— Возвращайтесь в свои фургоны, леди. Мы попытаемся пройти еще четыре мили до привала на ночь.
— Пропустите меня! — крикнула Перрин.
Его брови чуть приподнялись. Он отступил. Она вскинула голову и, яростно подхватив юбки, пронеслась мимо.
Коуди прикрыл своим цветастым платком нос и рот — носившийся в воздухе песок затмевал солнце. Когда он повернулся к Августе, его голос звучал приглушенно:
— Вы уладили свои дела?
«Ты — из семьи Бойдов, — напомнила себе Августа. — Бонды не обсуждают своих личных дел с любопытствующими». Она гордо вскинула голову:
— Найдите Кору, будьте добры, и скажите, чтобы она возвращалась в фургон.
Глаза Коуди превратились в узкие щелки.
— Если вам нужна ваша служанка, мисс Бойд, ищите ее сами.
Он зашагал мимо костра, и через минуту его высокую фигуру поглотила пыльная буря.
Кора. Как только Августа произнесла имя этой негодяйки, ей открылся весь ужас ее положения.
Что теперь делать? Зайдя за фургон, она низко наклонилась, и ее тут же вырвало.
— Какой прекрасный день! Наконец-то! — откинув назад голову и чуть не потеряв мужскую шляпу, которую она попросила на время у Гека Келзи, Мем Грант широко улыбалась двум ястребам, описывающим круги у нее над головой. Солнце и небо, сиявшее, как перевернутая фарфоровая миска, приободрили ее, и она чувствовала себя гораздо лучше, чем в последние две недели. Слава Богу, головная боль прошла. Впрочем, никакая головная боль не испортила бы удовольствия от сегодняшнего утра.
Уэбб Коут повернул голову и улыбнулся:
— Не радуйтесь раньше времени. До ужина пойдет дождь.
— Мне наплевать, зато сейчас великолепно. Посмотрите! Все становится зеленым, и… — Она рассмеялась. Зелень, о которой она говорила, была всего лишь пучками жесткой бухлоэ[3], которые боролись за существование на бесплодных склонах песчаных холмов. Кое-где пробивались дикие цветы, сиявшие желтыми или синими лепестками, и нетрудно было догадаться, почему переселенцы прозвали эту местность Великой американской пустыней.
Она бросила взгляд на Уэбба; казалось, он и конь были одним целым. Поля шляпы затеняли глаза Уэбба, но солнце освещало его губы и выступающий вперед подбородок. Увидев, как прямо он держится в седле, Мем невольно приосанилась.
Уэбб, заметив ее движение, приподнял бровь.
— Вероятно, я несколько преувеличила свой опыт верховой езды, — созналась она.
— Да, несколько, — согласился он, взглянув на ее руки в перчатках.
Она схватилась за луку седла, которое держалось на честном слове.
— И каков же ваш опыт верховой езды?
Она сжала губы, притворившись, что вспоминает.
— Ну, считая сегодняшний день, я ездила верхом на лошади четыре раза. — Она широко улыбнулась, когда Уэбб, закатив глаза, издал глубокий горловой звук. — Но если бы я призналась в этом сразу, вы не позволили бы мне сесть в седло.
— Верно. — Он подвинул карабин, лежавший у него на коленях, и глянул через плечо, словно раздумывая, не отправить ли ее назад, к фургонам.
— Это моя первая прогулка верхом, но все гораздо проще, чем я ожидала, и вовсе не так страшно, — поспешно проговорила Мем, надеясь, что он изменит свои намерения. — Я даже рада, что ни у кого не оказалось дамского седла.
Бути уже наверняка заметила, что она едет как мужчина, и Мем придется несколько дней выслушивать ее упреки. Ладно, она разберется с Бути позднее. После того что ей пришлось вынести, чтобы устроить эту прогулку, ее не испугаешь неприятностями, которые ждали впереди.
Во-первых, Мем пришлось пообещать весь день без передышки править мулами в обмен на то, что Бути будет управлять ими без отдыха сегодня утром. Потом ей пришлось уговаривать Майлза Досона одолжить ей свою лошадь. И наконец, гораздо более серьезное препятствие, которое ей пришлось преодолеть, — добиться у Уэбба разрешения ехать с ним перед фургонами, всего несколько часов.
— У меня такое чувство, будто меня… как это? — спросил он, все еще хмурясь.
— Мистифицировали, — закончила она со смехом. — А я так рада! Это так чудесно, мистер Коут! Благодарю вас от всего сердца за то, что вы предоставили мне такую возможность!
Земля, которая выглядела такой унылой и плоской, когда смотришь с сиденья подпрыгивающего на камнях фургона, расстилалась до самого горизонта точно огромное волнистое одеяло, сотканное из зеленых, золотых и коричневых нитей. Когда ее лошадь взобралась на холм, Мем вздохнула, подумав о том, что навсегда запомнит эти бескрайние просторы. Огромное безжизненное пространство вдохновляло ее, внушало благоговейный трепет, она почувствовала себя крохотной песчинкой, затерявшейся в пустыне. Эти необозримые просторы, величавые и пугающие одновременно, настраивали на торжественный лад.
— Неужели я никогда бы такого не увидела! — воскликнула она. — Теперь я понимаю, почему вам так нравится ехать впереди. Тут нет пыли и ничто не мешает любоваться всем этим. Кажется, что ты единственный человек на всей земле.
— Не считая людей из каравана, который идет впереди нас, — сухо заметил Уэбб.
Мем не замечала белые точки, ползущие по прерии далеко впереди, пока он не сказал о них.
— Глаза опытного скаута, — пробормотала Мем. Она задумалась — что же она еще не увидела?
Задолго до этого утра она отметила: Уэбб Коут не только самый красивый и интересный из мужчин, которых она встречала, но и все чувства его были острее, чем у большинства людей. Уэбб мог почувствовать приближение дождя, когда на небе не было ни облачка. Он мог определить расстояние между местом, где находился сам, и койотом лишь по звуку его лая. Мем видела, как он, положив ладонь на старое кострище и рассматривая головешки, определил, когда здесь пылал огонь.
Все в нем привлекало ее — начиная от чувственного изгиба губ и кончая иссиня-черными волосами и походкой, легкой и грациозной. Его голос и необычный акцент ублажали ухо точно симфония. И она могла бесконечно долго слушать его рассказы о деревне индейцев сиу, где он провел детство.
К ее большому удовольствию, у них с Уэббом вошло в привычку встречаться по ночам у костра Копченого Джо, когда весь лагерь уже погружался в сон. Он, как и Мем, казалось, не нуждался в долгом сне, и, похоже, ему не меньше, чем ей, нравились эти ночные бдения.
Иногда Уэбб рассказывал о своем детстве, об индейцах тетон; иногда Мем рассказывала, как росла в Чейзити. Но ее рассказы казались на редкость скучными по сравнению с тем, что рассказывал Уэбб. Чаще всего на их ночных встречах она излагала свою точку зрения на события прошедшего дня и делилась мыслями относительно всего, что происходит под солнцем.
— Мне все здесь так нравится, — сказала Мем с улыбкой; она, прищурившись, глядела на выпуклую линию горизонта, где земля встречается с небом. Воздух был необычайно прозрачным и чистым, и ей казалось, что она видит на тысячу миль вокруг.
Путешествие складывалось именно так, как Мем и рассчитывала, — это было необыкновенное приключение, еще более захватывающее, чем она могла себе представить. И Мем пользовалась каждым удобным случаем приобрести новый опыт. Подольстившись к Геку Келзи, попробовала с его позволения подковать лошадь; Майлз Досон показал ей, как бросать лассо, а Копченый Джо научил, как делать шнурки для одежды из шкуры антилопы. Она с восторгом записывала каждое новое впечатление в свой дорожный дневник. Мем не хотела забывать ни мгновения этого замечательного путешествия.
Время от времени ей приходило в голову, что она, возможно, была единственной невестой, предпочитавшей путешествие прибытию на место назначения. Она со страхом думала о том дне, когда они наконец пригонят свои фургоны в Кламат-Фоллс, штат Орегон, который, слава Богу, был еще так далеко.
— Небо, воздух, река… — Мем глубоко вздохнула, ей хотелось, чтобы это путешествие никогда не кончалось. — Вам не жаль, что это — ваша последняя поездка через весь континент? — спросила она, залюбовавшись солнечным лучом, коснувшимся черных волос Уэбба. Сегодня он перехватил их на затылке полоской сыромятной кожи. Черные кудри лежали на спине, обтянутой курткой из оленьей кожи.
— Я дал себе слово, что в один прекрасный день вернусь сюда, — ответил Уэбб. Его зоркие глаза оглядывали широкие просторы. — Мой отец дал такое же обещание, — добавил он минуту спустя. — Но он так и не вернулся, чтобы найти мою мать и меня.
— Вам его не хватает? — с любопытством спросила Мем.
Она знала, что отец Уэбба умер в Англии годом раньше. После завершения путешествия Уэббу предстояло вернуться в Девоншир. Но он так естественно вел себя здесь, на этой земле, настолько соответствовал представлениям Мем о Западе, что она не представляла, как он будет жить в Англии.
Бахрома, обрамляющая его куртку, затрепетала от налетевшего ветерка. Он поднял карабин на плечо.
— Мой отец был великим воином. — Заметив ее удивление, Уэбб улыбнулся. — Он был англичанин до мозга костей, но обладал всеми качествами воина племени сиу. Бесстрашием, отвагой, умом. Полем его сражений был парламент.
Мем заставила свою лошадь идти в ногу с его конем настолько близко, что ее юбки касались его штанов с бахромой.
— А ваша мать еще жива? Вернется ли она когда-нибудь на Запад, в Америку? — Мем понимала, что с ее стороны невежливо задавать такие личные вопросы, но не могла удержаться. Ей ужасно хотелось знать о нем все.
Солнце окрасило ее лицо в бронзово-медные тона.
— Моя мать еще в добром здравии и до сих пор красива. — Он рассмеялся. — Сомневаюсь, что ей захотелось бы вернуться на Запад. Она очень привыкла к удобствам Англии.
Мем представила себе стройную, грациозную женщину с большими черными глазами и с классическим резким профилем Уэбба. Очень красивую. Она вздохнула, опустив плечи.
Время от времени Мем замечала, что погонщики поглядывают на Перрин Уэйверли и Августу Бонд, когда те проходят мимо. И ей было любопытно: что чувствует красивая женщина, на которую оборачиваются все мужчины? О чем думает такая женщина, глядя в зеркало? Чувствует ли себя неотразимой и всемогущей? А может, ей смешно? Мем этого никогда, не доведется узнать.
— А как зовут вашу мать?
Уэбб посмотрел на нее с выражением снисходительности на лице. Ее любопытство, казалось, забавляло его.
— Ее имя — Весенний Ветер, мисс Грант.
— Весенний Ветер. — Ей понравилось имя, понравились образы и ассоциации, возникающие при звуках этого имени. — А у вас есть индейское имя?
— Танка Тункан. Что означает Большой Камень. — Он засмеялся, увидев ее озадаченное выражение. — Когда мне в первый раз позволили присутствовать при набеге на индейцев племени кроу — в качестве младшего носителя мокасин Снежной Птицы, — со мной случилась неприятность: споткнулся о большой камень и вниз головой полетел с обрыва. От шума весь охотничий лагерь кроу поднялся как по тревоге. Так что наш отряд вернулся в деревню, не сделав ни одного выстрела. С того дня меня стали называть Танка Тункан. Он улыбнулся своим воспоминаниям. Потом объяснил, что индейцам сиу дают в течение жизни несколько имен: детское имя, подростковое имя, взрослое имя, а также настоящее имя, которое никто никогда никому не раскрывает.
— Если бы я остался в деревне, мне пришлось бы провести следующие несколько лет, стараясь заслужить имя, которое больше подходит воину.
Мем внимательно рассматривала его строгое широкоскулое лицо, пытаясь представить его мальчиком, живущим жизнью, какую она могла только вообразить. Ей хотелось бы знать его настоящее имя. Он был самым экзотическим мужчиной из всех, что встречались ей.
— Кстати об именах, — сказала Мем, пользуясь случаем, чтобы сообщить то, о чем долго размышляла. — Я полагаю, мы уже достаточно хорошо знакомы, чтобы… ну, мне бы хотелось, чтобы вы называли меня Мем, а не мисс Грант.
Он молча отвернулся. Когда молчание слишком уж затянулось, она добавила:
— Когда мы с вами одни. — Это замечание было так похоже на то, что могла бы сказать Августа Бонд, что Мем поморщилась и поспешно поправилась: — Пожалуйста, зовите меня Мем в любое время.
Этого, как она тотчас же поняла, никогда не случится. Во всяком случае, не в этом веке, когда супруги, женатые по тридцать лет, называют друг друга на людях «мистер» и «миссис». И не в такое время, когда индейца могли высечь только за то, что он пристальным взглядом посмотрел на белую женщину.
Ее щеки запылали. Если бы Мем не сидела верхом на лошади, она бы в отчаянии всплеснула руками.
Чем дольше молчал Уэбб, тем горячее становились щеки Мем. Слишком поздно поняла она, что совершила непростительную ошибку. Из-за этого ее промаха он плохо о ней подумает. И что еще хуже, решит, что она вешается ему на шею.
Мем наконец заставила себя прервать тягостное молчание.
— Конечно, если называть меня по имени вам неудобно… — Она сказала это так тихо, что только острый слух скаута мог уловить ее слова.
Он ответил, не глядя на нее:
— Сомневаюсь, что капитан одобрил бы подобную фамильярность. — Он оглядел горизонт; взгляд его задержался на чем-то, но Мем так и не поняла, что же увидел ее спутник.
Внезапно день для нее словно померк, день, омраченный столь унизительным оскорблением. А вокруг — широкие открытые просторы, и никуда не свернешь, никуда не спрячешься от обидчика. Глядя прямо перед собой, она покачивалась в седле, и щеки ее горели, — Мем поняла, что их долгие беседы у тлеющего костра Копченого Джо для него ровным счетом ничего не значили.
Она верила, что у них завязались дружеские отношения. Теперь же оказалось, что Уэбб просто коротал время с глупой женщиной, которая приходила, потому что не могла заснуть, и занимала его место у костра. Она ошибочно приняла обычную вежливость за какой-то особый интерес к своей персоне.
Мем страстно желала, чтобы земля под ней разверзлась и поглотила ее. Какое-то мгновение норовистая лошадь будет цепляться за вздыбившуюся девственную равнину, но в следующую минуту и она, и лошадь исчезнут, и Уэбб Коут вздохнет с облегчением и поскачет в полном одиночестве.
И тут он чуть наклонился, и его мустанг рванулся вперед. Конь удалялся так быстро, что Мем едва расслышала голос Уэбба.
— Поезжайте к Коуди! — прокричал он.
Очнувшись от горестных дум, Мем в замешательстве схватилась за поводья своей лошади, чтобы она не бросилась вслед за мустангом. Ее лошадь описала круг, не желая подчиняться. Когда Мем наконец удалось совладать с ней, она подняла голову, вглядываясь в даль, и увидела Уэбба, во весь опор скакавшего к какому-то белому пятну.
Несколько секунд спустя Мем поняла, что белое пятно — это одинокий фургон, свернувший с дороги, тянувшейся вдоль берега Платт. Щурясь от пыли, поднятой норовистой лошадью, она снова посмотрела вслед Уэббу.
Даже на ее неопытный взгляд что-то казалось не так. Фургоны редко путешествуют в одиночку — неужели этот был брошен тем караваном, который идет впереди? Любопытство и жажда приключений побуждали ее последовать за Уэббом, чтобы самой разобраться в ситуации. Но здравомыслие, как обычно, перевесило.
Мем в задумчивости тронула поводья. Пришпоривая лошадь, она надеялась, что сможет удержаться в седле достаточно долго и довезет послание Уэбба до Коуди Сноу. Мем была даже рада этому поручению — оно отвлекало от мыслей о пережитом унижении.
— Мем Грант, — пробормотала она сквозь зубы. — Ты глупая, влюбчивая старая дева. Разве ты ничему не научилась за двадцать восемь лет?
Через год она будет смеяться над собой — вообразила, что такой мужчина, как Уэбб Коут, может ею заинтересоваться. Она запомнит сегодняшний день и всегда будет со стыдом вспоминать о собственной наглости: сказать Уэббу, чтобы он называл ее по имени.
Но сейчас его отказ причинил ей такие же мучения, как и ее головная боль, от которой, казалось, раскалывается голова.
Глава 10
Коуди легким галопом поскакал к обозу и велел Майлзу Досону остановить караван в четверти мили от одинокого фургона. Быстро осмотревшись, он направился к песчаному холму, где стояла поджидавшая его Перрин.
Она смотрела на запад, в направлении алых облаков, вздымающихся к небесам вдоль линии горизонта, а во тьме у самой земли полыхали молнии. Поднявшийся ветер выдувал темные пряди из-под ее шляпки, облеплял юбками ягодицы и бедра, и Коуди, увидев ее, вдруг почувствовал стеснение в груди.
Она, как тростинка на ветру, выглядела такой беззащитной и одинокой на фоне неба и необозримой равнины… Он сам себе удивился — удивился внезапно возникшему желанию прижать ее к своей груди и защитить от непогоды, от ударов судьбы и одиночества, навязанного ей.
Коуди не понимал, почему его так тянет к этой женщине. Он не желал ее. Если бы он и не решил, что в его жизни женщин больше не будет, он все равно не выбрал бы женщину, похожую на Перрин Уэйверли, несмотря на ее красоту. Она недолюбливает мужчин, ждет от них самого худшего. Она упряма и непокладиста.
И она была любовницей другого.
Развитие их отношений раздражало Коуди и вместе с тем волновало его. В конце каждого дня Перрин приходила к нему на встречу с настороженным взглядом, ища повода к ссоре, явно ожидая схватки характеров. И это несмотря на то, что ему частенько приходилось скрипя зубами идти на уступки — лишь бы в караване все шло гладко.
И вот как раз тогда, когда он решил послать ее к дьяволу с ее манерой себя вести, у них вдруг возникло полное взаимопонимание — он смотрел ей в лицо и понимал, что она чувствует то же; что чувствовал он, воспринимает ситуацию точно так же, как воспринимал ее он. Такого Коуди еще никогда не испытывал при общении с женщиной, это была странная, не поддающаяся описанию гармония мыслей и чувств.
Такие моменты выбивали его из колеи, заставляли думать о чем-то таком, к чему он не мог подобрать названия, но от мыслей этих он испытывал какое-то непонятное беспокойство и душевную тревогу, похожую на ту, какую испытываешь, когда скачешь по прерии в полном одиночестве. В такие минуты он чувствовал полнейшую пустоту в груди, словно ему не хватало чего-то, чего-то такого, о чем он, сам того не ведая, долго тосковал.
Коуди нахмурился, подъехав к Перрин. Ее темные волосы были тщательно разделены прямым пробором и забраны на затылке в тяжелый пучок. Выбивавшиеся из-под шляпки пряди развевались на ветру. Ее огромные глаза были того же теплого цвета, что седло его лошади. Губы ее напоминали о ранней землянике.
Нет, она ему не нужна. Черт побери, он этого не хочет!
— Скажите женщинам, что мы сделаем остановку, чтобы похоронить двоих людей. — Голос его был хриплым, и слова звучали как приказ.
Перрин кивнула. Скрестив на груди руки, она стояла, глядя на вспышки молний, прорезавшие темную гряду облаков.
— Холера?
Наблюдая за ее лицом, Коуди вдруг понял, что Перрин боится молний. Он почувствовал, что она смотрит на него таким же оценивающим взглядом, каким смотрела на молнии, словно он, Коуди, столь же опасен, непостижим и необуздан, как буйство стихий.
— Трудно сказать, они умерли уже давно. Ее глаза, обрамленные густыми ресницами, гневно сверкнули.
— Караван, который шел впереди нас, проехал и не похоронил их?
— Это не займет много времени.
Несколько невест высунулись из фургонов и смотрели на них. Коуди подумал о том, что, возможно, некоторые из них втайне надеются, что Перрин совершит нечто такое, что подтвердит ее репутацию падшей женщины.
И чего же, разрази их гром, они ждали от нее? Что она прижмется к нему и станет глупо улыбаться? Он бросил разъяренный взгляд на алчных стражей морали. Черт, неудивительно, что она замирает и вздрагивает при каждом его случайном прикосновении.
— Мы сможем пройти еще несколько миль после похорон, до того как разразится гроза.
— Коуди! — позвала она, когда он поворачивал коня. Он натянул поводья и посмотрел через плечо. Сегодня был день потрясений. Она никогда не называла его по имени, вернее, только тогда, когда никто не мог ее услышать и сделать из этого соответствующие выводы. — Спасибо за то, что вы решили остановиться и похоронить этих людей.
Их взгляды встретились. Сейчас, когда он смотрел на ее груди и бедра, ему хотелось переспать с ней. Он хотел увидеть, как эти светло-карие глаза, широко раскрытые и потемневшие от желания, глядят на него с подушки. Ему хотелось вытащить шпильки из ее прически и утопить руки в шелковом море волос. Он жаждал услышать ее чуть хрипловатый голос и увидеть ее губы, шепчущие его имя. Он сгорал от неистового желания, представляя, как сладострастно она будет содрогаться под ним.
Коуди смотрел на нее, не отрываясь.
— Это вы прикололи выгоревшую желтую ленту к моему потнику?
Брови ее взметнулись, точно шелковые крылья.
— Нет.
Не сказав больше ни слова, Коуди поехал прочь от ее огромных карих глаз, прочь от земляничных губ и своих необузданных фантазии. Возможно, это она приколола желтую ленту к его потнику, а может, и не она. Он не знал, можно ли ей верить. Но кто же это сделал, если не она?
Черт бы ее побрал! У него есть более важные дела, чем размышлять о куске засохшего пирога и о желтой ленте, более важные, чем мечтать о ее круглых ягодицах и маленьких грудях. К черту дурацкие фантазии! В его жизни больше не будет женщин. И не будет предательства, не будет боли в сердце.
Втянув голову в плечи, он быстро поскакал к одинокому фургону.
Уэбб уже почти закончил копать первую могилу. Вытащив из-под седла лопату, Коуди поднял ногу, собираясь вонзить острие в землю.
— Ты понял, кто они такие? — спросил он спустя двадцать минут, прерываясь, чтобы утереть пот со лба.
Уэбб кивнул в направлении мужчины и женщины, которых он накрыл одеялом, найденным в их фургоне.
— В фургоне на кровати вырезана фамилия Иглстон. Та же самая фамилия выгравирована внутри сундука.
Мистер Иглстон был аккуратно уложен, руки скрещены на груди, но Уэбб обнаружил в задней части фургона распростертую женщину, рядом с которой лежала лопата.
— Пока нам везет, — бросил Коуди, прежде чем вновь взяться за работу. То ли предусмотрительный Уэбб выбирал такие места для стоянок, то ли им действительно очень везло, во всяком случае, им еще не приходилось копать могилу для своих людей. Еще не приходилось.
Час спустя Коуди отошел от холмиков, насыпанных на могилах, и снял шляпу. Утер пот со лба и выругался сквозь зубы. Вопреки его приказу их караван направлялся прямо к фургону мертвецов, а ведь он сказал, чтобы они оставались на дороге.
Майлз Досон, приближавшийся к Коуди, был явно чем-то озадачен. Он крикнул, чтобы все остановились, когда ведущий фургон подъехал совсем близко к могилам.
— Мистер Сноу! — позвала Перрин.
Коуди прищурился. Взгляд его не сулил ничего хорошего. Он внимательно наблюдал за Перрин и Люси Гастингс, шедшими впереди; остальные невесты шли следом за ними.
— Что, черт побери, вы тут делаете? — нахмурился Коуди.
Перрин оправила юбки.
— Мисс Гастингс говорит, и мы все с ней согласны, что эти бедные души заслуживают того, чтобы над ними произнести слова молитвы.
Коуди побагровел от гнева. Кучка упрямых женщин ослушалась его приказа! Он даже не заметил, что невесты принарядились, умылись дождевой водой из ведер и причесались. Все они надели шляпки и перчатки и были полны решимости исполнить задуманное.
— Собирается дождь, а мы и так потеряли слишком много времени. Отправляйтесь по своим фургонам. Ни одна не двинулась с места.
— Мы настаиваем, — бросила Сара Дженнингс. Люси Гастингс кивнула.
— Наш христианский долг — достойно похоронить этих несчастных, — заявила Люси.
Перрин сделала шаг вперед. В глазах ее было столько упрямства, что Коуди понял: женщины настроены весьма решительно.
— Служба будет недолгой. Вы можете сказать несколько слов, а потом мы все споем гимн и закончим молитвой. Это займет всего несколько минут.
Подобрав юбки, Перрин пошла к могилам; все остальные последовали за ней. Подойдя к холмикам, женщины обратили к нему вопросительные взоры.
Коуди хлопнул Шляпой о колено и выругался. Он прекрасно понимал: на споры уйдет гораздо больше времени, чем на несколько слов над могилами. Мысленно ругая себя за уступчивость — он и сам собирался сказать все положенные слова, но не в присутствии женщин, — Коуди подошел к могилам. Скрипя зубами, он прижал шляпу к груди и посмотрел на женские лица, выражавшие одобрение.
— Господи, — начал он, — мы просим тебя принять Иглстонов под твое покровительство.
Когда он поднял глаза, все опустили головы. Все, кроме Перрин Уэйверли. Она смотрела на него с едва заметной улыбкой на своих земляничных губах, и в глазах ее горели темные огоньки.
Коуди так долго смотрел ей в глаза, что некоторые из невест подняли на него вопросительные взгляды. Он глубоко вздохнул и начал все сначала.
Все время, пока Коуди говорил, он чувствовал, что Перрин Уэйверли смотрит на него своими огромными глазами, и понимал, что не воздает Иглстонам должное, потому что мысли его были обращены к земному, а не к небесному.
Августа не проявила никакого интереса к тягостной церемонии похорон двух совершенно незнакомых ей людей. Вместо того чтобы со всеми остальными последовать к могилам, она направила свои стопы в противоположном направлении, решив взглянуть на фургон Иглстонов.
Приподнявшись на цыпочки, она вглядывалась в крытый полотном фургон. Песок и пыль покрывали несколько сундуков и коробок, но оказалось, что Иглстоны путешествовали с довольно скудным запасом продовольствия. Возможно, они не планировали перебираться слишком далеко на Запад, например, в Калифорнию или Орегон.
Впрочем, Августе это было безразлично, да и Иглстонам теперь все равно. Им теперь больше не нужно беспокоиться о съестных припасах или больных мулах Им не нужно проводить бессонные ночи, плача от отчаяния над полупустым кошельком.
Высвободив подол юбки из густых зарослей полыни, Августа пошла прочь от фургона, стараясь обойти могилы стороной, чтобы не видеть всей церемонии. И те, кто стоял у могил, тоже ее не видели. Ей не хотелось привлекать к себе внимание.
Если же кто-нибудь спросит, почему она отсутствовала на церемонии, она сошлется на головную боль. Августа остановилась и прижала кончики пальцев к вискам, зажмурилась от нестерпимой боли.
Прежде она никогда так не страдала от мигрени, хотя время от времени ей было выгодно притворяться, что у нее болит голова. Теперь же головная боль стучала в висках каждый божий день. Точно увесистые монеты громыхали в ее голове, ударяясь о череп, вдавливаясь в мозг.
Причиной ее головных болей были деньги, все те же деньги. Уже стало ясно: ей придется купить еще сала и муки, когда они доберутся до форта Ларами. Да еще и сахара.
В те дни, когда они останавливались на привал пораньше, ей приходилось поддерживать связь с обществом, приглашая на чай у своего костра Бути, которой она уже простила проступок Мем, Уну, Тию, а иногда и Сару. Но нельзя устроить настоящее чаепитие без маленьких кексов, на которые уходило слишком много сахара и муки. Даже когда она предлагала своим гостям взять еще сахару, она считала каждую ложку, размешиваемую в чашке, и впадала в отчаяние от расточительности своих гостей. До этого ей и в голову не приходило, как дорого это обходится — поддерживать соответствующее положение в обществе.
Дни, полные беспокойства, убивали ее. Августа почти не спала, с трудом глотала пищу. Каждая минута бодрствования была для нее кошмаром — она постоянно думала о будущем, думала о той минуте, когда откроет свой кошелек и ничего в нем не обнаружит, кроме шва на дне.
И в этот день она последует за своим отцом, с горечью подумала Августа. Гордость все решила за нее.
Смахнув слезу, она прижала ладонь ко лбу и пошла дальше. Молнии сверкали над равниной, и она размышляла: есть ли какой-нибудь способ вызывать их? Удар молнией — это произойдет так быстро и безболезненно… И тогда она наконец-то избавится от страданий.
Августа в изнеможении остановилась. Головная боль и непрекращающийся сумасшедший ветер лишили ее последних сил. Собравшись с духом, она сделала шаг вперед, оступилась и упала на землю.
Несколько секунд Августа лежала неподвижно, лежала, уставившись в небо. Даже земля, даже ее собственные туфли — все было против нее.
Приподнявшись, она провела пыльными перчатками по щекам. Осмотрелась, не проявляя, впрочем, особого интереса к тому, обо что споткнулась.
Падая, она соскребла каблуком тонкий слой грязи с какого-то блестящего предмета. Августа смотрела на него минуту, потом, наклонившись, стерла оставшуюся грязь и увидела небольшую прямоугольную коробочку, схороненную в неглубокой ямке. Коробочка оказалась деревянная, с медными уголками и медной пластиной на боку, где было выгравировано имя: «Эдгар Иглстон».
Инстинктивно бросив взгляд через плечо — не видит ли ее кто-нибудь? — Августа попробовала приоткрыть крышку. Та поддалась. Однако она не решилась сразу заглянуть в коробочку, напомнив себе, что нельзя вторгаться в чужую жизнь.
Поднявшись на ноги, Августа прислушалась к словам гимна — женщины пели футах в ста от нее. Она отчетливо слышала приятный голосок Люси Гастингс, который взлетал ввысь, как песня жаворонка.
Следовало немедленно сообщить мистеру Сноу о своей находке. С другой стороны — как прервать похоронную церемонию? Следовательно, пока она ждет окончания службы, можно спокойно посмотреть, что же находится в шкатулке. В конце концов Иглстоны уже покойники. И она вовсе не вторгается в тайны того, кто смог бы на это что-либо возразить, все равно мистер Сноу захочет узнать, что там внутри. Поразмыслив таким образом, Августа решила, что просто обязана осмотреть содержимое шкатулки.
Запустив пальцы в грязь, налипшую на коробочку, она нащупала край крышки и, дрожа от возбуждения, осторожно открыла ее.
— О Господи! Боже мой!
Ладонь ее метнулась к губам. Невероятно! Августа смотрела на ряды уложенных в стопки золотых монет! Целое состояние тускло поблескивало перед ней.
— Тут, должно быть… — пробормотала она, приподнимая трясущейся рукой одну из увесистых упаковок.