У Понта Эвксинского (Том 2)

      В таких случаях дядька каменел от испуга, а Перисад краснел, его лицо начинало дергаться и морщиться. Он некрасиво скалил зубы и говорил быстро и запальчиво:
      - Не радуйся очень! Ты использовал мою оплошность, я отвлекся и обнажил предплечие. Тебе это больше не удастся. Завтра я трижды выбью меч из твоих рук!
      На следующее утро, до выхода царевича из своих палат, дядька говорил Савмаку обидные слова и держал у его носа кулак, пахнущий чем-то съедобный.
      - Зазнаешься, раб! Забыл вкус ясеневых палок! Да я тебя растопчу, щенка паршивого!.. Дай, мол, возьму верх над царским сыном! Я - сын нищего пелата!.. Ой, смотри, не крепко держится твоя голова на плечах!
      - Почтенный наставник,- возражал Савмак с поклоном, но без страха,- ты же видишь сам - царевичу нравится настоящий бой на мечах. Он не младенец, сразу догадается, что мы его обманываем. А за обман, ты сам говорил, наказывают.
      - Не просто наказывают, а голову снимают таким, как ты!
      - Вот когда меня станут наказывать и голову снимать, я успею рассказать палачам, что ты, дядька Зенон, научил меня обману.
      - Ой прыткий какой! - выпучил глаза дядька. - Он скажет на меня! Да кто тебе поверит?
      Однако быстро успокоился и однажды сунул Савмаку в руку медную монету. Между ними установилось нечто вроде сговора. Зенон видел что царевич привык к молодому воину, его учение идет неплохо, и делал все возможное, стараясь угодить царю, а главное - строгой и проницательной Камасарии.
      Вскоре Зенон был вызван к царице и вернулся необычно торжественным, вспотевшим, с лилово-красным носом, покрытым фиолетовыми жилками. На его плечах горела всеми цветами радуги полосатая новая хламида из заморской шерсти.
      Он высыпал на стол горсть золотых и серебряных монет и стал их пересчитывать с видимым наслаждением.
      - Ты, кажется, разбогател? - заметил царевич,
      - Нет, преславный наследник, - ответил, прищурясь, Зенон,- я лишь перелистываю страницы книги, в которой золотом и серебром записаны твои богатства, Вот, смотри!.. По этим монетам ты можешь прочесть, чем богаты Спартокиды, что составляет основу благосостояния Боспора. Вот грифон твоего счастья несет в лапах колос пшеницы, в клюве - дротик. Пшеница - главная статья нашей торговли, а дротик обращен острием против врагов царства. Царь Левкои вывозил в Афины до четырехсот тысяч медимнов зерна ежегодно. Попробуй подсчитай - сколько требуется кораблей для такого груза?.. А вот монета с осетром! Рыба второе хвое богатство... Вот статер с головой быка, ибо Боспор торгует с южными странами кожами, шерстью и мясом рогатого скота... А это монеты с ликами богов, покровителей царственного рода Спартокидов...
      Следует сказать, что хотя Спартокиды стали называться царями Боспора лишь с Евмела, однако в более позднее время, упоминая о своих предкам, боспорские владыки именовали их только царями, не иначе.
      Перисад, слушая дядьку, с гордостью выпрямился и окинул комнату орлиным взором. Он почувствовал себя одним из тех, кто основал и расширил царство Боспорское. При этом заметил, что любопытный Савмак пристально вглядывается не в монеты, а в развернутые свитки, исписанные гекзаметром Гомера, и в древнюю книгу "О симпатии и антипатии живых существ, растений и камней", приписываемую перу великого Демокрита из Абдеры. Несмело юноша протянул руку к стилу и попробовал нацарапать на вощаной дощечке букву. Царевич прыснул от смеха.
      - Что ты делаешь? Разве так пишут альфу? Дай сюда! Он взял стил и быстро стал наносить буквы на дощечку.
      - Это вот альфа, а это бета, гамма... омега...
      - Да, да, - пробормотал Савмак,- обязательно запомню!
      - Чего вы? - рассеянно спросил дядька, пряча под полу деньги.
      - Да вот Савмак захотел узнать значение букв, - рассмеялся царевич,- но едва ли ему удалось бы овладеть грамотой,- ведь он сатавк. Слишком груб его мозг!
      - И не для чего ему знать буквы. Его дело работать руками и ногами, а не головой. Однако заметь, царевич, что он очень внимательно слушает мои уроки, хотя они не для него. А ты нередко крутишь головой и думаешь бог знает о чем.
      Зенон давно заметил, что парень смекалист, а жадность, с которой он внимал рассказам о походах Александра и природе вещей, даже льстила старому наставнику. Перисада же уязвило это замечание. Он испытал чувство ревности, соперничества и, прищурившись, обратился к Савмаку с едкой иронией:
      - Ты, Савмак, похож на бродячую собаку, которая, забежав во двор к богатому хозяину, спешит проглотить все съедобное, что ей попадется. Она знает, что надо спешить, а то появится слуга с палкой и выгонит ее на улицу!
      Он расхохотался. Савмак вторил ему беззлобно, а Зенон с улыбкой качал головой, как бы восхищаясь остроте ума своего царственного воспитанника.
      - То, что этот грубый деревенский парень старается познать, напрягая свою тупую голову, я запоминаю шутя, без трудов,- дополнил царевич спесиво, - ибо во мне течет кровь великих Спартокидов! А в тебе, Савмак, кровь деревенских рабов. А это не одно и то же.
      - И Геракл был рабом, а потом стал героем, полубогом!.. Так рассказывал Зенон,- смело ответил Савмак.
      - Ого, что ты знаешь! - поднял брови Перисад.- Уж не воображаешь ли ты себя Гераклом?
      - Нет, преславный царевич, не воображаю. Но я воин, а не раб. Да и деревенские сатавки не рабы!
      - Все рабы перед царем! - поспешно оборвал дядька, хватаясь за хворостину.- Отойди, раб!
      - Я не раб! - покраснел Савмак, получив тут же удар хворостиной.
      - Будешь еще разговаривать?.. Отойди к двери, не отравляй воздух нечистым дыханием!.. А с тобою, мой юный Александр, мы продолжим чтение Аристобула и Онесикрита, что участвовали в походах великого Македонца и описали их. Учись военному делу по этим книгам!
      О, как жадно вслушивался Савмак в эти рассказы и чтения, сидя в углу! О нем забывали, а он все слушал и слушал. На Зенона не обижался, так как угадывал в нем такого же слугу, как и он сам. Да и Зенон показывал строгость больше для вида. Теперь он блаженствовал. Юный Перисад делал хорошие успехи, и на долю учителя перепадало немало подарков и царской ласки.
      5
      Обычно Савмак проводил во дворце большую часть дня, а потом и вовсе перестал бывать в казарме. И если не сидел в углу комнаты Перисада, слушая о напряженным вниманием уроки Зенона, то бродил по коридорам, выходил во двор, приглядываясь ко всему, что здесь происходит. Попав в атмосферу дворцовой жизни, Савмак был ослеплен ее великолепием, оно захватило, зачаровало его юную душу.
      Эта удивительная жизнь так не походила на серое затворничество школы воинов, а тем более на будни его родной деревни.
      И хотя Савмак был полон дружеских чувств к товарищам по школе, а родные места снились ему каждую ночь, он преклонялся перед величием и блеском царского дворца. Ему казалось, что все здесь полно скрытого, какого-то особенного значения.
      Бывший деревенский подросток теперь выглядел рослым и сильным воином. С мечом у пояса он ходил вслед за наследником в качестве личного телохранителя. О его способности владеть оружием, его силе и ловкости стало известно Камасарии, и она доверяла ему охрану внука. Савмака видели за спиной царевича в городском театре, где он подавал своему господину кувшин с легким вином, они вместе появлялись на улицах, когда толпа разодетых сынков вельмож окружала царевича, образуя так называемый "комос", то есть веселую компанию, развлекающую Перисада.
      Втайне он поражался тому, что знатная молодежь ничем, кроме хороших одеяний, не отличалась от воспитанников школы воинов. Перисад же в его глазах быстро превратился в хвастливого и самонадеянного парня, не обладающего никакими чертами той божественности, которую приписывали Спартокидам.
      Он многому научился здесь, многое понял. И крепко прятал в глубине души свои наблюдения. Быстро привык под личиной прекраснодушия скрывать и подавлять в себе подлинные чувства и симпатии. Выработал в себе черты скрытности и лицемерного беззлобия,
      Не следует строго судить Савмака за такую хитрость. Он был лишь слабым подражателем настоящих придворных хитрецов и интриганов, которые увивались вокруг трона. Он понял, что сможет продолжить свое пребывание во дворце, лишь приспосабливаясь к новой для него обстановке. И с присущей ему сметливостью, подкрепленной природным даром воображения, быстро освоил приемы и методы этого приспособления. Хорошо изучил характер Перисада, раскусил дядьку Зенона, узнал, как надо поступать, чтобы не раздражать подозрительную бабку-царицу.
      Появляясь в новом наборном панцире и полосатом плаще рядом с царевичем, он рано понял, что на него показывают пальцами не как на простого слугу, а как на приближенного, даже как на любимца царевича. Это льстило ему, рождало горделивое ощущение собственной значимости.
      Высокий, с широкой грудью и осмысленным правильным лицом, Савмак производил очень выгодное впечатление. И что бы ни говорили о малом значении внешности человека по сравнению с его внутренними достоинствами, но люди с выразительной физиономией, проницательным взглядом, видные фигурой и имеющие звучный голос - всегда пользовались большим успехом в обществе, нежели невзрачные субъекты, независимо от их душевных качеств.
      Если же добавить, что Савмак оказался в среде, где внешнее совершенство человека особенно часто ставилось выше его внутренних достоинств, то легко понять, почему молодой выходец из низов стал заметен в палатах боспорских царей. Хотя придворные шептуны объясняли это по-своему. Они говорили, что Савмак - колдун и опоил царевича приворотным зельем.
      Царь и царица знали о неравноправном содружестве Перисада и его слуги, но не мешали молодым людям. Тогда совсем не считалось предосудительным воспитание детей совместно с рабами. Часто обучение и воспитание детей вельмож и царей поручалось рабам. Собственно, и Зенон был лишь вольноотпущенником, прибывшим из Милета в поисках счастья.
      Молодого сатавка считали помощником Зенона. Его беспрепятственно пропускала стража у ворот. На кухне его охотно кормили вкусными объедками царской трапезы. Парень был хорош собою, и толстые поварихи старались угодить ему, против чего он не возражал.
      Спать он уходил в конюшню, где разыскал злополучного Лайонака и подружился с ним.
      Лайонак седлал коня Перисаду и помогал старшему конюху Досху убирать в стойлах, задавать царским коням ячмень и умел лихо вскакивать на спину самого высокого жеребца. Коней по утрам выводили на проминку и, следуя правилам тогдашнего коневодства, гоняли подолгу. Считалось, что, если лошадь не получает работы "до мыла", она гибнет от пота, который уходит внутрь и отравляет печень. А печень, как известно, средоточие жизни.
      Раб Лайонак оказался парнем смышленым и отзывчивым.
      - Хочешь со мною проминать царских коней? - спросил он.- Я всегда на царских скакунах езжу.
      - А я с царским сыном на мечах дерусь и... книги читаю! - не без самодовольства ответил Савмак.
      - Книги? -широко раскрыл глаза конюх. - Так ты... что... сам читаешь, что ли?
      - Гм... ну не совсем еще, слабо знаю эллинский язык. Но начинаю разбираться. Могу рассказать тебе, как ахейцы осаждали Трою!
      - Подожди. Так грамоте ты уже выучился?
      - Немного знаю.
      - А ну, напиши мне буквы вот здесь, на песке.
      Савмак протянул было палец, но покраснел. Он забыл начертание букв. Лайонак засмеялся, быстро нагнулся и написал на песке знакомые знаки.
      - Давай вместе учиться грамоте, - предложил конюх смущенному товарищу,- я ведь тоже знаю лишь первые шесть букв... У того же Перисада подсмотрел и запомнил... И на конях будем ездить. Хочешь?
      - Хочу,- ответил Савмак, вытирая пот со лба.
      Но обоим плохо давалась эллинская грамота. Савмак старался запоминать буквы, спрашивая их значение у своего царственного сверстника как бы между прочим. С крестьянской хитростью он спрятал за поясом вощаную дощечку и острый стил. Потея, старался складывать слоги в полумраке конюшни, сидя рядом с Лайонаком.
      Досх, видя, что молодежь бездельничает, начинал сердиться, требовал принести воды, засыпать ячмень в кормушки, подостлать соломы жеребой кобыле.
      Однако оба парня отличались усердием и медленно, шаг за шагом, овладевали секретами эллинского письма. Ездили проминать лошадей. Савмак постиг правила верховой езды, но поднимать шапку с земли на скаку так и не научился. Раз попробовал - и упал, долго ходил помятый. Сообразил, что если он сломает себе руку, то прощай его уроки с царевичем, царская кухня и уютная конюшня, где можно поболтать с другом, а потом забраться в сено и выспаться, спрятавшись от всего мира. И больше не пытался стать таким смелым наездником, каким был верткий и ловкий Лайонак.
      6
      Савмак, как и в прошлом, не мог преодолеть тяги к уединению. Он любил побыть с самим собою, когда никто не мешает видеть и слышать собственные грезы, теперь более яркие и пышные, чем прежде. Новая жизнь обогатила его новыми впечатлениями, расширила горизонты. Он стал больше видеть, понимать, но дополнял действительность собственными безудержными фантазиями.
      Однако для мечтаний не находилось места в царском жилище. Имея свободное время и право ходить куда ему вздумается, Савмак начал покидать акрополь, бродить по городу, даже выходил за его пределы.
      Пантикапей вначале представлялся ему беспредельно большим и загадочным в непрерывном кипении улиц, шуме площадей. Он старался вглядеться в каждого прохожего, как бы пытаясь увидеть в нем разгадку и причину всего этого движения, его цель.
      Его поражали своей стройностью и красотой колонны храмов, то каменные, то деревянные, из таврской сосны. Вскоре он стал отличать эллинов от неуклюжих огречившихся скифов, что питали страсть к мишуре и обилию оружия. Настоящие греки умели носить свои одежды просто и вместе ловко, красиво. Савмак старался походить на них, подражал им. Пытался ходить, как они, с непринужденной торопливостью, хотя ему некуда было спешить. В деревенской простоте, он тянулся за "настоящими пантикапейцами", завидовал им, свободным, независимым. Впрочем, не он один поступал так. Обаяние всего греческого тогда было очень велико. Каждый хотел стать если не настоящим греком, то хотя бы походить на грека манерами и одеждой.
      Однажды, выйдя из города через северные ворота, он оказался возле кладбища. Здесь стояло небольшое капище с алтарем для жертвоприношений. Рабы и черный люд города ходили сюда молиться и приносили жертвы единому и безыменному богу, культ которого был занесен с востока. Вначале здесь поклонялись фракийскому богу Сабазию. Фракийские рабы и наемники изображали его верхом на коне и называли богом милостивым и высочайшим. Поклонялись ему и греки, находя в нем сходство с Дионисом - богом растительных сил вечно возрождающейся и умирающей природы. И сейчас в капище стоит обветшалая статуэтка бородатого веселого старика во фригийской колпаке, из-под которого выбиваются кудрявые волосы. Бог одет в рубаху и широкие штаны, как крестьянин. Только по его колпаку и одежде рассыпаны звезды. В левой руке он держит скипетр, а правую поднял для благословения. У его ног всегда лежат виноградные лозы с листьями и гроздьями, колосья пшеницы, венки из чеснока и лука. Его и сейчас любят все, кто возделывает свои поля, они приезжают сюда и поклоняются ему. Приносят посильные жертвы. Но тут же толпятся многочисленные последователи еще более всеобъемлющего божества, именуемого "единым и безыменным", ибо властвует оно над всем миром, над всеми народами и ни одному из языков земных не дано назвать его по-своему. Культ единого бога на Боспоре лишь зарождался, но уже нашел своих последователей. Свыше сотни людей стояло перед часовней. Были среди них и бедняки и прилично одетые люди. Они молились, подняв руки. Их песнопения сливались в один хор, в котором чувствовался разнобой. Каждый пел, как мог. Да и слова протяжных молений произносились на многих языках, среди которых яснее других слышалась скифская, фракийская и эллинская речь.
      - О спаситель, приди!..- жалобно выводили молящиеся.
      Савмак с удивлением остановился и прислушался к этому призыву, преисполненному надрывной печали. Казалось, люди похоронили своих близких и сейчас оплакивают их.
      Юноша подошел к одному человеку в сером хитоне и спросил его, что это за люди и кому они молятся. Человек поднял брови и с неприязнью ответил, покачав головой:
      - Вы насмехаетесь, молодой слуга. Если вы посланы своим господином, то делайте свое дело и убирайтесь отсюда.
      И, отвернувшись, молельщик поднял вверх худые руки с железными браслетами на запястьях и с усердием стал подтягивать общему хору:
      - О безыменный, сойди к нам и принеси благо!
      Постояв с минуту, парень прошел на кладбище, привлекательное своими памятниками, свежей травой и кустарниками, тишиной. Тут было хорошо. Бабочки бесшумно порхали в воздухе, над цветами жужжали пчелы. Они напомнили о далекой насеке, о дедушке, заставили сердце болезненно сжаться. "О дед! Ты не отомщен, а я до сих нор не разыскал убийцу и не увидел, какого цвета у него кровь?"
      Но тишина и умиротворение сами сходили ему на душу. Как хорошо, безлюдно и задумчиво вокруг! Надгробные камни, как седые мудрецы, замерли в раздумье. А кусты манили в тень. Там щебетали птицы. Знакомое очарование одиночества среди молчаливой природы охватило Савмака. Но что это?.. На камнях есть надписи, высеченные то искусно, то грубо, кое-где стершиеся и покрытые лишаями сухого мха.
      Он попытался разбирать надгробные слова. С трудом из букв слагались имена давно умерших людей. Прогулка но кладбищу понравилась, парень стал при всяком удобном случае приходить сюда. Надмогильные плиты стали его библиотекой. Он упорно разбирал надписи - и узнал многое о прошлом Пантикапея.
      Раздвигая кусты дикой вишни, однажды обнаружил среди зарослей вход в старый склеп. Позже узнал, что это была могила Никомеда, бунтовщика и заговорщика прошлых времен, проклятого жрецами. Так ее и называли - могила Никомеда Проклятого.
      Каждый, проходя мимо, должен был бросить камень или горсть земли в сторону нечистого места.
      Со временем склеп оказался полузаваленным мусором и камнями, зарос кустами и дикими травами, был забыт. О Никомеде не вспоминали, место его погребения постепенно стало самым безлюдным и труднодоступным уголком на погосте. Только осы и шмели гудели над кустами да солнечные лучи и дождя летом, а анион пороз медленно разрушали каменный вход, в который можно было проникнуть лишь согнувшись.
      Спустя несколько лет Савмак услышал обстоятельный рассказ о Никомеде, о его связях с мятежной Феодосией, силой присоединенной к Боспорскому царству царем Левконом Первым. Левкон казнил мятежников и их главарей из когда-то славного рода Археанактидов, в том числе и Никомеда, тайно связанного с мятежниками.
      Спустившись в склеп, юноша пригляделся в полутьме, в перед его глазами выступили стены старого дромоса, грубо расписанного фресками, изображавшими корабли, всадников в скифских одеждах, сцену приготовления к состязанию Пелопа и Эномая, суд Париса и еще какие-то фигуры, облупившиеся от времени.
      Дромос кончался усыпальницей, довольно просторной и сухой. Свет слабо проникал сюда, здесь царили сумерки и прохлада. Савмак сразу почувствовал себя в этом убежище небывало свободным, далеким от людей. Чувство отрешенности от жизни города, возможность перестать держаться настороженно так понравились ему, что отныне посещение склепа стало одной из его потребностей. Тем более что в нишах дан гробов ничего, кроме пыли, не оказалось.
      Сюда Савмак стал уходить от людей, здесь он говорил вслух, обдумывал все, что видел и слышал, представлял себя то Ахиллом, то сказочным богатырем, полубогом Гераклом. Старался подражать эллинским манерам, разучивал их, говорил длинные речи на эллинском языке, примешивая и скифские слова, он чувствовал себя в подземелье так же непринужденно и хорошо, как, бывало, на кургане в степи, за дедовым пчельником. Здесь он обдумывал слова молений единому богу, запоминал их. В те дни он не мог и предполагать, какую роль в его судьбе сыграют этот склеп и одинокие прогулки за город...
      7
      Слабостью Зенона было пьянство. Он вдохновенно и долго мог поучать, выпив фиал хорошего вина, его лицо, особенно нос, наливалось краской. Но царевич слушал рассеянно, Савмак же не пропускал ни одного слова. Старался проникнуть в суть противоречивых утверждений дядьки, часто спрашивал его о многом в отсутствие царевича. Тот снисходительно отвечал, а иногда даже рассказывал вещи, о которых не упоминал при Перисаде.
      Так Савмак узнал от Зенона, на беду свою, о рассказах Ямбула и Евгемера про далекие страны, где все люди равно счастливы, и многое другое.
      Заметив, что Савмак стал смело держаться с царевичем и даже вступать с ним в спор, Зенон однажды сказал:
      - Слушай, Савмак, ты помнишь мой рассказ о знаменитом певце и музыканте, по имени Тамирис?
      - Знаю, наставник, помню. Кифаред Тамирис захотел соревноваться с музами...
      - Верно. А что дальше?
      - Музы, боясь, что Тамирис превзойдет их в пении и музыке, ослепили его...
      - Истинно так! Не забывай о судьбе этого человека!
      Но Савмак не понял намека старого воспитателя. Он не замечал и того, что неприязнь и ревнивое чувство Перисада к нему растет. Он с увлечением повторял то, что промелькнуло мимо ушей царевича, а однажды рассказал ему о том, что далеко среди южного океана есть остров, где живут люди, у которых все общее. Эти люди равны между собою.
      - В этом Солнечном царстве,- говорил Савмак, блестя глазами,- нет рабов и господ, там все люди - братья! Они трудятся лишь для того, чтобы иметь пищу и одежду, они но знают, что такое бедность и богатство... А вот еще. У Евгемера описана жизнь "счастливых панхейцев". У них тоже нет рабов. Все люди делятся на группы - жрецов, ремесленников, земледельцев и воинов-пастухов. Все они свободны и одинаково счастливы!
      - Это интересно,- вздыхал царевич, невольно поддаваясь влиянию пылких слов своего слуги.- Хорошо тебе: слушаешь, что Зенон говорит, ешь да спишь. А я - царский сын, должен думать о многом, присутствовать на молениях, встречах... А теперь я еще жрец Аполлона и принимаю участие в... управлении государством!.. Да!.. Вот сейчас скифы опять хотят воевать с нами...
      - Скифы? - насторожился Савмак. - Хотят воевать с нами?.. И ты решаешь такие дела?
      - А как же! - с важностью ответил царевич.
      После минутного молчания Савмак неожиданно предложил:
      - А вот будешь царем - сделай так, как в панхейской стране!
      - Захочу - сделаю!
      - Не сможешь...- покачал головой Савмак.
      - Я не смогу? Я? - Царевич вспыхнул в возмущении и вскочил на ноги.- Да как ты смеешь говорить такое! Забываешься, раб! Я - сын царя! Я Спартокид, а Спартокиды все могут!
      - Истинно царственные слова! - изрек торжественно дядька, появляясь в дверях со свитками под мышкой.- Как сладко слышать такую речь!.. Итак, начнем урок...
      Савмак давно стал замечать, что Зенон весьма непоследователен в своих поучениях. Он, видимо, совсем забывал, о чем говорил вчера, и ежедневно начинал сначала или противоречил сказанному накануне. Так получилось и в этот раз. В прошлый урок он утверждал, что скифы полуживотные и не способны ни к чему, кроме рабства. Сейчас начал рассказывать о том, как скифский царевич Анархарсис был признан одним из семи мудрецов мира, изобрел горящий трут, двузубый якорь и гончарный круг. И прославлял скифов за то, что они победили царя Дария Персидского, уничтожили войско царя Кира, а его самого предали смерти. Рассказывал, как они разгромили македонского полководца Зопириона, наводили ужас на Египет и его царя Везосиса и полторы тысячи лет взимали дань с азиатских стран. Лишь ассирийский царь Нин прекратил выплату этой дани.
      Все эти повествования звучали странно и некстати перед началом новой войны Боспора со Скифией.
      Зенон накануне с важностью поучал царевича, как нужно угождать богам Зевсу, Аполлону, Афродите, напоминал о родстве Спартокидов с Посейдоном и Гераклом. Сегодня же, сидя в своем кресле с опухшим от вчерашней попойки лицом, он сокрушенно изрекал то, что эллинские боги - всего лишь олицетворение природы и человеческих страстей, бог же над миром один, имя ему - Разум!..
      - Отец логики Аристотель и учитель его Платон утверждали, что миром правят не развратные олимпийские боги, а Разум, названный мудрецами "первым двигателем" всего сущего!.. А Сократ учил, что бог - это внутренний голос, что удерживает нас от дурных поступков..
      - Ну, а какому богу ты поклоняешься? - спрашивал его Перисад удивленно.
      - Мой бог - великий Нус! Суть - разум. Разум - это сила, движущая материей. Он всюду - в делах человеческих, в рое пчел, в шуме горных потоков и в свете солнца... Великий Нус!..
      Говоря это, Зенон многозначительно поднимал палец.
      В словах его все отчетливее звучали нотки печали и уныния. Рассказывая о семи чудесах света, он под конец покачал головой и заключил меланхолически:
      - Но и чудеса света не вечны, как не вечны боги, не вечны люди и их деяния. Сады Семирамиды - в развалинах. Храм Артемиды Эфесской - сожжен безумцем Геростратом. Землетрясения разрушили величайшую статую Колосса Родосского, и никто ее не восстанавливает. Фаросский маяк тоже был разрушен, ныне восстановлен, не знаю, надолго ли... Одно ясно - все в мире не вечно!..
      Перисад, обычно безразличный к речам своего наставника, сейчас был возбужден беседой с Савмаком о всемогуществе Спартокидов, и ему захотелось возразить старому учителю.
      - Вечна лишь слава Спартокидов и созданная ими держава! неожиданно и резко поправил Зенона царевич, вставая во весь рост и оглядываясь надменно, как бы спрашивая взглядом: "А ну, кто не согласен со мною?"
      Зенон замер на миг с раскрытым ртом, потом сообразил, что сказал неладное, и кубарем скатился с кресла. Упав ниц перед царевичем, он весь в слезах произнес:
      - В великом потомке славного Спартока и божественного Перисада мудрость сохраняется, как вино в золотом сосуде! Сосуд полон, и больше не требуется пополнения извне!.. Твое обучение закончено. Ты - созрел. Что моя мудрость перед твоей? Всего лишь пересказ того, что изрекли древние мудрецы. Ты же мудр от рождения!..
      Савмака поразила эта сцена. Она же явилась и последним его уроком, полученным вместе с царевичем.
      8
      Вечером на приеме у отца в присутствии Камасарии, лежавшей на ложе из-за резкого обострения болезни, наследник, желая поразить их своими познаниями, долго декламировал "Коринфские сказания" Эвмела. Получив одобрение, он пошел дальше и заявил напрямик, что как только станет царем, то перестроит царство по образцу, данному в произведениях Ямбула и Евгемера, после чего на Боспоре не будет ни голодных, ни бедных, все будут равны я счастливы.
      Камасария переглянулась с царем в внимательно дослушала пылкое заявление внука, погладила его руку своей сухой ладонью и слабым голосом задала вопрос:
      - Скажи, дорогой: боги всемогущи и мудры, им подчиняются все стихии, но равны ли они между собою?
      - Нет, не равны...- Царевич задумался, вспоминая отрывки того, что слышал от Зенона. Потом возразил: - Но ведь боги, начиная с самого Зевса, всего лишь олицетворение сил природы и человеческих страстей. Зенон говорит, что бог един для всей земли и для всех народов, он управляет всей природой под видом Разума. Разум же, великий Нус, распределен в природе по частицам и в то же время связан со своим первоисточником. И пчелы имеют частицу божественного разума, хотя и меньшую, чем человек.
      Царица опять переглянулась с ухмыляющимся царем. На ее щеках выступили пятна краски.
      - Значит, твои Зенон научил тебя не признавать всесильных богов, искать разума у насекомых и сделать всех людей равными?
      - Да,- подтвердил Перисад, краснея и начиная соображать, что сказал невпопад.
      - Тогда скажи - как Платон разделял людей?
      - На три группы. Низшую - плотскую, живущую лишь потребностями тела.
      - Правильно. Еще!
      - Среднюю - с зачатками души.
      - И это верно. Дальше.
      - И духовную. Это "пневматики", люди, способные познать высшую истину, они велики разумом, и никто не может равняться с ними, судить их. Они призваны управлять остальными людьми и всем миром.
      - Хорошо!.. Как же ты думаешь сделать равными людей, столь различно одаренных? Мудрого эллина - и варвара, наполовину зверя? Благородного хозяина - и его подлого, грязного раба? Царя, потомка богов,- и нищего с гнилым дыханием?
      Перисад потупил взор, понимая, что зашел далеко и заблудился. Пытаясь уменьшить свою вину, поспешил сказать:
      - Это Савмак начал смеяться надо мною, сказал, что я не смог бы сделать людей равно счастливыми, как у Ямбула и Евгемера!
      - Савмак? - подняла подбритые брови царица.- Раб смеялся над царским сыном? Откуда он знает, что написано Ямбулом и Евгемером?
      - Он слыхал от Зенона! Он быстро изучил алфавит, даже научился сам читать книги!
      Камасария сделала удивленное лицо. Царь усмехнулся.
      - Великие олимпийцы! Воистину мы живем в век беззакония,прошептала Камасария,- а обучение и воспитание наследника мы отдали на откуп пьянице Зенону и хитрому рабу!.. Иди, мой дорогой. Потом твой отец ответит тебе на все сказанное тобою. А пока - занимайся своим делом. Мы будем решать дела государства.
      В тот же вечер Зенона вызвали в царские покои. Дядька направился туда с видом важным и уверенным. Знал, что дело воспитания юного Перисада идет хорошо и, кроме благодарности, ему сказать ничего не могут.
      Но стражи у дверей удивленно переглянулись, когда из глубины царских палат послышались истошные вопли вперемежку с глухими ударами. Через полчаса Зенона вынесли два раба на его собственной хламиде, насквозь пропитанной кровью. Его положили на навозную кучу за конюшнями, пугая крыс и бродячих собак.
      Потом наступила очередь Савмака. Его позвали в конюшню, где дюжие воины скрутили ему руки, сорвали одежды и повалили на навоз. В недоумении фаворит старался понять, что хотят с ним делать. Огненно-жгучие удары градом посыпались на его спину. Страх в ощущение невыносимой боли ножом резанули по сердцу, дурнота подступила к самому горлу.