Сухие до этого глаза девочки стали наполняться влагой, когда увидели высокого солдата.
      Чувствуя острую боль в сломанной руке, Антоньо подхватил Аницу на руки и быстро побежал вдоль ручья, оставляя маленькую поляну, где вчера ночью Аницу, страдая от боли, молила Бога только об одном - чтобы не умереть от рук грязного чудовища, надругавшегося над её телом. "Потом, Великий Альма, - хрипела она, - в любую секунду, но только не при нем. Я не отдам ему свою душу..."
      Кили следовала рядом. Она щурила глаза на Антоньо, видя, как ловко он преодолевает встречающиеся на пути валуны и камни.
      3
      - Кто это сделал? - Сара схватила Антоньо за широкий рукав рубахи и резко притянула к себе. - Ну! Не молчи, ты же должен знать!
      Но неожиданно обмякла и отпустила ткань, слегка ткнув Антоньо в грудь, прося этим действием прощения. Он понимающе кивнул, глядя вслед Олле, уводившей Аницу в шалаш.
      Дорогой девочка крепко сжимала шею Антоньо, который уже второй раз открывал перед ней дверь из мрака и отчаянья, появляясь тогда, когда уже не было сил не только бороться, не было сил вобрать в себя воздух. Он был похож на посланника божьего, который одним словом заставляет верить и одним взглядом повелевает жить. И сейчас он вдохнул в её остывшую грудь столько воздуха, сколько пожелала сама Аницу: она увидит Дилу и Литуана и будет готова ступить на небеса. Здесь, на Земле, её жизнь закончилась. И, после объятий жриц и горячего прикосновения ладони Литуана, Аницу снова ушла в себя, погасив на короткое время вспыхнувшие глаза.
      - Где ты её нашел? - спросила Сара, стараясь не смотреть на Антоньо.
      - Напротив города, за буковой рощей. Там была Кили, это она привела меня к девочке.
      - А ты что там делал - собирал цветы?
      Антоньо густо покраснел и опустил глаза.
      - Зачем рвешь, если не даришь? Коли ты их преподносишь мысленно, то и собирай соответственно. А вообще, знаешь, не время сейчас. Особенно сейчас. Когда все усугубилось. - Сара немного помолчала. - Но ты меня не слушай, Тони, я серьезная и сухая женщина. Мне тридцать три года, а я куда старше, хотя и выгляжу моложе.
      Антоньо, занятый мыслями о случившемся, все равно не мог не удивиться, пытаясь вникнуть в смысл сказанного Сарой. Он вопросительно посмотрел на нее.
      - Ничего, скоро поймешь. Многие меня не понимают, подначивают, смеются. Но я не обижаюсь. Я понимаю и вижу мир под другим углом. Если для всех туман, я наклоняюсь настолько, чтобы смотреть под него, а не таращусь на молочную пелену, на которую сколько не смотри, все равно ничего не увидишь. Некоторые врубают противотуманные фонари и орут: "Ура! Мы видим!" Но ничего боги не видят - это обман. Поэтому и в чувствах твоих разбираться не буду, мне скучно заниматься этим. Чувства - они нерациональны, это не мое, так же как и эмоции не всегда для меня, хотя они и находятся в очень близком родстве.
      Она немного помолчала.
      - А вот объяснить их природу - запросто. Твое чувство родилось, и мне уже неинтересно, потому что вот оно, чего в нем копаться? И мне просто смешно иногда слышать: а ты разберись в моих чувствах! - и хочется ответить: а ты разберись в самолете! Развинти его, расковыряй двигатель, и все поймешь. Но только смотреть впоследствии будешь рентгеновскими лучами; вместо красочного фюзеляжа с надписью по борту "Airline" перед тобой предстанут шины и кабели, бензопроводы, турбины и алюминиевый каркас разодранных сидений. Так что нечего в чувствах разбираться, они красивы в целом, как прекрасен, например, невыпотрошенный белый лебедь.
      Глаза у Сары были грустные, в уголках губ застыла горечь.
      - Извини меня, Тони, это я от злости. Я вообще злая и завистливая. Тебе вот завидую. Потому что знаю наперед - пройдет совсем немного времени, и ты не выбросишь свой очередной букет. Кстати, я уже устала лазить по кустам и собирать их. Они очень красивые, жалко, и я их отношу в шатер. Олле они нравятся, правда, она не знает, кто срывает эти цветы.
      - Спасибо вам, Сара.
      - Пожалуйста. Сегодня шестые сутки истекают, как ушли девчонки. Я думаю, к вечеру будут. Завтра утром приходи.
      - Я обязательно приду.
      4
      Сара сказала неправду Антоньо о том, что она ничего не чувствует; не далее как вчера ночью она плакала. Только глаза были не её и губы, произносившие непривычные слова языка альмаеков, принадлежали не ей...
      После того как Джулия с отрядом покинули лагерь, отправляясь на операцию, Сара привлекла себе в учителя языка альмаеков Литуана и Таемину. Она хотела общаться с ними непосредственно, не прибегая к помощи Тепосо. К тому же последнего эту неделю не будет. Общение посредством жестов и взаимных догадок способной к языкам Саре было обременительно и скучно.
      Литуан был ещё очень слаб и находился на ногах всего несколько минут в сутки; долгие разговоры его тоже утомляли. Поэтому основной учительницей Сары стала Таемина.
      Начали обучение, как водится, с простого: рука, нога, голова, глаза... Потом переключились на природу - трава, дерево, вода, рыба... Вслед за существительными пошли глаголы, наречия.
      По звучанию язык альмаеков показался Саре схожим с хинди, но, конечно, принципиально отличался. К концу третьего дня обучения ей удалось сделать то, чего Тепосо добился за месяц. Она подолгу беседовала с Таеминой, все больше и больше узнавая об этом народе и много рассказывала Литуану о своей жизни.
      Священнику было сложно понять, к примеру, предназначение отряда Джулии, но он уяснил это по-своему. Дух Великой Дилы и её подруг является неким небесным органом, который защищает слабых и карает виновных. Они появляются тогда, когда вышестоящие над ними духи, испробовав все средства, подключают последнюю, чрезвычайную инстанцию. Перед тем как прийти на помощь альмаекам, Дила спасла детей на большом судне, которое передвигается по небу. Они всесильны, иногда заранее предупреждают о грозящей опасности.
      Литуан ещё раз поблагодарил Сару и вновь покаялся, что пренебрег предостережением Дилы.
      - О каком предостережении идет речь? - спросила Сара, удивленно глядя на священника.
      Литуан ответил таким же взглядом и попросил Таемину произнести священные слова. Жрица сложила на груди руки и торжественно заговорила:
      - "И придут с дальних земель люди. Будут одеты они в железо, и принесут они зло... Не послушает упрямый и доблестный вождь моих предостережений, погубит свой народ... И будут они безжалостно уничтожены пришельцами... Так уже было, так и останется... И даст тот взрыв силу жрицам, чтобы спасти последних уцелевших... И не дает мне время оставаться дольше, и я плачу сейчас, и буду плакать - тогда".
      Сара натянуто улыбнулась, поблагодарив Таемину. Вопрошающие глаза Литуана заставили её обратиться и к нему.
      - Да, Литуан, мы предупреждали вас, но...
      - Мы не послушали, - докончил он. - И не смогли бы воспользоваться этим никогда. Не в духе нашего народа убегать и прятаться, откупаться и становиться рабами. В этих словах был весь вождь Атуак и его дети. Знание о поражении было для нас факелом духовной победы. Видно, угодно было Богу взять в свое царство такие крепкие души, о которых слагают легенды. Бог велик, и мы принесли ему в жертву себя, не колеблясь ни одного мгновения. И мы, его избранные, горды этим.
      Сара внимательно выслушала Литуана, который говорил от всего сердца. В его словах присутствовала только чистота с примесью гордости; была в них и боль, но отсутствовал фанатизм, присущий ярым служителям некоторых религий.
      - Я утомила тебя, Литуан, да и сама хочу отдохнуть. Мне понадобится помощь Таемины, а за тобой присмотрят другие девушки.
      Расположившись у ручья, Сара попросила Таемину ещё раз пересказать ей давнее предание. И чем больше слушала, тем больше убеждалась, что это слова не Джулии. Что-то знакомое чувствовала она во всех этих "было, будет, время".
      Когда Таемина в третий раз продекламировала предостережение, Сара уже твердо знала, что это её собственные слова; они сплетались в странные порой фразы временных противоречий. Она отпустила молодую жрицу и, заложив руки за голову, легла на траву.
      "Этому преданию, если посчитать все поколения, о которых говорил Литуан и Таемина, несколько веков. И я не ошибусь, если определю его возраст пятисотлетней давности. Тот же самый промежуток, который отделяет нас от нашего, настоящего времени. Поскольку эти слова мои, значит, что я отсюда должна перенестись ещё дальше, чтобы предупредить альмаеков. Причем от имени Дилы. Дила... Я совсем упустила из виду её имя, и сама Джулия не напомнила об этом, хотя вопрос очень серьезный. Ведь Литуан назвал её этим именем при первой встрече. Вот откуда он знает её имя, это я скажу им. А если я не сделаю этого предостережения, не будет этих событий. И наоборот. Временные парадоксы. Когда это должно случиться - вероятно, после освобождения детей, так как я ясно сказала, что "сохраню жизнь немногим уцелевшим". То, как мы здесь оказались, это понятно, но вот ещё одна моя реинкарнация - это неожиданность. Теперь вопрос: говорить об этом Джулии или нет? Так, он лишен смысла, отбрасываем его. И что остается? Только ждать. Мой визит к альмаекам будет кратковременным - только произнести предостережение".
      Сара посмотрела на вечернее небо и нахмурилась: солнце на горизонте погружалось в черную тучу.
      5
      Ночное небо раскололось надвое причудливым зигзагом молнии, и, не теряя ни секунды, оглушительно грянул гром. Крупные капли картечью ударили в шатер; резкий и сильный порыв ветра сбивал их, заставляя под косым углом пробивать стены ветхого убежища.
      Вскочившая на ноги Сара испуганно таращилась на гудевшего от напряжения Альму. Литуан, защищаясь от нестерпимого света, идущего от статуи Бога, прикрыл лицо ладонью; жрицы ничком лежали на траве.
      Сара почувствовала, как голова её выкручивается назад, глаза уже смотрят через затылок, но боли нет. Она старается противостоять. Тщетно. Будто сорвавшись с "русской горки", она падает спиной вперед, опережая снаряд аттракциона. А тот, раскрыв ужасающую пасть, гонится за нею, изгибая влажные губы. Сара хочет остановиться, она чувствует, как замедляется движение, но холодное прикосновение беззубого рта принуждает её судорожно дернуться и уйти в последний миг от мертвой хватки, продолжая безумную гонку по лабиринтам времени.
      Где-то за спиной раздался звук хлопнувшей двери, и Сара ткнулась во что-то мягкое, теряя от этого незначительного толчка сознание.
      Но она не полностью впала в забытье, она слышала, как гулкое пространство рождало и тут же гасило неестественно томные звуки тик-так... тик-так... Чей-то сверхбас толкал их справа налево, и они как живые проплывали перед глазами. Тик-так. Тик-так. Бас неожиданно сменился тенором и тут же визгом провалился на высокой ноте. И - нестерпимо громкий треск прыгающего под напором пружины будильника.
      Сара открыла глаза.
      Желтые языки коптящих светильников; незнакомые, озабоченные лица; всепроницающий взор Альмы.
      Атмосфера темного помещения была удушливо-приторной, имела вес и многотонным монолитом прижимала Сару к чему-то плоскому и твердому; дальние предметы казались ей расплывчатыми.
      Близорукость.
      Сара с трудом подняла руку: она была тонкой, с отвисшей дряблой кожей. Краем глаза поймала у виска седую прядь. Иссохшая грудь трепетала под неровными ударами сердца.
      Главная жрица...
      Вот почему нельзя терять времени - оно не даст ей оставаться здесь дольше положенного. Износившееся до предела сердце сумеет лишь вытолкнуть дух Сары обратно, не принимая назад свой. Старую, дряхлую жрицу перед смертью посетит озарение, и она, шепелявя беззубым ртом, предупредит свой народ.
      - Я... - каркнуло горло, и Сара почувствовала приближение конца.
      Как страшно умирать!
      Ноги, наверное, были холодны как лед. Потому что две индианки постоянно массировали их руками. Правая сторона тела вообще ничего не чувствовала. Вероятно, паралич.
      Сара ещё раз с трудом подняла левую руку и, не сводя глаз с женщин, поманила их к себе скрюченным, посиневшим пальцем. Удушливыми, прерывающимися толчками она стала хрипло выговаривать слова:
      - Запомните слово в слово то, что я скажу. Я - дух Великой Пророчицы Дилы...
      Она увидела, как шарахнулись от неё две пары глаз.
      - Назад! - неожиданно сильно и повелительно прохрипела она. - Позовите сюда ещё кого-нибудь. И дайте воды.
      Вода не шла в горло, выливаясь изо рта и стекая по отвисшим щекам, но Сара почувствовала небольшое облегчение.
      Пристально вглядевшись в каждое из двадцати лиц, бледневших у её ног, она собрала последние силы и монотонно заговорила:
      - Отныне и до скончания веков все жрицы должны быть не старше 22 лет. Выбирайте их из самых высоких и сильных. Пусть постоянно тренируют тело, ибо спасут они однажды наш род от гибели. И не доводите старших жриц до такого состояния. - Сара повысила голос: - Тридцать лет! Все ли понимают меня?
      Головы почтительно закивали.
      - Вы должны подчиниться моим требованиям. Бог подтвердит, что это не бред выжившей из ума старухи. Скоро ударит молния, и я умру. Умру, как только вспыхнет тело Альмы. Это будет вам знамением. Я - Великая Дила, стоящая на одре смерти, но душой простирающаяся на тысячелетия, заклинаю вас запомнить мои слова и передавать их из поколения в поколение как молитву. Чтобы дошли они до потомков ваших. Еще не скоро грянет тот страшный день, когда не исполнят они волю мою, когда решат по-своему. Но я обязана передать внукам внуков ваших, чтобы уходили с этих мест, ибо придут в эти земли люди, закованные в железо. Позарятся они на богатство ваше и приведут с собой других. Громом и молнией они будут убивать ваш народ, под холодной сталью клинков падут воины...
      Сара торопила себя, слыша шум второго вала грозы. Перед ней стояли далекие предки Литуана, Таемины, Оллы, пращуры пленных детей. Наверное, случилось невозможное, но её блеклые глаза наполнились слезами.
      - ... Я плачу сейчас и буду плакать тогда.
      Она уронила руку с поднятым пальцем и отчаянно вперилась в лик Альмы.
      Яркая вспышка не ослепила её, но глазам стало больно, когда они ввинтились в толщу времени.
      - Сара!.. Сара!..
      Кто-то звал её через толщу подушки.
      - Сара!.. Сара!..
      Чьи-то руки вылили ей на лицо ковш холодной воды.
      - Сара!..
      Она узнала голос Литуана.
      Открыть глаза, чтобы удостовериться.
      Слава Богу!
      - Сара!..
      Подать голос, чтобы они успокоились. И я.
      - Все в порядке.
      Вымокший до нитки Литуан стоял возле неё на коленях, легонько похлопывая по плечу. Две пары рук поддерживали её под спину, удерживая в сидячем положении. Альма стоял напротив.
      "Если бы они не посадили меня, я бы промахнулась".
      - Дайте воды.
      Но оказалось, что ей вовсе не хочется пить. Жажда мучила ту, старую, умирающую жрицу.
      - Мы так испугались за тебя! - воскликнула бледная Таемина. - Думали, тебя убило молнией!
      - Все в порядке, - ещё раз повторила Сара.
      "Эта миссия выполнена, осталось главное: спасти детей".
      Вдруг Сару пронзил озноб.
      Она предупредила альмаеков, сказала, что спасет оставшихся в живых детей. Но дети-то ещё находились в плену. Значит, предостережение, долетевшее до этих дней, имело в себе брешь: она, не зная, что случится дальше, заверила потомков в благополучном исходе.
      Теперь уверенность, которую Сара почувствовала утром, точило сомнение. Но все же... "Лучше бы вообще этого не знать. Золото мы точно отвоюем у испанцев, его мы видели. А вот дети... Я знаю, что это главнейший фактор, и неужели я не написала бы Харлану, чтобы он хоть как-то намекнул нам, что с детьми будет все в порядке?"
      "Кто ты? - беззвучно шепчут губы Сары, которая неподвижно глядит в очи Альмы. - Кто ты, откуда?" - летят её мысли, стараясь пронзить металл.
      Альма красив в целом, но Сара пошла против принципа, решив заглянуть внутрь. Паутиной вопросов окутывает она его голову и держит в руках сторожевую нить - а вдруг?..
      Дай понять, просит она его, дай хоть крупицу знания о себе. Кто оставил тебя здесь, из каких миров люди, сотворившие тебя? Почему ты поздно позвал нас на помощь, зачем медлил, как допустил, что погибли люди, которые называли тебя отцом? Сколько ещё сил в тебе, которыми ты черпаешь энергию из молний, хватит ли нам её, чтобы вернуться?
      Дождь ещё немного остудил землю и деревья и, гонимый ветром, подсвечиваемый яркими зарницами, скрылся вдали. Почти сразу же в небе вспыхнуло солнце, повесив в воздухе качающуюся зыбь испарений.
      Прошел всего лишь день - и вот первый тревожный симптом: несчастье с Аницу.
      Глава IX
      1
      "Никогда себе этого не прощу!" - Джулия, прищурившись, смотрела поверх головы Литуана. Ее полностью захватил гнев, зло на себя. Что-то она упустила, где-то недоглядела, разбирая по косточкам план операции. Большее внимание было уделено чисто техническим вопросам, исполнительским, где она была асом. И это увело её в сторону. Она должна была предвидеть нечто подобное или хотя бы подумать об этом. Но внезапная милость командора относительно детей и удачно пришедшие на ум контрмеры усыпили её внимание. Плюс ко всему - свой человек в стане врагов. Она слишком понадеялась на Антоньо.
      Конечно, Джулия могла оправдаться перед собой, сказав, что стопроцентного ничего не бывает, что из двухсот испанцев, уже потерявших человеческий облик, минимум двое должны оказаться супернегодяями. Если только не все. Да будь в их войске десяток Антоньо, и это не уменьшило бы процента произошедшего.
      Как бы там ни было, но вина за этого ребенка лежала полностью на ней.
      Джулия перевела взгляд на Сару.
      - Тони придет сегодня?
      - Вряд ли, но завтра утром обещал... Знаешь, Джу, у меня сложилось такое впечатление, что Тони знает того человека.
      - Сара, прошу тебя, называй вещи своими именами. Итак, ты сказала, что наш испанец знает этого мерзавца. Что дальше?
      - Ничего. Просто подсознательное подозрение.
      Джулия скривилась от этой формулировки и вновь попробовала взглянуть на Литуана. Но взгляд уходил дальше, к хаотичным сплетениям корней деревьев, где терялся ручей. Там сидела худенькая девочка, которую Джулия видела впервые и даже не знала её имени. Зато её имя девочка знала хорошо, но лишь мельком взглянула на возвратившихся из похода жриц.
      "Богиня хренова!" - обругала себя Джулия и нашла глаза Литуана.
      - Она сказала, что не хочет жить или хочет уйти из жизни? - задала Джулия вопрос, надеясь на помощь Тепосо, не беря в расчет Сару. Она ещё не знала, что Сара довольно сносно общается на языке альмаеков. А та незаметно отошла в сторону.
      Тепосо, как ни старался, не мог этого перевести, для него были одинаковы оба вопроса. Но для Джулии - нет. Она представляла состояние девочки и Джулии. Прежде чем она заговорит с ней, пытаясь вытащить со дна омута, необходимо было знать всю глубину, на которую она погрузилась. Я не хочу жить - это отчаяние, боль тоска - но ещё не решение. Я хочу уйти из жизни - это уже намерение, причем твердое, в нем отсутствует то "не", за которое можно уцепиться и вытащить девочку. Дети подсознательно выражают свои мысли так, как они их чувствуют; чувства же взрослых уже в той или иной степени тронуты коррозией повседневности, и их искренность трудно различить под слоем накипи обыденности и бывшего в употреблении разочарования. Так же и их намерения: порой за словами не стоит ничего определенного.
      Итак, Джулия знала только то, что девочка отказывается принимать пищу, решив тихо уйти из жизни. Она готовилась стать жрицей, свято верила в Бога, и Джулия уже знала, что только одна тема предстоящего разговора может спасти девочку. Хотя Литуан долго беседовал с Аницу, но она слушала его, молчаливо и твердо стоя на своем.
      - Пойдем со мной, Тепосо, и постарайся быть точен, переводи мои слова взвешенно, и если что непонятно - лучше переспроси. Жизнь девочки в твоих руках.
      - Можешь положиться на меня, - твердо проговорил вождь.
      Джулия невольно хмыкнула, уловив в его голосе интонации Лори.
      Но Тепосо был строг и серьезен. Его лицо горело возмущением, и он почти не отводил глаз от стены высоких деревьев, за которой была ещё одна стена - кирпичная, приютившая за своей толщью скверну.
      Джулия тихо подошла к Аницу и села рядом. Тепосо устроился напротив них, опустив ноги в ручей.
      - Давай мы с тобой представим вот что, - тихо начала Джулия, смотря на чистое дно ручья. - Представим, как Бог создал мир. - Она старалась говорить убедительно, спокойно, чтобы её речь не была навязчивой и поучительной.
      Тепосо таким же тихим голосом начал переводить, изредка поглядывая на Аницу, открывая для себя тайны сотворения мира. Он дивился своей памяти, которая наверняка это знала, но в силу каких-то причин забыла. Для него все так было понятно, даже как-то торжественно просто, что он вновь поймал себя на мысли, что не знает это, а просто вспоминает. Ведь не должно было быть иначе, когда вначале Бог сотворил небо и землю, отделил свет от тьмы и назвал это днем и ночью. А как можно было забыть второй и третий день великого сотворения, когда появилась вода и суша, названная землею, и она чудесным образом вмиг покрылась зеленой травой и деревьями, приносящими плоды.
      И Аницу слегка приподняла голову, поймав глазами лучи одного из двух светил, управляющих днем и ночью. Ящерицы и кузнечики, рыбы и птицы, которых она сейчас видела и слышала, предстали перед ней, будто именно сейчас был четвертый день, когда сказал Бог: "Да произведет вода пресмыкающихся, душу живую; и птицы да полетят над землею, по тверди небесной; плодитесь и размножайтесь..." Она соглашалась с Богом, когда он, видя дело рук своих, говорил, что это хорошо... А вот день шестой, когда по образу своему и подобию сотворил он человека, дабы властвовал он над рыбами и над птицами, над скотом и над всей землею.
      - ... И люди - его творение, - продолжала Джулия. - И создал он их для цели, известной только ему. Бог велик, в его руках тайны мироздания, и он один знает великий секрет смысла жизни. Вот если мы с тобой задумаем определить - в чем он, смысл жизни, мы окажемся в затруднительном положении. Я долго искала ответ на этот вопрос и даже дошла до того, что предположила, что мы - некое орудие в руках Бога. И тогда получилось что-то зловещее, что-то не от Всевышнего, который добр и милосерден. Значит, это не то. А может, своим орудием нас считает дьявол - вечный соперник Бога, который хочет зла? Растление и зло - вот его сущность, превратить изначальное слово "человек" в страшное - "орудие". Но давай оставим дьявола, не он сотворил мир и не ему знать ответа на вопрос - в чем смысл жизни.
      Бог дает жизнь - и только он вправе распоряжаться ею. Уйти из жизни, совершить самоубийство - значит пойти против Бога, совершить величайший из земных грехов. Повторяю: мы не знаем цели Бога и, самовольно уходя из жизни, ставим препятствия на пути его могучего замысла; рушим его идеи, приводя своим слабым характером его в гнев.
      Если рассуждать дальше, то получится, что естественная смерть как бы является той малой частью смысла жизни. Только маленькой частью, остальное - там, за пределами нашего понимания. Но Бог откроет нам завесу, когда мы предстанем перед ним, упадем на колени и будем с благоговением взирать на него, поняв, наконец, его грандиозный замысел. Для нас перестанет быть тайной смысл мироздания, и мы станем маленькими частями чего-то большого, непостижимо великого, над чем так долго трудился Бог. Он дает нам мучения, сжигающие наши тела и души, чтобы там, наверху, мы были, может быть, ещё крепче. Клинок выходит крепким только тогда, когда его раскалят в огне, закалив холодной водой.
      Аницу слегка повернула к ней голову, и Джулия впервые услышала её голос - красивый и мелодичный.
      - А моя мама, сестры и братья - они тоже совершили грех?.. Я просто хочу присоединиться к ним. Если они совершили грех и Бог покарал их, я хочу разделить их участь.
      - Знаешь, девочка, это большая проблема. Бог все видит, и это не было самоубийством. Это он сам позвал их.
      - Но я чувствую, что Бог зовет и меня.
      - Тебя зовет не Бог, тебя зовет дьявол. Ты только представь себе: вот ты ушла из жизни - мы только представляем это, - и встретила на небесах свою мать, и она тебя спрашивает: "Что там? Ты сделала то, о чем просил нас вождь? Ты сумела спасти род альмаеков своим женским началом?" А ведь это была воля не только вождя, его устами говорил Господь. Вас осталось мало, и вам во сто крат будет тяжелее, но от этого и славен будет ваш род, будет могуч, если из жалкого, угасающего уголька вы вновь запылаете. И ваши дети и внуки будут гордиться вами. А если ты уйдешь из жизни, тебе не простят этот поступок здесь и уж конечно там.
      Джулия незаметно перевела дух, стараясь не выдавать внутренней дрожи.
      - Ты простила свою мать, поняла ее?
      - Да.
      - Вот видишь, значит, ей, мученице, уготовано двойное прощение - тобой здесь, на земле, и Богом - на небесах. А кто простит тебя?.. Тебя будут жалеть, поминая слабоволием, а твоя мать останется в сердцах как сильная, гордая женщина. Вот различие между двумя самоубийствами. Если тебе жалко только себя, что ж, уходи. А если тебе жалко остальных - ещё меньших, чем ты, детей, то ты останешься.
      - Но ведь они все узнают, будут жалеть меня.
      - Нет, девочка. Они будут гордиться тобой, твоим сильным характером, зная, что ты не сломалась. Зная, как тебе тяжело и больно. Они будут любить тебя и почитать как сильную девочку.
      - Похоже, ты все знаешь, - вздохнула Аницу и решилась взглянуть на Великую Богиню Дилу.
      Джулия приняла её в свои объятия, тихо раскачиваясь из стороны в сторону. После долгой дороги она даже не умылась, но слезы, хлынувшие из глаз, исправили положение, ручейками смывая со щек въевшуюся пыль.
      Аницу ладонью вытерла ей лицо.
      - А ты правда жена Альмы?
      - Нет, дитя, у меня другой муж, его зовут Самуэль.
      - А он - Бог?
      - О, да! - сквозь слезы улыбнулась Джулия, взяв девочку за руки. Знаешь, я что-то проголодалась. Не составишь мне компанию?
      - Можно, я ещё немного посижу здесь?
      - Конечно, можно.
      Джулия поцеловала Аницу в лоб и кивнула Тепосо: "Пошли".
      Отозвав в сторону Лори, она положила ей на плечо руку.
      - Лори, я тебе больше не командир, и ты вправе вот с этого момента не подчиняться моим приказам.
      - Можешь не продолжать, Джу, я - ясновидящая.
      - Вот поэтому я к тебе и обращаюсь. Я тебе и слова не скажу, если узнаю, что за сегодняшнюю ночь ты перебьешь весь гарнизон в городе. Я равнодушно пройду мимо трупов, но... Лори, один из них должен остаться жив, и ты приведешь его ко мне. Это условие.
      - Послушай, Джу, я хочу рассказать тебе одну историю. Дело было ещё до знакомства с тобой. Один маньяк взял заложников в шахте и - вот мерзавец! обещал взорвать и затопить шахту. Я взяла его, Джу, хотя мне пришлось спуститься за ним под землю на полкилометра.
      - В прошлый раз это было двести метров.
      - Да?.. Ну может быть. Так я что, уже рассказывала?
      - А кроме того, не было никакой шахты.
      - Ты не веришь мне, Джу?!
      - И не было маньяка.
      - Но он мог там быть, понимаешь?
      - Понимаю. Просто ты хотела сказать, что достанешь этого подонка из-под земли.
      - Точно. Я его достану, ты уж поверь мне. Я вернусь в будущее, я приволоку с собой бурильную установку, я привяжусь к буру, я...
      - Я верю тебе, Лори.
      - Ты дашь мне одного человека?
      - Его не дам. Возьми Дороти или Паолу.
      - Договорились. А пока не стемнело, мы с Сарой прогуляемся минут десять-пятнадцать. Мы с ней тут разговаривали, и меня беспокоит одна мысль.
      2
      - Здравствуй, Муньос. - Антоньо огляделся вокруг, хотя в храме, кроме него самого и стражника, никого не было.
      - Здравствуйте, сеньор.
      - Вас ещё не сменили?
      - Нет еще. Жду с минуты на минуту.
      Муньос явно нервничал и чувствовал себя под холодным взглядом Руиса неспокойно.
      - Значит, у вас есть минута-другая, чтобы рассказать мне кое о чем.
      - Не знаю, сеньор Руис, о чем это вы?
      - Я могу вам помочь. Для начала спрошу: куда делся один из пленников? Я имею в виду девочку, самую старшую из них.
      Муньос сглотнул и потянулся к кружке с водой. Смочив горло, он, глядя в ноги Антоньо, постарался напустить в голос нотки удивления.
      - Девочка, говорите вы? Мне кажется, все на месте. Вот, может быть, когда они завтракали...
      - Послушайте меня, Муньос, вы не кажетесь мне негодяем, вы не могли этого сделать. Вы - беспощадный воин, но я ведь вижу ваши глаза, когда дети выходят наверх, чтобы глотнуть свежего воздуха и съесть ту жалкую порцию пищи, что мы им готовим. Вот вы сейчас напуганы, и я ещё раз спрашиваю: кому вы открывали подземелье и кто связал вас обетом молчания? Вернее, кого вы так боитесь.
      - Сеньор Антоньо, зачем вы меня спрашиваете, если и так все знаете?
      - Если бы я знал все, я бы не пошел к тебе, а навестил бы того человека, чтобы предложить ему совершить прогулку за ближайшую рощу.
      - Вы бы ничего не сделали ему.
      - Вот как?
      - Да, сеньор, и не спрашивайте меня больше ни о чем.
      Антоньо скрестил на груди руки, стоя в двух шагах от стражника.
      - Ладно, Муньос, я больше ни о чем не спрошу. Вижу, что ошибался в вас, принимал ваши добрые улыбки в адрес детей за хищные ухмылки гиены, обманывался в ваших глазах, которые теперь напоминают мне глаза шакала. Я ни о чем не спрошу, но выслушать меня вам придется. Сегодня ночью в лесу изнасиловали девочку; над ней измывались. Хищный зверь не делает со своей жертвой такого - он просто убивает её.
      - Прошу вас, не говорите мне этого. - Муньос жалобно посмотрел на Антоньо.
      Тот сделал шаг и глыбой навис над стражем. Глаза его были страшны.
      - Не говорить тебе?! Тебе, соучастнику этого дьявольского деяния?! Руис побледнел, сжимая рукоять даги.
      - Я виноват, сеньор, но... - Он понизил голос и спросил: - Она жива?
      - К сожалению.
      - Да что вы такое говорите!
      - К сожалению, она жива, - настойчиво повторил Руис.