Адмирал Ушаков

      Вошел Федор-слуга, потоптался перед хозяином, желая о чем-то спросить, но, так и не спросив, принялся накрывать стол.
      - Александр Петрович приходил? - поинтересовался Ушаков.
      - Не был. Как утром ушел, не появлялся более. Сказывал, будто в министерстве дела у него...
      Ушаков снова обратился к племяннику:
      - А у тебя что за дела в министерстве? Так мне и не сказал.
      - Видите ли, дядюшка, - заколебался с ответом Федор Иванович, - слух прошел, будто в Средиземное море к Сенявину подкрепление посылают - то ли фрегат, то ли два фрегата.
      - За стол садитесь, - бесцеремонно вмешался Федор, - за столом и поговорите. А то у гостя нашего, наверное, с утра росинки во рту не было.
      Некоторое время ели молча. Но вот Ушаков, вспомнив о прерванном разговоре, положил вилку и обратился к племяннику:
      - Итак, готовится к отправке фрегат. Что дальше?
      Федор Иванович сразу перестал есть, заговорил просяще:
      - Дядюшка, замолвите за меня слово. Надоело тут, хочу на тот фрегат, хочу к Сенявину плыть, а без протекции кто возьмет? Вся надежда на вас, дядюшка, - закончил он с мольбою в голосе.
      Ушаков сердито кашлянул, насупился. Не понравилась ему просьба племянника.
      Эскадра, куда желал попасть Федор Иванович, была послана в Средиземное море осенью 1805 года для принятия Ионических островов, в свое время отвоеванных Ушаковым от французов, под "особое покровительство" российского императора. Ушаков думал, что эскадру поручат ему - очень хотелось, но Чичагов, к которому он обратился, недвусмысленно дал понять, что об этом не стоит даже разговаривать.
      - Вы нужны здесь, - сказал он ему, - лучше порекомендуйте вместо себя кого-нибудь другого.
      - Ну... ежели для сего дела я уже не гожусь, - помедлив, промолвил Ушаков, - то советую обратить внимание на Дмитрия Николаевича Сенявина. Знатный флотоводец.
      Чичагов удивился. Он никак не ожидал такой рекомендации.
      - Мне рассказывали, что вы находились с ним в великой ссоре, он был на стороне ваших врагов.
      - Сие не меняет моего к нему отношения, - нахмурился Ушаков: ему было неприятно вспоминать прошлое.
      Сенявина Ушаков знал еще с русско-турецкой войны, когда тот служил под его началом. Он очень ценил его смелость, находчивость, широту ума, прочил ему большое будущее. Сенявин на любовь отвечал любовью, называл Ушакова своим учителем, учился у него искусству флотоводческого дела. Но потом в их отношения вмешались недоброжелатели Ушакова, в первую очередь граф Войнович и Мордвинов. Поверив наговорам этих людей, молодой офицер охладел к своему учителю и командиру, хуже того, стал ему дерзить, а однажды даже отказался выполнить одно из его распоряжений. Потемкин, узнав о случившемся, вынужден был посадить Сенявина под арест. Нарушителя воинской дисциплины хотели судить, но за него заступился сам же Ушаков, простивший ему дерзостные выходки. Дружба между ними возобновилась и более не нарушалась. Они вместе участвовали в Средиземноморском походе в 1798 1800 годах. После этого похода Сенявин некоторое время служил начальником Херсонского порта, а затем в чине контр-адмирала получил назначение в Ревель на должность командующего тамошней эскадрой.
      Кандидатура Сенявина в предводители экспедиционной эскадры, предложенная Ушаковым, была утверждена самим императором и вскоре, уже в звании вице-адмирала, Сенявин вышел в море. Провожая его в дальнее плавание, Ушаков не сдержал слез. Он провожал с ним свои последние надежды вернуться в "большой флот". Именно в те самые минуты утвердилось в нем решение уйти в отставку.
      ...Молчание, воцарившееся за столом, длилось несколько минут. Федор Иванович, не дождавшись ответа, повторил свою просьбу. Ушаков отрицательно покачал головой.
      - Но почему же, дядюшка? Для вас это нетрудно. Одно ваше слово - и все будет хорошо.
      - Разве не знаешь, что я всегда был против протежирования? Протекция - беда наша. Если бы не протекции, - продолжал он медленно, с трудом подбирая нужные слова, - всякого рода бездарностям, ничтожествам не было бы ходу в верхи. А они ныне всем флотом верховодят. Настоящим адмиралам у кормила ни одного места не оставлено, все места по протекциям заняты. Да и какой из меня покровитель? - добавил он, угрюмо покачав головой. - В министерстве и Адмиралтействе со мною почти не считаются. Сам знаешь, меня самого... - Ушаков не договорил, шумно подвигал стулом и снова принялся за еду. Нелегко достался ему этот разговор.
      - Прости, дядюшка, - сказал Федор Иванович.
      Больше к этому разговору они не возвращались. Пообедав, Федор Иванович уехал в Кронштадт, а Ушаков прилег отдохнуть. Он чувствовал себя усталым, опустошенным.
      * * *
      Арапов появился вечером, когда Ушаков, посвежевший после послеобеденного отдыха, обсуждал с Федором домашние дела. Он был пьян, и Ушаков заметил это сразу.
      - Где изволили гулять?
      - У министра.
      Ушаков невольно улыбнулся.
      - Не смейтесь. Это я потом, это я в трактире... Захотел - выпил. А до трактира был у министра.
      Арапов опустился на стул, отяжелевший и мрачный. Ушаков смотрел на него осуждающе.
      - Не смотрите на меня так, - метнул на него взгляд Арапов. - Я сам себе ненавистен, может быть, и напился оттого, что ненавистен...
      - Ходили проситься на службу? Или узнать о судьбе своей невесты?
      Арапов не ответил. Опершись локтями о колени и погрузив лицо в ладони, он минуты две сидел так, согнувшись, не подавая голоса. Ушаков терпеливо ждал. Наконец Арапов выпрямился. Он казался теперь совсем трезвым.
      - Я шел к нему надавать пощечин, но у меня не хватило духу.
      - Вы говорили о ней?
      - Нет. Ни он, ни я не произнесли ее имени, хотя каждый из нас думал о ней. Мне казалось, он страшился объяснения. Говорил о сыне своем... Будто прикрывался им.
      Арапов снова надолго замолчал.
      - А что было потом?
      - Ничего не было. Я ушел. Я был само ничтожество.
      Ушакову стало жаль его. Желая утешить, сказал:
      - На вашем месте я, очевидно, поступил таким же образом.
      - Нет, вы еще не все знаете! - вдруг поднялся Арапов с загоревшимися глазами. - Когда я вышел в приемную, меня попросили зайти к управителю канцелярии. Там мне объявили о зачислении меня во флот в прежнем звании и предложили курьерство к адмиралу Сенявину в Средиземное море. Я сразу понял, чьих рук это дело. Мордвинову захотелось таким образом откупиться от меня и заодно избавиться от необходимости жить со мною в одном городе. Я был взбешен. Но знаете ли, что я сделал?..
      - Надеюсь, не убили министра? - попробовал шуткой разрядить его Ушаков.
      - Таких, как я, удавить не грех... Я согласился.
      Он снова опустился на стул. Ушаков положил ему на плечо руку.
      - Полно, Александр Петрович, стоит ли убиваться? Решение правильное. Вы же искали себе настоящего дела. Вам, несомненно, разрешат остаться у Сенявина. Не всем же уходить в отставку, - добавил он с горькой иронией.
      При его последних словах Арапов встрепенулся:
      - Нет, что ни говорите, а я скотина. Забыл о главном. Вам, Федор Федорович, письмо. Из канцелярии просили передать. Узнали, что у вас остановился, и попросили. Вот, благоволите получить, - достал из кармана письмо Арапов. - А я, если дозволите, к себе пойду. Уж не обессудьте...
      Когда он ушел в боковушку спать, Федор с сожалением сказал:
      - Зря чаем не угостили.
      - Ему сейчас не до чая, - ответил Ушаков и стал читать письмо.
      Письмо было от Чичагова. Товарищ министра извещал его, что всевышним императорским указом от 17 января 1807 года он, "Балтийского флота адмирал Ушаков по прошению за болезнью увольняется от службы с ношением мундира и с полным жалованием".
      - Федор, - обратился Ушаков к слуге, - есть ли у нас что выпить?
      - Как не быть - найдется. А за что пить-то? Радость, что ли? Или горе какое?
      - И то и другое. Царь подписал отставку.
      Федор поставил на стол водку, мясо холодное, грибы. Ушаков выпил рюмку и задумался, не дотрагиваясь до закуски. Глядя на него, Федор тоже выпил. Спросил после долгого молчания:
      - Александр Петрович за границу. А мы теперь куда, в монастырь?
      Ушаков промолчал. Федор хотел еще что-то сказать, но тут увидел на глазах адмирала слезы, смутился и, притворно кашляя, направился к выходу:
      - Пойду во двор, кажись, ворота забыли закрыть.
      На улице стояла унылая темень. Ворота были закрыты. Да сегодня они и не открывались вовсе. Федору был нужен повод отлучиться. Он не мог видеть слез любимого своего хозяина и друга. Задержись с ним долее, не выдержал бы, заревел с ним сам... Жалко было адмирала. Федор знал его лучше, чем кто-либо. В последнее время у адмирала была не жизнь, а одни страдания. "Не хочется со службы уходить, ох как не хочется, а уходит, - кутаясь в накинутую на плечи шубу, размышлял Федор. - Нельзя, видно, не уходить: чует, не нужен более флоту. Не ко двору пришелся".
      Когда Федор вернулся в столовую, Ушакова там уже не было - ушел к себе. Закуска возле выпитой рюмки осталась нетронутой.
      * * *
      На другой день за завтраком Арапов сидел понурым, как человек, знающий за собой большую вину и не надеющийся на прощение. Ушаков понимающе взглядывал на него, но помалкивал. Заговорил только в конце завтрака:
      - Вам известно содержание письма, вами мне доставленного?
      - Догадываюсь, - отвечал Арапов, обрадованный тем, что ему не стали напоминать о его вчерашнем не очень-то приличном состоянии. - В министерстве говорили о вас. Вам подписана отставка?
      - Да, отставка.
      - На месте государя я этого бы не сделал. Флоту Российскому нужны истинные флотоводцы, а их не так уж много.
      Ушаков побагровел. Перебил резко:
      - Когда к Сенявину едете?
      - Сказали, послезавтра.
      - Передайте от меня поклон.
      - Разумеется, передам.
      Наступило молчание. Занятый своими мыслями, Ушаков долго помешивал ложечкой в стакане, потом вернулся к прерванному разговору:
      - Представляю, как трудно ему сейчас: с одной стороны французы, с другой - турки. Однако я верю в удачу. И еще можете передать, разумеется, если ему будет интересно знать мое мнение: не столько турок, сколько французов опасаться нам надобно. Бонапарт имеет намерение стать властелином Европы, и он знает, кто может помешать ему в этом. Не Англия, а Россия. Он только делает вид приготовления высадки в Англии, а туда не пойдет. Он непременно пойдет на Россию, пока силы его не растрачены. Во всяком случае, мне так думается, и пусть Сенявин об этом знает.
      - Я ему скажу, - пообещал Арапов и, поскольку вновь наступила пауза, спросил: - А вы... вы теперь куда?
      - Куда же еще - в Алексеевку, в деревеньку свою. Устал я от всего этого, - неожиданно раскрылся Ушаков. - Буду жить рядом с монастырем, где когда-то монашествовал дядя мой. Надеюсь найти там истинную справедливость, истинный покой.
      Предаваясь мечтам, Ушаков совсем расчувствовался. В эти минуты он не был похож на военного человека, он напоминал старца, собирающегося в пустынь.
      - Если когда-нибудь случится ехать в нашу сторону, пожалуйте ко мне, - продолжал Ушаков. - Доедете до города Темникова, а там рукой подать. Имение ваше тоже в той стороне, не так ли?
      - На Иссе, а Исса впадает в Мокшу. Соседи, можно сказать. От Темникова до Инсара прямая дорога, а от Инсара до моей деревушки верст сорок или чуть больше.
      - Видите, почти рядом... Так что приезжайте.
      - Приеду, - пообещал Арапов.
      Арапов поехал с фельдъегерским заданием, как и говорил, через день. Когда он в последний раз забегал к Ушакову, чтобы поблагодарить за хлеб-соль, самого хозяина не было, ушел куда-то. Дома находился один Федор, который, приняв благодарность, и благословил его в дальний путь.
      7
      Целый месяц ехал Арапов до места назначения. Труден и опасен был его путь, особенно по австрийским владениям, где всюду шныряли французские шпионы, но, слава Богу, все обошлось благополучно. Русский посланник в Вене помог ему добраться до морского побережья, а оттуда он, Арапов, уже на небольшом греческом судне отплыл на остров Корфу.
      Хозяин суденышка, согласившийся доставить Арапова, был родом из Кефалонии, одного из Ионических островов. Он очень обрадовался, когда узнал, что принятый на борт пассажир знаком с адмиралом Ушаковым.
      - У нас все знают Ушакова, - сказал он Арапову. - Еще никто не сделал так много для народа нашего, как русский адмирал. Ушаков избавил нас от французских захватчиков, помог нам создать собственную республику.
      Грек подарил Арапову на память серебряную табакерку. Мало того, освободил для него собственную каюту, кстати, единственную на судне, сам перебрался на палубу. Принимая эти знаки внимания, Арапов в свою очередь вручил ему карманные часы, доставшиеся от покойного отца. Другой ценности у него на было, а ему так хотелось отблагодарить доброго человека!
      Каюта показалась Арапову райским уголком. Неспавший двое суток, он сразу же вытянулся на матраце, расстеленном прямо на полу. Судно слегка покачивало, о борт едва слышно бились волны, с палубы доносились редкие голоса матросов да скрип мачты. Да еще слышно было, как в снастях тоненько посвистывал ветер. Приятнейшие морские звуки! Что может быть лучше этого?
      На душе было покойно, по телу разливалась приятная истома. Странное дело: после того как выехал из Петербурга, от подавленности, его преследовавшей, остался лишь смутный осадок. Теперь, когда он снова находился при деле, обиды от неустроенности личной жизни представлялись уже мелкими, ничтожными. Что ж, это, может, даже к лучшему, что невеста изменила ему. Еще неизвестно, что принесла бы ему женитьба. В конце концов, можно и без семьи прожить. Живут же люди! Ушаков, например. Всю жизнь один...
      Когда Арапова разбудили, было светло, и он не сразу сообразил, где находится и долго ли спал.
      - Ну и сон у вас, - посмеиваясь, сказал ему капитан, - без малого сутки проспали.
      Выйдя на палубу, Арапов увидел, что судно стоит у гористого берега, на котором виднелись портовые сооружения, жилые дома, сады. Хотя была только середина февраля, деревья уже оделись в мягкую зелень. Совсем не то, что в России. В России в эту пору еще трещат морозы, а тут уже настоящая весна.
      - По правому борту от судна, примерно в полуверсте от берега, стояли на рейде русские военные корабли. Арапов узнал среди них флагман "Твердый" и попросил гостеприимного грека, хозяина судна, помочь добраться до этого главного корабля.
      - Сей миг, сей миг! - обрадовался тот возможности еще раз услужить русскому офицеру. Он подал матросам команду, и те стали спускать на воду шлюпку.
      Как Арапов и ожидал, Сенявин оказался на флагмане.
      - Вам повезло, капитан-лейтенант, - сказал командующий эскадрой, принимая пакет, - опоздай хотя бы на день, и вы нас уже не застали бы.
      Пожирая его глазами, Арапов мысленно поставил рядом с ним Ушакова. Как не похожи они были друг на друга! Ушаков коренастый, несколько угловатый, неулыбчивый... А этот строен, что твой сказочный богатырь. В синих, чуть прищуренных глазах искрится русская удаль. С губ не сходит выражение веселой задористости. Дружба с такими людьми обычно завязывается быстро.
      Арапов передал ему поклон от Ушакова.
      - От Федора Федоровича? - обрадовался Сенявин, опуская пакет, который начал уже вскрывать. - Как его здоровье? Здесь его вспоминают довольно часто.
      - Адмирал ушел в отставку.
      - Давно? Месяц назад? Жаль, очень жаль. А впрочем, другого пути у него не было.
      Он вернулся к пакету, наконец-то достал из конверта письмо, бегло прочитал его и небрежно сунул в карман, словно это была пустая бумажка, не заслуживавшая внимания.
      - Есть хочешь? Пойдем пообедаем, за столом и поговорим.
      Он перешел на "ты" так естественно, что Арапов едва это заметил.
      Обедали в адмиральской каюте. Стол был уставлен всякими яствами так тесно, что не оставалось свободного местечка. Жареное мясо, рыба, овощи, фрукты. Вина, конечно, само собой: их стояло несколько бутылок. По всему, адмирал имел привычку жить на широкую ногу.
      - Как там Петербург, стоит? - спросил Сенявин, наливая гостю и себе по большому бокалу вина.
      - Стоит, как стоял.
      - Весело на Рождество было?
      - Не очень. Впрочем, я приехал туда уже после Рождества, - сказал Арапов. - Сужу по рассказам. А у вас как? - спросил он в свою очередь.
      - У нас? У нас порядок... - Сенявин несколькими глотками осушил бокал, наложил себе на тарелку мяса и продолжал: - Правда, в Петербурге не всегда нами довольны бывают, да Бог милостив, пока все сходит.
      - Отчего же недовольны бывают?
      - Да все из-за французов! Если хочешь, могу рассказать подробнее.
      И Сенявин стал рассказывать.
      * * *
      Свою эскадру к Ионическим островам Сенявин привел 18 января 1806 года. На Корфу его ждали войска под командованием генерала Анрепа. Прибытие эскадры было отмечено пушечными салютами. Салютовали не только береговые батареи и военные корабли, но и купеческие суда, стоявшие здесь. Вот уж радости было!
      Но не только радости ожидали здесь Сенявина и его эскадру. В день прибытия он узнал много неприятных вещей. Пока скитались по морям, добираясь до места назначения, в мире произошли большие события. Под Аустерлицем прогремела кровавая битва, кончившаяся победой Наполеона над союзными русско-австрийскими войсками. Австрия вынуждена была заключить с Наполеоном мир, уступив ему часть своих владений. В связи с этим положение в районе Средиземного моря резко усложнилось.
      Генерал Анреп сообщил Сенявину, что на острове его давно дожидается человек, присланный верховным правителем Черногории владыкой Петром Негошем.
      - И чего хочет от нас этот владыка? - спросил Сенявин.
      - Видите ли, - отвечал генерал, - после Аустерлицкого поражения Австрия уступила Наполеону Венецию и Далмацию с городами, заселенными славянами, в том числе город Боко-ди-Каттаро, который представляет собой морскую крепость. Это недалеко отсюда, - уточнил генерал.
      - Ну и что?
      - А то, что население этих городов, особенно Боко-ди-Каттаро, не желает впускать к себе французов. Владыка рассчитывает на нашу поддержку, и прежде всего на поддержку вверенной вам эскадры.
      Сенявин задумался. Направляя в далекую экспедицию, правительство не снабдило его инструкциями относительно освободительного движения славянских народов. Однако он помнил, какое огромное значение придавал поискам связей с этими народами Ушаков при завоевании Ионических островов. Русские в лице этих народов приобретали верных союзников в борьбе с главным противником - Бонапартом, поэтому их действия заслуживали полной поддержки. Но в данном случае следовало принимать во внимание не только это. Крепость Боко-ди-Каттаро имела большое стратегическое значение. Отстояв ее от Бонапарта, русские войска тем самым утверждали за собой господствующее положение на Адриатическом море, как бы отодвигали французов от Корфу - главной русской базы на Средиземноморье.
      - Мы прибыли сюда сражаться с противником, а не стоять на рейде, после раздумья сказал Сенявин генералу Анрепу. - Можете передать владыке Петру, что будем действовать со славянами рука об руку.
      Не теряя времени понапрасну, Сенявин уже на другой день высадил вблизи Боко-ди-Каттаро десант под командованием капитана Белли. Вскоре сюда привел свой отряд и владыка Петр. Австрийцы, еще не успевшие сдать город французам, не осмелились сопротивляться, отступили без единого выстрела. Русские с черногорцами заняли все форты и стали единоличными хозяевами крепости.
      Действиями войск руководил сам Сенявин. Когда цель была достигнута и над крепостью взвился русский флаг, он вернулся на Корфу. И вот тут-то началось то, чего вице-адмирал никак не ожидал. Из Петербурга прибыл курьер с рескриптом императора, а в рескрипте значилось следующее: "По переменившимся ныне обстоятельствам пребывание на Средиземном море состоящей под начальством вашим эскадры сделалось ненужным, и для того соизволяю, чтобы вы при первом удобном случае отправились к черноморским портам нашим со всеми военными и транспортными судами, отделенными как от Балтийского, так и Черноморского флота, и по прибытии к оным, явясь к главному там командиру адмиралу маркизу де Траверсе, стояли под его начальством".
      Еще ни один документ не приводил Сенявина в такое изумление, как этот царский рескрипт. Почему Александру вдруг вздумалось бросить Ионические острова на произвол судьбы и отказаться от борьбы с французами в этом районе? Испугался Аустерлицкого поражения и спешит теперь поближе подтянуть военные силы, находящиеся вдали от России? Но ведь силы эти не в праздности время проводят, они кинжалом упираются в бока Бонапарта!
      Рескрипт был датирован 14 декабря 1805 года, и дата эта совпадала с днем подписания мира между Австрией и Францией. Между тем в момент его получения Сенявиным наступил уже март. Три месяца добирался к ним курьер. За это время в политике русского правительства могли произойти какие-то перемены... Во всяком случае, Сенявин решил не спешить с уходом из Средиземного моря, а о рескрипте никому не говорить, спрятать его от глаз подальше. А чтобы решение свое как-то оправдать, направил пространное письмо русскому посланнику в Вене графу Разумовскому. Он убеждал графа, что при нынешних обстоятельствах нельзя оставлять не только Ионические острова, но и город Боко-ди-Каттаро с прилегающей к нему местностью, который он занял вместе с черногорцами. "Залив Боко-ди-Каттаро, - писал он в числе прочего, - есть наилучший в свете, граница, окружающая провинцию, почти неприступна, так что при помощи черногорцев и малого числа наших войск безопасна от нападения многочисленного неприятельского войска".
      Трудно сказать почему, то ли Александр оправился от испуга перед Наполеоном и вновь проникся воинственным духом, то ли послушался совета здравомыслящих людей, только он не стал настаивать на своем прежнем повелении. А за занятие Боко-ди-Каттаро даже изъявил Сенявину... монаршее благоволение.
      Тем временем положение на Адриатике продолжало осложняться. Наполеон требовал от Вены передачи ему Боко-ди-Каттаро и Рагузы. Австрийцы не возражали: пожалуйста, берите, занимайте, но в крепости войска Сенявина! На всякий случай, страшась гнева Наполеона, Вена сделала Петербургу соответствующее представление: мол, прикажите своему адмиралу, пусть уйдет из занятой им крепости. В Петербурге заколебались: с одной стороны, не хотелось окончательно разрывать отношений с бывшей своей союзницей, а с другой - жалко было терять важную крепость... Вскоре Сенявин получил от императора новый рескрипт. Прочитал он его и не удержал смеха. Александр приказывал ему уйти из Боко-ди-Каттаро и в то же время дозволял... принять собственное решение. "Ты можешь в нем остаться, - угадывалось в рескрипте между строк, - но тогда в случае чего выпутывайся сам..."
      Сенявин из крепости не ушел. Ответственности он не боялся. Он готов был бороться с французами до победного конца.
      Убедившись, что русских из крепости путем переговоров не выгнать, Наполеон потребовал от Вены закрыть для русских кораблей все подвластные ей порты, в том числе Триест, где Сенявин ремонтировал свои фрегаты. Действуя по указанию своего правительства, комендант Триеста фельдмаршал Цах наложил арест на находившиеся в порту русские суда, а самому Сенявину, в это время с боевыми кораблями стоявшему на рейде, приказал немедленно удалиться в море. В противном случае он угрожал открыть по нему огонь из береговых орудий. Сенявин, однако, оказался не из робкого десятка. Он потребовал от австрийского фельдмаршала немедленно освободить задержанные суда, не дав ему на раздумье даже полдня. "Теперь не время продолжать бесполезные переговоры, - писал он фельдмаршалу. - Вам должно избрать одно из двух: или действовать по внушению французских генералов, или держаться точного смысла прав нейтралитета. Мой выбор сделан, и вот последнее мое требование; если час спустя не возвращены будут суда, вами задержанные, то силою возьму не только свои, но и все ваши, сколько их есть в гавани и в море. Уверяю вас, что 20 000 французов не защитят Триеста".
      Комендант Триеста понял, что с русским адмиралом шутки плохи, и тотчас удовлетворил его требование. Вскоре русская эскадра направилась к Боко-ди-Каттаро. Оттуда поступило тревожное сообщение: французы заняли Рагузскую республику, называемую славянами Дубровником, и объявили о ее включении в состав владений своего императора.
      Сенявин был полон решимости изгнать противника с захваченной им территории. В успехе он не сомневался. Правда, сил у французов было больше, зато на стороне русских стояло славянское население. Кроме того, Сенявина поддерживали итальянцы, не желавшие господства ни австрийцев, ни французов.
      5 июня 1806 года на подступах к Рагузе между русскими, черногорцами и приморскими итальянцами, с одной стороны, и французами - с другой, произошло ожесточенное сражение. Французы, имея некоторое численное превосходство, дрались упорно, но в конце концов вынуждены были отступить.
      Блестящая победа открыла путь к осаде и штурму самой Рагузы. Но тут к Сенявину прибыл статский советник Санковский, который передал ему повеление Александра не предпринимать более наступательных действий, а крепость Боко-ди-Каттаро передать австрийцам.
      Повторялась старая история. То уходить, то не уходить... Попробуй тут разобраться в подлинных намерениях русского императора! Логика вещей подсказывала не сдавать Боко-ди-Каттаро, мало того, не сдавать, а еще принудить французов уйти из Рагузы, уже блокированной русскими войсками. Сенявин подумал хорошенько и решил ослушаться царского повеления и в этот раз. Тем более повеление было устное, переданное через сановника, а не письменное.
      Вскоре, однако, появилось и письменное повеление государя. Его доставили Сенявину австрийские генералы, которым не терпелось поскорее сдать "надоедливым" французам эту злополучную крепость.
      - Повеление государя моего для меня закон, - сказал австрийским военачальникам Сенявин. - Однако я не сдам Боко-ди-Каттаро до тех пор, пока Рагуза не будет оставлена французами и независимость республики не будет обеспечена верным поручительством.
      Непрошеные гости затеяли было дискуссию, но Сенявин остался непоколебим, и они поехали "поторговаться" к французскому генералу, начальнику гарнизона Рагузы. После того как "торги" провалились, они вновь появились в квартире Сенявина, не оставляя надежды склонить его на быстрое решение конфликта. Русский адмирал продолжал стоять на своем: он готов оставить крепость, но только после ухода французов из Рагузы. А так как французы от такого шага категорически отказывались, то в решении конфликта образовался непробиваемый тупик.
      Выдвигая неприемлемые для французов и австрийцев условия и тем самым сводя к нулю силы повеления своего императора, Сенявин многим рисковал. Он рисковал своей карьерой, да что там карьерой, он мог запросто угодить под суд! Но где войны, там и риск!
      После отбытия австрийских генералов, так ничего и не добившихся, Сенявина с неделю не беспокоили. А потом появился французский офицер с официальным письмом русского представителя в Париже статского советника Убри. Советник уведомлял адмирала, что им, Убри, от имени российского правительства подписан с правительством Франции мирный договор, коим Россия соглашалась отдать Наполеону как Рагузу, так и Боко-ди-Каттаро...
      Сенявину пришлось искать новый повод для отказа.
      - Имеете ли с собой вид* от господина Убри? - спросил он офицера.
      _______________
      * В и д - специальный паспорт.
      - У меня французский паспорт и собственноручное письмо господина Убри. Разве этого недостаточно?
      - Для удостоверения вашей личности мне необходим вид от господина Убри, - невозмутимо ответил Сенявин.
      Французский офицер уехал, пообещав привезти требуемые документы. Он вернулся через две с лишним недели, на этот раз в сопровождении русского штабс-капитана. Сенявину представили все, что он требовал, показали даже полный дубликат мирного договора России с Францией. Русский штаб-офицер со своей стороны передал Сенявину устную просьбу Убри поспешить со сдачей Боко-ди-Каттаро.
      - Хорошо, я подумаю и приму решение, - сказал он. - Дайте мне день или два.
      А что мог сказать другого? В его положении оставалось только как-то тянуть время. Даже день оттяжки многое значил.
      Французы, не желая ждать, становились настойчивее. Когда тянуть стало уже невозможно, Сенявин наконец объявил о принятом им решении: он весьма сожалеет, но пойти навстречу французам не сможет, крепость останется в руках русских...
      - Но ведь есть договор! - возмутились французы.
      Сенявин безучастно пожал плечами:
      - В истории еще не бывало примеров, чтобы выполнение мирных статей могло иметь место до размена ратификациями.
      Французы были в бешенстве. От упрашиваний они перешли к угрозам. Сенявин в ответ только пожимал плечами: нет, он не может изменить своего решения... Он остался на своем даже тогда, когда ему доставили депешу министра морских сил, в которой подтверждалась воля государя относительно сдачи крепости, вокруг которой было поднято столько шума.
      Поведение русского адмирала многим казалось безрассудным упрямством. Но в действительности это было не так. Его твердая позиция объяснялась тем, что он не верил Наполеону, не верил в прочность союза с его империей. Он чувствовал, что вот-вот должно все измениться, и чутье не обмануло его. Случилось так, что договор, заключенный господином Убри, остался нератифицированным, и военные действия против французов возобновились. Императору Александру пришлось и в этот раз признать действия Сенявина совершенно правильными.
      После решения Александра продолжать войну Сенявин стал действовать более решительно. Французы пытались было отнять у него Боко-ди-Каттаро силой, но не только не завладели крепостью, а под ударами русских войск, действовавших совместно с черногорцами, вынуждены были бежать под защиту своих укреплений. 10 декабря Сенявин высадил десант на острове Курцало и заставил капитулировать находившийся там неприятельский гарнизон. Правда, вскоре французам удалось вновь завладеть этим островом и усилить его оборону. Сенявину пришлось направить туда часть своей эскадры. Потеряв более 150 человек убитыми, неприятельский гарнизон сдался в плен. Над островом вновь взвился флаг Российской империи.