Из письма госпожи Альмиэль госпоже Линдиэ

«Нет, милочка, это было положительно забавно, когда Таримэ попыталась впихнуть свою пухленькую розовенькую тушку в новомодный наряд! Она же выпирала изо всех разрезов и вырезов, как тесто из кадки! А уж как она размалевалась — ты себе и представить не можешь! Словом, был потрясающий конфуз. Ну, я, как сама понимаешь, милочка, была на высоте. Представь себе — нижнее платье из скользящего тонкого белого шелка, с глубоким вырезом, верхнее платье из пламенно-красного, того самого харадского — помнишь? Я приказала сделать по подолу золотую вышивку. Ох оно так соблазнительно шелестит, это платье… На него ушло целых двадцать локтей такни — подсчитай сама. Все затягивается золотыми шнурочками на боках, причем так, чтобы нижнее платье было видно, особенно если дорогое…

Кстати, мне удалось-таки вытащить нашу добродетельную вдовушку в общество. Положенный год она отскорбела, так что никто ее не осудит.

Нариэн пригласила своего родственника, не помню, как его там зовут, он совсем молоденький, учится в Академии, будущий декурион. Он привел с собой двоих товарищей, они такие все… это же просто прелесть. Такие юные, неопытные и в то же время дерзкие, такие смешные… Так забавно их поддразнивать!

Душенька моя, не могла бы ты заказать сказать для меня локтей двадцать тонкого шелка — того самого, прозрачного? Ну, я понимаю, что контрабанда, но мне-то можно? Твой муж ведь может достать? Да, еще несколько палочек сурьмы, баночку тех самых замечательных румян и чего-нибудь новенького из ароматов. Это уж на твое усмотрение, моя дорогая…»

Из ответов роквена Бреголаса

«Я понимаю, что вас это интересует в связи с теми самыми событиями в Умбаре. Не знаю, смогу ли я вам помочь. Я не заметил особенной приязни между ними. Госпожа Исилхэрин была хоть и небогата, но аристократка, он же просто дворянин. Более того — она была вдовой, ее муж тогда уже больше года как погиб за морем. А Орхальдор слишком почитал чистоту — и чужую, и свою. Он поначалу просто боялся даже смотреть на нее — ее вдовство было для него священным.

Однако я помню, как он однажды сказал мне, что собирается продать свое собрание ножей. Я изумился — это же немыслимо, чтобы он расстался со своей величайшей драгоценностью! Потом он мимоходом как-то обмолвился, что нужны деньги, чтобы купить дом, куда можно было бы привести жену. О том, что этой женой может быть госпожа Исилхэрин, я и помыслить не мог. Ну да, он был принят в нескольких домах, где и она бывала. Так не только он. Ну, пописывать стихи стал (глупейшие, на мой взгляд). Единый, да кто их в юности не кропает! Ну, а потом все мы получили назначение, и Орхальдор отправился, как и я, в колонии. Я — в армию, он — в Умбар, не так давно ставший нашим. Удивительно, что он совершенно неожиданно для меня согласился на должность младшего офицера таможенной стражи. Это мне казалось слишком уж жалким назначением для него. Хотя нас, закончивших обучение с отличием, было четверо, он был приравнен к нам лишь потому, что оценки выше пока еще не придумали. Или просто официальные документы не терпят отклонений от установленной раз и навсегда формы… Не знаю. Но то, что он был головы на две выше нас в тех дисциплинах, для которых требуется изощренность ума, так это точно. Я окончил обучение с отличием, но сравниться я мог с ним лишь в фехтовании да картографии. Все. Впрочем, сам он всегда считал, что служить государству почетно на любой должности».

Из документов Корпуса Стражи

«Положительные качества. Один из наиболее одаренных и многообещающих выпускников. Очень умен, очень начитан, мыслит весьма незаурядно. Упорен в достижении поставленных целей. Честен до невероятности. Вынослив, прекрасный боец. Верен престолу и отечеству. Может быть рекомендован для исполнения особых поручений.

Отрицательные качества. Замкнут. Не способен поступиться принципами».

Описание внешности и характера (из документов Корпуса Стражи)

«Росту среднего, сложен хорошо, гибок, в движениях легок и быстр. Лицом бел, глаза темно-синие, иногда кажутся черными. Волосы черные, предпочитает носить их собранными сзади, как принято нынче в армии в Южных колониях. Лицом приятен, нос с горбинкой, слегка кривоват, напоминает клюв хищной птицы. Рот крупный, скулы высокие. Брови прямые, густые, сходятся к переносице.

Нравом мрачноват. Порой зол на язык. Близких друзей не имеет, но с людьми сходиться умеет».

Подойти было мучительно трудно. Может, она и не была старше его годами, но уже пережила гораздо больше, чем он. А это делает человека старше своих лет. Ее вдовство одновременно и возносило ее на какую-то странную, почти пьедестальную высоту, и облекало ее незримым непреодолимым доспехом. Поймав себя на сравнении, досадливо устыдился — женщина, доспех, война… Несочетаемо, глупо, так нельзя думать. Женщина выше банальной грязи этой жизни. Даже если женщина дура, дрянь, уродина — она все равно не валяется в той грязи, в которую охотно и с головой ныряет мужчина. Должно же на свете быть хоть какое-то убежище чистоты, убежище от всеобщей грязи?

И все же война — тоже женского рода. И сейчас он чувствовал себя, наверное, как идущий в атаку солдат который уже ни о чем не думает, кроме как о том, чтобы дойти вступить в драку, а там будь что будет.

У нее были удивительно морские глаза, менявшие цвет от серого до зеленого и темно-синего, а порой казались черными, как море ночью. Пожалуй, так и утонешь… А еще она из королевской родни… а кто из знати не королевская родня… хоть где-то да родня, хоть капля крови… смешно, но все равно родня, куда я лезу?

«Куда я лезу?»

— Сударыня, могу ли я просить у вас позволения говорить с вами?

«Я же даже не представлен. Это же против приличий. Сейчас уйдет. Что она будет думать обо мне? Почему мне это важно?»

— Можете. — Сейчас глаза зеленые, с искоркой.

Короткое молчание.

— Вы даже не спрашиваете, кто я, какого рода.

«Единый, какие глупости я несу».

— Для вас важно, чтобы я спросила? Хорошо, честно говоря, я бы хотела это знать.

«Смеется».

— Мое имя Орхальдор, сын роквена Дуйлина из Ниндамоса.

— Мое имя Исилхэрин, дочь Агальдора, сына… это важно? Я могу проследить свою родословную до государя Тар-Менельдура. Но мне не хочется.

— Вы не гордитесь этим родством?

— Я горжусь этим родством. Но оно слишком дальнее, чтобы перечислять, и никакой заслуги в этом родстве нет.

«И о чем говорить дальше?»

Она сама пришла на помощь.

— Я уже не в первый раз вас вижу. Вы родственник госпожи Алмиэль?

— Нет. Ее племянник — мой приятель. Он иногда приглашает меня с собой. — Он собрался с духом, вздохнул и решительно сказал: — И я прихожу с корыстными целями.

— С какими же?

— Сударыня, все очень просто. Есть хочется.

Она весело, долго смеялась. Броня дала чуть заметную брешь.

— Голодом не морят, но разносолами не балуют, так? Мой покойный муж рассказывал.

— Несомненно, он был достойным человеком.

— Он был достойным человеком.

Она опять начала мрачнеть и облекаться в свою броню вдовства. Он очертя голову устремился в крохотную брешь. А ведь можно очень больно удариться. Если не разбиться. Или ударить и разбить. Что тоже будет больно.

— Не сомневаюсь. Но ведь есть другие достойные. И они живы.

Она подняла голову. Губы упрямо сжаты, о взгляд можно уколоться.

— Он заслужил уважения.

— Другие, наверное, тоже его заслуживают?

— Наверное. Но он был моим мужем.

— Что для вас в этих словах важнее — «муж» или «мой»? Только я хотел бы честного ответа.

— А вы считаете, что у вас есть право задавать такие вопросы? Потому что «просто вопрос» для вас не так значимо, как «мой вопрос»?

Он засмеялся.

— Ударом на удар. Простите меня. Но все равно — вы любили мужа?

Госпожа Исилхэрин чуть прищурила холодные синие глаза.

— Хорошо, — спокойно сказала она. — Я уважала его, поскольку он был достоин уважения.

— Наверное, найдутся и другие достойные? Или вы хотите сказать, что уважения был достоин только ваш супруг, поскольку он был — ваш?

— Я хочу сказать, что уважения достоин тот, кто его заслужил, — откровенно усмехнулась она. — Вы — нет. Хотели откровенности? Получите. Вы очаровательный наглец. Это вызывает к вам интерес. Но не вызывает уважения.

Он кивнул.

— Пока — нет. Мне действительно нечем похвастаться. А вот вы — просто олицетворение самохвальства.

— Я? — Госпожа была настолько ошарашена этим заявлением, что даже не успела как следует возмутиться.

— Конечно. Вы кичитесь своей чистотой. Вы боитесь утратить ее. И не понимаете, что медленно эту самую чистоту теряете. «Он был достойным, другого такого не найду буду вечно верна, и все будут взирать на меня и умиляться, и восхищаться. Ах, какая я праведная!» Разве не так.

— Чего. Вы. От меня. Хотите.

— Я хочу узнать — согласитесь ли вы оставить свое вдовство ради другого?

— Ради кого?

— Согласитесь ли вы оставить свое вдовство ради другого?

— Вы имеете в виду себя? — почти ехидно прищурила злые серые глаза госпожа Исилхэрин.

— Я сказал то, что сказал, и хочу ответа.

— А вы имеете право на этот ответ, об этом вы не спросили?

— Никакого права не имею. Я просто спрашиваю.

— Так вот, я отвечаю. Да. Я соглашусь оставить свое вдовство ради другого человека, если сочту его не менее достойным.

— А как вы будете судить?

— Как сужу, так и буду. Достоинство — вещь относительная. Тот, кто кажется достойным другой, может не показаться достойным мне.

— Стало быть, достойным вас он должен оказаться? А так может быть каким угодно?

— Я не приму дурного человека.

Он засмеялся.

— Я боюсь говорить дальше. Потому что скажу сейчас — вы берете на себя смелость судить, кто дурен, а кто чист. А это знает только Единый.

— Но вы же сами судите. И надеетесь, что я сочту достойным вас. Значит, вам — можно, а остальным нельзя?

Он рассмеялся, разведя руками.

— Но я же знаю, что я прав!

Госпожа тоже улыбнулась — пусть не сразу и натянуто, но улыбнулась.

— Доказывайте, — сказала она в конце концов и удалилась к шумным гостям.

— Ну вот, — прошептал он себе под нос. — Я жив.

Он выдохнул и сел на каменный подоконник. Только сейчас заметил, что дрожит с головы до ног.

Из письма госпожи Алмиэль госпоже Линдиэ

«…А теперь присядь куда-нибудь, чтобы не упасть. Села? Отлично. Итак — Исилхэрин влюбилась по уши! И в кого? В какого-то без году неделя офицерика, из мелких дворян, я даже имени не запомнила. Нет, я понимаю, можно немного пофлиртовать, но чтобы поехать за ним в колонии? Словом, она оказалась обычной дурой. Впрочем, может, одумается. Наверняка одумается. Это все временное увлечение. От этого не умирают. К тому же наместник Халантур весьма привлекательный мужчина… Как насчет тех самых духов, что ты мне присылала в таком розовеньком флакончике? У твоего мужа нет возможности достать еще?»

… — Тебе кого?

Мальчик, видимо, был страшно горд поручением и держался со смехотворной серьезностью.

— Это для господина. Велено передать лично в руки.

— Слушай, парень, сейчас уже ночь. А будить заснувшей мужика себе дороже. Либо утром приходи к кораблю, перед отплытием, либо дай мне — я передам.

— Нет. Сейчас и только в руки! — Мальчик смотрел исподлобья. Уперся и не уйдет. Наверное, твердо решил получить свою серебряную монету сейчас. А то вдруг обманут?

— Ладно. Пошли. Но будить будешь сам. Знаю я этих новоиспеченных… Так и норовят гонор свой показать… Не, ты уж сам его буди.

Мальчик деловито кивнул.

Растолкать спящего, как ни странно, оказалось совсем не трудно. Он спал чутко. Хотя в комнатушке было темно, но мальчик, едва войдя, почувствовал, что человек на койке не спит. То есть не то чтобы он не спал еще до его прихода — он проснулся сейчас и лежит с открытыми глазами. А может, уже сидит и смотрит на темный силуэт вошедшего. Все бесшумно — и мальчик вошел тихо, и спящий так же тихо проснулся и ждет настороженно. Мальчик очень остро почувствовал это — может, по переменившемуся дыханию человека или ощутил взгляд из темноты.

— Господин? — полушепотом, внезапно осипшим голосом произнес мальчик.

— Да? — из темноты.

— Для вас… велено передать лично в руки.

— От кого?

— Было сказано, что вы знаете.

— А… Подойди.

Мальчик пошел на голос. Почему никому в голову не пришла мысль зажечь свечу?.. Впрочем, об этом мальчик подумал только потом.

Он осторожно ступал, вытянув сверток вперед в обеих руках. Эта комнатушка казалась сейчас огромной, время растянулось до бесконечности. Затем ощутил уверенное пожатие мужской руки — жесткой и горячей. Быстро выпустил сверток и отступил назад.

— Спасибо. Ответ нужен?

— Нет.

— Тогда иди.

— А деньги?

Недолгий шорох. Затем его руку снопа сжали, и ладонь лег холодный кружок монеты.

— Теперь иди.

Свеча упорно не хотела зажигаться. Человек досадливо ругнулся себе под нос. Наконец упрямая свеча сдалась, и маленький язычок заплясал на кончике фитилька, постепенно вытягиваясь и становясь ярче. Так же постепенно расширялся круг света, выхватывая из темноты очертания убогой комнатенки, закрытого ставнями на ночь окна, узкой койки, стола и стула, на котором аккуратно была сложена одежда, поверх всего — черная общеармейская котта из плотной ткани с белым кантом младшего офицера. Очертания предметов зыбко дрожали, словно сон еще не выветрился из головы окончательно, тени извивались по деревянным стенам. Его тень тоже колдовала на стене, то становясь на мгновение четкой, то снова превращая его в полудемона. На краю сознания всплыло — «в человеке на равных живут и свет, и тьма». Тень — великий предатель… Усмехнулся. Глянул на разбегавшихся тараканов. Хорошо, что не клопы, хотя тоже вражьи твари, раз от света бегают. Говорят, за морем такая пакость водится чуть не на всех постоялых дворах. И величиной куда больше, чем эти. На Острове клопы, как ни странно, дохнут. А вот тараканы как-то приспособились…

Сверток на столе. Как же хочется скорее развернуть — и страшно. Помотал головой, решительно взял сверток и размотал тонкое полотно… Почти ничего — и так много. Веточка ойолайрэ и короткая записка: «Строй дом».

Человек сел на койку и тихо, счастливо рассмеялся.

Из «Истории царствования государя Тар-Анкалимона»

«Государь был весьма озабочен таким положением дел, ибо слишком многие могли согласно традиции считаться членами королевского рода. А королевский род священен. Мы, нуменорцы, всегда весьма внимательны к истории своего рода и родства. Но слишком многие считались королевскими родичами, и государь хотя по закону и не был обязан защитить их и отвечать за их деяния, но так полагалось по древней традиции. И деяния многих бросали тень на священный род Элроса.

Более всего печалил государя в то время высокородный Халантур, его брат в четвертом колене. Был бы то человек просто никчемный, это не так печалило бы государя. Но был то человек дурной, и трудно было сыскать иных таких. Много раз государь, как глава рода своего, отечески делал внушение высокородному Халантуру. И тот раскаивался, и рыдал и бил себя в грудь, и первое время вел себя достойно, но потом все начиналось сызнова. Хуже того — глядя на оного, многие другие королевские родичи начинали ему подражать, что весьма государя печалило. Потому государь отослал господина Халантура в Умбар, где поставлен он был наместником, ибо иная должность невместна была бы столь близкому государеву родичу. Государь надеялся, что, будучи поставленным на столь важный пост, тот переменит свои привычки…»

Из «Тайной истории государей»

«Ибо в ту пору родичей короля развелось как мух в навозе, и все вплоть до четвертого колена родства носили титул принцев. Да, в начальные века Нуменора прозвание „королевский родич“, а уж тем паче „принц“ было предметом гордости, знаком чести и честности, но ныне все переменилось к худшему. Огромная армия многоюродных дядюшек, тетушек, племянников (к которым, сознаюсь, принадлежал и я) была сущим государством в государстве, со своими законами и привилегиями.

Таковых принцев было на Острове несколько сотен человек, и подвластны оные были только личному государеву суду. И каждый проступок злосчастный государь был вынужден разбирать, и каждого провинившегося неслась защищать толпа тетушек, многоюродных сестриц и прочих дам по причине женской своей жалостливости и дурости.

И, главное, таковые преступники не подлежали наказанию смертью. На Острове наказание смертью вообще было всегда делом редким и чрезвычайным. У наших предков худшей карой считалось изгнание, а изгонять с Острова есть куда…

Однако одно дело изгой простого происхождения, другое — королевского рода. Тому, кто стоит высоко, и отвечать следует строже… К тому же пройдет не так много времени, и везде будет закон Нуменора — и куда же тогда ссылать?

Времена меняются, и каждое последующее поколение дурнее прежнего. Что годилось прежде, не годится сейчас. Нынче нельзя быть снисходительным, чтобы зараза, оставшаяся с древних времен, не поразила и Остров…

Имя короля должно быть незапятнано. И потому государь искал лишь случай, который позволил бы ему переменить такое положение.

На месте государя я бы числил среди своих родичей только тех, у кого есть дар крови — то, что мы зовем королевским Даром. А таких очень немного, и это прежде всего князья Андунийские.

Но государь колебался. Он не любил резких перемен и суровых решений, он старался решать все тихо и незаметно. Так при отце его было в случае с принцем Эльдарионом, который, по счастью, сам погиб. Так что нужен был поистине вопиющий проступок, чтобы заставить государя действовать решительно…»

Из ответов Бреголаса

«Нас далеко разбросало по свету. Я оказался в Четвертом легионе „Дагнир“, мы держали Харондор, строили, по обыкновению, укрепления вдоль границы, дабы харадрим знали, что мы стали здесь твердой ногой и останемся здесь навсегда. Тут прежде были морэдайн, теперь тут будем мы. Мы строили крепости на месте их крепостей, порой даже не очень перестраивая их. Все же они от нашего корня, хотя и порченые. Жаль.

А он еще прежде меня уехал в Умбар. На него имели виды люди из Корпуса Стражи, но вроде бы он предпочел службу таможенника. Впрочем, Стражи не распространяются о своих делах, да и Орхальдор был не болтлив. Однако я не сомневаюсь — на любом месте он был бы лучшим и самым верным слугой отечества…

А еще он хотел построить дом, завести семью, как подобает всякому мужчине. Думаю, он собирался обосноваться в Умбаре и жить там, начав с нуля. Он был гордым человеком и всегда сам хотел себя сделать. Я не сомневался, что он, как всегда, составил себе план и обязательно его выполнит Отчасти я даже завидовал ему — у меня не было никакого плана, только смутные стремления, мечты да щенячий восторг от того, что я буду теперь солдатом нашей непобедимой армии».

…У арестанта осунувшееся, заросшее щетиной лицо, ввалившиеся глаза, от него воняет давно не мытым телом, застарелой мочой, гнилью — словом, камерой. Руки связаны за спиной. Он сидит на деревянном табурете, широко расставив ноги и щуря темно-серые глаза, отвыкшие от солнца. Орхальдор долго смотрит на него, подперев подбородок ладонями.

— Итак, говорить будем?

Арестант фыркает.

— А ты, господин хороший, вроде ж таможенный? Не твоя епархия.

— Здесь спрашиваю я. Ты — отвечаешь.

Арестант сплевывает на пол.

— Пошел ты в жопу. Не буду я с тобой говорить.

— Придется.

Арестант ухмыляется щербатым ртом.

— Да неужто? Пытать будешь? Вроде у нас пыток-то нет?

— У кого «у нас»?

Арестант зло скалится.

— В Нуменоре. В нашей с вами благословенной империи.

— В моей. Ты свой Нуменор продал.

Арестованный молчит. Смотрит в пол. Когда поднимает лицо, оно чем-то неуловимо напоминает волчью морду.

— Кто тебе передал пергамент и кому ты был должен его отдать? Будешь говорить — возможно, останешься жить.

— А зачем? Моим-то все равно, повесят меня или на галерах буду гнить… Ты, что ли, их кормить будешь?

— Ты сам выбрал.

— Я ради семьи… — Арестант с трудом проталкивает в горло комок.

— Потому что они — твои, а остальные — не твои. Разве не так?

Арестант вяло хмыкает.

— А что мне остальные? Им плевать. И всему Нуменору плевать. И тебе плевать.

— Мне — нет. Потому я тебя допрашиваю, а не ты — меня.

— Так если тебе не плевать, может, отпустишь? А я ведь не забуду. А?..

— Вот на это мне точно наплевать. А с врагами я сделок не заключаю. Свое ты получишь, это я тебе обещаю. А вот что именно ты получишь — это уже зависит от тебя.

Арестант, осклабившись, резко подается вперед.

— Сука ты… Правильный нашелся… Правильнее всех быть хочешь… Сволочь ты, как все, сволочь, и у тебя тоже своя выгода! Чистенький, видишь ли!

Орхальдор смотрит на ногти, выслушивая тираду арестанта. «Да, я чист. Потому что здесь я — Нуменор. В него я верю и ради него живу. Может, я и не праведник, но я не нарушаю Закона. Закон — это Нуменор. Закон прав. Нуменор прав, и потому я вправе судить от его имени».

Арестант замолкает, видя, что его речь уходит в пустоту.

— Итак, говорить будем? Или мне тебе напомнить, что в Нуменоре нет пыток, но есть допрос с пристрастием?

«…Грязь, всюду грязь…»

Он устало провел по лицу ладонями. Ниточка тянется, ниточка разматывается.

Рыбаку нужно терпение…

«Уже не воспринимаешь людей как людей. Это просто источники информации. Может, оно и лучше. Лучше не думать о них как о людях. Не думать о врагах как о людях. О них нельзя думать как о людях, потому что иначе можно сойти с ума. Человека можно презирать, ненавидеть, ему можно сочувствовать, его даже можно пожалеть. Но если этот человек — враг, то лучше человеком его не считать вообще. Жалеть врага даже в мыслях — уже предательство. Уже предательство.

Ничего, сами помогли. Те, кто втягивает в темную и грязную игру женщин, — не люди. Не имеют права так называться, значит, я прав — с ними нельзя как с людьми.

А раз я прав — значит, имею право судить…»

…Та женщина была красива. Злая, жгучая красота. Хуже того, она была не чужой по крови. Мораданэт. Позорное родство, но куда от него денешься? Напоминание о том, как можно пасть, сорваться в бездну порока.

Она смеялась над ним, над его беспомощностью, над его растерянностью. Он не мог перестать думать о ней как о человеке. Это было страшно, непереносимо. Она сразу почувствовала его слабину и издевалась, как могла.

— Ну, прикажите мне сломать пальцы. Или пусть меня разденут догола, вздернут на дыбу, это же так возбуждает людей вроде вас! Ах, вы еще и смущаетесь! Вы такой чувствительный! Ну, так я вам подскажу — суньте меня в каменный мешок, пока я не сгнию заживо и не превращусь в вонючую бесполую кучу грязи. Так вам будет знаааачительно легче! Видите, как я готова вам помогать, сударь мой!

Этот допрос тяжело ему дался, хотя ничего не дал. Он еле сдерживался, чтобы сохранить хотя бы маску непробиваемого спокойствия. Возможно, она и правда знала много, но продолжать он не мог. Пусть кто-то другой. Он не хотел знать, что с ней будет потом. Возможно, он и смог бы вытянуть из нее больше, чем другие, но он просто не мог переступить через себя.

Потом ее повесили, как и полагалось. Отчет допроса был подшит к делу. Не так много ценного, она явно знала больше. Ничего, информация просачивается разными путями, она как вода. Он соберет ее, он все равно найдет, пусть не сию минуту и сразу, но все равно он доберется до того, кто дергает за ниточки с той стороны.

«Ничего-ничего… Еще потягаемся».

Они — не люди. И никакого снисхождения больше, никакого.

Он усмехнулся, зло и холодно. Игра будет за ним.

Из ненаписанного дневника Орхальдора

«Сегодня меня опять пытались убить — в третий раз. На сей раз днем, когда меньше всего ожидаешь. Не знаю, что меня спасло — просто почувствовал. И успел отшатнуться. Мы не смогли взять убийцу живым. Допрос все равно вряд ли что дал бы, как и в тех двух случаях.

Любопытно, кто за этим стоит? Господин наместник или тот, кто дергает за ниточку с другой стороны? Впечатление такое, что сейчас мы играем в «кто кого перетянет».

Меня эта игра затягивает все больше. Как бы не забыть о главной цели.

Тот тип, которого мы взяли с планом расположения наших будущих пограничных укреплений, все же раскололся. Я оказался прав — сведения идут через канцелярию наместника. Непонятно только, от кого именно. Судя по секретности документа, знать о его содержании могли только сам наместник и тот, кто отправлял послание. Да, это если бы все в этом мире шло как должно. А так — кто знает, сколько народу успело сунуть в него нос? Однако это копия из канцелярий. Стало быть, искать надо там. Ну, поищем, поищем… Только бы не мешали. Чувствую, что ухватил ниточку. Даже не ниточку, а живой нерв. Ощущаю его трепет.

Ах, господин наместник…

Чувствую запах, как пес.

Я не могу вас понять.

Я не знаю той цены, за которую могли бы купить меня. Я просто не могу понять.

Да, нужны твердые доказательства. Но я уверен, что у господина наместника рыльце в пуху по самые уши. Чувствую. Это совершенно особое ощущение, этакая болезненная пульсация в голове, и пока еще мое чутье меня ни разу не обманывало.

А доказательства будут. Пусть даже мне придется эти доказательства изобрести самому. Цель оправдывает средства. Он виновен перед Нуменором и государем и должен понести наказание. Игра идет к концу…»

— А вы уверены?

Орхальдор инстинктивно напрягся, чтобы не вздрогнуть.

— Не опасайтесь меня, — мягко прошуршал чужой голос, таивший в себе одновременно и кротость, и доброжелательность, и угрозу. И еле заметную насмешку.

Он медленно обернулся. Насмешка — сильное средство. Особенно для ловли самоуверенных. Что же, если его считают таковым, то они почти не ошиблись. Мысли ровно текли в голове, пока рука плавно, почти незаметно опускалась на рукоять кинжала. Наверное, зря.

— Ну, зачем же так… При желании я давно мог бы вогнать вам под лопатку нож. Смею вас заверить, вы даже не успели бы понять, что умираете.

Светильника хватало лишь на то, чтобы рассеять здешнюю непроглядную, густую ночь над столом да тетрадью. Мошки молча роились вокруг огонька, словно золотистые пылинки. Затем вспыхнул огонек свечи — без звука без запаха, словно бы возник из воздуха. Неестественно возник. Тени медленно поплыли по стенам.

— Я один и безоружен. Не беспокойтесь.

Опасность, похожая на пантеру. Но пока пантера была сыта.

— Кто вы? Как вы сюда вошли?

Гость улыбнулся. Он был невероятно, пугающе красив. Хозяин почувствовал досаду от собственной неловкости — казалось, это он сам тут гость. А пришелец опустил взгляд, словно пытался скрыть свою прекрасную холодную усмешку. Может, он и не усмехался вовсе… Хозяин мысленно выругал себя — один удар, точнее, укол он пропустил. Слишком чувствителен к насмешкам, пусть и воображаемым. Да нет, просто очень неприятно, когда тебя застают врасплох. Нельзя быть таким самоуверенным. Эта мысль принесла спокойствие.

— Я умею приходить незаметно. Ваших мыслей я не читаю — их довольно легко вычислить. И мысль о том, что я ваши мысли читаю, тоже весьма логично предугадать. Вижу, что пока не ошибся. А кто я — думаю, вы сами догадываетесь.