А Тимошка, убедившись, что сестры заняты, добавила:

– Буду телик.

Близняшки бились с преградой, чертяжка направилась в гостиную, где спустя минуту забормотал телевизор, а я врос в пол, гадая, каким образом запертая в спальне чертяжка оказалась за моей спиной. Оставив девочек за бессмысленным занятием, которое, похоже, им пока не надоело, я оторвал свои ноги и направился за объяснениями.

– Как ты здесь оказалась? – не принимая во внимание скромный словесный запас Тимошки, поинтересовался я.

Чертяжка, ковыряясь в пакете с чипсами, оторвалась от очередного ток-шоу и, переведя на меня взгляд своих черных глаз, радужная оболочка которых сливалась со зрачками, коротко ответила:

– Там, – махнув руками в сторону лоджии. – Быстро.

Оставив ее наблюдать за очередным семейным скандалом, созданным фантазией сценаристов программы, я отодвинул занавеску и убедился, что и дверь, и фрамуги застекленной лоджии оказались открытыми. Действительно, что может быть проще для существа, обладающего возможностью мгновенно перемещаться по прямой, невзирая на силу тяжести, как вылезти в форточку, упереть свой взгляд в открытое наружу оконное окно лоджии, а затем спрыгнуть внутрь. Я выглянул из окна лоджии вниз, на газон, который все-таки возник на месте огорода с картошкой, разбитого летом бандой бабы Зои, вопреки проектам художников по ландшафту.

И ужаснулся. Учитывая ускорение свободного падения в десять метров в секунду, время полета с тринадцатого этажа составило бы не более трех секунд, в течение которых взрослый человек может осознать, что это последние мгновения его жизни. Оставалось надеяться, что психика Тимошки, по всем параметрам отличная от человеческой, не пострадала. И эта теория подтверждалась удовлетворенным хрустом, доносящимся из комнаты. Мое душевное состояние тем не менее продолжало находиться под угрозой, поэтому я, старательно отгоняя зрелище чертяжки, вмятой в привезенный чернозем газона вышел с балкона, подошел к Тимошке, обхватил ее талию, несмотря на вялое сопротивление не ожидающей экзекуции представительницы нечисти черной тяжелой коммуникативности, и от души наподдал ей по попе.

Наверное, сей воспитательный процесс действенен только в отношении человеческих детенышей, так как после окончания процедуры чертяжка посмотрела на меня, обернулась, соображая, чем привлекла меня именно эта область ее тела, но, так и не найдя ответа, уставилась на меня. Я же ожидал какой-нибудь реакции в виде нескрываемой обиды, крика и даже слез, но только не полного непонимания. Я сел на диван и, поставив локти на колени, закрыл ладонями лицо, ужасаясь картинам Тимошкиной гибели, которые без устали рисовало мое воображение.

– Чего? Ты? – раздался рядом со мной голос чертяжки, за последнее время ощутимо продвинувшейся в плане речевого общения, и маленькая ладошка успокаивающе погладила меня по голове.

Оторвав руки, я уставился на Тимошку и произнес фразу, часто используемую в ситуациях, когда чьи-нибудь подопечные по глупости рисковали своей жизнью (собственно, сейчас я разделял их участь):

– Никогда. Так. Не. Делай.

– Не делай, – повторила «скалолазка моя» и уточнила: – Как?

– Снаружи. Не надо, – автоматически перейдя на чертяжкину манеру говорить, ответил я, понимая при этом, что не очень отличаюсь от героя Миронова в той же «Бриллиантовой руке», который для полного взаимопонимания с контрабандистами добавил в свою речь акцент, произнося фразу «чьорт побьери».

– Там нельзя? – спросила Тимошка, махнув ручонкой за окно и сострадательно заглядывая мне в глаза.

И пока я ожидал следующий вопрос (он обязательно должен был быть озвучен словом «почему»), она обрадовала меня обещанием, в искренности которого в отличие от данных обычными детьми я не сомневался:

– Не буду.

– А Галя где? – спросил я, невзирая на то, что моя собеседница все свободное время отводит уничтожению высококалорийных продуктов, а вовсе не изучению русского языка.

– Ушла, – внятно произнесла чертяжка, наморщила лобик, просияла и радостно уточнила причину ее отлучки: – Шоф.

– Шов?

– Шоф, – подтвердила моя мохнатая собеседница и, поднеся ладонь к уху, проимитировала движения при телефонном разговоре.

Ясно, позвонил Евгений Алексеевич, озадаченный отсутствием любимой секретарши в приемной своего кабинета, и заставил ее выйти на работу. В том, что его интересовали только Галины профессиональные качества, сомневаться не приходилось. Безусловно, ему было приятно, что по первому его требованию Галочка, изящно присев, составит на директорский стол с подноса его любимую чашку (сервизом с позолотой он пользовался лишь в случае приема гостей), наполненную черным кофе, сваренным из зерен, выращенных на высокогорных плато Эфиопии, но при этом значительно подпорченного тремя ложками сахара.

Будучи до невозможности примерным семьянином, в очаровательной девушке наш директор видел лишь совершенное творение природы, а не объект нескромных мужских желаний. Среди сотрудников фирмы даже ходила байка, как он и его приятели по бизнесу, заключив взаимовыгодную сделку, решили отметить это событие в сауне. Неизвестно, откуда просочилась информация, но через пару дней все служащие поголовно обсуждали поведение директора, который даже и не подозревал о коварном плане друзей: те, зная его отношение ко всяким нехорошим излишествам, тем не менее решили украсить свой праздник наличием нескольких прекрасных, но при этом покладистых дев.

Надо заметить, что в отличие от нашего начальника остальные не являлись истинными фанатами жара, поэтому, довольно быстро устав вздрагивать от прикосновения раскаленного металла тяжелых золотых цепочек к своей коже при каждом неосторожном движении, покинули парилку, оставив приятеля в одиночестве. И когда шеф, обливаясь потом, в самом благодушном настроении выбежал, чтобы немедленно прыгнуть в прохладный бассейн, он, к своему ужасу, обнаружил, что в нем уже весело плещутся симпатичные обнаженные «рыбки». Стыдливо прикрывшись руками, он замер, посмотрел на довольных приятелей с выражением глубочайшего душевного страдания на лице и не нашел ничего лучше, чем снова юркнуть в парилку.

Дружный смех приятелей уже давно затих, кто-то присоединился к «русалкам», а Евгений Алексеевич так и оставался в помещении с разогретым до ста десяти градусов воздухом. Наконец кто-то из мужиков почувствовал неладное и заглянул в парилку, где и обнаружил находящегося в полубессознательном состоянии и красного как рак приятеля, расположившегося на деревянных досках пола в максимальном удалении от печки.

Девочек немедленно выгнали, не забыв, впрочем, ощутимо поблагодарить их за составленную компанию, а нашего директора с превеликими осторожностями вывели из парилки, поставили под душ и в течение нескольких минут приводили в себя, постепенно понижая температуру воды, чтобы у главы сотрудничающей организации не приключился температурный шок. А Евгений Алексеевич, отстоявший свою честь чуть ли не ценой жизни, в течение довольно длительного времени служил предметом всевозможных хохм. Забавляющиеся мужики в курилке даже стали тешить коллег анекдотами, придавая им новое звучание, только бессовестно поменяв имя главного героя.

Например, моются как-то Евгений Алексеевич с Петькой в бане. Петька трет Евгению Алексеевичу спину и говорит: «О, Евгений Алексеевич, майка, а ты говорил – пропала». Или: «А у тебя, Евгений Алексеевич, носки грязней». – «Ну так я, Петька, и постарше тебя буду». Когда запас подобных историй начал иссякать, сотрудники стали придумывать новые истории про Чапаева, продолжая называть его именем начальника. Одним из таких перлов был анекдот о том, как распарившийся Евгений Алексеевич, решив охладиться, открыл дверь парилки, но, вместо того чтобы выйти, вдруг вернулся на полку, несмотря на то, что и так выглядел не лучше вареного рака. Его ординарец, уяснив, что тягаться с командиром он не в силах, выскочил наружу и, вернувшись через полчаса совершенно удовлетворенным, сказал: «Зря ты, Евгений Алексеевич, тут сидишь, там как раз бабы пришли: молодые, статные, белые» На что очумевший от пара Евгений Алексеевич ответил: «Видишь, Петька, бабы-то белые, а я теперь полностью пролетарский, и внутри, и снаружи красный».

И удивительное дело, если ранее у услышавшего подобные истории про легендарного комдива непременно зачесались бы руки, чтобы отвесить рассказчику бородатых острот затрещину, то теперь все незатейливые анекдоты просто проходили на «ура». К чести нашего директора, замечающего улыбки, нацеленные в его адрес, он находил ниже своего достоинства реагировать на веселье подчиненных.

– Александр Игнатьевич, а что нам Тимошка двери не открывает?! – раздался протяжный вопль из коридора, оторвав меня от воспоминаний. – Скажите ей, нам уже надоело, пусть выходит!

– Тимошка, выйди, – повелел я, соображая, как изнутри открыть дверь в спальню, которую каким-то образом чертяжка сделала такой неприступной, что ни грубая сила, ни магические умения потенциальной домушницы Вари не могли ее отворить.

Нечисть, проявив чудеса послушания, схватила пакет с недоеденным удовольствием и вышла, обогнув диван. Только вместо того чтобы сразу направиться к сестрам, она сначала осторожно выглянула и, завизжав, бросилась в сторону кухни. Девочки с криками: «Ну ты сейчас получишь!» – кинулись за ней.

Хорошо все-таки дома.

Пока неугомонная троица продолжала веселиться, я закрыл двери гостиной, установил в плеер кинотеатра диск «Антологии сновидений», с составом которой я иногда довольно беспутно проводил время после концертов, и сделал погромче звук. Жаль, что они так и не нашли время сделать полноценную студийную запись, но рок-н-ролл тем и хорош, что отлично звучит, невзирая на количество музыкальных эффектов.

Когда распахнувшиеся настежь двери поведали мне, что мои гостьи порядком наигрались, я обернулся и удостоил их самым строгим взглядом. Сделав звук потише, я поднялся с дивана и, обойдя девочек, вышел в прихожую. «Просто приходил Сережка, поиграли мы немножко», – вспомнил я, обозревая поле битвы. На удивление, крупные предметы мебели стояли на своих местах, а вот до этого тихо и спокойно висящие на вешалках вещи вкупе с газетами лежали на полу. В пылу сражения кто-то открыл кладовку, убранную «по-быстрому», и, как результат, выпавшие из нее вещи частично лежали около ее двери, частично были разнесены по всему коридору. Люстра тихонько покачивалась.

– Убрать! – повелел я, не впадая в многословие, и остался следить за процессом.

В течение двадцати минут близняшки наводили порядок, так как, возвращая с помощью левитации разбросанные предметы на свои места, сестры заставляли их выполнять фигуры высшего пилотажа и так увлекались, что забывали, зачем, собственно, они их подняли в воздух. Тимошка, издеваясь, следила за движениями сестер и, когда они шли по коридору в какую-либо сторону, мгновенно появлялась в их поле зрения и демонстрировала язык.

– Александр Игнатьевич, скажите, чтобы она не дразнилась.

– Тимошка, не дразнись, – автоматически сказал я, немало не беспокоясь невыполнением команды.

– Саш! – раздался через какое-то время голос Вари. – Она не слушается.

– Вы тоже, – буркнул я и, пройдя в гостиную, сделал звук погромче.

– А как нам к себе попасть? – прозвучал новый вопрос, когда сестры поняли, что я вовсе не горю желанием укротить веселящуюся нечисть.

Я подошел к двери и толкнул ее, нисколько не удивившись, что она не распахнулась. Просто в этом доме меня никто и ничто не слушается. Однако открыть ее оказалось довольно легко, стоило мне только определить причину ее непослушания. Потянув дверь на себя, я легко вытолкнул из-под нее туфлю, каблук которой Тимошка использовала в качестве клина. Девочки, даже не поблагодарив меня, схватили швабру и первым делом принялись за восстановление «вешалки». Когда она была отреставрирована, они прыгнули на кровать, открыли по глянцевому журналу, но вид продолжающего стоять в дверях хозяина квартиры заставил их напрячь мозги и сообразить, что он остается чем-то недовольным.

– Ну и чего? – довольно неуважительно обратилась ко мне Варя.

В ответ я только помахал извлеченной из-под двери туфлей и, придав жесту наибольшую выразительность, бросил ее на кровать. Еще бы, в этом предмете я опознал Галину левую «выходную» туфлю, составляющую пару правой «выходной». И даже девочкам стало ясно, что без скандала, когда Галочка увидит результат молодецкой забавы девчонок, не обойтись. С каблука почти начисто была содрана кожа, да и на самом пластике остались крупные вмятины от ребра двери.

– Ну и кто признается Галине, что он в ответе за то, что приключилось с ее обувью? – поинтересовался я.

– Не я, – сразу отреагировала Тимошка, вперед девочек проникнувшая в комнату и изучающая еще один журнал в надежде, что ей удастся разгадать тайну, почему при всей несъедобности подобных предметов они интересуют ее подружек. – Не я, – повторила она и, подражая сестрам, уставилась в разворот. Похоже, она искренне верила в презумпцию невиновности.

– Что скажут остальные? – продолжил я допрос, добавив в голос интонации судьи из «Десяти негритят». Так как ответа я не дождался, то сказал: – Предлагаю другой вариант. Вы быстренько возвращаете обуви товарный вид, и я притворюсь, будто ничего не было.

– Товарный вид? – вдруг воодушевилась моим предложением Варвара и, постаравшись придать своему взгляду самое что ни на есть озадаченное указанной проблемой выражение, переглянулась с сестрой и пообещала: – Мы попробуем.

Сестры выхватили у меня туфлю, будто какой-то очень важный магический артефакт, и на вытянутых руках отнесли ее к комоду. Если бы я знал их чуть меньше, то решил бы, что отныне его место на самом верху алтаря, который они непременно устроят на том же комоде, окружив его красиво оплавившимися свечами.

Девочки попросили нас выйти, прикрыли дверь, вероятно от наших с Тимошкой любопытных взглядов, и через какое-то время из комнаты послышались загадочные звуки, похожие на улюлюканье двух веселящихся младшеклассниц, затем там что-то вспыхнуло, грохнуло об пол (видимо, для трагизма ситуации), и близняшки величественно вышли в коридор.

– Готово! – объявила Даша таким тоном, что я просто удивился, как это туфля не была принесена на подносе, укрытая до своего помпезного появления черным шелковым платком.

Взяв обувь в руки, я ее внимательно осмотрел и убедился, что на этот раз сестры постарались на славу. Я провел пальцем по ровной коже и с удивлением обнаружил, что согласно тактильным ощущениям каблук остался в таком же состоянии, каким был до ремонта. Подушечка пальца легко определила полоску скатавшейся кожи на границе с пластиковой основой каблука.

Девочки, заметив, что я не ограничился визуальным осмотром, приуныли. А я вытянул туфлю в их направлении и по-деловому уточнил:

– Сколько протянет?

– Да на века сработано, – вскинулась Варя, решив, что я не заметил наведенного морока, который вместо починки использовали девчонки.

– Так сколько? – оборвал я.

– Смотря как носить будет, – ответила Даша.

Я уже хотел разразиться бранью, чтобы глупые близняшки и не думали, что могут меня обмануть, как она добавила:

– Тут все просто. Чем больше времени на нее смотреть будут, тем быстрее магия израсходуется. В шкафу, например, они вечными будут.

Ну конечно, результатом деления на ноль является бесконечность. Эту истину я усвоил на первом курсе института, когда нашел пример, подтверждающий теорию преподавателя высшей математики. Для доказательства я использовал доперестроечные цены на муниципальный транспорт и охотно объяснял приятелям, что, имея в кармане рубль и обязательно привычку оплачивать свой проезд, на автобусе можно было совершить двадцать поездок, на троллейбусе двадцать пять, а на трамвае тридцать три. Результат деления ни у кого не вызывал сомнения, и тогда я подводил к главному: в те времена одна поездка на городском транспорте для студентов, коими мы и являлись, была абсолютно бесплатной, что позволяло, сохраняя неприкосновенным рубль, кататься до умопомрачения. Таким образом, делим рубль на стоимость одной поездки в ноль копеек и получаем их бесконечное число. В теории это выглядело великолепно, но суровая реальность через полтора года внесла коррективы, и бесконечность внезапно закончилась, когда городские власти решили отменить льготы. Видимо, что-то похожее и имела в виду Даша, когда говорила про вечную жизнь туфли в шкафу.

– А если их все-таки надевать? – продолжил я пытать сестер.

– При тебе долго не протянут, – вынесла свой вердикт Вера.

– Это почему же? – обиделся я.

– Ты все время на нее пялиться будешь, ожидая, когда разрушения проявятся.

– Александр Игнатьевич, я согласна с Варей. Кроме того, как мне кажется, Гале будет неприятно, если вы все время на ее ноги смотреть будете.

«Тут ты несколько не права», – ухмыльнулся я про себя. Любая женщина знает, что интерес к ней включает в себя и интерес к ее телу. Недаром же они в большинстве своем (милом моему сердцу) стараются подчеркнуть свои достоинства, немаловажное место среди которых отводится стройным ножкам под короткой юбочкой. По крайней мере, Галочка никогда их не скрывала. С другой стороны, Даша уверена, что мой взгляд будет периодически соскальзывать не на бедра, колени и даже не на голени живой красивой девушки, а всего-навсего на неодушевленный предмет, надетый на ее левую стопу. Похоже, все-таки придется согласиться с девчонками, а то у Гали может возникнуть подозрение, что ко всем моим порокам прибавилось сильное влечение к некоторым неодушевленным предметам женского туалета.

– А без морока никак нельзя обойтись? Просто кожу нарастить?

– Как? – спросила Даша. – Тут целый кусок в порошок стерт.

– Есть способ, – вдруг посерьезнев на мгновение, объявила ее сестра и выдала: – Только нужна ткань для пересадки. Донором будешь?

Негодница успела увернуться от подзатыльника, а я подумал, что общение с девчонками приучает меня к мысли, что воспитательная система, не использующая в качестве рычагов убеждения физическое воздействие, несовершенна.

– Ладно. Туфли в шкаф, может, Галя про них забудет. А в случае чего скажу, что их мыши сгрызли. – Не то чтобы мне нравилось врать Галине, но и отмазать девчонок с чертяжкой тоже стоило.

– У тебя есть мыши? – Варины глаза блеснули такой яркой изумрудной искрой, что возникла уверенность в ее желании поохотиться на грызунов, а затем и слопать их.

– Нет, – отчеканил я, так как следом появилось видение, как будущая ведьма прямо в квартире живьем варит их в котле, стряпая какое-нибудь колдовское зелье.

– А давайте заведем, – внесла предложение Варя. – Они такие забавные. У тебя краски акварельные есть? Можно раскрасить и соседям подкинуть. Повеселимся!

Представив соседей, наблюдающих за разноцветными грызунами и гадающих, не пора ли вызывать «скорую», я категорично отверг предложение. Необъявленная демонстрация мышиного бодиарта может и до сердечного приступа довести.

– Тебе что, жалко? – продолжала допытываться юная натуралистка, оказавшаяся к тому же художницей.

– Жалко, – честно ответил я, так как благодаря Серегину даже баба Зоя стала походить на нормального человека, а уж остальные мои соседи и так всегда были хорошими людьми.

– Так акварельная краска не вредная, ничего с ними не случится, мы их потом помоем.

Понятно, Варя заботится вовсе не душевном здоровье людей, а о самочувствии глупых лабораторных мышек.

Ко времени обеда вернулся Серегин, только вот с самим обедом он как раз и не угадал. Пока отосланные на кухню сестры пытались сообразить что-нибудь поесть, майор прошел в гостиную и, задумчиво почесывая в затылке, сообщил:

– Похоже, Грегор все-таки обладает некоторыми магическими умениями. – При этом он так выразительно посмотрел на меня, будто это сообщение должно было заставить меня носиться по комнате, заламывая руки.

Я пожал плечами. Лично у меня известие, что гражданин территории Школы магии владеет этой самой магией, удивления не вызывало. Майор, убедившись, что сенсационная, по его мнению, новость не вызвала у меня никаких эмоций, вздохнул и рассказал немногочисленные подробности появления оборотня.

Оказалось, что Грегор обитал на территории около трех лет, и никто из руководства точно не знал, каким путем он пробрался в Школу. Тогда у начальства хватало других забот, а раз он там оказался, значит, был вполне достоин этой чести. Поначалу кто-то из местного «паспортного отдела» пытался оформить его надлежащим образом, но тут как раз случился очередной товарищеский матч, и сотрудники были заняты регистрацией понаехавших из внешнего мира кураторов. Интерес к его персоне оказался погребенным под кучей дел приглашенных из внешнего мира лиц, поэтому до выяснения обстоятельств его определили в гостиницу, где посчастливилось пожить и мне. Заинтересовавшись немыслимым ажиотажем предстоящего события, Грегор переговорил с персоналом и получил разрешение присутствовать на одном из важнейших событий в жизни Школы.

Затем, наблюдая, как ослабевшая после глупейшей травмы нападающего команда хозяев Школы никак не может выравнять счет, он подошел к тренеру команды и попросил занять вакантное место. Оглядев плечистую фигуру, тот разрешающе махнул рукой, уже твердо веря, что хуже не будет. В отличие от руководства Школы он не видел большого смысла в противостоянии разбалованных разнообразными магическими штучками жителей территории и закаленных в борьбе со всем чем угодно постперестроечными россиянами, еще помнящими те времена, когда выдержка, твердость духа и частенько физическая подготовка помогали им справиться со всеми неурядицами, на который оказался богат разваленный СССР.

Но уже через несколько минут тренер изменил свое мнение, наблюдая, как решительный молодой человек бросался в бой за право обладания мячом. А когда ему удалось перехватить мяч у штрафной площадки своей команды и в одиночку провести его через все поле и закатить блеснящий гол в девятку, то и вовсе возликовал. Почувствовав лидера, и остальные игроки воспрянули духом, и после окончания матча команда преподавателей выходила с поля с гордо поднятыми головами под оглушительный рев болельщиков. Счет «четыре – один» никого не оставил равнодушным.

Но когда тренер бросился поздравить фаворита игры, то натолкнулся на неприязненный взгляд Грегора. Казалось, тот вовсе не рад победе – в отличие от своих товарищей. Когда остальные игроки всей командой бросились качать победителя, тот грубо вырвался из их рук, растолкал мешавших ему пройти и отправился в душ. Растерянные футболисты некоторое время постояли в молчании, а потом бросились поздравлять друг друга, списав недружелюбную реакцию оборотня на то, что за пол-игры он еще не успел проникнуться командным духом.

Но и за последующие три года этот самый командный дух не сумел пробраться в сердце Грегора. Будучи абсолютно нелюдимым, он общался с товарищами по команде только на тренировках. Зато во время ответственных матчей он действительно преображался, и даже те, кто видел его звериное воплощение, больше удивлялись его поведению на поле, чем его нечеловеческому облику. Сохраняя бесспорное лидерство, оборотень научился тем не менее играть в команде и иногда, уверенный в беспроигрышной ситуации, проявлял великодушие и перед самыми воротами отдавал пас коллеге, который под оглушительный рев трибун завершал атаку Грегора.

Но как только звучал финальный свисток, ведущий футболист останавливался, вскидывал в победном жесте руки вверх, оглядывал трибуны и направлялся в раздевалку, никак не реагируя на поздравления остальных игроков команды, привыкших, что их лидер не участвует в общем ликовании. Руководство, конечно, нашло время присмотреться к новому игроку, и кое-кто даже высказал подозрение, что оборотень обладает способностью, невзирая на щит, наложенный на футбольное поле, каким-то образом использовать магию, чтобы увеличивать скорость атаки. Не зря же чуть ли не с первых игр с его участием к нему пристало прозвище Торпеда Грегор.

Но большинство, тогда свято веруя в стойкость магических полей территории, просто подняли высказавшего подозрение на смех. Возможно, им просто не хотелось лишать свою команду выдающегося нападающего. Как-то само собой сложилось, что, даже если Грегор и научился как-то обманывать щит, беспокоиться все равно не о чем – можно считать, что в остальной магии он не силен.

Серегин окончил повествование, взглянул мне в глаза и сказал:

– А теперь я в этом совсем не уверен.

– В чем? – переспросил я, стараясь понять, что именно из известной биографии Грегора вызывает сомнения майора.

– В том, что наш приятель магией не владеет.

– Ну и что? – не понимал я беспокойства милиционера.

– Что-что, – вдруг передразнил меня Серегин. – Он и так физически могуч дальше некуда, а если он еще и магией владеет, тогда…

Действительно, не надо и договаривать. Воевать с таким навороченным монстром можно только в компьютерной игре, обладая немереным количеством боеприпасов, аптечек, да и вообще несколькими жизнями. В нашем случае надпись «game over» будет заменена прямой линией моей кардиограммы, а может, и не только моей.

– А с чего, собственно, такая уверенность? – стараясь придать голосу побольше бодрости, поинтересовался я.

Майор почесал в затылке и спросил:

– Как думаешь, Зое Андреевне можно верить?

– Кому? – От удивления у меня глаза на лоб полезли. – Бабе Зое? Этой сплетнице?

– Ей, – буркнул майор и уверенно добавил: – В любом случае дыма-то без огня не бывает.

Я бы мог ответить, что, для того чтобы заставить чадить солому, достаточно увеличительного стекла и солнечного света, который по сути огнем не является, но спорить не стал. А Серегин пересказал свой диалог с Зоей Андреевной, которая, похоже, стала считать себя личным сексотом майора.

Понизив для конфиденциальности голос, баба Зоя поинтересовалась у Серегина, что он думает об инциденте, произошедшем утром в магазине.

«В каком именно?» – уточнил майор, делая вид, что знаком со всеми без исключения инцидентами, произошедшими во всех магазинах города.

«В круглосуточном, том, что недалече, на проспекте», – живо отозвалась бабуля.

Серегин, который не горел желанием знакомиться с очередной сплетней бабы Зои, подавил улыбку и, продолжая строить из себя величайшего человека в криминологии, с интонациями следователя, который вот-вот припрет подозреваемого к стенке, спросил: «А что вам об этом известно?»

Как он сам признался, улыбка его скоро угасла сама собой, когда баба Зоя поведала ему загадочную историю о ее знакомой Машке, которая как раз и торговала в том злополучном магазине, расположенном, кстати, в полутора остановках от нашего дома.

По ее словам, Машка уже подсчитывала выручку, собираясь сдавать магазин после ночной смены, как распахнулась дверь, и в павильон ввалился здоровый неопрятный мужик, который выглядел так, будто ночевал на какой-нибудь стройке. Вся его одежда была вымазана побелкой, да и сам он показался Машке чрезвычайно помятым. Поначалу продавщица не особо удивилась незнакомому утреннему визитеру, так как его товарищей по несчастью, стремившихся, разлепив глаза, унять душевные муки пивом или чем-нибудь покрепче, она повидала немало. Но когда посетитель подошел к прилавку, она засомневалась, что он из этой братии.

А тот оглядел витрины, выбрал продукты, обойдя вниманием алкоголь, и, не расплатившись, направился к выходу. Тертая Машка крикнула в подсобку коллеге, чтобы та вызвала охрану, а сама ринулась отвоевывать товар. Надо сказать, что в этом плане у нее уже был опыт и она не раз каким-то непостижимым образом ухитрялась догнать мерзавца, уходящего с неоплаченной бутылкой портвейна, и преградить ему дорогу. После этого она хозяйским жестом вырывала украденное, желала похитителю с десяток болезней, выталкивала его из магазина и с чувством выполненного долга возвращалась за прилавок. Вот и в этот раз она бросилась за незнакомцем и, останавливая, схватила его за рукав. Но вместо того чтобы безропотно вернуть пакет с провизией, как это делали другие застуканные на месте преступления, тот в одно мгновение обернулся и оскалился звериным оскалом, причем, по словам Машки, это отнюдь не было расхожим выражением. Бурая щетина, которой было покрыто лицо грабителя, прямо на глазах полезла из пор, и продавщица могла побожиться, что рука, которой мужик держал пакет, покрылась такими же густыми бурыми волосами, а из пальцев стали расти когти.

В этом месте баба Зоя сделала паузу, перекрестилась и уставилась на милиционера, ожидая его реакции. Но майору даже не надо было пытаться сохранять невозмутимость. Новости были до того ужасные, что Серегин просто окаменел. А пенсионерка, приняв выражение лица майора за недовольство глупыми россказнями, затараторила, что Машка нисколечко не пьет и, раз она говорит, значит, так все и было на самом деле.

Затем рассказчица поманила майора к себе, вздрогнула, решив, что это будет слишком панибратски, и сообщила, что если бесконечно уважаемый ею милиционер думает, что на этом все и закончилось, то он глубоко заблуждается. Поскольку как раз после этого и начался настоящий кошмар. Едва обычно бесстрашная Машка отпрянула от безумного громилы, как отовсюду раздались резкие хлопки, и, к своему ужасу, обернувшаяся на их шум продавщица увидела, как на полках взрываются различные консервные банки, разбрызгивая вокруг свое содержимое. За их шумом не было слышно хлопков открывающихся пакетов со всякой мелочью типа чипсов, семечек и упаковок с сыпучими продуктами. Но все это безумие прекратилось, едва только ужасный посетитель, все-таки прихватив с собой пакет с провизией, в котором тоже, кстати, что-то хлопнуло, выскочил за дверь.

Оставшись в товарном зале замызганного магазина, Машка переглянулась со сменщицей, которая так и не рискнула показаться рискованному покупателю на глаза, и, осторожно ступая по скользкому разноцветному полу, который сейчас являлся предметом зависти художника, использующего для своих гениальных творений пузыри с краской, разбиваемые о натянутый на рамке холст, направилась за прилавок, обманчиво внушающий ей чувство защищенности.