- Довольно, довольно. Что за вздорные мысли! Разве это знакомство не позорит чести вашей благородной, знаменитой семьи?
      - Я очень сожалею, Хюсамеддин, что моя страсть безответна. Если бы этот поэт ответил любовью на мою любовь, то наша малоизвестная семья прославилась бы на весь мир. Только тогда нашу семью можно было бы назвать благородной и знаменитой.
      - Ваши чувства мне понятны. Вы любите его, ибо он не любит вас. Такова уж особенность всех девушек, - это у них своего рода болезнь. Из-за этой хвйри девушки сносят оскорбления, забывают честь и самолюбие.
      Гатиба печально вздохнула.
      - Я считаю, Хюсамеддин, настало время решительно ответить тебе. Ты должен знать, я терплю тебя только потому, что ты близок к моему отцу. В противном случае я никогда не простила бы тебе твоей грубости. Не думай, что моя снисходительность может помочь тебе в твоем желании построить со мной семью. Влюбленность девушек не следует считать болезнью. Любить достойных, прославленных людей - значит сделать первый шаг к величию. Принимать кокетливый смех девушки за признак расположения, пытаться обладать тем, чего ты не достоин, предаваться несбыточным мечтаниям - это по меньшей мере глупо. Вот они - истинная низость и бесчестье! Не считай поэта Низами столь презренным. Он - молодой человек, но не из тех, что мы с тобой. Он молод, но обладает зрелостью мудреца. Тебе не приходилось сидеть с ним и разговаривать. Его лицо отмечено печатью величия, которое недоступно пониманию твоего и моего разума. Его мысли о жизни, его взгляды на природу, его философское мышление неизмеримо глубоки. Душевное благородство, стойкость и непреклонность в суждениях этого поэта сделали бы честь любому герою, любому хекмдару. Он не просто поэт, он - волшебник, постигший тайны жизни ч умеющий читать сердца людей. Что касается тебя, Хюсамеддин, ты обыкновенный, невежественный человек, забывающий о прошлом, не думающий о будущем. Ты простой солдат, у тебя есть только твой меч. Но меч способен принести человеку славу лишь тогда, когда он служит мудрому государю, в противном случае это простой кусок железа, - он со временем заржавеет, почернеет, затупится и может потерять даже ценность металла. И стихи молодого поэта, которого ты считаешь презренным, будут заучиваться народами наизусть, читаться в веках. Они будут сверкать вечно, как драгоценные камни. Напрасно ты питаешь ненависть к Низами. Этот молодой человек никогда не говорил мне о своей любви. И ты тщетно стараешься помешать мне любить его. Если он даже отвергнет меня, все равно твоя страсть ко мне никогда не принесет тебе счастья. Пока что Низами не оскорбил меня ни словом, ни поступком и не причинил боли моему сердцу. Ты напрасно стремишься наказать его, - пустая мысль! Ведь за его спиной стоит храбрец и герой Арана Фахреддин. Возможно, наступит день, когда я сама буду вынуждена наказать этого поэта, и тогда, если ты не откажешься помочь мне, я буду тебе очень благодарна. Но сейчас оскорбить его - значит оскорбить меня. Я уж говорила тебе и еще раз повторяю: если ты полюбишь какую-нибудь девушку, не скрывай от меня. Где бы ни жила твоя возлюбленная, чья бы она ни была, обещаю, что она достанется тебе.
      Хюсамеддин гордо поднял голову.
      - Не оскорбляйте меня своими словами. Я не мечтатель и не простак, который принимает иронический смех за признак любви. Я говорил вам о своей любви, ибо вы своим отношением ко мне давали к тому повод, потому что ваш отец эмир обещал мне вас. Но отныне я не нуждаюсь в вашем расположении и не прошу вас выйти за меня замуж. Не запугивайте меня Фахреддином. Если я захочу погубить этого поэта, я не посмотрю на Фахреддина. Будет время, вы поймете, кто в действительности настоящий герой. Азербайджан еще не знает Фахреддина так, как он знает меня, Хюсамеддина!
      - Я не собираюсь отнимать у тебя твое геройство, не хочу отрицать его,сказала Гатиба, ничуть не смутившись. - Однако не могу не заметить, что если герой может завоевать неприступную крепость, это еще не значит, что он в состоянии завоевать сердце, особенно девичье, я уже не говорю о сердце девушки, которая тебя не любит. Впрочем твой героизм пока еще не занесен на страницы истории, нигде не пишут, что ты захватывал крепости. Возьмись за ум, Хюсамеддин! Как Мне говорила Себа-ханум, ты любишь Рену - возлюбленную Низами. Я попрошу Себу-ханум вмешаться в это дело. Эта девушка все может сделать. Она уговорит родителей Рены...
      Хюсамеддин покачал головой.
      - Нет, Гатиба, ваши советы мне не пригодятся. Вы предлагаете мне Рену не потому, что желаете мне счастья,- просто хотите оторвать поэта Низами от его возлюбленной и привязать к своему сердцу. Вы можете отвергнуть меня. Но я был и останусь благородным героем. Поэт любит девушку - и пусть любит. Не стану разрушать счастье молодых людей. Я не променяю свою страсть на любовь к другой. Что касается способностей Себы-ханум устраивать сердечные дела, мне это хорошо известно. В свое время она передавала мне письма от дочери Абульуллы Махтаб-ханум. Потом я узнал, что эти письма она писала сама. Когда я разоблачил Себу-ханум, она сама начала объясняться мне в любви и даже порывалась вернуть мне все подарки, которые получила от меня за сводничество в истории с Махтаб-ханум. Однако я сказал ей, что люблю Гатибу. Тогда Себа-ханум начала подавать мне надежду в отношении вас. Я поверил ей так как меня подбадривало ваше расположение ко мне. Но, как только Себа-ханум начала служить у вас, она принялась расхваливать Рену и даже передала мне от этой девушки письмо. Однако теперь я не верю Себе-ханум и знаю, все это подстроено ею самой. Не кто иной как Себа-ханум явилась причиной несчастья Дильшад. Отправив ложное письмо Фахреддину, она ввела его в заблуждение. Затем Себа-ханум подстроила так, что Фахреддину пришлось написать письмо Дильшад. Пытаясь якобы соединить сердца этих двух молодых людей, она сама соединилась с хазретом эмиром, увеличив тем самым число его наложниц.
      Глаза Гатибы засверкали гневом.
      -- Молчи! Не смей говорить подобные вещи! Если моя мать услышит, она убьет тебя. Мой отец - зять халифа. Он не станет удостаивать чести таких рабынь, как Себа. Тебе следует отказаться от притязаний на мою руку. Только после этого ты удостоишься моей милости и благосклонности. Напрасно мечтаешь о моей любви. Ты никогда не удостоишься этого. Подобные стремления способны лишь разрушить наше знакомство и нашу дружбу. Не забывай, во мне течет арабская кровь. У арабок слово твердое. Я уже сказала тебе: нет! И еще раз повторяю: нет!
      Хюсамеддин не смутился.
      - А я говорю вам, что не боюсь ни вашего деда халифа, ни вашего отца эмира. Запомните, вы можете выйти замуж хоть за падишаха, - все равно я не допущу вашего счастья с другим. Не забывайте моих слов, Гатиба. Возможно, вы не будете моей, но вы не достанетесь и другому. Если ваше счастье не будет связано со мной - ваше несчастье будет предрешено моей рукой.
      Гатиба зло усмехнулась.
      - Пусть я никому не достанусь, но и тебе тоже. Что ж, испытаем наше будущее.
      - Испытаем!
      Хюсамеддин резко свернул коня в сторону.
      Гатиба опустила шелковую занавеску.
      Фахреддин, узнав, что Дильшад находится в одном из тахтреванов и едет встречать Мехсети-ханум, несказанно обрадовался. Молодые люди давно не виделись. Фахреддин мечтал увидеть любимую. Кроме того, он хотел поговорить с ней, чтобы выяснить некоторые обстоятельства в их отношениях за последние недели. Придержав коня, он отстал от Низами и направился к веренице нарядных тахтреванов.
      Тахтреван Дильшад двигался в самом конце.
      Вдруг голубая атласная занавеска одного из крайних тахтреванов поднялась, и маленькая ручка сделала Фахреддину знак приблизиться. Фахреддин тотчас по браслету на руке узнал, что это Дильшад, и подъехал к тахтревану.
      Дильшад, глядя через окошко на Фахреддина, заплакала.
      - Ах, Фахреддин, - сказала она, - что ты сделал со мной?
      - Возьми себя в руки, жизнь моя, - поспешно перебил её Фахреддин. - Времени мало. Надо все выяснить. Знай, то письмо послал действительно я.
      - Какое письмо?
      - Письмо, написанное в ответ на твое.
      - Я не получала от тебя письма. И сама ничего не писала.
      - Разве ты не передавала мне через Себу-ханум устного послания?
      - Я ни слова не говорила Себе-ханум и ничего не передавала тебе через нее. Как ты мог поверить ей и отдать свое письмо? Она отнесла его эмиру. Меня долгое время держали под стражей. Эта бессовестная интриганка погубила меня. Когда-то ты отверг ее любовь, и теперь она мстит мне за это.
      Сердце Фахреддина закипело гневом, кровь застучала в висках. Да, его провели, обманули! Он действовал, как наивный ребенок. Какой стыд!
      Фахреддин стал неприятен самому себе.
      - Прости меня, Дильшад, - сказал он. - Постарайся не думать о прошлом. Теперь все печали и разлука позади.
      Дильшад вздохнула.
      - Ах, Фахреддин, ты опять ошибаешься. Печали и разлука только теперь и начинаются по-настоящему. При первом удобном случае эмир отправит меня в Багдад к халифу. Ты сам это хорошо знаешь. Зачем напрасно обманывать меня и обманываться самому?
      - Не верь, что удача будет сопутствовать эмиру. Я убежден, если сыновья Эльдегеза укрепятся у власти, эмир Инанч не останется правителем Гянджи. Стремясь укрепить свою власть на будущее, они назначают на высокие посты своих людей. Сельджукские царевичи, несмотря на падение их государства, начали создавать сбои правительства в Кермане, Ираке и даже Мосуле. Поэтому сыновья Эльдегеза вынуждены пока действовать осторожно. Но, ясно, они не оставят на высоких постах людей, которые властвуют в Азербайджане со времен сельджуков. В настоящий момент политические события в странах Востока вселяют в нас надежду на удачу и счастье. Халифу не завладеть тобой! Он сидит на прогнившем троне и не доживет до этого дня.
      Дильшад не хотела верить обнадеживающим словам Фахреддина.
      - Не наивно ли это, Фахреддин,- жить надехщэй на счастье, полагаясь на ход, событий? Подстерегающее меня несчастье близко. Если ты хочешь спасти меня, увези поскорей из дворца и спрячь куда-нибудь, иначе будет поздно.
      - Уверяю тебя, тем, кто желает нашего несчастья, не придется торжествовать. Мы же будем счастливы! Я построю наше счастье на их могилах. Я не буду похищать тебя из дворца, как вор. Я освобожу тебя, как герой, и отвезу в твой родной Байлакан. Ты увидишь своих родителей, забудешь все печали.
      Дильшад, я разрушу мерзкие стены эмирского дворца и освобожу сотни таких же несчастных, как ты. Я дам свободу не только тебе одной. Не быть мне Фахреддином, если я не превращу в руины стены этой тюрьмы - дворца, полного роскоши, гнета и горя, и не создам на его месте кладбища. Верь мне! Освободив тебя, я разорву также невидимые цепи, под тяжестью которых сгибаются сотни пленниц, облаченные в саван нарядов и драгоценных украшений. Но пока об этом никому ни слова! Хотя жители дворца - пленники, страдающие от гнета господ, тем не менее это опасный народ, ибо для того, чтобы жить более или менее спокойно, они вынуждены отнимать покой у других. Во дворце эмира счастье одних построено на несчастье других. Мерзкая вещь!
      Все это было хорошо известно Дильшад.
      - Верно, Фахреддин, дворец - гнездо интриг, там царят зависть, ненависть и ревность. Рабыни и наложницы эмира страдают от гнета его главной жены Сафийи-хатун. Живущим во дворце рабыням приходится выслушивать от нее такую грязную брань, какую ты не услышишь из уст самого безнравственного проходимца. Извини меня, Фахреддин, во дворце даже те, кого нельзя назвать в полном смысле слова продажными женщинами, ведут развратный образ жизни. Они вынуждены быть безнравственными, чтобы распалить страсть эмира и удостоиться его чести. Во дворце трудно не быть льстецом. Все помыкают несчастными рабынями, начиная от хадже Мюфида, кончая последним слугой. Они могут наговорить на бедных рабынь эмира все, что им вздумается. Во дворце трудно жить, если ты не сплетничаешь, не лжешь, не продаешь другого. Сафийя-хатун, приревновав меня к мужу, приставила ко мне шпионом своего личного евнуха хадже Зюрраса. Это отвратительный араб. Всякий раз, когда я вижу его, я едва не лишаюсь чувств от омерзения. Подумай сам, от какого гадкого человека зависит моя судьба! Если ты не пожалеешь меня и не изменишь моей жизни, мне останется одно - покончить с собой.
      Фахреддин утешил Дильшад и простился с ней, потому что сзади приближался роскошный тахтреван, сопровождаемый четырьмя всадниками. В нем находилась Себа-хакум, а сопровождающие ее всадники были из личной конной охраны эмира, из чего всем становилось ясно, что между Себой-ханум и эмиром существуют весьма близкие отношения. Многие обитатели дворца, принимавшие участие в шествии, чувствовали: Себа-ханум замышляет новую интригу, - и сердца их наполнялись страхом.
      Окно нарядного тахтревана не было занавешено, и Фахреддин узнал Себу-ханум. Она сделала вид, будто не замечает его,- увидев, что Фахреддин разговаривает с Дильшад, она поняла, что ее проделки разоблачены.
      Себа-ханум двигалась за тахтреваном Дильшад, чтобы следить, с кем она будет разговаривать. Увидев Фахреддина на коне, она в страхе замерла, так как чувствовала, что он не простит ей ее козней. Себа-ханум послала к нему одного из всадников с просьбой, чтобы он подъехал к ней. Но Фахреддин пренебрег приглашением.
      Группа гянджинцев во главе с Низами встретила поэтессу Мехсёти-ханум и совопровождающих ее лиц у источника "Али-булагы". Первыми с коней спрыгнули Низами и Фахреддин. Тахтреван Мехсети-ханум был вмиг окружен многоголовой толпой. Здесь были поэты, литераторы, музыканты, любители поэзии и музыки. Друзья и ученики Мехсети-ханум засыпали букетами цветов ее тахтреван. Раздались звуки приветственной музыки.
      Фахреддин и Низами, поддерживая старую поэтессу под руки, помогли ей сойти на землю. Мехсети-ханум обняла, расцеловала друзей.
      - В моей жизни не было дня более радостного, чем этот! - Голос ее дрожал от волнения, но она, взяв себя в руки, продолжала: - Я постоянно боролась со смертью и не пускала на порог своей лачуги Азраила*. Мне хотелось еще раз подышать воздухом родины, увидеть друзей, поговорить с ними и уже тогда умереть. Моя мечта сбылась. Теперь смерть не страшна мне.
      ______________
      * А з р а и л- ангел смерти.
      Поэт Мюджирюддин с грустью смотрел на Мехсети-ханум. Когда поэтессу высылали из Гянджи, у нее была небольшая седина, а сейчас голова совсем побелела. Серебро волос, разбросанных на вороте черного шелкового платья, придавало ее лицу особую привлекательность и свежесть.
      Именно поэтому Мюджирюддин писал потом в своих стихах:
      В этом теле неюном бодрость еще сохранилась. В волосах непокорных гордость еще сохранилась.
      Приблизилась группа, посланная встречать Мехсети-ханум от имени правительства Арана.
      Хюсамеддин, спрыгнув с коня, подошел к тахтревану Гатибы. Слуги поднесли лесенку. Хюсамеддин открыл дверцу тахтревана и помог дочери эмира спуститься на землю. Окружающим показалось, будто из клетки, разукрашенной шелком, и дорогими коврами, выпорхнула пестрая райская птица.
      Едва Гатиба ступила на землю, ее тотчас окружили десятки служанок и рабынь. Дочь эмира направилась к тому месту, где стояла Мехсети-ханум в окружении друзей. Когда до поэтессы осталось несколько тагов, свита Гатибы остановилась, и она подошла к Мехсети-ханум одна.
      Дочь эмира низко поклонилась, затем сделала шаг назад.
      - Поздравляю вас с возвращением на свободную родную землю, - сказала она. - Я уполномочена передать вам искренний привет от своего отца и матери. Пользуясь случаем, я поздравляю также весь народ Арана с большим событием: его любимая поэтесса вернулась на родину! Этот день - исторический праздник всех любителей поэзии и музыки, и я горда тем, что тоже принимаю в нем участие. Мое сердце переполнено радостью.
      Гатиба поцеловала руку Мехсети-хаиум. Поэтесса в свою очередь, поцеловала Гатибу в лоб.
      Затем Гатиба, подойдя к Фахреддину и Низами, поздравила также их.
      - Вы должны больше всех радоваться сегодняшнему празднику. И я всем сердцем радуюсь вместе с вами. Это праздник всех просвещенных людей Арана. В нашей стране может быть изобилие всего, но у нее никогда не будет столько достойных людей, сколько того требует жизнь. Поэтому мы все должны позаботиться о том, чтобы великая поэтесса жила еще много-много лет.
      Низами и Фахреддин поблагодарили Гатибу, однако не придали большого значения тому, с какой искренностью и любовью она говорила о Мехсети-ханум.
      Пора было двигаться к городу. Жители Гянджи и Шамкира высыпали на дорогу, стремясь увидеть Мехсети-ханум.
      Поэтессе помогли подняться в тахтреван.
      Хюсамеддин, возглавлявший правительственную группу встречающих, хотел направить тахтреван Мехсети-ханум по центральной улице Гянджи, но Мехсети-ханум воспротивилась:
      - Прошу вас, проводите меня к кварталу, где я родилась, выросла и прожила свою сознательную жизнь. Проводите меня туда, где живут люди искусства. Иными словами, отвезите меня в квартал. Харабат. Только там мне будет радостно жить.
      Низами что-то тихо сказал на ухо Мехсети-ханум, и сейчас же ее лицо омрачилось печалью, на глазах заблестели слезы. Она шепотом повторила слова, сказанные Ильясом:
      -- Квартала Харабат не существует. Мюриды по приказу хатиба и эмира Инанча сравняли квартал Харабат с землей...
      Мехсети-ханум не хотела жить в доме, подготовленном для нее людьми эмира. Низами и Фахреддин также были против этого. Они рассматривали действия правительства как временную игру. Заранее было решено, что Мехсети-ханум поселится в доме Низами. Все было готово к этому. Фахреддин прислал из дома своих родителей, служанок и рабынь, которым поручили прислуживать поэтессе.
      Толпа, сопровождающая Мехсети-ханум, остановилась перед домом Низами. Фахреддин и Ильяс, взяв поэтессу под руки, помогли ей выйти из тахтревана. Затем помогли сойти на землю дочери эмира.
      - Я надеюсь, это не последняя наша встреча, - сказала Гатиба, прощаясь. - Надеюсь, мы будем часто удостаиваться посещений большого мастера рубай!
      Мехсети-ханум простилась с народом и вошла во двор дома Низами. Ее встретили служанки и рабыни. Низами облегченно вздохнул.
      - Какая большая радость, - тихо сказал он. - Мы удостоились счастья служить великой поэтессе и любить ее до конца жизни как родную мать.
      Мать Фахреддина и женщины, живущие по соседству с Низами, окружив Мехсети-ханум, повели ее в дом.
      ВЫСОЧАЙШИЙ ФИРМАН
      Война между Бахрам-шахом и атабеком Мухаммедом окончилась. По соглашению, заключенному возле города Кирмана, большая часть Кирманского государства отошла к атабекам. Салтанат Тогрула еще больше упрочился.
      Войска, находившиеся на персидских землях, вернулись в столицу и были оттуда посланы в различные части страны для устранения беспорядков и самоуправства.
      В Северный Азербайджан вступило большое войско, сформированное из арабов, персов и иракцев. В город Гянджу, столицу Арана, были посланы крупные силы, состоящие из личных отрядов атабека Мухаммеда.
      Прибытие войска, его действия, провозглашение новых законов атабека Мухаммеда, посылка в деревни, отказавшихся платить подати, чиновников казны в сопровождении вооруженных отрядов - все это красноречиво говорило о том, какие события произойдут в будущем.
      Цель заявлений эмира Инанча относительно независимости Азербайджана была и без того многим хорошо известна. Ими хотели на время ослепить народ, дабы выиграть момент. Патриоты Арана добыли документы, подтверждающие, что агитация, направленная против ширваншаха Абульмузаффера, была делом обоюдного сговора ширваншаха с эмиром Инанчем.
      Помимо войск, прибывших в Аран, в распоряжение ширваншаха были предоставлены большие воинские отряды, состоящие исключительно из персов.
      Суть этих действий атабека Мухаммеда была ясна: в случае, если бы Северный Азербайджан не принял новых законов атабека Мухаммеда, расположенные в Ширванском государстве войска совместно с военными силами самого ширваншаха ударили бы с тыла по Северному Азербайджану. Ходили слухи, будто между атабеком Мухаммедом и ширваншахом Абульму-заффером заключено военное соглашение.
      И вот слухи, уже давно повергавшие в смятение и тревогу жителей Арана, начали воплощаться в действительность.
      Солнце только поднялось над крышами Гянджи и горожане едва начали просыпаться, как улицы города огласились множеством криков:
      - Эй, собирайтесь в мечеть Сельджука!.. - призывали глашатаи эмира.Эй!.. В мечети будет зачитываться фирман халифа!
      Была пятница. Площадь Мелик-шаха заполнилась народом. Крестьяне, идущие на базар из деревень Дехи, Пюсаран, Хюр-санак, Исфаган, Юрт, Руд, Аксиван и Ям, тоже пришли на площадь Мелик-шаха, желая узнать, что сообщит халиф в своем фирмане.
      Неискушенные люди, которые прежде, когда в Аран вступило войско атабека, успокаивали себя: "Оно прибыло защитить нашу независимость!", - на этот раз твердили: "Халиф прислал фирман, утверждающий нашу независимость!"
      В большой мечети, купол которой подпирался сорока колоннами, яблоку негде было упасть. Даже в той ее части, где обычно находились женщины, тоже нельзя было повернуться. И тем, кто знал истинное положение вещей, и тем, кто предавался иллюзиям, не терпелось послушать фирман халифа. Знать и интеллигенция Гянджи также были здесь.
      Фахреддин и Низами сидели впереди всех в той части мечети, где всегда собиралась интеллигенция. Они, как и все, с нетерпением ждали появление эмира, хатиба и кази* Гянджи.
      ______________
      * Кази - духовный судья, решающий дела на основании шариата.
      - Если от нас потребуют присягнуть на верность отечеству, что мы ответим? - шепотом спросил Фахреддин.
      - Посмотрим, о чем говорится в фирмане, - после этого станет ясным и наш ответ, - сказал Низами.
      В мечеть вошли эмир Инанч, хатиб Гянджи, кази и старый визирь эмира Тохтамыш.
      Правитель Гянджи и Тохтамыш заняли свои места в той части мечети, где обычно сидели правительственные лица, а хатиб, протиснувшись в толпе, взобрался на минбер.
      Хатиб прочел короткую молитву, которая начиналась с прославления халифа Мусташидбиллаха, султана Тогрула и его атабека Джахана-Нехлевана Мухаммеда и прославлением этих же лиц заканчивалась.
      Когда хатиб умолк, к минберу приблизился Хюсамеддин с круглым серебряным подносом, покрытым зеленым атласом. Хатиб, протянув руку, сдернул с подноса покрывало и воскликнул:
      - Хвала Аллаху милостивому и милосердному и святому пророку Мухаммеду!
      Мечеть огласилась молитвой, превозносящей пророка Мухаммеда. Стоящие на площади присоединили свои голоса к этой молитве.
      Хатиб, поднявшись во весь рост на минбере, приказал правоверным опуститься на землю, затем начал читать по-арабски фирман.
      Старый визирь эмира Тохтамыш кратко переводил его слова на азербайджанский язык:
      - По воле всевышнего и всемилостивейшего Аллаха и мудрейшего из мудрых пророка Мухаммеда судьба исламских народов и исламских государств вручена халифам. А посему мы возложили на полномочных султанов защиту ислама, распространение по всему миру законов святейшего корана, а также заботу о благосостоянии и процветании исламских государств. Защиту мирового салтаната я решил поручить преемнику Мелик-шаха султану Тогрулу и его атабеку Джахану-Пехлевану Мухаммеду. Всем народам Азербайджана, Персии и Ирака вменяется принести непосредственно присягу на верноподданство заслужившим доверие повелителя правоверных султану Тогрулу и достойному отпрыску Эльдегеза - Джахану-Пехлевану Мухаммеду. Столицей салтаната Тогрула, как и прежде, будет город Хамадан. Правительство Азербайджана возглавит брат атабека Мухаммеда - Кызыл-Арслан, столица его - город Тебриз. Ширваншах Абульмузаффер утверждается хаганом Ширванского государства. Правителем Арана назначается эмир Инанч, который будет подчиняться атабеку Мухаммеду.
      Окончив читать фирман, хатиб передал его Тохтамышу, а тот, подняв фирман вверх, сказал собравшимся в мечети:
      - Фирман подписан лично повелителем правоверных, нашим светлейшим халифом Мустаршидбиллахом и подтвержден печатью халифата.
      Тохтамыш положил фирман на серебряный поднос, покрыл его опять зеленым атласом и передал эмиру.
      Правитель Гянджи поднялся. Принимавшие фирман должны были по одному подходить и, целуя фирман, говорить о своем согласии с ним. Первыми приложились к фирману хатиб Гянджи и важные, сановные лица из диванханы* эмира.
      ______________
      * Диванхана - судилище.
      Собравшийся в мечети народ не спускал глаз с Низами и Фахреддина. Никто не двигался с места, не целовал фирмана, не говорил: "Принимаю!"
      Тохгамыш, почувствовав сложность момента, обратился к знати:
      - Народ ждет, когда его авторитеты принесут присягу на верноподданство представителям халифа. Пусть хазреты изволят подойти и принести присягу.
      В мечети воцарилось молчание.
      - Что ты предлагаешь? - шепотом спросил Фахреддин у Низами.
      Низами обратился к Тохтамышу:
      - Мы не арабы, - сказал он, - но знаем этот язык не хуже арабов. Мы вынуждены знать арабский язык. Содержание фирмана, присланного светлейшим халифом, не позволяет вам принимать здесь от народа присягу на верноподданство султану Тогрулу и атабеку Мухаммеду.
      Слова Низами оказали на присутствующих магическое действие. Сотни людей, обратившись в слух, боялись пропустить одно его слово.
      Тохтамыш изумленно пожал плечами.
      - Меня поражают высказывания молодого поэта. Я не понял смысла его слов, которые, очевидно, были брошены для того, чтобы посеять сомнение в сердцах людей. Во-первых, в фирмане очень ясно говорится о необходимости принести присягу на верноподданство. Во-вторых, не подобает молодому человеку, недавно вступившему в жизнь, спорить с почтенными людьми в присутствии белобородых стариков и хазретов, старших его по возрасту и более богатых.
      Тохтамыш надеялся в душе, что присутствующие встретят его слова возгласами: "Верно! Верно! Визирь правильно говорит!". Однако в мечети по-прежнему царила гробовая тишина.
      Фахреддин поднялся с места.
      - Я не хочу оскорбить своими словами ни почтенную знать, ни людей, которые старше нас. Но истина требует признать, что Азербайджан обязан высокой культурой, а также знаменитым на всем Востоке искусством поэзии и музыки не старикам, о которых сейчас упомянул почтеннейший визирь, а молодежи. Если хазрет эмир посмотрит вокруг себя, он увидит молодого Низами, молодого Мюрджирюддина, молодого Нззюддина и других талантливых молодых людей. Нельзя отказать в уважении и почитании тем, кто старше нас, однако следует отметить, что та общественная жизнь, которая является продуктом их мыслей и дел, устарела и заплесневела. Молодыми руками создается новая общественная жизнь, новые общественные отношения. Естественно, молодые родились после стариков, поэтому и взгляды их на жизнь и явления также молоды. Мне кажется, наши старые деды и отцы, завещавшие свои дела нам, молодому поколению, подтвердят это"
      В мечети раздались выкрики:
      - Да здравствует Фахреддин! - Да здравствуют идеи молодых! Эмир зашептал что-то на ухо визирю, после чего тот мягко сказал:
      - Мы не станем отрицать того, что Азербайджан обязан современной культурой молодому поколению. Но, с другой стороны, разве это не бескультурье, когда молодые люди, искажая фирман халифа, вводят народ в заблуждение?!
      Низами встал.
      - Я никогда не искажал истины, - сказал он, обращаясь к народу.Напротив, я всегда непримиримо боролся с теми, кто ее искажает. Прошу достопочтенного визиря не считать мои слова оскорбительными для себя. Если он готов выполнить это условие, я смело скажу: он первый, кто искажает фирман халифа. Что говорит халиф в своем фирмане? Слушайте внимательно, сейчас я вам объясню. Халиф в своем фирмане ясно говорит: "Всем народам Азербайджана, Персии и Ирака вменяется принести непосредственно присягу на верноподданство заслужившим доверие повелителя правоверных султану Тогрулу и достойному отпрыску, Эльдегеза - Джахану-Пехлевану Мухаммеду!.. Что означает слово "непосредственно"? Это значит, присягу следует принести не через посредничество других, а им лично. - С этими словами Низами обернулся к хатибу: - Надеюсь, достопочтенный хатиб не станет отрицать столь очевидной истины?
      Хатиб оказался в затруднительном положении, но не признать справедливость слов Низами было немыслимо,
      - Молодой поэт говорит правду, - сказал он, обращаясь к присутствующим.
      Народ начал расходиться.
      Низами, Фахреддин и их товарищи, простившись с эмиром, вышли из мечети...
      В комнате, кроме Низами, никого не было, и Фахреддин решил открыто высказать свои мысли по поводу восстания.
      - Откровенно говоря, некоторые твои поступки вызывают во мне сомнение. Да, да, я сомневаюсь... Есть у меня на это право или нет? - спросил он друга.
      - Сначала объясни, что именно вызывает в тебе, сомнение, а после этого спрашивай, имеешь ли ты право сомневаться или нет.
      - Всякий раз, когда я начинаю говорить о восстании, ты призываешь меня к терпению и спокойствию. Но ведь всякому терпению и спокойствию рано или поздно наступает конец.
      Низами гневно посмотрел на Фахреддина. Тот, подумав, что впервые видит подобный взгляд, тотчас сообразил, что ошибается, и желая исправить оплошность, добавил:
      - Ильяс, не думай, что я хочу обвинить тебя в бездеятельности, подчеркнуть, будто ты не сторонник восстания и свободы. - Я понимаю тебя. Тебе тоже хорошо известен образ моих мыслей. Я не только всегда призывал тебя к терпению и благоразумию, но и давал другие советы, из которых ты не выполнил ни одного. Я, в свою очередь, не могу присоединиться ни к одной из твоих мыслей о восстании. Фахреддин пожал плечами.
      - О каких советах ты говоришь? Не могу припомнить.
      - Я говорил и тебе и другим, когда разговор заходил о восстании, надо подготовить к нему народ. Если бы в восстании участвовали только ты, я да еще несколько наших товарищей, можно было бы прямо сегодня взять в руки мечи и начать восстание.