Черная Книга Арды (№3) - Великая игра

Да ему должны вернуть меч. От этой мысли он разволновался без меча ему было как-то неуютно. А вдруг не вернут?

Тьалли дала ему деревянный гребень причесаться. Ингро пару раз провел по волосам и вышел.

Наверное, он запомнит когда-нибудь все переходы этого огромного замка-муравейника, но пока он старался не отставать от Ахтанира. Да и незнакомые люди смущали его, и он всем своим видом старался показать — я при нем!

Трапезная оказалась огромным залом, уставленным длинными деревянными столами. Сквозь распахнутые ставни лился теплый свет. За столами сидели, негромко и дружелюбно переговариваясь, люди — мужчины и женщины. Ингро застыл, не понимая, как тут считать старшинство, если и мужчины, и бабы сидят вперемешку, и старые с совсем юными тоже. Ахтанир усадил его где-то посередине и сам сел рядом, сказав что-то проходившей мимо женщине. Та кивнула мельком глянув на Ингро. Ингро вертел головой, не понимая, оказали ли ему честь, усадив посередине, а не в конце стола, Да еще рядом с сотником, или тут все не так?

Как бы то ни было, а ели тут сытно, пусть и просто. Каша с медом и маслом, сыр и густое свежее молоко — к такому Ингро не привык и потому, встав от стола, почувствовал себя даже более чем сытым. Волнения ушли, и люди рядом казались милыми и добрыми. А они и вправду такими были. Тихие разговоры, осторожные движения, чтобы ненароком не задеть соседа. И лица — спокойные чистые, без пятнышка золотухи или какой еще парши. Они не были худыми, и жирных среди них тоже не было. Одежда их была опрятной, хотя и не слишком украшенной. Ничто не могло ему указать, кто же тут выше кого стоит. Ни одежда, ни круглый живот, ни украшения. Они были разными — и странно одинаковыми. От них если чем и пахло, так травами. Словно и не совсем люди они. Но он уже начинал чувствовать себя здесь почти своим, и это было хорошо.

Создавалось впечатление, что весь замок тоже представляет собой какую-то странную «плетенку», только куда более замысловатую, чем вышивка у него на рубахе. В нем была какая-то закономерность, но она ускользала от Ингро. Наконец он перестал пытаться найти ее и просто шел за Ахтаниром, стараясь, чтобы от бесконечных поворотов «плетенки» снова не начала кружиться голова. Наконец после очередного поворота и подъема лестницы они оказались у высоких дверей из тяжелого старого дуба, потемневших от времени, окованных темной бронзой. Перед дверьми стояли двое воинов в полном вооружении, с уже знакомыми своей торжественной отрешенностью лицами. Такие приезжали к ним с весенним объездом каждый год. И вместе с Ахтаниром тоже приезжали такие.

Ахтанир, сейчас одетый просто, как и все, коротко поклонился, приложив руку к груди, оба воина отсалютовали мечами. Затем он толкнул створки, и дверь распахнулась внутрь, в зал.

Высокие колонны устремлялись вверх, теряясь в темноте под сводом, и взгляд тянулся за ними, улетая вверх, в темноту. Зал тоже был темен, потому как ставни были затворены, а по стенам горели белые толстые свечи чистого воска, не сальные. Шаги Ахтанира гулко раздавались под сводами, а Ингро старался ступать как можно тише, робея до дрожи в коленках. Потому что в конце зала на высоком черном резном каменном престоле восседал высокий человек в черных свободных одеждах с седыми, как лунный свет, волосами, как в его сне. Хотя это все же было не совсем так, как ему привиделось. Опустив голову, человек смотрел належавший у него на коленях клинок. Его клинок. Ингро сглотнул.

Они приблизились. Ахтанир опустился на колено, прижал руку к груди.

— Сайэ, айанто.

— Сайэ, таирни. Встань, я рад тебе.

Человек поднял взгляд льдисто-холодных глаз на Ингро, и тот застыл, как мышь перед змеей. Тано улыбнулся.

— Подойди и не страшись. Как твое имя?

Ингро не сразу смог ответить — во рту пересохло.

— Я Ингро, — хриплым шепотом произнес он. — Сын Йалими из Сов…

Почему-то сейчас ему не хотелось упоминать о своем родстве с князем. Он поймал себя на этом мгновением позже, когда вдруг подумал — а почему же я не сказал, что я княжич? Но это вдруг показалось ему таким пустяком — и это вожделенное родство, и даже мать, и вообще все его желания заслужить признание каких-то людей показались ему такими далекими и глупыми по сравнению со взглядом тано…

Тано не показывал рук, как и следовало по обычаю, а от скул ко рту обе щеки прочерчивали черно-красные ритуальные шрамы.

— Ты умеешь говорить со зверями, — это был не вопрос, и в голосе тано сквозила какая-то еле уловимая угроза, словно ответь Ингро «нет», он нарушил бы что-то очень важное, почти великое.

— Да, — так же прошептал он.

— Значит, — снова теплым голосом проговорил тано, — ты пришел туда, где тебе и должно быть. Повторяй. Ахтанир?

Ахтанир кивнул. Потом повернулся к Ингро, тихонько, но крепко надавил ему на плечи, заставив опуститься на колени.

— Эйр Ингро.

— Эйр Ингро…

— Мэй антье къатта кэнно-аллар.

— Мэй антье къатта кэнно-аллар… — Ингро путался в словах, но ни тано, ни Ахтанир словно не замечали этого. Тано напряженно ждал конца действа. Ингро тоже — он боялся, что не сможет повторить верно незнакомые слова и его прогонят.

— Дэй эртэ а гэлли-Эа.

— Дэй эртэ а гэлли-Эа…

— Эл-кэннэн Хонахт.

— Эл-кэннэн Хонахт, — это имя он произнес твердо. Эти слова он почти понял — теперь это имя будет его по закону.

— А къонэн Раэнэ.

— А къонэн Раэнэ.

Ахтанир отпустил его. Ингро постоял на коленях в растерянности. Поднял взгляд на тано. Тот еле заметно облегченно вздохнул. Улыбнулся и кивнул.

— Подойди и возьми меч из моих рук.

Ингро поднялся и благоговейно взял меч. Рук тано опять не было видно из-под широких рукавов.

— Теперь ты сын Твердыни, Хонахт, — сказал Ахтанир. Тано молча улыбался, сверля его пронзительно светлым взглядом. — Теперь ты избран и выше любого князя, любого мудреца. Ты можешь то, чего никогда не смогут они. Тебе будет позволено то, что не позволено никому из простых людей. Ты — наш, Хонахт!

В голосе Ахтанира снова звучала та торжественная теплота и гордость, которая так привлекла Ингро там, на каменистых холмах, в пещере.

— Идем, я познакомлю тебя с твоими братьями и сестрами.

В сказках, знакомых с детства, младшие обиженные сыновья, которых считали дурачками, всегда уходили из дому искать лучшей доли. И всегда встречался какой-нибудь мудрый зверь, говоривший человеческим голосом, или вещий сон снился, и приходил младший сын в Аст Ахэ — не нынешнюю, а древнюю, — где мудрый Тано давал ему всякие волшебные вещи или наделял силой, с помощью которой он побеждал всех врагов, добывал красавицу-жену и становился князем.

В легендах и песнях, которые пересказывал эрто-эн-эл-ло, говорилось о великом и справедливом мудром правителе, давшем людям ремесла и законы, научившем читать письмена и ковать железо. Окруженный воинами справедливости, он долго жил среди людей, пока неправедные люди, исполнившись зла, не восстали против него и не объединились с белыми демонами. И великий Тано покинул людей, и лишь Верные хранят его знания и заветы в надежде, что однажды он вернется.

Когда Хонахт перечитывал старинные книги в Аст Ахэ, погружаясь в затейливую вязь письмен, он постепенно забывал о том, что читает, видения вставали у него перед глазами, и он видел и Тано, и тех, кто был с ним, и его Ученика… а ведь говорят, что он остался в этом мире и бродит где-то среди людей… Хонахт закрывал глаза и мечтал, что вот он встречает его и приводит сюда, и он восходит на престол, и возвращаются старинные времена силы и справедливости…

Обучение. Размеренное, жесткое, почти жестокое. Язык, письмо, постоянное повторение Заповедей Тано.

Обучение сосредоточению и правильному дыханию.

Наука трав — многие дают возможность хотя бы на время выходить из тела, и тогда начинаешь слышать то, что за пределом обычного слуха…

Постоянное упражнение тела — на выносливость к холоду и жаре, голоду и жажде, боли, ранам, ядам, ко всему что может через тело сокрушить дух.

А иногда экстаз боли тоже может привести к тому, что Ахтанир называл «прорывом», — к такому же выходу за пределы обычного мира.

«Единство тела и духа, — говорил тано. — Единство стремления и покорности. Единство страдания и радости. Вот пути, ведущие к откровению и возвышению над собой».

И великое, всеобъемлющее ощущение братства. Они — особенные. Они не такие, как обычные люди, погрязшие в пороках и неблагодарности.

Как они не могут понять, что им нужен Хозяин?

Он был избранным даже среди избранных. Ему хотелось бы стать воином и, как и прочие, упражняться с мечом и копьем, стрелять из лука, скакать на коне на зеленом ровном лугу подле замка, над крутым берегом реки. Это было прекрасно, и понятно, почему воины Аст Ахэ были настолько сильнее любой княжьей дружины. Они были лучше обучены, и, главное, они умели сражаться не каждый за себя ради славы себе и князю, а вместе — ради общей победы.

Но Ингро-Хонахту не было суждено стать воином.

Он уже давно забыл, сколько живет здесь. Наверное, он тут жил всегда. Другая жизнь — наверное, это просто сон. Уже выцветший и поблекший, глупый сон. И что в прежней жизни могло привлекать его? Ничего. Здесь его ценят и любят. Здесь все дружелюбны и добры друг к другу. Здесь есть четкие правила жизни и ответы на все вопросы, которые всегда даст тано. Здесь он особенный — и равный среди прочих особенных. Среди тех, кто родился в кланах, и тех, кто родился и вырос здесь. Последним так трудно было рассказывать про жизнь в кланах, они ее просто не понимали. И он тоже постепенно переставал ее понимать.

Справедливость.

Он знал, что здесь — правильно. И что он тоже будет поступать правильно, а как же может быть иначе? И ничего уже не хотелось, кроме как до конца овладеть своими странными способностями.

Тано он почти не видел. Им занимались Ахтанир и Лэи-энно, из говорящих-с-травами.

С тех пор, как он стал Совой и взлетел на скалу, ему еще ни разу не удавалось повторить этого. Странное звериное чутье сделалось острее, и общаться с животными стало легче. Никого так не слушались собаки и лошади, и никто не был так удачлив в охоте. Хотя охотился он редко и не очень ему это нравилось. Он понимал животных — людей ему было понимать сложнее. Вернее, они не были столь открыты, и ими нельзя было управлять. А это как раз было любопытнее всего. Но это было запрещено, и потому он украдкой пытался заглянуть в мысли соседа. Но это почти никогда не получалось, да и ловя пристальный взгляд Ахтанира, он быстро замыкался в себе, словно улитка вползала в домик, и ждал, не последует ли наказание.

Но наказания не следовало. Непонятно — не то следит, не то поощряет?

Это был Великий День. Для него — Великий.

После вечерних совместных песнопений, от которых стремится ввысь душа, настает Час Откровения. После песнопений всегда хочется сбросить с себя груз дурных помыслов и стремлений, припасть к груди тано, покаяться, освободиться…

О, тано, сколько же всего ты принимаешь на душу свою…

Вечером второго дня знака Хэа, отдав тано тяготы души своей и не имея более никаких дел, Хонахт отправился к себе. До времени сна оставалось еще два часа, и они полностью принадлежали ему, если не придет призыва от тано. Каждый раз, когда он отдавал тано свои сомнения, его охватывало удивительное умиротворение. Все дурные мысли и деяния уже не тяготили его, и не было вины. Увы, человек не может быть невиновным — таков несовершенный мир. Нельзя, совершая добро, не совершить зла, как ни пытайся. Это порождает чувство вины, и человек боится свершений. Потому и есть тано, и это великое благо, что он есть, ибо в его силах и в его праве брать на себя эту вину.

Звезды извечные, а если бы его не было? Что тогда?

Хонахт сидел усталый, словно после тяжкого труда или сильного потрясения, счастливый своей безвинностью Всегда после этого он клятвенно заверял Эа, что больше никогда не совершит дурного поступка, не позволит зародиться дурной мысли — но каждый раз сбивался-таки с пути и, рыдая от осознания собственного ничтожества, ждал часа, когда тано возьмет себе его тяготы.

Звезды пресветлые, как же он это выносит? Хонахт плакал от умиления и восхищения и опять же от терзаний совести — ведь тано страдает, беря на себя их грязные мыслишки и делишки… Как же добиться искупления, чем воздать?

Он плакал, когда Ахтанир постучал в дверь, и потому не заметил, как она открылась. Молодой сотник постоял немного на пороге, потом подошел к юноше. Заглянул ему в лицо. Тот поднял на него полные светлого страдания глаза. Ахтанир сочувственно улыбнулся.

— Ты хочешь искупления.

Хонахт изумленно кивнул — Ахтанир словно прочел его мысли. Значит, такое все же возможно? И он все знал? И не наказывал, потому что и правда все знал и понимал… Хонахт схватил его за руку. Ахтанир не отстранился.

— Идем, — каким-то странным почти шепотом сказал он. — Тано знал.

Этим путём он никогда еще не ходил. Они вышли из дома, в котором жили старшие братья — Хонахт тоже жил здесь по особому распоряжению тано, — обогнули трапезную и кухни, подошли к окружавшей твердыню первой стене и вошли в низкую дверь одной из башен. На памяти Хонахта она никогда не открывалась. Впрочем, никто и не пытался ее открывать. Тут не было замков, поскольку никто не подумал бы войти туда, куда его не зовут. Вопросов об этой двери Хонахт никогда не задавал, да и не пытался сюда войти, потому как привык не думать о том, о чем думать не приказано. Э, то лишнее, это отвлекает от главного. Если будет надо — ему скажут, он это уже понял.

Дверь не была заперта, что неудивительно. В Аст Ахэ двери почти никогда не запирались. Не хочешь, чтобы тебя тревожили, вывеси на двери знак одиночества — дракона на серебряной ленте.

Они спускались вниз. Ахтанир впереди, Хонахт следом. Лестница была на удивление широкой и удобной, в частых нишах горели толстые свечи, вставленные в подсвечники с медными, отполированными до блеска зеркалами, которые отбрасывали свет направленно на лестницу. Здесь было, наверное, холодно, но Хонахт не ощущал этого, потому что сердце бешено колотилось от неизвестности и предвкушения чего-то необычного. «Тано знал». «Ты хочешь искупления». «Да, хочу. Я не могу больше носить в себе столько вины. Я хочу умереть».

Если тано ниспошлет ему милость и решит убить его — он с радостью примет этот дар.

Они шли по ровному длинному подземному коридору. Здесь были какие-то двери, но Ахтанир шел мимо, и Хонахт следовал за ним, не задавая вопросов даже себе. В конце концов они остановились перед какой-то из дверей, и Ахтанир толкнул ее. Она отворилась без скрипа, и Хонахт, разум которого уже метался в панике, с поразительной ясностью понял, что открывают ее часто и держат в порядке, потому она так легко и бесшумно открывается. Он шагнул внутрь, в комнату с низким сводчатым потолком, освещенную факелами. Тано ждал там. Красноватые блики плясали на стенах, неуловимо меняя его лицо, превращая его в бронзовую личину сурового справедливого божества… «Я никогда не видел изваяний богов. Откуда я знаю?…»

Он стоял, не в состоянии ничего сказать или сделать. Оцепенел и телом, и разумом, покорно ожидая того, что будет дальше. Он не слышал разговора Ахтанира и тано, он ничего не слышал, чувствуя, что сейчас обомрет и упадет. Ощутил на плече руку Ахтанира. Увидел, как зашевелились его губы, и понял, что надо повернуться к нему.

— Покорись и не противься.

Это он понял.

Ахтанир спокойно, осторожно, почти нежно развязал ворот его рубахи. Снял с него пояс. Прикосновения вызывали приятную дрожь, почти постыдное возбуждение, которое он испытывал лишь с девушкой где-нибудь в высокой траве еще там, в родном поселении. Но сейчас это было постыдно, и, оказавшись нагим, он опустил глаза, задыхаясь и покоряясь всем существом.

«Делай со мной что хочешь. Ты имеешь право, ты во всем прав…»

Часто дыша, почти теряя сознание, он чувствовал, как ему связывают руки и поднимают их куда-то вверх, так что он едва касается пола пальцами босых ног.

Когда первый удар кнута ожег кожу, он закричал от боли и наслаждения. Боль была желанна, она заставляла содрогаться от сладкой муки и желать еще, еще, еще…

А потом его тело изогнулось в спазме наслаждения, и с воплем он исторг семя и повис, содрогаясь и плача от счастья. Ударов больше не было, было лишь ощущение великого искупления и упавшего с плеч страшного груза. Он всхлипывал от счастья, а потом медленно соскользнул во тьму, последним остатком сознания успев понять, что Ахтанир и тано принимают его на руки. Это было слишком нестерпимым блаженством…

С этого дня жизнь его изменилась совершенно. Теперь он существовал словно бы в совсем другом мире. Он был отгорожен от того мира, в котором он жил прежде, какой-то стеной, прозрачной, но непреодолимой. Он слышал и видел то же, что и прежде, но что-то изменилось. То, что раньше казалось важным и великим, стало обыденным и мелочным и осталось за прозрачной стеной. Ему казались пустыми прежние желания стать кем-то среди этих глупых, ничего не понимающих и не желающих понимать людей. А он был причастен великих тайн, которые были больше не только мира Семи кланов, но больше мира всех людей. И в мире этого великого он сейчас и жил. Существовал.

— Дитя мое, люди — мерзейшие твари. Никто так не готов растерзать ближнего своего, как человек. Но Тано любит нас. И потому человеку нужен хозяин, который заставит его перестать быть скотиной. Вы, дети мои, избраны. Вы чисты.

«Мы чисты, о учитель, драгоценный мой учитель, мой тано, лишь потому, что ты берешь на себя всю грязь душ наших. Мы невинны потому, что ты берешь на себя нашу вину.» Он закрывал глаза и видел учителя — не в черном, а в белом одеянии, и оно было все запятнано кровью из ран, которые наносили ему они своей порочностью.

— Мы — длань хозяина. Мы свора, которая собирает и стережет стадо Его.

«А ты — водитель своры, тано. И мы будем подчиняться тебе, как псы. Я буду Псом твоим».

— Но ты не просто избран. Ты одарен щедрее других. На тебе отметина Его.

Хонахт инстинктивно коснулся лба — почему-то ему показалось, что отметина именно там, хотя иных меток, кроме старых шрамов, полученных еще в драках в Аст Иллаис, да рубцов от кнута на его теле не было.

— Ты можешь мысленно взывать к зверям. Возможно, мы сможем развить твои способности, чтобы ты мог взывать к людям и читать их мысли. Если так, то ты станешь истинным пастырем…

— Нет! Я твой пес, ты — пастырь, — выдохнул Хонахт в ужасе от собственной дерзости. Но порыв был слишком силен, и он не сумел сдержаться, перебив тано. Тот лишь улыбнулся.

— Да, я могу слышать чужие мысли. Но я не бессмертен. Да, я живу дольше многих, и я вынужден заставлять свою плоть подчиняться необходимости. Я — потомок древней крови, но с годами наш род утратил многое из того, чем владели мои предки. И потому мне приходится зачинать детей от дев, обладающих способностями.

Хонахт низко склонил голову, страдая всем сердцем от слов тано о собственном унижении.

— Да, многие века в твердыне правят потомки одного рода.

Хонахт уже это знал. И понимал, почему тано сам назначает каждому женщину. Это была великая необходимость и великая жертва. И ослушники непременно должны были быть наказаны, ибо покушаются на великое. Он сам осуществлял такое наказание в том самом подвале под башней, когда Кьонте из Видящих-и-Помнящих попытался сбежать вместе с Ориен. Но девушка вовремя одумалась, потому тано простил ее и, как и было решено задолго до того, ввел ее к себе. Теперь она носит ребенка, который, возможно, будет обладать способностями древних. Кьонте же подвергся вразумлению кнутом, а потом был ночью увезен в Лаан Ниэн, где хоронили мертвых и куда отвозили нераскаявшихся отступников, потому как они уже были все равно что мертвы. Назад он не вернулся. Глупые люди Семи кланов говорили, что духи пожирают души оставленных там людей. Были и еще два отступника. Один — имени его Хонахт даже не помнил — сбежал, и за ним долго охотились по лесам, но так и не нашли, а другого воины Ахтанира увели куда-то в бесконечные переходы твердыни, и его тоже никто больше не видел. Но тано после его исчезновения словно бы стал выглядеть моложе.

Хонахту пока не назначили женщины, но поговаривали что им станет одна из дочерей тано, Адаири. У нее был странный взгляд отца, под тяжестью которого хотелось опуститься на колени. Она была некрасива и молчалива и, как и Хонахт, почти никогда не появлялась на вечерних собраниях, когда все хором пели печальные песни старины, танцевали или просто слушали завораживающую музыку твердыни и древние песнопения на Ах'энн, смысл которых был уже утрачен.

Адаири скользила черной тенью по переходам замка, погруженная в свой мир, как и Хонахт. Но он не знал ее мира. Знал только одно — оба они полностью принадлежат тано, и когда они объединятся, то точно так же будут ему принадлежать. И это было хорошо и правильно.

Плохо было только одно — Хонахт мог говорить со зверями, но с людьми почти никогда не выходило ничего. Это получалось только тогда, когда человек был погружен в глубокий сон, или когда ему давали отвара, расслабляющего волю, или он дышал дымом черных трав, или когда благой кнут доводил его до экстаза в желании открыться тано до самого дна. Даже когда человек стремился раскрыться, Хонахт слышал только смутные тени мыслей. И впадал в отчаяние. И, возможно, именно это отчаяние и помогло ему однажды и вправду — услышать.

Они были в одной из подземных комнат в том самом коридоре, в котором находилась и Комната Вразумления. Здесь было тепло, пламя камина разгоняло темноту. На низкой койке лежала в дурманном сне какая-то из сестер Твердыни. Хонахт привычно взял кубок и выпил до дна остро пахнущее, вязкое и горькое варево. Вкус не был ему знаком — наверное, опять что-то новое. Говоряшие-с-травами трудились, как могли, испытывая новые зелья, отвары и составы. Хонахт сидел, терзаемый отчаянием от собственного бессилия и чувством вины перед тано. Если не получится — значит, он обманывает учителя, пусть и не нарочно. «Если опять не получится — я умру, — решил он на сей раз. — Я убью себя. Такая жизнь невыносима». Он судорожно вздохнул. Он знал, что после зелья у него опять будут тяжелые сны, где из болезненно душного мрака на него будет смотреть Волк и Сова будет долбить клювом затылок. И он не сможет есть и долго будет лежать в апатии, когда весь мир сольется в нечто отвратительное и ненавистное…

Вот знакомое ощущение. Комната начала расплываться перед глазами, все заполнил тяжелый аромат. Откуда, ведь ничего не жгли?.. Во рту стало холодно и остро-солоно. Кровь? По ту сторону стола вдруг появились два колеблющихся прозрачных цветных пятна, и он с поразительной ясностью ощутил, что это — тано и Ахтанир. Ему рассказывали, что некоторые из Видящих видят цветной ореол вокруг человека и что это имеет смысл и значение. Какое именно — он не знал, это было не его дело.

Он поискал изменившимся взглядом девушку, но не увидел ее. Почему-то не увидел. Зато услышал нечто. И отказался понимать то, что услышал, потому что этого просто быть не могло.

«Когда же ты услышишь. Как же ты надоел, — бубнил бесстрастный бесцветный голос. — Надо найти нужное сочетание травок. Тогда попробуем на другом. Скорее бы. А то вдруг догадается».

О чем? О чем догадается?!

«Пусть оттрахает Адаири. От них можно вывести нужное потомство. Хорошо, что не догадывается. Почему Тано так несправедлив? Этому ублюдку Сов — такие способности, а мне — только прикидываться! Как же мне все это надоело…»

Тано? Тано? Нет!!

Он со стоном упал на пол. Ярко-малиновое пятно оказалось рядом с ним.

— Мальчик мой… «Опять пусто. Опять ничего. Нет, пора кончать с ним. Надо попробовать с Дайкьетом. А этот — пусть сделает ребенка Адаири, потом — в Лаан Ниэн».

Хонахт в ужасе замычал — от зелья онемел рот, — пытался отталкивать руки, затем его вырвало, а потом он уже ничего не помнил.

Отлеживался на сей раз он недолго. Хуже всего мучила неясность — что же он такое все-таки слышал? Это было наваждение или… правда? Нет, «или» быть не может. Тано велик и благороден.

Но кто тогда ЭТО говорил? Кто?

Спросить?

И тут Хонахт поймал себя на мысли, что впервые боится довериться тано до конца. Потому что если все окажется правдой, то он этого просто не переживет. Рухнет весь его мир. И он убедил себя, что ничего такого не было. На это ушло довольно много дней, которые он провел в лесу, испросив позволения у тано. Хорошо, что тот не спрашивал ничего и, похоже, ничего и не подозревал. Неужто тано и правда не умеет слышать?

Из леса он вернулся успокоенный, примирившись с собой. Все было наваждением. Просто зелье так подействовало. Все снова стало правильным. Он был светел и радостен, когда сказал тано, что снова готов попытаться. Тано улыбнулся, обнял его и сказал, что завтра попробуют еще раз.

«Последний», — показалось ему. Он обернулся, посмотрел на тано вопросительно, но тот уже отвернулся.

На сей раз он впервые задался вопросом — а почему же тано не хочет сам попытаться поговорить с ним мысленно? Он же говорил тогда, что умеет читать мысли. Или он что-то иное имел в виду? Или… лгал?

Хонахт вовремя поймал себя на этой недостойной мысли и устыдился. Надо будет потом покаяться и просить увещевания.

На сей раз в подземелье с ними оказался мальчишка лет четырнадцати, всего года на три моложе Хонахта. Он уж и думать забыл, что сам еще очень молод, и сейчас осознание этого его даже удивило и позабавило. «Я молод — но уже столько могу!» — с неожиданной гордостью и каким-то снисходительным превосходством подумал он, снова успев поймать себя на недостойном. Нет, просто необходимо отдать свое тело и душу тано, дабы свершил очищение…

Он сейчас искренне хотел сделать все как надо. Он будет стараться. Очень-очень. Он хотел быть хорошим.

Светловолосый мальчишка был в одеянии без отделки, как и полагается новичкам. Хонахт почти ощущал его страх и сознание избранности — ведь сейчас он причастен к тому, что пока недоступно его товарищам. Хонахт улыбнулся, вспоминая себя и свои пустые желания. Сейчас он почти презирал этого парня за идиотские и пустые стремления.

Ладно. Сейчас этот юнец испытает… неведомое. Сам ведь хотел.

На сей раз это были мазь и дым. Его раздели и растерли с ног до головы. Мазь резко холодила кожу, холод пробирался и внутрь, и Хонахт начал дрожать. От резкого запаха слезились глаза, в животе и подреберье все стянулось в какой-то тугой ком. Что делали с мальчишкой, Хонахт не видел и не ощущал, потому что началось что-то странное и страшное…

— Тебе не надоело? — произнес застывший как статуя Хонахт чужим голосом. Очень мелодичным и глубоким, в то же время страшным и насмешливым. Тано дернулся и поперхнулся. Хонахт весь оцепенел — зрачки не отзывались на свет, он вроде даже не дышал, мышцы отвердели.

— Кто ты? — наконец сумел прошептать тано.

Ахтанир застыл с раскрытым ртом.

— А ты еще не понял? — с холодной издевкой произнес некто устами Хонахта. — А ведь вроде поминаешь меня то и дело!

Тано прошиб пот. Ноги стали ватными.

— Та-а-но?.. — протянул он.

Хонахт рассмеялся.

— Ах ты, недогадливый какой! Тано уже не вернется, и ты это знаешь, — резко гавкнул он. — А я его любимый ученик, понимаешь ли. И его место по праву принадлежит мне, а не тебе.

— Ты предатель! — вдруг воскликнул тано. — Ты бросил его, ты не пошел с ним, оставил его одного отвечать за все!

— О, ты смеешь меня судить? — ласково ответил Хонахт. — А разве не должен каждый отвечать за то, что сделал? Разве не он говорил — за все надо платить? Вот он и заплатил. А я, драгоценный ты мой… тано, — с нескрываемой насмешкой в голосе произнес некто устами Хонахта, — не бежал. Я пожертвовал собой, подверг себя позору и проклятию, дабы продолжить его дело. И лишь я знаю, что надо делать, но не ты. И ты, и твои предшественники уже много лет смеете не отзываться на мой призыв и приказ.

Тано вздрогнул. Это было правдой. Когда он принимал власть из рук убитого им по обычаю предшественника — убитого согласно ритуалу, на скале в Лаан Ниэн, ослепленного и распятого, пронзенного копьем, — в момент освобождения души прежнего тано он слышал голос. Слышал зов — и отверг его, поскольку так поступали все до него. Это называюсь зовом Пустоты. Это был высочайший момент выбора потому что зов был очень силен и притягателен. Он тогда еле устоял, но все же прошел испытание.

— Ты лжешь, — хрипло ответил тано. — Ты лжешь!

— Все говорят, что я лгу, — засмеялся голос. — Беда какая, прямо и не знаю, что делать! И эльфы, и эдайн, и ты! И сгину я, отверженный всеми. — Он засмеялся. — Но ты мне не нужен. Ты был бы мне нужен, если бы услышал меня. Но ты предпочел не слышать меня. Ты сделал свой выбор, Тано дал тебе это право, как и всем нам. Увы, ты сделал неверный выбор. — Снова в голосе послышалась насмешка. — И теперь ты мне не нужен. Но этот мальчик меня слышит. И мне он нужен. И не смей мне мешать! — В голосе Хонахта слышалась угроза. Он вдруг ожил и медленно, словно руки и ноги у него не гнулись, зашагал к тано. Неизвестно, что было бы, если бы Ахтанир не поднялся сзади и не ударил его по голове стулом. Хонахт молча рухнул. Тано, тяжело дыша, стоял над ним. Затем поднял взгляд на Ахтанира.

— В Лаан Ниэн, — хриплым шепотом проговорил Ахтанир. — А этого? — он кивнул на светловолосого подростка.

Тано понял — Ахтаниру не нужен ТОТ, другой, говоривший сейчас устами Хонахта. Ему нужен тано. Потому что ТОТ в них не нуждается. Ему нужны другие слуги, куда сильнее их… И тано был благодарен за эту верность.

— Нет. Он ничего не видел. Пригодится еще.

— Этот, — Ахтанир пнул Хонахта ногой, — тоже вряд ли что помнит.

— А ты уверен? — испытующе глянул на него тано. — Я — нет. И даже если он и не помнит сейчас, вспомнит потом, если ЭТОТ уже добрался до него. Ты понимаешь, что будет, если ЭТОТ начнет через него говорить? Будь я на ЕГО месте, я уж постарался бы заполучить прежде всего этого недоноска, — кивнул он на Хонахта. — И представь себе, что случится, если ОН начнет говорить с остальными?