Весь день было затишье, казалось, будто что-то готовится. В восемь часов вечера по телефону было получено сообщение о том, что села Добри-дол, Ярловица и Толовица (теперь Сентябрийцы) объявили себя советскими республиками. Немедленно доложили об этом по телефону командиру 6-го пехотного полка и попросили у него помощи, однако он ответил: "Сами справляйтесь с положением!" Позже он сообщил, что распорядился выслать подмогу из видинского гарнизона".
      Эти далеко не полные сведения противника о действительном положении дел показывают, что при тесном взаимодействии между коммунистами и земледельцами, при хорошей организации и умелом руководстве народными массами фашизм не смог бы победить в роковой 1923 год.
      * * *
      К концу июня, получив аттестат зрелости, я вернулся в родное село Бутан. Коммунисты и земледельцы села были встревожены известием о том, что к нам скоро должен прибыть с отрядом капитан Маринов, который "умиротворял" население околии. Спустя некоторое время он действительно прибыл в село. На другой же день мама взволнованно сообщила о том, что меня вызывают в общину.
      - Отца твоего вызвали еще с утра. Наверное, его будут бить, - сказала она и добавила: - Лучше не ходи, спрячься!
      Я ничего не ответил и пошел посоветоваться к своему товарищу Трифону Николову. Он и его старший брат Христо разгружали воз со снопами. Когда сообщил ему, что меня вызывают в общину, он сказал:
      - И меня вызывают.
      Я посоветовал ему не ходить: Трифон пользовался большим авторитетом в селе и, если его арестуют, партийной организации будет нанесен большой удар. Со своей стороны Трифон с помощью почти таких же аргументов доказывал, что он пойдет в общину, а я должен скрыться. Брат Трифона Христо, беспартийный, но имевший больший, чем мы, житейский опыт, сказал:
      - О чем спорите? Знаете, для чего вас вызывают в общину? - И сам же ответил: - Чтобы переломать вам кости. Нашли о чем спорить. Садитесь в телегу, отвезу вас в кукурузу, а вечером посмотрим, что будет. Никому из вас нельзя являться в общину!
      Мы послушались Христо и до вечера пробыли в поле. В сумерках возвратились в село. Группа капитана Маринова расположилась в школе. В одной из самых маленьких комнат капитан Маринов вел "следствие".
      От "следственной" комнаты до школьной ограды, представлявшей собой полутораметровую кирпичную стену, было около 20 метров. С Трифоном и Иваном Пулевским, моим одноклассником, мы прильнули к ограде и решили посмотреть, что за нею делается. В комнате находились капитан и два унтер-офицера. На дворе под окном стояли три местных кулака. Маринов, высунувшись из окна, сказал:
      - Следующий Лазар Джонов. Какие за ним числятся преступления и что он заслуживает?
      - Джонов? А, это хитрый коммунист. Много философствует и заслуживает хорошей взбучки, - отвечали "храбрые" сторонники переворота 9 июня.
      Капитан вызвал жертву и начал задавать вопросы. Унтер-офицеры сопровождали его вопросы ударами.
      В "следственную" комнату ввели моего отца. Кулаки осведомили "следователя", что это земледелец, опасный человек и что все его сыновья коммунисты. Отца начали бить. Он пытался усовестить палачей:
      - Слушай, парень, не стыдно тебе меня бить? Я ведь ровесник твоему отцу.
      Схватив револьвер, я хотел выстрелить в офицера, но Трифон отвел мою руку:
      - Оставь этих гадов, мы еще с ними за все рассчитаемся.
      После "умиротворительной" работы, которую проделала бандитская шайка капитана Маринова, возросла решимость значительной массы крестьян к борьбе против антинародного правительства. Все честные, трудолюбивые люди ходили озабоченные и часто спрашивали нас, комсомольцев:
      - Ну что, разве ничего не будем предпринимать? Ведь ваша партия сильная, а мы все ее поддержим!
      Поскольку из центра не поступало никаких указаний, партийная организация села поручила мне поехать в Лом и узнать, что происходит. В начале августа я отправился в город. Там встретился с Николой Аврамовым.
      Каких-либо особых указаний я не получил, но Никола дал мне некоторые рекомендации и практические советы:
      - Использовать все возможности и способы для вооружения коммунистов. Не поддаваться на провокации. Постоянно поддерживать состояние боевой готовности. Коммунисты должны делать все возможное, чтобы не попасть в тюрьму, а те, кому это угрожает, должны переходить на нелегальное положение.
      Молодой, энергичный Никола вместе с Карастояновым и Беремлиевым возглавлял в то время группу в городском комитете партии Лома, выступавшую за проведение активных действий еще 9 июня.
      Эти указания околийского комитета партии, переданные в форме советов Николы, были неофициальными, но они полностью подтверждали нашу оценку положения и совпадали с общим настроением трудящихся масс. Мы хорошо понимали, что необходимы решительные действия против готовящегося удара по коммунистам со стороны фашизма. Поэтому, когда позже мы получили официальные указания о прямой подготовке вооруженного восстания на основе решения ЦК партии от 5-7 августа, вопросы практической работы по его проведению, материально-техническому обеспечению, планированию боевых действий и другие меры приобрели первостепенное значение.
      Прежде всего мы сосредоточили все усилия на том, чтобы достать как можно больше оружия. В начале сентября, темной ночью, во дворе соратника Ботева деда Спаса Цекова партийная организация села провела совещание. На нем присутствовали секретарь партийной организации Бено Гергов, Благой Иванов, Алексей Христов, Трифон Николов и я. Основным был вопрос об оружии.
      Трифон Николов сказал, что может приобрести оружие у одного человека из села Ботево, но для этого нужны деньги. Наши возможности в этом отношении были небольшие: удалось собрать 2800 левов. Трифон сразу поехал в село Ботево, но не смог купить оружия, так как человек, который должен был его встретить, не явился.
      В это время полиция уже начала проводить аресты. В селе были задержаны Благой Иванов и три брата - Спас, Цено и Иван Еленковы, все члены БЗНС. 12 сентября арестовали Трифона Николова и отвезли в Оряхово. Атмосфера становилась все более напряженной. Начались аресты активных коммунистов в соседних селах. Обсудив создавшееся положение, наша организация решила, что Благою Иванову и мне необходимо перейти на нелегальное положение, так как нас могли арестовать в первую очередь.
      23 сентября мы узнали, что произошло восстание в городах Лом и Фердинанд, а также в ряде сел. Вечером 23 сентября мы с Благоем Ивановым и некоторыми другими товарищами обсуждали вопрос о том, как захватить общину. В это время в другом конце села послышались ружейные выстрелы. Оказалось, это нам на помощь спешили около десяти товарищей из села Крива-бара. Вместе с ними мы немедленно двинулись к общине, открыли огонь и бросили несколько ручных гранат в окна. В общине не застали никого: староста и стражник успели скрыться. Так в ночь на 24 сентября 1923 года власть в селе Бутан перешла в наши руки. Соседи из Крива-бара ушли, а мы начали арестовывать старосту, стражников и особенно активных кулаков и фашистов.
      Рано утром 24 сентября коммунисты Алексей Христов, Горган Мечников и я вместе с двумя земледельцами Василом Младеновым и Спасом Стойковым провели первое совместное собрание, посвященное установлению новой власти и проведению первых революционных мероприятий. На этом заседании было решено создать революционный комитет вместо ранее существовавшей в общине трехчленной комиссии.
      В революционный комитет вошли пять коммунистов, а также Александр (Сандо) Микин и еще один член БЗНС, имени которого я не помню. Помню только, что он был кавалеристом во время войны и, когда на другой день, 25 сентября, пришлось пойти на помощь восставшим в селе Бойчиновцы, он с готовностью откликнулся, сказав: "Раз придется вести бой, дайте мне коня, я кавалерист!"
      Революционный комитет единогласно избрал меня председателем. Это было сделано по предложению Васила Младенова.
      - Он молодой, энергичный, к тому же учитель, сумеет организовать работу, - сказал Васил.
      Васил Младенов был трудолюбивым и честным человеком, он пользовался уважением в селе и в местной организации БЗНС. Когда у власти находился Александр Стамболийский, Младенов не увлекался политиканством и административным карьеризмом. Он правильно оценил антинародный режим Цанкова и сам пришел к выводу о необходимости единства действий с коммунистами против засилья монархии и крупного капитала. Васил Младенов понимал, что коммунистическая партия обладает более высокой организованностью и революционной силой, что она тоже в борьбе с эксплуататорами защищает интересы трудящихся как города, так и деревни. Его предложение об избрании меня председателем революционного комитета было единодушно всеми поддержано. Люди верили в новую власть, в ее долговечность и понимали необходимость хорошей организации.
      В первый день установления новой власти работа революционного комитета состояла в том, чтобы собрать все имеющееся оружие, арестовать еще остававшихся на свободе некоторых фашистов и установить связь с соседними селами. Оружие собрали довольно быстро. Это были преимущественно старые винтовки, хранившиеся в домах фронтовиков, охотничьи ружья, пистолеты различных систем и сомнительной годности. Владельцы сами приносили и передавали оружие, и этот факт сам по себе говорил о доверии к новой власти. Были, конечно, и такие, кто сдавал оружие из страха, боясь, что иначе последуют строгие меры.
      В течение нескольких часов были арестованы все лица, которые, по мнению революционного комитета, могли предпринять активные действия против новой власти. Не сумели отыскать только наиболее ярого фашиста - сельского богача Стефана Опрова. Это он составлял и передавал капитану Маринову списки коммунистов и земледельцев, которых подвергали истязаниям. Думаю, что в тот вечер, когда капитан Маринов вел "следствие", Опров был одним из троих, кто стоял под окном школы. Чувствуя свою вину, Стефан Опров сбежал из села и, по словам его сына, прятался где-то в зарослях на берегу Огосты.
      Ко всем арестованным мы отнеслись весьма гуманно. Они шли под арест со всем необходимым для тюремной жизни скарбом (матрацами, подушками и т. д.), а за ними их жены и дочери несли хлеб, жареных кур и вино. Единственным, кто нарушил спокойствие арестованных, был мой отец.
      Я решил посмотреть, что делают арестованные и как их охраняют. У дверей стоял часовой. Он не служил в армии, не знал порядка и находился прямо в помещении арестованных. Часовой объяснил, что не имеет права пропустить меня. Более того, он сообщил, что у арестованных ведет следствие комиссия. Как оказалось, "следствие" организовал мой отец. Мне же было известно, что отец находился в поле с овцами. Часовой Марин Бануцов не пустил председателя революционного комитета к арестованным!..
      Как выяснилось, отец, узнав о перемене власти, оставил своих овец на попечение товарищей, а сам бегом поспешил в село. Вооружившись железной спицей от воловьего ярма и прихватив одного или двух человек, отец направился к арестованным. Их часовой пропустил, и отец начал проводить "следствие". От его "следствия" пострадал лишь один-единственный человек сын Стефана Опрова Ванко, от которого плакало буквально все село.
      25 августа я находился в общине и просматривал мобилизационные списки, которые с усердием готовил мне Коцо Петков Хубавешкий - бессменный писарь при любой власти. В это время кто-то закричал: "Грузовик едет!"
      Я подумал, что это грузовик с солдатами, и вместе с несколькими товарищами, находившимися в общине, схватил оружие и залег, чтобы встретить противника. Грузовик остановился. Выскочивший из него шофер сердито крикнул:
      - Чего выставили винтовки? Мы ведем бой у села Бойчиновцы, а вы в нас стрелять хотите? Мы за подмогой прибыли!..
      Приехавшие на грузовике рассказали, что под Бойчиновцами и Фердинандом против повстанцев действуют белогвардейцы и регулярные войсковые части, что повстанцы храбро сражаются, но им необходимо подкрепление. Захватив с собой нескольких человек, они уехали.
      Я вновь занялся мобилизационными списками, отбирая тех, кто мог быть зачислен в отряд и завтра же отправлен на фронт. Таких набралось около 70 человек. Утром они явились к общине. В это время нам стало известно, что по пути в Бойчиновцы через наше село пройдет отряд из Оряхова и окрестных сел под командой Павла Пурчева. Нашему отряду следовало присоединиться к нему.
      Перед общиной собрали сельский сход. Пришло около 250 мужчин. Я забрался на телегу и рассказал о событиях под Бойчиновцами и Фердинандом, о том, что мы идем туда на помощь.
      - Кто за победу революции, пусть идет с нами! - закончил я свою речь.
      Сход одобрил это выступление громким "ура".
      И одновременно мощное "ура" раздалось со стороны приближавшейся колонны отряда Пурчева, насчитывавшего 450 человек. После короткого совещания наш отряд влился в общую колонну и мы двинулись на помощь повстанцам под Бойчиновцами. Вместо меня председателем революционного комитета остался Алексей Христов.
      - Нужно, - сказал Пурчев, - реквизировать все царвули{6} в лавке. В отряде много босых людей. Необходимо также взять и продовольствие.
      Павел Пурчев был функционером окружного комитета партии в городе Враца. Ему поручили организовать отряд в Оряхово и прилегающем к нему районе, а затем принять участие в боевых действиях в центре восстания - городе Фердинанд и селе Бойчиновцы. Сам он был из села Остров Оряховской околии, расположенного на берегу Дуная. Из своего села Пурчев двинулся с повстанцами через город Оряхово, потом через села Буковицы, Гложене, Бутан, Крива-бара, Хайредин, Михайлово, Лехчево и оттуда на Бойчиновцы. Нам сообщили, что в каждом селе к отряду должны были присоединиться местные повстанцы.
      После Сентябрьского восстания Павел Пурчев эмигрировал в Югославию. У политэмигрантов он пользовался большим доверием и авторитетом как активный партийный деятель и один из руководителей восстания в нашем краю. Затем по поручению партийного руководства ему предстояло перейти границу и возвратиться в Болгарию, чтобы помочь восстановлению и укреплению партийных организаций после ударов, нанесенных им в сентябре 1923 года.
      Реквизицией обуви занимался я. Хозяин лавки Димитр Стоянов заявил, что с радостью отдаст все для революции, только пусть ему дадут расписку. Не долго думая, я написал расписку за все царвули, которые были в лавке (около 150 пар). Позже, после подавления восстания, Димитр Стоянов воспользовался данной мною распиской и с помощью фашистских властей опять же с радостью предъявил ее моему отцу для оплаты. Отец продал все, что мог, и оплатил эти царвули.
      К Бойчиновцам
      Отряд Павла Пурчева пополнился 70 добровольцами в селе Бутан и 15 добровольцами в селе Крива-бара. Обеспечив себя продовольствием и обувью, отряд двинулся к селу Хайредин, лежавшему на пути к Бойчиновцам. После пополнения в селах Крива-бара и Хайредин численность отряда достигла приблизительно 700 человек. Разбившись на взводы, отряд покинул Хайредин и двинулся на запад к селу Михайлово.
      Дорога между Хайредином и Михайловом шла по левому берегу реки Огоста. На правом, более высоком берегу реки в трех километрах от Хайредина находилось село Монастырище. Когда колонна поравнялась с этим селом, ее обстреляли из пулемета. Пули засвистели над нашими головами. Люди заволновались. Оценив обстановку, командование отряда решило направить группу повстанцев через реку с целью обойти село и ударить по противнику с тыла.
      Подразделения в отряде Пурчева формировались по территориальному (земляческому) принципу: люди из одного села составляли отдельную боевую единицу. Бутанский отряд (70 человек из села Бутан и 15 человек из села Крива-бара) следовал в хвосте колонны. Командир отряда П. Пурчев и его заместитель И. Чолаков, офицер запаса, земледелец, приказали нашему отряду ликвидировать противника в селе Монастырище. Командиром Бутанского специального отряда был назначен Стефан Бонев, плотник по профессии, унтер-офицер запаса. Мне Пурчев поручил вести политическую работу в отряде и во всем оказывать помощь командиру. Одним словом, мне предстояло быть чем-то вроде политрука или комиссара отряда.
      Глубина реки была примерно по колено. Не разуваясь, мы перебрались на другой берег Огосты в 300-400 метрах восточнее того места, откуда обстреляли нашу колонну. Пулеметный огонь подгонял нас. Помню, кто-то крикнул:
      - Быстрее перебирайтесь на другой берег... Там безопаснее!
      Действительно, пули там не ложились рядом с нами. Позже, изучая теорию стрельбы и узнав о существовании так называемого мертвого пространства, я понял, что человек, который это крикнул, кое-что понимал в военном деле. Во всяком случае, он правильно оценил обстановку: если бы мы замешкались на левом берегу, то противник мог обнаружить нас и уничтожить фланговым огнем.
      Правый берег круто спускался к реке. Заросли молодого дубового леса скрывали нас от глаз противника и защищали от его пуль. К пяти часам дня мы остановились в 1,5 километра юго-восточнее села Монастырище. Местность была пересеченной, открытой. Начали обсуждать план атаки. Нашлись и "специалисты" - участники первой мировой войны. Они предупреждали, что наступать с одними винтовками (а в отряде были люди и без винтовок) против пулеметов бессмысленно. "Одного пулемета достаточно, - утверждали они, чтобы скосить нас за несколько минут".
      Я не служил в армии и не мог принять участия в споре уже воевавших людей. Четвертые сутки я не спал, и, как я ни старался, глаза у меня невольно слипались. Чтобы не заснуть, я время от времени дергал себя за отросшую бороду. Это прогоняло сон. Недалеко от нас паслись овцы. Пастух сообщил, что в селе находятся три пулемета и около 30 солдат, прибывших из города Враца, и что ими командует капитан Гашевский.
      Гашевских было два брата, и оба они участвовали в событиях 1923 года. Один из них, Иван, был коммунистом и сражался вместе с повстанцами из Оряхово. В бою за село Галатин, в пяти километрах севернее станции Криводол, он был тяжело ранен. Другой, капитан Гашевский, служил офицером фашистских войск и активно участвовал в подавлении восстания в этом краю. Его группа как раз находилась в этот момент в селе Монастырище.
      Сведения пастуха о расположении пулеметов и его настойчивое предложение провести отряд скрытым путем к занятому противником селу вызвали подозрения у некоторых из отряда, и прежде всего у командира Стефана Бонева.
      Положение было напряженным. Люди нервничали. Марин Шейтончев расплакался и в страхе закричал: "Зачем умирать здесь зря?.." У меня еще не было ни большого жизненного, ни тем более военного опыта, но я понимал, что Марин трус и паникер и что его поведение может плохо повлиять на неустойчивых людей в отряде. Я назвал его перед всеми трусом и приказал молчать, пригрозив расстрелом за неисполнение приказа.
      Пока обсуждали положение, начало темнеть. Пастух пошел в село, и у меня мелькнула мысль, что он может нас выдать. Почувствовав колебания командира, я спросил:
      - Сколько потребуется времени расчету пулемета, чтобы подготовиться к ведению стрельбы в обратном направлении?
      Ответы были разными. Самым правдоподобным показался мне ответ Сандо Микина - три - пять минут. В наших спорах предложения Сандо всегда отличались смелостью. Он без колебаний хотел принять предложение пастуха, обещавшего скрытно провести нас к пулеметам. Сандо просил разрешить ему с двумя-тремя бойцами из отряда пойти в село и захватить пулеметы. У меня все определеннее складывалось мнение, что если бы командиром был он, а не Стефан Бонев, то мы к этому времени уже разбили бы противника. Я обратился к командиру:
      - Если через три минуты можно открыть огонь из пулеметов в другом направлении, незачем больше ждать. Нужно немедленно наступать! Воспользуемся темнотой, скрытно приблизимся к огневым точкам и одним рывком овладеем ими.
      Я решил действовать - встал и пошел. Сандо Микин поднялся вслед за мной. Пошли и другие. Все двинулись вперед, но в это время противник открыл огонь, над нашими головами засвистели пули. Мы еще находились на пологом обратном скате, и пули никого не задели. На минуту залегли. Пулеметы вдруг смолкли и больше не стреляли.
      Колебания командира и слабая дисциплина замедлили наши действия, и мы упустили момент. Кто-то все же сообщил Гашевскому о нас, и он теперь знал наши силы и местонахождение. Чтобы расчистить себе путь и припугнуть нас, он приказал дать несколько очередей в нашу сторону. Прикрываясь ночной темнотой, противник отошел на юг.
      Мы продолжали наступление и к двадцати двум часам вошли в село, но солдат там уже не застали. Крестьяне сообщили, что после стрельбы они отошли в южном направлении.
      В селе мы встретили пастуха, который хотел провести отряд в тыл вражеским пулеметчикам. Он упрекнул нас в том, что мы его не послушались: ведь если бы мы сделали так, как он предлагал, Гашевскому не удалось бы уйти и он попал бы к нам в плен. Пастух был прав, и я был убежден, что говорил он совершенно искренне. Больше того, этот человек имел военную подготовку, отличался смекалкой и очень хотел нам помочь. Жаль, что не запомнил его имени.
      Буржуазия тоже не дремала. Она упорно распускала слухи о том, что идут войсковые части из Врацы, Лома и даже из Южной Болгарии. Эти слухи оказывали отрицательное влияние на колеблющихся.
      Утром 27 сентября мы получили приказ Пурчева: "Бутанскому отряду остаться в Оряховской околии и пресечь попытки фашистов поднять бунт против народной власти!"
      К обеду мы прибыли в Хайредин и предполагали там остановиться, но к вечеру нам сообщили, что в селе Сырбеница (теперь Софрониево) фашисты захватили власть, прогнав наших людей.
      Отряд отправился в село Бутан. Людей в отряде осталось гораздо меньше. Ушли такие, как Марин, который плакал возле села Монастырище. Не помню как, но исчез и сам командир. Командование приняли мы с Благоем Ивановым. Отряд пополнился несколькими добровольцами. Мы взяли двух хороших коней у самого богатого кулака Тончо Вырбина и направились к Сырбенице, находившейся примерно в трех километрах.
      К 23 часам переправились через Огосту и вошли в село. Ночь была лунная, кругом царила тишина. Перейдя реку, мы стали искать наших ребят по дворам и по неопытности открыли беспорядочную стрельбу. По мере приближения к центру села стрельба усиливалась. Создалась угроза, что повстанцы поранят друг друга.
      С трудом прекратили огонь. К двенадцати часам ночи заняли общину, но там никого не нашли. Председатель революционного комитета Димитр Димчев спрятался. Послали его разыскивать, и вскоре он с группой людей предстал перед нами.
      Как оказалось, после ухода отряда Пурчева Димчев поддался слухам, распускаемым представителями буржуазных партий в селе, и, вместо того чтобы проявить революционную активность, покинул общину. Фашисты, однако, ввиду неясности обстановки побоялись захватывать власть, но их подрывная деятельность и угрозы жестоко расправиться с повстанцами сделали свое дело. Среди наших товарищей царили неуверенность, смущение и страх.
      Многие оказались неспособны к решительным действиям.
      Мы приказали Димчеву держать власть в селе и предупредили, что, если он опять покинет общину, отдадим его на суд товарищей.
      Той же ночью мы возвратились в Бутан. Немного отдохнули. Утром 28 сентября по селу распространился слух, будто город Фердинанд захватили фашисты. Мы с Благоем Ивановым не смогли собрать весь отряд и лишь с 30 бойцами двинулись в направлении Хайредина. Поздно вечером остановились возле села Бызовец, в восьми километрах севернее Хайредина. Кроме повстанцев из села Бутан с нами шли добровольцы из Хайредина и села Бызовец.
      Обсудили положение. Полученные сведения подтвердили слухи о том, что центр восстания - город Фердинанд пал и повстанцы отошли к югославской границе.
      Благой Иванов предложил и нашей группе двигаться к югославской границе. Товарищи колебались. Спас Стоиков, земледелец из Бутана, сказал:
      - Благою и Петру легко предлагать идти в Югославию: они молодые, у них нет ни жен, ни детей, а для нас это не так просто. Мы останемся здесь. Если придется умереть, то умрем вместе со своими семьями.
      Стоиков выразил общее мнение, и наши усилия убедить всех в необходимости пойти с нами к границе оказались напрасными.
      Все единогласно решили, что я и Благой Иванов направимся к границе, а остальные возвратятся по домам. В случае ареста договорились обвинить во всем меня и Благоя. Попрощались, и в ночь на 29 сентября мы с Благоем на лошадях двинулись к Берковице. Кони были хорошие, и часа за три мы отмахали около 60 километров. На рассвете остановились в густом лесу где-то между селами Ерден и Студено-буче. Решили днем не продвигаться, пока не выясним обстановку. Мы очень устали и хотели спать. Благой предложил мое поспать, а сам вызвался подежурить. Через два-три часа он обещал разбудить меня, чтобы я его сменил. Когда же я проснулся, было около четырех часов дня, а Благой спал возле меня. Рядом мирно паслись наши кони.
      Я разбудил его. Он вышел на ближайшую поляну сориентироваться. Спустя некоторое время на противоположной стороне поляны появился мужчина лет тридцати и двинулся прямо к нам. Благой направил на него винтовку, но незнакомец спокойно сказал:
      - Убери винтовку. Я сам такой же, как и вы.
      Он рассказал нам, что все повстанцы из Фердинанда и Берковицы перешли границу. Прошлой ночью он тоже пытался перейти границу, но ему это не удалось, так как ее охраняют воинские части и фашистские молодчики. Он был из Северной Добруджи.
      - Попытаюсь связаться со знакомыми и укрыться у них, пока положение не нормализуется. А потом выйду из подполья, - сказал он, посоветовав пока и нам тоже не переходить границу, а на несколько дней укрыться где-нибудь в лесу. - Когда станет спокойнее, вы легче сможете перейти на ту сторону... закончил незнакомец.
      Этот человек внушал доверие. К тому же он оказался знакомым Стоила Генова Стоилова из нашего села, тоже переселенца из Добруджи, женатого на нашей учительнице, активного члена партии, участвовавшего вместе с нами в восстании.
      Мы сказали ему, что попытаемся следующей ночью перейти границу в районе Чипровцев, сели на коней и распрощались. Однако поехали не к Чипровцам, а в направлении Горна-Церовны и вершины Ком.
      В винограднике возле Горна-Церовны мы натолкнулись на группу скрывавшихся парней. Их было человек восемь. Один из них, Георгий Митев, оказался моим одноклассником по Ломскому педагогическому училищу. Мы хорошо знали друг друга. Он тоже состоял членом ученического кружка, правда не отличался активностью. Парни рассказали, что участвовали в восстании, что восстание подавлено, что повсюду свирепствуют фашисты. Сообщили, в какой околии и сколько убито коммунистов, что село Лопушна сожжено.
      Мы расспросили парней о дороге к границе. Они нам ее показали, но посоветовали оставить коней:
      - Перейти с вашими конями через горы будет очень трудно. Любыми путями старайтесь обходить села и дороги, иначе вас схватят. Коней оставьте нам, предложили парни. - Мы их передадим властям, а те переправят их в Бутан.
      Чтобы у них не было неприятностей из-за нас, я написал записку, что кони из села Бутан и принадлежат Тончо Вырбину. Записку положил в сумку седла, а с парнями договорился, что они скажут, будто нашли коней привязанными в лесу и обнаружили записку в сумке.
      Мы двинулись на юго-запад. Всю ночь шли. Рассвет встретили на высокой вершине южнее Лопушны. Село осталось справа от нас. Над догоравшими домами поднимался дым.
      Продолжали идти и днем, держась в стороне от населенных мест. 2 октября остановились на отдых на какой-то высоте и увидели Берковицу. Город оставался слева от нас, почти на востоке, примерно в 15 километрах. Решили продолжать путь и ночью, надеясь утром подойти к границе. Днем понаблюдаем, а ночью перейдем. Так и сделали. Когда начало темнеть, двинулись на юго-запад. Шли по какому-то хребту. Слева, вдали, виднелись освещенные окна населенного пункта. Мы думали, что это Берковица. Скоро вошли в буковый лес и начали спускаться по крутому, густо заросшему склону. Падали от усталости, вставали и продолжали спускаться. Мучила жажда. Благой успокаивал, утверждая, что внизу мы найдем воду.
      - Я родился в горах и знаю: стоит спуститься к подножию, найдешь ручей, - говорил он.
      На рассвете мы действительно наткнулись на ручеек. Однако, когда солнце осветило котловину, в которую мы спустились, мы с удивлением увидели прямо на северо-востоке Берковицу, примерно в пяти - семи километрах.
      У ручья съели последние крошки хлеба, напились и двинулись на юго-запад, вверх по тому же крутому склону, заросшему буковым лесом, по которому спускались почти всю ночь. Цепляясь за деревья и кусты, мы поднимались все выше. Часам к трем дня вышли на опушку леса. Перед нами, как гигантский стог сена, поднимался голый склон вершины Ком.
      Благой утверждал, что знает местность:
      - Проходил тут много раз. Вон там - Петрохан. Давай возьмем южнее. Поднимемся на самую вершину, сориентируемся и перейдем границу...
      Заспорили. Я предлагал обойти вершину Ком по северо-западному склону на юго-запад. Спор был серьезным: ни тот ни другой уступать не хотел. Я зашагал в своем "направлении. В конце концов Благой, чтобы не расставаться, догнал меня. Не прошли мы и 300 метров, как Благой вдруг крикнул:
      - Ложись!
      С самой высокой точки горы Ком, как раз оттуда, куда предлагал идти Благой, спускалось около 40 солдат и гражданских.
      Недалеко от того места, где мы залегли, торчали из земли на один-два метра над ровным голым склоном несколько больших камней.
      - Переползем к камням, - предложил Благой. - Там, если придется, будет удобнее вести бой.
      Заняли позицию за камнями и стали вести наблюдение за движением солдат. Они влезли в какой-то окоп, а потом, через 10-15 минут, стали спускаться по одному по северному склону.