Первые двадцать дней после растительной диеты оказались самыми легкими. Один день Милав кушал (в основном растительная пища, излюбленная кудесником, лишь иногда - немного рыбы), к вечеру Милав напивался отвара до отвала, а следующий день терпел - не пил, не ел. Далее опять - день кушал, день терпел. Через двадцать дней Милав чувствовал, что новые порты, сшитые ему сердобольной старушкой перед самым его отъездом, стали вдруг великоваты. Зато грудь - и без того немалой ширины - раздалась еще больше.
      - Молодец, Милав! - сказал довольный кудесник и объявил: - Пора шагнуть на другую ступеньку.
      Вторые двадцать дней прошли тяжелее. Двое суток через двое, в "голодные" дни - ни капли воды. Здесь кудесник внимательно наблюдал за тем, как Милав выходит из голодовки: сначала напиться воды, через некоторое время немного кипяченого козьего молока или рыбьего бульона, а потом можно кушать все. После этого этапа одежду пришлось ушить, а Ухоня стал ворчать, что скоро и ветер сможет гнуть Милава, словно травинку малую. Кузнец с ним не согласился. Продолжая выполнять нехитрую работу по хозяйству, которое состояло из одной козы, содержавшейся Ярилом не столько для себя, сколько для страждущих, обращавшихся к нему за помощью, Милав не чувствовал ни упадка сил, ни слабости. Напротив, физический труд доставлял ему истинное наслаждение.
      - Добро, - подвел итог кудесник, - шагнем дальше...
      Это было уже совсем не просто. Трое суток через трое - три дня питаться, три дня не есть, не пить. Без пищи еще туда-сюда, но без воды! Милав в "сухие" дни иногда ловил себя на том, что старается все работы выполнять поближе к воде. Совершенно бессознательно ноги сами несли его к речке, но кудесник был начеку. Он все время находился рядом и питался так же, как и кузнец, делая себе послабления лишь в отношении воды. Видя перед собой такой пример, Милав держался.
      Перед следующим этапом кудесник долго и тщательно обследовал тело кузнеца: слушал дыхание, сгибал-разгибал суставы, заглядывал в глаза и даже принюхивался к его дыханию.
      - Ну как? - с тревогой спросил Милав, в тайне желавший прекращения мучительных испытаний. Кудесник неумолимо ответил:
      - Шагнем, Милав-кузнец, здоровьишка хватит!
      "На сколько?" - вертелось на языке у Милава, но вдруг он с удивлением обнаружил, что воспринимает мир совсем по-другому, - радостнее, что ли?!
      Четвертый этап: четыре через четыре. Это уже совсем тяжело. Просто невероятно тяжело. Милав не верблюд заморский, напиться на несколько дней вперед не может, поэтому и снится по ночам всякое - от дождевых луж на пыльной дороге до хрустального озера Вилы-Самовилы, которое он бы выпил за один присест, если бы ему позволил кудесник. Но Ярил начеку. Ни стоны кузнеца по ночам, ни вид шелушащейся на губах и деснах кожи не могут его разжалобить - ни глотка, ни наперстка, ни малой капельки благодатной водицы не разрешает он подопечному! В таком состоянии уже не до работы. Милав бродит по поляне, словно медведь-шатун, и Ухоне даже страшно окликнуть своего товарища. Он это сделает потом, когда пройдут "сухие" четыре дня и Милав оттает за берестяной чашкой простокваши.
      После окончания четвертого этапа кудесник дал Милаву десять дней растительной диеты.
      - Набирайся сил, - говорил кудесник, подливая ароматного травяного отвара в корчагу кузнеца. - Если последнюю ступень одолеешь - считай, заново родился!
      - Да мне и так от роду еще и двух лет нету! - пошутил Милав.
      - За эти два года в теле твоем столько гадости скопилось, что и помыслить страшно, - сказал кудесник. - Ну да ничего, справимся. Верно ли, Милав?
      - Верно... - отозвался Милав без особого воодушевления. - Видела бы меня сейчас баба Матрена! - вздохнул он.
      - Если бы видела, то не дожил бы Ярил до осени! - прошептал Ухоня на ухо кузнецу, не забывая оглядываться вокруг, - как бы кудесник не услышал, а то... Ухоне и помыслить было жутко, что Ярил может и его подвергнуть столь ужасному лечению. (Хотя что с него взять - невидимого и нематериального?!)
      ... Пришло время пятого, заключительного и самого тяжелого этапа. Милав не мог без содрогания думать о предстоящих пяти сутках без воды. И все же на вопрос кудесника - готов ли он? - бодро ответил:
      - Готов!
      Если бы он промедлил хоть минуту, возможно, решимости уже не хватило бы.
      Пятый этап. Пять через пять. Самые жестокие муки, самые ужасные дни. Есть не хочется - только пить. Повсюду мерещится вода. Поднимешь руку - в ней кружка чистейшей, прохладной и самой вкусной в мире воды; поставишь на траву ногу - под ней плещется огромная лужа, достаточно лишь наклониться, чтобы пить, пить и пить эту благодать Божью! Спать в эти дни невозможно, особенно в избушке кудесника. Милав выползает за стены, но и здесь свежего воздуха не хватает. Все тело источает ужасный запах - словно бездна, поглотившая когда-то Аваддона, пропитала на веки вечные кузнеца смрадными испарениями. Поры на теле открываются, и Милав, лежа в полуобморочном состоянии, чувствует, как из него вытекают целые реки нечистот. Говорить не хочется - язык распух, дышать почти невозможно. Кожа шелушится везде. Кажется, чю кузнец навсегда превратился в юдоль боли и скорби... Но Ярил рядом. Нет, воды он не даст - ни для того, чтобы омыть тело, насквозь пропитанное гнилостным запахом погибших и разлагающихся клеток, ни для того, чтобы прополоскать рот.
      - Терпи, - просит кудесник, и Милав соглашается с ним, потому что на возражения у него нет ни физических, ни моральных сил. Все его естество занято одним - ожиданием того чудесного мига, когда можно будет хоть посмотреть, хоть понюхать божественную субстанцию под оживляющим мертвую плоть именем - ВОДА!
      ... В конце августа кудесник объявил, что первая ступень пройдена и посвящение закончено.
      - Первая? - изумился Милав. - А что же тогда представляет собой вторая ступень?!
      - О! Это уже совсем серьезно, - ответил Ярил. - Сорокадневное голодание - и это гораздо тяжелее, чем ты можешь себе представить.
      - Почему? - искренне удивился Милав. - Ведь если собрать все мои "голодные" дни, их как раз наберется чуть больше сорока!
      - Об этом мы поговорим в следующий раз, - сказал Ярил. - А сейчас нам пора к Нагину-чернокнижнику. Там теперь твое обучение проходить будет.
      - И долго? - поинтересовался Ухоня, который уже давно видел себя увенчанным лаврами победителя Аваддона.
      - А это как Милав себя покажет, - ответил Ярил. - Потому как не к теще на блины вы отправляетесь. Уразумел?
      Вопрос был обращен к ухоноиду.
      - Уразумел, конечно, - фыркнул Ухоня. - Я как-никак тоже существо секретное.
      Глава 4
      НАГИН - ЧЕРНОКНИЖНИК
      Дорога в скит Нагина заняла немного времени. Уже через три дня Милав, Ухоня и кудесник Ярил были во владениях, пожалуй, самого таинственного росомона в их стране.
      Скит чернокнижника значительно отличался от обиталища кудесника. Это была целая деревенька небольших крепких изб, сложенных из бревен всевозможных пород: от лиственницы и дуба до осины и березы, которые не использовались крестьянами для строительства домов. Но для Нагина важны были отнюдь не крепость и долговечность построек, а та особая энергетика, которая свойственна отдельным породам деревьев. Кроме того, в ските имелась и своя водяная мельница и множество построек, в назначении которых Милав не смог разобраться. Удивительно то, что в таком значительном поселении обитателей было совсем немного: несколько паломников, пришедших к Нагину с просьбами, сам Нагин и сморщенный старик невероятной древности, глядя на которого Милав от всей души пожелал, чтобы собственный уход к предкам случился гораздо раньше, чем он достигнет столь почтенного возраста.
      Нагин поприветствовал гостей и предложил отдохнуть с дороги, указав на крепкую избу, а сам с таинственным стариком отправился куда-то по своим делам.
      Милав с большим удовольствием расположился на широченных нарах, сколоченных из разрубленных пополам бревен. Ухоня в облике переливающегося тигренка расположился рядом. Кузнец недовольно пробормотал:
      - Ухоня, в избе столько места, чего ты ко мне липнешь?!
      - Знаешь, напарник, от тебя такая уверенность исходит, что даже лежать рядом с тобой - одно удовольствие. Так что не жадничай и двигайся!
      Милав пожал плечами: чудит ухоноид... Хотя, если честно, его восприятие мира разительно изменилось после "лечения" Ярила.
      Нагин пригласил их на трапезу лишь поздно вечером. Извинился за задержку. После того как все подкрепились - каждый согласно своим потребностям, - выслушал подробный рассказ кудесника о первом посвящении Милава. Сведениями остался доволен и предложил отдохнуть.
      - Завтра, - бросил он уже на выходе из общей трапезной, - поглядим, каков ты в деле! - И сверкнул на Милава своими холодными глазами.
      Милав в задумчивости почесал за ухом - что хотел этим сказать странный чернокнижник? Потом махнул на все рукой и отправился спать.
      ШЕПОТ?
      - У него не было бессонницы?
      - Нет, сон его крепок, можно не опасаться отрыва от Тонкого Мира.
      - В последнее время активность его сердца возросла. В чем причина?
      - Он стал задумываться: почему большинству людей Тонкий Мир невидим, тогда как в градации миров он еще достаточно плотен?
      - Да, сейчас он в большом недоумении - отчего физический глаз настолько груб, что не может различить даже следующую стадию телесного преображения?
      - Но он уже понял, что без помощи сердца ему не решить ни одной из задач.
      - Он способен на это?
      - Он идет, а идущего ничто не удержит!
      - То благостная весть...
      Утром Милан проснулся со сказочной легкостью в теле. Лежа с закрытыми глазами, он наслаждался упоительным лесным воздухом, вливавшимся сквозь распахнутую настежь дверь (кудесник постарался!), млел от птичьего многоголосья и дивился тому, отчего он раньше не замечал всей этой райской красоты?!
      Пошевелив могучими плечами, он услышал, как рядом заворочался Ухоня. В последние полгода Милав и ухоноид с тревогой обратили внимание на то, что Ухоня все больше утрачивает нематериальность и прозрачность своего тела, большую часть времени проводя в состоянии полуматериальности, когда тела почти не было видно, а на ощупь оно казалось вполне осязаемым; разгадку феномена они решили отложить до встречи с кудесником, но Ярил помочь ничем не смог - и оставалась одна надежда - на Нагина.
      Милав осторожно встал, чтобы не потревожить Ухоню, который "никогда не спит"! Во дворе он столкнулся с кудесником, собирающимся в обратную дорогу.
      - Ты уходишь так скоро? - спросил кузнец.
      - Дела... - ответил кудесник. - Но навестить вас еще приду. Передавай привет Ухоне.
      - Я смотрю, вы меня совсем за лежебоку держите! - обиделся ухоноид, выскакивая из двери. - Вы же знаете, я никогда не сплю!
      - Знаем! - хором ответили Милав с Ярилом.
      Кудесник потрепал Ухоню за ухо, отчего тот буквально сомлел, и, повесив котомку через плечо, зашагал по неширокой тропинке.
      - Что Нагину передать? - крикнул Милав ему вслед.
      - Виделись мы уже, - откликнулся кудесник. - А вообще-то... скажи ему, чтобы он лучше тебя гонял... Для твоей же пользы!
      Последние слова долетели сквозь листву - кудесник свернул с тропы и двинулся напрямик к реке.
      Чернокнижника они нашли во вчерашней трапезной. Нагин предложил более чем скромную еду (повара у меня нет - уж не обессудьте). Милаву показалось, что древний старик и маковой росинки в рот не положил, бедняга! Затем Нагин пригласил кузнеца "на пробу".
      "Что еще за "проба"?" - недоумевал кузнец, поспешая за быстрыми и широкими шагами чернокнижника.
      Пришли они на небольшую ровную полянку, трава которой была вытоптана до песчаной почвы. По кругу поляны стояли короткие столбцы, обмотанные не то камышом, не то тальником. Нагин остановился в центре поляны и плавным жестом руки предложил Милаву подойти. Непонятный старик стоял рядом с чернокнижником, и кузнец только при ярком утреннем свете смог внимательно его разглядеть.
      Он был крайне удивлен тем, чго увидел.
      Яппи! Старик принадлежал именно к этому племени, о котором уже многие годы по стране росомонов ходили самые невероятные и таинственные истории.
      Милав со всем возможным почтением поклонился старику, уважая и возраст, и отвагу, забросившую его в такую невообразимую даль от родины. Старик поклонился в ответ. Нагин заговорил:
      - Якау Намуто, - (новый поклон старика), - просил меня вчера не называть его имени. Это связано с верой Намуто в то, что человек, не знающий твоего имени, не способен плохо влиять на твою судьбу. Ему хотелось понаблюдать за тобой, прежде чем вы познакомитесь.
      - И что же? - недоумевал Милан.
      - Якау Намуто позволил мне открыть тебе его имя. Это значит, что он берет на себя ответственность за твою судьбу.
      - Я что-то не совсем... - начал Милав, но Нагин остановил его:
      - Потом. Все вопросы и все объяснения потом. А пока Намуто хочет, чтобы ты попробовал атаковать его.
      Милав с большим сомнением посмотрел на тщедушную фигуру старика и уточнил:
      - Я правильно понял - вы хотите, чтобы я напал на него, словно тать в нощи?!
      - Вот именно! - отозвался Нагин.
      - А старик сам говорить не умеет? - Милав чувствовал себя крайне неуютно, пытаясь понять, что стоит за нелепой просьбой чернокнижника.
      - Я осеня мало говоли вас язик, - сказал старик мягким, певучим голосом, - много гломкий звук - дазэ голова болеть!
      Милав переминался с ноги на ногу, не решаясь подчиниться Нагину.
      - Ну что же ты? - спросил чернокнижник, отступая к краю поляны.
      - Послушайте, - замялся Милав, - а можно мне пробу по-другому устроить? Что я, живодер - на стариков немощных бросаться!
      - Немощных, говоришь?! - усмехнулся Нагин и сделал какой-то знак Намуто. Старик поклонился, шагнул к Милаву и... кузнец понял, что лежит лицом вниз.
      Он стремительно поднялся на ноги, озираясь вокруг, кто посмел так подшутить над ним? Но рядом находился только непостижимый старик. Нагин и Ухоня стояли достаточно далеко, чтобы не заподозрить их в "шутке". Милав внимательно посмотрел на дедушку.
      - Молодеса, Милава, нападай делай!
      Милав опять шагнул к старику, еще не зная, что он с ним сейчас сделает. Но... ничего не сделал - лежа на земле, не так-то просто диктовать противнику свои условия! Кузнец вскочил на ноги и с возмущением обратился к Нагину:
      - Да что же это такое?!
      - Это способ самообороны пастухов на родине Якау Намуто.
      Через некоторое время, когда Милав немного успокоился, Нагин ему кое-что объяснил:
      - Дорога тебе предстоит неблизкая и непростая. Обычных способов защиты будет явно недостаточно, потому что тебе чаще придется иметь дело с негодяями, нападающими со спины, чем с воинами, атакующими с открытым забралом. Помни об этом.
      - Неужели и я смогу так же, как Намуто? - удивился Милав.
      - Не питай иллюзий, - ответил чернокнижник. - Якау занимается этим искусством с малых лет. А сейчас ему почти девять десятков! Нет, кое-чему он тебя, конечно, научит, но мы больше надеемся на то, что ты овладеешь другим искусством. В противном случае не стоит и затевать поход в страну Гхот.
      Глава 5
      ПОЮЩИЙ СЭЙЕН
      - О каком искусстве ты говоришь?
      Нагин указал рукой на старика, в руках которого находился какой-то короткий продолговатый предмет.
      - Это Поющий Сэйен - самое удивительное оружие, которое я встречал в своей жизни.
      Нагин махнул старику рукой, Намуто что-то сделал с предметом - после звонкого щелчка из короткой черной трубки в обе стороны выдвинулись удлинения. Теперь в руках Намуто был блестящий посох, едва ли не со старика размером. А дальше... Это был поистине танец, а не простое исполнение боевых приемов. Некоторое время Милав следил за руками старика, зачарованный их гибкостью, плавностью и точностью движений. А потом он услышал звук - тонкий, на пределе слышимости, он все разрастался, вытесняя остальные звуки. Он очаровывал слушающего; глаза сами собой закрывались, тело начинало раскачиваться, боль, гнев, тревога, злоба - все уходило, оставляя голову пустой, как высушенная тыква.
      ... Кто-то тронул Милава за плечо.
      - Ну как?! - спросил Нагин. Глаза его хитро улыбались.
      - Это... Это что-то невообразимое, - пробормотал Милав, сбрасывая с себя остатки наваждения.
      - Сэйен - сильна, Сэйен - халасо! - Якау Намуто с поклоном протянул Милаву Поющий Посох. Милав с благоговением принял подарок.
      - Этот посох тоже из страны Яппи?
      - Нет, посох Сэйен Намуто увидел только здесь, у меня. Поэтому и остался, чтобы овладеть искусством Поющего. А пришел Сэйен из... впрочем, тебе незачем этого знать. Все, что от тебя требуется, - овладеть мастерством Намуто в обращении с посохом.
      - И сколько мне отводится на это времени?
      Нагин некоторое время молчал.
      - Это будет зависеть только от тебя, - наконец сказал он. - Как только Сэйен запоет в твоих руках - ты готов к путешествию в страну Гхот.
      - Сдается мне, напарник, здесь нас тоже не будут угощать печатными пряниками... - прошептал Ухоня на ухо кузнецу.
      Ухоня был прав: в ските Нагина-чернокнижника было нисколько не легче, чем у Ярила "в гостях". Скорее, наоборот, к безумной усталости от многочасовых тренировок в любую погоду примешивалось чувство горечи, неудовлетворенности и даже стыда за свое огромное, неуклюжее тело, не способное справиться с шестом. Но Якау Намуто каждый раз успокаивал Милава:
      - Селдися - нет. Сэйен - сила не любита, Сэйен - доблота любита!
      Милав тяжко вздыхал и вновь продолжал занятия. Кроме искусства владения Поющим, Якау Намуто учил Милава и многому другому: как быстро остановить кровь и перевязать рану тем, что всегда есть под рукой, - корой, травой, мхом и прочим; как точно определять погоду и развести костер даже под проливным дождем; как восстанавливать силы за ничтожно-короткое время и многому другому.
      С каждым новым днем Милав чувствовал в себе растущую уверенность. И многочисленные цветные сны, из которых он выносил лишь смутное воспоминание чего-то легкого и светлого, только помогали ему в этом.
      ШЕПОТ?
      - Как напряжено его сердце?
      - Он очень быстро прогрессирует. Пора ему узнать о многих феноменах психической энергии.
      - А что он может?
      - Он способен и к яснослышанию, и к яснознанию.
      - А яснообоняние?
      - Он догадывался о том, что не только энергия может конденсироваться в аромате, но и что сам аромат может быть энергией.
      - Этого недостаточно. Нужно сообщить ему секрет бальзама Матери Мира.
      - Для чего?
      - Он быстро идет - мы должны успевать за ним...
      Чем больше занимался Милав с Поющим Сэйеном, тем больше удивлялся неисчерпаемости возможностей посоха. В темном эбонитовом шесте скрывалось столько секретов, что могло не хватить целой человеческой жизни на совершенное овладение всеми. Но Милав старался, и Якау Намуто, видя его труд, подбадривал:
      - Тлудися, Милава. Тлудися - халасо, ленися - сильно плохо!
      ... Время летело стремительно. Это для лежебок да бездельников оно стоит на одном месте, а для тех, кто работает рук не покладая и не разгибая спины, оно летит стрелой каленой столь быстро, что его не замечаешь.
      Осень - перемен восемь.
      Отгремел грозами сентябрь-хмурень. Октябрь-свадебник расшумелся на дворе семью погодами: сеял, веял, крутил, мутил, ревел, сверху лил и снизу мел. Так и ушел. А тут и ноябрь-полузимник объявился, закружил метелями, затрещал морозами, заставил мужика с телегой проститься да в сани перебраться. Одним словом, ноябрь-сумерки года. Но и он прожил лишь 30 ден и встретился с декабрем. А декабрь-стужайло свое дело хорошо ведает - землю морозит, глаза снегами тешит, за ухо холодом дергает...
      А Милаву все нипочем: хоть метель на дворе, хоть просинь яркая трудится без устали, мастерство совершенствует. И наградила его судьба за упорство и духа большую крепость - в самом начале января-перезимника запел Поющий Сэйен, да еще как запел!
      Ошалевший Ухоня первым прискакал на поляну, где занимался Милав. А тут и Нагин с Намуто подоспели.
      - Сильно слатоко Сэйен поет, - поцокал языком старик, - не слысал я таково!
      Нагин поздравил Милава с успехом и сказал, что вечером будет у него к кузнецу разговор важный. Милав терялся в догадках: что хочет поведать ему таинственный чернокнижник?
      Ухоня был рядом, и без его гипотезы не обошлось.
      - Все! - трагическим шепотом объявил он. - Кончилась наша сладкая жизнь. Загонят нас теперь с тобой куда Макар телят не гонял...
      Но Ухоня ошибся - никто никуда не хотел их отправлять; разговор касался только Поющего Посоха.
      - Не хотел я тебе открывать всего до срока, - заговорил Нагин, когда под монотонные завывания метели они расположились вечером в "гостевой" избе. - Не был я уверен, что овладеешь ты искусством Поющего. Теперь вижу, что ошибался. А значит, пришло время узнать тебе о посохе все... что я могу сказать тебе сейчас.
      Начало было интригующим, и Милав ждал продолжения, затаив дыхание.
      - Посох этот непростой, - продолжил Нагин. - Нашел я его благодаря знанию одного забытого языка. Многие годы пытался понять я неведомые письмена, обнаруженные мной в северных землях угуев. Потратил на этот труд десять лет своей жизни, все же вернулся на родину вместе с Поющим. Но и здесь пришлось нелегко - не мог я понять всей глубинной, внутренней силы посоха. Для того и Якау Намуто из дали запредельной вызвал - чтобы помог он мне. Но и ему, ведавшему многие секреты боевого искусства, не сразу открыл Поющий свою тайну. Три года они изучали друг друга. И лишь случайность помогла мудрому Намуто понять великую силу посоха. Было это в те времена, когда Аваддон колдовством своим неразумным нарушил естественный ход событий. Много народа в ту пору ума лишилось, а многие под видом отуманенных дела недостойные творить стали. Пришли как-то в наш скит разбойники, а Намуто здесь один был с тремя странницами (меня к княгине Ольге срочно позвали). Видя немногочисленность обитателей, задумали вражины злодейство учинить - старика со странницами на сосне повесить, а скит разграбить. Да только Якау Намуто не позволил делу черному совершиться многих покалечил, а некоторые здесь же с жизнью и распростились. Но когда он решил с оставшимися "поговорить" на языке Поющего, случилось странное: посох наносил какие угодно ранения, но едва Намуто захотел убить одного из самых жестоких татей - посох взбунтовался. И татям досталось, и самого старика посох приложил так, что я его потом месяц на ноги ставил!
      Намуто только языком цокал, во всем соглашаясь с чернокнижником. Милав со страхом посмотрел на Поющего, лежавшего рядом с ним. Нагин перехватил его взгляд и усмехнулся.
      - Ты не должен бояться своего оружия, только ты всегда помни о том, что Поющий не позволит тебе оборвать ни одну человеческую жизнь!
      - Но почему?! - воскликнул удивленный Милав. - На земле столько подлецов, негодяев, предателей, убийц, которые много хуже самого жестокого зверя!
      - Не могу я тебе ответить, - задумчиво произнес Нагин. - Посох сделан давно. Очень давно! Быть может, в то далекое время людей было так мало, что даже у самого ничтожного из них нельзя было отнять жизнь...
      Еще два долгих месяца - февраль-снежень и март-зимобор - Милав изнурял себя тренировками. По совету Намуто кузнец теперь и спал вместе с Поющим, изготовив для него специальный чехол, в который, как в ножны, вкладывался посох в сложенном состоянии. Ножны можно было закрепить и на спине, и на широком кожаном поясе. Ухоня по этому поводу даже поссорился с Миланом.
      "Ты с этим посохом сутки напролет не расстаешься", - сказал он как-то обиженным голосом и исчез в тайге на несколько дней.
      "Приревновал он меня к посоху, что ли?" - недоумевал Милав.
      Мудрый Якау Намуто на свой манер успокоил Милава:
      - Ухоня не смотли - его плохо понимай. Сэйен - завой, все понимай!
      ... Два раза за все это время их навещал кудесник. Новости приносил неутешительные - запад бурлит. Повсюду растут секты "Пришествия Избавителя". Разбитые обры стекаются в землю Виг и оттуда во всеуслышание грозятся раздавить росомонов. Назревает что-то серьезное.
      И Милав принял решение.
      Едва апрель-снегогон искупался первым дождиком, по поводу которого в народе говорят: "Первый апрельский дождь воза золота стоит", - объявил кузнец о своем намерении идти в острог Выпь к воеводе.
      Чернокнижник не отговаривал, он лишь попросил подождать неделю - хотел кое-какие свои особые секреты Милаву поведать на самый последний случай, "когда и мать далеко, и отец во сырой земле перину себе взбивает". Милав согласился - знания чернокнижника были настолько обширны и разнообразны, что даже "всезнание" Милава им всегда уступало.
      Прошла и эта неделя, и Милав с Ухоней собрались в дорогу.
      - Помни о моем наказе касательно Поющего, - сказал Нагин.
      - Милава, хасю казать, - говорил Намуто, смешно коверкая слова росомонов, - усеник ты халасо. Нет стыдана мне тебя. Если не встлетимся будя сяслива, долга-долга!...
      Милав обнял старика, чувствуя, как разрывается от предстоящей разлуки его сердце. Встал возле понурого Ухони, осмотрел скит, бывший его домом столько долгих и трудных месяцев. Поклонился до самой земли своим учителям и дрогнувшим голосом произнес:
      - Не поминайте лихом Милава-кузнеца и Ухоню бестелесного.
      И зашагал рядом с ухоноидом по влажной от стаявшего снега тропинке.
      Глава 6
      ЛЕНЬКА ДЕКАЛЬКОВ
      В остроге Выпь ни Вышаты, ни воеводы не оказалось. Старшина крепости сообщил, что они "отъехали на неделю по очень важному делу". А какое, спрашивается, нынче самое важное дело, если не западные рубежи? Поэтому Милав, посоветовавшись с Ухоней, решил эту неделю провести у бабы Матрены сам же обещал, что без ее благословения пределов края не покинет. Вот и пришло время сдержать слово.
      ... Больше года прошло с тех пор, как покинули они подворье бабушки Матрены. Несколько раз они получали с оказией весточки от сердобольной старушки. Сама-то баба Матрена грамоты не разумела, поэтому приветы передавала на словах. А что можно передать на словах, да еще через чужого человека? Вот и получалось, что все эти долгие месяцы они почти ничего друг о друге не знали. Болело у Милава сердце за старушку - годы ее большие, а тут впереди разлука маячит долгая, да и края, в которые лежит их путь-дорожка, не отличаются особенным гостеприимством.
      Встреча была шумной и радостной, хотя не обошлось без угроз бабы Матрены "сотворить ужасный приворот" на голову кудесника за то, что довел "Милавушку" до состояния "скелеты мертвечинской". Милав, как мог, успокаивал старушку:
      - Да не волнуйтесь вы так - были бы кости, а мясо нарастет!
      - Во-во, доберусь я до костей Ярилки-то, не посмотрю, что он всеми уважаемый старец! Это ж надо так над человеком измываться! Да от тебя и половины того Милава, что уходил отсюда, не осталось!! Ну да ничего, за эту недельку я откормлю тебя - справным в поход свой отправишься!
      Милав только руками разводил - переубедить бабу Матрену в вопросах питания было невозможно.
      ... Вечером, когда благодатное солнышко уползло за синеву гор, сидели Милав с бабой Матреной на крыльце и следили за тем, как многочисленные соседские ребятишки "обкатывают" Ухоню. Зрелище было презабавным: частичная материальность позволяла детям вполне осязаемо забираться на спину уссурийскому тигру и кататься на нем до тех пор, пока хитрый Ухоня не становился невидимым, - тогда детвора с хохотом валилась на землю, а потом принималась отчаянно искать ухоноида. Да только попробуй найти Ухоню, если он стал, словно слеза, прозрачный! Но детворе только того и надо - бегают, спотыкаются, хватают друг друга и при этом неистово визжат.
      - Любят детишки Ухоню... - задумчиво произнесла баба Матрена.
      - И он их жалует, - отозвался Милав. - Я, наверное, больше из-за него и иду к гхотам, - вновь заговорил он после долгого молчания. - Вы же сами видите - меняется он на глазах. Быть может, еще несколько лет - и не сможет он изменить выбранного облика, так и останется жить до скончания века животиной хищной. Жаль мне его...
      - Жалость, Милавушка, доброе чувство - оно душу лечит, не стыдись его. Может, через жалость-то и поможешь ты своему дружку бестелесному...
      Больше нигде Милаву не спалось так легко и привольно, как у бабы Матрены. Не помня своего дома, кузнец только в этой старой небогатой избе чувствовал себя по-настоящему счастливым. Спокойствие, умиротворение нисходили на него здесь.
      ШЕПОТ?
      - Что он узнал о врачебных советах касательно сердца?
      - Он теперь знает, что кроме духовного воздействия ему постоянно нужно иметь наготове и средства вполне материальные.
      - Прежде всего, необходимо сделать так, чтобы он понял - при чрезмерных сердечных напряжениях следует менять направление мыслей, ибо они, подобно потоку горному, могут изменять весь окружающий ритм.
      - И еще. Он должен усвоить: полный покой при напряжении сердца недопустим уже потому, что полного покоя не существует...
      - А как быть с малыми из Тонкого Мира, которые приходят к нему?
      - Если они придут с помощью, он не должен прогонять их - они могут удержать стрелу зла, направленную в его сердце...
      Иногда Милав просыпался со странным чувством, будто кто-то очень близкий и дорогой долго беседовал с ним по важным вопросам, но суть беседы терялась, возникало лишь подсознательное сожаление об утраченном знании. Так было не всегда. Достаточно редко он помнил разговор отчетливо, хотя самих собеседников ни разу не смог представить себе даже мысленно. Сначала Милав опасался подобных воспоминаний, думая, что это проделки Аваддона. Но потом чувство опасности притупилось, подозрительность растаяла, и теперь любой фрагмент, неожиданно всплывавший в его сознании, он воспринимал как откровение, не имеющее ничего общего с его "всезнанием".