"Вот какая ты?" - мысленно встретила ее Алкмена жгучим вопросом. Она пылала тройной ненавистью к золотоволосой красавице; а теперь к этому чувству примешалась еще мучительная ревность.
      Перисад с важностью и достоинством обратился к представителям народа. Заявил, что утверждает выбранных лиц, в том числе и Саклея, на городских должностях и милостиво соглашается на некоторое снижение налогов. Отныне права пантикапейцев на беспошлинную торговлю во всех краях царства восстановлены, а пошлины со всех иных городов будут взиматься, как и в прошлом.
      - Ибо это закон нашего царства, а Пантикапей - первый город среди городов Боспора! Ему льготы даны свыше, по откровению богов, и никто не смеет эти льготы отменить или уменьшить!..
      Тут же Саклей получил приказ выслать дозорные суда в пролив и задерживать все корабли, что минуют Пантикапей. Весь торг с заморскими странами должен идти через стольный город, не иначе.
      Потом было объявлено, что Карзоаз возвращает Гликерии все имущество покойного отца, а царь утверждает ее законной наследницей всего достояния Пасиона.
      Гликерия стала на колени к со слезами благодарила царя.
      - Довольна ли ты? - спросил царь.
      - Великий и мудрый государь,- вдруг заговорила она, к великому испугу Саклея и Алцима,- доверши свою справедливость!
      - Говори, - милостиво разрешил Перисад.
      - Разреши мне остаться в Пантикапее до того времени, когда будут найдены и наказаны истинные убийцы моего отца. Все ценности и вещи его повели переправить из Фанагории сюда. А на мои участки земли и в мои эргастерии назначь сам управителей. Я не смею ступить на тот берег пролива, ибо боюсь Карзоаза и не верю ни одному слову его.
      Саклей вздохнул облегченно. Благосклонно взглянул на девушку, которая с такой ясностью выразила его сокровенные желания. Такое решение поставило бы Карзоаза перед необходимостью выполнить свои обещания на деле. Кроме того, перевод ценностей Пасиона из Фанагории в Пантикапей вливал в истощенную городскую казну тот золотой нектар, в котором она так нуждалась.
      Даже лицо Перисада чуть смягчилось. Хотя такая просьба означала серьезные трения с фанагорийским полисом, он согласился ее удовлетворить. Алкмена поняла, какой удар готовится против ее отца, и побледнела, смотря на Гликерию с внезапным страхом. Ей было ясно, что Карзоаз так просто не уступит и предстоят дальнейшие осложнения.
      Саклей поглаживал рукой с крашеными ногтями острую бородку и составлял в голове разные смелые планы. "Девчонка совсем не так проста, как это казалось вначале,- думал он,- она самостоятельна, хороша собою и имеет голову на плечах!.."
      7
      Савмак, связанный веревками, лежал в темном подвале на сыром полу. Мысли быстрыми птицами неслись в его голове. Ему было стыдно перед Фалдарном. Он даже не вздумал обидеться, когда сотник ткнул его рукавицей прямо в лицо и назвал болваном. В нем говорила, более того - кричала солдатская верность долгу, который он нарушил сгоряча. И, конечно, заслужил наказание.
      Обезоруженный, помятый Савмак прислушивался к звенящей тишине и слепо смотрел в кромешную тьму, различая лишь зеленые разбегающиеся круги. Он попал в помещение, расположенное рядом с застенком. Здесь держали и допрашивали провинившихся слуг и рабов. Сколько времени продержат его в этой яме? Подвергнут ли пытке? Что решат? Вместе с этими вопросами в голову лезли сцены не столь далекого прошлого, вдруг оживленного сегодняшней встречей с золотоволосой красавицей. Ее зовут Гликерия. Теперь он знает ее имя. Девушка хороша, настоящая богиня, но тем более она далека от него, как и та жизнь, которой она живет. Гораздо ближе казалась ненависть, что кипела в сердце против Олтака. Почему он не ударил надменного дандария копьем?
      Их взаимная неприязнь возникла еще в Фанагории. Теперь прошлое проходило перед глазами во всех подробностях.
      Это было в те дни, когда царь Перисад с пышной свитой, в сопровождении целого отряда бородатых аристопилитов и сверкающей фаланги золотой молодежи Боспора, окруженный воинами, писцами, гадателями и разодетыми слугами, прибыл на кораблях в Фанагорию.
      Целью столь торжественной поездки была встреча царя с дочерью спесивого Карзоаза и их брак, который вызвал много разногласий в царском совете и породил кучу толков в народе.
      И вот великолепная флотилия пересекла пролив, и царь Перисад с подобающими почестями ступил на камни пристани второго по величине и силе города его царства.
      Направляясь в Фанагорию, царь хотел показать себя с лучшей стороны, поразить "азиатов" своим богатством и людьми. А так как золотая молодежь Пантикапея уже не блистала особыми добродетелями, в ее пеструю толпу влили лучших из молодых воинов, даже наемников и рабов, видных собою и отличившихся силой и ловкостью. Попали сюда и Савмак - один из блестящих бойцов на всех видах оружия, и Лайонак, признанный мастер наездничества, и много других безвестных доселе юношей.
      Дни сплошного веселья, увлекательных состязаний и встреч навсегда остались в памяти Савмака как одна из ярких страниц его жизни. Вместе с другими молодыми людьми он расхаживал по улицам Фанагории, чувствуя себя не временно отпущенным из казармы несвободным воином, но человеком независимым, наподобие сынков богатых пантикапейцев, одним из которых он и должен был казаться.
      Он посетил прекрасный храм Санерга и Астары, покровителей огня, солнца и луны. В предместье Фанагории Фианеях он принес жертву Афродите Апатуре перед ее пятиколонным храмом, а в другом предместье, именуемом Диоклеями, любовался изумительным святилищем Аполлона.
      Всюду молодых воинов сопровождала восхищенные взгляды местных красоток. Соседняя Синдика славилась своими смуглянками, поэтому в Фанагорни красавиц хоть отбавляй. Многие из богатых сынков увлеклись синдскими женщинами, а потом рассказывали о своих приключениях.
      Уже сложившийся муж, Савмак, видный и привлекательный своей широкой грудью, темно-русыми кудрями и мужественным профилем, не остался незамеченным. За короткое время он узнал и оценил вкус дорогих вин, участвуя в кутежах знатной молодежи. Он приобщился к беспечной и сытой жизни земных богов, так не похожей на все, что ему удалось видеть до этого. Он даже забывал иногда, что он всего лишь подставное лицо на чужом пиру, что у него за душой нет даже медной монеты. То, что он ест и пьет,- подачка хозяев. А его красивая одежда, оружие и панцирь, красный плащ и блестящий шлем выданы дворцовым ключником со строгим наказом вернуть все в исправности, не залить кафтан жиром.
      Ему нравилось разыгрывать из себе "настоящего" человека. И это ему удавалось, Ему кланялись, как знатному господину, с ним разговаривали солидные фанагорийцы, как с равным, женщины льстили ему и их настойчивость готова была увлечь его в огненный поток еще не изведанных ощущений.
      Шли соревнования. Савмак выступал много раз плечо к плечу с Атамбом против фанагорийских силачей и бегунов, уже подучил несколько наград.
      Атамб, сын Саклея, нескладный парень, любитель пошуметь и выпить, успел познакомиться со всеми гетерами города. Он сорил деньгами, о нем говорили. Но здесь, на ристалище, публика награждала криками восхищения и аплодисментами ловкого и красивого парня с кудрявой головой. Женщины дарили ему венки из роз. Савмака принимали за сына одного из вельмож Пантикапея. Над Атамбом же смеялись, особенно когда он по-медвежьи с кряхтением возился со своим противником, силясь повалить его на землю.
      - Сразу видно,- громко говорили в рядах зрителей,- что этот высокий из более благородного рода, чем вон тот увалень.
      - У него во всем сквозит чистота эллинской крови! Посмотрите, греческая утонченность в нем чудесно сочетается со скифской силой и страстью!
      - Зато у второго - одна лишь скифская неуклюжесть и мужиковатость. Не иначе, он из семьи разбогатевшего варвара-скотовода.
      - Но кто этот прекрасный воин? - спрашивали одна другую женщины, сидящие в золоченых ложах.- Он мужественный, грозный и такой... милый!
      - Это гордый отпрыск рода Аргота! - сказал кто-то, желая показать свою осведомленность.
      - Совсем нет, - возражал более осведомленный,- его старший сын Саклея - Атамб.
      Позже Лайонак со смехом рассказывал Савмаку о таких же замечаниях зрителей, им подслушанных. Смеялся и Савмак. Но самолюбивый юноша был в душе польщен тем, что превзошел многих своими успехами и понравился публике. С волнением он открыл истину, что он, сын безвестного крестьянина, совсем не хуже эллинского отпрыска, даже лучше многих из них. Почему же он всего лишь несвободный воин, которого можно наказывать палками и не считать настоящим человеком? Потому лишь, что он сын бедного племени и сам бедняк.
      Пантикапейские многоборцы оказались победителями. Они разбили щиты своих фанагорийских противников, поломали их копья, прострелили мишени и повалили на землю их самих.
      - Ну, кажется, мы ни в чем не уступим этим азиатам,- смеясь, обратился Савмак к Лайонаку,- всех их одолели!
      - Подожди, состязания еще не окончились,- покачал головой товарищ.
      Однако большинство зрителей приветствовало криками и рукоплесканиями пантикапейских юношей. Девушки бросали им цветы. Перисад, сидя в центральной ложе среди ковров и гирлянд из роз, посмотрел на Карзоаза торжествующе. Тот усмехнулся, желая скрыть досаду, и взмахом платка дал сигнал к конным состязаниям, скачкам.
      Выехали юноши на гнедых конях, покрытых красными чепраками, за ними черно-желтые всадники на вороньи конях, проскакали копейщики, катафрактарии, лихие конные рубаки. Последним Перисад противопоставил верховых стрелков из лука.
      - Мы еще посмотрим, кто кого одолеет,- смеялся возбужденно царь,сарматский ли меч, что рассекает человека пополам, или молнии скифских стрел, пущенных на галопе.
      Конные состязания шли очень красиво, лихо, напористо с той и другой стороны. Царю и архонту принесли вино и фрукты. Перисад начал хмелеть раньше тяжеловесного Карзоаза. Он подшучивал над будущим тестем, показывая на пантикапейских наездников, что с быстротой и резвостью борзых собак совершали смелые повороты на зеленом лугу. Тогда Карзоаз с кавказской запальчивостью решил блеснуть таким зрелищен, которому ничего не мог противопоставить Перисад. Это были скачки девушек-наездниц.
      Юные амазонки мчались на лихих конях, как выпущенные из лука стрелы. Это было во вкусе сарматских праздников. Если на Боспоре ристалища выглядели чисто по-скифски, то здесь явно чувствовалось сарматское влияние, выражающееся в большей свободе и смелости женщин.
      Впереди других оказалась наездница на сером злом жеребце. Она скакала быстрее ветра степей. Шапочка с ее головы слетела, золотистые волосы растрепались и полыхали в воздухе, как пламя огромного факела. Было странно смотреть, как девушка сама словно плывет в буйных волнах конской гривы, обхватившей ее густыми прядями. Темная грива и золотые волосы, белые руки и грохочущие копыта, оскаленная морда коня и розово-белое лицо разгоряченной наездницы! Казалось, не всадник, а какое-то неистовое существо разбегается с небывалой быстротой, готовясь взмыть к облакам!
      Савмак, как и все зрители, смотрел на эту скачку с выражением изумления и восторга, восхищался смелой наездницей. Лайонак кричал в избытке чувств. Забыв обо всем, он махал шапкой и приплясывал.
      - Вот это девка! - развел он руками, когда скачка закончилась и победительница была награждена золотым венком из рук самого Перисада.- И я хотел бы проскакать так же, как она!
      Словно в ответ на его желание, к нему подошел царский посланный и сказал:
      - Лайонак! Царь разгорячен и пообещал, что, если ты обскачешь всех и удивишь Фанагорию мастерством наездничества, он посвятит тебя Аполлону!
      Лайонак оторопел от таких слов. Быть посвященным богу - значит получить освобождение от рабских уз! Со слезами радости на глазах он обратился к Савмаку. Тот обнял его и сказал с чувством:
      - Судьба не забыла о тебе. Скорее в седло и добывай свою свободу!
      О, тогда Лайонак скакал, как степной волк, на гнедом коне, принадлежащем Саклею. Он добывал себе свободу головокружительными поворотами, поднимал с земли кубки с вином и пил из них, приплясывая на спине лошади. Он прыгал через костры, успевая снять с рогулек горячие шашлыки, стрелял из лука, вскрикивал по-разбойничьи, словно пришитый к седлу.
      Это было зрелище столь увлекательное, что люди перепрыгивали через веревки, ограничивающие поле, и бежали с криками к всаднику, желая убедиться не дух ли он, что так невесомо и легко выделывает необыкновенные упражнения на коне. Даже Перисад вскочил со своего мягкого сиденья и хохотал от души, одной рукой показывая на наездника, а другой шлепая по плотной спине Карзоаза.
      - Ну как, сыны Пантикапея не потеряли еще своей доблести? торжествовал он, глядя на Карзоаза.
      - У славного государя хороши и юноши,- уклончиво ответил тот.
      Однако золотой венок остался у девушки. Савмак был награжден серебряным, а Лайонак дубовым, что вызвало недоумение среди людей, которые не знали, что лихой всадник всего лишь раб с царской конюшни и что получил он нечто более дорогое для него - вольноотпущенничество, данное ему боспорским владыкой, как говорится, "под горячую руку".
      Победители участвовали в заключительном шествии в жертвоприношениях, после чего дорогие венки из золота и серебра должны были возвратиться в казнохранилище города.
      Савмак увидел победительницу на скачках совсем рядом.
      Ее раскрасневшееся, оживленное лицо морщилось, когда рабыни осторожно снимали с ее головы жесткий венок, а потом связали непослушные волосы красной лентой. Она уже хотела идти переодеваться, как увидела Савмака. Он смотрел на нее с нескрываемым восторгом, раскрыв и округлив глаза. Девушка приветливо рассмеялась и смело, по обычаю женолюбивой Сарматии, обратилась к нему:
      - Я тоже рукоплескала тебе, прекрасный воин! Но не видела тебя на коне! Почему?
      - Я не умею ездить так хорошо, как ты,- вспыхнул и смутился юноша.- За меня Лайонак выступил. А я за него боролся и бегал.
      - Ах, так? А я хотела бы обскакать вас обоих! Только не здесь, а за городом. Там свободнее, лучше. Поедем завтра? И друга своего не забудь. А?.. Вот посмотришь, что я обскачу вас обоих. Хотя я видела лошадей твоего отца, неплохие.
      Савмак еще больше покраснел и забормотал что-то невнятное о действительно неплохих конях своего отца в о том, что он готов завтра испытать их быстроту. Потом он не мог без стыда и досады вспоминать это. Ему хотелось остаться в глазах быстроглазой наездницы с худой шеей и золотыми волосами сыном некоего "богатого отца". Тогда он устыдился своей бедности и проклинал свой судьбу от души.
      - Завтра после утренних молитв приезжай с друзьями к восточный воротам города. Я и мои подруги тоже подъедем.
      Девушка улыбнулась в исчезла за пологом шатра-раздевальни.
      Больше они не виделись, понятно. Но встреча эта запала в душу молодого парня. Разгоряченный необычной обстановкой, победами на соревновании силы и ловкости, разговорами с девушкой, он как бы взмыл в высоту на невидимых крыльях. Забыв, кто он, Савмак готов был предъявить права на счастье и место в жизни. Он уже представлял себя на верховой прогулке в степи рядом о юной наездницей.
      Кто-то засмеялся около. Савмак вздрогнул в увидел молодого щеголя с красивым смуглым лицом кавказца. Человек выглядел богачом. Он поклонился Савмаку о улыбкой и учтивостью, к которым тот не привык. Воин ответил кивком головы, но, всмотревшись в лицо щеголя, заметил в его чертах притворную слащавость, а в жгучих глазах вызов и насмешку.
      - Когда заглядываетесь на лучших дочерей азиатского Боспора,сказал человек,- не забывайте: мы, здешние мужчины, вспыльчивы в ревнивы.
      Позже Савмак узнал, что это был дандарийский царевич Олтак, он воспитывался в Фанагории при дворе Карзоаза.
      Празднества продолжались. Но молодой сатавк уже не стремился в компанию богатых гуляк, не обращал внимания на призывные взгляды женщин, стал задумчив, стараясь поймать неотступную мысль, что вертелась в голове. И не то чтобы он возгорелся страстью к девушке, стал желать ее. Нет, он не смел и подумать об этом. Но девушка словно закрыла перед ним одну дверь и оставила его перед другой. Он не мог понять, куда ведут его новые пути, хотя ясно ощущал, что его увлекает какая-то непонятная сила в еще неизведанные дали.
      С Олтаком они встретились опять уже в Пантикапее. Царевич удивился, увидев Савмака в числе простых воинов. Его подвижное лицо вытянулось с выражением немого вопроса. Но, узнав, в чем дело, он неудержимо расхохотался.
      - О боги! - вскричал он, продолжая смеяться.- Так ты был подставным лицом на празднике и изображал одного из пантикапейских юношей? Остроумный человек наш государь! Он нарядил рабов и стражей в дорогие одежды и выдавал их за подлинных людей. О, если бы это знал тогда Карзоаз! Он выставил бы тысячу дюжих рабов с полей и рудников, и они победили бы всех. Даже я впал в обман и принял тебя за одного из сыновей Саклея. Ха-ха-ха!.. Я даже сказал это дочерни Пасиона, на которую ты осмелился поднять глаза.
      И хотя ничего особенного не произошло между ними, но с того времени эти два человека, стоящие на разных полюсах пантикапейского общества, стали врагами. Савмак всеми силами души возненавидел черноглазого красавца с надменными замашками будущего деспота. Тот не оставался в долгу. Когда они встречались, то у обоих глаза вспыхивали недобрым огнем. Обходительный и тонкий в обращении с вышестоящими, дандарийский царевич проявлял нестерпимую заносчивость в грубую властность с людьми ниже его. Он придирался к Савмаку при всяком удобном случае, видимо рассчитывая на ответную грубость, которая дала бы ему повод обвинить стража в строптивости и добиться его наказания. Савмак чувствовал это и старался отмалчиваться, что надо было сделать и в этот раз. Но получилось совсем плохо. Он не сдержал своего сердца - и вот лежит на голом полу в темнице с перетянутыми руками, как тяжкий преступник.
      Откуда взялась опять эта девушка? И как она изменилась, стала величавой, подобной женам и дочерям знатных людей столицы, хотя и обратилась к нему с той же простотой, как и тогда в Фанагории! Неужели ее хрустальные глаза и влажный розовый рот, молочно-белая шея и золотистые волосы одним видом своим отуманили ему голову? И странно - стоило ей появиться, как опять вынырнул этот ненавистный дандарий. Нужно думать, он не просто зол, как волк, но ревнует его, Савмака, к молодой девке.
      Последняя мысль заставила узника невольно усмехнуться в черно-зеленую темноту. Таким смешным показалось ему это предположение. Что она ему, эта красивая хозяйская дочь? Она так же далека от него, как и звезда, что мерцает в небе.
      Воин вздохнул и попробовал шевельнуть связанными руками, но лишь почувствовал тупую боль. Что они готовят ему?..
      Послышались шаги нескольких человек и как будто стон чей-то. С железным скрежетом щелкнул ключ в замке, скрипнула ржавая дверь, и луч света ослепил Савмака.
      8
      Алкмена металась, как дикая кошка, пойманная в камышовую клетку. Она исцарапала лицо своей рабыни, разбила все алабастры и бальзамарии с душистым маслом и притираниями, кричала и ругалась, как скотница. Она жаждала одного - гибели Гликерии, которую возненавидела со всей безудержностью своей натуры, не знающей ни в чем меры.
      - Вот! - шипела она, задыхаясь от злости.- Вот кого подсунул мне этот хитрый старый колдун Саклей! Девку! И теперь она не только опозорила отца моего и меня, но строит глазки самому государю!.. О, помогите мне растерзать ее, вы, ленивые и глупые слуги!
      Она плакала и рвала свои пышные волосы.
      Перед нею, хлопая огромными глазищами, стоял медведеподобный Зоил. Он не был рабом, происходил из хорошего рода, известного в предгорьях Кавказа. На родине его считали бы князьком, но он променял почет и волю на скромную роль телохранителя царицы ради счастья видеть ее. Он любил Алкмену дикой, первобытной любовью, мог смотреть на нее не отрываясь и готов был на любое дело по одному ее слову.
      Это он принес известие о скандале, что произошел перед входом во дворец. Но ему пришлось выждать, когда пройдет приступ бешенства и Алкмена будет в состоянии его выслушать. Узнав, в чем дело, она сверкнула глазами и, закусив губу, постаралась овладеть собою, собраться с мыслями. Бестактность девушки, как она поняла сразу, объяснялась ее ошибкой. Гликерия приняла Савмака за Атамба. Случай пустяковый. Но в нем кралась возможность пустить по городу сплетню, оклеветать девчонку, очернить ее перед всем народом и перед царем.
      Зоил упал на колени и простонал, ворочая глазами:
      - Разреши, о моя повелительница, убить кого-нибудь!
      - Не мешай мне думать, Зоил!.. Хм... Убить, говоришь? - Алкмена неожиданно рассмеялась, продолжая что-то обдумывать. От ее смеха, при виде алого рта и высокой груди, покрытой тонкой тканью, Зоил пришел в состояние экстаза. Он протянул к царице свои черные волосатые руки.
      - О госпожа, - проревел он,- тогда возьми кинжал и убей меня! Пронзи мое сердце! Оно и так скоро сгорит от огня моей любви к тебе!
      - Зоил! - строго нахмурилась царица, сразу превращаясь из пленительной женщины в строгую повелительницу.- Ты стал невозможен. Ты уже не служишь мне, но преследуешь меня. И я боюсь не врагов, а тебя, моего телохранителя.
      - Я не служу?! - вскричал страстный варвар.- Так скажи мне - кого убить, чье сердце вырвать из груди и принести тебе в кубке? Я сейчас же сделаю это! Я - раб твой!
      Внезапная мысль озарила Алкмену. Она сделала знак, и Зоил замер, стоя на коленях. Он понял, что необыкновенные мысли посетили царственную голову.
      - Нет, Зоил,- наконец сказала она, вздохнув,- убить еще рано. Но если потребуется - я скажу. А сейчас найди Олтака и приведи его ко мне.
      - Олтака? - побагровел ревнивый телохранитель.
      - Зоил,- сморщилась в досаде царица,- ты, повторяю, невозможен, и я попрошу Перисада отправить тебя обратно в Гермонассу.
      - О государыня, прости меня! В Гермонасее, далеко от тебя, я умру в тоске. Лучше прикажи убить меня, только не отсылай. Я бегу за Олтаком.
      Встретившись с царевичем, Алкмена вперила в неге испытующий взор.
      - Слушай, дружок,- тихо и проникновенно начала она,- почему Гликерия так оживилась, встретив этого Адониса с копьем? Я говорю о Савмаке, ты понимаешь. Значит, они встречались раньше? Значит, между ними, возможно, были какие-то делишки? Не так ли?
      Она с хитрецой прищурила глаза. Олтак покраснел и, раздувая ноздри, отрицательно покрутил головой.
      - Нет, нет, государыня. Какие могут быть делишки у свободной девушки из знатного рода с дворцовым стражем! Не допускаю даже мысли об этом.
      - Не горячись, не горячись, дружок. Да и почему, собственно, это тебя так волнует? Да, да! Уж не кольнула ли тебя в сердце эта взбалмошная и наглая девка? Так оно и есть! Иначе ты не полез бы в драку с простым воином, не унизил бы себя скандалом.
      Царица рассмеялась колючим частым смехом, в котором сквозили язвительный упрек и досада. Она уже готова была пустить в голову дандария все, что подвернется под руку. Страстная женщина не обладала терпением. Разнородные чувства и вожделения бушевали в ней, переполняли ее, переливались через край.
      Смущенный Олтак понял, что сделал промах, но постарался улыбнуться и развей руками.
      - Ты хочешь пошутить надо мною, государыня,- тихо сказал он,- и говоришь такое, что мне никогда не приходило в голову.
      - Страсть приходит в сердце и не нуждается в голове. Ну хорошо,заключила царица, становясь безразличной,- я верю тебе и действительно пошутила. Но не для шуток я позвала тебя. Где Савмак?
      - Его связали и бросили в темницу. Завтра решат, как наказать его.
      - За что?
      - За нарушение правил службы и за то, что он посмел поднять на меня руку.
      Царица фальшиво рассмеялась.
      - Уж не соперничаете ли вы? Царевич и раб! Какая мерзость! Неужели для мужчин так обаятельна эта рыжая девка? Или вы находите красивыми ее белые ресницы и желтые брови?
      Олтак сделал усилие, чтобы сохранить на лице улыбку вежливости. Он знал Алкмену очень близко, немало ночей провел с нею. Но покорная и страстная любовница ночью, она никогда не вспоминала об этом днем, держала себя с непринужденностью и независимостью настоящей повелительницы. И если бы он позволил себе как-нибудь намекнуть о их близости не вовремя, она не замедлила бы выгнать его за двери, а если надо, то и выслать обратно на родину.
      Поэтому дандарийский царевич сохранял маску почтительности, а на колкости и насмешки царицы отвечал поклонами и улыбками.
      - Я хочу одного, Олтак, - сухо сказала Алкмена, - чтобы ты был около этой девчонки, раз вы друзья детства и ты неравнодушен к ней. Не пытайся возражать. Мне нужно знать о каждом шаге Гликерии, и ты мне будешь сообщать о ней. Остальное меня мало тревожит. Понял?
      - Понял, государыня.
      - А Савмака надо под пыткой заставить сознаться в том, что он сожительствовал с этой подлой девкой. А когда он признается в этом, записать его слова при свидетелях, как полагается. После пытки не казнить преступника, но надеть на него железный ошейник и послать работать как раба. Что делать дальше - скажу потом.
      Отпустив Олтака, Алкмена долго стояла перед бронзовым зеркалом. Потом рассмеялась злым, торжествующим смехом.
      - О, я сумею повергнуть ее в самый аид! Все узнают об ее позоре!
      Вечером она долго беседовала с Форгабаком, который служил всем, кто помогал ему в его стремлении к богатству и власти. Были произнесены имена не только Гликерии, но и Фения, Асандра, Каландиона и других, что посмели выступить на площади с обвинениями против ее отца.
      - Все сделаю, как велишь, государыня, - прохрипел Форгабак, только и ты помоги мне в борьбе против этих людей. Ибо один человек слаб.
      Алкмена кивком головы дала свое согласие и добавила:
      - Надо сейчас же распространить слухи о проделках этой девки. Сделаешь все, что я требую от тебя, и я помогу тебе стать богатым человеком.
      9
      Раздался глухой удар, и кто-то с болезненным стоном рухнул рядом с Савмаком. Дверь опять заскрипела, свет исчез, и ключ звякнул в замке.
      - 0-ох! - протянул каким-то вымученным тоном новый узник. - Ты здесь, Савмак?
      - Лайонак! - изумленно воскликнул тот, узнав друга по голосу.Тебя схватили? За что? Неужели ты попался?
      - Почти что так. Помоги мне подняться. Они мало того, что исхлестали меня, но и тянули на колесе. Ох-хо!..
      - Помог бы, да руки у меня связаны и затекли, шевельнуть не могу.
      - А ноги?
      - Ноги свободны, да что толку, отсюда не убежишь.
      - Давай, я попробую правой рукой развязать твои узлы. Правая у меня лучше действует. О-о! Как я ненавижу их, Савмак. Где же скифский царь? Почему он не хочет разрушить этот город неволи?
      - И я об этом думаю... Вот узел на спине, я все время чувствовал его... Так-так...
      Они возились в темноте, охая в стоная. Наконец Савмак почувствовал, как веревки сначала ослабли, потом свалились на пол. Но стоило ему пошевелить суставами, как страшная боль заставила его вскрикнуть.
      - Затекли суставы-то,- пробормотал Лайонак.
      Медленно жизнь возвращалась в перетянутые конечности, по коже побежали мурашки, вернулась способность шевелить пальцами. Савмак сразу же принялся осторожно ощупывать товарища, спрашивая, где больно.
      - Кажется, они тебе кости не изломали... Ложись вот сюда на солому, я лягу рядом, вместе согреемся... Расскажи - что случилось?
      - Рассказ короткий. Подслушал нас этот новый раб Астрагал. Пастух любит говорить громко. Астрагал предал нас.
      - Что же говорил Пастух?
      - Что в народе все знают о сговоре Перисада с Диофантом.
      - Ага! А дальше?
      - Ну, его схватили там же, в имении, и сразу вздернули было на колесо. Но почему-то отложили до другого дня. Пастух с помощью одного из рабов бежал и сейчас мутит крестьян.
      - Молодец!
      - Больше того, сколотил себе отряд и уже поджег овчарни Саклеевы. Овец его порезал, а мясо крестьянам роздал... Сейчас ловят его. Может, уже поймали.
      - Пастуха поймали? Нет, Лайонак, не такой он человек, чтобы так просто сдаться. Живым он не попадет им в руки.
      - Это верно... А меня сегодня схватили на конюшне... Били, допрашивали: кто, мол, еще говорил худое, с кем встречался Пастух и где... Я сказал, что ничего не знаю... Завтра, наверное, опять начнут пытать...
      Они беседовали всю ночь, не смыкая глаз. Утром, когда вновь загремел замок, друзья обнялись.
      - Прощай, друг,- сказал Савмак,- кто из нас останется живым отомстит за другого. Поклянемся кровью добыть свободу рабам в себе!..
      - Клянусь!
      - А на пытке ничего не скажем.
      - Ничего!
      - Прощай! Если оба погибнем, Пастух справит по нас тризну.
      Савмака вывели первым. Он щурился и шел наугад, подталкиваемый стражами. Его привязали к столбу. Он как бы обнимал связанными руками холодный каменный цилиндр. Двое воинов, с которыми он вчера лишь вместе ел кашу, стали по сторонам и по знаку сотника начали методически хлестать его гибкими вишневыми палками. После двадцати ударов Фалдарн поднял руку и сказал:
      - Это тебе небольшой задаток, неисправный и неблагодарный воин. Теперь тебя будут допрашивать другие. Воины, ваше дело закончено, можете уходить.
      Воины ушли, явились палачи. Они только что позавтракали, рыгали удовлетворенно и чмокали губами. Пока они разжигали жаровню, гремели железными прутьями и двигали станок с зубчатым колесом, Савмак огляделся. Фалдарн сидел за столом и что-то говорил царским писцам.
      Явился Олтак с дандариями. Сотник и писцы поднялись со своих мест.
      - Раба буду допрашивать я! - надменно заявил царевич.- Таково указание высоких лиц.
      Савмаку показалось, что Олтак преднамеренно сделал ударение на ненавистном ему слове "раб".
      Все поняли, от имени каких "высоких лиц" действует самоуверенный дандарий, знали жестокий характер Алкмены и сделали вывод, что дела Савмака совсем плохие.
      - Слушай, раб! Говори лишь правду.