ВИТАЛИЙ ПОЛУПУДНЕВ
      У ПОНТА ЭВКСИНСКОГО
      Исторический роман в двух томах
      ТОМ ВТОРОЙ
      ВОССТАНИЕ НА БОСПОРЕ
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      СЧАСТЛИВЫЕ ПАНХЕЙЦЫ
      ГЛАВА ПЕРВАЯ
      ПОРЧЕНЫЙ
      Неуклюжий подросток взбежал на вершину степного кургана и присел на серый надмогильный камень.
      Вытянув худую шею, он повел веснушчатым носом, словно принюхиваясь к ветру. Выгоревшие коричнево-бурые волосы падают ему на лоб, спускаются ниже бровей плотными, никогда не чесанными прядями. Но это не кажется неудобным. Наоборот, смотреть сквозь сетку волос даже лучше. Не так солнце слепит любопытные глаза, полные наивного ожидания, пытливого стремления увидеть что-то необычное, интересное. Хотя он и сам не мог бы сказать, что именно.
      Вон в голубом простор неба висит почти не двигаясь черная птица. Это орел. Из его костей степные пастухи делают звонкие свистульки. Выше расползается и тает белое облако, чистое и холодное, как сугроб пушистого снега. Как просторно в небе!.. Так и хочется взлететь ввысь подобно орлу и смотреть сверху на зеленую степь. Оттуда сразу можно было бы увидеть родную деревню с полями вокруг, дедушкин пчельник в степи и даже старинный вал, что отгораживает царские земли от дикого скифского поля. Сторожевую вышку на валу можно увидеть и отсюда. Она вздрагивает, как живая, в струях горячего воздуха напоминая собою смешную длинноногую птицу. Возле вала в землянках живут воины. Они носят железные шапки и поочередно день и ночь стоят на вышке, караулят рубеж Боспорского царства.
      Дедов пчельник не так далеко отсюда. Он спрятался за древними курганами и высокими травами. На пчельнике хорошо, сладко пахнет цветами, гудят пчелы, а на зеленую траву падают прохладные тени тополей.
      Здесь, среди нетронутой степи, тоже не плохо. Можно подолгу вслушиваться в полуденную тишину, улавливая чутким ухом шорох ветра в траве, стрекотание кузнечиков.
      Утомленный ярким сиянием солнечного дня, взор отрока опускается ниже и скользит по мглисто-пыльным просторам. Серыми точками кажутся бегущие тяжеловесные дрофы. Кого они испугались?.. Ага!.. Они удирают от диких ослов в уже распускают крылья, готовясь взлететь. Но ослы мчатся совсем в другую сторону. Словно ветром несет их! Вот бы уметь так быстро бегать, как куланы!..
      Зеленоватые глаза вспыхивают задором. Но ослы исчезают. Новые мысли лезут в голову при виде молчаливой, словно затаившейся таврической степи. Жарко, хочется пить. Рука сама протягивается к аисту дикого ревеня. Острые зубы откусывают мясистый корень в жуют его кислую мякоть. Длинный облупленный нос морщится, прищуренные глаза слезятся.
      Отрок встает. Он тощий в длинный, костлявый и кажется несуразным. Неожиданно для себя он вспоминает о резвом беге диких ослов и уже не может сдержать прыти собственных ног. Огромными прыжками сбегает с кургана и, склоняв вперед голову по-куланьи, мчится по нетронутой целине, то исчезая в густых высоких травах, то появляясь на возвышенностях. Если бы кто посмотрел на него со стороны, то рассмеялся бы. Несуразный паренек бежит размашисто и неуклюже. Но бежит упорно, долго и со всем напряжением, до тех пор, пока все вокруг не становится совсем диким и незнакомым, а сердце вот-вот выскочит из груди. Пот заливает глаза, попадает в рот, соленый, горький... Нет, нет!.. Надо бежать еще!.. В голове стучит упрямая мысль: ведь дикие куланы бегают быстрее и дольше!.. Собрав все силы, он делает большой круг и через полчаса неистового бега падает, задыхаясь, у подножия знакомого кургана.
      В нос бьют запахи степной полыни, кузнечики с треском перепрыгивают через него, успевая сверкнуть красными крылышками. А мальчишка дышит тяжело и смеется, шмыгая носом, радуется. Чему только?.. Разве он знает чему?..
      Хорошо в степи!.. Отрок понимает невнятный язык степи, он научился этому у деда. Ему знакомы особенности и скрытые свойства многих степных трав. Вот зверобой, он останавливает кровь, но ядовит для лошадей и овец. Рядом цветут бессмертники, не блекнущие даже в высушенном виде. Жесткий и некрасивый курай женщины собирают для топлива. А вот и чернобыльник. Он, кажется, целит какие-то болезни. Дальше тырса, куриная душица и колосья дикой ржи. А еще дальше сплошные переливы ковыля, священной травы кочевых скифов.
      Весною степь покрывалась красными маками, словно загоралась множеством красных огней. Тогда дед говорил, что это выходит из земли кровь убитых воинов на местах былых сражений. И на вопрос внука, неужели в степи погублено так много людей, старик качал головой и отвечал:
      - Здесь места не найдешь, где не проливалась бы кровь человеческая!
      Дед Баксаг много знает. Он прожил более девяноста лет, был когда-то воином, потерял в бою руку, и с тех нор его называют в деревне Пах ору ним. Древний старец уже много лет живет на пасеке, водит пчел, собирает мед для боспорских царей. Говорят, дед - колдун!.. При этой мысли отрок усмехнулся. Может быть. Только он не заметил его колдовства. Всех пасечников и мельников издревле принято считать колдунами.
      Правда, дед собирает целебные травы и лечит ими. Он умеет находить траву акор с корнем в виде человеческой фигуры. Она помогает от змеиного укуса и от потемнения в глазах. Собирает корень шандра, ирный, заячий, У него сушатся пучки рекомы, что вяжет во рту, безыменки, типпаки, употребляемой в пищу.
      Разговоры же о том, что дед собирает акониты для отравления стрел, травы, с помощью которых можно превращаться в духа ночи или переводить посевы пшеницы с одного места на другое, - выдумка деревенских баб. В это и старшина деревни не верит, А помогать людям от хвори - разве это колдовство?
      Паренек мысленно представляет себе, как старик сидит около балаганчика на чурбане и намазывает на лепешку желтый, маслянистый мед... Пора вернуться на пасеку, может, дед уже сварил кашу пшенную, испек в золе брюкву... Солнце быстро склоняется к закату.
      Он вскакивает на ноги и опять мчится, как кулан, выбирая места пониже, где трава мягче, перепрыгивая через ямы и колючие заросли чертополоха.
      2
      Возле холодного ключа в низинке стоят выдолбленные колоды, наполненные водой. Хрустальная струя беззвучно падает в прозрачную влагу, увлекая до самого дна колоды серебряные пузырьки воздуха, выскакивающие обратно вместе с брызгами. Кажется, что вода в этом месте кипит.
      Из первой колоды вода переливается во вторую, а потом стекает по ее позеленевшему боку на землю. Яркая зелень и мелкие мошки, что вьются в лучах солнца, указывают, где почва насквозь пропиталась живительной сыростью. Здесь видны многочисленные следы лошадиных я воловьих копыт.
      Немного поодаль за кустами ивняка стоят островерхие тополя. Между кустами гудят сердитые пчелы, они деловито перелетают с цветка на цветок, разбирая мохнатыми лапками синие и розовые лепестки.
      Едва заметная дорожка уходит от ключа, ныряет в зеленые заросли и снова появляется уже за тополями, на пасеке, что подобно лагерю раскинулась среди некошеного луга. Долбленые ульи, как шатры многочисленного войска, полукругом расположились невдалеке от хижины - землянки с крышей, поросшей лебедой.
      Баксаг Пахорукий, высокий сухой старец, невесомо легкий в движениях, кажется и в самом деле колдуном. Его костлявое лицо-череп обтянуто коричневой кожей, цвет которой выглядит еще темнее по сравнению с белой длинной бородой, пожелтевшей около рта. Из-под войлочного колпака ясно и внимательно смотрят бесцветные глаза.
      Он возится с долбленым жбанком-дуплянкой, наполняет его медом, прикрывает деревянным кружком и обматывает лыком.
      Услышав треск кустов и торопливые шаги внука, усмехается и бросает косой взгляд.
      - Опять бегал по степи, как жеребенок? - добродушно замечает старик.
      Но внук не слышит его. Он уже напился из колоды холодной воды, сутулясь присел у костра и подкладывает в огонь сухие палки. При этом дергает худыми плечами и выставляет лопатки.
      - Чудной растешь ты, Савмак,- замечает, не повышая голоса, старик,- по росту - вроде пора уже парнем быть, а весь вид твой и нутро совсем как у дитяти малого.
      - А в степи я видел ослов. Ух, гоняют, как ветер!
      - Ты что, ослам под пару быть хочешь?.. Тоже гоняешь! С ребятами не водишься, работать не любишь!.. А старшина ворчит, ругается!
      - Как не люблю работать? - вскидывает внук кудлатую голову.- Я работаю!.. Вот побуду у тебя, помогу тебе и опять пойду в поле, куда старшина пошлет. Хочется мне побыть в степи, посидеть на кургане, посмотреть всё... Разве это плохо?
      - Что это всё?.. В степи многого не увидишь!
      - А если ехать далеко-далеко! Верхом на коне. Тогда можно увидеть много!..
      Савмак устремляет взор мимо деда и пчельника, в те самые голубые просторы, в которых ничего особенного будто и нет, а что-то зовет, манит, заставляет сладко сжиматься сердце и отстукивать неслышным голосом: "Вперед! Вперед!" Там, далеко, есть что-то особенное. Но что?.. Вот поглядеть бы!..
      Старик внимательно, с любовью и внутренней печалью смотрит на внука и опускает сморщенную ладонь на его взлохмаченную голову.
      - Очнись!.. Рано попал ты на глаза степным духам!.. Полюбился им! Заманят они тебя, несчастного, заведут!
      - А куда?.. Куда, дедушка, они заведут меня? - с живостью спрашивает внук. - Ну, пусть заведут, я хочу посмотреть всё...
      - Опять всё!.. Да ведь не под силу человеку всё увидеть!.. Жизни не хватит!.. Свет велик!..
      - А почему?.. Надо ехать и ехать всё вперед!.. Увидишь, как люди живут, по морю корабли ходят, по земле разные звери бегают...
      Нет, не то!.. Мальчишка не мог передать того, что томило и звало его, не понимал, чего он хочет. Он только начал открывать глаза на мир, чувствовал непонятное волнение. И сейчас опять убежал бы туда, на курган, смотреть на вечереющее небо и слушать беззвучные сказки собственного сердца.
      - Вчера большая ватага конных проезжала мимо той вышки, что справа.
      - Ты видел? - насторожился старик.
      - Видел своими глазами. Все с копьями... А ты уже не смог бы драться копьем?
      - Драться копьем?.. Когда-то дрался. Прошло мое время. Душа стала летучей, вот-вот выпорхнет из тела - и была такова!
      Баксаг наклонился к костру и стал помешивать деревянной ложкой кашу в закоптелом горшке.
      - Счастливый ты, дедушка! Много видел, на коне скакал, воевал...
      - В те времена мы все верхом ездили и носили оружие. Нельзя было иначе. Очень беспокоили нас степные сколоты. Хлеба они, как и сейчас, не сеяли, а грабить любили!.. Приходилось пахать, держа одной рукой ручку плуга, а другой - меч!
      - А оружие кто вам давал?
      - Сами ковали. Да ж от греков боспорских получали немало. Не даром, а в обмен на хлеб, просо, полбу. Тогда царские земли до нас не доходили, и мы считались свободными сатавками. Я уже рассказывал тебе. Тогда мы жили между кочевниками, что в степях на западе, и эллинами на востоке. С одними воевали, с другими торговали.
      - Сколь дивно это!.. Я тоже хотел бы пахать с мечом в руке!.. Тогда ведь лучше было?
      - Всякое бывало. В те времена мы сами себе хозяева были. Земля принадлежала богу Папаю. Кто ее пахал, тому она и родила. И если удавался урожайный год, то всем хлеба хватало до нового. И дань царю скифскому вносили, и эллинам в обмен за одежду и железо отдавали немало. Ну и сами ели почти всегда досыта.
      - А теперь хуже, правда?
      - Теперь землю взял себе боспорский царь Перисад, дай ему бог здоровья. Для него хлеб сеем, а не для себя... Уродило или нет, все едино - царю хлеб, а нам мякина!..
      Баскарг вздыхает и, накрошив мелко кореньев, бросает их в кашу. Полуслепой Аримасп, махая кудлатым, усаженным репьями хвостом, смотрит на старика слезящимися глазами. Он тоже стар и доживает век на пчельнике вместе с хозяином.
      Все трое ужинают. Люди - деревянными ложками из глиняного горшка, собака - из дубового корытца. Беседа продолжается.
      - А какой он, царь?
      - Когда-нибудь увидишь... Может, угодишь нашему старшине, он возьмет тебя на праздник к Великому дубу. Там и царь бывает.
      Савмак хорошо знает о празднике урожая, и его сокровенная мечта попасть туда. Он вздыхает.
      - Да, я хотел бы поклониться священному дубу. А еще больше хочу воевать, как ты воевал в старину!.. Со степняками!
      - Теперь все изменилось. Степная Скифия живет по-иному. Раньше скифский царь никогда не появлялся в наших степях чаще одного раза в году. Жил он где-то далеко, на реке Борисфене... А ныне он город построил, Неаполь, и поселился в нем. Имя царю - Скилур... Мудрый царь!.. Он запретил своим витязям нападать на нас и грабить, но задумал всю Тавриду забрать себе... И Боспор тоже... Эллинов хочет совсем изгнать!
      - Изгнать? Нехорошо это!.. Они же помогали вам воевать против степняков. Оружие вам давали.
      Старик опустил ложку и с удивлением, смешанным с досадой, поднял седые брови. Словно впервые увидел внука.
      - Смотрю я на тебя, Савмак, и дивлюсь. Ростом ты выше меня скоро будешь, а глуп. Не разумеешь - где добро, где худо! Куда глупее Аримаспа.
      Пес, услышав свою кличку, поднял тупую морду и замахал свалявшимся хвостом.
      - Сам рассказывал, дед, а теперь сердишься! - насупился внук, облизывая ложку. Он не понимал, за что сердится старик.
      - Поживешь - поймешь.
      - А ты расскажи мне толком, вот я и пойму.
      - Не сейчас. Уже вечереет, пора принести жертву духам ночи.
      Солнце касалось верхушек кустов и стало огненно-красным.
      Баксаг успел до сумерек совершить медовое жертвоприношение меж двух шестов с надетыми на них лошадиными черепами, как известно, отгоняющими от ульев злых ночных демонов.
      Закончив это важное дело, старик совершил молитву и, опустившись на обрезок колоды, подбросил хвороста в костер. Внук лежал на животе и дремал, держа во рту сухой стебелек донника.
      - Завтра пойдешь в деревню, отнесешь старшине вот этот жбанок меду и скажешь, чтобы приехал забрал весь мед, что я снял... Да не груби старшине! Если что заставит делать - не огрызайся, а выполни, как надо!
      - Всё равно не возьмет на праздник-то.
      - До праздника далеко. И нечего думать о нем. Охо-хо! Совсем стар стал я. Так вот лег бы и уже не вставал. Тянет меня земля к себе.
      Дед вздохнул и оглянулся вокруг. Солнце уже закатилось, кусты почернели, только самые верхушки тополей чуть золотились.
      - Устал я жить. Лишь вода течет не уставая. Пора мне к предкам!
      - Ну зачем, дедушка, говоришь такое! - досадливо возражает внук.
      - Ну, ну... не буду. Жаль, что умру женской смертью, у очага. А не так, как умирали отцы наши, на поле битвы, борясь за свободу,... Да и не один я... Гибнет народ сатавков Кто посмелее - в степи бежит, а кто на корню Засыхает, а то еще хуже - в полные рабы к эллинам попал!.. О богах забывают, на могилы отцов не ходят. Зато и семьи стали малолюдны. Ты вот у отца твоего покойного - один...
      - А отец тоже умел драться на мечах?
      - Умел,- усмехнулся дед своей древней, еле заметной улыбкой. Потом стал серьезен, меж бровей легла жесткая складка"- Убили его вороги.
      - Убили? - словно очнулся Савмак, хотя давно зная о судьбе отца.Убили!.. А отомстили за него?.. Ведь ты сам всегда говоришь, что неотомщенная душа мучается, по свету бродит.
      - Душа твоего отца спит крепко... Ей легко... Твой отец отомщен!..
      В глазах старика вспыхнул огонек былой удали. Он в раздумье взглянул на свою левую руку, сухую и бесчувственную, как ветвь мертвого дерева.
      - Ух! - вскинулся мальчишка.- Я тоже отомщу всякому, кто обидит тебя, дед!
      - Спи ты, мститель,- опять усмехнулся Баксаг, однако не удержался и с нежностью погладил внука по голове.- Другие времена наступили, иные и обычаи. Теперь вы растете - оружия не видите .. Всё отняли эллинские наемники. Сейчас если и найдут у кого оружие, так шкуру спустят, в колодки закуют... Спи, Савмак...
      Савмак упал головой на пыльную, истертую кошму и мгновенно заснул. В эту ночь он видел во сне страшные битвы. И сам храбро сражался, хотя не мог определить, с кем.
      3
      Дед еще раз обратился к богам с молитвой и тоже стад укладываться. Он уже чутко, по-стариковски, задремал, когда уловил ухом сердитое рычание Аримаспа. Старый пес так рычал лишь тогда, когда чуял постороннего. Баксаг легко вскочил на ноги и схватился единственной рукой за топорище.
      - Эй, кто там, говори? - громко окликнул он, стараясь рассмотреть в темноте сгорбленную фигуру, что еле маячила среди кустарников в слабых отблесках гаснущего костра.
      - Не кричи, добрый человек,- послышался глухой, сдавленный голос,заклинаю тебя Папаем, а если ты сатавк, то и свободой отцов и дедов наших!..
      Услышав имя самого большого скифского бога, Баксаг опустил топор и отозвал собаку, однако продолжал быть начеку. Человек выбрался из кустарников и приблизился к костру. При свете рдеющих углей стало возможным разглядеть его бороду, две блестящие точки в настороженных глазах и остроконечный войлочный колпак, треугольником врезанный в небо, чуть белесое на западе.
      - Не произноси зря имя Палая и не поминай свободы нашей, что давно нами утрачена,- сурово ответил Баксаг, продолжая всматриваться в крепкую фигуру ночного гостя. - Подхода с добрым сердцем. Да не наступи ногой на внука моего, вот он спит.
      - Слышу слова твои и радуюсь им. Чую в них душу сколотскую!.. Истинно сказано - утрачена сатавками свобода. Но утраченное можно вернуть!..
      - Можно, да не все?.. Вот молодость моя ж сила остались в прошлом, и никто не вернет их мне.
      - Твоя молодость и сила вернутся в делах сынов твоих и внуков! Так установлено богами.
      - Дай-то бог,- Баксаг, вздохнув, посмотрел на спящего внука.Хотелось бы мне увидеть из страны теней внука моего в лучшей жизни, чем моля. Слышу твой говор и догадываюсь - не сатавк ты, а оттуда, с Дикого поля.
      - Истинно так, оттуда. Я из племени свободных скифов, из рода Ястреба... Приюти меня, брат мои, и, если есть, дай что-нибудь перехватить на зубы. Брюхо к спине втянуло, так голоден. И устал, как вьючная лошадь... Именем Папая!
      Гостеприимство и забота о случайном путнике - один из старинных законов сколотской жизни. Бели же приют дается именем Палая, бога великого, то и забота должна быть оказана вдвойне.
      Баксаг начал раздувать угли в костре. Но гость предупредил его:
      - Не надо, не надо, брат мой. Не разводи огня, ибо не по доброй воле оказался я в степи. Лютые враги идут по моим пятам. А враги эти - царские люди. Они преследуют меня за ту правду, что я несу всем сатавкам от самого царя справедливого, Скилура!
      Дед невольно опустил руки и застыл на миг при таком признании гостя. Он теперь лишь понял, что за птица пожаловала к нему. Гость, несомненно, был один из тех "тайных" людей, вести о которых прошли по всем селениям крестьян. Таких подстрекателей к неповиновению боспорским властям и распространителей слухов о "скором приходе царя справедливого сколотского" боспорские наемники разыскивали, как ценную дичь. И приютить такого у своего очага означало навлечь на себя большую беду.
      - Кто бы ты ни был,- произнес несколько изменившимся от волнения голосом Баксаг,- но ты гость, посланник богов... А огонь я разводить не буду. Накормлю тебя хлебом и царским медом. Благо я пасечник.
      Он вынес из шалаша чашку с медом и сухую лепешку. Сам он хлеба не пек и не имел его. Но люди, приходившие полечиться пли посоветоваться, приносили в дар лепешки, иногда крупы и изредка кислое молоко.
      По жадному чавканью и торопливым глоткам Баксаг мог заключить, что гость голоден, как раб у скупого хозяина, и не менее того измучен преследованием царской стражи.
      - Ты не бойся моего прихода,- говорил гость, продолжая жевать,меня здесь не захватят... Я сейчас ушел бы за вал в степи, но вот уже две ночи не спал. Если дашь мне уснуть до первых петухов, то я задолго до рассвета буду далеко. Да будет милостив Папай к тебе, добрый сколот!.. Недолго осталось всем вам терпеть эллинское иго. Скоро, скоро придет наш царь-освободитель Скилур! Он изгонит эллинов из Тавриды, вернет сатавкам их вольности, земли, их законы. Будет взимать лишь самую малую дань. Снова будете счастливы! Вот жизнь будетумирать не надо!.. Но сатавки должны помочь Скилуру, когда он подойдет к границам Боспора. Всем надо подняться сразу, дружно. Старый и малый должны взять в руки косы, серпы и топоры, чтобы пожать кровавую жатву, Поле для этой жатвы уже поспело!..
      - Помоги тебе боги,- пробормотал старик, творя молитву ночным духам, дабы они не нашептали преследователям, где сейчас укрывается беглец.
      - Спасибо, отец и брат, прими чашку да дай мне воды испить.
      - Вода в ведерке... А спать я тебя уложу в шалаше, хотя там и жарковато. Я загорожу тебя старыми колодками из-под пчел и бочками. Там тебя никто же найдет.
      - Вот спасибо,- ответил совсем сонным голосом скиф,- веди меня, а то я упаду на землю, тогда ты меня и копьем не поднимешь...
      Свалившись в шалаше на ложе из сухой травы, гость испустил могучий храп, слышимый даже у костра. Старик решил было не спать всю ночь, но и его разморило, он прислонился к стене хижины и погрузился в сон.
      Дежурным стражем остался Аримасп.
      4
      Утро пришло для Савмака незабываемым на всю жизнь. События, что произошли после восхода солнца, оказали решающее влияние на его дальнейшую судьбу,
      Он открыл глаза, разбуженный криками людей и лошадиным фырканьем. И сразу зажмурился от ярких солнечных лучей. Присмотревшись, увидел, что дед уже на ногах, Аримасп лает сердито, а из кустов выглядывают лошадиные морды и гребнистые шлемы всадников, один из которых грозно окрикнул ломаным скифским языком:
      - Кто тут на пчельнике?.. Иди ко мне!
      Десяток верховых на тяжко дышащих лошадях, ломая кусты, подъехали к хижине. Алое утреннее небо рассекли тонкие линии копий. Пахнуло конским духом. Передовой натянул поводья, буланая лошадь осела на задние ноги и заплясала, храпя, косила злым глазом, словно рвалась растоптать убогую хижину и всю пасеку с ее хозяином.
      Не зная, явь это или продолжение сна, Савмак как зачарованный уставился глазами на великолепного в своем вооружении молодого черномазого воина, видимо начальника остальных. Воин, так же как и его конь, зло и остро оглядывал немудрое хозяйство Баксага. В ухе его болталась серьга, из-под блестящего бронзового шлема выбивались черные кудри под цвет стриженым усам и остроконечной бородке.
      Таким вот, сидящим на буйном, игривом коне, с нагайкой в руке, в шлеме и запыленном пластинчатом панцире, с тяжелым мечом и кривым кинжалом у пояса, запомнился Савмаку царский наемник фракиец. И, спустя много лет, когда Савмак вспоминал свое детство и этот печальный день на пасеке дедушки, перед ним неизменно вставала живописная и злая фигура смуглого воина, живое воплощение заносчивой гордости, язвительности и какой-то особой, разбойничьей хищности.
      - Эй, хозяин, где ты? - с нарастающим раздражением повторил фракиец. - Или я буду бить тебя плетью, и жечь твоя насека!..
      Савмак продолжал любоваться всадником, его горделивой посадкой, оружием, пестрым чепраком. Лошадь мотала головой, роняя на грудь хлопья розовой пены. Под мордой плясал полумесяц с золотыми кистями. Это мишурное украшение показалось деревенскому подростку величайшей драгоценностью. Много отдал бы он, чтобы хоть раз посидеть на таком коне и вот так же выглядеть - лихо, ловко, воинственно!..
      Воспитанный на уважении к старости и горячо любивший своего дедушку, Савмак вздрогнул от неожиданности, услышав обидные слова, обращенные к Баксагу человеком более молодым. Тот обозвал деда старой собакой и грозил сжечь пасеку! За что?
      Восхищение, испытанное им при виде всадника, сразу исчезло, уступив место другому чувству, еще не пережитому ранее. Ему показалось, что сердце его остановилось, к лицу прихлынула горячая кровь и застлала на миг все перед глазами красной пеленой.
      Он быстро вскочил на ноги, исполненный неудержимым желанием что-то делать, говорить. Но Баксаг схватил его за руку и сказал вполголоса:
      - Молчи! Уходи в кусты. Это царские люди - фракийцы!..
      - Чего шепчешься, как вор! Отвечай на вопрос! - торопил чернявый, готовясь спрыгнуть с коня.
      - Готов ответить,- громко и с достоинством, но также не спеша молвил Баксаг, выступая вперед и загораживая собою внука.- Пасечник я, старик, как видишь, и не могу ходить быстро. А пасека - царская!.. Сожжешь ее - не мне, а царю сделаешь убыток!
      - Мед есть?
      - Есть мед... царский.
      - Я - тоже царский! Сотник царского войска! Ем и пью царское!.. Давай мед, неси хлеб!
      Всадники соскочили с седел и стали привязывать лошадей к тополям.
      Было заметно, что фракийцы чем-то раздражены и пожаловали на пасеку не для того, чтобы полакомиться медом. Они присматривались ко всему. Но в те времена не было иных сладостей, кроме меда, ценимою высоко. Даже среди товаров, вывозимых из Северного Причерноморья, после хлеба и рыбы самым ценным был замечательный скифский мед. Попав на пасеку, фракийцы не могли удержаться от соблазна отведать свежего, душистого меда с хлебом и сейчас предвкушали это удовольствие. Баксаг повернулся к Савмаку, но тот и не думай уводить. Он с мальчишеской запальчивостью наблюдал за незваными гостями, готовый вступить с ними г неравный свор.
      - Сказал тебе - уходи, - с сердцем промолвил дед. Черномазый сотник, передав коня одному из воинов, спросил:
      - А это кто такой? Что он делает на царский пасека? Пришел мед есть? А работать на поле кто будет?
      - Это - внук мой. Принес мне на пасеку крупу и помог переставить ульи, ибо я же увечен, как н сам ты видишь, о прославленный витязь. Внук мой хороший работник, и старшина хвалит его. Даже обещал взять его на Праздник Сбора плодов к Великому дубу.
      - Гм... А других людей не бывало у тебя здесь? - как бы смягчившись, прищурился сотник. Баксаг покачал головой.
      - Если о сельчанах спрашиваешь, то бывают, но редко, все заняты работой, а чужих людей у нас годами не увидишь.
      Савмак внимательно разглядывал подвижное лицо фракийца, потом перевел глаза на его одежду и оружие. Поразился величине сарматского меча, привешенного к левому бедру витязя, и опять загляделся на изумительный кривой кинжал в золотых ножнах, покрытых узорами и зелеными камешками. Рукоятка его имела форму голова кобчика с хищно изогнутым клювом и рубиновым, совсем живым мерцающим глазом, который, казалось, с каким-то лукавым ехидством подмигнул подростку. Тот даже вздрогнул от неожиданности. Живой нож!.. Это диво!..
      Старик поклонился воину. Сотник долгим, подозрительным взглядом оглядел обоих и, успокоившись, опустился на обрубок бревна:
      - Давай твой мед.
      Остальные воины, здоровенные чубатые мужи, увешанные оружием, толпились тут же, разговаривали на незнакомом языке и смеялись, показывая пальцами на ульи и бедную хижину пасечника.
      Баксаг опять поклонился и вошел в хижину, чтобы принести требуемое. Сердце его колотилось от волнения, хотя он был уверен, что ночной гость давно ушел в сейчас пробирается где-то среди степных трав, спеша на запад. Однако помедлил, осторожно оглянулся, прислушался к голосам царских людей, заглянул за бочки-дуплянки, желая убедиться, что его нет. И отпрянул в испуге.
      Скиф продолжал спать, раскинув руки на подстилке. Утомленный, измученный, он проспал рассвет и сейчас сладко посапывал носом.
      Старый пасечник растерялся, не зная, что предпринять. Мысли спутались. Потом выпрямился и решил действовать. Торопливо палил в долбленые липовые чашки жидкого меда, накрошил в него сухих лепешек и вышел к гостям.
      - Ешьте,- предложил он,- а кто напиться захочет- вода в жбанке. А я займусь своим делом.
      Он взял лопаты и внес в хижину. Вышел оттуда и опять вошел. Погремел досками, прислушался. Фракийцы мирно беседовали, чавкали. "Пора",подумал он. Стал будить спящего. Тот через мгновение был на ногах. Перед ним стоял Баксаг и делал руками предупреждающие знаки.
      - Тише, тише...- говорил он одними губами,- ты долго спал. Наехали фракийцы, слышишь, говорят... Я думал, что ты уже далеко...
      Гость насторожился, словно готовясь к прыжку. Лицо его залило синей кровью, на лбу выступила испарина. Он прищурил потемневшие глаза, губы скривились.
      - Почему, старик, ты не разбудил меня до рассвета?
      - Видит бог, заспался. А с вечера думал, что ты сам поднимешься и уйдешь. И хлеб для тебя положил, вот он. Собака меня разбудила. Вижу всадники... Теперь лежи, не подавай голоса. Я закидаю тебя соломой и разной рухлядью. Они поедят и уедут, тогда и ты уйдешь... А лучше - ночи дождись...
      - Хм...-- недоверчиво и опасливо взглянул скиф,- добро, спрячь меня.
      -- Эй, старик! - послышался сердитый голос сотника.
      Баксаг поспешно вышел.
      Все обошлось бы хорошо, если бы не случилось незначительного происшествия. Сотник, пытаясь разжевать кусок ссохшейся лепешки, выпеченной из черного жмыха с отрубями и древесной корой, наколол язык об острую шелуху, запеченную в хлеб, и сразу разъярился. Он плевая кровь и ругался, мешая слова скифские, фракийские и эллинские.
      - Это что ты дал мне? - встретил он старика свирепым окриком, выплевывая на ладонь окровавленную жвачку и бросая ее в лицо старику.- Что это?
      - Это хлеб, господин,- смиренно ответил старик, обтираясь рукавом.
      - Хлепь? Ты смеешься надо мною, раб! Это - сухой коровий помет! Ты захотел причинить мне боль! Хотел отравить царский сотника?..
      Савмака опять изумила брань и неуважительный тон сотника, обращенный к деду и... хлебу. Как он осмеливается бросать хлеб и ругаться? Хлеб был обычный, иного Савмак не ел и не видел. Вкусный, кисловатый. Его ели с молитвой, и считалось большим грехом уронить хотя бы крошку под ноги. Хлеб это дар богов. Но что это? Сотник оплевал деда Баксага и пустил ему в голову чашку из-под меда. Старик уклонился, но стальная искра блеснула в глазах.
      - Это хлеб, господин, какой мы едим..
      - Какой ты ешь? Собака, ты дал нам свой рабский хлеб! Как ты смел? Я царев сотник и рабского хлеба не ем!
      Черномазый явно раздувал ссору, использовав хлеб как предлог. Он с бранью размахнулся и ударил Баксага плетью. Тот не успел загородиться рукой, и жесткая воловья кожа оцарапала ему скулу.