- Алексеевские крестьяне унавоживать землю стали, и вам бы надо, сказал Ушаков.
      Его совет показался собеседникам несбыточным. Конечно, если ежегодно навозить землю, она бы больше стала родить. Но кто станет унавоживать, когда землю чуть ли не каждый год переделяют: то в одном месте полоску тебе нарежут, то в другом. Кому охота на такую землю навоз везти, когда знаешь, что в следующем году она не твоя будет?.. Вот так-то и выпахивается земля, и без того уже выпаханная. У местной мордвы вся надежда на лес, на Мокшу да пойменные озера. Добычи да промыслы мордву выручают. Чтобы не умереть с голоду, здешним мужикам все приходится делать - лес валят, луб дерут, мочало мочат, смолу гонят... Мужики, что покрепче, пеньки с пчелами держат, мед добывают. Рыба - это уже само собой, без рыбы мордва не живет. Только в последние годы трудно стало с ловлями: лучшие озера монастырскими да откупными стали - не сунешься, под кнут пойдешь... Худо с рыбой стало.
      Из деревни подъехала подвода за пойманной рыбой и бреднем. В эту же минуту вернулись игумен со старшим артели.
      - Домой? - спросил Филарет.
      - Пожалуй, пора.
      Мужики поднялись, стали тушить костер и укладываться.
      В Алексеевку Ушаков вернулся уже в сумерках. Поднявшись к себе, он позвал Федора, с его помощью снял сапоги и с наслаждением погрузился в мягкое кресло. Федор, не спрашивая о поездке, ждал новых приказаний.
      - Вот что, друг мой, - сказал ему Ушаков, подумав. - Завтра поедешь в Темников и закажешь у купца чайную посуду персон на десять, фарфоровую, дорогую.
      - Для себя?
      - Должен я игумена за портрет отблагодарить.
      - Понял, батюшка мой, понял.
      16
      В Вильно размещалась главная квартира Западной армии, коей командовал сам военный министр Барклай-де-Толли. Император Александр I выехал туда с многочисленной свитой еще 9 апреля. Кроме Барклая-де-Толли, с ним были министр иностранных дел граф Румянцев, принцы Ольденбургский и Виртенбергский, генералы Беннигсен, Фуль, Вольцоген и многие другие. Русский государь слыл непоседой, любил дальние поездки, но нынешнее его путешествие не походило на прежние. Оно было вызвано угрозой нападения на Россию наполеоновской армии.
      В отношениях между двумя монархами Александром и Наполеоном, некогда называвшими друг друга "сердечными" друзьями, никогда не было искренности. Они вечно хитрили, стараясь выгадать из этой "дружбы" что-то для себя. Пойдя на Тильзитский договор, Александр надеялся с благоволения Наполеона укрепить могущество своей империи, приобрести новые земли. При переговорах Наполеон намекал что готов склонить к его ногам Турцию, и Александр тешил себя надеждой уже в недалеком будущем присоединить к России Молдавию, Валехию и, может быть, даже Константинополь. Обещания, однако, остались обещаниями, мечты мечтами. Склонять Турцию к ногам России Наполеон не стал. Правда, он позволил Александру отнять у Швеции Финляндию, но это позволение исходило главным образом из его желания покарать шведов за их союзничество с англичанами. Если не считать этой "подачки", Александр от Наполеона ничего не получил. Хуже того, желая заставить Россию жить в вечном страхе за свою судьбу, Наполеон замыслил против нее подобие дамоклова меча - возрождение "великой" Польши, полностью зависимой от Франции, такой Польши, которая присоединила бы к себе Литву и Белоруссию, после чего обратила бы внимание на земли, простиравшиеся до самого Черного моря.
      Разлад между двумя монархами в европейских столицах заметили еще в начале 1810 года, когда Наполеону вздумалось подобрать себе подругу жизни. Устрашителю Европы очень хотелось сосватать сестру российского императора Анну Павловну, но с этим сватовством ничего не получилось, и ему пришлось остановить свой выбор на австрийской принцессе. Злые языки еще тогда сказали: "Наполеон Александру этого не простит, быть войне".
      Сплетни сплетнями, но дело стало идти именно к тому, о чем говорили эти языки. Наполеон сделался агрессивнее, стал присоединять к своей империи новые земли, все ближе продвигаясь к границам России. Вскоре он захватил Голландию, перебросил к Балтийскому морю крупные вооруженные силы, а в герцогство Варшавское отгрузил 50 тысяч ружей, которые могли быть использованы против русских. Наполеон уже не называл Александра "сердечным" другом. Россия как союзница ему стала не нужна. У него появилась более надежная опора в лице Венского двора.
      В Европе в это время пылали костры из английских товаров, бросаемых в огонь по призыву Наполеона. Французский повелитель предложил устроить такие же костры и в России, но ему в этом отказали. В Петербурге понимали, что такие костры не в интересах России. К тому же чувства российской императорской фамилии к этому моменту были сильно оскорблены. В декабре 1810 года в числе прочих территорий Наполеон захватил герцогство Ольденбургское - владение герцога, сын которого был женат на любимой дочери русского императора Екатерине. Александр выразил резкий протест, но ноты протеста Наполеоном даже не были приняты для ознакомления. Вскоре со стороны русского правительства последовало издание нового тарифа, в котором были значительно повышены пошлины на вина и предметы роскоши, которые ввозились главным образом из Франции. И без того накаленная обстановка накалилась еще больше.
      15 августа 1811 года по случаю своих именин Наполеон устроил большой прием с участием всех дипломатических представителей. Император сидел на троне задумчивым. Но вот он увидел в толпе русского посланника князя Куракина, подошел к нему и, завязав с ним разговор, стал открыто обвинять русского императора в воинственных намерениях против Франции.
      - Мой государь не имеет таких намерений, - возразил князь Куракин. Он может только питать некоторую обиду...
      - Я не верю, чтобы Александр мог обидеться на меня за присоединение Ольденбурга, - не дал ему договорить Наполеон. - Дело в другом - в Польше. Так знайте же, я не собираюсь восстанавливать Польшу, но если вы принудите меня к войне, я воспользуюсь Польшей как средством против вас.
      Со стороны Наполеона это было открытой враждебной демонстрацией против России. После сего случая о возможности войны между Францией и Россией стали поговаривать уже в открытую.
      ...О политической обстановке в Европе Арапову рассказал по дороге в Вильно, разумеется в рамках дозволенного, государственный секретарь. Да Арапов и до этого уже кое-что слышал. Еще в Англии ему говорили, что войны с Францией русским не миновать, что Наполеон уже начал собирать для похода на Москву огромнейшую армию.
      Вильно походил на осажденный город. В его предместьях стояли войска. Военные палаточные лагеря виднелись также у рощиц, примыкавших к предместьям. По дорогам тащились тяжелые обозы, скакали конные разъезды, а ближе к городу стояли полосатые будки сторожевых постов, непонятно для чего здесь поставленные.
      Карету государственного секретаря у будок не задерживали. Она благополучно миновала все посты, въехала в город и остановилась у подъезда большого кирпичного дома под черепицей, окруженного с трех сторон зелеными насаждениями и такими же полосатыми будками, что стояли при дорогах. Здесь была резиденция самого императора.
      - Вещи пока не трогать, - приказал лакеям Шишков, Арапову же сказал: - Я доложу о своем прибытии государю и вернусь. Подождите меня здесь.
      У подъезда, кроме кареты государственного секретаря, стоял еще один экипаж - открытый тарантас, впряженный в пару лошадей. Возле экипажа беседовали между собой два генерала - один среднего роста, толстенький; другой - высокий, сухощавый, с крупным тонким носом на продолговатом лице и длинными усами, соединявшимися с темно-русыми пышными бакенбардами. Во всем его облике, особенно во взгляде быстрых веселых глаз, сквозило неуемное удальство, столь знакомое многим русским. Увидев Арапова в его непривычной для здешнего города флотской одежде, генералы прекратили беседу и выжидательно уставились на него.
      - Не адъютант ли вы адмирала Чичагова? - обратился к нему тот, что с бакенбардами.
      Арапов понял, что ему следует подойти к ним и объясниться. Нет, он не адъютант товарища министра, он морской офицер с эскадры Сенявина, выполнявший поручение Чичагова и приехавший сюда, чтобы доложить адмиралу о выполнении его поручения. Генералы переглянулись.
      - Вы только что из Петербурга? Тогда вы еще ничего не знаете. Чичагов здесь жил две недели, после чего государь послал его в Бухарест командовать Дунайской армией.
      - Чичагов - морской начальник, не может быть, чтобы ему дали сухопутную армию, - усомнился Арапов.
      - В нашей матушке-России все может быть.
      - Но там же Кутузов!
      - Кутузов отозван и сейчас, говорят, тоже без дела, как и ваш Сенявин.
      - Непонятно... - начал было выражать свое недоумение Арапов и замолчал, услышав рядом немецкую речь. Разговаривали проходившие мимо сутуловатый генерал средних лет и его адъютант.
      - Не бойтесь, - засмеялся обладатель бакенбардов, - это барон Фуль, он ни слова не знает по-русски.
      - А кто он такой?
      - Один из главных военных советников государя. Говорят, - обратился генерал к своему товарищу, - сей господин составил план ведения войны с Наполеоном. Интересно, как отнесся к его плану государь?
      - Об этом знают немногие, - отвечал его собеседник, - мне лично известно только, что государь приказал делать оборону в Дрисском лагере, а идея сия принадлежит барону Фулю.
      - Где этот лагерь?
      - На Западной Двине.
      Арапов в недоумении покачал головой:
      - Не понимаю... Это же отсюда на восток. Тогда зачем мы здесь, зачем тащатся сюда военные обозы? Если противник нападет на Вильно и мы станем отступать, он ворвется в самую Дриссу на наших же плечах!
      - Ого! - со смехом воскликнул генерал с бакенбардами. - Оказывается, морские чины разбираются в делах инфантерии не хуже нас. Отныне я буду спокоен за Дунайскую армию: морской адмирал, взявшийся ею командовать, непременно приведет ее к победе.
      На крыльце появился Шишков, и Арапов, оставив генералов, поспешил ему навстречу.
      - Государь дозволил мне занять в доме две комнаты, - сообщил Шишков с довольным видом. - Пока вы не устроены, можете временно занять одну из них. Несите вещи на первый этаж, - крикнул он лакею, дежурившему у кареты. - Две комнаты слева от двери. Ящики с бумагами поставите в углу. - Отдав необходимые распоряжения лакею, он снова обратился к Арапову: - Кто эти господа, с которыми так мило беседовали?
      - Скорее всего, штабные генералы, - отвечал Арапов. - Кстати, они мне сказали, что адмирала Чичагова здесь уже нет.
      - Это правда, - вздохнул Шишков, - государь назначил его командующим Дунайской армией. Я узнал об этом только сейчас от графа Румянцева.
      - Как же мне теперь быть?
      - Я думаю, все устроится. Наберитесь терпения.
      Комнаты, отведенные государственному секретарю, оказались не очень большими, но довольно уютными, с мебелью из мореного дуба. Шишков облюбовал себе побольше размерами, где, кроме кровати, стояли письменный стол и шкаф с книгами. Арапов разместился в смежной.
      Шишков предупредил Арапова, что идет к графу Румянцеву на обед, вечером же он будет на балу, устраиваемом в честь государя.
      - Располагайте своим временем как желаете, - сказал он на прощание. И не стесняйтесь, пожалуйста, будьте как дома.
      Арапов проводил его с грустной улыбкой. Государственному секретарю, конечно, хорошо. Пообедает отменно, да и бал у него впереди. А он, Арапов, сегодня довольствовался одним только легким дорожным завтраком. Было бы не худо и ему тоже пообедать. Он со вздохом пощупал в кармане кошелек: там оставалось всего около двух рублей. Богатство, что у нищего... Впрочем, на обед хватит и еще останется. Арапов посмотрел на себя в зеркало, оправил мундир и пошел в город искать харчевню.
      Экипажа, возле которого беседовали генералы, и самих генералов у подъезда уже не было, должно быть, уехали. Не было и кареты, в которой Арапов прибыл вместе с государственным секретарем. Пусто было у подъезда. Только караульные солдаты оставались рядом со своими полосатыми будочками.
      Выйдя за ворота, Арапов медленно зашагал по улице, посматривая по сторонам. Улица была тихая, застроенная в основном деревянными домами, напоминавшими постройки в русских провинциальных городах. Многие дома утопали в зелени.
      Возле одного такого домика Арапов увидел группу солдат, которые по очереди, держа гусиный шаг, с ружьем на плече проходили по тропке - туда и обратно. Необычное зрелище настолько заинтересовало его, что он подошел к изгороди, где стояло несколько зевак из военных, и стал смотреть. Оказалось, солдаты вышагивали по тропке не просто ради забавы. Они показывали свое умение маршировать длинноволосому молодому человеку, стоявшему у окон домика.
      - Кто это? - поинтересовался Арапов у унтер-офицера, оказавшегося с ним рядом.
      - Великий князь Константин Павлович, - последовал ответ.
      Между тем экзамен на марширование кончился. Великий князь велел солдатам выстроиться в одну шеренгу, после чего начал речь:
      - Маршировать вы умеете, но вам и в другом надобно умение иметь. Неприятель, который на нас идет, дерзостен. Его ничем иным не возьмешь, кроме как умением и храбростью. Будьте храбрыми, стойте твердо, в баталии не разрывайте рядов. А ружья заряжаете проворно или нет? - вдруг спросил он, вспомнив, очевидно, что этого еще не проверял. - Ну-ка ты, крайний, покажи свое умение.
      Солдат, стоявший на правом фланге, исполнил прием, который от него требовали.
      - Хорошо, - остался доволен великий князь. - А теперь ложись и покажи, как целиться умеешь. - Солдат сделал и этот прием. - Не худо, но можно лучше. Смотри, как надо. - Великий князь взял у солдата ружье, лег на траву и стал показывать, в каком положении следует держать голову, грудь, где быть при прицеливании правой руке и пальцу.
      Арапов пошел прочь. "И это брат императора, надежда трона! - с досадой думал он. - Неужели он притащился за столько верст для того только, чтобы заниматься таким пустым делом?"
      Обед в харчевне не поднял его настроения. Чтобы унять досаду, он много ходил по городу и вернулся к себе только поздно вечером. Шишкова в своей комнате еще не было. Он попросил лакея принести чаю, выпил чашку и лег спать.
      Сон не шел. Арапов лежал с открытыми глазами и думал о странном, ребяческом поведении великого князя, о странном прусском генерале Фуле, не нюхавшем пороха и тем не менее сделавшимся у императора главным военным авторитетом, о странном назначении адмирала Чичагова на пост командующего сухопутной армией, думал и о других странностях, увиденных в Вильно. Думал обо всем этом и чувствовал, как в душу вползает черная тоска. "Интересно, что сказал бы Ушаков, если бы оказался здесь?"
      Из коридора в комнату Шишкова щелкнула дверь. Наконец-то секретарь вернулся. Значит, бал уже кончился и все разошлись спать. "И мне тоже пора спать", - приказал себе Арапов. Он закрыл глаза и больше их не открывал.
      Его разбудил стук в дверь в комнату к Шишкову. Сразу же после стука он услышал голос из коридора:
      - Ваше высокопревосходительство, государь требует. Срочно!
      Раздался щелчок открываемого дверного замка, потом шумно задвигали стулом, потом послышалось, как захлопнулась дверь, как чьи-то легкие шаги стали удаляться по коридору, затем стало тихо. Арапов понял, что случилась что-то очень важное. Он встал и зажег свечу. Было два часа ночи. Ложиться уже не было смысла. До сна ли, когда сам государь не спит и секретаря своего на ноги поднял?
      Шишков вернулся довольно быстро, но зашел сразу не к себе, а в комнату к Арапову - то ли ошибся дверями, то ли на свет заглянул. Лицо его было озабочено.
      - Ужасные вести, - сказал он. - Французы вступили в наши пределы. Мне велено написать приказ армиям.
      Он прошел через дверь, соединявшую комнаты, и сразу сел писать. Через полчаса появился снова, держа в руках исписанный лист бумаги.
      - Я ужасно волнуюсь. Прочтите, не допустил ли ошибок?
      Арапов взял из его рук бумагу и прочитал следующее:
      "ПРИКАЗ НАШИМ АРМИЯМ.
      Из давнего времени примечали мы неприязненные против России поступки французского императора, но всегда кроткими и миролюбивыми способами надеялись отклонить оные. Наконец, видя беспрестанное возобновление явных оскорблений, при всем нашем желании сохранить тишину, принуждены мы были ополчиться и собрать войски наши; но и тогда, ласкаясь еще примирением, оставались в пределах нашей империи, не нарушая мира, а быв токмо готовыми к обороне. Все сии меры кротости и миролюбия не могли удержать желаемого нами спокойствия. Французский император нападением на войски наши при Ковне открыл первым войну. Итак, видя его никакими средствами непреклонного к миру, не останется нам ничего иного, как призвав на помощь свидетеля и защитника правды, всемогущего творца небес, поставить силы наши противу сил неприятельских. Не нужно мне напоминать вождям, полководцам и воинам нашим о их долге и храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь славян. Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу. Я с вами. На зачинающего Бог.
      А л е к с а н д р.
      В Вильне июня 13-го 1812".
      - Мне трудно судить о стиле подобных документов, - сказал Арапов, прочитав проект приказа, - но мне кажется, здесь есть все, что необходимо.
      Государственный секретарь взял бумагу, перекрестился и пошел с нею к императору.
      Дом уже не спал. Слышались хлопанье дверьми, возбужденные голоса, со двора доносилось ржание лошадей. Тревога подняла всех. Да и рассвело уже совсем.
      Арапов вышел во двор и стал умываться у кадушки с водой. "Неужели французы так близко? - недоумевал он. - А вчера об этом еще никто не знал..."
      Когда он вернулся к себе, Шишков был уже в своей комнате. Заглянув к нему, секретарь сказал:
      - Приказ государь подписал. Нам надобно собираться. Неприятель идет скорыми шагами.
      - Разве Вильно оставляем?
      - Здесь опасно. Государь решил отходить.
      Шишков снова пошел наверх, на этот раз понес императору на подпись письмо наместнику в Петербурге графу Салтыкову, в котором тот извещался о нашествии наполеоновских войск. Арапов вышел на улицу, где уже толпились солдаты, слышались команды офицеров. На душе его было худо, худо от того, что до сих пор еще не определился к делу. Шишков, правда, обещал все устроить, но ему сейчас не до него...
      - Капитан, - вдруг услышал он знакомый насмешливый голос, - еще не нашли своего адмирала?
      Это был лихой генерал с бакенбардами, вчерашний знакомый. Он гарцевал на вороном коне, помолодевший, веселый, словно поднятая тревога была для него самым радостным событием.
      - Адъютантом ко мне хотите?
      Арапов пристально смотрел на него, пытаясь понять, шутит он или не шутит.
      - Ну как, соглашаетесь?
      - А справлюсь? Я же морской офицер...
      Генерал захохотал:
      - Если адмирал ваш командует сухопутной армией, почему бы и вам не испытать себя в нашем деле? Решайтесь, капитан, пока не тронулись. Моя бригада стоит через улицу. Запомните: бригада Кульнева.
      Генерал поскакал дальше, а Арапов, проводив его взглядом, пошел в дом сказать Шишкову о своем намерении расстаться с ним. Он решил идти в адъютанты к усатому, чем-то понравившемуся ему генералу.
      Часть четвертая
      В ДНИ НАШЕСТВИЯ
      1
      Весть о вступлении наполеоновских войск на русскую землю долетела до Темникова непостижимо быстро. Без участия курьеров, неизвестно даже как. Будто ветром занесло ее. Прилетела и тотчас взбудоражила народ.
      Война... В устах россиян это слово, пожалуй, звучало чаще, чем у других народов. С кем только не приходилось воевать! С татарами воевали, со шведами воевали, с турками воевали, с немцами воевали - всех неприятелей даже не упомнишь. Разные случались войны. Иные чужеземцы, вторгаясь на русскую землю, грабили города и села, предавали огню, а самих жителей угоняли в рабство. Были и такие, что доходили до самой Москвы. Страшные опустошения несли с собой войны. После тех войн жизнь на земле на какое-то время как бы останавливалась, некому было в поле выйти. Над выжженными пространствами летали одни только черные вороны, выискивая себе добычу...
      К счастью, на памяти последних поколений таких опустошительных войн уже не было. Войны возникали, но не такие, чтобы мечами кромсали самое нутро России. Войны проходили где-то на окраинах государства, чаще на "чужой земле". Только недавно отгремели войны с Турцией и Швецией. Но спросите, много ли страху нагнали они на темниковцев? А война с Персией, начатая еще в 1804 году и еще не доведенная до конца? Да на нее просто не обращали внимания. Воюют солдатушки, ну и пусть воюют, а им, темниковцам, до этого нет никакого дела.
      Весть о войне с Францией была воспринята иначе. Для темниковцев, как и для всех россиян, это было нашествие на русскую землю опаснейшего врага - нашествие, непосредственно угрожавшее и им самим.
      Взбудораженным темниковцам не сиделось дома. На улицах города ловили старых солдат, из тех, кто бывал в войнах, и засыпали вопросами: какие они, эти самые французы, шибко ли воюют, храбрые аль не храбрые, смогут дойти до темниковских земель аль не смогут - все хотелось знать людям.
      Ушакову тоже не сиделось дома. Узнав о войне, пошел к своим крестьянам, чтобы сказать им это. А те уже толпились у барского дома. Сами пришли, поднятые тревожной вестью, да не одни - были среди них и не алексеевские, из соседних деревень, а двое оказались из самого Темникова. До этого мужикам довелось говорить с солдатом-инвалидом, которому в войне руку оторвало. Тот солдат французов в лицо видел, со штыком на них ходил. Но разве мог солдат знать о неприятеле столько, сколько знаменитый адмирал, известный всему миру? Адмирал этим самым французам сам чинил баталии, принуждал их к ретираде. Он-то, адмирал Ушаков, батюшка Федор Федорович, все знает, далеко видит и может доподлинно сказать, каким образом пойдет сия война и чем она может кончиться.
      - Дети мои, - заговорил Ушаков, окруженный толпой, - неприятель пошел на русскую землю неслыханно дерзкий, неслыханно сильный. Но нам ли страшиться его? Приходили к нам и раньше сильные да жестокие враги, но не сломился от того российский народ. Выстояли россияне. Выстоим и теперь, не позволим Бонапарту торжествовать над нами, прогоним с земли русской.
      Зашумели мужики, ободренные словом. Понравилась им речь адмирала. Правильно адмирал сказал: русскую землю ворогам не покорить!
      - Нужно будет, все пойдем в солдаты, а антихристу не отдадимся!
      - Бонапарт боек, да кишкой тонок!
      - Придет на русскую землю, да отступится!
      Некоторое время спустя Ушаков получил с нарочным записку от уездного предводителя дворянства Никифорова. Он приглашался на собрание дворян по случаю получения манифеста о войне, подписанного его императорским величеством Александром I. Ушакову в этот день нездоровилось, болела голова, но он решил все же ехать. Нельзя было не ехать. Собрание-то созывалось не по пустому делу.
      В Темников Ушаков приехал за четверть часа до начала собрания. Площадь перед зданием уездной управы оказалась забитой экипажами. Ушаков разрешил кучеру ехать на гостиный двор и ждать его там.
      В зале, где собирался народ, были заняты почти все места. Однако главного уездного и городского начальства еще не было. Встретившийся у входа городской секретарь сообщил Ушакову, что все начальство с час тому назад направилось с приехавшим из Тамбова губернским представителем к городничему попить чайку и еще не вернулось.
      Ушаков увидел в зале аксельского помещика Титова, сидевшего у окна и сторожившего для кого-то рядом с собой свободное кресло. Титов тоже увидел его и развязно махнул рукой:
      - Поклон адмиралу! Ежели не брезгуете, можете сесть, - показал он на место рядом с собой.
      Не ответив на приветствие, Ушаков прошел дальше, к передним рядам. Этот человек был ему противен.
      Ушакову дали место в первом ряду. Он уселся тихо, стараясь не вызывать к себе внимания. Между тем сидевшие рядом то и дело оборачивались назад, где слышались негромкие голоса. Шел разговор о войне.
      - Трудно наше положение, - рассказывал кто-то угрюмо, - тамбовский офицер, что к нам приехал на собрание, рассказывал давеча: армия наша ретираду держит и что-де государь войска покинул и через Москву в Петербург направился.
      - Не может того быть, - возразил другой голос, самоуверенный, бойкий, - не может быть, чтобы государь армию свою оставил. Государь там. А армия отходит для того только, чтобы Бонапарта паршивого с войсками его поглубже в леса русские заманить да здесь и прикончить. Окружить и травить, как волков. Истинный Бог, несдобровать этому Бонапарту.
      - Сие может и так, а все же... Давно не было, чтобы по своей же земле от неприятельской армии так бежали. Может статься, до самой Москвы Бонапарта вот так вот заманивать будем, - добавил угрюмый рассказчик уже насмешливо.
      - До Москвы далеко, до Москвы Бонапарта не пустят, ему еще до Смоленска шею сломают.
      Наконец появилось и само начальство - предводитель уездного дворянства, капитан-исправник, городничий, а с ними тамбовский гость в мундире пехотного майора. Заметив в зале Ушакова, Никифоров слегка ему поклонился, городничий сделал то же самое. Имей на себе адмиральскую форму, он удостоился бы и внимания тамбовского гостя, но Ушаков приехал в партикулярном, и тот даже не задержал на нем своего взгляда.
      Никифоров представил собравшимся губернского представителя, после чего начал такую речь:
      - Господа, вы уже имели возможность слышать о зловещем вступлении армии Наполеона в пределы Российской империи и о манифесте, данном по сему случаю его императорским величеством. Дозвольте зачитать сей манифест.
      На некоторое время в зале поднялся легкий шумок - кто-то прокашливался, кто-то высмаркивался, кто-то скрипел стулом, ища более удобную позу, - но вот шумок стих, и Никифоров начал чтение императорского манифеста.
      Извещая о французском нашествии, император призывал в своем манифесте встать на защиту веры, отечества и свободы, призывал россиян к созданию народного ополчения.
      - "...Сия внутренняя сила, - нараспев читал Никифоров, - не есть милиция или рекрутский набор, но временное верных сынов России ополчение, устрояемое из предосторожности, в подкрепление войскам и для надлежащего охранения отечества..."
      Ушаков слушал и вспоминал недавний разговор с мужиками о войне. Он правильно сделал, что не утаил от них опасности, нависшей над Россией. Опасный, зело опасный момент наступил для судеб страны. Русский народ и без того порабощен, а в случае победы неприятеля на него ляжет еще и порабощение иностранное. А допустить сие никак нельзя. Все силы надо собрать, ничего не пожалеть, а ворога победить!..
      Когда чтение манифеста подошло к концу, Никифоров налил воды, выпил и, оглядывая притихший зал, заговорил:
      - Я думаю, господа, нет особой необходимости выражать нам свои верноподданические чувства. Российское дворянство всегда было и остается надежным оплотом государя и его империи. Все мы готовы отдать за государя свои жизни. Но в настоящий момент государь жертвы такой от нас, дворян, не требует. Государь ждет от нас помощи русской армии, ждет от нас новых регулярных полков, ждет ополчения. - Никифоров с минуту пошептался с сидевшим с ним рядом тамбовским майором и продолжал: - Я уже имел честь представить вам господина Ильина. - Легкий поклон в сторону майора. Господин майор представляет здесь Первый тамбовский пехотный полк, ныне формируемый. Мы, сидящие за этим столом, вместе с гостем из Тамбова обращаемся к вам с просьбой внести пожертвования названному полку. Прошу, господа, подойти по очереди к столу и записать в ведомости сумму, какую желаете внести. Прошу! - повторил он и сделал секретарю, сидевшему за отдельным столиком, знак, чтобы приготовился записывать.
      В зале задвигались, зашушукались, но подходить к столу никто не решился. Раздался чей-то голос:
      - Много ли надо?
      - Для снаряжения и вооружения полка требуются немалые средства, пояснил Никифоров, уже не вставая с места. - Я думаю, неясностей тут быть не может. Чем больше внесем в сие государственное дело, тем будет лучше.
      После этого разъяснения других вопросов не последовало. Но и подходить не решались. Все чего-то выжидали.
      - Что ж, господа, - поднялся предводитель дворянства с такой улыбкой, словно просил на него не обижаться, - если нет смелых, тогда будем приглашать по списку. - Он придвинул к себе лежавшую на столе бумагу, посмотрел в нее и выкрикнул: - Господин Титов, прошу!
      Титов, не поднимаясь с места, запротестовал:
      - Почему именно я?
      - Вашей фамилией открывается список.
      - Сие ничего не значит. Есть дворяне побогаче меня. Пусть они первыми будут.
      - Так вы тоже не из бедных. За вами более ста душ мужского пола.
      - А много ли от них толку? Каждую копейку со слезами выбиваю. Слава одна, что крестьяне.
      Говоря это, Титов все же поднялся с места и не спеша приблизился к столику секретаря.
      - Так уж и быть, первый так первый... Запишите от меня пять рублей. И, достав из кармана бумажник, он невозмутимо начал рыться в нем, ища нужную ассигнацию.
      Начальство смотрело на него с недоумением. Никифоров даже вскочил, не зная, как отнестись к словам помещика - как к шутке или как к серьезному решению.
      - Но, милостивый государь, - уставился он на него, - этого слишком мало. Вы можете гораздо больше.
      - У меня с собой больше нет.
      - Так мы же не просим, чтобы непременно в сию минуту. Вы подпишитесь на приличествующую вам сумму, а деньги можете прислать завтра или послезавтра, как вам будет угодно.
      - Я уже сказал, больше пяти не могу. - Титов уже вытащил найденную в бумажнике ассигнацию, но, услышав слова предводителя дворянства, засунул ее обратно. - Не желаете пяти, могу вообще ничего не дать. Не станете же меня приневоливать.
      - Боже милосердный, - застонал Никифоров. - Хоть бы прибавили малость.