Все эти годы Тамара Константиновна не давала ни одного интервью. Я чрезвычайно признательна ей за исключение, которое она сделала для меня.
      - Когда вы впервые встретились с Раисой Максимовной?
      - В конце семидесятых. Помню, меня вызвали к заместителю директора - я работала в Общесоюзном Доме моделей одежды - и сказали, что надо сшить костюм Горбачевой. Я была человеком, далеким от политики, и фамилия ее мне ни о чем не говорила. Я сделала эскизы и заболела. Когда через месяц я вышла на работу, меня снова вызвали. Я говорю: неужели никто не мог сшить костюм за это время в Доме около шестидесяти художников! Оказалось, она ждала меня. Я сделала ей элегантный классический костюм с двумя юбками - одна короткая, другая - в пол, несколько расширенная книзу. В общем, получилось. И потом я забыла о ней. Как и она обо мне.
      - Когда вы встретились снова?
      - Три года спустя. Но Горбачева не помнила моей фамилии. Директор сменился и спросить было некого. Словом, нашли меня с трудом...
      - Раиса Максимовна любила хорошо одеваться?
      - Нет, это не было стремление хорошо одеваться. Как супруга главы государства Раиса Максимовна должна была носить одежду, сшитую в своей стране, и она заказывала нам только то, что ей было нужно по протоколу. Ничего для дома, для семьи - только это! На примерки приходила очень просто одетая - в каких-то милых трикотажных кофточках, юбках. В трикотаже приятнее жить.
      - Где происходили примерки? В Доме моделей?
      - Вначале - да, в кабинете директора. Но Раису Максимовну, видимо, смущало присутствие других. За нами заезжали, брали вещи и отвозили к ним на дачу. При ней не было никаких телохранителей. Мы были одни и спокойно работали...
      - Как вам платили - через Дом моделей?
      - Нет. Нам положено было шить какое-то количество моделей в месяц - мы и шили. Никто и ничего нам не доплачивал - это входило в наши обязанности. Я не получала самую большую зарплату, но мне и в голову не приходило говорить о том, чтобы мне ее повысили. Я не меркантильный человек.
      - А для какого случая вы сделали ей первую вещь?
      - Это была официальная поездка Горбачевых в Англию, первая встреча с Маргарет Тэтчер. Мне потом показывали фотографии. На официальных приемах Раиса Максимовна была в этом костюме - синем в белую полосочку. Но мы с ним намучились: ткань сильно села во время работы.
      - Кто потом оценивал вашу работу? Кто-нибудь фотографировал, анализировал, собирал отклики в прессе?
      - Обычно человек, который сопровождал Горбачевых в зарубежных поездках, возвращаясь, говорил мне: "Тамара, все было замечательно". Коллеги всегда смотрели телерепортажи. Сама я очень страдала, когда видела по телевидению свои вещи. И думала, хорошо ли я этому человеку сделала... Я не очень уверена в себе. Эта неуверенность создавала мне большой дискомфорт, я пребывала в постоянном напряжении.
      - У вас большой профессиональный опыт. Когда вы стали работать в Доме моделей?
      - Я долго шла к этому. Я часто вспоминаю детство - бабушку и дедушку. Моя бабушка была удивительная женщина. Она родила семь человек. А дедушка работал на ткацкой фабрике в Карабаново, в красильне - он был колористом. Мы ездили к ним отдыхать, собиралось много внуков. Бабушка была женщиной совершенно другого века. Она любила шить, вела большое хозяйство, вставала очень рано. <...> Соседи часто приходили к ней с просьбами: Ольга Петровна, свадьба, платье надо. Она не могла отказать... Я закончила техникум, работала в Институте шелка, потом окончила Текстильный институт. Родилась дочка, я два года сидела с ней. Устроилась в ателье. Потом меня взяли в какое-то конструкторское бюро - на детскую одежду. Но детская одежда меня мало интересовала, и я ушла к Алле Александровне Левашковой, чтобы моделировать одежду для взрослых. Когда в ОДМО открылся экспериментальный цех, меня пригласили туда работать. Вначале мне было легко: тогда все мы находились под влиянием Куррежа, это было время коротких, почти детских пальто - моя тема. Мне потребовалось много времени, чтобы стать художником взрослой одежды. Это оказалось совсем непросто.
      - Вы считались с модой?
      - У нас было так мало информации о том, что происходит в Париже, что происходит в мире... А в тех немногочисленных журналах, которые мы получали в Доме моделей, были в основном шикарные вечерние туалеты.
      - Вы получали какие-либо награды?
      - Ну что вы! Я не относилась к категории лиц, которых награждают, посылают за границу. Мы жили в такой стране...
      - Хотелось ли вам когда-нибудь крикнуть: "Это сделала я, посмотрите"?
      - Я? Нет. Ну, во-первых, в нашей стране художник моды всегда был без имени. Это сшили "мы".
      "L'Officiel", март 2000 г.
      Лариса РОВНЯНСКАЯ
      Оптимистическая трагедия, или "Русская сенсация"
      Смерть ребенка (не обязательно твоего собственного, вообще - ребенка) вызывает, помимо скорби, сильнейший комплекс вины. Значит, мы, взрослые, что-то не так делаем, если не смогли уберечь маленького. А он ведь на нас полагался. Мы большие, мы сильные, мы все можем. Для людей сторонних - это горькие, но все же умозрительные рассуждения. Для врачей - непритупляющаяся боль. Слышала, что тем из них, кто потерял маленького пациента, дают дня три-четыре, чтобы прийти в себя.
      Я могу представить их руки. Когда они обследуют, делают операции. Я не могу представить их глаза, когда дети уходят. Не из больницы. Из жизни. Я не могу представить, какие слова они находят для обреченных и их близких. Какую правду выбирают - "дозированную", "отсроченную", - если правда в принципе одна?
      Уже в конце нашей беседы с профессором Александром Румянцевым, директором Научно-исследовательского института детской гематологии Минздрава РФ (главным детским гематологом России), я осторожно коснулась этой темы. Он откликнулся не особенно охотно: уже прошло немало времени с тех пор, как он практиковал как лечащий врач, но время не так уж всесильно и не все раны рубцует.
      - Я никогда не забуду одного мальчика. Ему было шесть лет, а я вел его с трех. С самого начала болезни. Три года удалось продержаться. Он рос без отца. И увидел отца во мне. Знаете, как сильно они иногда привязываются? Верил мне: я говорил, что все идет нормально. А мальчишка на редкость умный, очень рано повзрослевший. И когда понял, что все, конец, сказал, что меня ненавидит.
      - Какие страшные слова! Так и сказал?
      - Ну, не совсем так. Просто отвернулся к стене: "Уходи, не хочу с тобой разговаривать. Ты меня обманывал".
      - В чем тут себя винить? Наши врачи часто что-то недоговаривали, пытаясь пощадить психику больного.
      - Проблема неоднозначная. И подход тут должен быть индивидуальный.
      - Ну а что бы вы сегодня ответили ребенку на прямо поставленный вопрос: доктор, я умру?
      - Я бы ответил так: это трудный вопрос, очень много надо приложить усилий. Но я верю в хороший результат. И ты должен поверить. Мы будем вместе трудиться. Мы вместе пройдем весь этот путь к твоему выздоровлению.
      - Значит, вы не подписали бы приговор? Вы опять дали бы надежду?
      - Сегодня - уже имея на то куда больше прав. Знаете, какой был процент выживаемости в период, о котором я вспоминал в своем рассказе о мальчике? Семь процентов. А сегодня - семьдесят! Западные специалисты назвали достигнутый за последнее десятилетие прогресс "русской сенсацией".
      Еще бы. Такая громадная разница - 7 и 70 (а в иных случаях - стопроцентный шанс излечения). Такой мощный резерв надежды. Как это могло произойти в "смутную" эпоху, когда все дружно затрещало по швам? И мы принялись методично считать утраты. А тут...
      Из летописи "русской сенсации", с которой вкратце познакомил меня профессор Румянцев. Она не очень объемна, но невероятно насыщена. Год за три. В 89-м Александр Григорьевич в группе советских специалистов едет на симпозиум в Восточную Германию (раньше на подобные мероприятия, как правило, командировались чиновники от медицины) и напрямую знакомится с информацией, до того даже для него, главного гематолога СССР, практически закрытой. Коллеги-иностранцы в научных докладах сообщают, что побеждают детскую лейкемию, или лейкоз, в тех самых 70 процентах случаев. Румянцев приглашает коллег в Союз, и те без особых проволочек (железный занавес поднялся), за собственный, разумеется, счет, приезжают к нам. В январе 90-го в благословенном Поленове проходит конгресс с участием 15 ведущих западных гематологов и 300 отечественных специалистов. То был своего рода "большой совет в Филях". Во многом предопределивший исход сражения со страшной болезнью. Точнее, не исход, а ход. Так как до окончательной ее капитуляции пока далеко.
      Отчего же мы так отстали, спрашиваю Александра Григорьевича. Семьдесят лет за забором сидели, отвечает он. Велосипед изобретали. Делили успехи медицины на "наши" - "не наши". А ведь, кажется, Чехов еще говорил, что нет национальной науки, как нет национальной таблицы умножения. И еще вот что: мы привыкли делать ставку на чьи-то уникальные умения. Национальный герой Левша, блоху подковавший. Эксклюзивный дар - безусловно, замечательная вещь. Но нельзя его возводить в абсолют. Особенно в том, что касается самого главного - здоровья. Весь мир пришел к идее "доказательной медицины". Технология лечения должна быть отработана таким образом, чтобы "средний" доктор мог сделать ровно то же, что и "уникум". Чтобы жизнь больного практически не зависела от того, в чьи конкретно руки он попадет. С технологиями, новейшими разработками наши доктора знакомились в Германии, Франции, Великобритании. И спустя какое-то время достигали в своей практике аналогичных зарубежным результатов. Без благотворителей подобные стажировки были бы нереальны.
      Трудно переоценить вклад в благотворительность Раисы Горбачевой, которой по жестокому сценарию судьбы суждено было заболеть той же болезнью. Она ушла мученицей, испив чашу страданий до дна, и, если есть рай, она в раю...
      Рассказывают, во время ее скоротечной болезни телефон в "Горбачев-Фонде" звонил беспрестанно: незнакомые люди спрашивали, чем помочь? Маятник качнулся в сторону - "народная любовь". Но все ли представляли истинный масштаб личности, скрывавшийся за обликом Первой леди? Все ли знали, сколько она успела сделать для детей? Скольким фактически спасла жизнь. И еще спасет. Потому что ее действия послужили сильнейшим толчком для изменения положения дел в детской гематологии. Тогда, в весеннюю перестроечную эпоху, она незамедлительно откликнулась на письмо к ней Румянцева с просьбой о помощи. В Фонде культуры (в бытность Дмитрия Лихачева) при большом стечении прессы она вручила Александру Григорьевичу чек на 100 тысяч долларов, ранее пожертвованный нашей обновлявшейся стране неким южнокорейским бизнесменом (деньги впоследствии пошли на стажировку специалистов и курс лечения для нескольких детей).
      То была, пожалуй, единственная "громкая" акция. Все остальное уже делалось без афиширования. Был создан Международный фонд "Гематологи мира - детям". Создано первое в стране отделение трансплантации костного мозга РДКБ (ныне подобных центров в стране пять). Благодаря Фонду для больницы приобретено дорогостоящее оборудование, без которого отделение не могло бы существовать. Появилось 11 центров детской гематологии и онкологии - от Владивостока до Воронежа (во многом с помощью благотворительного общества "КЕР - Германия"). Открылся НИИ детской гематологии.
      Часть Нобелевской премии мира, полученной первым и последним Президентом СССР Михаилом Горбачевым, в размере 100 тысяч долларов была истрачена на больных детей. Туда же пошел и гонорар от книги Раисы Горбачевой с символичным названием "Я надеюсь...". Да и многие благотворители за рубежом выделяли средства именно потому, что верили этой спаянной супружеской паре. Верили в их начинания. И в том не ошибались.
      Что сказать в заключение? Самое главное сегодня - мобилизация совместных усилий. В первую очередь тех, кто ответствен за финансирование - федеральных и муниципальных властей. Ибо в области чисто медицинской дела обстоят куда благополучнее: лечить умеют, но часто лечить не на что. И все же история борьбы с детскими лейкозами прошла очень важный переходный этап со знаком плюс. И в этом смысле ее можно считать оптимистической трагедией. Будут еще потери. Увы, будут. Но с тотальными поражениями на этом поле покончено.
      "Москвичка", № 22, июнь 2000 г.
      Конец прекрасной эпохи
      Наш богатый безумствами век завершает легенда о великой любви двух бывших членов КПСС. <...>
      Они шли, как будто скованные единой цепью: в едином ритме, в едином темпе. Михаил Сергеевич впереди, Раиса Максимовна - рядом. Они шли, не видя суетливых лиц в толкущейся фотопрессе - так скорый не видит всполохов семафоров, дающих ему зеленую улицу. Каждый день вымеряли шагами свою "зеленую улицу" между жизнью и смертью, такую теперь короткую, от одной двери к другой. От зловещей "Трансплантация костного мозга", за которой умерла Raissa Gorbatshova, до легкомысленной Hotel Movenpick, где так хорошо жить и трудно поверить в смерть. Они шагали. И будут шагать всегда, как того требует предание о Gorbi и Raissa.
      ...А еще они верили. Они умели верить. Они были серьезными людьми. И им надо было много лет.
      В 1949 г. Раиса прибыла на Белорусский вокзал, Михаил - на Курский. Он со Ставрополья. Она - с Алтая. Он - из Привольного. Она - из Веселоярска. Радостные названия. Нерадостная жизнь. Города и поселки барачного типа. Малая родина. Большая боль.
      Они познакомились на занятиях в школе танцев - будущий юрист и комсомольский вожак Мишка Горбачев и будущий комсомольский философ Раиса Титаренко. Где? В общежитии, на Стромынке. Кто же там не жил, в этих бывших казармах, переделанных под студенческое жилье? Каким удивительным миром была та Стромынка, с удобствами в коридоре и комнатами человек на двадцать с застеленными по-солдатски кроватями. И как там весело жилось будущей культурной элите страны. А вот картинки молодого счастья: "Мы уходили в кино сеанса на три. Накупим пирожков... Хорошие были в Москве пирожки". Друзья, оппоненты, единомышленники. Они вместе учились. Они спорили на бескрайней кухне своего общежития. Они влюблялись на всю жизнь.
      Перспективная пара не осталась в Москве, которую оба любили. А возможность была. Горбачеву предлагали работу на кафедре колхозного права. Дипломированные, молодые, влюбленные друг в друга Горбачевы приезжают в Ставрополь. Горби проработал в прокуратуре 10 дней. Потом ушел на общественную работу в горком комсомола. Двадцать три года, целую жизнь Горбачевы не знали, что их пребывание в Ставропольском крае всего лишь стратегический шаг назад, разбег перед взлетом...
      Из интервью с Михаилом Горбачевым: "...У нас все в жизни было пополам. Мы все делали вместе. Тащили мой второй диплом, ее диссертацию. Телевизор не покупали, чтобы не отвлекал. До сорока вкалывали на износ. А после сорока еще больше..."
      "...Мы выражаем глубокое уважение двум людям, которые любят друг друга: Раисе и Михаилу. Возможно, мы ожидали слишком многого от этих двоих, но никто не имеет права их упрекнуть..." ("Известия",1999 г.)
      Кто она? C чего начать, рассказывая о ней? Ee уже нет. Начнем с этого. Болезнь свалилась как снег в июле. Wie Schnee im Juli. As snow in July. Comme la neige. Передавали телеграфные агентства во все концы горестную горбачевскую фразу. О чем это? Как можно тратить на это ценные газетные площади? Но тратили.
      Раиса Максимовна Горбачева, супруга первого и последнего президента СССР, умерла рано утром в понедельник. Смерть наступила в университетской клинике немецкого города Мюнстера в 5.00, где Раиса Максимовна с 25 июля 1999г. проходила курс лечения от лейкемии. Она успешно прошла курс химиотерапии и готовилась к операции по пересадке костного мозга, но неожиданно наступило ухудшение... Михаил Сергеевич Горбачев бросил все свои дела и в эти тяжелые дни не отходил от супруги. Даже когда Раиса Максимовна находилась в коме, он часами разговаривал с ней, веря в то, что жена его слышит. Он никогда не скрывал, что Рая (так ласково называл он жену) - его единственная настоящая любовь на всю жизнь. А она была сильной. Сосредоточенной. Она была готова в последний и решительный бой. С кем? Cо смертью, конечно.
      ...Говорят, став Первой леди, Раиса Максимовна затребовала в семью все существующие фотографии Горбачевых. Она хотела изъять их из истории. Но поколение уцелевших любило фотографироваться. Иначе бы акция Раисы Максимовны удалась. Ее всегда было видно на фотографиях. Она выделялась тонкостью стана, ловко сидящим платьем, энергией лица... В 1967 г. Раиса Горбачева, жена первого секретаря ставропольского горкома партии и преподавательница марксизма-ленинизма сельхозинститута, защитила диссертацию по социологии. И этой своей работой она сказала свое слово в этой вышедшей тогда в СССР из забвения науке. У первого крайкомовского секретаря Горбачева была совсем не крайкомовская жена - и кандидат наук, и с талией, и способная показать мужу, что любить можно не только партию.
      Ей бы полагалось исчезнуть, самоустраниться и, пока другие официальные лица сдержанно делают ручкой в камеру, тихо, на цыпочках подняться по запасному боковому трапу, чтобы не попасть в кадр. Ей полагалось быть скромно и добротно одетой в немаркие цвета. Ей полагалось тяготиться обществом. Быть неловкой и застенчивой. "Единственная из кремлевских жен, которая весит меньше своего мужа!" "Коммунистическая леди с парижским шиком!" - кричали заголовки. "Я все люблю. Я все ношу", - отвечала Раиса Горбачева назойливым журналистам.
      "Раисе Горбачевой не нужно быть серым кардиналом, чтобы войти в историю. Притягательная, живая, элегантная, порою упрямая и педантичная, но при этом интеллигентная женщина, она уже заслужила себе по меньшей мере сноску в истории горбачевской эры".
      Она умерла. Но подрастают английские, немецкие, французские Raissa, названные в честь Раисы Горбачевой. Их конечно же меньше, чем, скажем, маленьких Джекки или Диан, но эти дамы с именем диковатым и странным на европейский слух сумеют напомнить о той, чье имя они носят. Имя - обязывает.
      Страницы из Интернета, подготовленные ученицами 9 класса Крыловой Анастасией и Митровой Екатериной
      Наталья ЖЕЛНОРОВА
      "Я научилась просто жить..."
      С дочерью Горбачевых - Ириной Вирганской - я виделась не раз и всегда обращала внимание на то, как она похожа на мать; как скромно, но строго держится, как лихо водит машину, как дружески, на равных общается с детьми. Еле-еле удалось ее разговорить.
      - Ира, как ты оцениваешь политическую ситуацию начала 2000 года?
      - Я не хочу говорить о политике. Как обыватель очень беспокоюсь, что будет дальше. В душе покоя нет.
      - Ты верующая?
      - Я не отношусь к тем, кто знает все обряды, постоянно ходит в церковь... Но в жизни стараюсь соблюдать основные заповеди, в любой жизненной ситуации хорошо вижу ту черту, через которую морально не смогу переступить...
      - Какая атмосфера была в родительском доме?
      - Атмосфера большой дружбы. Мало нотаций, прямых указаний. Еще меньше я использую их по отношению к своим детям. Чувствую, что детей нельзя принуждать.
      - Кто тебе был ближе: мама или папа?
      - Я очень сильно была привязана к маме, это настоящее таинство - связь между дочерью и матерью... А по характеру, наверное, ближе к отцу.
      - Какой у тебя знак Зодиака?
      - Козерог. Мы с мамой обе Козероги. Мама родилась 5 января, а я - 6-го. Но мама была эмоциональнее, чем я. Я гораздо прагматичнее.
      - По маме было незаметно, что она такая эмоциональная...
      - Невероятно! Она все всегда пропускала через свою душу, через сердце... Я, например, на многие вещи просто не обращаю внимания. Игнорирую - и все! Если меня что-то раздражает, если мне что-то не нравится, я не могу просто отойти в сторону, выбросить из голо-вы.
      - Родители с тобой советовались по разным вопросам или нет?
      - Мы много чего в жизни обсуждали вместе. В одном из первых своих интервью отец сказал, что "мы с женой говорим обо всем". Перевернули все слова и сделали вывод, что мама чуть ли не принимает решения за него. Но разве это плохо, если мужчина имеет возможность обсудить с самым близким и родным человеком то, что его волнует, тем более что это человек, который в состоянии высказать свою точку зрения! А женщина... Она что - по определению глупа? Разве у нее нет своих важных, интересных, полезных наблюдений, мыслей? Самое главное, что в нашей семье право высказать собственное мнение имели и имеют все.
      - Родители не жалели, что у них только один ребенок?
      - Мне об этом они не говорили. Когда я была маленькой, то очень долго лет до 13 - просила их о братике или сестренке.
      - Сколько тебе было, когда ты родила первого ребенка - Ксюшу?
      - 23 года. Поскольку я просила родителей очень долго и безрезультатно, то второго ребенка - Настю - рожала сознательно, по плану. Свою мечту воплотила сама. И счастлива, что у меня две дочки.
      - Отец сейчас как-то примирился с тем, что остался один?
      - Вряд ли он когда-нибудь примирится. Но он сильный человек. Сильный в смысле терпимости к жизни, к ее испытаниям и невзгодам. Вспомните, когда общество раздиралось крайностями, легче всего ему было встать на сторону одной из этих крайностей. Встать - и все! Так сказать, возглавить войско. Но какое же надо иметь мужество и сильный характер, чтобы остаться между ними - между ярыми коммунистами, которые хотели все сохранить, как было, и такими же ярыми демократами, которым хотелось разрушить все, что было. Вспомни, как кричали: "Ах, он такой нерешительный, слабохарактерный!" Видно, думали, что если топнуть ногой, стукнуть кулаком, посадить кого-то в тюрьму, то будешь выглядеть как самый сильный. Конечно, у многих в кумирах был Сталин - прямо скажем, очень "сильная личность". А то, что отец не хотел насилия, крови, он боялся (да, боялся!) причинить незаслуженную боль людям - разве это слабохарактерность?
      - Ощущает он себя "жертвой" демократии?
      - Он - реформатор. Сначала их превозносят, затем клянут и уже потом осмысливают заслуги, каются за свои проклятия. Или не каются. Хотя на самом деле эти покаяния уже никому не нужны. В том числе и отцу. У меня был недавно разговор, человек мне сказал, что очень хорошо относится к моему отцу, любит и уважает его. Несколько лет назад этот человек писал и говорил совсем другое, причем в самых резких выражениях. Я сказала: "Спасибо вам, но это уже не имеет никакого значения. Потому что то, что вы раньше писали об отце, читали миллионы читателей (помнишь тиражи газет во времена перестройки!). А сейчас вы это говорите лично мне. Дело уже сделано". Хотя сейчас я думаю, что я поступила не по-христиански, ответив столь резко.
      - Отставка отца тебя обрадовала или огорчила?
      - Сначала было тяжело, не столько из-за отставки как таковой, сколько из-за того, как это все происходило. Потом я вздохнула свободно. Сейчас, когда меня приглашают выступить на телевидении, дать интервью, я не иду, не хо-чу. Не потому, что стесняюсь или мне нечего сказать, - это смешно. Просто я слишком дорожу своей свободой, я себя комфортно чувствую, когда на меня не реагируют на улице, когда я могу общаться с кем хочу и где хочу без участия посторонних.
      - Тебе видятся какие-то ошибки, которые сделал отец?
      - Не хочу и никогда не буду судить его, искать ошибки. К тому же всегда было и есть так много желающих обсудить его ошибки - зачем же и мне пополнять их ряды?
      - Вы дома обсуждали ситуацию с Татьяной Дьяченко, когда она стала советником своего отца-президента?
      - Обсуждать не обсуждали. Но мне всегда было ее жаль. Знаю по своей маме, сколько домыслов, обвинений, поклепов... при том что мама никогда не вмешивалась ни в кадровые, ни в политические решения, даже напрямую не участвовала в политической жизни... Только за то, что открыто была рядом со своим мужем, мама расплатилась своим здоровьем... Я не раз думала: неужели рядом нет человека, который бы Тане подсказал, что это не нужно?
      - Как повели себя люди, которые окружали отца в Кремле, клялись в верности, преданно смотрели в глаза? Вы больно ощущали их предательство? Или были уже ко всему готовы?
      - Во-первых, даже из тех, кто окружал в самом Кремле, далеко не все предали. Многие остались с нами, и мы продолжаем идти по жизни все вместе. А так... Были и большие разочарования, и масса мелких. Это известный факт: одно дело - ты во власти и облеплен толпой алчущих, и другое дело - вне ее. Кстати, это проявляется не только у нас, это почти "общечеловеческая ценность". Такова уж человеческая природа. Правда, в других странах это менее заметно: действуют соответствующие законы, правила, в том числе и правила хорошего тона.
      Да, у нас были разочарования, но хорошо, что это случилось. Это процесс очищения, внутреннего раскрепощения. Когда вся эта "околовластная" шушера отвалилась, остались те, кто искренне привязан к нам и кто нам дорог. Какая разница, их 30 тысяч, или 30, или даже 3 человека? Важнее, не сколько их, а какие они. Потом десятки тысяч людей с разных концов планеты поддерживали нас морально. Среди близких мне людей меня постигло только одно разочарование. А среди тех, кто окружал родителей, естественно, больше. Мама все эти предательства пропускала через свое сердце, очень переживала. Нет, не потерю власти, а многосерийную человеческую подлость. Сама-то она была искренним человеком.
      - Судьба чему-то учит? Стал ли отец в чем-то разборчивее?
      - Чего уж сейчас быть разборчивым? Он не у власти. А то, что ему присущ неистребимый оптимизм, в том числе и в отношениях с людьми, то это так.
      - Мне кажется, интеллигенция - да и не только она - пережила три этапа отношения к Горбачеву. Сначала были за него, потом против него и за Ельцина. Теперь за то, за что ругали, снова начинают ценить.
      - Сейчас мне уже все равно. Когда-то мне очень хотелось, чтобы оценили то, что он сделал. Теперь для меня главное - дети, семья, дом, память о маме, поддержка отца.
      - На тебе всё держится?
      - Отец - наш главный стержень. Я хочу, чтобы ему удалось сделать то, что он задумал, чтобы был здоров. Я уже переболела поиском справедливости в жизни... Оценят - хорошо. Не оценят - потом оценят.
      - Ира, я знаю, что ты развелась с мужем.
      - Да, я развелась. В то время не хотела еще и этим досаждать родителям. Все могло быть использовано против отца, и я боялась сделать родителям больно. У меня был долгий, мучительный процесс принятия решения о разводе. Точку поставила старшая дочь, ей было тогда 15 лет, она сказала: "Если не разведешься - я уйду". Я поняла, что мой ребенок мне дороже, чем любые другие соображения. Но все равно так переживала, что похудела до 45 кг, бесконечно принимала таблетки. Потом, когда развелась, сразу набрала вес, по-моему, даже похорошела. И подумала: какой же глупой я была! Да кому какое дело!
      - Скажи, Ира, а теперь... Неужели одна?
      - Замуж пока не вышла. Думаю, что вряд ли это случится, хотя зарекаться не буду. Два человека соединяют свои судьбы тогда, когда они не представляют жизни друг без друга. Как только исчезает эта ежедневная потребность в другом человеке - я считаю, что честнее и лучше для обоих - развестись. Не мучить ни себя, ни детей. Если бы у меня перед глазами не было таких глубоких, сильных отношений, как у родителей, может быть, я бы и примирилась. Ведь как только люди не живут! Такой же союз, как у моих родителей, брак от Бога, это, видимо, редкость.
      - А терпела-то чего?
      - Сама себе удивляюсь. Наверное, потому, что нас так воспитывали. Если муж - то уж до гроба. Издержки прошлого? Не знаю.
      - Снится мама?
      - Почти каждую ночь. Может, снится потому, что мы не поговорили как следует на прощание. Она ведь была в коме. Дома, там, где она сидела за обеденным столом, за ее спиной стоял столик. Сейчас на нем - ее портрет, маленькая иконка Святой Раисы и живые цветы. Каждый день мы зажигаем свечку. Мы не тронули ничего в ее кабинете. Вещи раздали, но не все. Оставили ее любимые и те, которые особенно любил папа.
      - Как материально вы себя чувствуете?
      - Нормально, спасибо папе. Он хорошо зарабатывает лекциями, книгами.
      - Вы сейчас живете в Москве или Подмосковье?
      - Переехали к папе на дачу за город. Это километров 30 от Москвы. На этой даче мы жили с 80-го по 86-й год. После нас в ней жил Борис Николаевич, после него - еще кто-то, потом никто. Мы вернулись туда сразу после отставки. Дача давнишняя, бетонная, построена, наверное, лет 35 назад. Но место хорошее, вокруг зелень. Здесь папа может прогуляться. В городе ведь просто так на улицу не выйдешь. Тут же окружат люди. Кто-то ругается на жизнь, кто-то жалуется на власть, кто-то благодарит за что-то, кто-то что-то спрашивает...
      P.S. Когда я бываю на Западе, то меня часто спрашивают: "Как вы себя чувствуете, будучи дочерью такого великого человека!" У меня ответ всегда очень простой: я ощущаю себя дочерью. Если я начну подзаряжаться мыслями о собственном величии или думать о какой-то собственной исторической роли - это будет очень смешно, если не глупо. На самом деле даже великому человеку в жизни нужны просто близкие люди. А не те, кто ходит следом, фиксирует его слова и поступки, думает над его ошибками. Это вообще кошмар, тогда и жить не захочется.
      Образ жизни дочери президента, узнаваемость - тяжелейшее бремя в жизни. Я не хочу его нести. И нынешнее ощущение внутренней свободы, которое ко мне пришло после отставки отца, я не променяю ни на какие блага.
      Ирина ВИРГАНСКАЯ
      Мама умерла в 2.55 утра 20 сентября. Недавно стала ночью вспоминать этот день и обнаружила странную вещь. Я помню все, когда и как она умирала, каждую деталь - и не помню ничего после ее смерти до самого вечера 20-го. Это какой-то кошмар. Все стерто...
      "Аргументы и факты", № 7, 2000 г.
      Екатерина ДЕЕВА
      Непотопляемый
      Над столом Михаила Горбачева висит один-единственный портрет. Не Ленина, как это было некогда в горбачевском кабинете в Кремле, не Путина и уж тем более не Ельцина. Портрет Раисы Максимовны. Пережив чудовищную душевную боль, Горбачев нашел силы работать...