Служба В Потешных Войсках Хх Века

      И только звучал голос с трагической и горькой нотой. И была только женщина, жалующаяся небесам:
      "Извела меня кручина,
      подколодная змея,
      догорай, гори моя лучина,
      Догорю с тобой и я"
      Отян поймал себя на том, что у него текут слёзы. Ему было неловко перед Козловым, но он увидел, что тот рукавом гимнастёрки вытирает глаза.
      С тех пор, услышав эту песню, Отян видит ту сцену под открытым небом и слышит тот голос, и слёзы текут по его щекам. "Лучинушка" теперь живёт в его душе и звучит тем голосом, услышанным им в далёкой теперь Туле.
      Уходя из парка, они встретили своих ребят – Иванычева и
      Звягинцева. Те рассказали, что сапоги снял мальчишка лет четырнадцати и сразу у него за бесценок купил какой-то парень с девушкой, хотя из толпы говорили мальчонке не продавать, а нести домой.
      Вместе дошли до сапёрного батальона, где у входа в часть какая-то пьяная девка ругалась с дежурным офицером, обзывая его всякими словами и, матерясь. Вообще, Заречье славилось своим распутством и нахальными девками, буквально не дающих прохода солдатам.
      Вечером делились впечатлениями о прошедшем дне, а наутро опять собрались после завтрака пойти в город.. У Отяна чуть-чуть побаливало горло, но он не обращал на это никакого внимания. Гуляли по городу уже большой компанией. На центральной площади имени
      Челюскинцев, где почему-то стоял памятник революционным солдатам, несмотря на выходной, снимался кинофильм, в главной роли с артисткой
      Хитяевой, известной всем по роли Дарьи в "Тихом Доне" режиссера
      Герасимова. Толпа любопытных смотрела на съёмку фильма. Ярко светило солнце, но на площади стоял белый экран, подсвечиваемый мощными прожекторами так, что от света болели глаза. Лица режиссёра ребята не видели, оно было повернуто к ним затылком, но фигура и голос напоминали, что это Сергей Бондарчук..
      Действительно, через некоторое время, когда они на той же площади зашли пообедать в ресторан, расположенный на втором этаже громадного полукруглого стеклянного здания, несуразно смотревшегося в общем, архитектурном ансамбле, то увидели сидящего в одиночестве за столом
      Сергея Бондарчука, перед которым стоял обед и маленький графин с водкой. Бондарчук сидел, подпёрши руками голову, не шевелясь на протяжении всего времени, пока ребята ели. Не шевельнулся он даже тогда, когда Козлов, неаккуратно воспользовался алюминиевым подносом, и он грохнулся вместе с обедом на пол с таким грохотом, что, наверное, было слышно за версту. Ничего в ту минуту не могло отвлечь от мыслей великого режиссёра.
      Потом пошли прогуляться мимо стен Тульского Кремля. Его стены точь-в-точь такие же, как и стены Московского Кремля, только чуть пониже.
      К вечеру горло у Отяна уже болело значительно сильнее. Наутро оно болело уже так, что стало больно глотать, но в медсанчасть идти не хотелось, зная, что могут отправить в госпиталь, а через пару дней должны быть прыжки. Требовалась горячая вода для полоскания горла, и
      Ваня Савушкин, простоватый деревенский паренёк, явно по ошибке зачисленный в команду, соорудил из двух лезвий для бритья водонагреватель и с большими предосторожностями (могло ударить током) кипятил для Отяна воду в алюминиевой кружке.
      Два дня Отян "лечился" горячей водой, пока совсем не ослаб и не мог глотать вообще. Тогда по настоянию и в сопровождении Изи
      Оршанского он пошёл в медсанчасть Сапёрного Батальона. Врач, капитан, посмотрев горло, заорал на них:
      – Вы что, с ума сошли? Разве можно ангину запускать до такой степени? Ведь так можно и помереть. Немедленно в госпиталь. Я сейчас вызову машину и позвоню начальнику госпиталя, что случай серьёзный.
      В госпитале сразу его осмотрели, уложили на кровать и Отян не то мгновенно уснул, не то впал в беспамятство. Его разбудила сестра и сказала, что сделает сейчас укол пенициллина.
      Анатолий стал просить, чтобы его оставили в покое, но эта большая славная женщина уговаривала его, что инъекция необходима, и он скоро выздоровеет. Она каждых три часа будила его ночью и делала уколы. К утру ему чуть полегчало, и сестра принесла ему одно яйцо, сваренное всмятку. Он его с трудом съел. У этой женщины была Фамилия
      Ступальская, и Отяну придется через год общаться с её мужем, майором
      Ступальским.
      На следующий день во время обхода Анатолий стал просить у начальника госпиталя, чтобы его выписали, но тот строго сказал, что до полного выздоровления не может быть и речи о выписке, тем более, что об этом просил и полковник Щербаков.
      9 мая – день Победы. Придурок Хрущёв отменил празднование этого дня и сделал его обыкновенным рабочим днём. Надо срочно строить коммунизм, поэтому нечего бить баклуши – невелик праздник.
      Рассказывали, что, когда открывали вновь построенную Кременчугскую электростанцию, на одном из днепровских островов устроили пьянку для руководства, где были и кировоградцы. Подгорный, будучи тогда председателем Президиума Верховного Совета СССР, поднявшись с рюмкой водки, произносил тост:
      – Я предлагаю выпить за тех, кто погиб за Днепр и своей жизнью заплатил за то… – но уже пьяный Хрущёв потянул его за пиджак со словами:
      – Садись, Виктор, они гибли и гибнуть будут.
      Все были шокированы, а Хрущёв продолжал нести ахинею, что коммунизм всё равно победит капитализм, даже если для этого придётся воевать.
      Утром, 9 мая под окна госпиталя подъехала машина со сборной командой парашютистов дивизии, и ребята сказали выглянувшему из окна. Анатолию, что едут на прыжки, ему было страшно обидно, что не может поехать, и ребята уехали без него.
      Во время обхода он стал просить начальника госпиталя и лечащего врача, чтобы его выписали, ведь он уже здоров, а команда сейчас поехала на прыжки без него.
      – Ладно, ладно клянчить. Сегодня мы тебя выпишем, но больше к нам не попадай. И пива холодного не пей.
      – А я и не пил.
      – Хватит врать. В частях после праздников у многих болит горло и никто пива не пил. Мы даже обратились в городскую санстанцию, чтобы проверили пивзавод на предмет обнаружения стафилококка.
      Придя в Сапёрный батальон, Отян обнаружил, что смещён с должности командира и оставлен только тренером, а Оршанский стал командиром.
      Это принесло свои хорошие плоды. С одной стороны, взаимное подчинение разгружало от дополнительной работы и ответственности, а с другой не давало возможности развиваться диктатуре и вносило некоторую демократичность в отношения ребят.
      На следующее утро команда в полном составе выехала на прыжки.
      Вылетали с аэродрома Мясново, и Отян увидел, во дворе эскадрильи голубую "Волгу" капитана Арабина, хотя он вчера, со слов ребят повредил во время прыжка колено, и ему предстояла операция по поводу мениска. "Волгу" Арабин заработал в Марокко, где он целый год обучал марокканские ВДВ, состоящие из ста человек.
      Через несколько дней команду перевели жить в Хомяково.
      Расположились они в воздухоплавательном отряде. 1960 год оказался последним, когда функционировали такие воинские подразделения.
      Они были оснащены привязными надувными аэростатами, заполняемыми водородом. Аэростаты стояли в лесу рядом с казармой в просеке, специально для них прорубленной. Рядом в штабелях лежали сотни баллонов, покрашенных в зелёный цвет, и белой краской на каждом баллоне стояла надпись "ВОДОРОД".
      С аэростатов проводилась первоначальная подготовка десантников, так как к тому времени ещё не во всех регионах СССР существовали аэроклубы, где проводили подготовку перворазников.
      В ста метрах от отряда, находилось село Хомяково. Обыкновенное русское село с деревянными домами, палисадниками с полуразрушенными заборчиками, с покосившимися не крашенными деревянными, почерневшими от времени воротами и пыльной дорогой, во время дождя превращавшейся в бурную речку. Село украшала большая, чудом сохранившаяся кирпичная церковь, превращённая в зерновой склад.
      В Хомяково жило много девчат, и соседство с небольшой воинской частью полезно сказывалось на жизни села. Некоторые солдаты оставались жить в селе, обзаведясь детьми и работая в местном колхозе. Девчата, даже работающие в Туле, приезжали на выходные дни провести время с местными солдатами. Выделялась высокая рыжеватая девушка Маша, или Машка, как все её называли, работающая в Туле в центральном гастрономе продавщицей в винно-водочном отделе. Она пользовалась большим успехом у солдат, и меняла кавалеров почти каждую неделю, из-за чего между ними иногда вспыхивали ссоры, правда, быстро затихавшие.
      Команда интенсивно прыгала. Определились лидеры и бесперспективные ребята, забирающие лётное время, но не улучшающие результатов. Первым был отчислен из команды Ваня Савушкин.
      Вместо выбывшего капитана Арабина прислали старшего лейтенанта
      Трофимова. Он имел немного прыжков, но, будучи неглупым человеком сумел удержать расстояние между командой и собой, но в спортивном отношении полностью подчинялся Отяну. Это всех устраивало и хотя иногда возникали у некоторых ребят вспышки недовольства требованиями
      Трофимова, но они улаживались вмешательством других членов команды.
      Трофимов не имел семьи и пока находились в Хомяково почти всё время жил с командой, но в комнате, отведённой для офицеров. Позже он, полностью доверяя Оршанскому и Отяну, жил отдельно.
      В Хомяково команда приехала со своим поваром. Дело в том, что их перевели питаться по лётной норме, и продуктов повару дали столько, что он даже вынужден часть круп и передать отрядному повару, так как ребята всего съесть не могли.
      Вокруг была прекрасная Среднерусская природа. В мае поляны в лесу представляли собой сплошной ковёр из ландышей. Их нежная красота очаровывала, а запах дурманил. Отян любил один уходить в лес, где предавался воспоминаниями. Его Эмма любила запах цветов. Любой цветок она нюхала и ахала. Она выросла на Урале, любила природу и сумела привить эту любовь и Анатолию. Когда он демобилизовался из армии и через некоторое время имел служебную машину, то возвращаясь весной из командировок, рвал в лесу подснежники и привозил их на швейную фабрику, где работала Эмма, вызывал её на проходную, где и вручал этот букетик на зависть многим молодым и не очень женщинам.
      Даже через много лет ему Эммины сотрудницы говорили об этих подснежниках.
      В одно из воскресений, когда все ребята ушли в Хомяково на танцы под гармошку, Отян сидел в одиночестве, и такая тоска его забрала, что хоть вешайся, как говорят на Руси.
      Хотелось домой, ничего не было мило, никто не нужен и ничто не нужно. Не отдавая отчёт, что он делает, достал из коробка три спички, зажёг их и приложил к левой руке. Обожённая кожа зашипела, запахло горелым мясом, и боль от ожога вывела его из состояния депрессии. Он засмеялся, назвал себя дураком и с другим настроением пошёл к казарме, и стал наблюдать, как семья скворцов летает за пищей для скворчат, унося из гнезда их помёт и принося им разных червей и букашек. Те высовывали свои головки с жёлтыми уголками возле клювов, открывали рты и требовали еду. Родители прилетали с интервалом две-три минуты и так целый день. Отян с детства любил наблюдать за птицами и любоваться ими. Он даже научился свистеть так, что скворцы и некоторые другие птицы перекликивались с ним.
      Но служил в отряде один сволочной солдат из западной Украины, который, стоя на посту, застрелил одного скворца, и оставшийся родитель метался между скворечником и поиском корма, пока его потомство не покинуло родное гнездо. Командир отряда, майор Бояров, наказал подлеца, но наказание для него ничего не значило и вскорости он наделал столько переполоху, что всем хватило и обсуждать тот общий перепуг и долго его помнить.
      Солнце всё больше нагревало почву, земля начала растрескиваться, и аэродром (летом площадка служила и аэродромом) становился таким твёрдым, что казалось, что приземляешься на бетон. Начались травмы.
      Стараясь приземлиться к ближе к центру, ребята, не считаясь со скоростью, не тормозили, приближаясь к цели, а даже иногда ускорялись. Обувью тогда служили сапоги или лыжные ботинки, которые команда получила. Несмотря на подкладываемый в ботинок поролон, растягивали голеностопные суставы, ушибали пятки, а при применении скользящего приземлении, когда ноги вытягивались вперёд и удар приходился на "пятую точку", травмировали кобчик. Слава богу, более серьёзных травм, пока не наблюдалось. Но ни один врач не говорил им, что при приземлении на ягодицы, постепенно травмируется простата, что происходило на самом деле, и в последующей жизни она себя проявит.
      В те времена ещё не делали мягких оснований для приземления, и
      Отян додумался вскопать пятнадцатиметровый круг, так как по опыту знал, что на пахоту приземляться гораздо мягче.
      Оказалось, вскопать круг тоже непросто, но за пару непрыжковых дней эту работу сделали и договорились, что, если, кто мажет мимо, то тщательно готовится к приземлению. Несколько дней благополучно приземлялись на более мягкую почву, но земля опять утопталась и стала не просто твёрдой, а бугристой, что стало ещё хуже, чем тогда, когда росла хоть и жиденькая, но трава.
      Но ещё одна неприятность поджидала в круге. Дело в том, что пастухи использовали аэродром для выпаса скота, и коровы облюбовали вспаханный круг для своего отдыха, наверное потому, что вскопанная земля нагревалась и им круг служил тёплой постелью. Но коровам неведомо, как другим животным, справлять нужду подальше от места отдыха, и круг, иногда, превращался в сплошь заминированное поле.
      Можно себе только представить вид парашютиста, всем телом угодившего в большую коровью лепёшку.
      Коров во время прыжков угоняли, но странное дело, если дежурный по площадке приземления или тренер, говорили в электромегафон, коровы, видимо принимая их за быка, устремлялись к кругу.
      По просьбе Отяна, для команды выделили два постоянно работающих с ними экипажа, что намного улучшило тренировки, но вызвало недовольство других пилотов. Дело в том, что за полётное время пилотам платили дополнительно к зарплате, а заработать больше денег хотели многие.
      Программа соревнований на первенство ВДВ включала много наземных упражнений. Одним из них был бег по азимуту ночью, после прыжка.
      Каждой команде, приземлившейся после ночного прыжка, давалась карта-схема с указанием направления и метража отрезков пути.
      Пользуясь компасом необходимо было как можно быстрее пробежать все указанные отрезки, на углах которых стояли судьи (маяки), которые выдавали талон, в котором был его номер. Вся сложность заключалась в том, чтобы точно выйти на маяк. В этом виде программы лидером был сержант Володя Иванычев. Он был рождён для воинской службы.
      Небольшого роста, круглолицый, с рыжеватыми волосами, Володя мечтал стать офицером. Забегая наперёд скажу, что он своего добился, став преподавателем, а затем и заведующим кафедрой разведки в Рязанском высшем училище ВДВ.
      Володя, раз или два в неделю бегал при любой погоде тридцатикилометровый кросс. Несколько раз команда тренировалась ночью ходить под его руководством по азимуту и каждый раз всё у них получалось.
      Очень сложным упражнением была стрельба. Почти все в команде стреляли плохо или очень плохо. Исключением опять таки был Иванычев.
      Он и старлей Трофимов учили команду стрелять. Надо сказать, что, когда впервые Отян пришёл на стрелковый полигон, то он первое время вздрагивал от звука выстрела. Но быстро привык.
      Упражнение N1, по армейской терминологии, включало в себя пять мишеней, которые надо поразить из автомата Калашникова при особых условиях.
      Первая мишень называлась "пулемёт", представляла собой силуэт из двух голов, вырезанных из фанеры и находящиеся на расстоянии 300-350 метров. Этот щит был выкрашен в зелёный цвет а стрельба велась в противогазе. Необходимо было обнаружить его в лежачем положении и поразить не более, чем тремя очередями. Очередью считается не мене двух выстрелов. Если выстрелил одним патроном, то снимаешься с соревнований, также снимался с соревнований по стрельбе и получал соответственно ноль очков, не попавший в пулемёт.
      Уничтожив пулемёт надо подняться и бежать вперед, до тех пор пока из траншеи не покажутся две грудных мишени. Они появляются три раза сроком по восемь секунд, и надо попасть, хотя бы в одну мишень.
      Потом надо бежать по полю, пока не увидишь ракету.. Надо стать на колено и увидев две бегущие мишени стрелять по ним длинными очередями. На всё упражнение давалось тридцать пять патронов.
      Первые разы со стрельбой было совсем неважно, но Оршанский и
      Иванычев обязали и научили команду "стрелять" всухую без патронов. В свободное время все брали автоматы и представляя мишени, "стреляли", многократно это повторяя На первых же стрельбах, половина команды выполнила упражнение на зачёт. Стреляла команда вместе с десантниками и убедилась, что они стреляют хуже. Разве можно научиться стрелять за два раза боевых стрельб в году? Полигон не в состоянии пропустить всех чаще. Отян никак не мог понять, зачем нужно служить три года, если стрелять хорошо не научишься даже к концу службы.
      Сама организация стрельб очень сложна, и нужно обеспечить её безопасность, а это не так просто ещё и потому, что в траншеях у мишеней находятся люди, с которыми надо обеспечить связь. Кроме того, вместе с автоматчиками огонь на полигоне ведут гранатомётчики по макетам танков, а также пулемётчики. Команде сделали зелёную улицу, и она могла стрелять в любой день. В конце концов результаты стрельб становились всё лучше.
      В программу соревнований был введен батут, подкидная сетка, на которой надо было выполнить переднее и заднее сальто и два полных поворота. Все ребята быстро освоили батут, особенно Гена Федосимов, маленький паренёк из Ростова со сморщенным лицом. Он воспитывался в детском доме, так как его мать посадили в тюрьму на десять лет за два унесенных с поля вилка капусты, а их с братом разлучили, отправив в разные детские дома. Гена был славным, хорошим парнем и у него в парашютном спорте всё получалось. А на батуте он взлетал вверх на 4-5 метров и делал акробатические фигуры в воздухе, как заправский циркач. Его называли Федоська, и он охотно отзывался на эту кличку.
      Отян выполнял на батуте всё, кроме заднего сальто и хотя иногда сам уходил на батут и до изнеможения прыгал на нём, преодолеть психологический барьер, чтобы перевернуться назад не мог. Он от этого буквально мучился, понимая, что как капитан команды и тренер, должен превосходить всех во в своей команде и во всём.
      И два уязвимых места было у него: это кросс на пять километров и заднее сальто на батуте.
      Команду так загрузили постоянными тренировками, что почти не оставалось времени на развлечения. И только дождь загонял всех в казарму, но в тот год дожди особенно не беспокоили, а если и прошёл дождь, то после него выглядывало солнце, и круговерть тренировок продолжалась.
      Начало того дня не предвещало ничего такого, что могло бы запомниться на всю жизнь, но два совершенно противоположных события
      – одно природно-романтическое, а другое драматическое, ужасное в своей неправдоподобной сути, произошли тогда.
      Утро выдалось солнечным, ветерок был слабым и всё говорило, что прыжки запланированные на тот день, пройдут удачно.
      Самолёт прилетел в Хомяково по заявке команды вовремя. У ребят было всё готово, и первая группа одевала парашюты, как только увидела самолёт на горизонте. Когда выгрузил из самолёта свою радиостанцию радист Избушка восемнадцать, парашютисты во главе с
      Отяном пошли к самолёту. Командир корабля капитан Лавренёв вышел им навстречу и сообщил о том, что, по сведениям метеослужбы, с запада надвигается облачность и необходимо быстрее отработать все упражнения, чтобы закончить до прихода облачности.
      – Что ты на сегодня планируешь? – спросил Лавренёв.
      – Две тридцатки, – ответил Отян.
      – Это четыре влёта минимум по двадцать пять минут каждый. Можем не успеть.
      – Хорошо, сделаем так. Первый прыжок сделаем групповой комбинированный с полторы тысячи, а потом посмотрим.
      – Хорошо, полетели.
      Первые прыжки обе группы отпрыгали быстро, результаты были удовлетворительными, но начал подниматься ветерок, и Отян решил группу с менее опытными ребятами пустить на групповую точность с высоты 600 метров, а с основной командой поступить, как подскажет погода. С этой группой Отян полетел сам, чтобы сделать им расчёт и повести во время прыжка к кресту, выложенному в центре круга, облюбованном коровами.
      Когда поднялись на высоту 600 метров, то на горизонте, километрах в двадцати от Хомяково увидели идущую к Хомяково тонкую облачность.
      Отделившись от самолёта, Отян удачно привёл группу в круг, за ним подъехал водитель грузовика ЗИЛ-150, закреплённый за командой, и увёз его на старт.
      – Что будем прыгать? – спросил его Козлов.
      – Я думаю, тридцатку. Облачность километрах в двадцати, и даже, если на высоте ветер 10 метров в секунду, то это минут сорок, а нам нужно полчаса. Так что отрабатываем тридцатку. Ты, Юра прыгнешь первым и станешь на ТЗК, фиксировать задержки всей команды. Я прыгну последним.
      – Хорошо.
      Сели в самолёт, который стал набирать высоту. Двадцать минут подъёма и первым от самолёта отделился Козлов. Отян стоял с секундомером и смотрел за падением. Козлова в воздухе можно было отличить по особенной позе, которая у него выработалась за сотни прыжков. Одна нога у него была подогнута почти под девяносто градусов, а другая была вытянута так, что казалось, что он сошёл, нет слетел с картины не то Шагала, не то с лубочной картинки. изображающей танцующих казачков. Но выполнял Юра всё грамотно и уложился в нормативы Мастера спорта. Собственно, он давно мог бы получить это звание, но каждый раз какая-то случайность срывала ему результат. А может и не хватало выдержки довести свою гонку за званием до конца.
      Самолёт накручивал круги,. выпуская из своего чрева одного парашютиста за другим, а облачность всё приближалась и когда предпоследний парашютист выпрыгнул, она накрыла половину аэродрома.
      Отян прекрасно знал все ориентиры площадки приземления и попросил пилотов пройти с курсом двести сорок градусов через определённую точку..
      Отян видел, что относ парашютистов становился всё больше, значит, ветер на высоте увеличивался. Когда в последний раз зашли на выброску, аэродром был почти закрыт. Пришлось по секундомеру определять расстояние до точки выброски. Ещё на подлёте к облакам стало понятно, что они двухслойные. Нижние сплошные облака, толщиной метров 200-250 своей нижней кромкой достигали высоты тысячи метров, а верхние, перистые и прозрачные, пролетали на высоте двух тысяч метров. Анатолий стоял у кромки двери и думал, что выполнять акробатические фигуры он не сможет потому, что нет наземных ориентиров. "Тем лучше. Хоть отдохну от этих комплексов: левая, правая, сальто…", подумал он и понял, что нужно отделяться.
      Оттолкнувшись от борта, лёг на набегающий поток, вытянув и раздвинув руки и ноги, так что образовалась фигура, похожая на крест, изображённый на Андреевском флаге. При такой позе падение немного замедлялось и было ощущение полёта, свободы и неописуемой радости слияния с воздухом, природой. Внизу стелились облака, закрывающие землю белым экраном, и Отян подумал, что сейчас особенно красиво смотрится его силуэт сверху из самолёта на этом фоне. Но облака, закрывающие землю, превратили весь мир в чёрно белое изображение и было немного страшновато приближаться к ним, как к чему-то твёрдому.
      Вдруг на облаках он увидел своё изображение. Это солнце, пробившее верхние облака, изобразило его тень на экране из облаков. Видение длилось мгновение, сердце или душа сжались перед встречей с облаком, но ничего страшного не произошло. Только несколько секунд стало влажно, и сырость хлестнула по глазам. Но вдруг, как в фантастическом фильме, чёрно-белое изображение сменилось на цветное, и такая, красивая картина открылась перед глазами, что Отян замер, поражённый красотой весенней земли, облитой зеленью и освещённой солнцем, светящим с востока и не закрытым облаками. Невозможно представить, сколько восторга и радости влило это изображение в душу, которая сохранила эти мгновения на всю оставшуюся жизнь.
      День выдался тёплым и после обеда кто лёг передохнуть, кто сидел на лавочке возле казармы, слушал передачу по радио из чемпионата
      Европы по футболу (кажется, из Парижа), где наши играли уже в финале, одновременно наблюдая, как расширяли сапёры площадку приземления. Дело в том, что для десантирования стали применять большие самолёты Ан-12, в которые входило 80 парашютистов и существующая площадка приземления не могла обеспечить выброску большого количества людей и техники. Северо-западную часть площадки решили расширить за счёт лиственного редколесья. Деревья уже спилили, а под оставшиеся пеньки закладывали тротиловые шашки, поджигали бикфордовы шнуры и бежали в укрытие. Работало сразу человек пятнадцать, коротенькие шнуры горели несколько секунд, и сапёры за это время успевали добежать до укрытия.
      Во Франции наша команда успешно защищалась и нападала, мы радовались их успехам на поле в Париже, и репортаж странным образом совпадал с действиями сапёров.
      Озеров, наш ведущий репортёр, по радио кричал:
      – Наши футболисты перехватили мяч у своих ворот и повели его к воротам противника.
      В этот момент сапёры вышли из укрытия и побежали в район закладки взрывчатки.
      Озеров:
      – У наших футболистов мяч отобрали… Это уже опасно.
      Зажигаются шнуры, видно сизый дымок, и сапёры бегут к укрытию.
      – Мяч опять у наших полузащитников, передача на Нетто, удар по воротам!
      Видно, как в воздух взлетают пеньки с землёй и через пару секунд слышны глухие взрывы.
      Тот матч окончился победой сборной СССР, и они стали Чемпионами
      Европы.
      А у сапёров случился казус. Неизвестно почему, но в тот раз сапёры подожгли шнуры и сразу начали раздаваться взрывы. Издалека на это было смешно смотреть, и Анатолий вместе с другими ребятами хохотал, глядя, как люди метались между взлетающими пеньками и землёй, пытаясь определить, какой пенёк взорвётся следующим, бежали, натыкаясь друг на друга, падали. Вышел из казармы Изя Оршинский и глядя на происходящее и на ребят, истерично смеющихся, всегда деликатный и сдержанный заорал:
      – Чего регочите, придурки? Там люди могут погибнуть, а они… – и строгим командирским голосом:
      – Санинструктор с сумкой и водитель закреплённого за командой
      ЗиЛа ко мне!
      Как не странно, но не подчинявшийся Оршанскому санинструктор появился с сумкой, и Оршинский, прыгнув вместе с санинструктором в машину, поехали к сапёрам, до которых было метров семьсот.
      Всем, только что смеющимся, было стыдно смотреть друг другу в глаза, и Отян понимая, что молчанкой не отделаться, вслух сказал:
      – Сейчас Изя нам преподал урок порядочности и человечности. Не в том, хлопцы, состоит героизм, чтобы прыгать с парашютом, а в том, чтобы во время придти на помощь другим. А смеяться над другими, когда им плохо, подло.
      Через минут сорок Изя вернулся и сообщил нам, что всё обошлось у сапёров более менее благополучно, против того, что могло бы произойти. Одному солдату поцарапало руку, одному чуть порвало ушную раковину, несколько ушибов. Причину быстрого горения шнура офицер, руководивший сапёрами, не знает.
      – Слава Богу, что так закончилось, – подвёл итог Оршинский, которого сразу все зауважали.
      Но этот день ещё далеко не закончился. Дальше произошло событие, которое потрясло всех.
 
      Продолжая сидеть на той лавочке, солдаты услышали два автоматных выстрела, донёсшихся из леса. Ребята из воздухоплавательного отряда всполошились и начали переговариваться между собой. Отян спросил ребят:
 
      – В чём дело, хлопцы?
      – Да, во что-то неладно. Наверное, это Федька Кныш стреляет, – сказал один.
      – Где он автомат взял? – сказал другой.
      – Я-то почём знаю.
      На тропинке, ведущей из лесу, появился солдат, вытирающий рукавом гимнастёрки сопли и слёзы. Отян давно обратил внимание на этого мальчишку. Смуглый, среднего роста, с красивым нежным лицом и детским взглядом больших глаз, он был ещё совсем ребёнком, несмотря на свои девятнадцать лет и из тех маминых деток, которые никогда не становятся мужчинами в понимании мужества и твёрдости. Женившись, они совершенно добровольно подчинены своим жёнам, любят своих детей, которые тоже слушают только маму и даже в старости у них сохраняется детский взгляд на жизнь, хотя они заканчивают ВУЗы, работают рядовыми научными сотрудниками или инженерами.
      – Ванька, в чём дело? – спросил его сержант по фамилии Капаев.
      – Дак, Федька выломал дверь в леднике, подошёл ко мне, ударил, забрал автомат и сказал, что пойдёт убивать старшего лейтенанта
      Бабаяна и всех офицеров.
      – Зачем ты отдал ему автомат?
      – Дак он забрал Вы знаете, товарищ сержант, какой он сильный. Как и вы.
      – Отогнал бы его по Уставу.
      Ванька молчал, опустив голову.
      – Солдаты, мать вашу, и зачем таких в армию берут.
      Капаев был простым парнем, коренастый, среднего роста, не глупый, с жёстким взглядом серых глаз. Солдаты отделения, которым он командовал его уважали.
      Оказалось, что Федька, о котором шла речь, был тот самый солдат из западной Украины, что убил скворца. Фамилия его была Кныш. Он сразу после обеда напился водки, и офицер Бабаян посадил его в ледник, служащий холодильником для столовой. В России, на Украине в больших хозяйствах зимой на водоёмах рубили лёд и укладывали его в погреб, который служил холодильником. Лёд держался до следующих холодов. Такой ледник был и на аэродроме Фёдоровка, кировоградского аэроклуба..
      Кнышу бросили туда шинель, но он, побыв в леднике полчаса, выбил ногой дверь, забрал у Ваньки автомат и пошёл убивать Бабаяна. Бабаян и командир отряда майор Бояров, мгновенно куда-то смылись.
      Из лесу, держа автомат, как пистолет, в распущенной гимнастёрке с закаченными до локтей рукавами, нагнув голову на бычьей шее и глядя по сторонам звериным взглядом, вышел Кныш. На нём не было головного убора, и короткие рыжеватые волосы торчали в разные стороны. Отян вдруг, на мгновение, вспомнил первых немцев, которых он увидел