Сэм нанял экипаж, который и отвез их с вокзала в больницу Колорадо-Спрингс. На золото, добытое в Уиллоу-Крик, был построен город Колорадо-Спрингс. Именно там большинство миллионеров из Уиллоу-Крик построили свои красивые первые особняки. Улицы замостили, поставили электрические фонари, построили хорошие школы, театры и рестораны, которые могли бы поспорить с любыми подобными заведениями в мире. Сэм полагал, что если больница Колорадо-Спрингс была хороша для детей миллионеров, она подходила и для Дейзи.
      Но при первом же посещении больницы он ее возненавидел: его смутили сильные запахи и дух безликой суеты. Особенно же он невзлюбил детскую палату. Ряды маленьких тел, лежащих на безупречно белых простынях, казавшихся жесткими и отлично заправленными, вызывали сочувствие к детям и сомнение в том, что им удобно и уютно.
      Войдя в крохотную приемную, он вспомнил операционную, которую ему показали, и палату, полную бледных и молчаливых детей. Он думал об этом дне последние три года, но теперь ему захотелось схватить Дейзи в охапку и унести ее от того, что ей предстояло.
      Рядом с ним появилась Энджи.
      – Это то, что нужно, Сэм, – сказала она мягко, будто прочла его мысли. – И когда Дейзи поправится, она сможет ходить, бегать и играть, как другие дети.
      – Я отдал бы двадцать лет жизни за то, чтобы избавить ее от боли, – сказал Сэм тихо. – Черт возьми!
      – Знаю. – Ее пальцы сжали его руку. К ним приближалась медицинская сестра. – То, что ты расхаживаешь туда-сюда, пугает Люси. Если ты притворишься бодрым, будет лучше.
      Он никак не мог выглядеть бодрячком в таких обстоятельствах: работы у него не было, дом его сгорел дотла, дочери предстояла сложная и мучительная операция, а жена через несколько дней собиралась уехать от него.
      Каждый раз, когда он смотрел на Энджи, сердце его пронзала острая боль. Она за это время стала неотъемлемой частью его самого, и он не представлял, как сможет жить без нее.
      Но в то же время он не мог представить и того, как она будет жить с ним. И это тоже была проблема. Та же, что и десять лет назад. Если бы ее отец был жив, старик Бертоли заметил бы, что Сэм теперь был не в лучшем положении, чем тогда, – он не добился успеха. Ему было нечего предложить жене, кроме тяжелой, суровой жизни, а какая женщина пожелала бы такой жизни для себя? Во всяком случае, не та, которую ждал Питер Де Грут и на которой жаждал жениться.
      Она спросила, не желает ли он знать, что она сказала Де Груту, когда тот вызвал ее к телефону. Сэм ответил «нет» и ушел. Теперь болезненная потребность терзать себя вынуждала его пожалеть, что он не захотел ее слушать.
      – Вы можете войти туда, – сказала им сестра.
      Дейзи казалась крохотной и напуганной. Длинная белая кровать будто поглотила ее. Каждый раз, когда кто-нибудь из детей, лежавших в этой большой и неестественно тихой комнате, начинал стонать, она оглядывала ее огромными глазами и кровь отливала от ее щек.
      Даже неугомонная Люси говорила здесь шепотом.
      – Как ты себя чувствуешь? – спросила она Дейзи, разглядывая ее больничную одежду.
      – Пока еще ничего не случилось, – ответила ей Дейзи тоже шепотом.
      Следующие несколько часов они просидели возле постели Дейзи, разговаривая приглушенными голосами, глядя, как Дейзи ест свой жалкий жидкий ужин, и стараясь вести легкую и непринужденную беседу. Когда появилась сестра, чтобы погасить свет в детской палате, они почти с облегчением ушли оттуда.
      – Это самое унылое место, какое только мне доводилось видеть в жизни.
      Запах свежего навоза на стоянке конных экипажей был Сэму гораздо милее и приятнее, чем ароматы больницы. Сэм помог Энджи и Люси сесть в кеб и поместился напротив, чувствуя облегчение, что освободился от необходимости быть через силу бодрым и жизнерадостным. Люси примостилась на краю сиденья. Руки ее, лежавшие на коленях, были крепко сжаты.
      – Я боюсь за Дейзи, – сказала она тихо, в глазах стояли слезы.
      Сэм смотрел на Энджи, которая тотчас же обняла девочку за плечи и крепче прижала к себе. Не только ему одному будет не хватать этой женщины. Мысль о горе девочек была почти такой же нестерпимой, как и его страх перед грозящей потерей.
      – Постараемся отвлечься от печальных мыслей за ужином в отеле, – сказала Энджи. – А потом уснем в постели, мягкой как облако. Матрасы в отеле набиты гусиным пухом.
      – А чем набиты наши матрасы? – поинтересовалась Люси.
      – Не знаю, чем именно, но чем-то жестким и хрустящим. Но сегодня ты будешь спать как ангел.
      Подняв голову, она встретила взгляд Сэма, и он подумал, что предстоящая ночь будет для нее такой же долгой и бессонной, как и для него. Всем сердцем он желал, чтобы они держали друг друга в объятиях и черпали в этом утешение.
      Но он дал зарок больше не прикасаться к ней. Гордость не давала ему поступать так, как подсказывали чувства. Он не хотел, чтобы она спала в его постели, потому что она понимала его беспокойство и тоску и жалела его. Хуже того, он подозревал, что душой она уже в Чикаго. И в груди у него начинала бушевать буря, когда он вспоминал, что она предназначена в жены другому мужчине.
      Повернувшись лицом к окну, он кусал свой ноготь. Он не забудет своей клятвы, что бы ни случилось, как бы страстно он ее ни желал.
      Краем уха слушая смех Люси и Энджи и плеск воды в ванной отеля, Сэм напомнил себе, что у него есть выпивка в их гостиной. Когда они появились в халатах, с волосами, замотанными белыми полотенцами, он ощутил аромат роз и понял, что этот аромат всегда будет напоминать ему об Энджи.
      – Папа! – Люси остановилась на пути в спальню, которую они делили с Энджи. – Ты на кого-то сердишься?
      Он схватил ее под мышки и подбросил в воздух, потом прижал к груди.
      – Просто устал. Давай я вытру твои волосы и расчешу их, уложу тебя в постель и подоткну одеяло.
      Когда Сэм вернулся в гостиную, Энджи сидела у открытого окна, позволяя прохладному ночному воздуху сушить свои длинные волосы. Если бы Сэм был художником, он написал бы ее такой, какой видел сейчас: глаза закрыты, голова чуть склонена, пальцы перебирают длинные пряди влажных волос. Ворот халата позволял видеть ложбинку между грудями, йот этого зрелища у него образовался комок в горле и стало трудно глотать. Ее домашний вид, то, что она бьша в халате, что он мог видеть ее с распущенными волосами и босыми ногами, причиняло ему невыносимую боль.
      – В воздухе чувствуется осень, – сказала Энджи, открывая глаза. – Деревья начинают желтеть.
      Она прилетела к нему весной, как яркий лист, которому предстояло оторваться и улететь осенью.
      – Хочешь выпить? Это поможет тебе уснуть.
      Если бы он посмотрел на нее еще с минуту, он поставил бы их обоих в неловкое положение, потому что попытался бы поцеловать ее.
      – Спасибо. – Она улыбнулась и тряхнула волосами, отбрасывая их со лба. – Забавно. Я не имела обыкновения пить пиво, а теперь предпочитаю его всему и хочу, чтобы оно всегда было в доме. – Она покачала головой: – Нет, я ничего особенного не имею в виду. Готова пить, что там есть в меню.
      – Думаю, мне нужно рассказать тебе о моих планах. – Он плеснул виски ей в стакан. – Когда я договаривался об операции Дейзи, я связался здесь, в Спрингс, с агентом и попросил его найти дом, который я мог бы снять на время выздоровления Дейзи. Доктор говорит, что ей придется менять гипс дважды в неделю. Когда доктор скажет, что у Дейзи все в порядке, я куплю маленький домик в Денвере. Я уже поговорил с Кеном, и первой моей работой будет строительство особняка Джонсонов. Дни моего золотоискательства прошли. Каким бы ни было мое будущее, оно будет связано с плотницким делом.
      Энджи опустила глаза на сложенные руки.
      – И теперь ты хочешь узнать мои планы?
      – Если ты захочешь мне рассказать о них.
      Он старался делать вид, что его это не трогает. Он пытался притвориться, что в голове у него не тикают часы, отсчитывая оставшиеся им минуты.
      – Мне хотелось бы задержаться на пару дней, чтобы быть уверенной, что операция Дейзи прошла успешно и она чувствует себя хорошо.
      – Дейзи была бы этому рада. – Этот разговор разрывал ему сердце.
      – Я ведь могу уехать и отсюда.
      Поерзав на стуле, она снова повернулась кокну и загляделась на ночное небо.
      – Все, что мне требуется для поездки, у меня с собой. – Она перевела дух после паузы. – Я хотела бы не терять связи с девочками, Сэм. Если не возражаешь, я буду иногда им писать.
      Он заколебался, осознав, в какое мучение для него превратятся ее письма, подписанные миссис Питер Де Трут. И на острие ножа, который каждый раз будет вонзаться ему в сердце, будут написаны слова ее отца: «Ты никогда ничего не добьешься, ты никогда ни на что не будешь способен»..
      – Я не стану возражать, – солгал он.
      – Ладно, – сказала Энджи после затянувшегося молчания. Она встала, поставила пустой стакан, потом посмотрела на него с выражением, которое он не мог понять. Когда наконец Энджи пожелала ему доброй ночи и повернулась, чтобы уйти, он был готов поклясться, что на глазах ее блестели слезы.
      Он вцепился в подлокотники стула, усилием воли заставил себя усидеть на месте и сидел так, пока не услышал, как закрылась за ней дверь спальни. Тогда он уронил голову на руки.
      Он хотел, чтобы она сказала, что любит его, что никакого развода не будет и она его не оставит. Он жаждал, чтобы она предпочла жить в скромном коттедже с ним, чем во дворце с этим сукиным сыном Де Грутом. Только этого он и хотел. Всего лишь такой малости, но это было невозможно.
 
      – Я сделаю так, что ее стянутые связки и сухожилия в заднем и среднем положении расслабятся и высвободятся. Мы восстановим их правильное положение и длину. Кое-какие боковые связки также можно будет высвободить и дать им расслабиться. Я сделаю два надреза.
      – А что будет после операции? – спросил Герб Гаунер.
      – Программа выздоровления – длительная, – сказал доктор, обращаясь к четверым людям, с волнением слушавшим его объяснения. – Мы будем менять гипс на ноге Дейзи дважды в неделю в течение шести недель. Следующие шесть недель она будет носить распорку. Если все пойдет хорошо, то в течение года ей придется надевать эту распорку на ночь. А потом, – он улыбнулся, – нога станет как новенькая.
      – А если она не станет как новенькая? – спросил Сэм.
      – Тогда сделаем еще одну попытку. Возможно, придется поработать над костью. Сейчас я не думаю, что это потребуется. Но все возможно. – Он обращался главным образом к Сэму и Энджи. – Такой дефект, как у нее, лечится, и я делал такие операции десятки раз. Ваша дочь выйдет отсюда со стопоходящей и подвижной ногой.
      – Что значит «стопоходящей»? – спросила Энджи. От волнения она могла говорить только шепотом.
      – Это значит, что Дейзи сможет наступать на всю стопу, а не на пятку и внутреннюю поверхность стопы.
      Доктор бросил взгляд на свои карманные часы.
      – Есть еще вопросы?
      – Как долго будет продолжаться операция? – спросила Винни.
      – От двух с половиной до трех часов.
      – Еще один вопрос. – Энджи сделала попытку говорить громче, но не смогла. – Насколько больно ей будет? Потом, после операции?
      – Я распорядился, чтобы ей давали болеутоляющее – морфин. Она будет спать несколько дней, а когда проснется, то все еще будет находиться под действием лекарства и останется вялой и сонной.
      – Сколько времени вы будете держать ее в больнице?
      – Мне бы хотелось подержать ее по крайней мере дней десять. Если возникнут осложнения, мы сразу это заметим. – Он снова бросил выразительный взгляд на часы. – А теперь извините меня.
      По пути в палату Энджи крепко держала Сэма за руку.
      – Все будет хорошо.
      Остановившись в дверях, она окинула взглядом ряды кроватей и увидела две золотистые головки, склонившиеся друг к другу, и сердце ее сжалось. Доктор решил, что Люси и Дейзи – ее дочери. Она вспомнила, что Сэм сказал о том, что значит быть родителями, а это означало, что и он считал Люси и Дейзи ее дочерьми, а не только своими.
      Прежде чем Дейзи увезли на каталке в операционную, Га-унеры пожелали ей удачи и обещали подарок, когда ее выпишут из больницы. Сэм прижал ее к себе, взъерошил ее волосы и ворчливо сказал, что любит ее. Наступил черед Энджи.
      – Мы все будем здесь, когда ты придешь в себя, дорогая.
      – Они больше не будут звать меня мисс Попрыгушка, мисс Неуклюжка?
      – Нет, дорогая, никогда больше не будут.
      Смахнув слезы, она отвела волосы Дейзи назад с ее маленького личика.
      – Я смогу когда-нибудь танцевать? Как вы с папой, когда ходили на торжественное открытие отеля?
      Энджи смотрела прямо в эти огромные серые глаза.
      – О да. Ты будешь танцевать, танцевать и танцевать.
      – Я люблю тебя, Энджи.
      – Я тоже тебя люблю!
      Она прижала Дейзи к сердцу, а Сэм нежно похлопал ее по плечу, потом Энджи сделала шаг назад и смотрела, как санитарки увозят Дейзи. Когда девочка скрылась из виду, она, ничего не видя, повернулась, оказалась в объятиях Сэма и тут дала волю слезам.
      – Она выглядит такой крошечной!
      – Я боюсь! – сказала Люси.
 
      Эти три часа показались Энджи самыми долгими в ее жизни. Она знала, что и Сэм чувствует то же самое. Возможно, то же самое испытывали и Гаунеры. Сэм и Герб Гаунер курили сигары и расхаживали по комнате, время от времени настороженно обмениваясь словами. Винни и Энджи играли в карты с Люси или читали вслух какие-нибудь заметки из газеты, оставленной кем-то из посетителей. В какой-то момент Винни и Энджи обнаружили, что одни стоят возле двери зала ожиданий.
      – Вопрос об опекунстве решен, – сказала Винни, – и мы благодарны мистеру Холланду за то, что он разрешил нам сегодня присутствовать.
      – Но? – устало спросила Энджи.
      – Никаких «но». Мы надеемся, что сегодняшний день – это веха в наших отношениях. Отныне они начнут улучшаться. – Она выпрямилась и выпалила скороговоркой: – Мы хотели бы, чтобы Люси пожила с нами недельку или две. Послушайте меня. Вы и мистер Холланд будете много времени проводить в больнице, но, мне кажется, это неподходящее место для маленькой здоровой девочки. Она поживете нами, мы будем ее развлекать и время от времени приводить в больницу навестить Дейзи. Это даст юзможность вам и мистеру Холланду целиком сосредоточить свое внимание на Дейзи.
      Энджи слишком устала и была подавлена мыслями о том, что сейчас происходит в операционной, чтобы снова объяснять, что скоро уедет. Вместо этого она только кивнула.
      – Я не знаю, согласится ли Сэм на столь долгий визит. Но у него много дел, целый длинный список, и, возможно, ему будет легче сознавать, что можно не беспокоиться о Люси. Я поговорю с ним.
      Винни сжала ее руки в порыве благодарности. Смиренная Винни была чем-то таким, что Энджи не могла вынести. Она похлопала ее по руке и сделала шаг назад.
      – Мне показалось, что сестра говорила, что внизу мы могли бы выпить кофе. Пойдемте?
      За последний бесконечно долгий час Энджи почувствовала себя постаревшей лет на десять.
      – Она как мертвая, – со страхом прошептала Люси.
      – Нет, солнышко, она просто спит.
      Сэм не мог отвести взгляда от гипса. Он казался ему непомерно огромным, но нога выглядела прямой. И снова он произнес молчаливую благодарственную молитву. Его дочь вырастет высокой и будет ходить грациозно. Он опустил руку на плечо Люси:
      – Ты уверена, что хочешь провести пару недель с бабушкой и дедушкой? Ты не обязана это делать.
      – Дедушка обещал повезти меня на скачки, а бабушка сказала, что научит играть в крокет. – Люси несколько приободрилась и просияла. – И я смогу есть сколько угодно мороженого.
      Сэм медленно кивнул. Он не любил Гаунеров и знал, что не полюбит, но сегодня ощущал близость Лоры, как никогда прежде. И как бы это ни звучало странно, чувствовал, что Лора счастлива, как не бывала прежде. Гаунеры, черт бы их побрал, входили в его жизнь, и, возможно, так и должно было быть.
      «Я сдержал обещание, – мысленно произнес он, обращаясь к Лоре. – Доктор считает, что новая операция не потребуется. Когда с ноги снимут распорки, никто и не догадается, что она была когда-то с дефектом. Мне бы хотелось, чтобы ты была здесь, моя нежная Лора. Это был бы счастливейший день твоей жизни».
      Если бы он обладал фантазией, то в этот момент почувствовал бы теплое дуновение легкого ветерка на щеке, которое мягко подтолкнуло его к Энджи.
      Вместо этого он смотрел на женщину, сидевшую возле кровати и державшую Дейзи за руку, в то время как слезы струились по ее лицу. Он не мог бы сказать, кто из них красивее. Его дочь, похожая во сне на ангела, с золотыми волосами, рассыпавшимися по подушке и образовавшими нечто вроде сияния, или жена, лицо которой было мокрым от слез и светилось радостью и любовью.
      Когда медицинская сестра с суровым лицом появилась в палате и велела им уйти, он обнял Энджи за плечи и повел из комнаты на улицу, где ожидали Гаунеры. Он и Герб Гаунер смотрели с минуту друг на друга не отрываясь, потом Сэм поцеловал Люси в темя и выпустил из объятий.
      Гаунер поправил шляпу, нахмурился и протянул Сэму руку со словами:
      – Предадим прошлое забвению.
      – Не будем слишком торопиться, – ответил Сэм, неохотно пожимая протянутую руку. – Пусть все идет своим чередом.
      Он хмуро следил за Винни, уже увлекавшей Люси к их двухместному экипажу. И конечно, на дверце был намалеван герб. А как же иначе? Скорчив гримасу, он повернулся к Энджи.
      И внезапно его осенило: ведь сегодня они с Энджи останутся в номере отеля вдвоем. Сегодня и всю следующую неделю.
      Она смотрела, как экипаж легко вписался в ряды других экипажей на улице.
      – Сэм! Я больше не могу этого выносить. Если я должна уехать, то пусть это будет завтра. – Ее лицо исказило страдание. – Знаю, что это трусость, но я не перенесу, если мне придется сказать Дейзи и Люси «прощайте». – Подняв к лицу перчатку, она смахнула со щеки слезу. – Мне невыносимо даже подумать об этом.
      Тотчас же его мысли переключились с их уединения в комнате отеля на сцену прощания Энджи с его дочерьми, и он вздрогнул. Люси и Дсйзи не сразу приняли Энджи. Они сначала невзлюбили ее и хотели, чтобы она уехала. Но теперь они ее любят. Они бы не поняли, что Энджи хочет жить с другим мужчиной. Сэм был неудачником, и единственное, что он мог ей предложить, был он сам. Десять лет назад его самого было для i гее недостаточно. Почему же теперь ей должно было этого хватить?
      – Я попрощаюсь с ними за тебя, – сказал он внезапно охрипшим голосом. – Я куплю тебе билет и вышлю остальные деньги телеграфом.
      – Благодарю тебя, – сказала она, все еще прижимая перчатку к глазам.
      Взяв ее за руку, он повел ее к стоянке кебов и усадил в один из двухколесных экипажей. Он не сел в нею сам, и она удивленно подняла бровь.
      – Пойду в ближайший салун и напьюсь до чертиков. Утром приеду за тобой и отвезу тебя на вокзал.
      – Неужели ты хочешь этого? – прошептала Энджи.
      Провести ночь в шумном дымном салуне? Нет, он хогел вовсе не этого. Он желал, чтобы ее руки сомкнулись вокруг его шеи. Он хотел целовать ее до тех пор, пока они оба не обезумеют, пока он не почувствует, что взорвется или умрет, если не будет любить ее всем своим телом так же сильно, как сердцем. Он жаждал, чтобы она спала в его объятиях, и желал, проснувшись на рассвете, ощутить аромат ее кожи и волос.
      – Кажется, поезд уходит в полдень. Я приеду и заберу тебя из отеля около половины одиннадцатого.
      Закрыв дверь кеба, он кивнул кебмену и смотрел, как удаляется все, чем он дорожил.
      Энджи провела ночь, свернувшись клубочком в уголке софы в гостиной. Она плакала и смотрела на дверь. Если она очень сильно этого пожелает, Сэм придет. Он ворвется в дверь, скажет, что любит ее и что она нужна ему, Люси и Дейзи.
      В два часа ночи она осознала, что он не придет, и переместилась на стул у окна! Она представляла всю свою дальнейшую жизнь в виде бесконечной дороги, по которой ехать ей вовсе не хотелось. И не было на свете места, куда бы она желала уехать.
      Чикаго больше не был ее домом. Но это было единственное место, где у нее были друзья. А Питер был джентльменом. Он не станет осложнять ее жизнь. Возможно, они все еще могут остаться друзьями. Она опустила голову и закрыла лицо руками.
      Она любила Сэма так сильно, что от этой любви ей было больно. Десять лет назад ее любовь была романтической и наивной. Теперь она любила со всей силой зрелости. Она видела Сэма гневным и потерявшим уверенность, павшим духом, усталым и раздраженным. Она готовила и упаковывала для него обед, который он брал с собой, стирала его нижнее белье и убирала в его доме. И все еще любила его.
      Она пыталась танцевать с ним, держащим ее в объятиях, когда они оба спотыкались во время открытия нового отеля, потому что Сэм не умел танцевать, и, обессилев от смеха, лежала на его плече. Она видела, как он вбежал в горящий дом, и видела слезы на его глазах, когда он говорил с врачом своей дочери. Она любила его и тогда.
      Она гладила его обнаженное тело и знала, какова на ощупь его крепкая и гладкая кожа. Она глядела ему в глаза, когда он открыл ей великое таинство отношений между женщиной и мужчиной. Она слышала биение его сердца возле своего собственного и плакала от счастья. И тогда она любила его.
      Энджи обхватила себя руками за талию и перегнулась пополам. Ей казалось, что она умирает.
 
      – Я заехал в больницу, – сказал ей Сэм в кебе. – Мне сказали, что у Дейзи была тяжелая ночь, но, когда я был там, она спала.
      – Я тоже была в больнице, – ответила Энджи. – Должно быть, мы просто разминулись.
      Под глазами ее после бессонной ночи появились темные полукружия, а скулы казались туго обтянутыми кожей. Прядь темных волос выбилась из локона на шее и волной упала на плечо. Бог знает, что она подумала о том, как выглядит он.
      В девять часов утра хозяин салуна разбудил Сэма после недолгого часового сна, который сморил его внезапно. Он проспал этот час, упав на стол для покера, крытый сукном. Завтрак не слишком помог ему. На сердце у него скребло, голова болела так сильно, что боль стучала в виски и в лоб, а глаза налились кровью. Он разыскал парикмахерскую и заплатил за бритье и стрижку, но это лишь слегка скрасило его вид. Его куртка и штаны были мятыми, пахли дымом и виски. Он был сам не свой.
      – Славный денек, – сказала Энджи, нарушая неловкое молчание. Она говорила с ним, отвернувшись и глядя в окно. – Не слишком жарко и не особенно холодно. – Неужели это все, о чем они могли поговорить? О погоде?
      – Почему ты все время одергиваешь юбку?
      Она бросила на него быстрый взгляд, потом опустила глаза на свои колени.
      – Она слишком коротка, и видны чулки.
      Это было правдой. Он мог видеть носки ее маленьких ботинок и с полдюйма светлых чулок. Это зрелище привело его в ярость. Энджи приехала сюда с таким количеством багажа, в том числе и одежды, что можно было бы открыть небольшую лавку. После шести месяцев жизни с Сэмом Холландом она уезжала в плохо подогнанной чужой одежде и всего лишь с маленьким чемоданчиком. Его горло сжала судорога отвращения к себе. Если он еще нуждался в доказательствах, что без него ей будет намного лучше, то достаточно посмотреть на эти чулки, на дюйм видные из-под юбки.
      Поездка на вокзал казалась бесконечной. Он провел рукой по подбородку.
      – Прошу меня простить за опоздание.
      Энджи поправляла перчатки и смотрела куда угодно, только не на него.
      – Мне следует что-то сказать об этих нескольких месяцах, что я прожила с тобой и твоими дочерьми. – Она вдруг зарделась, потом махнула рукой. – Не важно. Забудь. Не об этом речь.
      Он подумал, что и он должен что-нибудь сказать, но все казалось неуместным.
      Она набрала в грудь воздуха и посмотрела ему в глаза:
      – Я не сержусь на тебя, давно уже не сержусь. То, что случилось десять лет назад, в такой же степени моя вина, как твоя. Моя вина даже больше.
      – Это не так, Энджи. Я кругом виноват. Мне не следовало выпускать тебя из комнаты. И если бы я умел настоять на своем… – Он покачал головой. – Черт возьми, сейчас это уже не имеет значения.
      – Я понимаю, почему в твоей жизни появилась Лора, понимаю, почему ты сделал то, что сделал. И я рада, Сэм, что у тебя есть эти девочки. Они чудесные.