Раиса, Памяти Раисы Максимовной Горбачевой

И еще здесь хранила их! Поразительно. И когда начади распространять про нее разные слухи... то сережки, то платья от Сен-Лорана... Да, она человек культуры, понимает суть прекрасного и ценит, и когда Сен-Лорана спросили: ваши костюмы? - он ответил: я был бы счастлив, если бы мадам Горбачева что-нибудь у меня заказала, я бы сшил ей бесплатно. Но нет, она шила у Тамары Макеевой, очень хорошая женщина. Теперь, я думаю, это все смешно. И тем, кто предъявлял ей счет, должно быть стыдно. Она была очень порядочным человеком. И прежде всего требовательным к себе. И ко мне. Прямо по-чеховски: в человеке должно быть все прекрасно - и душа, и мысли, и одежда. Она заботилась о том, как я выгляжу. Она лежала в больнице и спрашивает: ты как там ходишь? Я говорю: ты же видишь. Она говорит: что я вижу, ты надел хирургическую одежду, а что там? Потом, когда провели первый курс химиотерапии и она встала, смотрела в окошко, когда я должен прийти, увидела, как я одет: ну ничего. Она попросила тогда, чтобы я днем еще на часок приходил, помимо того, что до ночи сидел. Она говорит: а то я к ночи устаю, а мне хочется с тобой поговорить... Она очень за собой следила. Но вместе с тем она, может, только в тридцать лет губы накрасила. Ей не надо было. На Моховой, где столовая студенческая под аркой, мы там часто встречи назначали, и вот она берет томатный сок, а один профессор говорит: а-а, теперь ясно, почему у вас щечки такие румяные! У нас даже говорили: слушай, у тебя щеки, как у Раи Титаренко!.. Кожа такая белая, нежная. Она же ничего не делала! Потом, с годами, начала. Я все поощрял.
      - Михаил Сергеевич, у нее был роман, а у вас она первая и последняя любовь?
      - Ну, были увлечения, конечно. И потом по жизни то вокруг Горбачева что-то кружилось, молодой же, симпатичный, то вокруг нее что-то возникало...
      - А вы ревновали?
      - Нет. И она нет. Никогда. Никаких вопросов. Ну если это так - значит, так. Если нет - нет. То есть она не та, которая была готова через партбюро удерживать. Точно так же и я.
      - Острых моментов не было?
      - Так, улыбка иногда, что вроде я что-то о ней знаю или она обо мне. Но это все тучки. Даже не тучки, а облачка... Конечно, влюблялись, в 15, 16,17.
      - Вашу любовь уже уподобляли любви Ромео и Джульетты, а я всегда думала: в чем загадка, что у Шекспира Джульетта - не первая девушка Ромео, до нее была Розалинда, и нашла ответ: он не просто на первую встречную бросился, ему было с чем сравнивать, это был выбор!..
      - Кстати, мы поделились своими историями. И она знала мою. И когда приехала к нам и увидела фотографии моих увлечений, мать хранила, то, я вам скажу... Тем не менее это ничего не изменило. Мы полгода ходили рядом, держась за руку. Потом полтора года - когда уже не только за руку держались. Но все-таки мужем и женой стали после свадьбы. В другом случае я, может, действовал бы иначе, но в этом не мог позволить себе. Так было, и я даже не пытался себе объяснить.
      - Когда она что-то переживала, чем лечила плохое настроение? Уходила к себе, слушала музыку, отсыпалась?
      - Нет, она уже не могла заснуть. Это я мог. Не потому, что мне безразлично. А просто так устроен.
      - Вы, наверное, должны были ее утешить? Ока любила, когда вы ее утешали?
      - Все было. По большому списку. Это уже та часть, о которой я, конечно, никому говорить не буду. У нас были очень близкие отношения. Очень. И до конца.
      - Что она говорила вам там, в Мюнстере, - из того, что можно сказать?
      - Вот я вечером сижу возле нее, и вдруг она говорит: я хочу домой, я хочу в нашу спальню, я не могу уже смотреть на все это, уедем... Я говорю: ты не можешь уехать, не поправившись, я не могу, ты должна поправиться. Она спросила меня: какой диагноз? Я сказал: лейкоз. Она говорит: рак крови? Я говорю: да. Она говорит: значит, конец? Я говорю: нет. И она замолчала. И час мы молчали... Боролась она потрясающе. Мужественно все выдержала. На моих глазах все...
      - Михаил Сергеевич, а почему вы так прилепились к ней?
      - Потому что она не могла себя вести иначе никогда. И я не мог. Она бы сделала в два раза больше! Ни мне, ни ей в голову не приходило, что я буду где-то, а она там. И когда прошел первый этап лечения, боли отступили, мы часами разговаривали, возвращались ко всей нашей жизни. Я и подумать не мог, что мы не выберемся!.. А уж раз это случилось, я думаю: хорошо, что мы эти два месяца не расставались.
      - Сами спали?
      - Обычно я засыпаю, на какой бы широте и долготе ни был, ложусь и сплю, а тут все поломалось. И сейчас так.
      - Что помогает? Вы ведь не пьете. Чем снимаете душевную муку?
      - И выпиваю. Это тоже. А сейчас переехала дочка с внучками...
      - Ирина похожа на маму?
      - И внешне, и внутренне. Она умница большая, такая же требовательная, очень способная. Две девочки - Ксения и Анастасия. Старшая учится в МГИМО, младшая - в школе. Младшая американским английским владеет блестяще, старшая английским английским. Мы об этом позаботились, потому что сами почувствовали, как этого не хватает... Рая не хотела показываться младшей в Мюнстере в таком виде. И все говорила: пусть сходят туда, съездят в Бремен, по следам Бременских музыкантов.
      - Когда на вас обрушилась эта всенародная любовь, что почувствовали? Радость? Досаду, что раньше надо было?
      - Это одна из тем, которые мы постоянно с Раисой Максимовной обсуждали. Она очень переживала, что люди не поняли. Не все, конечно. Я сейчас разбираю ее бумаги. У нас кабинет был разделен на две части: одна моя, мой стол, мои шкафы с документами, другая - ее. И вдруг я обнаружил целый полиэтиленовый мешок записных книжек! А три дня назад нашел, что то, о чем мы с ней говорили... а я говорил: ты должна писать книгу, должен быть твой стиль, твой взгляд женщины, которая многое знала и пропустила через себя... И я нашел: она уже 23 главы обозначила! Квинтэссенция наших разговоров. И название: "О чем болит сердце"... Я воспринимал все в значительной мере как политик: плоды перемен через поколения появятся. А она как человек страдала: что я им сделала, что они меня распинают?..
      - Но вот она стала получать письма с выражением любви - и что она?
      - Она плакала, слушая их. Она сказала: неужели я должна была умереть, чтобы заслужить их любовь!..
      - У меня все время эта мысль.
      - Я сказал: ты теперь видишь, что я прав. Да, говорит, ты всегда прав. Но так и было. Иногда дискуссии на прогулках до того доходили, что я говорил: ты иди в эту сторону, а я пошел в ту. А иногда я просто говорил: опять! но так же невозможно, ты сама себя ешь поедом, это все прояснено! Она: нет, ты меня не хочешь выслушать!.. Я говорю: я пошел. Она говорит: я тебя прошу, не уходи...
      - Все же это были слезы утешения?
      - Несомненно. Это подтверждает то, что я всегда думаю о нашем народе. В нем много всякого, жизнь и история тяжелые, много холопского в нас осталось, приспособленческого, зато простота, доброта, непритязательностъ, какая-то естественностъ, натуральность... а уж по способности выдерживать я не знаю, кто б еще так мог! Мы же с ней отсюда. Она выросла в теплушках, отец строитель железных дорог...
      - Вы на комбайне работали...
      - Комбайн - это самая светлая пора! Во время войны крестьянство всеми было брошено, все у него забирали. На село ничего не приходило: ни керосин, ни спички, все делали сами, вплоть до того, что начали сеять коноплю и из нее выделывать и ткать суровье, и ходили в этом. Босиком, обуви не было. А из овечьей шерсти делали брюки. Отец в 45-м, еще война шла, из Кракова заехал к нам в командировку. Он был старшина, прошел Курскую дугу, форсировал Днепр, был в самом пекле и ранен под Кошице. Мне 14 лет. Сказали, отец приехал. А уходил - было 10. И вот он меня увидел в этом, скривился и сказал: довоевались!.. Крестьянская жизнь - я же ее всю прошел. Вплоть до того, что спал рядом с теленком, только что родившимся, и тут же гусыня сидела на яйцах...
      - А баня была?
      - Не было бани. В кадушке грели воду и мылись. И никогда меня не покидало чувство, откуда я. Потому отношение к людям естественное. Говорили: какой-то стиль придумал... Чепуха, никакого стиля я не придумывал. Если есть что-то здесь и здесь (показывает на голову и на сердце), оно есть. А нет - нет.
      - Михаил Сергеевич, в печати промелькнуло, что, когда вы были рядом с ней в последние минуты, вы сказали, что перестали быть атеистом. Это так?
      - Меня спрашивали: есть надежда? Я отвечал: надеемся на врачей, на то, что она борется, ну и на Бога. Журнал "Шпигель" написал: атеист заговорил о Боге. У меня бабушки были глубоко верующие. И отец, и мать молились. Церкви не было, все было порушено, но у бабушки моей любимой, Василисы, и у второй, Степаниды, был целый иконостас - из Киево-Печерской лавры, куда они ходили. Все праздники, Пасху, Рождество они соблюдали. А поскольку мой дед, муж бабушки Василисы, был председатель колхоза, коммунист, то вот на столике портреты Ленина и Сталина, а там угол ее. Эта деликатность деда мне запала в душу. Приезжала бабушка Василиса к нам в Ставрополь, ходила в церковь. Они с Раей любили друг друга, поэтому Рая ее часто приглашала. Восхищалась ее аккуратностью и благородством: безграмотная крестьянка, а на самом деле очень светлый человек. Она шла по Ставрополю и со всеми здоровалась. Я вспоминал ее в Мюнстере: иду - все здороваются...
      - На фотографии, что была на похоронах, Раиса Максимовна с крестиком...
      - Это награда. Для женщин. Высший орден, учрежденный в тысяча двести каком-то году. Меня наградили мужским орденом, ее - женским. Крест в бриллиантах... Много вещей мы отдали сестрам, племянницам, а есть вещи, о которых я сказал: оставить навсегда. И вот я живу сейчас в мире таком внутреннем...
      - Какой трагический парадокс: занималась детьми, больными лейкемией, и сама заболела тем же...
      - Это просто удивительно! К тому же самой тяжелой формой лейкемии! Еще будучи женой президента, она создала организацию "Гематологи мира - детям". Сейчас пришли письма, просят согласия, чтобы присвоить организации ее имя. Но мы настолько закомплексованы, что я не знаю, что ответить, я говорю, зачем они спрашивают, решали бы, и все, а то вроде я утверждаю... И в Москве при детской больнице был создан Центр, куда мы много отдали денег, ее и моих гонораров, и два миллиона правительство дало, удалось использовать международные связи...
      - Что вам сказала Наина Иосифовна на похоронах?
      - Она выразила самое искреннее сочувствие. Сказала, что никто не понимает нас лучше ее и ее семьи. Я поблагодарил ее и Бориса за проявленное внимание и сказал, что других тем, того, что нас разделило, сейчас не хочу касаться.
      - Михаил Сергеевич, что переменил в вас уход жены?
      - Я потерял самое главное - смысл жизни. Когда все уже произошло... а я должен был держать себя, такая есть от природы способность, хотя я был потрясен... семь часов я сидел возле нее, когда она умирала... и врачи говорили: здоровый молодой организм!.. Она боли уже не чувствовала. А вот что с ней делали, что с ней происходило, я не мог смотреть. Видеть это невыносимо! Я заходил в палату - и не выдерживал... Так жалко было, что ужас...
      - Выше сил человеческих...
      - Да я еще не верю в это! Ирина с дочками в городе жила, а теперь переехала к нам на дачу. И надо же расположиться. И вдруг что-то она или Настя спросят, а я говорю: да вы спросите у бабули... Или: ты спроси у мамы... Я еще не могу принять, что ее нет.
      - Она Вам не снится?
      - Каждую ночь. По сути дела, я все время с ней.
      "Комсомольская правда", 29 октября 1999 г.
      Мария ГОЛОВАНИВСКАЯ
      Уйти любимой
      До нее и после в России не было настоящей политической леди. Внезапный яркий уход Раисы Горбачевой всколыхнул всех - она умерла любимой.
      Он, Михаил Горбачев, имевший грандиозную власть, перекроивший карту Европы, затем внезапно рухнувший вниз, в опалу, в двухдолларовую пенсию, впервые говорил в камеру со слезами на глазах: "Бог с ними со всеми. Прочитаю пару лекций. Снимусь в какой-нибудь рекламе. Что я, не заработаю? Куплю маленький домик на юге Франции. На двоих. Мы говорили с Раисой Максимовной, она так этого хочет".
      У них и вправду не было домика на юге Франции. Как-то после краха Горбачева поднялась было волна грязных сплетен, и он тогда сказал: тот, кто докажет, что у меня где-то есть собственность, немедленно получит ее в подарок. И все стихло. Как и ушла тогда из поля зрения их жизнь, о которой мы что-то узнали только теперь.
      Она называла его Миня, он ее - Захарка. При посторонних, конечно, по именам-отчествам. Но при всех обстоятельствах они часто держались за руки. Просто так, может быть, из-за многолетней привычки, может быть, от необходимости прикоснуться друг к другу. Говорили, что она крутит им, но он, отвечая на колкий журналистский вопрос, не предал их отношений ни на минуту, выдохнув в микрофон: "Мы с Раисой Максимовной обсуждаем все".
      Те, кто часто бывали у них в доме, рассказывали: она никогда не звонила ему на работу. Ни в Кремль, ни в Фонд. Зато очень часто звонил он. По нескольку раз в день. Всю жизнь. Чувствуя острую потребность в разговоре.
      Они были прекрасной парой. "Михаил Сергеевич никогда не поднимал на нее голоса, - рассказывает Владимир Поляков, многолетний помощник Горбачева, - и когда она, как все женщины, начинала капать на него, он умел удивительным образом исчезать. Просто таял в воздухе, и все. А потом так же неожиданно возникал, подойдет, поцелует, скажет: "Ладно, Захарка, пойдем чаю попьем..." И что-то шепнет на ухо. И все - никакой тени, никакого напряжения".
      Она всегда принимала его правила игры. И поражала окружающих элегантностью тона и жеста. Однажды они летели из Штатов, вспоминает Поляков, и когда по проходу поехала тележка Duty Free, Раиса Максимовна, как и подобает настоящей женщине, очень оживилась и спрашивает:
      - Минь, надо галстуки?
      - Ну, давай, - отвечает он со вздохом. Потому как очень не любил этого ее напора при покупке одежды. Сидит, уткнувшись в газету.
      - Минь, может, этот? - не унимается Раиса Максимовна.
      - Давай, - бурчит он себе под нос, не отвлекаясь от чтения.
      - Или, может, этот?
      Груда галстуков, суета, бесконечные советы. И вдруг внезапно тишина, стоп-кадр. Горбачев сопит, раскинувшись в кресле, якобы уснул.
      - Ты что-нибудь скажешь в конце концов?!
      Через минуту Горбачев открывает глаза:
      - Что-то я, Захарочка, читал-читал и задремал, и так хорошо стало.
      И все. Рука в руке. За окном бескрайнее небо. И ровное жужжание реактивных двигателей.
      Всю жизнь они хранили свою переписку. Листочек к листочку с самого первого письма, написанного еще в студенческие годы. После Фороса Раиса Максимовна все письма сожгла. Боялась, что придут с обысками, начнут рыться в бумагах. "Я не перенесу, если будут копаться в моей жизни", - сказала она Горбачеву и бросила в камин четыре толстенные пачки, перетянутые голубой тесьмой.
      Всю совместную жизнь - а это больше сорока лет - она дарила ему на день рождения один и тот же подарок: букетик фиалок. Почему так, вероятно, никогда Горбачевым рассказано не будет. И доставала этот букетик из-под земли. Однажды во время поездки в США она не могла найти фиалок - и отменила всю свою программу. Всех подняла на ноги, и когда крошечный букетик наконец принесли лучилась от счастья. И на этот раз все будет как всегда, а значит - хорошо.
      О ней много судачили. Пытаясь понять, какой она была на самом деле. Въедливой, деспотичной, бесцеремонной, заставляющей иногда свою учительницу английского языка глотать слезы и про себя чертыхаться охрану, или, напротив, деликатной, скромной, легкой в общении? Как теперь угадать? На все есть свои примеры и контрпримеры. Если угодно - в политическом истеблишменте модно невзначай бросить фразу, что, мол, Ельцин своей головокружительной карьерой обязан исключительно ей. Якобы она однажды позвонила ему по прямому телефону, когда тот возглавлял Моссовет, и приказала отдать здание Автоэкспорта Музею частных коллекций. А Ельцин взбеленился, поехал к Горбачеву, бывшему тогда президентом СССР, и сказал, что не потерпит прямых директив от его жены. Поссорились ужасно, и началось противостояние с известным исходом. Правда? Неправда?
      Правда, что Раиса Горбачева очень любила кофе. Пила его постоянно и очень крепкий. Само слово произносила очень по-старомодному "кофэ". Заказывала всегда эспрессо, причем двойной. Очень любила вкусные пельмени. В поездках предпочитала рыбу. Обожала коньяк "Хеннесси" и грузинское красное вино.
      Чаще всего она выбирала бордовый цвет. Как-то взяла в руки старую фотографию, черно-белую, показывает своему приятелю и говорит: "Посмотри, у меня здесь кофточка была бордовая, а еще говорят, что женщины непостоянны".
      Правда также в том, что Раиса Горбачева легко ориентировалась в сложных ситуациях и никогда не создавала вокруг себя неловкости. Многие из сопровождавших ее в путешествиях любят вспоминать, как во время поездки в Бужеваль Раиса Максимовна попросила завести ее в обычное кафе, подальше от назойливых телекамер, в пригороде Парижа. Вошли. Посетителей было мало, но все повскакали с мест, начали подходить, пожимать руки. И вдруг одна из молодых женщин едко так говорит: "А знаете, мой муж очень успешно зарабатывает на вашем муже!" - "Как это?" - изумилась Раиса Максимовна. "А он карикатурист, и у него прекрасно получается Горби, карикатуры просто идут нарасхват". Без секунды колебания Раиса Максимовна парировала: "Я очень рада, что моя семья хотя бы чем-то может помочь вашей". Всеобщий хохот. Аплодисменты.
      Легкость, при гигантском самоконтроле. "Нас с Михаилом Сергеевичем разглядывают под микроскопом", - часто повторяла она. И уверенно держала удар. Никогда не позволяла себе того, что позволяют многие, оказываясь в ее положении. Она, к примеру, запретила себе ходить в дорогие бутики и выбирать там наряды. Наложила вето на одно из главных женских удовольствий. Причина была проста: с нее ни за что не хотели брать денег. "Мы будем гордиться тем, что вы приняли этот скромный дар". О чем бы ни шла речь - о вечернем платье или бриллиантовом кольце. Эта фраза сопровождала ее повсюду, и она решила: стоп. Этого не будет. Никогда. Ей приносили уже заранее заказанное в номер. Флакон любимых духов Champs-Elysees или сумочку и туфли к новому костюму, сшитому в России.
      Конечно, имидж был для нее необычайно важен. Даже тогда, когда верность имиджу входила в конфликт с протоколом. Во время очередной поездки в США ей предстояло отправиться в маленький городок на выпускной праздник знаменитого женского колледжа. На этом празднике ее и Барбару Буш, с которой она была искренне дружна, должны были посвятить в почетные магистры. Праздник был в самом разгаре, произносились торжественные речи, играл оркестр. Прозвучали их с Барбарой имена. И две Первые леди послушно поднялись на сцену. Вынесли магистерские мантии и шапочки. Под рукоплескания Барбара надела мантию и стала кланяться публике. Раиса Максимовна повертела свою мантию в руках, показала всем, поклонилась, но так и не надела. Не могла заставить себя облачиться в то, что, с ее точки зрения, ей не шло. Проявляла твердость и оставалась собой.
      Все свои наряды Раиса Горбачева шила в Доме моды "Кузнецкий Мост". Модельер Тамара Макеева, сшившая все "выездные" костюмы Горбачевой и по праву считающаяся автором ее зарубежного имиджа, сказала сразу: "Я дала обещание Раисе Максимовне, что никогда не буду пересказывать наших разговоров, и сдержу слово". Рассказала она совсем немного и - без сомнения - правду. Что Горбачева строго делила гардероб на "внутренний" и "внешний", считая для себя невозможным выглядеть внутри страны слишком шикарно, когда все переживают такие тяжелые времена. Это подтверждает такой факт: Раиса Максимовна отказалась посещать с мужем Московский часовой завод, хотя в то время ездила с Горбачевым везде. Сочла для себя невозможным красоваться перед исключительно женским коллективом завода, понимая, что у нее принципиально другие возможности и выглядит она не так, как они.
      Тамара Макеева много говорила о деликатности Горбачевой, о ее доверии к модельерам. Макеева, в свою очередь, всегда старалась показать ее прекрасную фигуру, подчеркнуть талию и стройные красивые ноги. Рассказывала, что сшила ей несколько строгих серых костюмов, а однажды на свой страх и риск взяла и сшила красный. И Горбачева ей доверилась и надела костюм. Рискнула. Как и в другой раз рискнула, надев маленький зеленый костюм, который ей также очень шел.
      Макеева приводит много примеров мягкости и женственности Горбачевой. Вспоминает: как-то та примеривает новый костюм, вертится перед зеркалом и все никак ничего не говорит. Явно что-то не то. И вдруг мягко и медленно произносит: "Я понимаю, Тамара Константиновна, что первый голос - ваш, но я могу что-нибудь сказать? Может, тут сделать юбку покороче?" Ей шли короткие юбки. Она умела не только носить, но и нести костюм. У нее были красивые руки и прекрасная пластика. Она умела хорошо двигаться и показывать свои руки, не размахивая ими, не делая резких жестов.
      "Она никогда не играла "куколку", - подытоживает Макеева, - была слишком умна для этой роли. Любовь к бордовому выдавала в ней аристократизм вкуса. Она напоминала мне наездницу с полотен былых времен".
      Раиса Максимовна всегда дарила Горбачеву фиалки. Горбачев, зная вкус своей жены, часто дарил ей бордовые розы. Когда машина с венками приехала на Новодевичье кладбище и началась разгрузка десятков венков, все вдруг хватились - нет венка от мужа. Поднялся переполох. Нервы. Звонки. Помощники заметались неужели случился такой чудовищный прокол? Но когда на кладбище въехал катафалк, венок нашелся. Он оказался внутри, рядом с гробом. Из гигантских темно-бордовых роз. На поминках Горбачев держался очень хорошо. Даже шутил. Понятно, самое страшное в его жизни уже случилось. Горбачев рассказал анекдот, услышав который никто не рассмеялся: "А знаете, что такое половина первого? Раиса Максимовна".
      В подготовке материала участвовала Юрайте Гураускайте
      "Vogue", декабрь-январь 1999-2000 гг.
      Ирина ПЕТРОВСКАЯ
      Из статьи "Кролики и удавы"
      Мне запомнилась простая пожилая женщина, пришедшая сорок дней назад проститься с Раисой Максимовной Горбачевой. Корреспондент спросил: "Как вы думаете, почему столько народу пришло поклониться ее гробу?" Женщина ответила: "Люди хотят попросить прощения". И добавила что-то вроде пушкинского: "Они любить умеют только мертвых".
      Фильм "Первая "Первая леди" из цикла "Новейшая история" (ведущая Светлана Сорокина, автор сценария - Наталья Пятерикова, режиссер - Василий Пичул), показанный на НТВ к сороковинам Раисы Горбачевой, - горькое напоминание обществу о его жестокости и несправедливости. "Ее убило время категория абстрактная, люди, в нем живущие, конкретны. И они, а не время были жестоки и несправедливы и к ней, и к ее отставному мужу. Хотя главное в фильме - не это. Главное - воспоминание о любви, которую пронесли два человека через всю жизнь и которая спасала их в самых тяжких обстоятельствах. Сегодня, когда одного из них нет, народ уже может простить им и недоступное большинству великое чувство, и сплетенные руки. Не только простить, но и умилиться, пустить слезу: "А ведь это любовь была". Впрочем, достоинство фильма в том, что он в отличие от многих передач не выдавливает из зрителя слезу - кому нужны теперь эти запоздалые слезы? Светлана Сорокина, сама или с помощью очевидцев, просто рассказывает, как жила эта, быть может, самая известная в стране семья, как вместе - друг с другом и со страной - переживала радости и горести, опровергает некоторые подлые мифы, которые в свое время отравили жизнь первому президенту СССР и его жене. Помните: мол, в Лондоне опустошила ювелирные магазины, наряды по нескольку раз на дню меняет. Жирует на наши народные денежки? Допущенная в Гохран, Светлана Сорокина бережно берет в руки и демонстрирует подарки, которые в свое время получала Первая леди от руководителей разных стран: золотую сумочку ценой чуть ли не в миллион долларов, колье, часики из бриллиантов и золота... После каждого зарубежного визита Раиса Максимовна сдавала подарки в Гохран - так было положено. Но потом она могла выкупить некоторые из них - по цене, существенно отличавшейся от настоящей. Другие так и делали. Она не делала этого никогда.
      Я смотрела фильм и думала: может быть, в этом главный рецепт защиты политика от компромата и грязи - в честной, открытой, прозрачной, как теперь говорят, жизни, в щепетильности, не позволявшей жене Президента оставлять себе или выкупать за бесценок собственные подарки, в реальной помощи нуждающимся людям и больным детям?
      "Известия", 30 октября 1999 г.
      Сергей ЮРЬЕНЕН
      Самая Первая леди
      Она даже больше, чем Ее венценосный супруг, стала наводить своего неравнодушного телезрителя на мысль о том, что он, пожалуй, еще переживет уродство коммунизма в отдельно взятой. Притом, что безусловным фаном не был, за имиджем подозревая реальность, которую отринул еще юным книгочеем, твердо усвоившим, что власть развращает, абсолютная власть - абсолютно.
      Как тут поверить в целомудрие державной пары? Муж и жена - одна сатана. Кстати, определение весьма глубокое, ставящее народный вопрос над нравственным смыслом симбиоза, в который неизбежно вырождается длительный союз сердец, пусть изначально чистых...
      А фанов безусловных, собственно, не знаю.
      Особенно из русских.
      По обе стороны.
      Разве что Шемякин. Допускаю. Обласканный не только одним из первых, но, говоря о посюсторонних, возможно, единственный - помнится и журнальное фото, где в защищенном подразумеваемой охраной саду нью-йоркский художник в своих сапожищах рядом с Ней, не скрывающей чувств, которые только одним словом и определить: мление. По поводу, конечно, Искусства с большой буквы, которое на тех асфальтовых дорожках Запретной Зоны представлял приглашенный на чашку чая эмигрант. Помню, был охвачен ревностью по поводу фото. Жанровой, так сказать. Несмотря на необщую цитату из Федора Михайловича, которого Супруг как будто бы читал вместе с Мадам (и - хотелось думать - по ее инициативе), несмотря на раздачу советских паспортов того пожелавшим зарубежным литераторам, кремлевская Мадам явно предпочитала визуальные искусства. Уже потом я прочитал записки министра культуры Испании Хорхе Семпруна, о том свидетельствующего: Семпрун сопровождал Мадам по Прадо. Кстати, любопытно: как бы повели себя перед не как моделью Веласкес и Гойя? Вопрос не досужий, если кто читал мемуары Владимира Медведева. Бывший начальник кремлевской "девятки", экс-генерал ГБ, охранявший Чету, мягко говоря, нелицеприятен - что понятно. Хотя среди приводимых фактов есть и на которые можно бы взглянуть Ее глазами. Что, если бы та недовинченная штора в Форосе рухнула на наши с вами головы? Уж детей предполагать не будем.
      То-то и оно.
      Великим испанцам же вряд ли пришлось бы вступать в сделки с художнической совестью: изъянов для сокрытий и умолчаний в облике гипотетической Модели нет. Чем-чем, а внешностью Господь Мадам не обделил. И Нэнси Рейган, вместо того чтобы шипеть насчет того, Who's that broad? - могла бы честно себе сказать (совместно с прочим миром): как бы то ни было, but She is a looker! В том смысле, что "лук" у русской Первой был. Он и есть, конечно, остается, как мне известно не только по телевизору, но из конфиденциальных источников. Однако тогда, в пору наших первых антикоммунистических теленадежд, вот это и было первым потрясением: кремлевская Первая была хороша собой. Впервые.
      Исторически.
      На мировой арене.
      Прекрасна даже, ибо к тому же Она была явно любима и нескрываемо счастлива. Страна показывала, что, несмотря на весь ее хаос в известной сфере, она способна предъявить по крайней мере один брачный союз - долгий, но счастливый.
      Иллюзорна была эта аура или нет, но от Нее это исходило на весь наш телемир, заставляя того же меня на Западе задаваться вопросами отнюдь не политического свойства. Как?
      Каким образом удалось сохранить ту, эмгэушную, страсть, высотная природа которой - с видом на Москву и мир - в мои годы была столь же ошеломляюща, как в их ранние 50-е, когда "высотка" только что родилась на горизонте Ленинских гор и в столовых, по слухам, дошедшим и до моего поколения, подавали официантки с кружевными наколками, а хлеб был вволю и бесплатен, как? Не только же совместными турпоходами и заплывами на Черноморском побережье? Диетами и абстиненциями? Или действительно власть и воля к власти есть афродизиак вернее и надежней, чем яйца крокодила или толченый бивень носорога?
      Не буду глубже входить в интим, тем более что как редактор радиопрограммы "Поверх барьеров" однажды в описываемые антикоммунистические времена допустил из "осиного гнезда" в эфир материал из Москвы, посвященный особе, о которой речь, где несколько фривольно отмечались "ножки". Вроде бы это было услышано и не вполне одобрено. Несмотря на простодушный восторг тогда юного автора. Если действительно было так, пользуюсь случаем принести извинения Задетой Стороне. Ретроспективно ставлю автору на вид. С ним, впрочем, солидаризуясь.
      И вспоминаю в заключение одну американскую мысль, опять-таки прочитанную в ранней юности, мысль, поразившую тогда фантастической дерзостью допущения в эпоху тотального засилья и массированного наступления безобразия на всех геополитических фронтах Страны Советов: что мировой коммунизм если и будет поражен, то лишь единственным оружием.
      Красотой.
      "Персона", № 9, 1999 г.
      Лидия ОРЛОВА
      Мемуары
      Художник, который создавал модели одежды Раисы Максимовны Горбачевой, до сих пор неизвестен широкой общественности. Хотя люди многих стран мира, восхищавшиеся элегантной супругой Президента Советского Союза, невольно отдавали дань и таланту человека, сумевшего создать для нее особый стиль в одежде - стиль, исполненный достоинства, сдержанности, лишенный амбициозности и претензий на исключительность. Так получилось, что лучшие работы Тамары Мокеевой, созданные для одной из самых обаятельных и таинственных женщин нашего времени, оказались без подписи автора.
      Перед отъездом в Мюнхен я позвонила секретарю ЦК КПСС Александре Бирюковой и попросила разрешения представить Тамару Макееву на пресс-конференции как художника, который создал для Раисы Горбачевой модели одежды, к тому времени уже известные всему миру. Она с пониманием отнеслась к этой просьбе и сказала, что перезвонит мне. И перезвонила: этого делать не следует. Не знаю, кто дал такое распоряжение, спрашивать об этом было не принято.