Глава 12

Награда и наказание

Мариус Симеон Ортиз карабкался по широким ступеням верхнего уровня Высшего Удела, заставляя себя держаться с достоинством, несмотря на то, что сердце выскакивало из груди. Сверху он слышал звуки оркестра, ведомого скрипачом-виртуозом. Добрый знак: Доминатор берется за инструмент, лишь пребывая в хорошем настроении. Очевидно, решил Ортиз, время пришло. Правитель не может больше откладывать. Говорили, что свадебная церемония состоится через несколько дней и Доминатор должен объявить имя своего сына и наследника.

На залитом светом пространстве под драгоценными куполами, где никаким вещам, предметам мебели, занавескам или лампам не дозволялось нарушать сверкающую пустоту, громадная фигура уверенно вышагивала взад-вперед, дирижируя оркестром и хором, — скрипка прижата к щеке, смычок парит над струнами. Музыканты, обратив глаза к Доминатору, по памяти аккомпанировали. Хор в молчании ждал, глаза хористов также не отрывались от правителя, а головы поворачивались вслед за его перемещениями. Сбоку виднелись две неподвижные фигуры: одна с большой книгой, другая — с ведром и шваброй в руках. Человека с книгой звали Мирон Графф, хранитель покоев Доминатора, другой — Спалиан — был личным слугой владыки.

За нежным аккордом струнных вступили звучные духовые, а Доминатор, подняв смычок, обернулся, чтобы поприветствовать гостя. Размашисто шагая — глаза полузакрыты, подбородок вздернут, смычок завис в воздухе, — правитель управлял вздымающимися волнами трубных раскатов и нарастающим грохотом барабанов. Затем он вновь обратился к скрипке и восходящим пассажем, от которого захватывало дух, подвел оркестр к мощному финальному аккорду.

Ортиз замер в восхищении. Голова правителя была обнажена, грива седых волос разметалась по плечам, в огромных серых глазах сияла страстная увлеченность музыкой. Как часто Ортизу доводилось глядеть в это благородное лицо! В густых бровях Ортиз видел мудрость, в выступающем носе — силу воли, а в широких румяных щеках — доброту. Сколько лет было Доминатору? Никто точно не знал. Возможно, шестьдесят, возможно, больше. Он был все так же полон жизненной силы, все так же неутомим в своих аппетитах и пристрастиях. Говорили, что правителю достаточно взглянуть на человека — и любые секреты его сердца лягут перед Доминатором как на ладони. Но Ортиз ничего не скрывал от правителя, который когда-то приютил крошечного ребенка, потерявшего родного отца. Доминатор был единственным родителем, которого Ортиз знал. И все, что полководец делал, совершалось ради того, чтобы заслужить одобрение и любовь владыки.

Последние отзвуки финального аккорда затихли, и музыканты опустили инструменты. Доминатор уронил скрипку с плеча и поманил Ортиза к себе. Военачальник выступил вперед и простерся ниц на полу.

— Встань, мальчик, встань!

Ортиз поднялся.

— Ты хорошо поработал.

— Рад служить вам, Доминатор.

Правитель кивнул.

— Пройдемся.

Он повернулся и зашагал по залу. Звуки звонким эхом отражались от пола. Именно таким неизменно представал перед посетителями Доминатор — меряющим широкими шагами верхние уровни дворца, со скрипкой в руке, глаза обращены к далеким горным вершинам, озеру или безграничному небу. Он ненавидел толпы и молчание, стены и тишину — Доминатор всегда пребывал в движении, и его всегда окружал простор. Казалось, комнаты обычных размеров не могли вместить огромную фигуру правителя.

— Ты хорошо присматриваешь за новыми рабами?

— Да, Доминатор.

— Награда и наказание.

— Да, Доминатор.

— Когда-то племя мантхов знавало лучшие времена. Глубоко одаренный народ. А вот теперь… Тебе следует изучать историю. Это сбивает спесь с любого.

— Да, Доминатор.

— Чередуй жестокость с добротой. Сейчас они ненавидят нас. Пройдет время — и они нас полюбят.

— Все любят вас, Доминатор.

— Конечно любят. Естественный человеческий инстинкт — любовь к власти. В этом нет большой доблести.

Правитель выглянул в широкое окно на лежащий внизу город. Две голубки опустились на карниз. Обе серо-серебристые, у одной из птиц — белая грудка. Доминатор с интересом изучал их.

— Видишь двух птиц? Та, что с белой грудкой, взлетит первой. От этого зависит мой ужин!

Правитель придвинулся к окну и взмахнул смычком. Голуби поднялись в воздух, белогрудая взлетела первой. Доминатор рассмеялся громовым смехом.

— Вот видишь! Значит, вечером я смогу поесть.

Ортиз ничего не ответил. Многого из того, что делал или говорил Доминатор, военачальник не понимал. Однако безопаснее было воздерживаться от замечаний.

— Я проигрываю так же часто, как и выигрываю, понимаешь? Недавно я проиграл пять пари подряд. Не ел целых два дня.

Правитель снова рассмеялся и посмотрел на Ортиза.

— Как ты думаешь, зачем я делаю это?

— Тренируете силу воли, Доминатор?

— Неплохо, неплохо. Я делаю это, чтобы держать себя в руках. Я обладаю абсолютной властью. Никто не смеет приказывать мне. Поэтому я должен приказывать себе сам. Я заключаю маленькие пари сам с собой, и если проигрываю, то плачу. Сколько тебе лет?

Личный вопрос прозвучал неожиданно.

— Двадцать один, Доминатор.

— Ты подумываешь о женитьбе?

Ортиз постарался сдержать возбуждение, забурлившее внутри.

— Да, Доминатор. Когда придет время.

— К нашим границам приближается королевский кортеж. Правитель соседней империи желает, чтобы наши государства объединились путем заключения брака. Он предлагает свою дочь. Я должен предложить своего сына. Тебе это известно?

— Да, Доминатор.

— Следовательно, скоро мне понадобится сын.

Внезапно правитель резко остановился. Он протянул скрипку и смычок Мирону Граффу и проревел:

— Отойди!

Ортиз отступил назад. Доминатор приподнял полы мантии, расстегнул брюки, и длинная мощная струя мочи ударила о гладкий каменный пол.

— А-ах! — произнес он с видимым облегчением. — Одно из самых неизменных удовольствий в жизни. Зов плоти так властен, а облегчение так сладостно! Спалиан!

Слуге не нужно было приказывать дважды. Едва правитель закончил опорожнять мочевой пузырь, как Спалиан уже стоял вблизи с ведром и шваброй в руках. Оркестранты и хористы отводили глаза, делая вид, что ничего не заметили. Через несколько мгновений лужа на полу исчезла, каменные плиты пола вновь стали чистыми и сухими, а Доминатор забрал назад свою скрипку.

— Отвратительная привычка, не правда ли? — спросил он Ортиза, в то время как Спалиан удалялся, чтобы вылить содержимое ведра. — Веду себя словно животное. Почему я так поступаю?

— Еще один способ держать себя в руках?

— Очень хорошо. Ты же видишь, никто не осмеливается осуждать меня. Я должен осудить себя сам. Но для чего? Все, что я делаю, я делаю превосходно! Поэтому и мочусь прямо на пол! Отвратительно! Как животное! Я сгораю от стыда!

Доминатор пристроил скрипку на плече и, будто демонстрируя отвращение, издал серию сердитых, толпящихся, обгоняющих друг друга звуков.

— Понимаю, Доминатор, — сказал Ортиз. Правитель вновь опустил скрипку.

— Итак, на чем мы остановились? Свадьба. Тебе следует взглянуть на девушку. Посмотришь, подходит ли она тебе.

— Доминатор! Если вы действительно хотите этого, должен ли я предположить, что…

— Ну, что?

— Вы сами сказали, что вам нужен сын.

— Сказал. Кто-то же должен жениться на этой девушке.

— И вы думаете, что я…

Ортиз не мог заставить себя говорить дальше. Приподняв брови, правитель пристально смотрел на него, ожидая конца фразы. Затем снова рассмеялся.

— Да-да, я думал о тебе, мой мальчик. Конечно о тебе. Только не слишком радуйся. Я могу назвать тебя своим сыном. Ты можешь жениться на этой девушке. Однако это не значит, что ты станешь Доминатором после меня. Для этого требуется нечто большее, чем женитьба на принцессе.

— Я это знаю, Доминатор.

— Для этой работы тебе еще надо вырасти. Так что — не сейчас.

Правитель нежно улыбнулся Ортизу и похлопал себя по огромному животу.

— Я вырасту, Доминатор.

— Хороший ответ. Ну, что же, всему свое время, не так ли? Погляди на девушку. Постарайся понять, подходит ли она тебе. После мы решим.

— Да, Доминатор.

— Тогда ступай! Освежи свои познания в тантарацце!

— Да, Доминатор.

— И приглядывай за этими рабами. Они нам еще пригодятся.

Трудясь в разных местах Домината, люди из племени мантхов вскоре обнаружили, что их таланты не остались без внимания и используются с максимальной пользой. Только первый день Скуч просто замешивал тесто в пекарне. Сейчас он заправлял в собственной кондитерской, и ему выделили троих подручных. Мико Мимилит сшил несколько платьев, не оставшихся незамеченными, и сегодня трудился над нарядом для благородной леди из Высшего Удела. Мико описывал фасон платья остальным рабам, собравшимся в казармах.

— Просто чехол, но с высоким воротником и длинным шлейфом. К шлейфу пришита петля, которую дама будет надевать на запястье, чтобы элегантно и без усилий придерживать его при ходьбе.

Мико попытался изобразить походку дамы, слегка покачиваясь с боку на бок и преувеличенно виляя бедрами, что заставило собравшихся покатиться от смеха.

— Шур-шур-шур, — повторял портной, изображая движение шлейфа.

Креоту доверили небольшое стадо молочных коров.

— Я знаю каждую из них, — гордо заявлял он, — я всем им дал имена: Белянка, Смуглянка, Засоня, Попрыгунья, Херувимчик, Ангелок, Облачко, Топотунья, Хлопотунья, Звездочка.

Мампо покинул казармы и жил теперь при школе манахов. Ему предстояло впервые выступить на манахе, посвященной приближающейся свадьбе. Пинто ужасно недоставало друга. Кроме того, девочку заставляли теперь каждый день ходить в школу, что ее совершенно не радовало. Прочие дети были счастливы, когда получили новую тетрадь и набор из четырех карандашей, резинки и указки. Карандаши были остро наточены. Учитель Бач говорил детям, что они должны поддерживать карандаши в наточенном состоянии, и ежедневно проверял их остроту.

— Тупые карандаши для тупых голов, — повторял он. — Нам нужны острые карандаши для острого ума.

Толком не понимая отчего, Пинто ненавидела точить карандаши. Товарищи ее считали, что все это потому, что она из семьи Хазов и мать у нее со странностями. Снова, как в старые дни Араманта, Хазы не придерживались общепринятых правил. Они держались обособленно среди рабов, не желая устраиваться в новой жизни и искать преимуществ в своем новом положении.

Анно Хаз занимался тем, что складывал стопки книг в хранилище. Аира Хаз отказывалась поменять работу швеи на что-нибудь более значимое. Она никому не говорила об этом, но с каждым днем чувствовала, что все больше слабеет. С каждым пророчеством ее голос становился все тише. Однако люди больше не желали слушать провидицу. Они уже знали, что скажет Аира.

— О, пропащий народ! — говорили они друг другу, передразнивая голос пророчицы за ее спиной. — Ищите свою землю! Ветер крепчает!

Люди смеялись и махали руками вверх-вниз, изображая, как ветер уносит их прочь.

— Какая разница, слушают они или нет, — говорил Анно. — Что действительно важно — так это твои пророчества. Пусть твой голос продолжает звучать. Если даже все до единого будут смеяться над нами, что ж, думаю, мы выдержим и это.

Бомен продолжал трудиться на скромном посту ночного сторожа. Пока коровы паслись, а потом засыпали под молчаливым присмотром серого кота, теперь постоянно сопровождавшего Бо, юноша слушал, как Кестрель медленно приближается к нему, и упражнялся в своих тайных умениях. С тех пор как Бомена посетил отшельник, юноша знал, что именно ему суждено уничтожить великую силу, управляющую их жизнями. Поэтому каждую ночь, один среди пасущихся коров, он тренировал своп разум столь же упорно, как атлет наращивает мышцы перед призовым забегом.

Однажды ночью, когда юноша усиленно занимался, он услышал голос из темноты.

— Бомен! Ты здесь?

— Да. Я здесь.

Тонкая фигура возникла в сырой траве. Это был Руфи Блеш. Он присоединился к Бомену в освещенном круге фонаря. Руфи посмотрел на кота, на спящих коров и на темнеющее вдали озеро.

— Ты торчишь здесь вот так всю ночь?

— Да.

— И собираешься заниматься этим до конца жизни?

— Надеюсь, что нет.

— А я думаю, да. Если ты ничего не предпримешь, чтобы изменить все это.

Бомен чувствовал беспокойство и злость Руфи. И все же это был не тот человек, которому он мог довериться.

— Мы должны подождать, Руфи.

— Чего? Сколь можно ждать? Пока не состаримся? Неужели тебе не стыдно за каждый день, проведенный в рабстве?

— Мы ничего не можем с этим поделать. Ты же знаешь, как они накажут всех нас. Ты же помнишь о цене, которую придется заплатить.

— Да, помню. — Руфи пришел в возбуждение. — Неужели ты не понимаешь? Именно таким способом они и делают из нас рабов. Я думал об этом и понял: это единственное объяснение. Мы можем бежать, только заплатив эту цену. Немногие пострадают, зато все прочие обретут свободу.

— И ты пойдешь на это? — спросил Бомен. — Я бы не смог.

— Почему? На войне люди гибнут. А это и есть война. Многие из нашего народа уже убиты. Если мы не будем сопротивляться, то ради чего они умерли?

— Я не могу пойти на такое, Руфи.

— Тогда ты обречен. Ты потерпел поражение. Теперь ты настоящий раб.

— Я так не думаю…

— Так и есть! Ты такой же, как все прочие. Ты сдался!

— Руфи, я знаю, они убили твою маму…

— При чем здесь моя мать? Дело во мне! Она умерла. А я жив! И передо мной — целая жизнь. И перед тобой, Бомен! Неужели ты, по крайней мере, не станешь им сопротивляться?

— Стану. Но еще не пришло время.

— Не пришло время. Жди. Терпи. Кругом только это и слышно. Никто ничего не хочет делать, поэтому ничего и не меняется.

Руфи рывком вскочил на ноги и неожиданно протянул юноше руку.

— Прощай, Бомен. Ты был лучше всех.

Бо пожал протянутую руку.

— Не будь опрометчивым, Руфи, — сказал он. — Помни, что ты не один.

— В конце концов, каждый из нас одинок в этом мире. Теперь я это понял.

Сказав это, Руфи исчез в темноте.

Бомен смотрел ему вслед, в голове роились тревожные мысли.

— Я должен был сказать ему что-нибудь еще, — произнес юноша вслух. — Но что тут скажешь?

Серый кот с упреком покосился на него. Бомен так привык к постоянному присутствию кота, что часто вслух разговаривал с ним (хотя по-прежнему считал, будто это только беседа с самим собой; Дымка весьма раздражали эти его монологи).

Юноша вновь приступил к своим упражнениям.

— Смотри, кот! Смотри на посох!

Бомен смог поднять посох так, как это когда-то сделал отшельник, и заставил его опуститься в руку.

— Поверь мне, — вздохнул Дымок, — если ты видел хотя бы один летающий посох, считай, что видел их все.

— Это сила Певцов, кот. Когда-нибудь я тоже стану Певцом.

— Когда-нибудь? А если прямо сейчас?

— Не смотри на меня так странно, кот. Я вот думаю, разумен ли ты?

— А почему бы тебе не выяснить это?

— И еще я спрашиваю себя: а вдруг ты понимаешь каждое мое слово?

— Пощади меня!

— Подними лапу.

Дымок обдумал предложение. С одной стороны, это крайне унизительно. Лапу, видишь ли, подними. Что он, котенок какой? С другой стороны, Дымок должен найти способ заставить этого ребенка из пророчества научиться нормальному общению.

Всем своим видом показывая, что в его движении нет ничего от младенческого нетерпения котенка, и равнодушно зевая, кот поднял лапу.

Бомен уставился на Дымка.

— Ты понимаешь меня?

— Наконец-то! Не пора ли поработать над тем, чтобы ты понимал меня?

— Перевернись на спину.

— Ладно. Хотя я не собираюсь шлепаться на землю и сучить в воздухе лапами, так что этого даже не проси.

Движением, исполненным внутреннего достоинства, Дымок перевернулся на спину. Несколько мгновений Бомен молча смотрел на кота. Затем осторожно опустился на колени рядом с ним.

— Прости, что раньше не оказывал тебе должного уважения, — произнес юноша. — Я еще слишком мало знаю о жизни.

Так-то лучше. Дымок был тронут. «А мальчишка-то не столь глуп, как кажется», — подумал кот. Он приблизился к Бомену, поднял хвост и в знак доброго расположения потерся о его ноги.

— Не будешь ли ты так любезен подвинуться поближе и немного посидеть спокойно, — сказал юноша. — Мне хотелось бы понять тебя.

Дымок сделал, как просили. Мальчишка был вежлив — и кот просто не мог отказать ему.

Бомен опустился на локти, чтобы лицо оказалось на уровне кошачьей морды. Сначала Дымок почувствовал, как защекотало усы, и отвернулся. Однако юноша терпеливо искал положение, при котором и ему, и коту было бы удобно общаться, и, найдя его, уперся правым виском в кошачий лоб. Некоторое время оба хранили молчание.

Бомен очень старался. Сначала он очистил свой разум. Затем несколько мгновений сидел молча, ни о чем не думая. Очень осторожно юноша попытался проникнуть в разум кота.

Бомен почувствовал, как Дымок вздрогнул.

— Я не хочу причинять тебе боль, — сказал юноша.

Дымок никогда раньше не сталкивался с подобным. Отшельник просто разговаривал с ним. Здесь было что-то совершенно другое. Как и сказал мальчик, он пытался понять Дымка.

— Слишком быстро, — произнес Бомен. — Помедленнее.

Дымок постарался замедлить поток чувств, бурлящих в нем.

Это оказалось не так уж легко. Чувства кота постоянно питались новыми впечатлениями, звуками, запахами, мгновенными вспышками движения, не давая его бдительности затупиться. Все, что окружало кота, представляло собой или угрозу, или добычу. Тело Дымка все время, даже во сне, пребывало в движении. Словно туго закрученная спираль, кот в любое мгновение был готов наброситься на возможную добычу или спасаться бегством. Помедленнее, сказал мальчик. Не так-то это просто, помедленнее.

Кот постарался успокоить свои чувства. Внезапно из глубин памяти возникло ощущение близкого тепла, тихое повизгивание, невыразимое удовольствие. В памяти кота небо над ним кружилось, пахло сладким и излучало тепло. Дымок извивался, пытаясь ощутить рядом, как в тот далекий день, такие же извивающиеся тела своих братьев и сестер, — и вот наконец оно пришло. Дымок лежал на сухих листьях в песчаной норе, а мать ворочалась, стараясь устроиться так, чтобы все котята могли достать до сосков. Испуганный невыносимым ощущением счастья, пришедшим из глубин памяти, Дымок потерся головой о голову Бомена и жалобно замяукал. Юноша тоже уловил воспоминание или по крайней мере то, что чувствовал кот, вспоминая.

— Ничего, ничего, — мягко проговорил Бомен, — успокойся.

— Ах, что это я, — сказал Дымок сам себе. — Что ты делаешь со мной, мальчик? Я так долго был один.

— Был один, — повторил Бомен. Он слышал.

— Ты слышишь?

— Слышу. Я слышу тебя.

— Ого, мальчик! Прав был отшельник!

Нетерпеливо, благодарно кот начал облизывать щеку и лоб Бомена, чувствуя соленый вкус человеческой кожи.

— Ну, наконец-то я тебя понимаю, кот.

— Хороший мальчик. Замечательный мальчик.

Дымок вновь принялся облизывать Бомена, пораженный тем, что сказал. Что с ним — ведь это всего лишь память, не более чем эхо детских ощущений.

— Ты пришел, чтобы сказать мне, что я должен делать? — спросил Бомен.

— Да, — ответил Дымок.

— Так скажи мне.

— Ты должен научить меня летать.

Дымок почувствовал, что Бомен отодвинулся в сторону. Кот заглянул в темные глаза юноши, смотревшие на него с пониманием и легкой иронией. Затем Бомен рассмеялся.

— Но я и сам этого не умею.

— Просто немного тренировки, — сказал кот. — И немного желания.

Они не успели продолжить разговор — в ближайшей деревне тревожно зазвонил колокол. Вскоре к нему присоединились другие колокола, в домах зажигались огни. Бомен резко поднялся на ноги.

— Что-то случилось.

Солдаты с мрачными лицами рыскали повсюду с фонарями в руках, проверяя всех, кто им попадался. На пути к казармам Бомена трижды останавливали и каждый раз его номер сверяли и отмечали. Поэтому он не скоро вернулся домой, где никто не спал, — люди беспокойно толпились в бараке. Вскоре юноша узнал, что вызвало такой невиданный переполох. Один из рабов исчез.

Офицеры приказали проверить комнаты. Однако все уже знали, что случилось. Как только Бомен присоединился к ним, Пинто прошептала ему на ухо:

— Это Руфи Блеш. Он сбежал.

Клерки с конторскими книгами двигались вдоль шеренги испуганных рабов, проверяя имена и номера. Они выясняли, кто из родственников сбежавшего находится этой ночью в обезьяньем фургоне. Грисы приходились кузенами Блешам. Пиа Грис, девушка, чья помолвка состоялась в последний вечер перед гибелью Араманта, в эту ночь находилась в клетке номер одиннадцать.

— Нет, они не посмеют! Они не сделают этого!

В сопровождении солдат главный клерк во главе целой команды двинулся по дороге. За ними следовали рабы. К своему ужасу, люди обнаружили, что стражники уже добавили дров под фургон, где находилась Пиа Грис. Неподалеку в темноте красным пятном горела железная жаровня.

Семья Хазов была здесь вместе со всеми, серый кот вился вокруг ног Бомена.

В клетке номер одиннадцать находились двадцать мужчин и женщин. Прошло совсем немного времени, и все мужья, жены, родители и дети находившихся в фургоне собрались рядом с клеткой, полные ужаса перед предстоящим наказанием. Никто не сделал никакого официального объявления, никто никому не угрожал. Стражники действовали словно бы без приказа. Таннер Амос держал руку своей юной жены сквозь решетку — он был уверен, что ничего страшного не случится.

— Они просто хотят запугать нас, — говорил он. — Они не могут сжечь вас всех. Вы же не сделали ничего плохого. Это было бы слишком жестоко.

Доктор Грис, отец Пии, запыхавшись, подбежал к фургону и начал кричать на стражников.

— Кто здесь главный? Где ваше начальство?

Стражники не обращали на него внимания. Доктор Грис заметил, что главный клерк стоит поодаль, уткнувшись в конторскую книгу.

— Вы здесь главный?

— Я не знаю, кто здесь главный, — отвечал клерк, — я просто наблюдаю, чтобы все было сделано правильно.

— Тогда прикажите этим идиотам оставить в покое огонь. Люди в фургоне невиновны. Они не сделали даже попытки к бегству.

— Произошел побег, — ответил клерк. — Значит, должно последовать наказание. Это и называется делать все правильно.

— Нет! Это неправильно! Зачем наказывать людей, которые не сделали ничего плохого?

— А зачем наказывать людей, которые сделали что-то плохое? — поинтересовался главный клерк. — Вы не находите, что тогда наказывать слишком поздно? Ведь они уже совершили свое преступление. Нет, наказания должны предшествовать преступлениям, тогда люди и не будут совершать их. Зло следует пресекать в корне. Таково повеление Доминатора, а Доминатор всегда прав.

Доктор Грис осознал, что ночной кошмар становится реальностью. Таннер Амос принялся бить кулаками по прутьям решетки. Главный клерк увидел это и громко, чтобы все могли слышать, произнес:

— Любое неповиновение — и еще один фургон будет сожжен.

Больше никто не осмелился сопротивляться.

Бомен вместе со всеми стоял в толпе, но он единственный сознавал, что не бессилен. Пришло время использовать тайные способности. Юноша сконцентрировал внимание на горящей головне, которую стражник нес от жаровни к фургону. Мысленно Бомен схватил ее, как хватал посох ночью на пастбище, и сильно рванул. Головня вырвалась из руки стражника, упала на землю и погасла.

— Неуклюжий чурбан! — воскликнул главный клерк. Головню снова подожгли. Озадаченный тем, что случилось, стражник нагнулся, чтобы поднять ее. Бомен мысленно держал головню и тянул ее в другую сторону, в траву. Высокая влажная трава погасила пламя. Стражник застыл в недоумении.

— Что с тобой? — спросил главный клерк.

— Я не знаю, — отвечал стражник.

— Идиот! — Главный клерк указал на другого стражника. — Давай. И смотри не урони.

Второй стражник вытянул горящую головню из жаровни и понес ее к обезьяньему фургону. Бомен еще раз попытался выхватить ее. Однако на сей раз стражник крепко держал головню, и когда юноша потянул ветку, стражник не отпустил. Завязалась короткая, но напряженная борьба. Бомен понял, что силы хватит только на то, чтобы не подпустить стражника к фургону, но ее недостаточно, чтобы вырвать из рук солдата головню. В течение нескольких напряженных секунд они боролись друг с другом — стражник наклонялся вперед, словно под порывами сильного ветра, а Бомен тянул его назад.

— Идите сюда и помогите мне! — прокричал стражник. Двое изумленных товарищей встали рядом со стражником и подтолкнули его. Бомен понял, что ему не удержать их. Он еще недостаточно силен. Как только юноша осознал это, сила внезапно иссякла. Стражники, больше ничем не удерживаемые, повалились вперед. Однако ветка все еще горела. Беспомощный и измученный Бомен мог только наблюдать, как стражники поджигают костер.

Дрова быстро схватились. Пламя распространилось. Люди в фургоне стали карабкаться по решетке. Они закричали. Стражники стояли вокруг фургона и палками били по пальцам, цеплявшимся за прутья решетки, заставляя людей падать прямо в огонь. Бессильные зрители всхлипывали и отворачивались. Наконец и Бомен отвернулся от фургона, с горечью сознавая, что такова цена поражения. Только Таннер Амос не мог оторвать глаз от своей юной жены. Джессел Грис стоял на коленях и выл, будто зверь. Крики умирающих на мгновение усилились, затем стихли. Яркое оранжевое пламя бушевало, освещая перекресток и фургоны, стоявшие на всех четырех дорогах.

Никто, даже Таннер Амос, не смог досмотреть этот кошмар до конца. Один за другим люди падали на колени, склоняли головы и закрывали уши, чтобы не слышать криков умирающих. Так они и оставались до тех пор, пока пламя не стихло и агония их близких не прервалась.