Донесение роквена Азариана, начальника городской стражи Умбара

«…был получен приказ от господина наместника Халантура об обыске у госпожи Исилхэрин, при котором нами были обнаружены неоспоримые доказательства связи оной дамы с разведкой Харада, а также возможной причастности ее к трем покушениям на господина наместника, равно как к известному факту передачи планов строительства системы крепостей на наших южных рубежах.

Согласно приказу госпожа Исилхэрин была помещена в цитадель под крепкой охраной до распоряжения господина наместника.

О том, что произошло потом, я ничего сказать не могу, поскольку меня там не было. Могу лишь доложить о последствиях.

Арестованная исчезла, два десятка человек тюремной охраны убиты. Рассказы остальных настолько невероятны и противоречивы, что ничего толком сказать по ним невозможно. Люди перепуганы и сбиты с толку. Однозначно можно сказать только то, что это все произошло поздним утром, когда никто худого не ожидал. Тем более в самой цитадели.

Далее известно только о побоище в нижнем городе, на Парусной улице. Сообщают, что вместе с арестованной там был еще один человек, причем многие указывали, что он был сходен лицом с офицером таможенной стражи Орхальдором. Но он быть им не мог, потому как сидел под арестом за какую-то провинность. Городская стража могла их вообще упустить, если бы не завязалась драка с какими-то пьянчугами, на крики прибежал патруль, беглецы скрылись в близлежащем доме. Дом был окружен. На требования сдаться ответа не последовало. Потом по неизвестной причине дом загорелся. На пепелище обнаружены обуглившиеся человеческие кости, рассыпавшиеся при прикосновении».

Из рассказа очевидца, солдата городской стражи

«Да один он был, один, говорю вам! Это не человек, это демон! Он прошел сквозь нас, как косарь потраве… Потом, когда мы загнали их в дом, кто-то сказал, что демона можно только огнем. Ну, мы и подожгли. Честью клянусь, только самые бравые ребята побежали их преследовать, да и то лишь стреляли вслед, а те городские стражники, что пытались его остановить… Там куски мяса летели, а этот словно и не чувствовал ран, он же не человек был… Потом, когда все кончилось, я видел, где он шел — там все кровью отмечено было, полоса такая страшная, красная, мухи уже садились…»

Наверное, можно было все сделать куда проще и лучше, но времени не было. Наместник ждал его у себя дома… Тем лучше. Не будут ожидать его появления здесь. Сейчас им владело какое-то злое, радостное возбуждение. Такое бывает, когда уже все равно, когда переступил через черту.

И все же он старался не призывать силу кольца. Страшно было.

Однако, когда был уже возле башни, пришлось.

«Лучше всего было бы, если бы меня никто не заметил».

Надо рискнуть. Сработает? Или нет? А, все равно уже… Он решительно пошел вперед. Его действительно не заметили, хотя он сам мог бы поклясться, что был виден. А если и нет, то тень-то уж точно за ним бежала, неужто и ее никто не заметил?

Он осторожно поднялся на третий этаж, тщательно обходя солдат, стараясь их не задеть. Правда, стражника у самой двери пришлось стукнуть. Засов вышел из скоб легко, он быстро скользнул внутрь.

Она встала, глядя на него снизу вверх. Настороженно улыбнулась.

— Значит, все же ты выбрал меня, а не Остров? И что дальше?

— Идем. Быстрее.

Она не спросила — куда. Просто подобрала подол и взялась за его руку.

И тут они чуть не налетели на стражника, идущего по лестнице вверх. Может, его он и не увидел, но женщину уж увидел точно.

Пришлось убить. Это словно сорвало с него незримость, мало того — солдаты стали сбегаться к нему, хотя он мог поклясться, что убил стражника тихо, почти беззвучно. Словно их что-то притягивало…

…Тело было чужим. Он не чувствовал боли, хотя уже не раз был ранен. Потеря крови никак не сказывалась. Внутри было холодно. Он коснулся языком нёба — холодно. Странное, неуютное, раздражающее состояние. Такое было раз после того, как он попробовал дышать дымом какой-то харадской травы. Удовольствие, смешанное с неприятным ощущением ненависти к собственному телу, которое причиняет неловкость, даже боль.

Она шла быстро, как могла, почти не задерживая его. Замечательная женщина. И как он мог в ней сомневаться? Как глупо… Теперь все будет по-другому, надо только выбраться из города. Так, теперь направо…

Неприметный человек ждал его прямо за углом.

— Ты все-таки нарушил приказ. Как тебе удалось удрать так незаметно?

— Отойдите с дороги. Или я вас убью.

— Ты выбрал, я уже не смогу тебя защитить. — Он глянул на Исилхэрин, грязную, привалившуюся к стене. Она тяжело дышала. — И вас тоже… Дай ей хотя бы дух перевести. Еще далеко не все кончено.

Орхальдор исподлобья смотрел на него. Чего он хочет? Зачем он здесь? Если все знал и не собирается ему мешать, то зачем он здесь?

— Что тебе надо?

— Я прошу тебя, — он особенно подчеркнул это «прошу», — откажись от той… помощи, которую ты принял. Тогда я не буду тебе мешать. Тогда я дам тебе уйти.

— Откуда узнал?

— Не ты один умеешь вычислять.

— А если я скажу — нет?

Человек пожал плечами.

— Тогда мы постараемся тебя остановить.

Кто бы подумал, что придется их убивать. Бедняги.

А она даже не взвизгнула, словно такая бойня была ей не в диковинку. Потом скажется, будет дрожать, плакать, как все женщины. Но это будет потом.

Брусчатка скользила под кожаной туфелькой, она уже несколько раз спотыкалась, поднималась и бежала снова. У него начало тихонько жужжать в голове, как бывает от потери крови, и страх зашевелился в душе — неужели все кончается? Совсем недалеко, только еще раз за угол… Ну, что она там? Наверное, устала, надо ее взять на руки, уже близко.

Она охнула. Споткнулась. Поднялась. Опять споткнулась.

— Не могу, — выдохнула, стиснув зубы. — Больше не могу. Иди один. Меня, похоже, ранили.

Он подхватил ее. На ладонь ниже лопатки торчал брошенный кем-то боевой нож. Машинально отметил — метательный харадский, тут такие в ходу. У него такой был когда-то, в той, проданной много лет назад коллекции.

Мир стал мозаичным и потихоньку, с противным звоном начал осыпаться. Куда-нибудь. Хоть куда-нибудь…

Он бросился к ближайшему дому.

Хозяева побежали из дома, — как тараканы, когда вдруг вскроешь их убежище. Он затащил ее, обмякшую, как тряпичная кукла, в какую-то комнату, наверное, хозяйскую спальню. В глазах все плыло. Он уже понимал, что все кончено, но отчаянно не хотел верить в то, что умрет от ран сейчас, когда заплатил такую цену…

— Да очнись же ты… не смей… ну, пожалуйста, не надо, я… Почему сейчас, почему?! Я же все отдал, это несправедливо, несправедливо!..

Я слишком тебя люблю…

Проклятое кольцо было холодным, но эта ледяная сила уже не разливалась по телу. Он был сейчас, как оболочка личинки, — пуст и сух.

— Будь ты проклято, — прошептал, уже падая спиной на пол, еще пытаясь ухватиться за какие-то тряпки на кровати. Вцепился в кольцо, пытаясь стянуть обманный страшный дар, проклятую плату, но тусклая мозаика мира уже рассыпалась окончательно. Краем сознания уловил далекие, нездешние уже крики и почувствовал запах дыма…

…Серое нигде. Плоская равнина, темно-серая, ни холмика, ни деревца. Ровный тусклый свет непонятно откуда. Здесь нет направлений. Некуда идти — потому что повсюду только эта равнина, сколько бы ни шел. Нет времени, потому что ничто никогда не меняется.

Ты — как насекомое, накрытое стеклянным стаканом. Ты бежишь по кругу и не понимаешь этого, бежишь и бежишь на месте…

И так будет всегда — вечно — всегда… Или это не смерть? Ведь там, за смертью, должно быть нечто иное, там должно хоть что-то быть!

Или — вот это и есть то самое?

— Да успокойтесь вы. Это не смерть. Смерть — не для вас. Ибо вы теперь принадлежите мне.

Не верю.

— Сколько угодно. Мне от вас не вера нужна. Хотя — глупо. Вы теперь убедились, что воздаяния нет? Нет высшей справедливости, иначе с вами не случилось бы того, что случилось. Вы бы уже рыдали у Творца на груди и захлебывались бы соплями от счастья. Справедливость существует ровно настолько, насколько она есть во мне. Поверьте, я справедлив.

Не верю…

— Прекрасно. Значит, вам не все равно. Отлично. Тот, кому все равно, мне не нужен. От таких нет толку.

Я хочу умереть!

— Это не в твоей воле. Договор подписан.

Ты обманул меня.

— И в чем же? Ты просил помощи — я ее дал. Разве я не предлагал тебе сделать все за тебя? Честно говоря, предприятие твое было смеха достойно. Я сделал бы все гораздо быстрее и незаметнее. А ты весь город перевернул вверх дном. Представляешь, что теперь о тебе будут говорить? Ты сыграл на руку наместнику — кстати, тебя твои же об этом предупреждали. Ты подтвердил связь своей женщины с Мордором, откуда ползет всякое злобное колдовство. Теперь наместник куда легче отвертится, может, совсем уйдет от наказания. А ты — мертв. И она тоже. Только она — по-настоящему.

Ты ничего тогда не сказал о смерти…

— А ты спрашивал? Ведь ты тоже промолчал — ты надеялся скрыться от меня. Взять от меня помощь — и уйти, не расплатившись. Твоя честность двулика. С врагом можно быть и подлым, потому как он — враг? А вот я с тобой был честен. Разве я не говорил тебе о том, что твой последний выход может оказаться вовсе не выходом?

Ты же схватил это кольцо, вцепился в него. Ты же понимал, кто я. Разве ты с детства не слышал, что мои дары — дары коварные? Так в чем же ты обвиняешь меня? У тебя был выбор. Ты мог отказаться принимать от меня помощь — ты не отказался. Ты мог отказаться от женщины — ты не отказался. Тебе нужно было все и сразу — и победа, и честь, и женщина. Ты решал — не я.

Я хотел ее спасти.

— Потому что тебе было бы плохо, если бы она погибла. Потому что ТЕБЕ от этого будет плохо. Сделал бы ты то же самое для другой женщины? А? Ты сделал это ради себя. Ты говорил, что Стража тебя бросила. Но ведь это была не их женщина, так ради чего ее было спасать? И ведь у тебя опять был выбор — ты мог подождать. Они тебя тоже предупреждали — подожди, ничего не предпринимай. И я тебя предупреждал — подожди. Ты опять же выбрал сам. Потому что тебе, если покопаться, нужно всего-то навсего твое личное спокойствие и удобство. Таковы вы все, люди. Высокими словами прикрываете обыденнейшую вещь. Сделаете что хорошее — и умиляетесь себе: вот, я сделал доброе для людей, какой я прекрасный. А люди не заметят — так вы уже обижаетесь. Как же, должного не воздали. Так и ты. Все ради Нуменора, ради Единого, ради высокой цели, а как только затронуло за живое, так подайте все сразу и сейчас, какая несправедливость, какие все мерзавцы!

Ты извращаешь все.

— Я называю вещи своими именами. Ты не отказался от дара. Ты даже не подумал о последствиях. Ради своих страстей ты готов был на все. А если бы тебе нужно было Нуменор уничтожить ради этого? Ну? Молчишь? Честь, любовь… Все объясняется простым Я ХОЧУ. Вот и все. Ты сам сделал выбор, а за него, как вы любите говорить, нужно платить.

Впрочем, ты сделал неплохой выбор. Зачем еще создан человек, как не для того, чтобы жить и радоваться жизни? Так почему чужие цели для него должны быть выше личных? Вот в чем истина. Все остальное — шелуха.

Молчание.

И все равно — тебе не отнять у меня эстель.

— А зачем? — В голосе майя слышатся какие-то неприятные нотки, словно что-то сумело все же пробить броню его беспредельной самоуверенности. — Твоя эстель — твое дело. Если это тебе поможет служить мне — на здоровье. — Майя коротко хохотнул. — Мне плевать на твою эстель. Мне плевать на твою душу. Волю свою ты мне уже отдал.

Скажи уж лучше — эстель это то, чего тебе никогда не получить. У тебя ее нет. Это то, что принадлежит Единому. И потому ты никогда не будешь полным господином над людьми.

— Опять высокие слова. Всего лишь слова. Ты пытаешься хоть как-то зацепить меня потому, что не удовлетворен. Конечно, ты мертв, а он — жив. Ты потерял свою женщину, а он жив. Верно? Так пойди, покончи с ним. Это же будет справедливо, не так ли? Ступай. У меня есть время, я могу и подождать.

Наша игра еще не кончена.

— Пробуй. Я не стану тебе мешать. Возможно, я даже отпущу тебя, если ты найдешь изъян в моей системе. Если ты найдешь изъян. Это будет увлекательная игра, о! Ну, ступай. Тебе же еще честь свою отмыть нужно. Правда, зачем она тебе, мертвому? Ну, ничего, вскоре ты научишься не обращать внимания на такие мелочи. Они для простых людей. А ты будешь выше любого человека.

Из донесения роквена Азариана, начальника городской стражи Умбара

«…мною было получено донесение от старшего десятника городской стражи о случившемся в доме господина наместника убийстве. Прибыв на место, я обнаружил господина наместника мертвым в собственной спальне, в луже крови, с перерезанным от уха до уха горлом. В руке его был зажат нож необычной серповидной формы, какие в ходу у лесных племен дальнего Харада. На полу мы нашли совершенно голую женщину в состоянии глубокого обморока. Когда ее привели в чувство, она ничего не могла сказать, только дрожала и несла какую-то чушь о мертвецах. Похоже, несчастная повредилась в уме, потому я приказал присматривать за ней.

На столе мной было обнаружено письмо, написанное собственноручно господином наместником и скрепленное его подписью. В нем оный признавался в совершенных им преступлениях — государственной измене и воровстве. А также в клевете, возведенной на госпожу Исилхэрин из желания отвести неминуемый удар правосудия от себя. Думаю, господин наместник не выдержал угрызений совести…»

«Или просто перепугался до смерти», — закончил роквен, но писать этого не стал.

…Окно со стуком распахнулось, пламя свечей забилось привязанными птицами, холодный воздух разогнал тяжелый аромат благовоний. Женщина взвизгнула, выскочила из постели как была, голая, и бросилась к двери. Гость непостижимо быстро, беззвучно, стремительно и неуловимо, как нетопырь-кровосос из страшных харадских сказок, оказался перед ней, схватил за горло и швырнул о стену. Женщина с тихим писком сползла по стене и упала на ковер, разбросав по темно-красному мягкому харадскому ковру золотые волосы. Мужчина успел обмотать вокруг пояса простыню и схватить тяжелый подсвечник. Но между ним и дверью стоял гость.

— Ты же мертв…

Мертв, — ответил беззвучный голос.

— Что тебе нужно? Ты же мертв!

Думаешь, мертвым уже ничего не нужно?

— Что тебе нужно? Ты хочешь убить меня? Ты же мертв!!! Ты не можешь! Тебя нет!

Не все кончается смертью, разве тебя не учили?

— Ты… ты не можешь!

Могу.

— Нет… этого же не может быть… это не может быть так! Так нельзя! Ты же не можешь убить безоружного человека! Ты не можешь! Дай мне оружие!

Я пришел тебя убить, а не драться с тобой.

Наместник швыряет в гостя подсвечник. Тот мгновенным движением руки, похожим на бросок змеи, ловит его и сгибает, сминает пальцами, рвет на кусочки. Наместник медленно опускается на колени, ибо ноги отказываются ему служить, а в животе образуется позорная, пакостная тяжесть…

— Не убивай… я сделаю все, не убивай!

Вставай. Бери пергамент. Бери перо. Пиши.

— Сейчас, сейчас… Ты не убьешь меня?

Пиши.

Гость подталкивает наместника к столу. Прикосновение его пронизывает жгучим холодом.

— Что я должен писать? — слегка успокаивается наместник.

Пиши: «Я, Халантур, наместник Умбара, чистосердечно признаюсь в том, что в течение двадцати восьми лет предоставлял сведения Хараду и Мордору о численности войск, снабжении и планах, мне известных, а также покровительствовал контрабанде. Когда деятельность моя была раскрыта, я, будучи в отчаянном положении, прибегнул к клевете и подлогу в отношении госпожи Исилхэрин, которая не отвечала на мои домогательства. Таким образом я намеревался отомстить ей и отвести от себя удар. Однако это оказалось чрезвычайно тяжким грузом для моей совести, почему ныне я и пишу сие признание».

— Все? — с надеждой спрашивает наместник. — Все?

Подпись.

— Ах, сейчас, сейчас…

Теперь все.

В руке гостя странный серповидный нож.

— Ты же обещал!

Я ничего тебе не обещал.

Тишина. Гость с брезгливой жалостью смотрит на бесчувственное тело золотокудрой женщины, похожей на харадскую фарфоровую куколку с глупеньким хорошеньким личиком. Морщится, словно от острой боли. Дело сделано. Нож вложен в руку мертвеца. Еще мгновение — и гостя нет. Окно закрыто, трещит, судорожно умирая, пламя свечи, кровь медленно тускнеет на полу, тяжело плывет по комнате аромат благовоний…

Из письма Бреголаса домой

«События в Умбаре потрясли меня. Наверное, я был привязан к нему больше, чем я думал. Мы переписывались редко, но зачастую друзья могут не видеться годами, а встретившись, начать разговор, который не закончили десять лет назад, причем с того самого места, на котором прервали беседу. Только наш разговор уже не продолжится. О чем мы говорили бы с ним, дай нам судьба встретиться? Почему-то всплыла та наша старая беседа о Берене и Лютиэн. Да нет, вряд ли…»

Из донесения в штаб Четвертого Легиона «Дагнир»

«…атакованы на марше. По счастью, вторая и третья сотни второй когорты подоспели вовремя, так что потери были не слишком значительны. Убиты командир второй сотни Дариан и трое декурионов. Командир первой сотни, начальствовавший над колонной на марше, господин Бреголас не найден ни среди убитых, ни среди раненых».

Бреголас всматривался в это слишком знакомое и потому такое страшное лицо. Оно было не просто бледным — полупрозрачным, размазанным. Боковым зрением оно виделось четче, чем при прямом взгляде. В глубине глаз — черных провалов — плавали красные искры. Голос тоже звучал по-иному, хотя был несомненно узнаваем. Он был похож на громкий, какой-то металлический шорох. Как будто железом скребут по железу.

— А ты почти не изменился. Внешне, по крайней мере.

— Чего не скажешь о тебе. — Бреголас изо всех сил старался не поддаться холодному страху, медленно ползущему по спине и сворачивающемуся тяжелым комком в животе. Это был не тот страх, к которому он привык уже за эти несколько дней — то был обычный страх человека перед неизвестностью и смертью, а тут было нечто иное.

— Я пришел, как только узнал, что ты попал к нам.

— К нам! — усмехнулся Бреголас. — Раньше ты даже за одну мысль о таком убил бы.

— И сейчас готов убить.

— Да? Кого же и за что?

Орхальдор помолчал.

— Вижу, ты уже оправился. Почти. Морэдайн нас ненавидят, так что тебе повезло, что я о тебе узнал. Я велел тебя не убивать.

— Огромное тебе спасибо. — Бреголас хотел было насмешливо поклониться, но бок еще очень болел, и вставать он не собирался. — И зачем же я тебе понадобился?

— Хотя бы по старой дружбе.

— Мне был дорог Орхальдор. Тебя я не знаю.

— А кто я — знаешь?

Бреголас сглотнул и промолчал.

— Ты осуждаешь меня?

— Я не могу понять тебя. И снова повторю: я не знаю тебя. Что тебе от меня надо?

— Значит, отрекаешься от меня, как и все? — В металлическом шепоте зашуршали злые нотки.

— Как будто ты ни от чего не отрекся. Вернее, даже не отрекся — продал. Когда случилось то дело в Умбаре, я не поверил в то, что ты предатель. Не хотел верить. Теперь — верю.

Гость резко отвернулся. Словно на его прозрачном лице можно было что-то прочесть. Бреголас судорожно вздохнул. От напряжения и страха болела голова.

— Знаешь, зачем я пришел? Я хочу, чтобы ты понял, почему я здесь. Почему я поступил так.

— Правому незачем оправдываться. Даже если ты мне исповедуешься, даже если я вдруг паче чаяния пойму тебя, даже если ты меня вдруг отпустишь, то что это изменит?

— Обо мне не станут думать как о предателе.

— А тебе это так важно? Хорошо, я скажу тебе: никто не поверил тогда в твое предательство. Тебе довольно? Тогда избавь меня от твоих исповедей. И знай — если ты изволишь меня отпустить, то вот тогда ты точно будешь предателем в глазах остальных. Я врать не стану.

— Значит, ты умрешь здесь. Дурак. Лучше бы промолчал.

— А я не верю в твои благие намерения. Да и были бы они, ты — на цепи. Ты сделаешь то, что тебе велят, а не то, что ты хочешь.

— Да что ты об этом знаешь?

— Достаточно. А еще, — Бреголас коротко хохотнул, — я помню, как один мальчишка никак не мог простить мне, тоже мальчишке, что я оказался в его глазах грязнее, чем он меня представлял. И он не хотел запачкаться, общаясь со мной. Я потом долго чувствовал себя виноватым. Да, я не чист, как и все люди, но где ты теперь? Кто чернее?

Гость снова помолчал, а когда заговорил, в его голосе звенела такая ненависть, что Бреголас невольно отшатнулся:

— Знаешь, зачем ты здесь на самом деле? А затем, что я хочу сказать вам всем, как я вас ненавижу. Всех. И вас, и этих, — он ткнул рукой за дверь. — Я ради вас вымарался в грязи по уши — вы отреклись от меня. Вы все предали меня. И вот — я в грязи, я на дне, а вы — чисты? Нет, это все из-за вас. Это вы виноваты. Все! Но у меня еще осталась эстель…

Бреголас качает головой и смеется.

— Эстель? Это ты только думаешь, что она у тебя есть.

— Ты не знаешь. Никто не знает. Я здесь не ради выгод, не ради себя, ради другого… У меня есть эстель. Не может не быть. Не может! Потому я надеюсь…

— И на что же? — Бреголас усмехается и пожимает плечами.