Августа же была в такой ярости, что хотела ударить девчонку, надавать ей пощечин. Но она дала себе слово не проявлять эмоций, недостойных Бондов, и твердо решила сдержать это обещание. Повернувшись на каблуках, Августа пошла прочь от костра, прочь от лагеря и от соблазна ударить Кору. Она не останавливалась, пока не дошла до ряда высоких тополей. Глянув через плечо и удостоверившись, что огни лагеря все еще видны и ей не грозит опасность заблудиться, Августа приподняла юбки и взобралась на небольшой холмик. С самой высокой точки она видела широкие просторы Платт, текущей через залитые звездным светом равнины, словно широкая серебряная лента. И, как многое другое, вид реки был обманчив. На дне неглубокой, даже мелкой Платт таились зыбучие пески. К тому же воды этой реки были непригодны для питья: грунты Платт содержали слишком много щелочи, что грозило отравлением и людям, и животным. Прислонившись к стволу дерева, Августа смотрела на лениво текущую воду; ей вдруг пришло в голову, что она, эта река, такая же, как Кора, — предательская, с грязными помыслами и ядовитая.

— Вам не следует отходить от лагеря так далеко, мисс Бойд. Особенно в одиночестве и по ночам.

Августа вздрогнула, сердце ее бешено заколотилось. Повернувшись, она внимательно оглядела стволы деревьев, пытаясь увидеть говорившего.

— Где вы? Покажитесь немедленно! Что за индейская манера подкрадываться к людям и пугать их до полусмерти!

— Простите. Я не хотел напугать вас. — Уэбб появился рядом с ней, словно месяц из-за медленно плывущего облака. Серебряный свет луны придавал бронзовый оттенок его коже, и глаза Уэбба казались сверкающими и бездонными. Легкий ночной ветерок теребил бахрому его куртки и штанов в обтяжку, ерошил распущенные, лежавшие на плечах волосы.

Августа невольно затаила дыхание, ее пальцы судорожно вцепились в концы шали.

— Вы шли за мной? — прошептала она, пристально глядя на Уэбба.

Он стоял слишком близко, так близко, что ее юбки почти касались его штанов. Колени ее задрожали, и эта дрожь, разливаясь по всему телу, наполнила ее каким-то странным теплом.

Очутиться с ним наедине там, где никто не мог ни слышать, ни видеть их, — вот что больше всего пугало ее. Она боялась, что он изнасилует и убьет ее. Она фантазировала: он заключит ее в объятия, прижмет к своей широкой груди и станет целовать с такой страстью, что они вместе вспыхнут, как две свечки. От подобных фантазий у нее на лбу выступал пот, а щеки ярко горели. Августа ненавидела такие сны наяву, стыдилась их.

— Я видел, как вы ушли из лагеря. И пришел, чтобы проводить вас обратно.

Именно так начинались ее фантазии, теми же словами, сказанными таким же… интимным тоном.

Ослабев от страха и ожидания, от отвращения и острого желания, Августа прислонилась к стволу дерева, неотрывно глядя на его губы. Дыхание ее участилось, и она почувствовала, как налились ее груди под прижатыми ладонями. Несмотря на то что губы ее пересохли, бесстыдная влага наполнила ее тайное женское естество.

Она беспомощно смотрела на него. В этом месте в своих фантазиях она гладила его волосы. Ей хотелось знать, жесткие они или мягкие. В фантазиях она делала то, что ей нестерпимо хотелось сделать сейчас: провести ладонями по его груди и плечам, ощупывая вздымающиеся мышцы, которые она видела перекатывающимися при свете дня. И вдруг он крепко прижал ее к себе…

У Августы голова пошла кругом при мысли о том, что твердое мужское естество прижато к ней вплотную. Она едва не лишилась чувств.

Уэбб хмуро посмотрел на нее, а потом она услышала его шумный выдох, словно, он прочел и понял мольбу в ее глазах. Медленно, давая ей возможность отступить, он поднял руку к косе, струившейся по ее груди.

— Я никогда не видел более красивой женщины, — пробормотал он тихим, хриплым голосом. Он потянул косу, пропуская ее между пальцами. — При солнечном свете это — золото, при лунном — серебро.

В ее фантазиях делалось и говорилось то же самое. Она облизала губы, рот ее приоткрылся. Августа пила воздух судорожными, мелкими глотками. Когда его рука погладила ее плечо, она задрожала, словно ее опалила молния.

Впервые в жизни Августа горела желанием, хотела и нуждалась в том, чтобы мужчина остудил жар, который сам же и зажег в ее теле. Она была не в силах сдвинуться с места. Гибельное желание сотрясало ее; груди набухли, дыхание участилось; она забыла обо всем на свете, она погибала от страсти, и эта страсть горела в ее глазах.

— О Господи, — прошептала она и всхлипнула в изнеможении.

Августа как завороженная смотрела на его твердый подбородок. И затрепетала, когда он сделал шаг вперед. И доверчиво прижалась к его груди, когда его руки обвили ее плечи. Она погрузила свои пальцы в его волосы и потянулась к нему трепетными губами…

Мем вовсе не хотела подглядывать за ними.

Сначала она услышала какой-то шум в тополиной роще и замерла, испугавшись: а вдруг это волк рыщет поблизости? Потом Мем заметила Августу, стоявшую на холме, но если бы она дала ей знать о своем присутствии, они обе попали бы в щекотливое положение.

Пока Мем стояла тихо, раздумывая, сможет ли она удалиться, не обратив на себя внимания, из тени появился Уэбб. Его появление было таким бесшумным, что она очень удивилась, увидев его. Ее первым радостным порывом было позвать его по имени и броситься вперед, чтобы присоединиться к ним. Но не успела она и слова сказать, как заметила их неестественные позы и почувствовала напряжение, такое горячее, что только не трещало. Приветственный возглас застрял у Мем в горле.

Прошла минута, а потом было слишком поздно. Если бы она теперь крикнула или произвела внезапный шум, они сочли бы, что она сует нос в чужие дела. Черт побери! Она попалась именно в ту ловушку, которая унижала ее» унижала до презрения к самой себе. То, что она оказалась в столь ужасном положении, шокировало ее почти так же, как осознание того, что она не может удержаться, не может не смотреть на них.

Прижав ладонь ко рту, Мем стояла, словно каменное изваяние, и наблюдала, как Уэбб подходит к стволу дерева, к которому прислонилась Августа. Она не слышала, что они говорили, но в том и не было нужды. Суть этих слов отразилась в чувственном выражении лица Августы.

Мем тоскливо наблюдала за ними. И видела все, видела слезы на глазах Августы. Она, Августа, при лунном свете была такой красивой, что никто во всем мире не мог бы соперничать с ней. Ее прекрасное лицо светилось и горело… Купаясь в мерцающем лунном свете и дрожа под пристальным взглядом Уэбба, она была древесной нимфой, богиней, мужской мечтой о красоте и чувственности.

А Уэбб… Мем любовалась им, высоким и сильным. Он стоял, широко расставив ноги, откинув назад волосы, и смотрел на Августу. Смотрел так, что, казалось, весь мир для него исчез, он видел сейчас только эту женщину.

Мем закусила губу и опустила голову. Она отдала бы оставшуюся часть своей жизни за то, чтобы Уэбб Коут посмотрел на нее так, как он смотрел на Августу. Она мечтала броситься в его объятия точно так же, как бросилась Августа. Она с радостью пожертвовала бы своей девственностью, только бы упасть на землю в его объятиях.

Он целовал ее! Он сжимал ягодицы Августы своими сильными руками и притягивал ее к своим чреслам. И Августа стонала, трепетала в его мускулистых руках.

Мем приказала себе: забудь Уэбба Коута! Беги, пока не разорвалось твое сердце.

Она бросилась напролом через кусты, она бежала к затухающим лагерным кострам.

Уэбб прижал к себе Августу с такой силой, что она едва не задохнулась. Он сгорал от страсти, он касался ее своей твердой как железо напрягшейся плотью. И она была готова отдаться ему.

И вдруг она услышала… кто-то бежал сквозь кусты.

Оторвавшись от губ Уэбба, Августа замерла в ужасе. Ее ногти впились в его плечи.

— Здесь кто-то есть!

— Кто бы это ни был, — пробормотал Уэбб, — он удаляется, а не приближается.

Она смотрела на него глазами, полными ужаса.

— Нас кто-то видел!

Он коснулся ее щеки.

— Если он и видел что-то, то только мою спину. Тебя никто не мог увидеть.

Августа уставилась в его черные горящие глаза. И увидела бронзовую кожу, увидела широкие скулы и черные длинные волосы.

Она увидела индейца!

Ее охватила паника. К ней прикоснулся индеец! Он целовал ее. Колени ее подогнулись, казалось, она вот-вот рухнет на землю.

О Господи! Боже мой! Что же она наделала?!

Лунный свет — он свел ее с ума. Она позволила грязному полукровке дотронуться до себя. И он осмелился коснуться ее губ своими дикарскими губами!

Она отшатнулась и ударила его наотмашь по лицу. Ударила с такой силой, что голова его откинулась в сторону. Он тотчас же убрал руку с ее бедра. И отступил на шаг. Глаза его вспыхнули гневом.

— Ты напал на меня! — прошипела Августа, в отчаянии прижимая к груди руки.

Уэбб не ответил. Молчаливый и невозмутимый, он видел ее насквозь. Ночной ветерок ерошил его волосы, теребил бахрому его куртки. Он пристально смотрел на Августу.

— Ты грязный дикарь! — бросила Августа ему в лицо. — Как ты осмелился прикоснуться к белой женщине?! Если я скажу… расскажу об этом, тебе отрубят голову! Тебя повесят!

Почувствовав влагу между ног, она чуть не заплакала от стыда. А причиной был он!

— Дикарь! Насильник! Я… если ты только подойдешь ко мне опять, я…

Он исчез во тьме. Исчез словно тень. Она в отчаянии озиралась. А потом бросилась на землю и безудержно зарыдала.

Бесплодные угрозы опустошили ее. Ни при каких обстоятельствах, ни за что на свете… никому она не расскажет о том, что произошло этой ночью. И она скорее умрет, чем разрешит индейцу прикоснуться к себе.

Августа сгорала от стыда, ей хотелось, чтобы земля разверзлась под ее ногами и поглотила ее. Если бы только она знала, кто подглядывал за ними, кто видел все это! Если бы только она могла это как-то объяснить!

Новый приступ ужаса сдавил ее грудь, когда она поняла, что кто-то в лагере может уничтожить ее всего лишь намеком, несколькими словами. Рыдания душили ее.

Она в отчаянии молотила по земле кулаками. Она не вынесет этого! Индеец! Дикарь! Дикарь, который, конечно же, никогда не видел скатерти, который ел как животное. Несмотря на культурную речь, которой он подражал, он, наверное, и читать не умеет, не может даже написать своего имени. Что такое индеец? Ничтожество! Никто!

А она позволила этому дикарю, этому ничтожеству, этому нищему варвару прикасаться к ней руками.

Ей хотелось умереть.

Коуди, стоявший у фургона с оружием, увидел Уэбба, вышедшего из темноты. Взгляд его горящих черных глаз заставил мужчин, сидевших у костра, замолчать и неловко переглянуться.

— Неприятности? — спросил Гек Келзи вставая. Он положил руку на рукоять пистолета у пояса.

Уэбб молча прошел мимо, направляясь к фургону с мелассой.

Джон Восс доел кукурузную лепешку и тоже поднялся нахмурившись.

— Его пистолет в кобуре, — заметил он. — Полагаю, его неприятности нас не касаются.

Коуди бросил в кострище окурок сигары.

— Тем, кто не на часах, лучше разойтись. Скоро рассвет.

Когда парни разбрелись, он подошел к фургону с мелассой. Облокотившись о заднее колесо, негромко сказал:

— Хочешь, поговорим?

— Нет.

Коуди кивнул и отыскал глазами Большую Медведицу, потом перевел взгляд на Полярную звезду. Вытащив из кармана жилетки еще одну сигару, он держал ее между пальцами, не прикуривая.

— Люси Гастингс умерла, — сказал он наконец.

Коуди не знал ни одного караванщика, который пересек бы континент, не похоронив при этом нескольких своих людей. Опытный караванщик знал: такое изнурительное путешествие для кого-то закончится погребальным звоном. Но смерть — всегда потрясение. И с потерей человека невозможно, смириться.

Ему следовало предупредить их, чтобы не пили воды из луж, точно так же, как он предупредил их, чтобы не пили щелочной воды из Платт. Ему следовало бы выбрать другое место для привала. И он обязан был послать Майлза Досона, чтобы тот узнал, нет ли врача в караване, который шел впереди или следом за ними. Ему, Коуди Сноу, следовало бы быть самим Господом Богом!

В начале каждого похода он говорил себе, что пассажиры — это просто высокооплачиваемый груз. Он говорил себе, что ему не нужно заботиться об их жизнях. Его забота — доставить их к месту назначения, а нянчиться с ними он не обязан.

Но так не получалось. Путешествие было слишком продолжительное. Они слишком часто видели друг друга, слишком зависели друг от друга. Нравится тебе или нет, хочешь не хочешь, а начинаешь узнавать ближе своих подопечных. А иногда и проявлять участие…

Пропади все пропадом! Люси было всего семнадцать лет. Почти ребенок. Хмуро глядя на звезды, он видел перед собой ее свежее, улыбающееся личико. Дочь священника, которая пела гимны, пока доила корову Сары, читала стихи из Библии, когда они останавливались на отдых. Хорошенькая девочка-женщина, которая собирала полевые цветы по дороге и смеялась над ужимками степных собачек.

Она никогда не узнает объятий мужа, никогда не будет держать ребенка на руках. Робкое пламя ее жизни замигало и погасло еще до того, как началась ее настоящая жизнь.

Жестоко обошлась судьба с Люси Гастингс, а ведь без нее караван невест никогда не был бы сформирован. Когда ее отец, преподобный Гастингс, принял предложение руки и сердца от молодого преподобного Коурри, то забеспокоился: как же он пошлет свою дочь одну через всю страну? Его беспокойство и стало причиной того, что Коурри организовал поиски невест для женихов. Так и возник караван Коуди.

Без Люси Гастингс ни одна из женщин в караване не имела бы поджидающего ее в Орегоне жениха. Но будущий муж Люси был единственным мужчиной, который знал и любил свою невесту, и он будет искренне горевать о ее смерти.

Коуди знал, что почувствует Пол Коурри. Но по крайней мере печаль Коурри не будет омрачена еще и известием о предательстве.

Коуди представил, как преподобный Пол Коурри будет читать письмо, которое он пошлет из форта Ларами. Однажды Коуди и сам получил такое письмо.

Вздрогнув, он выпрямился и вполголоса выругался. Потом обошел фургон с мелассой. Уэбб ушел.

Коуди долго вглядывался в темноту, туда, где Уэбб раскидывал свои одеяла. Не часто Уэбб позволял кому-нибудь нарушать свое стоическое одиночество. Инстинкт подсказывал Коуди: тут не обошлось без женщины. Наверняка это Августа Бойд.

Он покачал головой. «У каждого свой вкус». Черт побери, Уэбб, вероятно, подумал бы, что Коуди сошел с ума, если бы узнал, сколько времени он тратит попусту, думая о Перрин Уэйверли. Он не удивлялся привязанности Уэбба к этой себялюбивой и высокомерной мисс Августе Бойд.

Прежде чем пойти к себе, он обошел лагерь по периметру, проверяя, все ли костры затушены и надежно ли привязаны лошади. Когда Коуди подошел к палатке Перрин Уэйверли, то помедлил у полога, вообразив ее внутри спящей. В этот раз он не давал воли своей фантазии, попытался представить ее такой, какой она была. Одетой в то платье, в котором она ходила днем, с растрепанной косой и чуть приоткрытыми губами. Однако реальность оказалась столь же возбуждающей, как его романтические мечтания, и это его взволновало.

Что бы он сейчас чувствовал, если бы завтра утром ему пришлось хоронить Перрин Уэйверли, а не Люси Гастингс?

Коуди уставился на пыльный полог. Он никогда больше не собирается доверять женщине и давать ей власть над своими чувствами. Во сто крат предпочтительнее страдать от вечного одиночества, чем позволить женщине отрезать по кусочку от твоей души.

Стиснув зубы, он пошел прочь от ее палатки.