Сны в высокой башне (№1) - Демоны вне расписания

Денис тоже улыбался, пил свой сок, но кто знает, что там было у него внутри?

– Слушай, – Настя продолжала веселиться уже не столько для себя самой, сколько для Дениса, – вот ты выучил пятнадцать языков, а какой из них самый смешной?

– Самый смешной? После русского?

– А что, русский – смешной?

– Конечно, раз в нем есть такие слова, как… – Денис наморщил лоб и со стоном прохрипел: – Пре-смы-ка-ю-щи-е-ся-я-я… Я два часа хохотал, когда прочитал в словаре это слово.

– Это не смешное слово, – возразила Настя, посмеиваясь. – Потому что это крокодил. Крокодил – это не смешно, я боюсь крокодилов…

– Зачем ты их боишься? Они ведь у вас не живут. А знаешь почему? Они обижаются, что вы их так называете: п-и-ре-смы-кающии-и-ися-я… Бр-р!

Пресмыкающиеся или нервы были тому виной, но у Насти от смеха заболел живот. Вероятно, по причине тех же самых нервов Дениса теперь было не остановить.

– Но на самом деле «пресмыкающиеся» – это просто детский лепет по сравнению с «машиненбетрибсунтербрехунгс… – Он перевел дух и продолжил: – … ферзихерунгсбедингунген»…

– Что это? – всхлипнула Настя.

– Это по-немецки.

– Правда? Это одно слово?

– Да, – Денис наслаждался своим успехом в комическом амплуа. – Но ты спрашивала про самый смешной язык…

– Ага…

– Самый смешной язык – вот… – Денис наморщил брови, как бы собираясь с мыслями, и Настя приготовилась к новому приступу смеха, зажала себе рот ладонью, чтобы не вырвалось совсем уж неприличного ржания.

– Ркхаат скрадш прогроон, – тщательно выговорил Денис.

Настя молчала. Новый приступ смеха умер, не родившись. Она отняла ладонь ото рта.

– Что это за язык? – спросила она.

– Правда, смешно?

– Нет, – сказала Настя. – Не очень. Странный какой-то язык. Африканский какой-нибудь?

– Не совсем, – сказал Денис.

– Эти «гр» и «хр»… – Настя пожала плечами. – Это как будто не люди разговаривают, а… Драконы какие-нибудь.

– Точно, – согласился Денис. – Одни «гр» и «хр». Представляешь, как я замучился его учить?

– Ага, – автоматически согласилась Настя. Она не сказала Денису, что от фразы на странном грохочущем языке ей снова стало холодно, словно на миг Настя вернулась в подземелье, к крысам, Ключнику, темноте и невыразимому страху.

Она взяла еще одну чашку чая, уловила успокаивающий бергамотовый аромат, кивнула собственным мыслям и посмотрела на Дениса.

– Что? – спросил он, тоже спокойный и расслабленный.

– А теперь расскажи мне все, – сказала Настя.

– Хорошо, – невозмутимо сказал Денис.

…Примерно в этом месте почтенная публика, возмущенная тупостью главной героини, должна начинать кричать что-нибудь типа: «Эй ты, овца! Ты что же, вообще ни во что не врубаешься?! Все ведь ясно как божий день! Ты просто вспомни, что тебе говорила Монахова про ту закрытую вечеринку, сопоставь это со словами Дениса про алкоголь… Ну? Въехала? Нет?! Знаешь, если тебе пару страниц спустя перережут глотку – сама будешь виновата. Потому что дура».

Я бы согласилась с этими возмущенными воплями, если бы не одно «но».

«Но» заключается в следующем: это была моя жизнь, она продолжалась двадцать четыре часа в сутки, и происходило в этой жизни много всего разного, интересного и не очень. И когда я рассказываю про свою жизнь, то выбираю из этих дней и недель лишь то, что имеет прямое отношение к основному сюжету, то есть к истории о том, как я встретила Дениса Андерсона, потом потеряла его, потом снова нашла, но… Потом я оказалась на третьем этаже отеля «Оверлук». Отсюда мне видно, как королевские гвардейцы, переодевшись в штатское, поспешно отправляются к швейцарской границе. Скоро в столице останемся мы с Иннокентием, ну и король Утер с секретарем. В отличие от гвардейцев, мы знаем, что бежать в Швейцарию бесполезно, вот мы и не дергаемся…

Так, о чем это я? Ах да, я о том, что читающая публика получает доступ уже к отсортированной информации, поэтому ей легко сделать нужные выводы и обозвать недогадливую героиню овцой. Но мне-тониктоничего не отсортировывал, я не знала, на какие звонки Монаховой обращать внимание, а на какие нет, какие слова Дениса запоминать, а какие нет. Я просто пыталась хоть немножко разобратьсяв ситуации. У меня не слишком хорошо это получалось, но я бы еще посмотрела на всяких там грамотеев, если бы упомянула не один звонок Монаховой, а пересказывала бы каждый ее звонок. Представляете? Нет, не представляете. Если бы представили, у вас бы волосы встали дыбом. Монахова, она… В общем, мало бы вам не показалось.

А ведь еще бы я могла рассказать про летнюю сессию, про то, как я работала в магазине женской одежды, как однажды я чуть не попала на телевидение в рекламу плавленого сыра… Я могла бы все это вывалить на вас с кучей ненужных подробностей, имен и прочей фигни! И что тогда? Догадались бы вы, что, когда Денис говорил про неудачный опыт с алкоголем, он имел в виду ту самую закрытую вечеринку, на которой его застукала Монахова? А когда он говорил про ошибку, то имел в виду ни много ни мало как общение с неким пожилым господином, которое закончилось тем, что Денис, во-первых, этого господина убил, во-вторых, отрезал ему голову, в-третьих, попытался эту голову продать интересующимся людям, – догадались бы? И что когда он говорил про ошибку, то сожалел не о том, что отхватил голову тому господину, а о том, что голову-то у него не купили… Те самые интересующиеся люди покупали вампиров не по частям, а исключительно целиком. Я случайно не забыла сказать, что тот пожилой господин был вампиром? Забыла? Ну так могли сами догадаться, раз такие умные… На минуточку – моим парнем был наследный принц европейского государства. Кто еще из присутствующих может этим похвастаться? Тогда молчим в тряпочку и не перебиваем.

Что я периодически вела себя как полная дура – без вас знаю.

13

Настя открыла кран с холодной водой, намочила ладони, провела ими по лицу и застыла перед зеркалом с закрытыми глазами, словно медитируя.

– Я все делаю правильно, – сказала она себе. – Что бы там ни происходило в семье у Дениса, это их проблемы. Не мои. Мне и так досталось в последнее время, так что самое время по-тихому слинять, затаиться и прийти в себя. Встретиться с Монаховой. Позвонить в деканат. Может быть, даже позвонить родителям, хотя… Короче говоря, поговорить с нормальными людьми, а не с психами. Когда я поговорю с нормальными людьми, я тоже снова стану нормальной. Пока я общаюсь с психами типа Иннокентия или Макса, я сама становлюсь психованной. Филипп Петрович вроде бы неплохой мужик, но он работает на кого-то из этих психов, поэтому лучше оставить его спящим за столом этого богом забытого кафе. Если я вспомню что-то ценное про Дениса, я позвоню по тому телефону, который дал мне Филипп Петрович… Но вообще, с меня хватит, я иду домой, без всяких провожатых…

Теперь нужно было открыть глаза, выйти из туалета, повернуть направо, дойти до конца коридора и выскользнуть через заднюю дверь во двор кафе.

Действуя согласно этому плану, Настя сначала открыла глаза – и поняла, что ее план горит синим пламенем. Колени подогнулись, и Настя инстинктивно схватилась за раковину.

– Ты разве не рада меня видеть? – шепнули Насте на ухо. – Ну что ты, что ты, расслабься. А то у тебя такие глаза… Будто испуганные.

Настя смежила веки. Рыжее пламя в зеркале исчезло, но рука Лизы по-прежнему лежала на Настином плече.

– Я должна сказать тебе спасибо, – шептала Лиза. – Мы так позорно провалились тогда с Иннокентием… Он застал нас врасплох и перерезал, как баранов… Ну я, конечно же, не про себя говорю, я про тех, кого можно перерезать. Всякие там Покровские и прочие олухи. Главное, что Иннокентий тогда сбежал и мы никак не могли его найти… Но ты привела нас к нему. Спасибо.

Настя яростно двинула назад локтем, но Лиза без труда избежала удара и так же без особых усилий заломила руку Насти за спину.

– Если тебе нравится разговаривать в такой позе, пожалуйста…

Она смеялась. Настя не видела ее лица, но она слышала этот издевательский тон и дрожала от страха и бешенства одновременно. Лиза оценила эту дрожь и чуть надавила на выкрученную руку: страха стало больше, бешенства меньше.

– Что тебе нужно? – спросила Настя, стараясь говорить спокойно и уверенно.

– Мне нужна ты.

– Зачем?

– Затем, что ты хорошо знаешь Дениса Андерсона. Ты сильно выросла в моих глазах, когда я узнала, что у тебя с ним было большое светлое чувство…

– Да что вам всем дался этот…

– Если бы я знала это с самого начала, у нас с тобой все было бы совсем по-другому, – ласково сказала Лиза и, управляясь с вывернутой рукой как с рычагом, направила Настю к двери.

– Неужели? А разве ты умеешь по-другому обращаться с людьми?! – Настя попыталась перейти на крик – теперь нужно было во что бы то ни стало разбудить Филиппа Петровича. – Ты только и умеешь, что ломать руки!

– Это неправда, – сказала Лиза с деланой обидой. – Я могу быть очень ласковой. Я могу быть очень нежной. Просто люди, с которыми я бываю нежной, потом уже никому ничего не рассказывают… Но это не твой случай.

Она вытолкнула Настю в коридор.

– Если бы я знала, что ты подруга Дениса Андерсона, я бы не стала запускать тебе «беспамятника»… Я бы не стала нанимать этих идиотов, Сахновича и Покровского… Я бы стала пытать тебя сама, со всей своей фантазией, со всем своим умением… С фантазией у меня все в порядке, ты увидишь. И умение… С каждым годом все лучше и лучше, с каждым годом…

Повеяло холодом – Настя увидела, что дверь в конце коридора, та самая, через которую она недавно собиралась улизнуть в нормальную жизнь, открылась и за этой дверью стоит черный микроавтобус. Задние дверцы его были распахнуты, словно челюсти, ожидающие добычу. Добыча упиралась, но без особого успеха. К тому же в дверях, готовые прийти Лизе на помощь, стояли два крепких парня под два метра ростом. Причем самым пугающим в них были не рост и ширина плечей, а глаза – остановившиеся, холодные, невыразимо жестокие, глядящие на Настю не просто свысока, а словно с той стороны добра и зла.

Короче говоря, по всем признакам это была безвыходная ситуация, в которой остается лишь реветь от бессилия и от того же бессилия выкрикивать самые грязные слова, чтобы хоть этим ранить врага. Коридор был коротким, поэтому слов Настя успела употребить немного… как вдруг кто-то гораздо громче и яростнее продолжил ее дело. Лишь пару лихо закрученных матюгов спустя Настя поняла, что весь этот поток словесной ярости исходит от Филиппа Петровича.

При этом он отчаянно пытался стряхнуть с себя какого-то человека, да еще ухитрился вскинуть пистолет и нажать на курок. Насте показалось, что целится он прямо ей в лицо.

Наверное, было за что.

14

Позже Настя поняла, что ревущий благим матом и палящий из своего большого черного пистолета Филипп Петрович напоминал медведя Балу из старого мультика про Маугли – в той серии, где Балу дрался с бандерлогами, яростно стряхивая их с себя, чтобы через секунду быть облепленным врагами снова.

Но это позже. Тогда ей было не до ассоциаций. Она приготовилась умирать, причем всеми возможными способами. Для начала Настя решила, что Филипп Петрович решил вышибить ей мозги. Она зажмурилась, еще мгновение чувствуя, как Лиза упрямо тащит ее к микроавтобусу… Потом раздалось: бам! бам! бам! бам! – выстрелы перекрыли непрекращающийся мат Филиппа Петровича, и Настя полетела на пол, чувствуя, что половина лица у нее стала мокрой и горячей. Настя испуганно заорала, но кто-то орал еще громче ее, потом снова началось – бам! бам! бам! – и Настя вжалась в пол что было силы. Правый глаз был залит кровью, но левый Настя все же открыла…

– Теперь я рада тебя видеть, – дрожащим голосом прошептала она. – Вот в таком виде я тебя просто обожаю…

Спутавшиеся рыжие волосы закрывали лицо Лизы, но и сквозь них, и сквозь кровь было видно черное отверстие над левой бровью.

Бам!

Настя вздрогнула, но продолжения не последовало. Вместо этого Настю схватили за шиворот и установили в вертикальном положении.

– Н-нор…

– …мально, – закончила за Филиппа Петровича Настя, но тот не успокоился, вытащил из кармана пальто носовой платок и осторожно вытирал с Настиного лица кровь, пока не убедился, что кровь – чужая. Сам Филипп Петрович так легко не отделался – Настя заметила порезы на шее и рассеченный лоб, и это, вероятно, было еще не все. На Настины расспросы Филипп Петрович застегнул пальто и отмахнулся.

– Сваливать надо, – сказал Филипп Петрович, глядя почему-то в пол. Настя подумала, что нужно как-то объяснить свое поведение, и промямлила:

– Я пошла в туалет…

– Да, сваливать надо, – повторил Филипп Петрович и вставил в пистолет новую обойму. Настя осмотрелась: два трупа у раскрытых дверей микроавтобуса, Лиза, еще двое за спиной Филиппа Петровича. И бог знает что еще в самом кафе.

– Думаете, их было больше?

Вместо ответа Филипп Петрович передернул затворную раму.

– Зачем вы…

Настя осеклась на полуслове, потому что, следуя за сосредоточенным взглядом Филиппа Петровича, она посмотрела на труп Лизы. Труп вздрогнул. Потом вздохнул. Потом сел, открыл глаза и убрал волосы с простреленного лба. Настя почувствовала, как в голове у нее становится холодно и пусто, и как в желудке сворачивается вязкий клубок, и как руки и ноги становятся ватными…

Она потеряла сознание в тот момент, когда Филипп Петрович выстрелил Лизе в сердце. Тело качнулось назад, но не упало. Лиза медленно поднесла палец к ране в своей груди, тронула разодранную опаленную ткань, посмотрела на темную кровь на подушечке пальца и как будто задумалась.

– И кто тебя учил так обращаться с девушками? – укоризненно сказала она, по-прежнему сидя на полу и, видимо, не замечая, как судорожно подрагивает ее подбородок, а пальцы левой руки с невероятной быстротой скребут грязный линолеум.

Филипп Петрович на секунду задумался, а потом выстрелил в Лизу еще четыре раза и отступил назад, ожидая результата. Лиза закашлялась, постучала ладонью по груди, потом подставила руку, и в нее из раны выпали два сплющенных кусочка металла.

– Больно, – недовольным тоном сказала Лиза. – Тебе бы так, а?

По телевизору – всякая ерунда, к тому же на иностранных языках. Поэтому иногда ничего другого не остается, как включить ноутбук, вставить единственный имеющийся у меня диск и запустить фильм. Сначала у меня требуют пароль. Смешно, я смотрела этот фильм уже раз пять, а у меня все равно требуют пароль. Я стучу по клавишам, жму на ввод, и меня пускают в меню. «Уровень допуска – номер один», – любезно сообщает компьютер. На экране окошечки от одного до десяти, и моя галочка стоит в самом нижнем окошке. Надо сказать, меня это бесит. Хотя… Хотя я знаю больше, чем положено первому уровню. Я видела кое-что, выходящее за пределы своего ранга, причем видела не на экране монитора, а в реальной жизни. Я выбираю в настройках русский язык и кликаю на «Просмотр». Первые несколько секунд экран остается черным, потом звучит музыка. Это известная музыка; как я недавно узнала, ее написал Штраус, только не тот, который вальсыписал, а другой. Все знают эту музыку, и вот под её сопровождение из темноты в центре экрана появляется маленькая точка, которая затем увеличиваетсяв размерах и становится шаром, а шар становится планетой Земля. Для тех, кто ее не узнал, голос за кадром говорит:

– Земля, наша планета. Есть и другие планеты во Вселенной, но Земля имеет одно важное отличие – здесь есть жизнь, жизнь во всем разнообразии…

Голос за кадром продолжает вещать – глубокий и всезнающий. Самое смешное, что этот тип за кадром был уверен, что участвует в съемках фантастического фильма. И режиссер тоже. Режиссером был какой-то модный молодой американец, который в основном снимал рекламные ролики. Ему и всей этой кинокомпании заплатили хорошие деньги и попросили сделать фильм, не отступая ни на букву от сценария. Они все сделали и даже никаких вопросов не задавали – что будет дальше с этим фильмом? почему все копии вместе с негативом забрали и увезли в Европу? Я думаю, что им было наплевать. Срубили хорошие бабки за простую работенку и забыли об этом. Принялись снимать боевики про то, как прилетают инопланетяне и разносят в щепки Белый дом. Как будто инопланетянам делать больше нечего, как гоняться за американским президентом! Если вам приспичит уничтожить муравейник, вы что, будете искать там главного муравья? Нет, вы просто обольете муравейник бензином и чиркнете спичкой – геноцид так геноцид, без половых, расовых и социальных различий. Между прочим, слово «геноцид» здесь употреблено не потому, что я демонстрирую незаконченное высшее образование. Сейчас это популярное слово. Буквально вертится на языке.

Что у нас на экране? Достижения человеческой цивилизации – пирамиды, храмы, подводные лодки, небоскребы, компьютеры, космические корабли. Многотысячные толпы людей на каких-то площадях, потом несколько крупных планов – мужчина, женщина, ребенок, белые, негры, азиаты…

– Человек по праву чувствует себя хозяином Земли, – пафосно говорит голос за кадром.

Я улыбаюсь. Это один из моих любимых моментов в фильме. Когда я смотрела его впервые, то в этом месте у меня просто челюсть отвисла – при том, что я-то примерно представляла, что мне покажут.

– Человек по праву чувствует себя хозяином Земли, – повторяет голос за кадром. Поскольку я смотрю фильм не впервые, то могу заметить, что сейчас этот голос звучит не так торжественно. Там появилась малозаметная ирония…

– Но…

В секунду планета снова сжимается до размеров точки в середине экрана. Мы приближаемся к ней, но уже не так быстро.

– Но так думают не только люди.

Бам. Весь экран занимает широкое волосатое лицо с серой пористой кожей. Когда я говорю «волосатое» – я имею в виду не только усы и бороду.

– Гномы, подземные стражи, как они себя именуют, тоже считают себя хозяевами Земли.

Бам. Бледно-зеленое, почти прозрачное лицо с глазами навыкате холодно смотрит с экрана.

– Водяные считают, что Земля принадлежит им.

Бам. Это уже даже не лицо, это мохнатая морда свпечатляющими клыками, которые не помещаются в пасти.

– Оборотни, или двуликие, верят, что они избраны богами владеть Землей.

Бам. Узкое бледное лицо с красными зрачками.

– Вампиры, или дети ночи, знают, что Земля должна принадлежать только им.

Камера отъезжает назад, теперь видно не только лицо вампира, но и всю его тонкую, чуть сутулую фигуру. Камера отъезжает дальше, и теперь видно, что справа от вампира стоит оборотень, слева – человек. Дальше – гном, потом – водяной, потом еще кто-то, кого не удается толком рассмотреть, потому что в студийном павильоне частично гаснет свет и видны лишь силуэты – невероятные, немыслимые, но выстроившиеся бок о бок на фоне белого задника с изображением земного шара.

– Двенадцать, – голос за кадром обретает прежний пафос. – Двенадцать Великих Старых рас живут на Земле, и все они – ее хозяева. Вампиры, водяные, гиганты, гномы, драконы, люди, оборотни…

Нарисованная Земля на студийном заднике становится компьютерной моделью планеты, а затем превращается просто в круг, белый круг на черном фоне. Внутри этого круга медленно проявляется схематичный рисунок – дерево с шестью ветвями с каждой стороны. Эмблема Большого Совета.

Ба-бам! Это музыка Рихарда Штрауса забивает последний гвоздь в крышку гроба. Внутри – ваши прежние знания об окружающем мире.

На минуточку, чтоб вы знали, – моя знакомая Лиза не относится ни к одной из двенадцати Великих Старых рас. Она сама по себе. Так что правильно говорят, что кино и реальная жизнь – это разные вещи. На самом деле Двенадцать Великих Старых рас – это еще не всё. Всё – гораздо сложнее.

Но это так, к слову.

15

Настя открыла глаза и поняла, что крыша у нее съехала окончательно и бесповоротно. Только что ей снился жуткий сон про то, как ее в туалете сцапала Лиза и поволокла к черному микроавтобусу. Самая жуть заключалась в абсолютной реалистичности происходившего, и Настя настолько перепугалась, что проснулась.

Проснулась и облегченно вздохнула. Хотя… Во сне у Насти заложило уши от стрельбы, которую устроил в коридоре Филипп Петрович, и вот пожалуйста – наяву тоже все слышно, как через подушку. Но в остальном все в порядке, все нормально – Филипп Петрович сидит рядом, никакой Лизы не видно, трое мужчин за дальним столиком все так же едят… Может быть, выглядят они слегка одеревеневшими, словно боятся пошевелиться, но, наверное, это просто кажется. Кавказца за стойкой нет, его, должно быть, разбудила та женщина, и он пошел по делам. Логично? Логично. Вот и славно. Дверь в коридор, который ведет мимо туалета во двор… Она приоткрыта. Ну и что, мало ли почему дверь может быть открыта, есть миллион вполне логичных объяснений, например…

Человеческая рука, лежащая на полу между дверью и косяком. И непохоже, чтобы это была рука кого-то, вздумавшего забавы ради полежать на полу в коридоре и просунувшего сюда руку, чтобы помахать посетителям кафе. Нет, эта рука выглядела совсем по-другому, она выглядела…

Именно так. Мертвой.

Настя вздрогнула, будто проснулась еще раз. Она огляделась и увидела все то же самое, но с некоторыми дополнительными деталями, и эти детали меняли смысл происходящего на противоположный. Со знака «плюс» на «минус».

Филипп Петрович и вправду сидел рядом с ней, но выглядел он… пугающе. Он был бледен, по щекам стекал пот, и он совсем не смотрел на Настю, он торопливо что-то наклеивал себе на шею, потом достал из сумки еще одну такую длинную белую наклейку и засунул ее куда-то в глубь своего пальто. Лицо его при этом исказилось, словно Филиппу Петровичу только что сообщили очень неприятное известие. Или же ему в этот миг было очень больно.

– Филипп Петрович, – осторожно спросила Настя, почти не слыша своего голоса, – с вами все в порядке?

– Не совсем, – сказал Филипп Петрович и тут же схватился за пистолет, направив ствол в сторону троицы за дальним столом. – Сидеть! Сидеть на месте, и чтобы руки были на столе…

Один из троих застыл в полусогнутом состоянии.

– Может, помочь надо?

– Не надо, – сказал Филипп Петрович. – Вы мне очень поможете, если не будете дергаться. Сидеть!

Не отводя пистолет от троих мужчин, Филипп Петрович обернулся к Насте:

– Все в порядке, сейчас я немного посижу, и мы пойдем… То есть поедем отсюда. Сейчас…

– Ага, – сказала Настя, и взгляд ее снова скользнул к мертвой руке, высунутой из коридора, а от руки Настин взгляд по цепочке темных пятен на полу проследовал к Филиппу Петровичу.

– Все будет хорошо, – сказал Филипп Петрович. – И не из таких переделок выбирались… Они думали, я им мальчик для битья… Они думали, устроят тут спектакль про короля Бориса и янычар…

Филипп Петрович все сильнее запинался, все длиннее становились паузы между словами, а Настя всё больше наклонялась вправо и вниз, пока не увидела что серия кровавых пятен, начинающаяся от двери, заканчивается темной лужей, в которой мокнут полы пальто Филиппа Петровича. Настя неожиданно для себя самой протянула руку и тронула Филиппа Петровича за запястье. Тот вздрогнул, но потом улыбнулся краем рта.

– Все будет хорошо…

Настя поняла, что сейчас у нее из глаз потекут слезы, но этим слезам было суждено остаться предчувствием, не более того, потому что в следующую секунду дверь из коридора распахнулась и в зал вошла Лиза.

Филипп Петрович посмотрел засыпающими глазами сначала на нее, потом на онемевшую Настю и сказал:

– Все будет хорошо.

Настя инстинктивно стала съеживаться и сползать под стол, но прежде она озвучила свой маленький женский каприз насчет Лизы:

– У-убейте ее, пожалуйста.

– Ладно, – сказал Филипп Петрович. – Я попробую еще раз.

Лиза между тем подошла к барной стойке, двигаясь так медленно и с таким явным трудом, как будто на ней был невидимый водолазный костюм.

– Девушка, вам помочь? – опять вскочил кто-то из троих за дальним столиком.

– Сиди, – сказал Филипп Петрович. – Она сейчас сама тебе так поможет… – Он говорил все тише, словно терял интерес к происходящему вокруг, сосредоточиваясь на происходящем внутри собственного тела; а с тем, вероятно, творилось что-то неладное. За дальним столиком воспользовались этим состоянием Филиппа Петровича и устроили нечто вроде краткого совещания; потом один из троих встал, одернул свитер и направился в сторону Лизы. Насте почему-то подумалось, что это не к добру.

– Пристрелите ее, – повторила Настя, глядя, как Лиза уцепилась за стойку бара и оглядывается по сторонам.

– Я ее сегодня уже пристрелил, – проговорил Филипп Петрович, с трудом поднимаясь со стула. – Я ее пристрелил, но она… она не заметила.

Он взял со стола свой пистолет и прицелился в Лизу, но поскольку делал он все теперь не так быстро и не так умело, то Лиза успела за это время переместиться на несколько метров, не переставая делать какие-то жесты в сторону мужчин за дальним столиком. Их делегат был уже совсем близко, и Настю удивило, что на его лице была написана искренняя обеспокоенность; он действительно переживал за рыжеволосую незнакомку.

– Извините… Девушка, вам плохо?

Филипп Петрович выстрелил, и декоративная бутылка на полке бара разлетелась вдребезги. Лиза не пошевелилась, а мужчина, который спешил ей на помощь, отпрыгнул назад и завопил, не испуганно, а скорее озадаченно:

– Мужик, ты чего?!

– Ничего, – сказал Филипп Петрович и снова выстрелил. Насте показалось, что он попал Лизе в плечо – во всяком случае, та слегка дернулась, как от удара, но в лице не изменилась и уж тем более не упала. Больше пистолет не издал ни звука, хотя Филипп Петрович еще некоторое время по инерции жал на спуск.

За дальним столиком к этому времени явно выработали план действий по усмирению чокнутого стрелка, и, как только стало ясно, что патроны у Филиппа Петровича кончились, двое мужчин кинулись к нему, а один поспешил на помощь Лизе. Филипп Петрович исподлобья смотрел на приближающихся к нему мужчин и рылся в кармане пальто, вероятно, в поисках новой обоймы. Потом он вынул из кармана пустую ладонь и показал ее Насте. И пожал плечами.

Тут один мужчина схватил его за грудки, а второй стал выдирать у Филиппа Петровича пистолет; Филипп Петрович отнесся к этому стоически, то есть стоял и никак не реагировал, и неизвестно, сколько бы эти двое с ним провозились, но тут Настя вылезла из-под стола, схватила табурет от барной стойки и что есть сил двинула по спине тому, который тряс Филиппа Петровича за грудки. Мужчина вскрикнул от неожиданности, разжал руки и повалился грудью на стол. Из этого положения он обернулся и удивленно уставился на Настю.

– Куда ты лезешь?! – сердито выкрикнула та. – Ты знаешь, куда ты лезешь?! Ведь не знаешь, а…

Тут Настя поняла, что изумленный взгляд мужчины направлен уже не на нее, а в другом направлении. Настя обернулась и увидела, что у стойки бара Лиза и мужчина, который так искренне хотел ей помочь, вцепились друг в друга, словно каждый хотел втиснуться в тело другого.

– Ничего себе, – пробормотал оглушенный Настей мужчина. Двое у стойки слегка покачивались из стороны в сторону, и если это было борьбой, то Лиза явно побеждала, заставляя мужчину прогибаться в позвоночнике.

– Валера времени даром не теряет, – сказал третий мужчина, которого парочка у стойки теперь интересовала больше, чем пистолет Филиппа Петровича. Настя сначала не поняла, о чем это он, но потом сообразила – приятелям Валеры казалось, что их друг и девушка у стойки бара сплелись в порыве страсти, что это долгий поцелуй не позволяет двоим оторваться друг от друга. Такая глупость могла прийти в голову только мужчинам. Настя достаточно знала Лизу, чтобы понять – никакой это не поцелуй, и вообще, что бы это ни было, ничем хорошим для Валеры это не кончится.

Пользуясь тем, что внимание мужчин переключилось на пару у стойки бара, Филипп Петрович окончательно высвободился, нетвердой походкой вышел из-за стола, взял еще один табурет и швырнул в Лизу.

– Эй! – возмущенно крикнул тот приятель Валеры, что все еще полулежал на столе. – Кончай буянить, урод! Не ме…

Тут он замолчал, потому что табурет угодил Лизе точно в голову, но она совершенно не отреагировала на послание Филиппа Петровича, она продолжала свое дело, и Валера прогибался все больше и больше, а потом Лиза резко отпустила его, и он рухнул на пол. Несколько секунд тело Валеры билось в конвульсиях, а потом перестало.

– Ни хера себе, – сказал кто-то из мужчин. – Ты, гадина, что сделала?

Лиза обернулась. Ей явно стало лучше. Она довольно улыбнулась, вытерла рот и подмигнула Насте. От этого подмигивания Насте захотелось снова залезть под стол, но тут Филипп Петрович схватил ее за руку и потащил к двери в коридор. Лиза в ответ кивнула, как бы говоря: «Ну-ну, попробуй». Не сводя глаз с Насти, она немного расстегнула «молнию» на куртке и запустила внутрь руку. Потом она вытащила руку, и там был предмет, похожий на мобильник, но, как уже знала Настя, мобильником не являвшийся.

– Мама, – жалобно сказала Настя.

– У нас нет на это времени, – ответил ей Филипп Петрович и подтолкнул Настю к двери. Между тем двое друзей Валеры все громче задавали безответные вопросы насчет того, что сотворила Лиза с их другом, а Лиза не отвечала, и Валера тоже молчал, и, видимо, до этих двоих стало доходить, что случилось нечто ужасное и непоправимое, потому что голоса их стали звучать совсем уже истерично.