Савмак опять ощутил приступ незнакомого чувства. Ему хотелось драться. Он не выдержал и кинулся к обидчику с криком:
      - За что бьешь дедушку, он старше тебя! Он тебя медом накормил! Хлеб тебе свой отдал!
      Фракиец удивленно взглянул на неуклюжего подростка и неожиданно ударом сапога свалил его на землю. Савмак быстро вскочил на ноги, но получил новый ударь в живот.
      - Это бунт! -- крикнул сотник, обращаясь к воинам.,- Связать этого щенка, что бездельничает на пасека!
      Но молодок сатавк имел скорые ноги и хороший слуг. С быстротой и легкостью степного прыгунка он метнулся к ульям. Воины поспешили было выполнить приказание старшего, но пчелы так сердито гудели, что они остановились в нерешительности. Парень исчез в кустах и наблюдал оттуда.
      - Вы оба бунтовщики! - продолжал шуметь сотник.- А ну, старик, давай нам мед, мы его заберем с собою! Иначе твой внук весь царский мед съест!
      Баксаг понял, для чего понадобился сотнику скандал с хлебом.
      - Мед не мой, витязь, а царский. Возьми, если имеешь право.
      - Не разговаривай! Я сам отвезу мед царю. Эй, люди, готовьте сосуды для меда!.. Надо обыскать хижина!..
      Старый пасечник похолодел от страха, когда фракийцы бросились в хижину и стали там хозяйничать, вытаскивая дуплянки с медом и пустые. Страшное стало неизбежным. Из хижины послышались удивленные и гневные возгласы, ругательства, потом какой-то шум, грохот и глухой удар. Фракиец с окровавленным лицом выскочил из хижины, крича:
      - К оружию! В хижине проклятого старика скрываются лихие люди!
      Наемники являлись воинами-профессионалами, и их готовность к бою можно было назвать высокой. Они сразу все оказались в строю с обнаженными мечами, готовые отразить натиск обнаруженного врага.
      - Ломай хижина! - приказал сотник.- Их там много не должно быть!
      В один миг двери немудрого жилища царского пчеловода оказались сорванными, потом рухнула жидкая кровля, и в облаках пыли показалась фигура ночного гостя. Он уже вывернул из перекрытий потолка дубовую жердь и размахивал ею.
      - Это он,- опознал беглеца один из воинов,- это тот, кого нам надо!
      - Очень кстати! - зло рассмеялся сотник.- Берите подлеца живым, иначе мы не получим награды!
      Повернувшись к Баксагу, он оскалил зубы и со словами: "Так вот ты какой пасечник!" - с размаху ударил старика но виску рукоятью красивого ножа.
      Свет мгновенно померк в глазах деда. Он упал, как сноп от осеннего ветра. Сотник отвернулся как ни в чем не бывало.
      Савмак хорошо видел все это из-за кустов и был поражен появлением из полуразрушенной хижины совсем незнакомого человека. "Кто же это находился в нашей хижине и почему я ничего не знал о нем?" - успел подумать он. Но тут упал дед, сраженный ударом в голову. Парень напомнил о себе таким криком ярости и негодования, что все фракийцы оглянулись, опасаясь нападения сзади.
      - Этого тоже взять, пока он не убежал! - показал на него сотник.
      Савмак и не думал убегать. Он выскочил из кустов и с криками, заливаясь слезами обиды, ярости к врагам и жалости к деду, хватал руками куски ссохшейся земли и бросал в насильников. Он ругался, плакал, визжал в бессильном бешенстве. На его глазах повалили на землю неизвестного жильца и избивали ногами.
      Один из наиболее молодых и проворных воинов метнулся к нему, но Савмак, понимая, что если он убежит от пешего преследователя, то его легко догонят верховые, решил применить свой способ защиты и нападения: стал ронять один улей за другим. Только что проснувшиеся пчелы вылетали целыми роями с раздраженным гудением. Они выглядели на солнце золотыми. Утро пришло веселое, солнечное. Сотни летучих колючек мгновенно облепили лицо и руки фракийца. Тот взревел диким голосом и побежал обратно, отмахиваясь от непрерывных атак крылатого воинства.
      - Ой, ой! - кричал он. - Ой!..
      - Ой! - не удержался застигнутый новым врагом старший фракиец, хватаясь за шею.
      Пчелы напали на обидчиков и нарушителей их покоя так дружно, что те не знали, куда деваться.
      - Эй, старик! Прикажи своим пчелам улетать! - коверкал сколотскую речь сотник, но старик не слышал его, он лежал недвижимый в пыли с закрытыми глазами.
      Другие ульи также оказались потревоженными, и новые летучие рати с угрожающим гомоном обрушились на головы незадачливых царских людей.
      Воины скрутили пленника и поспешили к коням, спотыкаясь и размахивая руками, словно ослепленные. Торопливо вскинули его в седло, как тюк шерсти, вскочили сами па коней. Скакуны вставали на дыбы, рвали поводья. Через мгновение вся недобрая ватага, гонимая беспощадным врагом, помчалась в степь, не разбирая дороги.
      Насильники убрались так быстро, что, казалось, их здесь и не было.
      Савмак кинулся к деду. Пчел он не боялся. Они его, как и Баксага, обычно не трогали. Посейчас были рассержены и вели себя особенно гневно. Одна даже укусила Савмака, но не обратил внимания на это.
      Став на колени, внук гладил ладонями серебряные кудри старика, и слезы сплошным потоком струились по его запыленным щекам.
      - Убили деда, убили! - рыдал мальчишка-- И мед царский съели, и хижину разорили!
      Старик открыл глаза. Он долго смотрел чужим, строгим взором на притихшего внука, пока сознание не вернулось к нему.
      - Тебе больно, дед? - жалостливо и боязливо спросил Савмак, рассматривая на виске Баксага багровый кровоточащий след.
      - Мне больно, - прошептал старик, - только не в голове, а тут,..Он показал на сердце иссохшей рукой. - Я умру, моя душа давно хочет покоя,сказал он спокойно, но с усилием.- Скоро придут войска Скилура. Они отомстят за нас, за народ наш, за обиды и горе наши. Так сказал тот скиф, что ночевал у вас... Вырастешь - борись о врагами...- Старик но смог закончить свою малосвязанную речь. Потянулся и затих. Рука упала бессильно. Лицо стало чужим и холодным.
      Савмак понял, что случилось страшное, и закричал жалобно. Аримасп, волоча перебитый зад, подполз ближе и, задрав морду кверху, завыл.
      - Нет,- кричал в исступлении мальчишка,- не Скилур, а я отомщу за тебя, дед! Это я убью того, кто тебя ударил! Твоя душа будет спокойна в стране теней...
      Незнакомая ранее боль пронизала его душу. Он плакал над трупом, образы мести черными тенями проносились в голове, быстро сменяя друг друга. Ему казалось, что он бежит па запад, в дикие степи, и возвращается обратно с войском царя кочевых скифов. Потом он решал бежать немедля в деревню, поднять народ, настигнуть в степи убийц и перебить их. Грозил кулаком и говорил несвязное.
      Немного успокоившись, почувствовал не то усталость, не то безразличие. Разыскал лопату и начал рыть глубокую яму. Он бросал комья земли, не зная, что одновременно роет могилу и для своего детства, что оно умерло навсегда в этот страшный день его жизни. Впереди его ждало нечто совсем иное, не похожее на все пережитое и виденное до этого.
      5
      Аримасп повизгивал и лизал мертвую руку Баксага.
      Мальчишка был крепок телом. Вырыв яму, без особого труда перетянул в нее труп деда. Продолжая всхлипывать, закидал могилу сырой землей. Боясь, что ночью прибегут степные волки и выроют покойника, выдернул из крыши и стен хижины жерди потолще и положил их на могилу.
      Теперь он остался один. Аримасп не шел в счет, так же как и все еще гудевшие негодующие пчелы. Он осмотрелся. Как внезапно рухнуло все то, что казалось таким устойчивым, вечным. Хижина, ульи, дед, лежащий сейчас под слоем земли, безгласный, холодный... Что дальше?
      Дуплянки с медом оказались целыми. Лишь одна упала, и маслянистая пахучая жидкость вытекала на землю, привлекая пчел. Вот и тот жбанок, что дед приготовил с вечера для отправки старшине.
      Подумав, подросток взял в руки жбанок и, бросив последний взгляд на могилу, на издыхающего Аримаспа и печальные руины пасеки, вздохнул и решительно зашагал прочь от дорогого ему места, от всего, что составляло до сих пор мир его интересов.
      Отойдя шагов сто, Савмак остановился, поставил ношу на траву, упал на колени и, подняв кверху руки с большими ладонями и тонкими запястьями, торжественно протянул, как бы читая молитву:
      - Прощай, дед, я отомщу за твою смерть! Ты будешь доволен мною в стране теней!
      Слезы опять заволокли все. Мальчишка не выдержал, упал ничком и долго плакал, причитая. В ярости бил кулаками о землю и потрясал ими, угрожая убийцам.
      Через час со жбанком в руке он размашисто шагал по пыльной тропе, что вилась между полынниками, потом спускалась в песчаные овраги и, наконец, выходила на поля, на которых ровно и тяжело волновалась нескончаемая, как степь, пшеница. Тучные колосья почти поспели для жатвы. Вдоль дороги стояли древние дубы, обвешанные выгоревшими на солнце тряпками, пучками травы и колосьев. Эти дубы имели магическую силу. Они охраняли поля от дурного влияния чужих глаз.
      Жар лился потоком с дымчатого от степных пожаров летнего неба. Солнце сияло, жгло. В небе трепетали жаворонки. Савмак обратил внимание, что на дороге виднелись следы нескольких лошадей. Следы веяв в ту же сторону, куда шел и он.
      Зеленоватые любопытные глаза все подмечали. Они щурились от яркого света, но стали круглыми и вспыхнули огнем, когда остановились на блестящем предмете, что лежал в пыли у дороги.
      Савмак, несмотря на большой не по летам рост, сохранил все ухватки мальчишки своего возраста. Чуть не уронив жбанок, он кинулся вперед и схватил цепкими пальцами находку,
      - О-о,- протянул он в восторге,- какой красивый!
      Но тут же не мог удержаться от восклицания крайнего удивления. Он держал в руке тот самый великолепный нож, который уже видел на поясе фракийского сотника. Со смешанным чувством изумления, страха в скорби он воззрился на хищную головку золотого кобчика с рубиновыми глазками, и опять ему показалось, что они мигают, эти словно живые глаза, таят в глубине насмешку. Кобчик будто узнал Савмака и готовился что-то сказать ему. Вот-вот раскроется острый клюв.
      С суеверным ужасом Савмак отбросил драгоценную находку, как бы обжегшись об нее, даже обтер пальцы о рубаху. Хотел было убежать от проклятого оружия. Ведь этой золотой головкой фракиец нанес удар Баксагу. Прочь, прочь от такой недоброй находки! Это подарок злых духов!
      Неожиданно пришли в голову рассказы деда о том, что оружие врага приносит успех в бою, что собирать мечи и копья на поле боя обычное занятие победителей. Он переборол страх и несмело взялся одной рукой за рукоятку, как бы боясь, что золотой клюв вопьется ему в пальцы, другой зажал ножны и вытащил клинок, ослепивший его ярким холодным блеском.
      - Ух! - только и смог произнести он.
      Что-то настороженно-злое чувствовалось в изгибе отполированной стали. Безупречная правильность, огненная острота и стремительность изогнутого лезвия вызвали внутреннюю дрожь и вместе какое-то особенное восхищение, еще не испытанное до этого Савмаком. Нож в самом деле был редкостный, выкованный в мастерской талантливого оружейника.
      Мальчишка с размаху вонзил клинок в землю и выдернул его, раздувая ноздри.
      - Вот это нож!.. Это - его нож, того, кто убил деда. Фракиец его потерял, а я нашел!
      Сделав свирепое лицо, Савмак опять и опять взмахнул оружием, как бы поражая невидимого врага. Он забыл в этот миг, где он, образы конных копьеносцев, шум битвы, ослепительный блеск и звон мечей заслонили действительность. Ему грезилось, что он скачет верхом на буланом коне, машет мечом, сражается. С кем? Не то с теми грабителями-степняками из дедовых рассказов, которые зорили селения сатавков в давние времена, не то с красивыми царскими всадниками.
      - Вот вам за дедову руку! Вот! - беззвучно кричит он первым.
      - А это вам за смерть деда и за пасеку! - шепчет он, обращаясь ко вторым.
      Уловив чутким ухом скрип колес и фырканье лошадей, ретивый вояка возвратился к действительности. Словно проснувшись, огляделся вокруг и увидел, что его нагнала двухколесная арба, запряженная лохматыми лошаденками. Он хорошо знал эту немудрую упряжку и арбу со скрипучими колесами - дисками, выпиленными из цельного дубового ствола. Они принадлежали старшине селения. А управлял лошадьми дядя Дот, самый захудалый из всех крестьян селения. Дот давно уже потерял свое хозяйство, живет в землянке за селом и работает по найму за кусок хлеба.
      Быстро спрятав нож па пазуху, мальчишка вскочил на ноги, взял ношу и посторонился.
      - Откуда ты, малолеток, и куда? - спросил хрипло, равнодушным тоном Дот, поворачивая свое серое, испитое лицо с жидкой бороденкой. На его голове смешно сидело подобие шапки, сшитой из сурочьей облезлой шкурки, вместо меха покрытой слоем черной грязи.
      Савмак поклонился старшему и скороговоркой, чтобы отделаться, ответил:
      - Иду с дедова пчельника, несу мед старшине. Вот в дуплянке.
      - Мед? - возница сплюнул и пожевал сухими, запекшимися губами.Что ж! Это кстати, у старшины как раз гости... Эгей!
      Он махнул хворостиной, подгоняя потных от зноя лошадей. Савмак сморщился от ударившей в нос пыли. Оводы и мошки, что сопровождали упряжку, закружились вокруг него.
      - Дедушка умер! - не выдержал Савмак.- Нету дедушки!.. Убили его чужие люди!.. Наехали и убили!..
      Крестьянин вскинул голову, с любопытством вгляделся в лицо паренька и теперь заметив, что тот выглядит странно, щеки измазаны грязью и давлеными комарами, глаза напухли.
      - Как умер? - переспросил Дот, натягивая вожжи. - Кто его убил? Какие чужие люди?
      - Эти убили, - почти выкрикнул юнец,- что на конях, с мечами! Забыл, как они называются... Мед захотели забрать и... убили деда,
      - Да что ты говоришь? - встревожился Дот. - Наехали и убили?.. Да как же так?.. Постой!..
      Но мальчишка, всхлипывая, махнул рукой и кинулся вперед со всех ног,
      - Чудно... - протянул крестьянин, смотря вслед Савмаку. На его морщинистом лице появилось выражение озадаченности и внутреннего усилия. - То, что Баксаг стар и мог умереть, не удивительно. Давно старика зовут теня предков... Но его убили... С мечами и на конях... Может, степняки опять появились? Тогда они и деревни не минуют, пожгут, пограбят... А может, фракийцы?
      Последнее предположение точно обожгло его. Дело не новое, что наемники хуже разбойников безобразят в селениях.
      Медленно и скудо мысли проникали в голову поселянина, вместе с ними нарастала тревога.
      "Надо поспешить старшине и народу сказать. Да и этого дурня расспросить, как и что. Может, и выдумал".
      Дот, как и все селяне, считая Савмака не совсем нормальным. Не дураком, нет... Дурачки - те другие. Савмак относился к разряду "порченых", шалых, то есть никчемных ребят, изуроченных проказами тех мелких духов, что пробираются ночами в дома крестьян и проникают в животы беременных женщин. Конечно, Савмак был изурочен еще в утробе матери. Вырос большим, в покойного отца, а дурачится как маленький, бегает по степи, сидит на курганах, что-то шепчет. Может, он от деда какие секреты узнал и водится с духами, но это дело темное...
      6
      Вот и селение, где родился и вырос Савмак. Оно довольно велико и протянулось по обеим сторонам дороги. Скрипучие, грубо сколоченные из жердей ворота - въезд в селение. Ворота нужны для того, чтобы домашняя скотина случайно не забрела на поля и по потравила посевы.
      Слепленные из глины и камыша хижины, убогие дворы с жидкими плетнями, загоны для немногочисленного скота - все это случайному приезжему, особенно горожанину, показалось бы крайне унылым и каким-то безнадежно запущенным, ветхим. И по сравнению с этой серостью и явной нищетой странно выглядели тучные нивы, отягощенные медно-зелеными колосьями с крупными зернами, налитыми молочным соком.
      Трудно было поверить, что эти богатые, так гордо волнующиеся посевы возделаны и взращены сухими, узловатыми руками оборванных и испитых людей, которые выходят из хижин и землянок с лопатами и мотыгами в руках. Всюду страшная, потрясающая на непривычный взгляд бедность.
      И все здесь словно выцвело, выгорело на солнце, стало серым под коркой сухой грязи или слоем хрящеватой многолетней пыли.
      Серые избушки, серая земля, серые лохмотья на плечах людей. И лица земледельцев тоже серые, изможденные, будто изваянные из окаменевших комьев глины.
      Посмотрите во внутренность хижин. Там вы увидите такой же серый земляной пол, очаг, в котором даже огонь кажется бесцветным. Жалкое подобие горшков ничем не напоминает прекрасную керамику древних греков, пища в горшках - всего лишь землистая масса из жмыха и отрубей, замешенная горячей водой.
      Ни яркого лоскута, ни блестящего металлического предмета, какой-нибудь пуговицы с рисунком или пряжки, же встретит вокруг утомленный взор приезжего. Все монотонно-бесцветно , безрадостно-уныло.
      Это поселок боспорских пахарей, тех, которые сеют и жнут, молотят и ссыпают в мешки для отправки горы золотой пшеницы, такой веселой на полях, такой обильной в царских амбарах и столь прославленной в далекой Элладе, в Понтийском царстве и других местах, куда отправляется она на кораблях из портов Пантикапея и Феодосии.
      Лишь закрома самих пахарей оставались пустыми, в них не попадали плоды жирной земли. Сатавки не были хозяевами полей, которые возделывали, а богатые урожаи пшеницы, собранные ими, волею богов считались достоянием боспорского царя и его друзей.
      И сама земля словно чувствовала, что она здесь хозяйка, а не многочисленные двуногие муравьи, что взрыхляют и засевают ее. Она нежилась под лучами солнца я требовала много-много заботы о себе. Из поколения в поколение копались люди в земле от зари до зари. С юных лет до глубокой старости. Дети и дряблые старики, не способные выполнять тяжелые работы, ползали по пашне, разбивая палками комья чернозема, пололи посевы, освобождая их от сорняков. А осенью толпами собирали колосья на уже сжатых полях и несли их в одну кучу под строгим надзором деревенских надсмотрщиков, назначенных в помощь номарху сельскому старшине, представителю царской власти.
      Под неусыпным надзором комархов и их помощников, обязанных наблюдать за всеми движениями духовной и физической жизни народа, последний влачил свое беспросветное существование, напоминая муравьиную кучу, единственный смысл жизни которой - работать, подчиняться, не думая и не задаваясь никакими вопросами. Даже боги существовали только для того, чтобы пугать ими забитого и загнанного крестьянина. И если еще сохранялась полуистлевшая оболочка старинной земледельческой общины, то ее традиции хитроумно связывались с царским законом о прикреплении общинников к земле. Получалось даже, что царь печется о сохранении древней общины, как бы укрепляет общинные связи крестьян между собою.
      Но несмотря на грубое насилие и лицемерный обман со стороны Боспорского царства, несмотря на приниженность ж темноту крестьянского населения, живая душа народа не умерла, она продолжала теплиться под серой корой, что покрыла жизнь его, как насыпь могилы. Воспоминания о былой свободе, бессознательный протест и глубокий, как подземный жар, гнев против угнетателей глухо волновали угнетенных. Тупые и безразличные на вид люди, которые, казалось, разучились желать больше того, что имели, были способны на внезапные взрывы возмущения, уже не однажды потрясавшие здание Боспорской державы.
      Это знали боспорские цари и богатей и неусыпно следили за настроениями народа, боялись его.
      И старшина того селения, где родился Савмак, никогда не чувствовал себя уверенно и спокойно. Серая масса крестьян часто напоминала грозовою тучу, и надо было разгадать - рассеется ли эта туча или разразится страшной грозой. Внешнее спокойствие и безразличие народа обманчиво. Народ ничего не забывает, ничего не прощает своим врагам, и рано иди поздно его карающая рука падет на головы тех, кто его унизил и поработил.
      7
      Савмак шлепал босыми ногами по пыльной улице родного селения. Все окружающее он находил таким, каким привык видеть. Оглядывал быстрыми глазами знакомые черно-бурые тростниковые крыши, покосившиеся двери и низкие плетни, окруженные стеною зарослей лебеды и крапивы, соображая на ходу, что он должен сказать старшине. Время от времени осторожно засовывал руку за пазуху и ощупывал холодную рукоятку ножа. Мелькнула мысль - спрятать находку в огороде, а потом уже идти к старосте. Но не захотелось лезть через плетень с тяжелым жбанком.
      Приближаясь к дому комарха, он услыхал грустные переливы песен. Пели молодые голоса за усадьбой в саду. Савмак удивился. Для песен время было неподходящее. Но он любил песни родной деревни и замедлил шаг.
      Веселые напевы сатавки оставили в прошлом. Теперь они отводили душу в печальных и протяжных звуках, полных обиды. Песни звучали как жалоба или плач. Но жалостливые переливы иногда сменялись иными, исполненными надежды на лучшую долю, даже скрытой угрозы кому-то. Далеко не музыкальный комарх снисходительно относился к похоронным звучаниям народного песнопения, но сразу раздражался и тревожился, если его ухо улавливало эти угрожающие мотивы. Они пугали его. Ибо отражали душу народа, вечно живую и могучую даже в условиях беспросветного рабства. Напоминали о скрытых селах народа, как отдаленный гром напоминает о приближении грозы.
      Опять стало обидно за деда. Но вот и дом старшины. Из окон доносилась голоса многих людей, смех. Во дворе мотали головами лошади под пестрыми чепраками, они показались Савмаку знакомыми. Вспомнились слова Дота о гостях у старшины.
      "Кто такие эти гости?" - мелькнула тревожная мысль. Перед глазами вставали жестокие и чужие липа насильников и убийц.
      - Куда ты? - послышался грозный окрик дворового раба старшины, желтолицего и морщинистого Иксамата, что спал и ел вместе со скотом, получал пинки от хозяина и не знал другого имени, кроме "подлеца" и "собаки", но очень заносчивого с селянами. Встречаясь с ними, Иксамат держал себя надменно, подражая комарху, смотрел свысока и мог даже пустить в ход костлявые кулаки.
      Вся деревня ненавидела противного холуя, и если бы случились какие-либо непорядки, то Иксамат получил бы по заслугам в первую очередь. Такой двуногий пес, пресмыкающийся у ног господина и готовый грызть всех остальных, являл собою довольно типичную фигуру того времени и мог считаться одним из опорных камней в сложном многоэтажном здании рабовладельческого общества. К тому же Иксамат был сармат и от души презирал и ненавидел сатавков, как и всех, кто говорил на сколотском языке.
      - Куда? - еще громче повторил свой вопрос неподкупный страж хозяйского покоя.
      - К старшине,- ответил Савмак,- мед принес ему! - И со свойственной ему быстротой соображения добавил: - Для гостей!
      Он смело шагнул через порог и очутился в просторном, слабо освещенном помещении с законченными балками под потолком ж узкими окнами-прорезями, что пропускала мало света, но много пыли и мух. В нос ударили запахи дыма, подгорелого мяса и виноградного вина. Эта смесь ароматов показалась подростку такой вкусной, что он чуть не захлебнулся собственной слюной. Зная внутреннее расположение дома комарха, он сразу разглядел каменную лестницу, что вела на чердак, ниже - домашний жертвенник из двух серых камней и полку с изображениями эллинских богов, а слева - открытый очаг, закопченный, как в кузнице, с пирамидами и конусами - подставками для вертелов и посуды. Он слышал много голосов, но людей рассмотреть не у спел, перед ним мгновенно выросла дородная фигура супруги комарха, пропахшая дымом, и раздался пронзительный голос:
      - Эй, ты! Куда лезешь, дурак?
      Из-за спины сердитой хозяйки показался старшина. Его желтая борода блестела от жирной пищи и шевелилась, подслеповатые, воспаленные глаза щурились не то от света, что ударил в дверь, не то от выпитого вина. Он что-то жевал.
      Но тут Савмак увидел край стола, а за ним людей, одетых в красное и синее, с мечами. Ранее мелькнувшее предположение сразу перешло в уверенность. Сердце застучало, дыхание прервалось. Он не мог сказать ни слова. Он узнал фракийцев. Безмолвно протянул руку со жбанком и с усилием произнес:
      - Вот... мед принес, с пасеки...
      - Кто там есть? - послышался страшно знакомый голос из глубины горницы.- Может, нашелся нож?
      Савмак оторопел, его лицо залила краска. Такой вопрос показался ему громче грозового удара. Откуда они догадались, что он нашел на дороге этот проклятый нож-красавец? Опасность словно подхлестнула его.
      - На пасеку напали конные люди! - выпалил Савмак неестественно высоким голосом.- Все разорили, деда убили насмерть... А мед не успели увезти... Вот я принес дуплянку, а там еще осталось. Надо забрать!..
      - Что ты говоришь? - побагровел комарх.- Да ты не спятил с ума?
      - Клянусь богами!.. Нет больше дедушки... Убили царские люди...
      - Врешь, сын жабы! Сразу вижу, что врешь, хочешь подшутить надо мною!
      Пьяный старшина сделал движение, как бы засучивая рукава.
      - Я не посмотрю на то, что твой дед водится с ночной нечистью! Обоих палками проучу!
      Сильная рука схватила Савмака за дерюгу. Гнилой холст разъехался, и мальчишка в ужасе почувствовал, как что-то холодное поползло по животу. Это поехал вниз нож, он сейчас упадет на пол. Савмак выронил жбанок, но жена комарха проворно подхватила его. С мгновенной хитростью Савмак упал на колени, оставляя ворот и часть рубахи в руке пьяного старшины. Зато быстрым движением укрепил нож за поясом.
      - Клянусь,- повторил он,- убили деда. Я зарыл era в могилу, а сам прибежал сказать. Народ надо собирать, за деда мстить!..
      Глаза старшины превратились в два красных кружка. Слова остановились в горле.
      - Народ собирать? - прохрипел он.- Да как ты смеешь...
      Ему не удалось закончить. Послышалась ломаная скифская речь, комарх оказался слева, а перед окаменевшим от ужаса Савмаком вырос тот самый чернявый сотник с остроконечной бородкой, что убил Баксага.
      - Что такое здесь? Может, мальчишка находил мой нож? Если да, то мы не будем брать выкупа с вашей деревни...
      - Вот он...- в исступлении вскричал Савмак сквозь поток слез, вот он убил деда! Он!.. А ножа я не видел и не находил, да покарают меня боги, если вру!
      В ужасе, с дрожью в коленях Савмак выскочил из дома, сопровождаемый громким хохотом фракийцев.
      Ослабев от слез и волнения, мальчишка не мог бежать дальше. Он оказался между коновязями и сараями, что окружали двор комарха. Лошади равнодушно подняли головы, продолжая жевать свежескошенную траву. Позвякивали наборные узды. Остро ударила в голову мысль, что насчет ножа он соврал. Впервые в жизни. И поклялся богами. А ложь, как говорил дед, является осквернением и приносит несчастье. Подойдя к буланому коню, он приложил руки к его теплой шее. Этим он передавал скверну лжи животному, сам от нее очищаясь.
      За оградой в саду нее еще пели песни деревенские песенники, собранные сюда по приказу старшины, чтобы развлечь гостей.
      8
      Всхлипывая, но уже оправившись от трясучки во всем теле, Савмак услышал сзади хрипение и стон. В испуге хотел было бежать, но стон сменился человеческим голосом, исполненным страдания:
      - Добрый человек!.. Не проходи мимо!.. Дай воды напиться, хоть глоточек!..
      Слова падали будто сверху. Савмак поднял глаза, но увидел лишь голубое, веселое небо со стремительными стрижами, гонявшимися друг за дружкой.
      - В сарае я, позади тебя,- опять послышался таинственный голос.
      С бьющимся сердцем подросток повернул голову и действительно увидел сарай с дверью, подпертой колом.
      - Открой дверь да принеси мне, ради Папая, воды холодной.
      С боязливым любопытством Савмак откинул кол и приоткрыл скрипучую дверь, вернее, ворота, через которые можно было проехать с возом. Жуткая полутьма и тишина наполняли внутренность сарая. Острыми голубыми стрелами проникали сквозь щели лучи солнца. В них крутились пылинки, вспыхивающие огнем. Что-то бесформенное обрисовалось на земляном замусоренном полу и, зашевелившись, застонало. Страшно... Мальчишка, пересиливая себя, сделал шаг вперед и увидел человека, скрученного нещадно волосяными арканами и брошенного здесь в самой неестественной позе. Его голова оказалась закинутой назад, глаза страдальчески выпучены, полуоткрытый рот выглядел черной дырой среди жестких усов и бороды. Он дышал сжало, издавая те звуки, что испугали Савмака.
      - Водицы, водицы...- прохрипело из черного рта.
      - Напиться?.. Сейчас... А почему ты скручен так? Кто связал тебя? Старшина или то царские люди, что деда убили?
      - Деда твоего? - с усилием переспросил связанный. Остекленевшие глаза сверкнули. Он узнал малолетка, который на пасеке натравил пчелиное войско на фракийцев.- Так это ты, пчелиный воевода?.. Молодец!.. Витязем будешь?.. Ты понравился мне!..
      Теперь мальчишка разглядел, что над левым глазом пленника набежала изрядная шишка, а правая щека вздулась и лоснилась. Он узнал того человека, по-видимому друга деда, что оказался утром в их хижине. Слезы потекли по его щекам, опять хотелось жаловаться и причитать, но он сдержался и сжал кулаки, нахмурив лоб.
      - Убили моего деда,-прошептал он,- убили. Умирая, дед сказал, что ты приведешь сюда царя Скилура с войском... И отомстишь... Но я сам хочу отомстить за него!
      Лицо пленника отразило жалость и участие. Одновременно он усиленно соображал, потом прохрипел:
      - Отомсти, это достойно мужа... Только сейчас ты еще молод. Силенки у тебя маловато... Но не прощай врагу смерти деда!.. Ох!..
      - А ты что, от самого Скилура? А какой он?
      - От самого... Ох, тяжело мне, веревка руки режет, душа горит!.. Не могу я!.. Воды хочу... Помог бы тебе, да связан, а через час меня на кол посадят... Развяжи меня, помоги бежать отсюда к скифскому царю... Я ему о смерти твоего деда расскажу и попрошу войско послать да Боспор... Помоги мне убежать!
      - Да?.. Помочь тебе убежать?.. - Мальчик встрепенулся, глаза его загорелись.- Да, я помогу тебе!.. Только скорее приводи сюда войско того царя!
      Он поспешно стал на колени и начал крутить веревки, пытаясь развязать их. Но у него ничего не получалось. Фракийцы знали какие-то особенные узды, распутать которые было невозможно.
      - Эх, нож бы...- пробормотал пленник, делая усилие освободиться.
      - Нож? Так он у меня за пазухой! Вот он!
      В полутьме сарая сверкнула полированная сталь.
      - О, так это ты нашел потерянный фракийский нож?.. Они его ищут... Если не найдут - потребуют с крестьян заплатить за него. Любят, проклятые, народ грабить.... Однако спеши, режь веревки, если не хочешь, чтобы нас обоих на колья посадили.