Адмирал Ушаков

      Когда после переговоров Ушаков вернулся на свой корабль, его встретил адъютант Балабин. Адъютант доложил, что с час тому назад имел беседу с офицером из фрегата Сорокина, побывавшим в Неаполе и видевшим тамошнюю жизнь своими глазами. Офицер рассказал о кровавых расправах над сторонниками республиканского строя, чинимых властями и монархически настроенными горожанами. Неаполитанцы посылали на российский фрегат депутацию с просьбой передать русскому главнокомандующему, чтобы он поспешил с войсками в их город, иначе, говорили они, море станет красным от невинной крови...
      - Что еще сообщил вам офицер от Сорокина?
      - Французы продолжают удерживать за собой Рим и угрожают оттуда союзным сухопутным войскам.
      Выслушав сообщение адъютанта, Ушаков долго молчал, раздумывая, затем приказал:
      - Заготовьте вместе с Метаксой письмо на имя короля Фердинанда. Смысл такой: мы согласны идти в Неаполь с тем, однако, чтобы оттуда повести наступление на Рим.
      Еще недавно Ушакова одолевали сомнения, он собирался возобновить переговоры с Нельсоном, дабы навязать свое участие во взятии Мальты, но теперь все это отошло в сторону. И в самом деле, для чего ему, собственно, нужна Мальта? Для того, чтобы рядом с английским флагом поднять русский? А что практического это даст? Удовлетворится тщеславие императора Павла, как покровителя Мальтийского ордена? Пожалуй, только это... Разумеется, он, Ушаков, не против того, чтобы русский флаг развевался над Мальтой рядом с флагами союзников, он даже готов взять на себя основную тяжесть действий по взятию острова. Но раз англичане этого не хотят, раз они рассчитывают на свои только силы, стоит ли так упорно навязываться к ним в пособники? Не лучше ли нацелиться на континент, дабы содействовать успеху союзных сухопутных войск, коими начальствует Суворов? В конце концов не на островах, а на материке должна решиться участь захватчиков.
      - Постарайтесь, чтобы письмо было готово к утру, - подтвердил приказание Ушаков. - А теперь идите, голубчик. Хочу отдохнуть. Попью чаю и лягу. Я очень устал. Очень.
      15
      На следующий день флагманский корабль потрясло еще одно неприятное сообщение: турецкая эскадра самовольно снялась со стоянки и направилась к берегам Турции, отказавшись таким образом от выполнения своих союзнических обязательств. Ушаков сильно огорчился, но делать из этого трагедию не стал. Смолчал. Другое дело Нельсон. При новой встрече с ним английский адмирал голосом, в котором утаивалось злорадство, сказал:
      - Искренне сочувствую, мой любезный друг! Эти канальи турки только и ждали момента, чтобы предать своих союзников.
      - Не будем говорить об этом, - промолвил в ответ Ушаков. - Они сделали свое дело и больше мне не нужны. Что же касается меня, то я решил последовать вашему совету и плыть в Неаполь.
      - Прекрасное решение, - одобрительно кивнул Нельсон.
      Ушаков оставил Палермо без всякого сожаления. Дни стояния в водах этого города были днями полного бездействия. Они ничего не принесли ему, кроме огорчений.
      В Неаполе оказалось совсем иначе. Здесь его ждали, здесь он был нужен. Жители устроили ему восторженную встречу. Едва эскадра стала на рейд, как к кораблям приблизились лодки с корзинами фруктов. У неаполитанцев был обычай угощать гостей, а русские матросы и офицеры представлялись им самыми желанными гостями.
      Сразу же по прибытии в город Ушаков расставил всюду караулы, организовал патрульную службу, дав строгий наказ решительно пресекать всякие попытки к грабежам и насилиям. Узнав, что тюрьмы забиты сторонниками республиканского строя, которых ожидала тяжелая участь, он обратился к королевскому двору с просьбой помиловать несчастных. Как ни велика была ненависть короля и его правительства к "якобинцам", сидевшим в заточении, а все ж отказать русскому адмиралу они не могли. Казни были отменены, многие из приверженцев республики получили свободу.
      Однако порядок в Неаполе был все же не главной целью эскадры. Ушаков видел свою задачу в том, чтобы усилить давление на противника с юга и тем самым содействовать успеху войск Суворова. Он сформировал из матросов и солдат морской пехоты отряд в количестве 800 человек во главе с полковником Скипора, поручив ему идти на Рим, находившийся в руках французов. Кстати, в этот отряд он включил и своего адъютанта лейтенанта Балабина, пожелавшего испытать себя в боевом деле.
      До этого королевские войска вместе с австрийцами уже пытались овладеть Римом, но у них ничего не вышло: французы дали им такой отпор, что те ударились в паническое бегство. Теперь же с выступлением русского отряда положение изменилось. Неаполитанцы и австрийцы, взбодрившись, вновь вернулись к "вечному городу" и, пугая неприятельский гарнизон приходом русских, предложили ему уйти "подобру". Французы знали, как сражаются русские, и потому решили воспользоваться "добрым советом": они отступили, разумеется взяв с собой все свое оружие и снаряжение.
      Когда русские вошли в Рим, там уже не было ни одного неприятельского солдата. Их встречали мирные жители. А какая это была встреча, Ушакову описал в своем письме лейтенант Балабин:
      "Восторг, с каким нас встретили жители, делает величайшую честь и славу россиянам. От самых ворот Св. Иоана до солдатских квартир обе стороны улиц были усеяны обывателями обоего пола. Даже с трудом могли проходить наши войска. "Виват Павло примо! Виват московито!" - было провозглашено повсюду с рукоплесканиями. "Вот, - говорили жители, - вот те, кои бьют французов и коих они боятся! Вот наши избавители!.."
      Ушаков, однако, остался недоволен. Его возмутил поступок союзников, открывших путь для отступления неприятеля. Ведь, оставив Рим, французы могли присоединиться к своим войскам, сражавшимся против Суворова!
      Ушаков направил союзникам гневные письма. "По всем общественным законам, - писал он, - никто не имеет права брать на себя освобождать общих неприятелей из мест блокированных, не производя противу их никаких военных действий и не взяв их пленными". Он еще и еще раз указывал, что союзным войскам никак не следовало выпускать французов из Рима, "тем паче со всяким оружием и со всеми награбленными ими вещами и богатствами".
      Возвысив голос протеста, Ушаков, однако, не учел одного: военные чины, как и политики, обычно не признают теневых сторон своих решений. И австрийцы, и неаполитанцы наперебой заговорили о великодушии, заговорили так, что Ушакову впору покраснеть за примитивное понимание им этого бесценного человеческого качества. За них заступился сам Нельсон, вдруг тоже заговоривший о "великодушии". Надо же! Когда в Неаполе вздергивали людей на виселицу только за то, что те предпочитали монархии республику, проявление великодушия к несчастным называлось государственной изменой.
      Не желая иметь дело с такими союзниками, Ушаков приказал своему отряду покинуть Рим и вернуться к эскадре.
      Между тем наступила глубокая осень. Участились дожди. То ли от сырости, то ли от переживаний - трудно сказать, только у Ушакова стало сильно побаливать сердце. Временами становилось прямо-таки невмоготу, и он ложился в постель. Флотский лекарь угрюмо ворчал: так жить - совсем себя загубить... Уже второй год, как в экспедиции, а он, адмирал, еще ни одного дня не отдохнул. Все дела, дела. С утра до ночи. Просто непонятно, как он все выдерживает?..
      - Ваше превосходительство, вам необходимо полежать хотя бы недельки две.
      - Лежать? Но это невозможно.
      - Всему есть предел. Сердце может не выдержать.
      - Ничего, заставим выдержать. Потом отлежимся.
      Отношения с союзниками все более усложнялись. После того как Суворов изгнал французов из Северной Италии и, совершив неслыханный переход через Альпы, ушел в Швейцарию, союзники решили, что время русских отошло и с ними можно более не церемониться. Особенно воспрял духом генерал Фрелих, командовавший оставшимся в Италии австрийским отрядом, - тот самый Фрелих, который спас от пленения французский гарнизон в Риме.
      Еще до наступления осени австрийское командование просило Ушакова помочь овладеть морской крепостью Анконой, оставшейся, как и Генуя, в стороне от наступательных действий суворовской армии. Ушаков направил туда капитана второго ранга Войновича, однофамильца того Войновича, который некогда был его начальником и дружба с которым превратилась в открытую вражду. Прибыв на место, Войнович плотно осадил крепость, не оставив ее полуторатысячному гарнизону никаких шансов на спасение. Но в этот момент, на счастье обреченных, подоспел со своим отрядом генерал Фрелих. Австрийскому военачальнику не терпелось повторить опыт спасения неприятельских солдат, уже испытанный им в Риме. Он завел с французами тайные переговоры, обещая выпустить их из крепости на условиях, аналогичных тем, какие были представлены Римскому гарнизону. Войнович бросился было к нему с протестом, но услышал в ответ начальственный окрик. Фрелих был все-таки генералом и не привык, чтобы какой-то там офицер, пусть даже русский, разговаривал с ним как с равным.
      Войнович срочно направил к Ушакову курьера с донесением. Адмирал в категорической форме потребовал от Фрелиха принять капитуляцию крепости только с участием русского отряда. Но зарвавшийся генерал не послушался и довел задуманное до конца. Французы ушли из крепости со всем оружием, погрузив в свои обозы все, что могли погрузить.
      Другой австрийский генерал, Кленау, в это время осаждал Геную. Это был один из тех военных деятелей, которые, по насмешливому отзыву Суворова, имели "привычку битыми быть". Французы били его много раз, били и под Генуей, и он было совсем пал духом, но когда к нему прибыли корабли Пустошкина, посланные Ушаковым, вновь запетушился, даже назначил день штурма крепости.
      - Сколько батальонов сможете выделить для штурма? - спросил он русского адмирала.
      - Батальонов? - удивился Пустошкин. - Но у меня таковых нет. Я прибыл для содействия вашему корпусу путем использования корабельной артиллерии со стороны моря.
      - Артиллерия артиллерией, мне нужны люди.
      - Я могу собрать человек двести, не больше.
      - Хорошо, пусть двести, - согласился генерал, - только поторопитесь. Наступать будем скоро.
      Назначенный для штурма день выдался холодным, пасмурным. Дождь, не прекращавшийся ни на один час, промочил наступавших до нитки, а стены крепости сделал такими осклизлыми, что лезть по ним было совершенно невозможно. Короче говоря, погода оказалась не на стороне наступавших, и штурм закончился неудачей. Осажденные дали такой отпор, что австрийцы пустились наутек, оставив в дождевых лужах, покрывших подступы к крепости, до трех тысяч человек убитыми и ранеными. Что касается горстки русских матросов, примкнувших к штурму, то австрийцы бросили их на произвол судьбы, и им пришлось защищаться от контратаковавшего противника собственными силами. Генерал Кленау вспомнил о них только после боя.
      - Потери есть? - поинтересовался он у Пустошкина.
      - Тридцать восемь убитых и столько же раненых, - мрачно доложил Пустошкин.
      - Это ничего, - неунывающе заметил генерал. - На сей раз не вышло, зато в другой раз выйдет. Все равно побьем!
      Оптимизм - качество, разумеется, хорошее. Но если бы к нему чуточку таланта!
      Уже глубокой осенью, когда море стало штормить, помощью русской эскадры решил воспользоваться и адмирал Нельсон, понявший наконец, что одному ему Мальту не взять. Только на сей раз обращаться к самому Ушакову он не стал (видимо, совестно было), а решил действовать через русского представителя в Палермо Италинского.
      Ушаков принял решение сразу же. Личные обиды были отброшены в сторону. Русские не привыкли отворачиваться от союзников, когда те оказываются в беде. Он сообщил о том Нельсону письмом. "Поспешаю сим вас уведомить, - писал он ему, - что решился я отправиться в Мальту с большею частью моей эскадры, сколь скоро три батальона гренадеров под командою князя Волконского прибудут в Неаполь и вместе с ним находящиеся в Риме войска эскадры моей..."
      Гренадеры князя Волконского, о которых упомянул Ушаков, были направлены в его распоряжение по повелению Павла I и должны были после освобождения Мальты составить русскую часть гарнизона морской крепости.
      Пока князь Волконский со своими гренадерами добирался до Неаполя, Ушаков решил заняться проверкой состояния кораблей. То, что открылось в ходе проверки, сильно расстроило его. Многие суда, потрепанные последними штормами, оказались непригодными к боевому походу. Линейные корабли "Св. Павел", "Петр", "Захарий и Елисавета", "Мария Магдалина" имели неисправности еще и раньше, а после осенних штормов стали совсем плохими, течь в них усилилась. Все эти корабли, кроме "Св. Павла", не были килеваны уже четыре года. Верхняя обшивка оказалась настолько съеденной червями, что местами даже отпадала.
      Для ремонта судов нужен был лес. Но разве его в Неаполе достанешь? Неаполитанцы даром ничего не давали, а денег в эскадре не было. Ушаков пустил в дело личные сбережения, но их оказалось мало.
      Приготовления к походу на Мальту были закончены только к концу декабря. Гренадеры князя Волконского погрузились наконец на корабли. Можно было поднимать паруса, но тут подул сильный встречный ветер. Командам эскадры ничего не оставалось, как набраться терпения и ждать перемены погоды.
      - Не везет нам, - жаловался главнокомандующему вице-адмирал Карцов, то неполадки удерживали, а теперь этот противный ветер!..
      Именно он, Карцов, должен был вести эскадру на Мальту. Сам же Ушаков имел намерение с кораблями, которые не удалось подлатать на месте, отбыть к Корфу, где для их ремонта имелись более благоприятные условия.
      Ветер против парусов дул всю неделю, а когда он переменился, Ушаков вызвал к себе Карцова, чтобы проститься с ним и дать ему последние наставления. Но едва они начали беседу, как вошел адъютант с докладом о прибытии из Константинополя курьера со срочным пакетом от господина Томары.
      - Где он, этот курьер? Пусть войдет, - разрешил Ушаков.
      С русским посланником в Константинополе Ушаков переписывался довольно часто, и, принимая от курьера пакет, он ожидал найти в нем ответ на свои жалобы на плохое обеспечение эскадры денежным и прочими довольствиями. Но содержание пакета оказалось иным. Кроме письма самого господина Томары, он обнаружил в нем высочайший рескрипт, а также указ Государственной адмиралтейств-коллегии. Ушакову предписывалось отказаться от участия в военных действиях против Мальты и вернуться с эскадрой в черноморские порты.
      - Неприятные вести? - спросил Карцов, наблюдая, как при чтении бумаг Ушаков менялся в лице.
      - Скорее наоборот. Нам повелевают вернуться домой.
      Ушаков посмотрел на курьера с таким выражением, словно надеялся получить от него устное добавление к тому, что уже было изложено в полученных бумагах. Курьер, однако, молчал. Еще совсем молодой, с отличиями капитана сухопутной армии, он выглядел сильно уставшим. По-видимому, длинная дорога досталась ему нелегко.
      - Что у вас слышно нового? - спросил Ушаков.
      Курьер отвечал, что знает не больше, чем, наверное, известно им самим.
      - Что слышно от Суворова?
      - Полагаю, что ему дано такое же высочайшее повеление. Есть слух, будто бы он уже уехал в Петербург и все войска наши возвращаются в Россию.
      Ушаков отпустил курьера отдыхать. Когда тот ушел, Карцов спросил:
      - Что теперь будем делать?
      - Выполнять повеление, - пожал плечами Ушаков. - Дайте кораблям сигнал поднять паруса. Будем плыть к острову Корфу.
      16
      В письме, сопровождавшем высочайший рескрипт и указ Адмиралтейств-коллегии, посланник Томара советовал Ушакову не спешить с отплытием к родным берегам. Он предлагал провести зиму на Ионических островах и идти в обратный поход только с наступлением весны, когда море не так будет штормить. Собственно, у Ушакова другого выбора не было. Часть кораблей находилась в неисправном состоянии. Не оставишь же их в чужом краю! Чтобы подготовить суда в дальний путь, нужно было время.
      На берег Корфу Ушаков сходил с подавленным настроением. Возможность скорого возвращения на родину не радовала его. У него было такое чувство, словно его в чем-то бессовестно обманули. Действуя с эскадрой в Средиземном море, он был уверен, что делает дело, очень нужное для России и ее союзников. И вот теперь к нему впервые вкрались сомнения... Неужели то, что он делал раньше, ради чего его матросы и солдаты проливали кровь, испытывали величайшие трудности и лишения, в глазах Петербурга потеряло прежнее значение?
      Петербург не посвящал Ушакова в "карусель" внешней политики. В его положении можно было только догадываться, что в дружбе союзных государств возникли глубокие трещины. Трещины эти возникли еще до того, как Бонапарт из Египта вернулся во Францию и в результате переворота 18 брюмера стал военным диктатором, то бишь первым консулом. Переворот только ускорил назревание событий. Император Павел I, по всему, еще раньше разочаровался в своих союзниках, которые нередко проводили по отношению к русским недостойную политику, смысл которой можно легко обнаружить в известной русской поговорке: загребать жар чужими руками. Императору было трудно простить союзникам их предательские действия, и он мог поддаться мстительному желанию крепко "насолить" им. Ушаков боялся, что Павел I со своим неуравновешенным характером может пойти на большее - сблизиться с этим хитрецом Бонапартом, превратить нынешних союзников России в ее врагов.
      В Корфу Ушакову была подготовлена теплая роскошная квартира, но он не пожелал даже осмотреть ее. Будучи в городе, он посетил сенат республики, узнал, как там идут дела, высказал свои соображения относительно этих дел, после чего прошелся по главной улице и вернулся на свой корабль, поставленный на якорь почти у самого берега. С этого момента он почти не делал больших "вылазок", разве что ездил иногда в городскую православную церковь да плавал на лодке смотреть, как идет работа на судах, поставленных на ремонт. Командиров кораблей и портовых служб обычно принимал в адмиральской каюте, которая была для него и спальней, и столовой, и рабочим кабинетом. Иногда наведывались сюда для решения своих вопросов и представители местной власти.
      Дел было много, и все же, занимаясь ими, Ушаков не мог не почувствовать общего спада интереса к эскадре. Поток писем, различного рода повелений резко уменьшился. Раньше от курьеров не было отбоя, а сейчас они почти не показывались. Даже обидно как-то стало...
      Вскоре после Рождества из Петербурга пришли наконец награды отличившимся при освобождении Ионических островов. Подобные события обычно вызывают всеобщее ликование. Но в этот раз люди вели себя сдержанно, радости особой не выражали. Награды оказались более чем скромными, во всяком случае, они не соответствовали заслугам героев войны. К иностранцам русский император отнесся с большей щедростью. Заслуги кардинала Руффо того самого Руффо, который ничего не мог предпринять без помощи русских, разве что чинить расправу над "якобинцами", - Павел I счел возможным оценить даже выше заслуг самого Ушакова. Если знаменитый флотоводец удостоился только бриллиантовых знаков к ордену Александра Невского, то Руффо за свои "подвиги" получил, кроме ордена Александра Невского, еще звезду Андрея Первозванного - самую высшую награду Российской империи.
      Высшие награды получил не один только Руффо. Не было отказа в орденах и другим иностранцам, за которыми по воле высших правительственных чиновников "обнаруживались" вдруг заслуги перед Россией. Зная слабость русского двора к пресмыкательству перед иностранцами, Нельсон пытался исходатайствовать у Павла I высшую награду и для... леди Гамильтон. Сделай он это месяцем раньше, и его любовница тоже стала бы кавалером русского ордена, как и кардинал Руффо. Но лорд чуточку опоздал. К моменту получения его ходатайственного письма русский император уже охладел к англичанам как союзникам, и леди Гамильтон осталась без ордена.
      Несправедливо, обидно русским... Но что поделаешь? Надо было терпеть. В конце концов он, Ушаков, его офицеры, матросы и солдаты, обойденные царскими милостями, старались не ради орденов, они выполняли долг свой перед великой Россией.
      В середине февраля на остров Корфу неожиданно прибыл английский морской офицер, доставивший Ушакову сразу четыре письма - от короля Обеих Сицилий Фердинанда, командующего английским флотом в Средиземном море адмирала Кейта, а также русских полномочных министров при королевском дворе: по внешнеполитическим делам графа Мусина-Пушкина-Брюса, военным Италинского. Офицер довольно сносно говорил по-русски.
      - Где сейчас лорд Нельсон? - поинтересовался Ушаков.
      - Насколько мне известно, он собирается отбыть в Англию, - отвечал офицер. - Отныне с вами будет иметь дело адмирал Кейт.
      В своем письме, написанном в учтивом тоне, новый командующий английским флотом крайне сожалел, что русская эскадра оставила берега Италии и отказалась от совместных действий по овладению Мальтой. Адмирал очень надеялся уже в скором времени увидеть его, Ушакова, в "общих действиях", просил не отказывать в помощи.
      Король писал примерно в таком же духе: сожалел и просил... Только просил уже за свое королевство.
      Вопросам совместных "союзнических действий" были посвящены и письма русских полномочных министров, но в них столько было тумана, что Ушаков так и не понял, чего добиваются от него эти господа. С одной стороны, они вроде бы желали участия эскадры во взятии Мальты, продолжения военных действий против французов, но, с другой стороны, давали понять, что этого можно и не делать...
      - Что прикажете сообщить моему адмиралу? - спросил офицер после того, как Ушаков ознакомился с содержанием всех писем.
      - Передайте адмиралу уверения в моем совершенном к нему почтении, сказал Ушаков. - К сожалению, мои корабли все еще ремонтируются и не смогут выйти в море так скоро, как хотелось бы, тем не менее я очень надеюсь, в случае нашего возвращения к берегам королевства, иметь удовольствие содействовать с ним в военном деле.
      Ушаков написал также королю Фердинанду и адмиралу Кейту лаконичные письма. Нет, он не отказывался помочь английскому флоту и королевству Обеих Сицилий. Однако он не стал уточнять характер и размер этой помощи, связывать себя какими-либо сроками выступления эскадры. А что он мог еще написать? Не мог же он объявить, что ему теперь наплевать на просьбы союзников, поскольку в кармане у него лежит высочайший рескрипт, повелевающий ему вернуться с эскадрой в Россию? Рескрипт сей оглашению не подлежал.
      Заодно Ушаков написал письма также русским полномочным министрам. Он предложил им самим встретиться с адмиралом Кейтом, чтобы дать ему более или менее убедительное объяснение причин, вынудивших русскую эскадру вместо Мальты плыть к острову Корфу. Пусть. Пусть уж как-нибудь выпутываются сами...
      17
      После продолжительных зимних штормов море наконец успокоилось. Потеплело. Самое время собираться и плыть домой. Но вдруг выяснилось, что плыть домой нельзя... Через русского представителя в Палермо Италинского пришло правительственное предписание: Ушакову предлагалось воздержаться от отправки домой, а сняться с якоря и плыть на Мальту, чтобы взять ее вместе с англичанами.
      Получалась какая-то странная полудетская игра: то делать, то не делать, то домой, то не домой... Попробуй угодить тут императорскому двору, когда его решения меняются, словно перчатки.
      Ушаков был в досаде. Предписание поставило его в затруднительное положение. Он не мог теперь дать команду плыть домой. В то же время это предписание, подписанное правительственными чиновниками, не могло быть принято к исполнению, поскольку государем не был отменен его же высочайший рескрипт, коим эскадре повелевалось оставить военные действия и вернуться в черноморские порты. К тому же предписание имело декларативный характер и не разъясняло главных вопросов. В частности, было не ясно, какую долю участия в боевых действиях должна занять русская эскадра. А потом... согласятся ли англичане с учреждением на Мальте (после ее освобождения) русского гарнизона? Откуда брать продовольствие для этого гарнизона и флотских команд?
      Обо всем этом Ушаков написал Италинскому. Он просил его постараться ответить на поставленные вопросы как можно быстрее. Но Италинский не ответил. В конце апреля пришло письмо от первого министра королевства Обеих Сицилий генерала Актона. Ссылаясь на сообщение вице-канцлера российского правительства графа Ростопчина, министр уведомлял адмирала, что высочайшее повеление в отношении Мальты ему, Ушакову, уже послано и он, Актон, будет счастлив в скором времени еще раз встретиться с ним во владениях королевства. Ушаков направил копию этого письма Италинскому, вновь задав ему вопросы, что и в предыдущем письме.
      Дни проходили за днями, а ответ от Италинского не приходил. Не было пока и высочайшего рескрипта, о котором извещал Актон. Он поступил только 2 июня.
      Наконец-то все прояснилось! Павел I подтвердил: надо брать Мальту... Император предписывал Ушакову высадить на острове пять батальонов сухопутных войск - три под командой генерал-майора князя Волконского и два под командой генерал-лейтенанта Бороздина. По согласию союзных дворов, князь Волконский должен был остаться на острове с русским гарнизоном в качестве коменданта, в то время как генерал-лейтенанту Бороздину предписывалось сразу же после взятия Мальты погрузиться на корабли эскадры и вернуться с оными в Россию.
      Высочайший рескрипт вносил ясность относительно представительства русских войск на Мальте. Однако Ушаков не нашел в нем ответа на один вопрос, о котором почему-то все забывали: чем кормить людей, которые будут сражаться за Мальту и стоять там гарнизоном? С кого ему, главнокомандующему, требовать провианта?
      Но Ушакова тревожило не только отсутствие провианта. Пока фельдъегерь добирался до него с государевым рескриптом, на театре военных действий произошли резкие изменения. Французские войска, предприняв новое наступление в Северной Италии, наголову разбили австрийцев. Северные провинции вновь оказались в их руках. Но это не все. Овладев инициативой, они повели наступление на юг, угрожая королевству Обеих Сицилий.
      Если смотреть на вещи здраво, теперь надо было уже думать не о Мальте. Надо было думать о том, как остановить наступающих французов, не допустить их во владения союзного королевства Обеих Сицилий.
      Ушаков вновь обратился к Италинскому с надеждой найти в нем единомышленника. Он писал: "Вашему превосходительству известно намерение и желание его императорского величества о взятии Мальты и о расположении войск наших в оной. При теперешних обстоятельствах, ежели его королевское величество непременно будет требовать войск и кораблей на его вспоможение, действия наши на Мальту будут уже уничтожены, да, кажется, и сомнительны уже будут они на таковой случай, ежели французы успехами своими будут подвигаться ближе к Нижней Италии..."
      Очень хотелось услышать от Италинского: "Да, я на вашей стороне. Махните рукой на Мальту. Лучше помогите, чем можете, королевству". Но Италинский молчал. Было похоже, что он боялся делить с главнокомандующим ответственность за принятие самостоятельного решения. В царствование Павла I многие вели себя подобным образом. Зачем брать на себя ответственность? Вдруг не угодишь принятым решением императору, что тогда?..
      Ушаков решил созвать военный совет. В кают-компании флагманского корабля собрались адмиралы, старшие офицеры. Все они уже знали о потере союзниками завоеваний в Северной Италии, о поражении австрийцев при Маренго, результатом которого явилось подписание ими унизительной капитуляции.
      Докладывая об изменении военной обстановки, Ушаков высказал опасение, что Бонапарт, "привыкший поступать военными хитростями и пользоваться изменами", после захвата Северной Италии постарается покорить и королевство Обеих Сицилий, находящееся в союзе с Россией. Сознавая эту опасность, король обратился к главнокомандующим русской и английской эскадрами с призывом оставить Мальту и помочь ему защитить его владения.
      - Король прав, сейчас не до Мальты, - сказал Пустошкин, едва Ушаков кончил говорить.
      - Но если Мальта отпадает, то стоит ли тогда нам тут оставаться? подал голос Сенявин.
      - Вы хотите сказать, что надо домой?
      - А куда же еще? В Севастополь.
      - А как же с защитой королевства?
      - Чтобы защититься от французов, королю нужны не корабли, а сухопутные войска. Если так уж нужно, оставим ему солдат и несколько судов, а сами двинемся в путь.
      - Правильно, домой! В Севастополь!
      - Матросы устали, страдают от худой пищи. На кораблях только и слышишь разговоры, как бы домой скорее.
      - Тут и сомневаться нечего. Мы выполнили долг свой, можем плыть с чистой совестью.
      - Домой! Домой!
      Командиры были единодушны в своем мнении. Ни одного голоса за продолжение пребывания в Средиземном море, все были за то, чтобы плыть к родным берегам. Молчали только вице-адмирал Карцов да генерал-лейтенант Бороздин, не сводившие глаз с главнокомандующего, который стоял перед всеми в спокойной позе и, казалось, был доволен ходом шумного совещания. Но вот Карцов не выдержал, спросил;
      - А сами что скажете, Федор Федорович? Домой?
      - У нас нет другого выхода.
      - Позвольте, а как же тогда быть с императорским рескриптом? Выходит, мы отказываемся выполнять высочайшее повеление?
      - Я послал государю подробнейший рапорт, где откровенно высказал свои соображения, и, надеюсь, при новых сложившихся обстоятельствах государь пересмотрит свое повеление о Мальте.
      Ушаков напомнил о ненадежном состоянии кораблей, которым нельзя сделать полного ремонта в походных условиях. Многие суда, "подлатанные" на месте, едва могут доплыть до своих портов. Но это еще не все. Главная трудность заключается в том, что эскадра оставлена без провианта. Блистательная Порта считает, что-де эскадра должна уже находиться в обратном походе и категорически отказывается отпускать сухари.