Свои продают дороже

Виктор Саулович сейчас не узнал бы кагэбэшного лиса: куда подевалась его манера говорить намеками?! А между тем, хотя казалось, что Шишкин режет правду-матку сгоряча, в порыве обиды на хозяина, его откровенность была не случайной.

До сих пор нарушения закона, на которые приходи; лось идти начальнику отдела безопасности, были настолько мелкими, что чаще всего подпадали под наказание административным штрафом. Но сейчас, Шишкин чувствовал, надвигались события, чреватые самой махровой уголовщиной, и он был не волен изменить что-либо. То есть нет, решение оставалось за ним. Или самому организовать преступление, поскольку Тарковский все завалит, или немедленно уволиться, распростившись с мечтой скопить на обеспеченную старость и выучить внучку за границей, избавив ее от влияния нелюбимой невестки.

Шишкин любил бравировать тем, что-де профессионал не пропадет, в любом охранном агентстве его оторвут с руками. Но про себя знал: другого такого же выгодного места ему не найти. Слишком немолод он для охранной службы, и слишком много их, профессионалов, выброшено из жизни при взрыве империи. Поэтому он уже принял решение и сейчас подбирал среди чопов личную гвардию, готовую из преданности начальнику выйти за рамки закона.

— У них, Витя, вроде клинча в боксе, тоже своего рода равновесие: висят двое друг на друге — и бить не могут, и оттолкнуться не могут, потому что кто первый оттолкнется, тот и получит под дых. Только на ринге подойдет рефери в белой рубашке и скажет: «Брейк». А здесь некому их развести. Их только смерть разведет, Витя, товарищ ты мой по упряжке, которая возит эту тележку с говном!

— Считаете, нужно увольняться? — понял Виктор.

— В этом деле я не имею права тебе советовать. Ты получаешь в месяц четыре сотни, я больше трех тысяч и уже кое-что отложил на старость. Надоест — могу хоть завтра бросить. А ты рискуешь остаться без работы.

— А если бросите…

— Если брошу, — ответил Шишкин, — то Гриша пойдет на мое место, а ты на Гришине. И больше не придется тебе ловить в торговом зале теток, свистнувших перчатки с прилавка. Хотя от торгового зала я тебя избавлю, если даже и останусь. И если, конечно, ты останешься.

— Да куда я денусь, с подводной-то лодки? — улыбнулся Виктор.

Шишкин помолчал, давая понять, что не одобряет чрезмерной легкости ответа.

— Ты хорошо понимаешь, на что подписываешься?

Чоп кивнул.

— Объясни.

— Вы сами сказали: клинч, и нет рефери, который сказал бы «брейк» нашему Саулычу и Кадышеву. Вечно стоять, упершись, они не могут: Саулыча поджимают выборы, Кадышев боится. Значит, один другого попытается ударить ножичком. Наша задача — не дать Саулычу наломать дров.

— Теперь то же самое открытым текстом, — потребовал начальник отдела безопасности.

— Мы должны достать компроматы, прежде чем Тарковский начнет проявлять неразумную инициативу.

— А еще?! — гаркнул Шишкин. Как всегда в экстремальных ситуациях, в животе, под диафрагмой, обнаружилась становая жила и так натянулась, проклятая, что хотелось согнуться. Говорят, это психогенный гастрит, только и всего…

— При необходимости убрать Кадышева, — просто ответил Виктор и посмотрел на шефа с укоризной. Все-то им, старикам, нужно называть своими именами!

БОЛЬШОЙ СЕКРЕТ ДЛЯ БЫВШЕЙ ЖЕНЫ

Будь начеку! В такие дни Подслушивают стены.

Недалеко от болтовни И сплетни до измены.

Надпись на плакате 40-х годов

Змей. 19 ноября, пятница

Джип стоял под окном вторую неделю, из выхлопной трубы курился дымок. Иногда топтуны выходили размяться — Змей уже знал их в лицо, все три смены (дежурили по суткам), — иногда джип уезжал заправиться, и тогда его место занимал «СААБ» или спортивный «БМВ».

Машины каждый раз были классные, способные плотно сесть на хвост его «мерсу».

Сидеть взаперти было глупо: это не решало, а только ! усугубляло проблему. Змей успел отлежаться, не торопясь отобрать документы из сейфа и утюгом запаять конверты в полиэтиленовые пакеты. Набрался маленький городской рюкзачок, килограммов шесть-семь. Конечно, не чемоданы Руцкого, но для человека, который сумеет воспользоваться компроматами, это гарантия обеспечен-, ной жизни. Наследство, подумал Змей, и собственная мысль очень ему не понравилась. Он верил в предчувствие, как всякий человек, побывавший под огнем, когда стоишь с товарищем и куришь, и он только что рассказал анекдот, и вдруг черт или ангел тебя дергает: вроде что-то в сапог попало. Садишься переобуться, а сверху падает ( товарищ, получивший твою пулю.

Словом, настроение было никудышное. Змей ждал, выражаясь высоким штилем, упоения в бою, а попросту говоря — выброса адреналина. Только шиш, ничто в душе не ворохнулось, и всю операцию он спланировал и проделал скучно, на одной выучке.

Проблемы было две: а) кому передать содержимое сейфа, учитывая, что в чужих руках компроматы на третьих лиц становились компроматом на Змея. б) как сделать, чтобы этот доверенный человек не смог воспользоваться компроматами раньше времени.

Вопроса «Кто не продаст?» для Змея не существовало: продать может каждый. Он скорректировал формулировку: «Кто не имеет мотивов продать?» и «Кто побоится продать?» — и с этой точки зрения стал перебирать людей, которых называл близкими, хотя, конечно, близких у него просто не могло быть.

Всех, кто претендовал на долю наследства, отмел сразу (и в первую очередь Сохадзе. Змей еще собирался пожить и поработать; несомненно, издатель тоже был в этом заинтересован, однако уже сейчас надувал его с гонорарами. А имея компромат на сочинителя Кадышева, он и вовсе начнет диктовать свои условия).

Барсук? Вот кто в доску свой, насколько это вообще возможно, имея дело со Змеем. Конверт с «компрой» на главврача можно и уничтожить, однако, увидев остальные конверты. Барсуку ничего не стоит сложить два и два и догадаться, куда уплыл по пруду пакет с его пятью тысячами долларов.

Пожалуй, единственным, кто смог бы понять Змея и не осудить, был адмирал Савельев — Петька, друг, страшно подумать, с пятидесятого года, один из «бисовых детей».

Змей не сомневался, что Петр Кириллович сам занимается чем-то вроде шантажа, только не берет жертву за хрип, а дает понять и получает не деньгами, а продвижением по службе и льготами. Однако Савельев был заинтересованным лицом: муж первой змеежены, отчим наследника, — Оставалась Вика. На первый взгляд посвящать ее в свою тайну — значило сунуться волку в пасть. Ее журналистику известно, что у Тарковского есть какие-то претензии к сочинителю Кадышеву. Узнав от Вики о неких конвертах, которые прятал Змей, он, конечно, сделает правильные выводы. Но в том-то и прелесть ситуации: журналистик ревнует, и Вика, если вообще согласится помочь, никогда не скажет мужу, что провела несколько часов наедине со Змеем.

Заодно и клин вобью, подумал Змей. Бабье часто врет «ради спокойствия в семье», не считая это за грех, «ведь ничего не было». На самом деле кувыркаешься с любовником час, а врешь потом всю жизнь; так что в измене главное — воровское траханье или ложь? Нет, голуба, если приучишься врать и бояться, то уже ничто тебе не помешает прыгнуть в чужую постель. Это вопрос времени и удобного случая… Змей давно смирился с Викиным уходом в том смысле, что не желал ее возвращения. Но если бы удалось пустить бывшую жену по рукам, это загладило бы давний удар по самолюбию сочинителя Кадышева.

Телефон Змея прослушивался. Он позвонил Вике от соседей и сказал, что на него наезжают. Ход был беспроигрышный: профессорская дочка сохранила кое-какие иллюзии тимуровского детства и без разговоров согласилась помочь. Оказалось, что ее журналистах ездит на работу в метро — получается быстрее, чем торчать в вечных пробках на Тверской. Таким образом, в распоряжение Змея поступила его «Нива», и все облегчилось до предела.

Подключив к делу Толика и назначив ему и Вике время "Ч", Змей отважился сделать зарядку до легкого пота (сволочь-мотор вел себя как ручной), принял душ и со вкусом позавтракал.

В десять восемнадцать он вышел из квартиры. Окна лестничной клетки выходили на улицу. Змей удостоверился, что Викина машина стоит, где и было назначено, вернулся домой и по сотовому дал сигнал Толику.

В десять двадцать во двор въехала «Газель» и надежно запечатала джип между гаражами-"ракушками" и оградой помойки. Убедившись, что люди Тарковского заняты перебранкой с Толиком, изображавшим простоватого водилу. Змей покинул квартиру, в окно на лестнице бросил Вике рюкзак с компроматами, а сам налегке вышел из подъезда. Старческой походочкой, припадая на оставшуюся после операции на ногах палку, он проковылял по двору и за углом шмыгнул в подъехавшую Викину «Ниву».

За спиной слышался рев мотора и металлический лязг. Обманутые топтуны таранили «Газель» удравшего от греха подальше Толика, не подозревая, что грузовичок тяжелее их джипа на добрую тонну набитых в кузов консервов.

«Нива» уже влилась в поток машин, когда Змей увидел Толика на перекрестке у патрульного «жигуленка» с мигалками. Яростно жестикулируя, изменивший блатным принципам торгаш ябедничал инспектору. Значит, будет протокол, будут имена…

Развернувшись на «Соколе», Вика с бабьей обстоятельностью попилила по Ленинградке: обе руки на руле, на спидометре разрешенные шестьдесят.

— Быстрей не можешь? — поторопил Змей, хотя это было уже неважно. Без сомнения, за дачей тоже наблюдали; оторваться от джипа было необходимо не для того, чтобы скрыть конечный пункт поездки, а чтобы по дороге их не перехватили с документами.

— Быстрей в Шереметьеве. Самолетом, — буркнула Вика. — Что у тебя случилось-то?

— Я же сказал: наезжают. Надо спрятать кое-какие документы, чтобы знали только я и ты.

Как он и рассчитывал, Вика заинтересовалась не документами (что на ее месте сделал бы любой мужик), а отношениями Змея с новой женой.

— А своей сестре милосердия не доверяешь?

— Да выгнал я ее. Надоела. Лимита, с ней и поговорить не о чем.

— А я предупреждала: социальная дистанция. Так нет, вам, мужикам, попроще подавай, чтоб ноги мыла и воду пила. Не любите за женой тянуться.

— Да кандидатши наук все за молодым хером тянутся!

— Высажу, и ковыляй себе потихонечку, — пригрозила Вика.

Но Змей уже вышел на любимую тему:

— А как твой алкоголик? Небось пришел и все ковры облевал? — Сам алкоголик. Чем ты его напоил?

— Тем же, что и сам пил. Слабоват. Слабова-ат! Если хочет стать настоящим писателем…

— ..Пусть пьет и не закусывает?

— А то интервью он брать пришел! Уй, е-е! — Змей захихикал. — Ох, младшее поколение! Не на кого Россию оставить, не на кого, ети их мать!

— Жалко мне тебя, сочинитель Кадышев, — вздохнула Вика.

— Это почему же? — Змею важно было увести разговор от документов.

— Да потому, что как ты к людям, так и люди к тебе, а ты всех дерьмом поливаешь. Сам еще не захлебнулся в чужом и в собственном?

— Насрать мне на всех — съедят и спасибо скажут, — искренне ответил Змей. — Ты-то ко мне пришла…

— ..Хотя добра от тебя мало видела? — подхватила Вика. — Так я скорее ради себя пришла.

— Чтоб старичка беспомощного не бросать? Ах, какие мы нравственные! А как ты год скакала из койки в койку?!

«Я к маме на кладбище ездила», а у самой трусы проспермованные!

Вика прочно замолчала, чего и добивался Змей. Поддерживая бывшую жену в этом состоянии, он время от времени припоминал ей не стоившие внимания грешки вроде потерянной золотой браслетки или разбитой чашки от сервиза.

Маска мелочного старикашки настолько приросла к Змею, что он сам не знал, остается ли она маской или вошла в характер. Собственно, разницы не было: и желчный старикашка, и шантажист Безымянный, и командир диверсионной группы, и удачливый автор боевиков, и миллионер, который время от времени вкладывал деньги в коммерческие операции военных чиновников, не имевших таких денег, но имевших возможности, — все эти люди были в равной степени личностями и ликами, истинными характерами и масками. «Социальными ролями», — сказала бы социолог Вика и была бы не права.

Нет, девочка, не упрощай. Суть в том, что я принадлежу к поколению павликов Морозовых — людей без совести, но с принципами, которыми можно оправдать все. Им сейчас за семьдесят, а я догнал, потому что рано начал. Мои сверстники еще учителям ябедничали, а я уже писал донесения особисту, и на моем личном деле стоял гриф «Секретно». Скажешь, «общество создало предпосылки»?

Да нет, это у тебя пережитки классовой теории. Предпосылки у всех почти одинаковые, а люди получаются разные. Почему? Я, сочинитель Кадышев, этого не знаю.

— Куда?! — спохватился Змей. Вика проехала поворот. — Во-он моя избушечка.

Среди сосен мелькнула малиновая черепичная крыша.

Не раздумывая. Вика съехала на обочину. «Нива» перевалилась через кювет и заскакала по полю. Надо было внедорожник покупать, подумал Змей, зная, что не купит: привыкать к новой машине было неохота, «мерса» хватит по гроб жизни.

— Хороша избушечка! На сколько же потянет при конфискации?

— Нечего подъебывать. Сама не захотела со мной жить.

Вика засопела, прикусив губу.

— Вот помру, все тебе оставлю, — затянул Змей свою обычную песню.

— Мне от тебя ничего не надо, у меня все есть, — привычной скороговоркой ответила Вика.

«Нива» выкарабкалась на ровную, с черным маслянистым асфальтом дорогу. Над плотным забором виднелась башенка с флюгером.

— Дура, для чего я тебя растил, воспитывал? Думаешь, журналисток твой оценит? Лет через пять у него наступит кризис середины жизни, гулять начнет…

— Воспитал, научил жить. Спасибо.

— Нет у меня наследников, кроме тебя! — второй куплет.

— Не говори мне про наследников! Кто виноват, что их нет?!

— Старый я, болной че-ла-вэк! — на мотив «Сулико» затянул Змей.

— Шаляпин! — Вика тормознула у ворот и вышла.

Змей осматривался. Других машин поблизости не было, и подозрительных уплотнений в облетевших кустах он тоже не заметил. Впрочем, это еще ни о чем не говорило: палые листья — идеальное средство маскировки.

— Ты что сидишь? — удивилась Вика.

— Ноги болят — видишь, с палкой шкандыбаю. Поехали уж прямо к дому. — Он кинул ей ключик с «даласской таблеткой» и, пока профессорская дочка возилась с замком и включала механизм ворот, пересел за руль. Вика сморщилась, но возражать было смешно.

Если решат перехватить, то сейчас, по пути к дому.

Змей не отважился разъезжать с незарегистрированным «кольтом» и уж тем более не взял газовик — верное средство схлопотать пулю. Он был безоружен. Ворота за спиной закрылись автоматически; забор хоть и дощатый, но на бетонных столбах, и черт его знает, удастся ли протаранить. Ловушка.

Выставив в окно руку с дистанционным пультом, он еще метров за пятнадцать до гаража начал жать на кнопку. Схватилось — воротина поползла вверх. Не зря потратился, Въехал, не притормаживая, и чуть не вмазал «Ниву» в заднюю стенку, потому что привык к «мерсовской» автоматической коробке.

— В гараж-то зачем? — с подозрением спросила Вика.

«А затем, что нельзя показывать набитый рюкзак», — ответил про себя Змей, а вслух сказал:

— Мало ли…

— Я ненадолго.

— Управимся, — пообещал Змей и ущипнул выходившую из машины Вику пониже спины.

— Ты что? — Не оборачиваясь, она саданула по его руке, попала по часам и стала дуть на пальцы: больно.

Присланный черноморцами снаряд, сувенир Морскому Змею, загораживал дверь в дом. Попал он именно в это место случайно, а сейчас оказался кстати: наблюдатели уже наверняка обшарили дачу и знают, что из дома в гараж не пройдешь. А мы еще и подтвердим, что не пройдешь…

«Навались!» — кивком приказал Змей, оттаскивая снаряд. Вместе с гильзой, которая вообще-то подается в орудие отдельно, он весил под центнер, даром что пустой. Обиженная Вика помогала молча.

Освободив проход. Змей вышел из гаража через ворота, поднялся на крыльцо и встал, поджидая Вику. Пускай наблюдатели засекут. Тридцатисекундная задержка в гараже не должна вызвать подозрений. А сейчас мы будем как бы трахаться…

Вика подошла, и Змей, поворачивая ключ в двери, запустил свободную руку ей за пазуху.

— С ума спятил?! Я сейчас же уеду!

— Ч-ш-ш! — Дверь подалась; заткнув бывшей жене рот, Змей впихнул ее на террасу. Видали? Сейчас еще увидите.

— Ах, так?! — Немаленькая Вика оторвала Змееву руку и попыталась заломить ему за спину. Еще помнит!

У них это называлось «поимка диверсанта», победитель имел право быть сверху. Он вывернулся и через бедро кинул Вику в качалку.

— Изнасиловать хочешь?

— Нет, бля, в дочки-матери сыграть! — Змей навалился и еле успел увернуться от лязгнувших зубов. И это помнит: откусить насильнику нос или губу — и стопроцентная гарантия, что честь будет сохранена. — Сколько тебя учить? Делай, как я, и не ошибешься! — Он перехватил ее руки в свою одну и через пальто, платье и прочую амуницию вцепился свободной рукой в грудь, сжал сосок и крутанул. А это помнит?

Вика взвыла.

— Будешь слушаться?

— У-у-йа! Пусти, дурак!

— Ну-у?

— Пусти-и!

— Что надо сказать?

— А-а-а! Ну, слу.., слу…

— Не слышу! , — Слушаюсь! А-а!

— Громче!

— Слушаюсь, товарищ каперанг!

— То-то же! — Змей подумал, что перегнул палку — еще, чего доброго, удерет, — и шепнул:

— Не дергайся. За нами наблюдают!

— Врешь! — Вика еще пыталась биться, но Змей надежно зафиксировал ей шею.

— За нами скорее всего наблюдают, — уточнил он. — Пусть видят, что мы хотим перепихнуться и больше ничего.

Змей отпустил, и Вика шарахнулась к двери. Он спокойно уселся в качалку"

— Правда не врешь? — остановилась она.

— Спасибо за все и уезжай, если своего боишься. — Змей показал на ухо, давая понять, что «своего» упомянул для микрофонов, после чего как ни в чем не бывало встал и отпер дверь в дом.

Хлюпая носом, Вика пошла за ним.

В спальне врубили музыку, и Змей стал перебирать свою коллекцию порнухи, выискивая запись на русском, без «дас ист фантастиш» и «фак ми!». Вика смотрела во все глаза. При ней в доме было две-три такие кассеты, и те приволок Игорь, пряча от подрастающей Наташки.

— Стареешь? — спросила она, и Змей кивком подтвердил: пожалуй, да. Танька, обладавшая столь обожаемой мужчинами толикой блядства, в постели дала бы Вике сто очков вперед, но с Викой ему было лучше, и все тут. Другой причины тому, кроме возраста. Змей не видел.

Под вопли «Еще!», сотрясавшие дом, они спустились в гараж. Орудуя саперной лопаткой. Змей замешал в тазу цементный раствор. Разговаривать он запретил и таз взял полиэтиленовый, чтобы не лязгала лопатка. Вика в один слой разложила пакеты из рюкзака на дне ремонтной ямы, накрыла полиэтиленом, и Змей стал подавать ей кирпичи. В свое время бережливая Танька притащила их со двора и, чтобы не занимали места, соорудила штабельки по углам и вдоль стен. Змей снял с каждого штабелька верхний ряд, этого хватило, чтобы выложить дно ямы, а кирпичей как будто не стало меньше.

Дно забетонировали; одного таза раствора не хватило, Змей еще пять раз намешивал новую порцию, спускался в яму и разравнивал бетон гладилкой. Схватится — и хрен они простучат, через кирпичи-то… Он представил, как его пакетики лежат под новым полом, аккуратные, одинаковые — тридцать три мины под немаленьких людей, которых держал за хрип Безымянный… Стоп! Змей отлично помнил, что Вика уложила пакеты в два ряда, по ширине ямы, и ряды были полными. Тридцать два получается. Посмотрел в рюкзаке, валявшемся у колеса «Нивы», — вот он, тридцать третий лишний. Пусть живет, решил Змей и взял последний пакет с собой.

Первым делом он выключил порнуху — стоны из спальни продолжались уже сорок минут и могли вызвать подозрение. Вика, валяя дурака, испустила финальный сладостный вопль.

— Отдыхай, — подмигнул ей Змей и стал растапливать камин.

Лишний пакет был непрозрачный, как и прочие, с фирменным знаком какого-то благотворительного фонда: глобус и улыбающиеся детские рожицы. Помнится, Барсук привозил в таких помидоры из своих теплиц, а Танька их припрятывала по мухосранской привычке. Забавно, если в пакете окажется компромат на Тарковского. Змей не стал проверять: решил так решил — пусть живет, кто бы это ни был. Но приговоренные к сожжению документы все равно пришлось вынуть из пакета, чтобы не воняло сожженным полиэтиленом, и, уже бросив заклеенный конверт в огонь, Змей не удержался, перевернул его кочергой. Адресован он был в военмедуправление и, стало быть, содержал компромат на Барсука. Что ж, ему всегда везло.

— Я поеду, — сказала Вика. — Тебя подвезти?

— Нет, останусь. — Змею нужно было вымыть лопатку и таз, подождать, пока не схватится раствор, украсить свежий бетон пятном-другим пролитого масла — словом, сделать все леге артис <По законам искусства.>, как сказал бы Безымянный, любивший щегольнуть латынью (подразумевалось, что он окончил юрфак).

— Ну, хоть до ворот меня проводи.

Змей кивнул: хочешь спросить? Отвечу, только очень коротко, пока до ворот доедем.

* * *

Прежним порядком — через двор, а не в боковую дверь, соединявшую дом с гаражом, — вошли к остывшей «Ниве». Вика запустила прогреваться мотор, и под шумок они поставили на место снаряд. Никто в эту дверь не ходил, господа соглядатаи. Трахались мы.

— Жду разъяснений, — сказала Вика, выводя «Ниву» из гаража.

— Мой архив. Как помру, достанешь… — Змей подумал, что самая свистопляска и начнется, когда он помрет.

Люди Тарковского будут искать архив. — ..Через месяц, а лучше через полгода — смотри по обстоятельствам, кто дачу сумеет отхомякать. На вот. — Он сунул Вике ключи, всю связку.

— Зачем это?

— Чтобы ты смогла достать архив, никого не спрашивая. Поверь, так надо. Потом сама поймешь.

— А мужу я что скажу?

— Сейчас — ничего. Придете за архивом, тогда скажешь. Вдвоем приходите: бетон мы тонко положили, но тебе одной не взломать. Уверяю тебя, он обрадуется, когда увидит, что в этих пакетах.

— Совсем забронзовел, сочинитель Кадышев? Думаешь, твои отрывки будут печатать под рубрикой «Из наследия классика»?

— Будут, — убежденно сказал Змей. — А если твой решит сам попользоваться, я тоже не возражаю. Так и передай: Большой Змей не возражал, чтобы ты сам этим попользовался. Не забудешь?

— Не забуду.

Машина уже стояла у ворот. Змей вышел, открыл коробочку с пусковой кнопкой оставленным себе запасным ключом и, пока воротина отползала под визг мотора, наклонился к сидевшей за рулем Вике и поцеловал ее в губы.

— Это чтобы они видели, — шепнул он, хотя бывшая жена и так не возражала.

ФОТО ДЛЯ БАБЫ ПАШИ

От конфиденциальной информации разведка никогда не отказывается.

А. ЕЛИЗАРОВ. Контрразведка

Татьяна. 26 ноября, пятница

В это было трудно поверить, но спасатели помогли Любке: в тот же вечер она притащила к себе конопатого парня, выглядевшего самое большее на двадцать восемь лет. У него был похожий на Любкин крупный нос, пористый, как апельсиновая кожура, и волосы тоже Любкины — рыжие, торчащие дыбом космы. Нога, будто в клетке, сидела в проволочном аппарате Илизарова, но парень держался молодцом: опираясь на Любку, танцевал под Элвиса Пресли, а когда Татьяна сказала: «Пойду поставлю чайник», первым заскакал по стеночке на кухню.

— Неужели подполковник? — шепнула Татьяна Любке. — Сколько же ему?

— Как мне, тридцать, — с вызовом ответила Могила.

Ей было тридцать четыре.

Татьяна из приличия выпила с рыжей парочкой чашку чаю и ушла.

Всю ночь за стеной сладко пел Элвис, рычал подполковник и жутко, как будто ее убивали, стонала Любка.

Соседка сверху завистливо стучала по батарее.

Вернувшись от однозначного мнения «шарлатаны!» к «а вдруг в этом что-то есть?», Татьяна ходила советоваться к электронщикам, которые обслуживали физиотерапию. Нарисовала установку голливудского профессора, и ей навскидку назвали аж три способа, как заставить чашки весов колебаться. Увы, чудо было скорее всего надувательством.

Она продолжала звонить Змею, Змей продолжал скрываться. Надо было искать настоящую ведьму, которая научилась ведовству не по книжкам, а от бабки (а та — от своей бабки) и сама верила бы в то, что делает. Может быть, она и Татьяну заставит поверить в свой наговор, присуху и во что угодно еще. Вера — и есть результат всех чудес. Татьяна поняла это, глядя на Любку. Обманули ее?

Похоже. Добилась она своего подполковника? Несомненно. А если бы Любка не поверила обману, то добилась бы? Вряд ли. Значит, получается, что ее как бы и не обманули, а дали уверенность в себе!

Беззлобно называя Татьяну «провинцией», уверовавшая в науку Любка согласилась переговорить с некой бабой Пашей, известной на весь Волоколамский район.

Переговорить оказалось проще всего: у деревенской ведуньи имелся сотовый телефон. В перечне оказываемых ею колдовских услуг значились и приворот, и более сильная присуха, однако сама баба Паша прибегать к ним не советовала. Мешая просторечные слова с медицинскими терминами, она объяснила, что меры эти крайние и сильно угнетают психику привораживаемого (присушиваемого). Для начала Татьяне лучше попробовать самой помириться со Змеем. Делать это надо по молодому месяцу, только не второго декабря — не велит какой-то «Трепетник».

Есть ли у Змея на душе Вика, ведунья, естественно, по телефону не видела. Но на всякий случай можно дать и ей, и ему легкий отворот (а черным отворотом баба Паша не грешит) — неси, девушка, их носильные вещи, а в крайнем случае сойдут и фотокарточки.

«Легкий отворот» звучало заманчиво. Это вам не греховный черный отворот, а легкий, безопасный и для Змея, и для Вики (бог с ней, с Викой, пусть живет), но все же отворот. «Через левое плечо кру-гом!» — скомандует ведунья, и Вика покорно замарширует к своему Сергею, а !

Змей… Татьяна была убеждена, что к ней, и никаких приворотов не понадобится. Нужно только пресечь Викины интриги, и Змею снова все станет ясно, как пять лет назад, когда он и слышать не хотел ни о ком, кроме Татьяны.

Оставался сущий пустячок: принести бабе Паше Викину вещь или фотокарточку, а для этого найти в двенадцатимиллионной Москве саму Вику, не зная ни ее адреса, ни телефона, ни даже фамилии.

Расставшись со Змеем, Татьяна чувствовала себя как голая. Ну, гардероб-то у нее в служебной квартире был, и неплохой. Случалось, после Татьяниного дежурства Змей заезжал за ней и мог отвезти хоть на загородный пикник с шашлыками, хоть в Большой театр, и везде жена сочинителя Кадышева должна была без вызова, но все же демонстрировать нескромные финансовые возможности супруга. Так что у себя она переоделась почти в то же самое, что носила у Змея. Но Татьяна осталась без куда более важных вещей: без машины, на которой Змей возил ее по все еще малознакомой Москве, без телефона с определителем номеров и автоответчиком, без компьютера с компакт-диском «Телефоны Москвы», выдававшего любой номер по неполным данным и, наоборот, данные владельца телефона по номеру. Не было у нее ни Змеевой коллекции визитных карточек, ни его записной книжки, ни его денег… Мир, в который Татьяна ворвалась с помощью Змея, за который цеплялась, захлопнул двери у нее перед носом. Выходит, не сумела зацепиться как следует.

Все было почти как шесть лет назад, когда у Татьяны оставалось денег на два чебурека — два дня жизни в Москве — и она пришла к главврачу Барсукову. Одна и без оружия, только собственные руки-ноги да еще кое-какие части тела, не вполне поджившие. Не дай бог, снова придется пускать их в ход. Но у нее была еще и голова — совершенно уже не та бесшабашная головушка, которая скомандовала тогда: снимай, ложись, не ломайся. Хотя что на голову сетовать — ведь правильно командовала, именно тех людей вычисляла.

А сейчас эта голова была знакома с лучшими парикмахерскими салонами, и не одной только Москвы — повозил ее Кадышев: Франция, Италия, Польша… Над этой головой, благодарной ученицей, потрудились и военврачи, и министерские чиновники, а главное — хитрый, скрозьземельный Змей.

Ну что ж, на разведку так на разведку. Татьяна стала вспоминать, что слышала о Вике. Кандидат наук, где-то преподает, кого-то консультирует… Нет, этого мало.

Будем искать ее по мужу. Член Союза писателей… Союзов по большому счету два, «правый» и «левый», но есть внутри них писательские организации, есть клуб независимых писателей и клуб писателей ЦДЛ. Зам главного редактора в вечерней газете — уже легче. Если бы он работал в «Вечерней Москве», то, наверное, так и говорил бы:

«Вечерняя Москва», «Вечерка». А он, объясняя Сохадзе какие-то производственные моменты, говорил: «У нас вечерняя газета, вечерняя доставка…»

Татьяна раскопала газету Викиного мужа на развале в переходе от электрички к метро. Посмотрела на последнюю полосу, в список редколлегии. Вот это да! Замы главного: Сергей Левашов, Сергей Федюшин, Сергей Михайловский. И состав редколлегии: еще Сергей и еще.

Только главный Валерий. Нарочно, что ли, подбирали?., Адрес редакции — Большая Дмитровка.

— Где это. Большая Дмитровка? — спросила Татьяна у газетчика.

— Не знаю, кажется, где-то на Пушкинской.

Еще на выходе из метро тусующаяся в переходе молодежь на вопрос о Большой Дмитровке выкатывала глаза, чесала разноцветные панковские затылки и указывала ей противоположные направления. У памятника Пушкину стояла скромная толпа пенсионеров с рукописными плакатами. Татьяна спросила про Большую Дмитровку и неожиданно для себя вызвала тихий фурор в рядах манифестантов.

— Нам по пути! Присоединяйтесь! — возбужденно пригласил ее старший пенсионер с красным бантом на пальто и, поскольку Татьяна не сказала ни «да», ни «нет», объявил во всеуслышание:

— Товарищи! Молодежь России с нами!

Манифестанты разворачивали революционные флаги и под наблюдением старшего исправляли фломастером какой-то лозунг, оказавшийся политически безграмотным. Исправив политическую ошибку, старший повел своих через сквер. Когда в гулком переходе пенсионеры грянули «Никто не даст нам избавленья», Татьяна застыдилась и приотстала. Старший все время оглядывался.