастного покрывала многодневная щетина, но волосы были коротко острижены. Он встретился с ней глазами, и его губы сложились в странную улыбку.
      Не спуская с Джулианы взгляда, гребец выпрямился; теперь в его глазах сверкала ненависть. Затем он отвернулся с высокомерным безразличием, как будто имел дело с надоедливой мухой.
      – Джулиана? – услышала она голос Родриго. – Я бы советовал тебе держаться подальше от решетки…
      Джулиана кивнула. Ей будет нетрудно последовать его совету. Образ гребца раскаленным тавром врезался в ее память, и она поежилась.
      – Не бойся, они не причинят тебе зла, так как надежно, прикованы.
      Но Джулиана чувствовала не страх, а скорее жалость и ужас.
      – Мальчик…
      – А, воришка из Мадрида! Ему еще повезло, что его не посадили на весла. – Родриго равнодушно пожал плечами. – Кстати, скоро мы пройдем у берегов Франции, поэтому не стоит зажигать ночью лампу.
      – Мы же с Францией больше не воюем…
      – Но не всех это обстоятельство устраивает.
      Джулиана окинула взглядом две небольшие пушки, по одной с каждого борта, и тут же решила, что от них будет мало толку, если им встретится враждебно настроенный боевой корабль. Потом она вернулась в каюту, чтобы помочь горничной, которую не на шутку одолела морская болезнь. Но в памяти у нее все звучали стук барабана, скрип весел, крик боли.
      А еще она никак не могла забыть ненависть гребца и шала, что его образ будет преследовать ее всю ночь.

      Патрик положил голову на ручку весла и попытался расслабиться; все его тело отчаянно ломило.
      «Не думай о боли. Думай о том, как выжить».
      Если кивок Мануэля означал, что он может стащить ключ, то у них совсем мало времени. Если что-то и произойдет, то произойдет очень быстро. Проблема состояла в том, что после многочасовой гребли никто из его товарищей не будет в состоянии одолеть охранников.
      Но возможно, кивок Мануэля ничего не значил и лишь возбудил ложные надежды. Остальные гребцы являли смесь представителей разных народов и религий: христиане, иудеи, мусульмане. Они происходили из разных стран и говорили на десятке разных языков, а на галеру попали как военнопленные, еретики и испанские преступники. Вот почему как гребцы они вовсе никуда не годились. От голода и побоев эти люди дошли до такого состояния, что некоторые из них и родную мать продали бы за кусок заплесневелого хлеба.
      Но хотя в большинстве из них Патрик абсолютно не был уверен, он все же надеялся на удачу и старался завоевать у ближайших к нему товарищей по несчастью хоть какое-то доверие. Порой он отдавал свой кусок хлеба тому, кто нуждался в нем, делился глотком воды с тем, кто, на его взгляд, испытывал большую жажду. А вот как поведут себя люди, занимавшие дальние скамьи, Патрик абсолютно не представлял. И лишь молил Бога, чтобы они мечтали о свободе не менее горячо, чем он сам.
      Свет, струившийся сквозь отверстия для весел, померк, и теперь в противоположных концах палубы тускло горели две масляные лампы. Решетка над головой была закрыта, и вниз не проникало ни глотка свежего воздуха.
      На какое-то мгновение в памяти Патрика возник образ женщины, смотревшей на него сверху. Господи, как же давно он не видел женщины, тем более такой хорошенькой, как эта! Ему хватило одного взгляда, чтобы запечатлеть ее навеки. Волосы цвета темного золота и необыкновенные глаза, каких он никогда не видел: серые, с темно-лиловой каймой вокруг.
      Патрик попытался прогнать опасное видение. Видит Бог, ничего хорошего из этого не выйдет. И все же ее образ вызывал у него странное томление; а ведь он провел на галере шесть лет – больше, чем все остальные гребцы.
      Почувствовав легкое прикосновение к своему плечу, Патрик резко обернулся: Мануэль стоял в двух шагах от него с полным ведром бобов и стопкой оловянных тарелок. Тарелки после еды всегда собирались, ибо стражники опасались, как бы посуду не использовали в качестве оружия.
      Глаза гребцов внимательно следили за медленным продвижением Мануэля по проходу, и когда он подошел ближе, тело Патрика невольно напряглось.
      Наконец Мануэль поравнялся с ним, и когда Патрик взял тарелку, осторожно пригнул голову.
      – Он у меня, – прошептал мальчик по-испански. – Сегодня ночью!
      Патрик чуть заметно кивнул.
      – Спать, – добавил Мануэль на ломаном английском. – Охрана спать.
      Жестом он изобразил, как наливает что-то в кружку; если Патрик правильно понял, Мануэль добавил в вино снотворное.
      Что ж, так еще лучше, По-видимому, мальчику удалось стащить у хирурга немного опиума.
      – Спасибо. – Патрик указал глазами на тарелку, и Мануэль, коротко кивнув, пошел дальше, а Патрик принялся старательно пережевывать бобы: любое другое занятие непременно привлекло бы нежелательное внимание. В то же время он искоса поглядывал на охранников, которые попивали вино и сонно кивали головами. Их должны сменить только перед рассветом. Храни, Господи, Мануэля.
      Покончив с бобами, Патрик вернул тарелку Мануэлю и прильнул к боку Денни, а тот, в свою очередь, прильнул к боку соседа, который прислонился к борту корабля и тут же заснул.
      Патрик, напротив, не смыкал глаз и вскоре заметил, что глаза стражников закрылись, после чего Мануэль тихо приблизился к спящим. Один стражник растянулся у стены, двое других опрокинулись навзничь, и лишь четвертый, вероятно, осознав опасность, попытался разбудить товарищей.