Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Служба В Потешных Войсках Хх Века

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Отян Анатолий / Служба В Потешных Войсках Хх Века - Чтение (стр. 4)
Автор: Отян Анатолий
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


      Во всех армиях мира, как мы знаем из кинофильмов, печати, книг – наказания, унижения, оскорбления и даже издевательства, принимаются коллективом гораздо спокойнее, чем лично обращённые к кому-то. Хотя, наверное, нужно наоборот.
      Я в силу своего характера болезненно переносил подобное, даже не обращённое ко мне хамство..
      Это было заметно и отцам -командирам, и меня старались перевоспитать. Но вскоре всё изменилось.
      Нас срочно собрали в клуб. На сцену поднялся Начальник Управления строительными войсками всей этой громадной стройки, бывший кавалерист, одноглазый полковник Г.Л. Примин, впоследствии генерал.
      О нём можно много рассказывать, что я сделаю позже, а сейчас с некоторым недоумением, которое у меня было и раньше отмечу, что в те годы бывшие кавалеристы были в моде и им поручали ответственные посты.
      Так, председателем Всесоюзного оборонного общества содействия армии, авиации и флоту, сокращённо – ДОСААФ, был кавалерист, участник обороны Москвы, генерал Белов, с которым мне довелось в
      Москве на аэродроме Тушино побеседовать; командующим ВДВ был совершенно дряхлый (хотя ему было всего 60 лет), с трясущимися руками и головой, генерал-полковник Тутаринов, который мне пожимал руку, премируя деньгами за показательный прыжок, на площадке приземления Хомяково под Тулой. Мне тогда представилось более правильным, чтобы этот старичок сидел на завалинке и рассказывал бы своим внукам что "были люди в наше время".
      Мне кажется, что должности в Советской армии получали люди, критерием для назначения которых была личная преданность начальству, тогда Хрущеву.
      И если генерал Тутаринов явно не соответствовал той должности, которую занимал, то полковник Примин был бравым ещё офицером и, как я сейчас понимаю, прекрасно справлялся со своей работой, хотя и были у него некоторые чудачества, с которыми мне придётся столкнуться и воспользоваться ими.
      Примин поднялся на сцену и объявил нам, что с сегодняшнего дня все неуставные наказания в армии отменяются. И даже привёл примеры наказаний, чему мы были страшно удивлены. Он предупредил, что если такие наказания будут проводиться, то повинные в этом офицеры и сержанты будут строго наказаны.
      Нам, солдатам, в случае применения сержантами и офицерами неуставных наказаний, надо жаловаться. Но тут же предупредил, что не допустит снижения армейской дисциплины и нарушения её будут строго караться. Мы были рады такому ходу событий, но некоторые сомнения нас одолевали. Не поверил в серьёзность предупреждений и сержант
      Баранов. Хотя он попридержал свой агрессивный пыл, но заставлял своих подчинённых чистить себе обувь, стирать гимнастёрку. Пока на него не жаловались, ему сходило с рук. Но вскоре он был переведен в строительную часть без особого наказания. А самым строгим наказанием считалось перевод в подразделение, занимающееся разгрузкой цемента.
      Цемент- мелкий сыпучий порошок, из которого делают бетон. В одном из австрийских городов я видел скромный памятник изобретателю цемента. Но как утверждают сейчас учёные, цемент или некоторые его модификации, применялись ещё в древнем Египте при строительстве
      Пирамид и в древнем Риме при возведении бетонного купола над Пантеоном.
      Поэтому говорить о изобретении цемента не совсем корректно, а нужно говорить об изобретении современной технологии изготовления цемента. Подчёркиваю, что это только моя точка зрения, не претендующая на истину.
      Цемент обладает удивительным качеством: течь и перекачиваться из
      ёмкостей при помощи насосов, что во многих случаях и делается. Но в
      СССР из-за недостатка специальных вагонов-цементовозов его перевозили в обыкновенных вагонах, и выгружали из них вручную. Это по истине был рабский, каторжный труд. Цемент, благодаря своей текучести проникает во все щёлочки одежды к телу, забивает рот, нос и застилает глаза. Он попадает в лёгкие, что приводит к их болезни.
      Представьте себе жару, когда пот, смешиваясь с цементом, превращается в камень, и мороз, при котором холодный как лёд цемент сыплется вам за шею. Это был кошмар. Я не понимаю теперь, как люди на гражданке соглашались разгружать его, даже за дополнительные крохи, которые им платили. А в армии эта работа была пугалом для всех и земным адом для тех, кто туда попадал.
      Напомню строки из Конституции СССР: "Служба в армии является почётной обязанностью граждан СССР".
      Вот такой почёт.
      Я сейчас не помню, как назывались простые военнослужащие строительных войск, но мы назывались курсантами. Командиром нашего учебного взвода был сначала лейтенант Бобошин, только недавно окончивший среднее военно-строительное училище. Он всего на пару лет был старше меня и был хорошим, добрым человеком, а в армии такие не приживаются, и его вскоре отправили в обыкновенную вч.
      Но первый месяц он с нами работал.
      Однажды по плану он и его коллега, с нашим и ещё одним взводом провели лыжный пробег по зимней тайге. Мороз был градусов 10-15. Нам выдали лыжи, в которых мы побежали, а оба офицера остались стоять на опушке леса, в хромовых сапожках, ожидая нашего возвращения. Они нам сказали, что пробег рассчитан максимум на один час, и чтобы мы бежали по накатанной лыжне. Мы съехали с горки и углубились в лес.
      Это был наш первый выход за пределы части, и мы, хотя находились в закрытой зоне, почувствовали иллюзию свободы. А лес был необыкновенно красивым. Я его вижу сейчас, но описывать его не могу, не хватает в моём лексиконе слов для эпитетов. Лучше обратиться к
      Пушкину:
      Под голубыми небесами
      Великолепными коврами,
      Блестя на солнце, снег лежит;
      Прозрачный лес один чернеет,
      И ель сквозь иней зеленеет,
      И речка подо льдом блестит.
      По мере углубления в лес у меня разбегались в стороны глаза от необычайной красоты и приходилось вертеть шеей, чтобы успеть всё увидеть. Хотелось идти медленнее, но сзади напирали лыжники которым такой лес был не в диковинку, а обогнать меня было проблематично, так-так ширина "проезжей части" не везде была пригодна для обгона.
      Но всё-таки меня обгоняли, чему я не препятствовал, и я всё дальше оказывался в хвосте растянувшейся по тайге вереницы лыжников. Но вот я заметил не очень разбитую лыжню, уходящую в сторону, по которой прошли всего два-три человека. Я пошёл по этой лыжне и когда оглянулся, то увидел за собой нескольких ребят из нашего взвода.
      Запомнил двоих: Кутейникова, симпатичного белобрысого и немного заикающегося мальчишку из средней России, избранного нами комсоргом взвода и Щапова, коренастого, небольшого роста сибиряка, как и я женатого, и готового полезть в драку, когда его изводили тем, что подначивали его порядочностью оставленной дома супруги. В этой связи хочу сказать, что в подобных молодых коллективах, тем более нашего воспитания, нельзя показывать свои слабости вроде раздражения на шутки и подначки, брезгливость, боязни насекомых или лягушек. Иначе ты становишься объектом всевозможных издевательств, внешне безобидных, а на самом деле жестоких. Тебе могут подложить в постель червя или лягушку, узбеку обязательно положить свиное сало, даже если есть говядина и многое другое, о чём даже противно вспоминать.
      У Щапова это кончалось слезами. Я как мог его успокаивал, просил его не обращать внимание. Но это продолжалось всё время хотя и реже.
      За ними шло ещё человека четыре. Моё состояние было по-детски восторженным, и я потерял ощущение времени. Ели приветствовали нас своими мохнатыми, покрытыми снегом лапами. Когда кто-нибудь ударял палкой по их стволу, снег осыпался и снежинки блестели на солнце создавая серебряный дождь, подобный тому, когда во Франкфурте на праздники делают фейерверк.
      Такой же фейерверк из снежинок устраивали белки прыгающие с дерева на дерево. Мы радовались, как дети когда видели белок. Только сибиряк Щапов объяснил нам, когда кто-то предложил постоять или тихо идти, чтобы какой-то зверь вышел на нас, что у зверей есть своё оповещение против охотников. И показал на сороку, которая сидела на верхушке ели и радостно кричала на своём сорочьем языке: "Идут, идут!" Действительно, она всё время перелетала впереди на с дерева на дерево так, чтобы мы всё время были в её поле зрения. Кое-где к деревьям были прикреплены таблички, запрещающие собирать в лесу грибы и ягоды. Причина запрета не указывалась. Но я догадался -
 

РАДИОАКТИВНОСТЬ!

 
      Ели сменились соснами, которые закрывали небо и солнце, стало темнее. Я посмотрел на часы и ахнул!
      Мы уже час как должны быть на финише. Мы развернулись и уже быстро побежали назад, к ожидавшим нас молодым офицерам. Минут через сорок мы подбежали к ним. Лейтенантики посинели от холода. Мы сказали, что заблудились и избежали наказания.
      Позже Бобошин рассказал, что они стали нервничать не потому, что мы пропадём в лесу, а потому что мы могли нарваться на пограничников или по незнанию задеть сигнализацию, а это влекло за собой неприятности им, так они не имели права нас отпускать одних.
      Мы пришли в часть к обеду, который нам, уставшим. показался вкуснее обычного.
      Как только я вспоминаю о столовой, в памяти всплывает один из моих сослуживцев по взводу, уже упоминавшийся специалист по артиллерийским затворам, высоченный, худой, чуть сутулившийся парень по прозвищу Тощий, на которое он с удовольствием отзывался. Фамилия его была Денисов.
      Кроме его специальности он не был ничем примечателен, разве что своим постоянным голодом и обжорством. Сержанты это тоже видели и решили его подкормить, назначив заготовщиком пищи для всей роты.
      Заготовщик обязан был придти в столовую за полчаса до обеда, разложить на столах тарелки и ложки, получить у поваров через кухонное окно-амбразуру первое и второе блюдо в чугунных бачках-кастрюлях, а также хлеб в хлеборезке, расставить всё, а после обеда всё убрать со столов и в столовой. Эта работа несколько обременяла, потому что выполнялась за счёт личного времени, и некоторые ребята шли на неё с неудовольствием. Но Денисов пошёл на неё с радостью. Аппетит его не уменьшался, и вскоре мы стали замечать, что у нас пищи становится меньше. Кто-то из ребят заметил, что Тощий хватал с каждой кастрюли то картошку, то кусок мяса, то брал кусок хлеба, на ходу глотал эту не очень пережёванную пищу и ел, ел, ел. Потом он садился за стол вместе со всеми, и съедал свою порцию, а после обеда подбирал из кастрюль, тарелок со стола всё что осталось, съедал и с нетерпением ждал ужина. Я однажды был дежурным по кухне и зашёл в столовую, чтобы понаблюдать за Денисовым. Было и смешно и жалко смотреть на этого голодного, хватающего пищу и совавшего её в рот, стараясь делать это незаметно. Я вспомнил один из рассказов Джека Лондона, по-моему "Белое безмолвие", как человек, погибающий в тундре от голода, был спасён, а потом длительное время, уже будучи сытым, прятал под матрац куски хлеба. Да я и сам в детстве наголодался и у меня до сих пор сохранилось особое уважение к пище и хлебу, и я никогда его не выбрасываю. Но Денисов, по его же словам, не пережил голода кроме своего собственного. После ропота солдат, его отстранили от этой работы.
      Но однажды нашу роту послали в колхоз на какие-то работы. Не помню почему, но я и Денисов не поехали.
      Приближалось время обеда, и из колхоза по телефону позвонили, что роту покормили в колхозе, и весь обед можно отдать тем кто остался в части, а остатком покормить свиней. Сержант Борис Крамаров, человек с юмором (Знал наизусть почти всего "Бравого солдата Швейка") решил устроить спектакль под названием "Егличка". Это в своём романе о
      Швейке Гашек описывал обжору по фамилии Егличка, который сожрал целого гуся, а Швейку не оставили ни кусочка.
      На длинных столах расставлялась пища для тринадцати человек, и
      Борис усадив за него Денисова, предложил ему всё это съесть.
      Несколько человек зрителей и я в их числе смотрели эту сцену. На это было и смешно, и грустно, и одновременно страшно смотреть, Денисов поглощал пищу с необыкновенной быстротой, и вначале было смешно и жалко его, но когда он съел щи, а это литров шесть и буханку чёрного хлеба, стало боязно за него, когда он принялся за вермишель с мясом.
      Вермишель была длинная, он втягивал её в себя одним приёмом, на что
      Борис ему сказал:
      – Осторожно! Глаза не повыхлёстывай себе вермишелью.
      Мы смеялись, а Денисов раздувался. Он расстегнул ремень на гимнастёрке и брюках. Кто-то сказал:
      – Ну хватит Денисов, лопнешь, но тот только замычал, замотал головой и продолжал ещё быстрее уматывать пищу, словно боялся что её у него отнимут.
      Наконец наш герой разделался с едой и посмотрел на нас невидящими глазами вылезающими из орбит. Его вид был ужасен. Сидеть ровно из-за вздувшегося живота он не мог и откинулся назад. Пот лился по его лицу, гимнастёрка была мокрая на спине.
      Крамаров спросил его, показывая на стол с обеденной пищей за его спиной:
      – Ну что, ещё будешь?
      – Чуть погодя, – ответил тот шёпотом, так тяжело он дышал и не мог говорить.
      – Лопнешь ты, Денисов.
      – Ну хоть разрешите забрать недоеденную буханку белого хлеба.
      – Тебе сейчас нельзя есть. Я уже и так боюсь, что разрешил.
      Денисов с мольбой глядел на сержанта.
      – Ну чёрт с тобой, бери, но съешь позже.
      Денисов стал выбираться из-за стола и напомнил моё послевоенное детство, когда не имея ни игрушек, ни других развлечений, мы придумывали себе всевозможные забавы. Одна из них состояла в том, что мы ловили в речке зелёную, с полоской на спине, лягушку и через соломинку, вставленную в задний проход, надували её. Затем выпускали в речку, и несчастная плыла по реке, а нырнуть не могла. Нам тогда было смешно, а сейчас мне стыдно за те издевательства над животными.
      Это один из моих грехов, и я успокаиваю себя тем, что они оставались живы, когда воздух из них выходил. А что делать мне с другими, более серьёзными грехами? В Бога я не верю, не верю и в то, что грехи можно замолить. Я каюсь, что их совершал и до конца дней своих не прощу себе некоторые из них. Если смогу пересилить себя, свой стыд перед людьми, расскажу вам и покаюсь ещё раз перед вами.
      Главное их больше не совершать. А как каждый из вас? "Кто из вас без греха, пусть первый бросит в меня камень"- сказано в Новом завете.
      Ну а с Денисовым тогда ничего не случилось. Я уже тогда понял, что это болезнь. Прочитал я о ней уже на гражданке.
      Оказывается, на поверхности нашего желудка имеются маленькие волоски-рецепторы, увеличивающие многократно площадь желудка и обрабатывающие пищу. У людей подобных Денисову рецепторы отсутствуют, пища недостаточно переваривается и не обеспечивает организм необходимыми компонентами. Поэтому они такие худые и всегда голодные. Думаю, что у таких людей и психика не в норме, и брать их в армию нельзя и, вообще, это несчастные люди.
      Раз уж пришлось рассказывать о субъекте с аномалиями в организме, расскажу ещё об одном, не менее аномальном человеке-альбиносе, да, да альбиносе Тенишеве. Этот парень призвался на службу из
      Красноярска. Был специалистом по моторам катеров, плавающих по великой сибирской реке Енисею, вечному жениху красавицы Ангары, сбежавшей к нему от отца Байкала.
      Тенишев был по-медвежьи крепким, сбитым, как говорят на Руси, парнем У него была большая голова и редкие, но здоровые зубы и большой рот. Говорил он скрипучим басом, был необыкновенно упрям, и я бы сказал, даже зол. Ни с кем не дружил, на любой вопрос отвечал с раздражением и только на вопрос о катерных моторах мог отвечать долго и взахлёб со многими техническими подробностями. Мне это было интересно, и я, наверное, единственный пользовался его расположением. А улыбки на его лице никогда не было. Только один раз я увидел его смеющимся когда один из сержантов, поскользнувшись, грохнулся на землю и больно ударился.
      Такой вот был тип. Думаю, что в таком характере была повинна его внешность. Над ним, наверное, всегда издевались, как издеваются птицы над белой вороной или воробьём. Те погибают. А Тенишев выжил, но был очень колючим..
      У него были белые волосы, брови, ресницы. Тело было без единого пятнышка и кожа просвечивалась так, что по нём можно было изучать кровеносную систему. Нечто подобное я видел во Франкфуртском музее.
      Макет человека из стекла, у которого при определенном включении, видны все органы, в том числе и кровеносная система.
      Но самым неприятным в облике Тенишева были глаза. Радужная оболочка отсутствовала, и они при его прямом взгляде были красными, как у белого кролика-альбиноса, или как на цветных фотографиях, сделанных со вспышкой без Rotauge (красные глаза) эффекте. В них было жутко и неприятно смотреть Он это знал и старался никому не смотреть прямо в глаза. Вдобавок ко всему ему дали кличку ЦЫГАН.
      Вначале он обижался, а потом махнув рукой, откликался на неё.
      Цыган был трудным солдатом, дерзил сержантам, те невзлюбили его и за любую малую провинность наказывали его нарядом вне очереди. Но свободного времени у нас было мало из-за интенсивных занятий.
      Тенишеву приходилось отрабатывать наряды в ночное время. Тогда, хотя и ослабили жестокость наказаний, но не было отдельного указания, что нельзя их проводить за счёт сна. А вся наша территория ежедневно засыпалась снегом, который мы убирали днём, а Тенишев и ночью по два-три часа. Сержанты хотели его сломать, но он всё более ожесточался. Я такой нагрузки не выдержал бы. Для меня сон очень важный компонент жизнедеятельности. Мне много приходилось в жизни недосыпать. Но то было по собственной воле. А здесь человек по своему упрямству пытал себя бессонницей. Говорят, человек-кремень. А всегда ли это хорошо? Не знаю.
      Мы думали, что его упрямство и озлобление могут привести его в дисбат или на разгрузку цемента, потому что видели, как у него двигаются желваки и вздувается от злобы грудь в момент получения наказания. Он был как тротиловая шашка с зажжённым бикфордовым шнуром, который почему-то гас, дойдя до взрывателя. И если бы он ударил своих мучителей, которые в сущности были неплохими ребятами, то как минимум его ожидала разгрузка цемента. Тенишев выдержал, и нашему взводу весной присвоили звание младших сержантов и всех кроме меня и ещё одного парня по фамилии Модоров, отправили командирами взводов в строительные части. И я не завидовал тем ребятам, которые попали в подчинение Тенишева. Всю свою злость он конечно вымещал на них. Никогда больше я людей-альбиносов не встречал.
      Но до выпуска было ещё далеко и служба продолжалась.
      Приближался Новый 1959 год. 31 декабря меня и ещё нескольких ребят из нашего взвода вызвали в штаб к замполиту, капитану
      Садовничему. Он обратился к нам с речью. В его голосе звучала сталь:
      – Учитывая важность надвигающегося момента, наступление
      Нового 1959 года, я, заместитель командира воинской части, беру на себя ответственность за проведение этого праздника без происшествий и по поручению командира приказываю: курсанту Отян принять дежурство по кухне, смотреть за поварами, чтобы они во время и вкусно приготовили пищу, за заведующим складом чтобы он выдал все положенные продукты, и самое главное чтобы завтра никто из солдат не обнаружил в своей тарелке портянку, чем был бы омрачён праздник.
      Подобным образом он проинструктировал дежурного по КПП (… чтобы ни один вражеский элемент не проник на территорию части) и других ребят. В нашей части не было боевого оружия. Было несколько десятков старых винтовок со спиленными бойками и просверленными патронниками и несколько автоматов Калашникова без патронов. В обычные дни у нас не было часовых, а сегодня:
      – Устанавливаю три поста. Один будет охранять штаб, а два по периметру. Начальнику караула строго выполнять Устав караульной службы. Для нарушителей первый выстрел в воздух, второй по нарушителю.
      – То-о-оварищ капитан??? Так наши винтовки не стреляют.
      – Тем более. Нарушитель этого не знает. И не задавайте глупых вопросов, а то смещу вас в часовые, а начальником караула назначу другого.Больше вопросов не задавалось, и такой же инструктаж продолжался ещё с полчаса.
      Не смейтесь надо мной и над замполитом. Я прекрасно понимал условность инструктажа, но то ли я был слишком впечатлителен, то ли он обладал чувством внушения, но я не спал всю ночь, следил за порядком и поварами, и портянка не давала мне покоя. Повар Зураб, красавец-грузин, солдат второго года службы, говорил мне:
      – Слюшай, кацо, иды спат. В шест утра придошь, снымышь пробу с вкуснай пыщи. А прыдурка замполыта нэ слюшай. Я портянкы в катёл нэ брасаю.
      Я сказал, что ему верю, но боюсь, что меня проверят. Утром снял пробу с завтрака, потом прибежал замполит и сказал, чтобы я дождался пока солдаты примут пищу и только потом пойду отдыхать
      Естественно всё прошло хорошо, благодаря моей бдительности, но позже, уже будучи сержантом, я много раз дежурил на кухне символически. Зураб и другие повара прекрасно знали своё дело, а я, пока они готовили, спал в казарме, а утром бежал снимать пробу.
      У нас в части была ещё одна колоритная личность – доктор Блуд.
      Доктором он не был. Участник войны, фельдшер, дослужился до капитана и был чудаковатым мужичком. Все обыкновенные болезни солдат, при их обращении, он лечил хиной. Это горькое, противное лекарство жёлтого цвета, от которого кожа тоже желтеет. После приёма этого лекарства никто больше не обращался к нему за помощью.
      Как тут не вспомнить врача из "Швейка": все болезни солдат тот лечил двухведёрной клизмой.
      Но капитан Блуд держал нос по ветру. Зная, что спортсмены находятся под покровительством полковника Примина, он к ним был предупредителен и по отечески ласков.
      С солдатами он иногда проводил занятия, на которых всегда по солдафонски чудачил, вызывая у нас смех Его шутки вроде:
      – Сегодня ночью, – начинал он таинственно, – в вашей казарме, в 2 часа 34 минуты 15 секунд, во втором ряду слева, на втором этаже… здесь долгая пауза, а затем почти крича, быстро: – кто-то громко пёрднул!, пардон – испортил воздух.
      Мы хохотали, а он продолжал:
      – И это в тот момент, когда труженики полей и заводов, напрягают силы для выполнения плана, находятся среди вас силы отрицательно действующие на здоровье нашей армии, – и развивал тему дальше.
      Мы понимали, что он дурачится, но нам так надоели уставы, официоз сержантов и офицеров, что мы с удовольствием слушали его бредни, которые он придумывал, и будь я Ярославом Гашеком, я бы раскрутил доктора Блуда по всей программе.
      Я за глаза называл его БЛУД – в прямом и переносном смысле. Мы ещё не раз встретимся с ним в моём повествовании.
      Я собирался стать кандидатом в члены Коммунистической партии, но надо было пройти кандидатский стаж. Приём в кандидаты проходил в таком же порядке, как и приём в партию, и я для повышения своего политического образования взял в библиотеке части книгу "Капитал"
      К.Маркса. К моему удивлению, книга была написана понятным языком и была для меня доступной. Мне нравилось читать и запоминать незнакомые ранее слова и понятия, и я её с удовольствием читал.
      Кое-кто на меня смотрел как на придурка, кое-кто с уважением, но все ребята с недоумением: "И зачем оно ему нужно?"
      Память у меня была хорошая, я многое запомнил, и впоследствии и в институте и во всевозможных Университетах Марксизма-Ленинизма, в которые нас заставляли ходить, удивлял своей напускной, как я считаю
      "эрудицией"
      В январе 1959 года я был дежурным на КПП и взял с собой
      "Капитал" – целый день сидеть скучно. Через КПП проходили редко, вот я и почитывал.
      Перед обедом на КПП зашёл командир части майор Дубинин. Это был высокий, стройный, красивый офицер очень похожий на маршала Гречко, чей портрет висел у нас в клубе. Дубинин был приятным, интеллигентным человеком, в меру строгим и справедливым командиром.
      Я вскочил со стула:
      – Товарищ майор, за время моего дежурства никаких происшествий…!
      – Вольно, курсант, садись. И я присяду, пока машина подъедет. Кто будет звонить, я поехал на обед, а на 15 часов вызван в штаб управления. А что ты читаешь? Ма-а-ркса?:- и посмотрел на меня с нескрываемым удивлением, полистал книгу и опять спросил явно меня экзаменуя:
      – А что такое фетишизм?
      – Поклонение. У Маркса- деньгам
      В этот момент подъехала машина.
      – Мне сейчас некогда, а завтра ровно в 11 часов зайдёшь ко мне.
      – Слушаюсь, товарищ майор.
      Командир уехал, а я задумался над тем, зачем меня он вызывает?
      Первая мысль была, чтобы наказать за чтение во время дежурства. Но разрешалось ведь читать на дежурстве армейские уставы, значит и за
      Маркса не влетит. Впрочем, наказать он мог и сейчас. "А вообще,
      Отян, не будь дураком и не лезь на глаза начальству, обязательно заставят работать". И я не ошибся.
      В 11 часов следующего дня я прибыл в штаб. Зашёл к командиру, доложил. Увидел, что перед ним лежит моё личное дело.
      – Слушай, Анатолий, – (Ого! Ко мне из офицеров ещё никто по имени не обращался,) выручи меня – (!!!???) – Да ты садись. Меня заставили ходить в Университет Марксизма-Ленинизма и я должен был законспектировать работу Ленина "Шаг вперёд, два шага назад", а я запустил. Через два дня зачёт, а ты за два дня успеешь сделать. От занятий я тебя освобождаю. Тебе выпишут маршрутный лист, поедешь или пойдёшь в город, в городскую библиотеку, возьмёшь там в читальном зале книгу и работай. На вот тетрадку и всю её заполни. Всё понял?
      – Так точно, товарищ майор.
      – Да, никому не говори о моём поручении. Вопросы есть?
      – Никак нет, товарищ майор.
      – Ну иди.
      Я не был рад перспективе два дня заниматься конспектированием, а с другой стороны надоела муштра и постоянное напряжение быть под надзором. Доложил командиру взвода (Был новый – старший лейтенант
      Громовиков). Он вопросы не задавал, но сержанты подозрительно и ехидно заулыбались. Им не понравился мой контакт с командиром, но они тоже ни о чём не спрашивали. Я пошёл в столовую, Зураб меня одного покормил, положив при этом в кашу полтарелки мяса. (Я ему чем-то нравился).
      – Зураб, меня послали в город и я не знаю, вернусь ли к ужину.
      Оставь мне чего-нибудь поесть.
      – Канечно, кацо. На ужин картошка с сэлёдкой. А еслы хочэшь, оставлю маса.
      – Спасибо Зураб. Оставь чего-нибудь.
      – Обижаешь, кацо. Чэго-ныбуд не накушаешся. Я тэбэ хорошо оставлю. А хочэш я тэбе чэфир здэлаю?
      – Нет, Зураб. Спасибо.
      И я уехал в город. Автобус шёл до центра минут десять. Солдаты ездили в автобусах бесплатно. Это было неписанное правило. Я в автобусе у кондукторши расспросил, где мне выйти. Она мне всё объяснила. Меня поразило, как эта женщина лет сорока со мной благосклонно разговаривала, называя меня сынком. Мне после казармы и солдатских будней это было непривычно и приятно. Моя душа начала оттаивать ещё утром от обращения командира ко мне по имени, и я с хорошим чувством к этой женщине попрощался и вышел из автобуса. Я был на центральной площади города. Её окружали красивые дома, некоторые с колоннами и лепниной, преимущественно с советской символикой. Все оштукатурены. Возле одного из них галерея портретов членов Президиума ЦК ВКПб во главе с Хрущевым. В центре площади росла огромная ель, с ещё не снятыми игрушками. Её оставили расти, не спилили в процессе строительства, и это было для меня в диковинку и очень приятно. На площади работала снегопогрузочная машина. Я ещё таких машин не видел. Но больше всего я был поражён видом людей подбрасывающих снег на эту машину. Это были, как я понял,
      "ДЕКАБРИСТЫ". Не подумайте, что я сошёл с ума, это были наши советские декабристы.
      В декабре 1958 года вышел Указ Верховного Совета СССР о наказании лиц совершивших, хулиганские поступки. Эти лица присуждались к 15 суточному аресту с применением их на общественных работах. И милиция озверела. За малейшую провинность, а иногда и без оной, людей хватали, везли сначала в КПЗ (Камера предварительного заключения), а потом к судье, который без разбору клеил 15 суток. По времени выхода
      Указа, таких людей называли "декабристами"
      На площади была группа из пяти мужчин и одной женщины. Рядом прохаживался милиционер. Все они были хорошо одеты. Мужчины в дорогих пальто, полушубках и меховых шапках. Но я не отрывал глаз от красивой женщины, в дорогой, наверное песцовой шубе (Сибирь), и меховой шапке. Шапка всё время сползала ей на глаза, которые она постоянно вытирала рукавичкой. Шапка сбивалась потому, что женщина была пострижена налысо. Снегопогрузчик приблизился ко мне, женщина распрямилась посмотрела на меня, мы встретились взглядом, и в глазах у неё было столько мольбы ко мне, чтобы я не смотрел на её унижение.
      У меня всё оборвалось внутри, я повернулся и пошёл с площади в направлении библиотеки. Я был под сильным впечатлением от увиденного и вдруг меня привёл в чувство окрик:
      – Рядовой! Почему не приветствуете старшего по званию?
      Я встрепенулся и остановился. Передо мной стоял незнакомый капитан.
      – Виноват, товарищ капитан.
      – Куда направляетесь и почему вне части?
      Я объяснил и он отпустил меня, предупредив, что бы я был впредь внимательней. Я после этого случая был напряжён, боясь не увидеть вовремя офицера или патруль.
      Библиотека была в двух кварталах от площади, и я опять увидел необычную картину.
      Некоторые двух, трёх и четырёхэтажные, явно жилые дома, вместо первого этажа (На территории СССР первым этажом считается этаж стоящий на грунте) по всей длине имели ворота. Я не мог понять для чего, пока одни ворота не открылись, и из них выехал автомобиль
      "Победа". Гаражи. Позже я узнал, что у людей в Томске-7 автомобиль не роскошь, когда у нас их имели в тот период единицы.
      Подобные дома с гаражами я увидел только через 11 лет в Болгарии.
      Я вошёл в библиотеку. Было тепло и обстановка для меня была не совсем обычной. В большом, круглом, красивом вестибюле с колоннами, на полах лежали ковровые дорожки, а по стенам между колоннами были лепные портреты русских классиков: Пушкина, Лермонтова, Гоголя,

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25