Глава 15

Из моего дневника.

Июнь 1852 года.

Августа получила то, что заслуживает. Каждый вечер ее фургон приезжает в лагерь спустя час после того, как все мы заканчиваем ужинать. Ее лицо покраснело от солнца и шелушится — будто змея меняет кожу. Джейн говорит, что у нее руки ободраны до крови от того, что она правит мулами целый день без передышки. Я довольна.

Я все еще сержусь, что Коуди не рассказал мне, что вместо мелассы мы везли виски. Он может хранить свои секреты от остальных, но от меня у него не должно быть секретов! Я защищала его перед другими! А он сделал из меня посмешище!

Я была так сердита, что взяла его нож, чтобы приколоть засохшие цветы туда, где он непременно их обнаружит. Прошла целая неделя, а он так и не извинился.

Я в такой ярости, что меня всю трясет. Он смотрит на эту шлюху так, как мне хотелось бы, чтобы он смотрел на меня. Я не могу видеть их вместе. В такие минуты у меня в желудке все переворачивается. Прошлой ночью меня вырвало за фургоном.

Чего он от меня хочет? Почему он мучает меня?

Я сделала все, что должна, чтобы открыть дорогу нашей любви, а это было непросто. Я любила Эллин, ему бы следовало знать об этом. Я отклонила два предложения выйти замуж, пока ждала его. Я приехала к нему, потому что он ко мне не приехал. Я присоединилась к этому каравану. Я терплю страшные неудобства ради него. С тех пор как началось это ужасное путешествие, я испытываю голод, жажду, крайнюю усталость и страх. Я терплю все это только ради него. И прощаю его снова и снова.

Когда же это все кончится? Когда он прекратит испытывать меня и заговорит? Чего еще он ждет от меня?

Мне так хотелось наказать его, что пришлось порезать себе руку пониже локтя. На мгновение я возненавидела его за то, что он заставил меня сделать это. Но эту шлюху я ненавижу еще больше!

Может, он хочет, чтобы я наказала и ее? Неужели это последнее испытание, которому он подвергнет меня, чтобы я доказала свою любовь?

Глава 16

Из дневника.

1 июля 1852 года.

Когда я пересматриваю свои наброски, вижу, что черты наших лиц заострились, а руки в мозолях. Солнце испортило наши лица, а ситцевые платья выгорели, волосы торчат неопрятными пучками. Лишения и тяготы отражаются в наших усталых глазах, в них также можно прочесть растущую уверенность, — мы многому научились. Странно, но многие из нас выглядят повзрослевшими.

Тия Ривз.

К северу от форта Ларами Перрин видела горный кряж, с обеих сторон обрамляющий дорогу. Во время подъема полуденное солнце жарило немилосердно, обжигая кожу лица и рук. Губы у всех потрескались и покрылись волдырями. Поломанные подковы калечили хромающих мулов, нескольких пристрелили и оставили у дороги, где не было ни деревца. Комары роились плотными облачками даже в дневные часы, а в темноте эти насекомые становились сущим наказанием.

Перрин сидела в струйке дыма, поднимающейся от бизоньих лепешек, тлевших в кострище, и кашляла. Копченый Джо настоятельно повторял, что комары ненавидят дым и избегают его. Хлопнув себя ладонью по шее и вздохнув, она решила, что Копченый ошибается.

Расчесав укусы и шишки на тыльной стороне рук, Перрин принялась разглядывать кекс. В тесто попало столько комаров и мошек, что кексы стали крапчатыми внутри. Комары плавали и в соусе к рису.

Хильда яростно замахала руками, пытаясь отогнать облако насекомых, роящихся над ее головой. Лицо ее было обожжено солнцем и распухло.

— Копченый Джо говорит, что если втирать слюну в укусы, они не будут так сильно чесаться.

— Слюна помогает, — согласилась Перрин. Она посмотрела на Хильду, и они разразились смехом. Три месяца назад ни одна из них даже и представить не могла, что будет есть пищу, в которой кишмя кишат насекомые, или что станет втирать слюну в кожу лица и рук.

— Как успехи Коры? — спросила Перрин, вставая, чтобы поменяться местами с Хильдой.

Хильда заняла место у дымка и тотчас же закашлялась и потерла кулаками глаза, размазывая по щекам сажу.

— Меньше двух недель прошло, но Кора — ученица прилежная. Вы попросили остальных поправлять ее речь?

— Конечно.

Перрин увидела, что к их костру приближается Коуди, и отложила в сторону свою тарелку с ужином. Непонятно почему, но она часто ощущала его присутствие еще до того, как видела его.

Алые тени протянулись по небу. Временами вспыхивали молнии. И все же было довольно темно, поэтому Перрин не сразу разглядела лицо Коуди. Но разворот его плеч, его походку она узнала тотчас же. И тотчас же почувствовала, как забилось ее сердце.

— Простите, что не смог встретиться с вами раньше, — сказал он, подходя к костру. Глаза его казались усталыми, а голос — раздраженным. — У ущелья не обошлось без ссоры. Один караван попытался проехать без очереди.

— Кто-нибудь пострадал? — насторожилась Хильда.

Караваны собирались у «бутылочного горлышка» в Ущелье эмигрантов. В этом узком месте сходились все фургоны, в каком бы направлении они ни двигались. На западной стороне расположились четыре каравана, пережидая, когда транспорт, направляющийся на восток, проедет и освободит им проход.

— Несколько горячих голов из каравана Меркинсона пересчитывают синяки и ссадины, но, к счастью, никого не застрелили. — Коуди провел ладонью по своим взъерошенным волосам. Затем посмотрел на Перрин: — У меня нет настроения сидеть. Как насчет того, чтобы прогуляться? Обсудим дневные дела.

Взглянув на Коуди, Перрин поняла, что он чем-то расстроен. Последнюю неделю он постоянно их подгонял в надежде наверстать упущенное время, и, оказалось, только для того, чтобы поучаствовать в заварушке у ущелья. Поморщившись от боли — она сегодня полдня шла за фургоном Сары, — Перрин поднялась, прихватив с собой шаль.

Они прошли несколько ярдов вдоль ручья и забрались на каменный утес, с которого открывался вид на стоянки караванов-соседей. Перрин увидела с дюжину костров — крохотных одиноких маячков на пути тех, кто мечтал о новой и лучшей жизни. Искорка надежды вспыхнула в ее сердце.

Подобрав юбки, Перрин села на гранитный камень, наблюдая за роем светлячков, танцующих под ночную серенаду сверчков. Она бы улыбнулась, если бы не мрачный вид Коуди.

— Я собираюсь отправить Августу обратно с первым же встречным караваном, — резко заявил он. — Она не справляется.

— Но она с каждым днем справляется все лучше, — возразила Перрин, стараясь, чтобы слова ее звучали как можно убедительнее. — Когда мы вчера разбили лагерь, Августа опоздала всего на тридцать минут.

— Так не может больше продолжаться. Вы ее видели?

Конечно, видела, и он об этом знает. Все невесты злорадствовали по поводу сильно изменившейся внешности Августы. От замечательных светлых локонов, которые Августа так лелеяла, пока Кора готовила завтрак, а потом мыла посуду, — от этих локонов осталось лишь воспоминание. Теперь ее волосы были спутанны, тусклы от пыли и забраны в неопрятный пучок на затылке. Солнце обожгло ее бледную кожу, которая облупилась, а потом снова загорела. Никто не сказал ей, что слюна помогает от укусов насекомых, и Августа расчесывала лицо и руки до крови. Одежда ее была порвана и грязна; она выглядела так, словно не ела и не спала несколько дней.

Если бы речь шла не об Августе, а о другой женщине, невесты непременно поспешили бы ей на помощь. Более того, все пришли бы в ужас, увидев состояние этой несчастной.

— Я видела ее, — невнятно проговорила Перрин, потирая ладонями виски.

— Каждый день я жду, что она попросит отправить ее обратно. — Коуди повернулся к ней спиной.

Он смотрел на огоньки лагерных костров, и Перрин вновь увидела ту же хорошо знакомую позу — широко расставленные ноги и все тот же разворот плеч — и почувствовала, как сердце ее сжимается в тоске.

— Она ничего не говорила мне насчет возвращения.

Перрин смотрела на него внимательно, испытывая беспокойство, — ведь ей казалось, что она уже давно одержала победу.

«Думай об Августе, — приказала она себе, стиснув зубы, — а не об этом мужчине, которого страстно желаешь».

Перрин была уверена, что Августа сдастся и попросится домой. Руки Августы были покрыты волдырями и так распухли, что она едва могла держать вожжи. Несколько ночей она даже не делала попытки разжечь костер, а забиралась прямо в свою кое-как установленную палатку. Спала она там или плакала — никто не знает…

— Черт побери. — Она сжала кулаки.

Почему ей так больно наблюдать за тем, что происходит с Августой? Почему такая женщина, как Августа Бонд, захотела поехать в Орегон, чтобы выйти замуж за незнакомца? Зачем ей это?

— Я думала… мне казалось, что, как только Августа останется без ванны, ей захочется обратно домой, — нарушила она затянувшееся молчание.

— Это не важно, — отмахнулся Коуди. — Важно то, что она не справляется.

Перрин кивнула. Отогнала от себя комаров концом шали. Ночь была теплая, душная, и скалы сохраняли дневной жар солнца. Она наклонилась и вдруг поняла, что ее глаза находятся на одном уровне с пряжкой ремня Коуди. Взгляд ее скользнул еще ниже — и она резко выпрямилась, ощутив прилив страсти.

— Знаю, что вы расстроились из-за того, что мы опаздываем. — Перрин сказала первое, что пришло в голову, лишь бы забыть о своих постыдных мыслях, лишь бы отвлечься. — Но нам нужен отдых. Все вконец измотались…

Слова замерли у нее на губах, когда Коуди подошел так близко, что ее юбки коснулись его штанов. Он не отрываясь смотрел на ее губы; в его глазах зажглись алчные огоньки. Перрин поняла: впервые они остались с глазу на глаз, и никто их сейчас не видит.

— Как я соскучился по тебе. — Его голос звучал так, словно и он понял, что их никто не видит и не слышит.

У Перрин пересохло в горле, она облизала губы. И заставила себя отступить на шаг. Вернее, пыталась заставить, но не смогла. О Господи! Она не могла пошевелиться, едва могла дышать. Горячая волна пробежала по ее телу, словно электрический разряд, словно вспышка звездного света в черной ночи.

— Мы встречаемся каждое утро и каждый вечер, — отвечала она хриплым шепотом, и голос ее дрожал.

— Ты ни слова лишнего не говоришь, а потом убегаешь. — Он как зачарованный смотрел на ее губы.

Ночь, горячая, влажная, наполненная любовными песнями насекомых, обволакивала их, и Перрин начала задыхаться. В груди у нее что-то сжалось, по рукам и ногам пробежала дрожь. Она жаждала его… целую вечность, и головокружение от этой жажды лишало ее сил. Она вгляделась в его волевое лицо, и на этом лице, на его лице, о котором она мечтала и во сне, и наяву, прочла такое же желание. Из ее горла вырвался стон:

— Коуди, пожалуйста, нет… Он обхватил ее за талию и притянул к себе. Перрин, задыхаясь, уперлась ладонями в его грудь, и при ее прикосновении мышцы его тотчас напряглись; она почувствовала, что растворяется в огне страсти, в этой жаркой ночной тьме.

Голова у нее закружилась, и Перрин поняла, что она не в силах сопротивляться. Дрожа от нетерпения, она смотрела в его горящие глаза, потеряв дар речи, почти не дыша. Она всю жизнь ждала этого мгновения, этого мужчину.

— Я тысячу раз представлял, что держу тебя в объятиях, — прошептал он. — Если ты скажешь «не надо», я остановлюсь. Но это будет для меня самое трудное…

Из горла Перрин вырвался стон, глаза ее потемнели. Движения его бедер сводили ее с ума.

— О, Коуди, — прошептала она.

Он прижимал ее к себе все крепче. Лоб Перрин покрылся испариной, она почувствовала неистовое желание, и колени ее подогнулись.

— Я хочу, чтобы ты еще раз назвала меня по имени, — сказал Коуди, заглядывая ей в глаза. — Я хочу почувствовать, как твои ноги обхватывают меня, хочу увидеть, как расширяются твои глаза. — Глухой стон вырвался у него из груди, когда он кончиками пальцев коснулся ее шеи.

Его прикосновение обдало Перрин жаром. Ей казалось, ее тело воспламенилось под его огненными пальцами. Задыхаясь, Перрин поняла, что ни один мужчина никогда не вызывал в ней такого страстного отклика. Если он не поцелует ее сейчас же, она сгорит в его руках дотла, сгорит от страсти.

Она порывисто обняла его за шею, ее губы призывно приоткрылись. По телу Перрин словно искра пробежала — она не ожидала, что его поцелуи окажется таким нежным.

Они стремились друг к другу с самого начала. Его объятия были так же неизбежны, как восход солнца. Они боролись со своим влечением, воздвигали перед собой непреодолимые барьеры. Никто из них не хотел осложнений, однако они не могли этого остановить. Их страсть была подобна молнии, разрывающей темную ночь.

— О Господи, — прошептала Перрин, прижимаясь лбом к его груди.

Она подняла голову и заглянула в его глаза, излучающие тепло. Он снова прижал ее к себе, и она поняла, что больше не сможет противиться своему желанию, не сможет, даже если бы была в силах заставить Землю вращаться в обратную сторону.

— Я не могу отказаться от тебя, — пробормотал Коуди, покрывая поцелуями ее лоб, веки, губы. — Черт побери, ты мной целиком завладела!

Перрин застонала.

— Я начинаю день, думая о тебе, и ложусь спать, думая о тебе. — Головокружительные запахи дыма, мыла и мужского пота ударили ей в ноздри, и она упивалась этими запахами. Ее груди набухли и болели, горячая волна прокатилась по телу.

Когда его руки потянулись к ее груди, она вздохнула с облегчением. Задолго до того, как ее разум свыкся с тем, что она его желала, тело ее уже знало об этом.

Наклонившись над ней, Коуди смотрел в ее огромные карие глаза и видел в них желание. Он припал губами к губам Перрин, воспламеняя поцелуем ее разум и тело. Этот его поцелуй был яростным, почти жестоким, Коуди словно подчинял ее себе. Но на меньшее Перрин не согласилась бы. Его затвердевшая плоть рвалась к ее сокровенной горячей влаге.

Глаза его затуманились, голос стал низким.

— Назови меня по имени, — прошептал он.

— Коуди, — шепнула она грудным голосом. — Коуди, о Коуди!

Из его горла вырвался стон, губы со страстью впились в ее рот, впились требовательно и властно.

Его губы… его язык… его рука в ее волосах… Его тело, стройное, и упругое… его руки, словно железные канаты… прикосновение его напряженной плоти. Эти образы кружились и смешивались со светом звезд, и с ночью, и со страстью, сотрясающей ее тело и воспламеняющей дремлющие желания, которые, как она считала, давным-давно умерли.

Губы, прижатые к губам, руки, касающиеся лиц, волос и плеч, пальцы, изучающие, гладящие, ласкающие… Они опустились на колени на залитый звездным светом каменный утес. Когда его руки снова накрыли ее груди, у Перрин вырвался вздох, ее соски напряглись.

Коуди опустил ее на землю, подложив шаль ей под голову, и она притянула его к себе. Страсть разгоралась с каждым их судорожным вздохом. Перрин забыла обо всем на свете, она видела лишь его губы и его горящие глаза, чувствовала лишь его тело. Его прикосновения воспламеняли ее и словно уносили в глубь какого-то водоворота…

Пьяные от поцелуев при свете звезд, они катались по каменной постели, стараясь раствориться друг в друге. Наконец его рука проникла между их телами — чтобы дернуть за ремень и нащупать пуговицы на брюках. Почувствовав сильную дрожь и головокружение, Перрин подняла свои юбки и скинула панталоны.

Когда его обжигающее тепло проникло в нее, Перрин вскрикнула, и наслаждение переполнило ее. Она приподнималась, чтобы встретить каждый его очередной толчок; ее пальцы скользили по его лицу, запутывались в его волосах. Она снова и снова шептала его имя, страстно желая его.

Замедлив свои движения, Коуди заглянул в глубину ее расширившихся глаз. Он снова и снова доводил ее до экстаза, заставляя содрогаться, впиваться ногтями в его плечи, повторять его имя. Прежде Перрин представить не могла, что занятие любовью может быть таким восхитительным, таким захватывающим. Она никогда не думала, что мужчина может доставить женщине такое наслаждение.

— Коуди! О, Коуди! — Пот увлажнил ее виски, нижнюю рубашку. Она тонула в горячих волнах страсти, сгорая в огне, который поднимался все выше и выше, пока наконец не довел ее до полета в какую-то бесконечность, и тогда… и тогда его тело увлекло ее в бездну и понесло среди звезд, горевших у них над головой.

Мгновение спустя плечи Коуди содрогнулись, и он сжал ее с такой силой, что Перрин едва не закричала от восторга. Голова его упала ей на грудь, они оба задыхались.

Перевернувшись на спину, он положил ее голову на свое плечо. Тяжело дыша, они смотрели на звезды и прислушивались к гулу насекомых и к приглушенным голосам, доносившимся из лагеря.

— С тобой все в порядке? — хрипло спросил он, прижимая свои губы к ее волосам.

Слезы блеснули в глазах Перрин. Теперь для нее не существовали другие мужчины. Никогда занятие любовью не будет похоже на это. Никогда ее страсть не будет так же сильна, и никогда она не почувствует, что умрет, если не подчинится мужчине. Все это только с ним, только с Коуди.

Закрыв глаза, Перрин вдыхала запах их остывающих тел и размышляла: как это могло случиться — быть женой одного мужчины, любовницей другого и не подозревать, что можно испытывать такое наслаждение, словно парить в воздухе.

Она взглянула на него, и Коуди поцеловал ее, теперь бережно и нежно.

— Ты на вкус словно яблоки и изюм, — пробормотал он, улыбаясь. Тихонько рассмеявшись, Перрин возвратила ему поцелуй. — Все было не так, как я себе представлял, — прошептал он, гладя ее по щеке. — Я представлял мягкую постель и твои волосы, рассыпанные по подушке…

— А я воображала… — Она проглотила слова и замерла в его объятиях. Кто-то карабкался на утес, мелкие камешки скатывались в темноту.

— Мистер Сноу! — Один из новых погонщиков немного помолчал, потом снова позвал: — Мистер Сноу!

Они лежали неподвижно в объятиях друг друга, едва дыша. Погонщик остановился почти в десяти ярдах перед ними, хлопнув шляпой по бедру, выругался, а потом направился вниз, продолжая громко звать Коуди.

Погонщик принес с собой отрезвляющий ветерок реальности. С гулко бьющимся сердцем Перрин резко села, опустив юбки. Приди погонщик на пять минут раньше, когда они с Коуди были так поглощены друг другом, так самозабвенно предавались страсти, они не заметили бы его, если бы даже тот присел рядышком с ними. Обхватив колени руками, Перрин потупилась, потрясенная возможностью такой близкой катастрофы.

— Перрин! — Он коснулся ее волос.

— Больше этого не будет, — прошептала она.

Все доводы против их близости обрушились на нее лавиной. Жених, ждущий ее в Орегоне. Женщины, которые станут ее соседками. Хорошая репутация, которую она изо всех сил старалась завоевать. Приподняв голову, Перрин смотрела невидящим взглядом в направлении далеких костров.

Она почувствовала, что Коуди смотрит на нее, как дрогнула и напряглась его рука, лежащая у нее на шее.

— Неужели ты действительно думаешь, что после того, что произошло этой ночью, мы сможем держаться друг от друга на расстоянии? — спросил он.

— Я хотела этого так же, как и ты, — прошептала Перрин, тихонько вздохнув. Она была рада, что ночь безлунная и он не увидит румянец, горевший на ее щеках. — Желание быть с тобой сделало меня бесстыжей, — прошептала она, уронив голову. — Я позволила страсти пересилить меня… Может, я и в самом деле шлюха, как говорит Августа.

— Перрин, Бога ради! — Коуди резко встал, заправляя фланелевую рубашку в штаны, затем тронул пальцами пуговицы.

— Все произошло случайно, только и всего. — Перрин посмотрела на свои руки. — В конце этого путешествия я выйду замуж. И это нельзя изменить. — Сердце ее дрогнуло и разбилось — Коуди не стал ей возражать. Не проронив больше ни слова, она встала, нашла свои панталоны и завернула их в шаль. Ей хотелось, чтобы он остановил ее, сказал, что сегодняшняя ночь не была случайной, что она для него что-то значит. Но Коуди продолжал смотреть в сторону поставленных четырехугольником фургонов.

— Это произошло, потому что…

— Тебя ищут в лагере, — резко оборвала она его, крепко прижимая шаль к груди. — Произошло всего лишь неизбежное. — Она глубоко вздохнула и заставила себя говорить спокойно, словно ей безразлично, что он сейчас думает, словно она не заметила его внезапной холодности — того, что он не подошел к ней и не обнял ее. — Все прошло. Мы можем даже притвориться, что ничего не случилось.

Она почувствовала его пристальный взгляд, почувствовала идущий от него холодок.

— Что, черт побери, ты несешь? Ты хочешь сказать, что я должен оставить тебе, уходя, золотую монету? — Он саркастически хмыкнул.

Перрин дернулась как от удара.

Коуди взял ее за подбородок и взглянул на нее сверху вниз горящим взглядом:

— Неужто для тебя это всего лишь удовлетворение вспыхнувшего зова плоти?

— А что же еще? — бросила она, отстраняя руку. — Я по крайней мере раз шесть слышала, как ты говорил, что не хочешь больше жениться. И ты говорил это, чтобы я услышала, верно?

— А ты считаешь, что поскольку мы… — Коуди махнул рукой туда, где они только что лежали. — Ты ждешь, что я теперь сделаю тебе предложение?

Его ирония ранила ее, словно нож, вонзившийся в грудь.

— А если бы ты переспал с порядочной женщиной? Со всеми уважаемой женщиной? Что бы ты сделал тогда? — Упрек вырвался у нее неожиданно, он был продиктован болью и гневом. — Как бы ты поступил?

— Перрин, ради Бога. Мы взрослые люди, Ты опытная женщина.

Она закрыла глаза и, покачнувшись, сделала шаг назад. Если она доживет до ста лет, и тогда Джозеф Бойд будет вторгаться в ее жизнь. Какой же она была дурой, надеясь, что сможет отмыть свою запятнанную репутацию! Похоже, ее уже ничто не спасет. Она навсегда останется «опытной женщиной». И это всегда будет произноситься таким вот понимающим тоном.

— Ты хочешь сказать — девка, — прошептала она, едва стоя на ногах.

Перрин задрожала, в ее глазах блеснули слезы. Она хотела еще что-то сказать, но задохнулась. Резко повернувшись, ничего не видя перед собой, она бросилась к лагерю.

Мем отложила тяжелую палку, которой мешала белье, бурлящее в огромном котле, подвешенном над костром. Заправив под платок упавшую на лоб прядь волос, она заслонила ладонью глаза от яркого утреннего солнца.