Черная Книга Арды (№3) - Великая игра

Князь посматривал на неподвижно застывшего в клетке предсказателя. Тот сидел, не то отрешившись от мира, не то просто уснул. Не то умер. Анао знал, что это только видимость. Люди Утренней страны умели отрешаться от мира, и тогда ничто не могло потревожить их спокойствия. Ни унижение, ни страдания. Но не все владели этим искусством. Прорицатель — владел. Князь видел, шкурой своей варварской, нутром своим пылким чувствовал, что это не безразличие, не покорность. В отрешенности таилась напряженность, настороженность и гнев. Прорицатель умел владеть собой, ой как умел! Он опасен, как ленивый и вялый с виду сытый тигр. И этот тигр вырвется из клетки. И отомстит.

Анао не понимал государя. Варвару все было непонятно, все ему казалось неправильным. И унижение прорицателя, несправедливое и, главное, бесполезное. И эта слепая, трусливая вера в предсказания! Настоящий мужчина, настоящий вождь не верит в предопределенность, он верит в удачу. Настоящий мужчина не станет полагаться на слова. Анао болезненно помотал головой. Древний князь Хутугу пошел наперекор предсказанию. И победил. Пусть он и погиб, но поступил как истинный вождь! А отец его матери, государь, поступает не как истинный вождь. И все же он побеждает — значит, правда на его стороне? И как это может быть? В варварской голове все это никак не укладывалось вместе. Анао кривился, тряс головой. Воины хорошо знали его и старались не приближаться к князю.

Ночь была тяжелой, как камень. Шатер государя стоял у мелкой, хотя и широкой речки с вязкими глинистыми берегами. Дул сухой ветер, ночные птицы затихли, и даже мелкие степные лисички не тявкали вдали, и цикады не стрекотали. Словно перед грозой, хотя в эту пору не бывает гроз. Анао не спал. Ворочался на земле, завернувшись в верный плащ, в котором в степи так хорошо спалось. Да и везде в нем хорошо спалось — но не сегодня. У костра кто-то тихонько напевал заунывную и тягучую, как степь, песню. Злую песню, недобрую песню — о погибели, о том, как будут ждать жены тех, кому уже не суждено вернуться…

Злое время ночь. Нечисть ходит по земле, и людям не стоит оставаться вне стен домов и даже из окна выглядывать. Те, кто не в доме, не должны уходить далеко от костра, окружая себя волшебным кругом, который чертят на земле посолонь, произнося древние слова охранных заклинаний.

Охранительные костры горели тускло, сухо и глухо трещали колотушки шаманов, отгонявших злых духов от лагеря.

Словно сухие кости пляшут, словно скелет висельника стучит костями на ветру… Этот царапающий звук не отставал, он пропитывал слух, как пропитывает одежду, кожу и волосы запах костра…

А в ушах Анао все звучал последний разговор государя и прорицателя:

… — Хорошо, я не спрашиваю о победе. Где мне найти Этигена?

— Ты везде его найдешь, — пожал плечами Ономори, наслаждаясь властью над этим государем, который был готов разрыдаться, лишь бы человек в клетке утешил его. Но врать Ономори не собирался, хотя едва сдерживал свой гнев. Пусть перебродит, пусть остынет. Месть должна быть хорошо приготовлена.

Государь долго молчал, собираясь с силами и пытаясь удержать хоть видимость величия и достоинства.

— И на какой дороге ждет меня победа?

Ономори холодно улыбался.

— Ты путаешь причину и следствие. Я не творю побед.

Анао не выдержал. Варвар упал на колени перед государем, ударил лбом в землю.

— Государь, — сбивчиво, глотая слова, заговорил он. — Государь, не слушай прорицателей, положись на себя! Иди сам, решай сам, бейся! Я пойду за тобой куда угодно, только поступи как вождь!…

Анао стиснул зубы и зажмурился, чтобы не заорать от злости. Убить, что ли, прорицателя? Но Ономори вел себя как мужчина. Он умел сражаться, и Анао это видел. Он не лгал — и Анао ценил это. Так кто же должен умереть и что же вообще ему, Анао, делать?

Он встал. Закрыл глаза, подставив лицо ветру, и зашагал в темноту, к клетке. Не должен человек без причины и вины сидеть в клетке. Не должен.

Он не успел уйти далеко. Потому что из темноты прямо перед ним возник человек. Государь. Анао натолкнулся, как на скалу, на его широкую могучую грудь. Государь схватил его за плечи. Даже не видя его в этой кромешной мгле за пределами костра, Анао знал, что у государя лихорадочно горят глаза и что на лице его написана мольба ответа.

— Я решил. Я сам все сделаю. Завтра мы пойдем не по дороге. Ты со своими конниками двинешь прямо на юго-запад, без дорог, так пойдем, мы перехватим Этигена неожиданно. Он же тоже привык по дорогам, как в книгах написано. Гнилая мудрость… А? Не ожидает, наверное, так?

Анао не мог говорить от переполнившей его радости. Государь вырвался из плена предсказаний. Теперь он сам будет вершить судьбу, он взнуздает ее, как истинный вождь!

— Мы его перехватим у солончака, — уже почти спокойно говорил Красный Дракон. — Мы там будем раньше его. Он ведь, — Дракон хохотнул уже почти уверенно, — он ведь верит мудрым книжкам, как я верил предсказаниям. Теперь потягаемся смекалкой и удачей.

Анао опустился на колено.

— Иду за тобой, отец матери моей! — воскликнул он. Встал и, не веря своей наглости, спросил: — А что теперь с предсказателем делать?

Государь пожал плечами.

— Пусть увидит нашу победу. А потом я разорву его конями за ложь.

Анао кивнул, хотя все в душе протестовало — провидец не лжет, он даже варварским своим воображением представить не мог себе, чтобы провидец лгал. Убить его так, конями, было бы против чести.

Может, убить его самому? Или дать бежать?

Анао украдкой глянул на государя — но тот явно не умел читать мыслей, да и думал о другом.

На лице прорицателя была странная полуусмешка. В ней таилось какое-то непонятное, злорадное торжество. Он сидел, привалившись спиной к деревянным прутьям. От него воняло мочой и немытым телом. Наверное, это было еще одним унижением, которое должно было сломать всегда утонченного, опрятного Ономори. Но провидец держался, явно понимая, чего ждет государь. Это было его ответным ударом. Его маленькой местью.

— Ты не боишься ночи, провидец?

— Нет.

— Все люди боятся.

— Но не мой род. А ты боишься, князь Анао?

Анао вспыхнул и хотел было сказать, что ничего не боится, но Ономори продолжал — спокойно и негромко:

— Или ты боишься моих предсказаний?

Анао замолчал. Провидец не смотрел на него. Дул ветер, а Ономори был в одной рубахе и бос, но он умел отстраняться от мира, и холод его не мучил. А мучили, — и радовали его — странные сны о прекрасном человеке на красном драконе. Каждый раз он казался ему все ближе и ближе, и Ономори узнавал его — он и прежде являлся ему в снах. Теперь Ономори ждал его почти с вожделением. Пусть даже ему суждена смерть от этого человека, но Тахэй-ан-Лин тоже умрет. Лучше бы, чтобы Дракон умер раньше. Ономори хотел это увидеть. Хотел увидеть, как в глазах Красного Дракона перед смертью вспыхнет ужас и раскаяние, и он поймет правду Ономори.

— Ты слышал, что с тобой сделают?

Ономори только усмехнулся.

— Мне суждено умереть от человека на красном драконе, но не от Красного Дракона.

— Ты так веришь своим видениям? — Анао положил руку на рукоять драгоценной стальной сабли. — А если я тебя сейчас убью? Что тогда скажешь?

— Тогда уж ничего, — засмеялся Ономори. — Но ты не убьешь меня, варвар.

— И почему же? — Анао потянул саблю из ножен.

Ономори встал в клетке, вцепился в прутья, приблизил лицо к лицу Анао.

— А потому, варвар. Мне даже не надо смотреть свою судьбу, чтобы сказать — ты меня не убьешь. Потому что ты сейчас хочешь убить меня из страха — вдруг я прав? Но если ты убьешь меня, разве что-нибудь изменится? Ты прямо как Красный Дракон! Путаешь причину со следствием, варвар. А еще, варвар, ты ведь хочешь убить меня из жалости. Из справедливости. Что, я не прав? А?

Анао стиснул зубы от злости — слишком в цель.

— Вот видишь, я все знаю. И потому, когда я говорю — ты меня не убьешь, то значит, ты меня не убьешь. Да не кривись ты. Вот что. Ты зря жалеешь меня, мне это не нужно. Мне недолго осталось ждать. Если ты так любишь справедливость, варвар, то оставь меня. Я хочу увидеть, как Дракон поймет, что я не лгал. Пусть увидит. Это справедливо.

Анао стоял, не в силах сделать шага. Ему было стыдно, потому что Ономори так легко разгадал его, а варвар привык считать себя мудрым.

— Иди, варвар. А то я и тебе судьбу предскажу, — хохотнул Ономори. — А ведь ты этого хочешь, Анао. Боишься — но хочешь.

— Я…

— Все хотят. И ты тоже. К этому привыкают, как к черному дыму. Стыдишься? Зря. Я никому не скажу, а ты уж точно промолчишь. Ну, уходи или слушай. Выбирай.

Анао опустил глаза и процедил:

— Говори.

Ономори тихо рассмеялся.

— А вдруг тебе не понравится то, что ты узнаешь? И так ли хорошо знать свою судьбу до конца? И где тогда будет вся твоя отвага? А? Легко быть отважным, зная, что победишь… Ну, выбирай.

— Говори, — почти прошипел Анао, трясясь от стыда и злости — даже не на провидца, на самого себя.

— Все люди одинаковы, — тихо и холодно рассмеялся Ономори. — Ладно. Твоя судьба почему-то везде пряма и однозначна. Наверное, так бывает. Ты станешь государем. Будешь справедлив и благороден, а потому проживешь недолго. Но тебя запомнят и будут слагать о тебе песни и предания. И так ты переживешь многих, кто будет править после тебя. Ты станешь в легендах совсем на себя не похожим, и жизнь и смерть твоя в памяти людской изменятся до неузнаваемости, варвар. Теперь иди. Да, не забудь — наконечники стрел и дротиков не жалей, делай из железа. Но из плохого — все равно в расход пойдут.

Анао стоял, приоткрыв рот, чуть пошатываясь. Потом резко повернулся и бросился прочь, оглядываясь, словно в страхе. Ономори медленно опустился на решетчатый пол. Закрыл глаза и постарался снова уйти в себя, подальше от холода и вони собственного тела. Ничего, он выдержит… Ономори недобро улыбнулся. Он выдержит. Он даже не заметил, как стиснул кулаки.

Прошло еще несколько мучительно тягучих дней. Войско оставило дорогу и шло теперь по холмистой долине, срезая угол в несколько дневных конных переходов. Ономори с каким-то странным безразличием, словно издалека, удивлялся, почему этого не сделали раньше. Поймав себя на этой мысли, расхохотался — ну, как же! Ведь великие мудрецы древности советуют ходить именно по дорогам, а как же нарушить то, что предопределено? Нет, Тахэй-ан-Лин все же велик. Пошел не так, как все! Даже не добившись ответа у провидца. Воистину велик. Красный Дракон как-никак.

Клетка тряслась и подпрыгивала на ухабах. Ономори терпел. Осталось недолго — он ощущал это всей кожей, всем своим существом. Восторг предвкушения. Восторг приближения перемены. Пусть даже это будет смерть — но это близилось, как ветер. Он видел во сне летящего на драконе человека, и он был близко. Он ощущал на лице дуновение крыльев. Огненных красных крыльев.

— Драконов больше нет, — словно прочел его мысль Анао, ехавший рядом с клеткой. — Никто в них не верит.

Ономори не удостоил его ответом. Люди много во что не верят. Не верят в то, что небожители есть еще на этой земле, кто-то не верит в воздаяние, кто-то в предопределенность, кто-то еще во что-то не верит. А кто не верит вообще ни во что, как этот варвар Анао, только в саблю да удачу. Люди верят только в сиюминутные выгоды. Он горько усмехнулся. Даже в пророчества прекращают верить, когда они перестают нравиться. Люди верят только в то, что выгодно, и оправдывают этой выгодой что угодно. Жалкие твари…

От размышлений его оторвал чей-то вопль. Истошный, пронзительный вопль. Ономори завертел головой, заранее зная, что увидит. Анао застыл, затем его конь отчаянно ржанул, и варвар едва удержался в седле, но взгляд его по-прежнему был прикован к чему-то в небе. Рот его был раскрыт, челюсть мелко дрожала, и рубиновая бусина дробно колотилась о зубы.

Здоровенная красно-золотая тварь, утробно ревя, опускалась на землю. Заскользила на всех четырех лапах, возмущенно мотая головой. Дракон был огромен и совершенно не походил на изящные, хотя и грозные описания из книг. Здоровенная башка с дикими желтыми глазами с кровавыми прожилками, пасть, способная спокойно перекусить пополам коня. Из пасти вырывались языки пламени, из носа били струйки дыма. Уродливая башка венчала длинную шею. Дракон был пузат и неуклюже переваливался, передвигаясь по земле. За ним оставалась глубокая борозда. Люди разбегались во все стороны, кони дико ржали и несли прочь своих седоков. Дракон проехал на брюхе совсем рядом, в каком-то десятке шагов от клетки, в которой восторженно, как макака, прыгал Ономори и орал: «Дави их, дави!» Он хохотал так, что даже под дыхом заболело. Сидел, согнувшись пополам, и мелко дышал, уже не в силах хохотать и вытирать с глаз слезы. Дракон проехал мимо, давя все, что попадалось на пути, и отгоняя от клетки солдат. Те бросились наутек, позабыв обо всем на свете. Ономори слышал немного визгливый, но почти не дрожавший голос ан-Лина:

— Ко мне! Я — Красный Дракон, это знак победы, это боги послали нам знак!

Голос вдруг повысился до визга, долго держался на высокой, почти невообразимой ноте, потом вдруг оборвался с каким-то сухим треском.

— Ну да, — задыхаясь от смеха, прошептал Ономори. — Будет тебе знак!

Он поднял взгляд почти вовремя, чтобы еще увидеть, как пасть захлопнулась и между желтыми зубами безвольно повисли руки государя Красного Дракона, Тахэй-ан-Лина, который так и не сумел преодолеть судьбу, а главное, не поверил словам своего провидца. Ай-яй-яй, как глупо и нехорошо…

А дракон пыхал жаром и отвратно вонял.

Дракон снова взревел, хотя пугать было уже некого. Человек появился словно из ниоткуда — Ономори не видел, где он сидел, ибо дракон был огромен. Похоже, он полностью повиновался своему седоку. Он сидел теперь, как пес, и вертел башкой, словно бы очнулся от сна и не понимал, куда это его занесло.

А человек, тот самый прекрасный человек, который приходил к нему в снах, с безмятежной улыбкой древних изваяний богов шел к Ономори широким шагом, и одежды черного цвета развевались за ним на ветру. И, ощутив противную слабость в ногах и животе, Ономори сел и стал ждать.

Человек деловито, совершенно без усилий, пальцами сломал решетку. Улыбнулся. Взял Ономори за подбородок. Пальцы были холодными и крепкими. Ономори почему-то утратил всякую волю и охоту к сопротивлению.

— Ого. Да, похож. Эльфийская кровь не выгорает, какой бы ни была. — Ономори слушал чужой язык, но почему-то понимал его до последнего слова. — Уши почти без мочек, скулы… А я ведь знал твоего предка Моро. Я учил его. И эта штучка, — человек осторожно погладил пальцем талисман, видневшийся в разрезе рубахи Ономори, — тоже мне очень знакома. Да… очень знакома. Ну, вылезай. Дорога далека, пора.

Ономори ощущал себя маленькой зверушкой, загнанной в угол. Если бы этот человек его сейчас убил, это было бы даже легче, но он не собирался убивать Ономори.

— Ты думал, я проделал весь этот путь ради того, чтобы убить тебя? — усмехнулся человек, и Ономори внутренне сжался. — Я кажусь тебе таким глупцом? Или ты так высоко себя ценишь? Что ты о себе возомнил?

Слова звучали холодно и жестко и были похожи на равнодушные удары гибкой бамбуковой палкой, когда бьющему это не доставляет ни удовольствия, ни раздражения.

— Вообще, ты отчасти прав, — вдруг улыбнулся человек прекрасной, обаятельной улыбкой. — Ты для меня ценен. И я пришел забрать тебя.

Ономори не посмел спросить — зачем.

— Да по праву, — пожал плечами человек. — Твой предок был обязан мне существованием.

Ономори почувствовал, что проваливается в бездонную яму. Бесчисленные века, истинные события, ставшие легендами, в которые уже никто не верит, вдруг поднялись, как страшная темная морская волна до неба, и накрыли его с головой.

— Ты создал его? Ты — …?

— Он обязан мне своим существованием, — резко повторил пришелец. — Этого довольно.

Этого было слишком много для человеческого разума, и Ономори едва успел взять себя в руки, чтобы не провалиться во тьму окончательно.

— Молодец! — с веселым удивлением сказал человек. — Хорошо владеешь собой. Но довольно. Если эта тварь пережрет, то уснет, и добираться придется долго.

Он повернулся к дракону и сделал у него перед мордой какой-то жест рукой, и тот застыл, как каменное изваяние.

Как увидел Ономори, на спине возле шеи у твари было что-то вроде двойного седла. Но как такое существо вообще может летать — было непонятно. Огромное бочкообразное брюхо явно мешало полету. Как бы то ни было, когда дракон по знаку пришельца очнулся, развернул кожистые алые крылья, побежал по земле, как гусь перед взлетом, в воздух он поднялся довольно быстро и легко. Земля завертелась, удаляясь, превращаясь в огромное блюдо, в лицо ударил встречный холодный ветер, и вскоре Утренний Край исчез.

— Немного полета, немного голода и холода — и будем на месте. Надеюсь, ты умеешь переносить голод и холод? — с насмешкой спросил человек.

Ономори не сразу понял, что слова звучат у него прямо в голове. Такой ветер не перекричишь. Ономори молча кивнул. Знать бы еще, куда они летят.

— Тебе не все равно? — отозвался человек. Голос его звучал так четко и ясно, словно говорили они, сидя на солнышке в павильончике у пруда. — Твоя судьба свершилась, так покорись ей. Так предопределено. Кому это лучше понимать, как не тебе.

Ономори больше не задавал вопросов.

Этиген наконец нашел в себе мужество выбраться из зарослей. Куда его занесло — он не знал, гнал коня без оглядки. Было уже довольно темно, кругом тихо. Он чутко прислушивался и озирался по сторонам. Все было тихо и мирно — ни криков, ни чадной вони горящего мяса, ничего настораживающего. Тишина и одиночество.

Этиген погладил коня по шее, взобрался в узорное седло. Тихо двинулся вперед, выискивая дорогу. Здесь была дикая земля, земля крестьян, народа полей, народа болот…

Довольно скоро он увидел вдалеке огонек костра. В тихом вечернем воздухе ясно были слышны негромкие голоса. Он подъехал поближе, прислушался. Стал различать слова. Говорили на каком-то диалекте — наверное, крестьяне. У них какой-то свой язык и своя жизнь. Чужой народ. Муравьи. Почувствовав себя увереннее, он поехал вперед.

Их было человек восемь-десять, костлявые, малорослые, жилистые и темные, с непроницаемыми тупыми плоскими лицами.

— Эй, — повелительно произнес Этиген, стараясь как можно четче и резче выговаривать слова — а то эти тупые головы не поймут человеческой речи. — Дайте еды мне и коню. Ты, — ткнул он пальцем в неопределенного возраста мужчину в широких штанах и рубахе до колен, — найди дорогу. Утром выведешь меня.

Этиген спешился, сунув повод в руку кому-то из этих полулюдей. Крестьяне, встав, опять же непонятными взглядами смотрели на него.

— Вы что, — досадливо бросил Этиген, — совсем полоумные, что ли?

Больше он ничего сказать не успел, потому как один из крестьян с таким же непроницаемым лицом ударил его по голове мотыгой.

Этиген для них был чужак. Из высшего народа. Но он пришел один, и пришел в те места, где не было закона народа дорог. Потому он был добычей. И, не сговариваясь, его убили — он пришел не в то место и не в то время. С тела быстро сняли все драгоценности и оружие. Одежду не тронули — народ полей такое не носит, народ воинов сразу поймет, что они кого-то убили. Оружие можно будет переделать — оно из железа, сгодится на ножи, серпы и мотыги. Золото тоже сгодится — можно будет купить у народа дорог нужные вещи. Конь в хозяйстве не пригодится. Народ полей не знал, как обращаться с лошадьми. Можно было бы продать его народу дорог — но он не тягловый, это нежный верховой конь, сразу поймут, что он принадлежал господину, и начнут искать его. Но коня можно съесть.

Тело оттащили к болоту и надежно утопили в трясине. Когда настанет время большой жары, болото закаменеет, и никто никогда не найдет этого человека из народа, ходящего по дорогам. Вот пусть по дорогам и ходят, а бездорожье — не для них.

Видимо, Ономори сам впал в какое-то оцепенение, как тогда дракон, потому что ясно помнил только самые последние часы пути над угрюмыми черными горами, торчавшими, словно драконьи гребни, из густого серовато-белого тумана. Они нырнули в холодную, сырую, глухую и серую мглу, чтобы потом увидеть внизу какой-то не то город, не то большой монастырь, притулившийся на склоне горы. Где-то в долинах возились, делая какую-то непонятную работу, люди-муравьи. Здесь было серо и неуютно. В воздухе висело звенящее напряжение магии — Ономори каким-то непонятным, унаследованным от предков чувством понял, что это такое.

Человек в чёрном отпустил дракона, с какой-то печальной нежностью погладив тварь между гребней по уродливой голове.

— Их мало осталось. И все меньше становится. Мельчают. Тупеют.

Ономори предпочел не задавать вопросов.

Человек в черном повернулся и зашагал прочь под туманным низким небом.

Около часу они шли по насыпной щебневой дороге. Она привела их к воротам в каменных, покрытых облупившейся красной краской стенах. Попадавшиеся навстречу люди не падали ниц, не преклоняли колен — просто молча коротко кланялись и продолжали свои дела все так же молча и сосредоточенно. Туман висел низко, и Ономори начинало казаться, что это какая-то земля призраков, страна мертвых, где нет ни веселья, ни горя, ни времени, ни направлений. Лишь монастырские стены — он сразу понял, что это монастырь, хотя архитектура была непривычной. Он знал монастыри. И наваждение рассеялось. Пусть это было очень необычное место, но это была все же земля живых.

Ономори заметил, что здесь очень много таких, что по снам и описаниям напоминали ему лица его предка Моро. И они несомненно принадлежали здесь к сословию избранному, хотя их было мало. Почти все они были воинами, и по их повадке были видно, что и среди воинов они стоят выше остальных людей. Остальные здешние жители были меньше ростом, темнее лицом, хрупче сложением, хотя и у них были лица более острые и носы куда длиннее, чем у соотечественников Ономори.

Он все следовал за своим спутником, который ни разу не обернулся, словно бы спиной чуял, что Ономори идет за ним, как пес на поводке. В стенах монастыря все точно так же двигались по каким-то делам, у всех дверей и во всех переходах стояла неподвижная горделивая стража. Все было буднично и как-то… голо. Ни украшений, ни статуй, только то что нужно, — и ничего сверх. Это пугало. Здесь жили какие-то неправильные люди, лишенные всех ярких, цветных, излишних страстей и радостей. И в этом таилась какая-то жуткая, холодная сила.

Они оказались наверху одинокой шестиугольной башенки, странно легкой и филигранно-звонкой среди массивных приземистых стен. Отсюда было видно все — то, что не затягивал неподвижный туман. Огромный, мощный монастырь, похожий на город-крепость, такие же суровые, серые дома вне его стен, похожие на цельнотесаные глыбы камней, странный прямолинейный порядок, так не вяжущийся с ломаным и изгибистым рисунком гор.

— Садись, — легко повернулся, взвихрив черные летящие одежды, человек.

Ономори опустился в простое деревянное кресло. Хозяин так же легко подтянул к себе другое кресло и изящно опустился в него.

— Ты голоден и грязен, — почти насмешливо прищурив глаза, проговорил он.

Ономори помедлил и сдержанно кивнул.

— Зови меня… Повелителем, — сказал человек. Ономори еще раз кивнул, догадавшись уже, кто здесь хозяин.

— Я спас тебе жизнь, и теперь ты принадлежишь мне.

Ономори снова кивнул. Таков был закон издревле, и он спокойно думал о своем хозяине. Часто подневольный живет даже лучше свободного. И не стал бы господин спасать его, если бы он, Ономори, не был нужен этому повелителю драконов. Иногда раб могущественного господина имеет куда больше власти, чем свободный. А порой раб даже обретает власть над своим господином… Много веков назад раб, которого в преданиях называют Верный Кау, правил княжеством Ахат в междуречье, пока его господин предавался праздности и забавам. Правда, когда господин погиб на охоте, Верного Кау похоронили вместе с ним, дабы был полезен господину и после смерти…

Ономори тряхнул головой. Он только что обрел жизнь, так что нечего думать о смерти.

И разве не это лицо он видел в тех странных снах? Он не думал сейчас о себе — ему хотелось объяснений. За них он готов был отдать все.

«Кто ты? Откуда я тебя знаю? Откуда ты знаешь меня? Почему ты пришел за мной? Зачем я тебе? Что есть во мне такого, что человек, повелевающий драконами, прилетел спасать меня? Мой дар? Неужто это и правда — великое?»

— Тебя сейчас вымоют, накормят и оденут. Потом тебя приведут сюда. И ты получишь ответы на все свои вопросы.

«Он мысли, что ли, читает?»

Повелитель улыбнулся в ответ.

— А как же иначе, Моро? Я уже говорил, что причастен к появлению на свет твоего предка. И еще ты дал мне клятву.

Ономори подавился словами.

— Ты… — выдавил он наконец, — отец моего предка?

«Значит, я не умру и в могилу меня не положат», — невольно вырвалась мысль.

— Ну, не совсем чтобы отец, — рассмеялся Повелитель, покачивая красивой кистью точеной сильной руки, облокотившись на подлокотник кресла, — но в сотворении его я в каком-то смысле участвовал.

— Ты — бог? — еле слышно выдохнул Ономори, чувствуя, как все ниже груди вдруг превратилось в воду. Голова поплыла.

Красивые брови Повелителя поползли вверх.

— Ты что же так испугался? Разве ты не встречался с… небожительницей? Ее-то ты не боялся. Так что же бояться богов?

— Но боги…

— Я знаю, что ты хочешь сказать. Так вот, людская память коротка, как и их жизнь, а разум недалек. То, что вы говорите о богах, по большей части чушь собачья. То, что вы считаете истиной, что знаете о мире… А ведь когда-то твои предки были бессмертны.

Повисло молчание.

— Ты тоже будешь бессмертен, ибо ты достоин.

— Мы чем-то прогневили тебя? Почему мы лишились бессмертия?

Повелитель усмехнулся.

— Меня — нет. Других — да. Это они лишили вас вашего достояния. А я — верну его вам. Потому я и призвал тебя как достойного — твой Знак ответил тебе, и я услышал тебя.

— Что это за Знак?

— Вас было девятеро, лучших из лучших. Вы составляли круг Могущества, вы были хранителями Знаков.

— Я помню их… я помню…

— Ты сумел разбудить Знак, первый из потомков Моро. Ты наделен Даром. Ты дал клятву выбора Пути — и теперь ты связан со мной.

— Я знаю, — кивнул Моро. Теперь он точно знал.

— Теперь я могу восстановить разрушенное. Осталось собрать только семь Знаков и найти им носителей.

— И что будет?

Повелитель только загадочно улыбнулся. Ономори не стал спрашивать — он был и так испуган и одновременно счастлив.

— Ты будешь смотреть для меня будущее.

— Но разве ты, Повелитель, — Ономори никак не мог вспомнить его имени, а ведь оно звучало в снах, — не можешь это сделать лучше меня?

Губы Повелителя на миг дрогнули, и лицо на какое-то мгновение стало чужим и неприятным.

— Я многое могу, но мне предстоит великий труд, — тихо и печально проговорил он. — И порой приходится слишком много времени и сил посвящать одному делу, тогда я теряю власть над другим. Ты поможешь мне.

Моро кивнул.

— Я не могу вернуть тебе утраченного бессмертия своим словом. — Он смотрел в глаза Ономори. — Но вот это кольцо, — он раскрыл ладонь, которая только что была пуста. — Даст тебе бессмертие. Это тяжкий груз, Ономори, но я прошу твоей помощи. Прошу жертвы от тебя.

Моро изумленно смотрел на него. Как же милостив этот Повелитель, если просит того, кому имеет право приказывать! И как же он, Ономори, ему нужен!

Он протянул руку и взял кольцо.

— Я — твой, — со слезами умиления и счастья на глазах сказал он.

Когда молчаливый страж проводил Моро из комнаты, майя положил подбородок на переплетенные пальцы и довольно вздохнул. Все прошло, как он и рассчитывал. Люди понятны и прозрачны. Все действительно предопределено, что ли? Он усмехнулся. Потом помрачнел. Если бы так, если бы так! Тогда он точно знал бы все, что должно случиться, и действовал бы без опаски. Майя встал, сцепил руки за спиной. Хмуро посмотрел в окно, где над горами в разрывах чающего тумана проглядывало синее небо.

— Ты — знаешь, — сказал он. — Я — рассчитываю. Предугадываю. Теперь этот человечек тоже позволит мне знать. Пределов уже не будет! Не будет!! И я все же разгадаю Тебя! И я не буду ползать перед Тобой, мне не нужно будет Твое прошение! Я уйду из Твоей воли, уйду! Понял? Не стану я принимать Твою руку. Я сам буду знать, как надо. Я сам… Я смогу. И тогда, — он стиснул зубы, опустив глаза, — тогда я останусь быть, когда все перестанет быть. Ведь так? Так, говорю Тебе? — Голос его вдруг жалко сорвался.

Ответа не было.

Если бы он не был майя, то вряд ли услышал бы приближение Моро. Вернее, он и сейчас его не услышал, а почувствовал, как чувствовал любое движение в Призрачном мире. Моро же теперь принадлежал больше Призрачному миру, чем миру живых, хотя, в отличие от других Бессмертных, ни разу еще не умирал и не возвращался.

Он и прежде редко покидал свою башню. Он и так с самого начала был несколько в стороне от остальных Бессмертных, ибо его меньше всех интересовали мирские дела. Пожалуй, только Ульбар более-менее понимал его, потому как оба блуждали не в мире живых. Только это их и роднило, но не сближало. Можно было бы счесть это надменностью, хотя на самом деле Моро действительно нечего было искать в общении с остальными. У него было общее дело только с Повелителем. А Повелитель хотел знать будущее. И Моро смотрел, потому что это стало для него смыслом существования. Он не задумывался о том, зачем ему это надо и надо ли вообще, он просто уже не мог без этого, как курильщик — без своего черного дыма. Повелитель говорил — он смотрел. А лучше всего это получалось на грани смерти. И Моро с болезненной радостью каждый раз погружался все глубже и глубже в вязкое море древней, Предначальной тьмы. Теперь этот переход уже не нужно было делать. Он постоянно находился на границе.