Невесты песчаных прерий

Августа, сосчитав монеты, произвела в уме вычисления. Четыре ряда по десять упаковок в каждом. И по пятнадцать монет в каждой упаковке. В шкатулке оказалось шестьсот долларов!

Она была богата!

Августа почувствовала невероятное облегчение. Тяжело опустившись на землю, вытянув ноги и расправив юбки, она недоверчиво покачала головой.

Она спасена! Господи, благодарю тебя, благодарю!

Ей теперь не придется изводить себя мыслями о самоубийстве и доводить себя до болезни всевозможными хозяйственными заботами. И если мистер Кламат не окажется самым состоятельным и выдающимся человеком в городе, ей не придется выходить за него замуж, она сможет купить себе свободу. Она сможет купить яиц при первой же возможности. Она сможет купить свежее мясо для того, чтобы потушить его в горшке, и новую палатку, и шляпки от солнца, и губную помаду. Она сможет отправить Кору домой и нанять новую девушку, если захочет. Наконец, она сможет спать спокойно, а не бродить по лагерю среди ночи. А порошки от головной боли запрячет подальше.

Закрыв лицо ладонями, она подавила приступ истерических слез. Свершилось чудо!

Августа жадными руками потянулась к шкатулке, чтобы взять тяжелые монеты, но вдруг замерла, затаив дыхание. А что, если Иглстоны ехали на Запад, чтобы с кем-нибудь встретиться? Что, если кто-то знает об этих деньгах и ждет их? Эти деньги по праву принадлежат наследникам Иглстонов.

Но ведь это она их нашла. Если бы она не споткнулась о шкатулку, она бы пропала навсегда.

И все-таки… эти деньги ей не принадлежат. Конечно же, Коуди Сноу знает, как разыскать наследников Иглстонов.

Но… если она отдаст шкатулку Коуди, то полукровка Уэбб узнает о деньгах и украдет их. Известно, что все индейцы — воры. И что она знает о Коуди Сноу? Возможно, он просто возьмет эти деньги себе. Августа смотрела на монеты и прикидывала и так и эдак.

Не важно, боится она ответственности или нет. Ее христианский долг — сохранить деньги несчастных Иглстонов. Ясно, что безопаснее всего не говорить никому о своей находке. Она проведет собственное расследование насчет наследников Иглстонов, а когда она найдет их, если они вообще существуют, то с гордостью сообщит им, что сберегла их наследство, утаила от грабителей.

Да, это единственно верный путь!

Решив, что шкатулка слишком тяжелая, чтобы нести ее с собой, Августа погрузила в нее пальцы и стала вытаскивать монеты, запихивая их в перчатки и за лиф платья. Когда перчатки были набиты доверху, она побежала к своему фургону, забралась в него и стала лихорадочно искать безопасное место, чтобы спрятать деньги. На какое-то время подойдет шляпная коробка. Высыпав монеты в свою лучшую парадную шляпку, она выскочила из фургона и поспешила обратно, чтобы еще раз загрузиться.

Вторично направляясь к фургону, Августа внезапно вздрогнула, остановилась. Глянув вверх, она увидела, что Кора, стоявшая между пологами холста, покрывающего фургон Уинни, наблюдает за ней с выражением недоумения на лице.

На какое-то мгновение Августа почувствовала себя виноватой, словно Кора застала ее за чем-то непристойным и недозволенным.

Она стояла окаменев, с вороватым выражением на лице, пока до нее не дошло, что ее действия кажутся Коре совершенно бессмысленными. Кора не могла видеть шкатулку с деньгами. Она видела только Августу, сжимающую в руках две раздутые перчатки, которые могли быть наполнены чем угодно, например, галькой.

При этой мысли Августа почувствовала облегчение. Еще раз взглянув на Кору, она быстро зашагала к фургону, чтобы высыпать монеты в шляпную коробку.

Кто бы мог подумать, что Кора вызовется посидеть с Уинни Ларсон, пока все остальные будут присутствовать на похоронной церемонии?! И что побудило ее высунуться из фургона как раз в этот момент? Впрочем, не о чем беспокоиться… Даже если у Коры хватит сообразительности, чтобы прийти к выводу, что произошло что-то важное, она никогда не узнает истины.

Пока Августа копалась в шкатулке и запихивала монеты в перчатки, пение у могил окончилось. Она услышала бас Коуди Сноу, поспешно бормочущего молитву, и поняла, что у нее не хватит времени, чтобы забрать все деньги.

Впервые в жизни леди Августа Джозефа Бойд выругалась. Услышав приближающиеся голоса, она захлопнула шкатулку и присыпала крышку землей. Спрятав раздувшиеся от монет перчатки в складках своей мантильи, она обошла фургон Иглстонов и слилась со всеми остальными, словно находилась с ними с самого начала. Перрин холодно взглянула на нее, а Бути чуть приподняла бровь, но, похоже, больше никто не понял, что ее не было у могил.

Ей вполне хватило времени, чтобы высыпать монеты в шляпную коробку до того, как голова Коры появилась в проеме полотняного покрытия.

— Ох! Ты меня напугала! — Августа прижала к груди грязную руку и глубоко вздохнула. — Сколько раз тебе говорить — нельзя подкрадываться к людям!

— А что это вы делали снаружи?

— Разве нельзя леди облегчиться без того, чтобы об этом не стало известно всем? — вздохнула Августа.

Недоверчивое молчание Коры действовало ей на нервы.

— Действительно, Кора, разве тебе не пора занять место возницы? Мистер Сноу наверняка захочет, чтобы мы отправились в путь тотчас же.

Темные глазки Коры шарили по фургону.

— А вы что, не будете сидеть рядом?

— У меня ужасно болит голова. Я, наверное, попытаюсь заснуть.

Взгляд Коры остановился на золотой монетке, выпавшей из шляпы на дощатый пол. Она медленно кивнула:

— Как скажете.

— Ну и прекрасно, — сказала Августа. Она наклонилась и подобрала монетку. — Какая неосторожность с моей стороны! Куда же я положила свой ридикюль?

— В полотняном мешке, над кувшином с закваской для теста. Там, где всегда.

Августа насторожилась:

— Интересно, откуда ты это знаешь?

Кора закатила глаза:

— Будто это не я переворачивала содержимое фургона тысячу раз, заново укладывая ваши вещи при переправе через овраг или ручей.

Кора исчезла из поля зрения. Августа услышала, как зашуршали ее юбки. Прошла минута, потом раздался крик Коры:

— Н-о-о! Пошли! Вперед, ленивые твари!

Фургон тронулся с места, и они выехали на дорогу. Первые капли дождя застучали по полотну у Августы над головой.

Кора заглянула вовнутрь, потом подтянула одну из веревок полога, чтобы закрыть фургон от дождя. Августа сделала то же самое сзади. Она подумала, что дождь ей на руку. Теперь не придется беспокоиться из-за того, что Кора за ней подглядывает.

Опустившись на колени, Августа отыскала в потемках шляпную коробку и вытащила ее на тряский пол. Ветер раздувал полотно; в закрытом фургоне царил полумрак. Зато какое сияние исходило от золотых монет, заполнивших тулью ее лучшей праздничной шляпки!

Какое-то время Августа с восхищением созерцала свое богатство. Потом дрожащими руками пересчитала деньги. Двести шестьдесят две золотые монеты! Что вместе с деньгами в ее ридикюле составляло двести девяносто два доллара.

Прикусив палец, она подавила возглас ликования. Если бы в фургоне было побольше места, она бы вскочила на ноги и пустилась в пляс. Августа почувствовала безрассудное желание развязать мешок с сахаром и выкидывать его наружу пригоршнями — просто потому, что она может купить еще.

Сидя на полу, не обращая внимания на дождь, стучавший по полотну, не чувствуя толчков на ухабах, она смотрела на монеты в своем подоле и обливалась слезами.

В тот момент Августа не могла сказать, плакала ли она от счастья или от того, что сожалела о тех монетах, которые пришлось оставить. ***

Во вторник они разбили лагерь неподалеку от других обозов, у подножия горы Чимней-Рок, самого известного ориентира для караванов. Возвышающаяся над равниной гора и скалы у ее основания стали огромной гостевой книгой прерий. Путешественники выбивали на скалах свои инициалы или имена и оставляли послания у старика траппера, который брал с них по пять центов за право приколоть записку на своей «доске сообщений».

Подоив корову Хильды и вычистив после завтрака сковороду с длинной ручкой, Перрин умылась дождевой водой из ведра, потом вычесала пыль из волос, прежде чем зашпилить их пучком на затылке. Она надела шляпку, украшенную шелковыми розочками, и, поскольку день был ясный и теплый, накинула на плечи легкую пеструю шаль с кистями.

— Ты готова? — спросила она Хильду, возбужденная предстоящим знакомством с людьми из караванов, остановившихся по соседству.

Как сказал им Коуди, здесь, кроме всего прочего, путешественники продавали вещи, которые оказались для них слишком тяжелыми или от которых они решили избавиться. Предполагалось, что будет продаваться лимонад и, возможно, другие напитки. Чимней-Рок была окружена столь же волнующей атмосферой, какая царит в небольших городках во время ярмарки.

Хильда затолкала палаточные шесты в фургон, вытерла руки о клетчатый фартук и убрала под шляпку прядь волос, выбившуюся из косы, которую она уложила короной.

— Идите вперед. Я обещала подождать Уинни.

— А-а-а! — Перрин наклонилась к зеркалу, пытаясь скрыть свое разочарование.

Хильда была всегда дружелюбной и веселой, прекрасной компаньонкой в путешествии, но они не стали подругами, хотя Перрин втайне надеялась на это. Тот факт, что Хильду принимали повсюду в лагере, а Перрин — нет, приоткрывал незаметную на первый взгляд трещину в их отношениях.

Перрин повернулась к фургону Мем и Бути. Не попросить ли Мем составить ей компанию? Но в последнее время Мем избегала общества, что было для нее вовсе не характерно.

Перрин задумалась. Может быть, ей стоит отказаться от экскурсии к горе, чтобы не идти туда одной? В конце концов она могла рассмотреть Чимней-Рок и отсюда.

Но тогда она не прочтет имена, вырезанные на скале и оставленные на «доске сообщений» старого траппера. И не выпьет лимонаду, не увидит товары, выставленные для продажи.

Перрин подняла голову и расправила плечи. Она всю жизнь одна, почему же сегодня должно быть по-другому? Помахав рукой Хильде, Перрин отправилась к горе. Она шла на достаточном расстоянии от остальных невест, чтобы не показалось, что она хочет их догнать. Перрин понимала: это лучше, чем быть отвергнутой своими попутчицами.

В конце концов неловкость от того, что у нее не было компании, вознаграждалась удовольствием от прогулки. Выпив холодного сладковатого лимонада, приготовленного из настоящих лимонов, а не из лимонной кислоты или нескольких капель лимонной эссенции, Перрин зашагала вдоль рядов импровизированных прилавков, вытянувшихся вдоль Аллеи разбитых сердец. Она рассматривала различные товары, купила банку ежевичного джема и обменялась дорожными впечатлениями с усталой на вид женщиной, стоявшей у одеяла с выставленным на нем чайным сервизом.

Когда появилось семейство, которое, казалось, заинтересовалось сервизом, Перрин пошла дальше, чтобы осмотреть длинную доску, увешанную сотнями записок. Некоторые были забавными, другие — печальными, но все записки вызывали интерес, словно ты заглянул в чью-то жизнь, узнал чужие радости и заботы.

Кузнец по имени Хэнк Беррингер объявил себя пострадавшим и искал следы своей сбежавшей жены. Человек из Иллинойса потерял ослицу по кличке Орнери и собирается ждать несколько дней в форте Ларами на случай, если ее кто-нибудь найдет. Тут было множество ободряющих посланий от путешественников своим родственникам, которые следовали за ними. Невозможно было прочесть все приколотые к доске бумажки, трепетавшие на ветру.

— Миссис Уэйверли! — позвала Кора с противоположного конца доски. — Вы умеете читать? — спросила она, когда Перрин подошла к ней. — Вы не могли бы прочитать мне эту записку?

Перрин, прищурившись, чтобы разобрать неровные строчки с орфографическими ошибками, наклонилась к записке, на которую указывала Кора:

— «Срочно. Все, кто что-то знает о миссис и мистере Эдгаре Иглстоне, оставьте тут сообщение. Вернусь через неделю». — Дата в конце помечена позавчерашним днем, понедельником. Записка была без подписи.

Кора энергично закивала, словно послание подтвердило какие-то ее догадки. Отвернувшись от доски, она обвела глазами толпу. Ее задумчивый взгляд остановился на шелковых розовато-лиловых лентах, украшавших соломенную шляпку Августы.

— Интересно… — пробормотала она.

— Нам следует обратить на это внимание мистера Сноу, чтобы он оставил ответ, — прокомментировала Перрин. И вдруг в изумлении уставилась на собеседницу. — Кора, если ты не умеешь читать, то как же тебе удалось отыскать записку об Иглстонах среди сотни других?

— Кто-то еще ее читал, и я подумала, что мне она что-то напоминает, — рассеянно ответила Кора, следя за лентами Августы, шествовавшей по Аллее разбитых сердец.

Перрин посмотрела в ту же сторону. Августа переходила от прилавка к прилавку, совершенно не обращая внимания на то, какой эффект производила ее красота. Но было не похоже, что она просто наслаждается погожим деньком. Морщинка залегла на ее бледном лбу, было очевидно, что она чем-то расстроена. Когда Уна коснулась ее локтя, она вздрогнула и посмотрела так, словно ее ужалила гремучая змея.

Кора оглянулась на записку, которую прочла Перрин, потом снова уставилась на Августу. Казалось, ее очень заинтересовала сетка, перекинутая через руку Августы, полная мелочей, купленных у торговцев на Аллее разбитых сердец. Не обращая внимания на Перрин, Кора юркнула в толпу и вскоре скрылась из виду.

Перрин, приподнявшись на цыпочки, высматривала в толпе огненные волосы Мем или худенькую фигурку Бути. Она заметила одного из погонщиков каравана невест; это был Джон Восс, который помахал ей рукой. Потом увидела Сару и Люси, стоявших в очереди за лимонадом, но Мем она так и не нашла.

В конце концов Перрин присоединилась ко множеству любопытных, которые карабкались на скалу. Вскоре надписи, вырезанные на камнях, поглотили все ее внимание — она даже забыла, что рассматривает их в полном одиночестве. Впрочем, она бы не возражала, если бы прилавок с лимонадом оказался не так далеко от нее. Скалы вобрали в себя жар солнца, и при каждом выдохе ноздри щекотала горячая пыль, поднятая ногами десятков людей.

Присев на камень рядом с надписью «Доедем до Калифорнии или лопнем!», Перрин утерла платком пот со лба и стала обмахивать раскрасневшееся от жары лицо концом шали.

— Вырезать ваши инициалы? — спросил густой бас над ее головой.

Прикрыв ладонью глаза, она подняла голову и увидела Коуди Сноу. Он приподнял шляпу; сквозь кудри его темных волос просвечивали лучи солнца. День был такой ясный и теплый и Перрин так замечательно провела время, что не смогла удержаться от улыбки.

— Мне бы очень хотелось. Если вас не затруднит.

Он пристально посмотрел на нее, и что-то промелькнуло в его глазах, таких синих, что она подумала о летнем небе и васильках. Возможно, глаза Коуди казались такими пронзительно-синими из-за его загорелой кожи.

— Улыбайтесь чаще, — сказал он. Его улыбка была открытой и чуть насмешливой.

Комплимент застал Перрин врасплох. Чтобы скрыть смущение, она отвернулась и окинула взглядом широкую равнину.

— На доске есть записка насчет Иглстонов.

— Я уже оставил ответ. — Присаживаясь рядом с ней, он вытащил нож из ножен, висевших на ремне. — Полное имя или инициалы?

Он повернулся лицом к ней, и Перрин поняла, как близко он был от ее юбок. Она почувствовала его возбуждающее тепло, заметила островок темных вьющихся волос у открытого ворота его рубахи. Головокружительные запахи мыла и солнца исходили от его кожи. Покраснев, Перрин отвела взгляд.

— Достаточно инициалов. — Она попыталась сосредоточиться, постаралась не думать о его вызывающей мужественности. Ей пришло в голову, что Коуди Сноу занимает все пространство вокруг, где бы он ни находился. Для остальных не остается места. — Огромное вам спасибо. Приятно сознавать, что здесь останется такая памятка. О том, что я тут проезжала, — добавила Перрин, наблюдая за ножом, зажатым в его руке. Ей внезапно пришла в голову странная мысль. Эти сильные мозолистые руки, наверное, так же умело обращаются с женщиной, как с ножом или ружьем. — Вы женаты, мистер Сноу?

Она тут же пришла в ужас от своего необдуманного вопроса. Среди переселенцев сплетни распространяются быстро, и Перрин слышала его историю еще несколько недель назад. Но то, что она узнала историю его жизни, нисколько не уняло то странное беспокойство, которое охватывало ее в присутствии Коуди.

— Моя жена умерла при родах три года назад, — ответил он, наклоняясь, чтобы сдуть пыль с буквы «П», появившейся под лезвием его ножа. — Младенец тоже умер.

— Простите, — тихо сказала Перрин, глядя на подол своего платья. Немного помолчав, она спросила: — Как долго вы были женаты?

— Четыре года.

— Я была замужем за Джэрином тоже почти четыре года.

Солнце припекало все сильнее; по виску Коуди струился пот. Перрин как зачарованная смотрела на тоненький ручеек, устремившийся к его подбородку. У нее возникло неожиданное, приводящее в шок желание — утереть эти струйки, а потом коснуться кончиками пальцев своих губ и ощутить вкус его пота. Сила этого желания поразила ее. Она быстро отвернулась, опасаясь, что эти мысли написаны у нее на лице.

— Коуди! — тихо позвала она. — Почему вы все время выглядите недовольным? Я делаю что-то не так? Он уселся на корточки. Глаза его потемнели.

— Эллин умерла, рожая ребенка, который был не моим. Я полностью доверял ей, а она меня предала. Перрин медленно кивнула:

— Поэтому теперь вы не жалуете всех остальных женщин?

— Почти так же, как вы — мужчин.

Перрин облизала губы. Она пыталась не глядеть на него, но ей это не удавалось. Они пытливо посмотрели друг другу в глаза.

— Если ожидаешь самого худшего, никогда не будешь разочарован.

— И я думаю так же, — кивнул он.

Руки Перрин дрожали, во рту пересохло. Она вдруг поняла, что значит думать о мужчине и днем и ночью, слышать его голос во сне, погружаться в мысли о его руках, вспоминать о солнечных лучах, пробивающихся сквозь его коротко стриженные волосы. Перрин почувствовала напряжение внизу живота, почувствовала свои до боли набухшие груди.

Странно, но ей редко доводилось испытывать столь сильное возбуждение рядом с Джэрином и никогда — с Джозефом. Ей хотелось прислониться к мускулистому телу Коуди, хотелось ощутить вкус его губ, его руки, ласкающие ее.

Опустив голову, Перрин смотрела на свои пальцы в перчатках, нервно расправляющие юбки. Она глубоко вздохнула. В Кламат-Фоллс фермер по имени Хорас Эйбл ожидает ее приезда. Возможно, он пытается представить, как она выглядит, думает о ней, планирует свою жизнь с ней.

К ее стыду, у нее не возникало ни одной мысли о Хорасе Эйбле. Она знала, что все равно выйдет за него замуж. Но Коуди Сноу с его сильными загорелыми руками, волевым подбородком, с его завораживающими проницательными глазами, которые, казалось, бросают вызов, — о нем она думала постоянно.

А он больше не хочет пускать женщин в свою жизнь, он не жалует их так же, как она — мужчин. Однако когда они бывали вместе, между ними, казалось, возникали электрические разряды, столь же опасные, как молнии, сверкающие в небесах над прерией.

— Готово, — сказал он.

Когда она повернулась к нему, его плечи бугрились под рубашкой — плечи такие же твердые, как скала, у которой они стояли. Саржевые брюки плотно облегали его бедра, врезаясь в промежность и образовывая глубокое «V».

— Что? — прошептала она, чувствуя, что вот-вот упадет в обморок. Заметив капли пота в его темных волосах, Перрин вдруг поняла, что она не в состоянии думать ни о чем другом.

— Ваши инициалы, — ответил он, глядя на ее губы. Она уставилась невидящими глазами на свежие зарубки на камне.

— Да, — прошептала она, подавшись к нему. — Да, благодарю.

— Перрин. — Он произнес ее имя так тихо, что только она могла услышать. Но то, что она услышала в его голосе, заставило ее затрепетать.

— Мистер Сноу! — раздался женский крик.

Они вздрогнули от неожиданности. Потом повернулись к Тии Ривз, которая карабкалась к ним по скалам. Уна Норрис следовала за ней. Миловидное личико Тии раскраснелось от жары.

— Не вырежете ли вы наши инициалы на скале? — весело улыбнулась Тия, поправляя тесемку полотняной сумки с альбомом и карандашами. — За ваши труды я подарю вам мой набросок горы Чимней-Рок.

Лишь заметив пристальный взгляд Уны, Перрин поняла, как близко от нее стоял Коуди, поняла, как может быть истолкована эта близость.

Густо покраснев, она еще раз поблагодарила его за вырезанные инициалы, потом пробормотала что-то неразборчивое Тии и Уне и скрылась в толпе у подножия скалы.

Перрин отдавала себе отчет в том, что отправилась на эту экскурсию вовсе не для осмотра Чимней-Рок и не для того, чтобы прочесть имена, вырезанные на скалах.

Она пришла в надежде увидеть Коуди, провести с ним наедине несколько минут. И это была не первая ее попытка остаться с ним с глазу на глаз.

При мысли о том, что она не в силах не думать о Коуди Сноу, у Перрин защемило сердце — ведь ей предстояло выйти замуж за другого. Но она ничего не могла с собой поделать. Ее женское естество не понимало, что Коуди ей недоступен.

Удовольствия от прогулки в погожий денек как не бывало. Перрин захотелось плакать. Возможно, Августа была права, когда обозвала ее шлюхой.

Глава 11

Из моего дневника.

Июнь 1852 года.

Мы прошли всего только шестьсот миль, но мы больше не можем притворяться, что нам нипочем трудности, отсутствие уединения, грязь, недостаток здоровой пищи, ужасная погода и всевозможные неудобства этого утомительного путешествия. Иногда я жалею, что поехала. Отец хотел этой свадьбы. Теперь я уже не уверена, что и я хочу того же.

Люси Гастингс.

Мем с ужасом смотрела на Люси. В призрачных тенях, отбрасываемых трепещущим пламенем фонаря, кожа Люси, казалось, сморщилась; она плотно обтягивала кости, так что отчетливо были видны все впадины и выпуклости черепа. Слезы катились из глаз девушки, когда начался новый приступ судорог. Люси корчилась в конвульсиях.

— Так пить хочется, — выдохнула она с усилием. Глаза ее были воспаленными и влажными. Трясущейся рукой Мем поднесла кружку с водой к растрескавшимся губам Люси, потом стерла губкой пот с ее лба. Лихорадка сотрясала изможденное тело девушки, и она беспрерывно дрожала. Люси то натягивала на себя одеяла, то отчаянно пыталась откинуть их. Она прошептала:

— Я умираю.

— Ш-ш-ш! Молчи, не трать понапрасну силы.

Вернулась Сара, которая ходила выливать ведро с рвотными массами, и тихонько забралась в фургон. Она заменила бадью на полу рядом с головой Люси и осмотрела ее посиневшие лицо и ногти. Переглянувшись с Мем, Сара скорбно поджала губы и покачала головой.

Мем внимательно посмотрела на Люси. Она была в полном недоумении: еще утром лицо Люси было свежим и розовым, а глаза — светлыми и ясными. Девушка подоила корову и повесила ведро в задок фургона, чтобы молоко взбивалось в масло. Затем сложила палатку. Большую часть утра Люси правила мулами, а Сара тем временем раскатывала тесто для пирожков, сидя рядом с ней.

В полдень на привале Люси пообедала, несмотря на начавшиеся боли в желудке и понос. Сразу после полудня Мем заметила, что Люси несколько раз выбиралась на подножку фургона и спрыгивала на ходу, рискуя угодить под колесо, — фокус, которому они все научились, чтобы выпрыгивать из фургона не останавливаясь.

Когда Люси не возвратилась после очередного прыжка с подножки, Сара забеспокоилась и вывела свой фургон из ряда, что было довольно необычным событием, поэтому Коуди Сноу прискакал незамедлительно. Узнав, что Люси не вернулась, он поехал за ней с Майлзом Досоном. Они нашли Люси в миле от фургона. Девушка лежала у дороги в рвотной луже и была слишком слаба, чтобы подняться на ноги.

Теперь, восемь часов спустя, Люси Гастингс умирала.

Сара присела на низкую скамеечку рядом с кроватью, которую устроили для Люси в фургоне. Она коснулась руки Мем и шепотом сказала:

— Нет смысла в том, что мы обе здесь сидим. Пойди отдохни.

Мем тихонько вздохнула:

— Я просто не могу поверить… Все это так неожиданно!

— С холерой всегда так.

Приподняв одеяла, Сара брызнула уксусом на горячие кирпичи, которые принесла Перрин несколько минут назад. Затем подоткнула одеяла и внимательно посмотрела на больную. Пот градом катился по лицу Люси. Девушка стонала и шепотом просила пить. Потом повернулась на бок, и ее вырвало в ведро.

Люси в изнеможении откинулась на спину. Губы ее шевелились, но с них не слетало ни звука.

— Молитесь за меня, — выдохнула она наконец.

Обливаясь слезами, Мем прошла в конец фургона и спрыгнула на землю. Опершись о задние колеса, она глубоко вздохнула, вбирая в легкие прохладный ночной воздух. Ее мутило от кислого запаха рвоты, пота и поноса, от запаха смерти. Она все еще видела перед собой посиневшее тело Люси.

Мем осмотрелась, прислушалась. Почти весь лагерь был на ногах, лишь немногие забрались в свои палатки. Коуди Сноу и Гек Келзи стояли рядом с фургоном с оружием. Они курили и тихо переговаривались с мужчинами, которые несли ночную вахту. Глянув в сторону костра Копченого Джо, Мем увидела, что и Копченый не спал, он наливал кофе Перрин, Хильде, Бути и Уне. Женщины сидели на бревнах вокруг костра, уставившись на пламя. Кто-то расхаживал по лагерю. Какие-то фигуры скользили между фургонами, переговариваясь приглушенными голосами. Никто не спал этой ночью.

Стоя у задка фургона Люси и Сары, Мем терла пальцами виски, стараясь унять головную боль, и прислушивалась к тихим стонам умирающей Люси, к невнятному бормотанию Сары, читавшей молитвы. Ночной ветерок разносил над лагерем взволнованные голоса мужчин и женщин.

Мем потерла глаза тыльной стороной руки и отошла от фургона. Она понимала, что ей едва ли этой ночью удастся заснуть. Но ей не хотелось присоединяться к женщинам, сидевшим у костра, и она направилась к тополиной рощице — к темным и серебристым теням, вырисовывавшимся в свете полумесяца.

— Разве можно уснуть, когда вокруг бродит толпа народу? — жаловалась Августа, выбираясь из своей палатки. Вытащив из-под шали свою толстую белую косу, она приблизилась к костру, чтобы согреться.

Кора внимательно смотрела в голландскую печь, поставленную на угли.

— Все подтвердилось. Люси Гастингс умирает от холеры, — сказала она дрожащим голосом.

— Что, черт побери, ты здесь делаешь?

— Я жарю кукурузные лепешки. И Уинни тоже. Хильда дала немного масла, а Тия — пчелиный мед в сотах. — Кора передвинула крышку духовки и откинула со лба кудрявую прядь темных волос. — Будет долгая ночь. Все проголодаются.

Августа скрестила на груди руки. Она подумала о том, что Кора Троп слишком уж по-хозяйски распоряжается ее провизией. Если бы Августа не нашла золото Иглстонов, она была бы вне себя при одной мысли о том, что ей придется кормить весь лагерь. Но она нашла деньги Иглстонов. Теперь это были ее деньги. «Временно», — тотчас вспомнила Августа. По крайней мере до тех пор, пока она не удостоверится, что Иглстоны не оставили законных наследников.

После того как Августа увидела записку, оставленную у Чимней-Рок, она постоянно думала об Иглстонах и их возможных наследниках. В записке не говорилось: жду сообщений о моих родителях или о дяде и тете. Записка вопрошала об Иглстонах, как будто спрашивали о друзьях или случайных знакомых. Августа склонялась к мысли, что, по всей видимости, у Иглстонов не было наследников.

— Ты хотя бы спросила у меня разрешения, прежде чем раздавать мои припасы, — сказала она нахмурившись. Кора слишком много на себя стала брать в последнее время, забывала, кто кого нанял.

Через неделю караван прибудет в форт Ларами, и Августа раздумывала: не оставить ли Кору в форте, не нанять ли другую служанку? Окончательное решение, конечно, будет зависеть от возможности такой замены. Глядя на пламя костра, бросающее отблески на угрюмое лицо Коры, Августа внезапно решила, что непременно наймет другую служанку. Даже если новая девушка окажется такой же угрюмой, как Кора, все равно это будет не Кора. Новая служанка не посмеет смотреть на Августу так, словно старается заметить признаки стыда или вины на лице своей хозяйки.

Поправив шаль на плечах, Августа присела на складной стул и протянула руки к огню. От запаха кукурузных лепешек рот ее наполнился слюной.

— Ты не слыхала, остальным-то не грозит опасность? — Именно это опасение не давало ей заснуть. Августа считала, что женщины, которые ухаживали за Люси, сошли с ума. Подвергать себя такому риску! Если холера распространится в караване, это будет их вина. Но для тех, кто заболеет и умрет, это слабое утешение.

— Я слышала разговор мистера Сноу с мистером Коутом, — ответила Кора. — Как я поняла, Люси напилась плохой воды. Вот почему она заразилась. Во всяком случае, мистер Коут обходил всех и спрашивал, не черпали ли мы воду из лужи около какого-то старого лагеря, знаете, там, где мы останавливались прошлым вечером. Он думает, что Люси попила воды из той лужи либо прошлым вечером, либо сегодня утром. Августа замерла. Брови ее поползли вверх.

— Меня он не спрашивал!

— Я ответила за вас. Я знаю, что вы никогда не пьете воду из лужи. Кто угодно, только не вы.

— Ну, ты права. Но я могла бы… Ему следовало бы спросить непосредственно меня.

— Может быть, мистер Коут не любит, когда его оскорбляют. — Пламя костра отражалось, словно огненные точечки, в темных глазах Коры. Она криво усмехнулась. — Конечно, я понимаю, что к чему. Разве вы признаете, что неравнодушны к этому мужчине?

Августа вскочила на ноги, в ярости сжав кулаки.

— Как… как ты смеешь?! Как… — Августа задохнулась от гнева. Она стояла так близко к костру, что ее подол лишь чудом не загорелся. — Я больше не стану терпеть оскорбления! Когда мы приедем в форт Ларами, я высажу тебя. Я собиралась дать тебе денег, чтобы ты смогла добраться до дома, но твой поганый язык заставил меня изменить решение. Мне все равно, умрешь ты с голоду на улице или будешь продавать себя солдатам! Ты заслужила все, что с тобой произойдет!

Она видела, как ухмылка исчезла с лица Коры. Та медленно поднялась на ноги.