Доченька! Мы победили!" Но та ощущает неполной

Эту победу свою. Сокрушается грудь от предчувствий.

445 Все же ликует она: до того в ней разлажены чувства.

Час наступил, когда все замолкает; промежду Трионов,457

Дышло скосив, Боот поворачивать начал телегу.

И к преступленью она подступила. Златая бежала

С неба луна. Облаков чернотой закрываются звезды.

450 Темная ночь — без огней. О Икар458, ты лицо закрываешь!

Также и ты, Эригона, к отцу пылавшая свято!

Трижды споткнулась, — судьба призывала обратно. Три раза

Филин могильный давал смертельное знаменье криком.

Все же идет. Темнота уменьшает девичью стыдливость.

455 Левою держит рукой кормилицы руку; другая

Ищет во мраке пути; порога уж спальни коснулась.

Вот открывает и дверь; и внутрь вошла. Подкосились

Ноги у ней, колена дрожат. От лица отливает

Кровь, — румянец бежит, сейчас она чувства лишится.

460 Чем она ближе к беде, тем страх сильней; осуждает

Смелость свою и назад возвратиться неузнанной жаждет.

Медлит она, но старуха влечет; к высокому ложу

Деву уже подвела и вручает, — "Бери ее! — молвит, —

Стала твоею, Кинир!" — и позорно тела сопрягает.

465 Плоть принимает свою на постыдной постели родитель,

Гонит девический стыд, уговорами страх умеряет.

Милую, может быть, он называет по возрасту «дочка»,

Та же «отец» говорит, — с именами страшнее злодейство!

Полной выходит она от отца; безбожное семя —

470 В горькой утробе ее, преступленье зародышем носит.

Грех грядущая ночь умножает, его не покончив.

И лишь когда наконец пожелал, после стольких соитий,

Милую он распознать, и при свете внесенном увидел

Сразу и грех свой и дочь, разразился он возгласом муки

475 И из висящих ножен исторг блистающий меч свой.

Мирра спаслась; темнота беспросветная ночи убийство

Предотвратила. И вот, пробродив по широким равнинам,

Пальмы арабов она и Панхаи поля покидает.

Девять блуждает потом завершающих круг полнолуний.

480 И, утомясь наконец, к земле приклонилась Сабейской.459

Бремя насилу несла; не зная, о чем ей молиться,

Страхом пред смертью полна, тоской удрученная жизни,

Так обратилась к богам, умоляя: "О, если признаньям

Верите вы, божества, — заслужила печальной я казни

485 И не ропщу. Но меня — чтоб живой мне живых не позорить,

Иль, умерев, мертвецов — из обоих вы царств изгоните!

Переменивши меня, откажите мне в жизни и смерти!"

Боги признаньям порой внимают: последние просьбы

Мирры нашли благосклонных богов: ступни у молящей

490 Вот покрывает земля; из ногтей расщепившихся корень

Стал искривленный расти, — ствола молодого опора;

Сделалась деревом кость; остался лишь мозг в сердцевине.

В сок превращается кровь, а руки — в ветви большие,

В малые ветви — персты; в кору — затвердевшая кожа.

495 Дерево полный живот меж тем, возрастая, сдавило;

Уж охватило и грудь, закрыть уж готовилось шею.

Медлить не стала она, и навстречу коре подступившей

Съежилась Мирра, присев, и в кору головой погрузилась.

Все же, хоть телом она и утратила прежние чувства, —

500 Плачет, и все из ствола источаются теплые капли.

Слезы те — слава ее. Корой источенная мирра

Имя хранит госпожи, и века про нее не забудут.

А под корою меж тем рос грешно зачатый ребенок,

Он уж дороги искал, по которой — без матери — мог бы

505 В мир показаться; живот бременеющий в дереве вздулся.

Бремя то мать тяготит, а для мук не находится слова,

И роженицы уста обратиться не могут к Луцине.

Все-таки — словно родит: искривленное дерево частый

Стон издает; увлажняют его, упадая, слезинки.

510 Остановилась тогда у страдающих веток Луцина;

Руки приблизила к ним и слова разрешенья сказала.

Дерево щели дает и вот из коры выпускает

Бремя живое свое. Младенец кричит, а наяды

В мягкой траве умащают его слезами родимой.

515 Зависть сама похвалила б дитя! Какими обычно

Голых Амуров писать на картинах художники любят,

В точности был он таким. Чтоб избегнуть различья в наряде,

Легкие стрелы ему ты вручи, а у тех отними их!

Но неприметно бежит, ускользает летучее время,

520 Нет ничего мимолетней годов. Младенец, зачатый

Дедом своим и сестрой, до этого в дереве скрытый,

Только родиться успел, красивейшим слыл из младенцев.

Вот он и юноша, муж; и себя превзошел красотою!

Вот и Венере он мил, за огни материнские мститель!

525 Мать как-то раз целовал мальчуган, опоясанный тулом,

И выступавшей стрелой ей нечаянно грудь поцарапал.

Ранена, сына рукой отстранила богиня: однако

Рана была глубока, обманулась сначала Венера.

Смертным пленясь, покидает она побережье Киферы.

530 Ей не любезен и Паф, опоясанный морем открытым,

Рыбой обильнейший Книд, Амафунт, чреватый металлом.

На небо тоже нейдет; предпочтен даже небу Адонис.

С ним она всюду, где он. Привыкшая вечно под тенью

Только лелеять себя и красу увеличивать холей,

535 С ним по горам и лесам, по скалам блуждает заросшим,

С голым коленом, подол подпоясав по чину Дианы;

Псов натравляет сама и, добычи ища безопасной,

Зайцев проворных она, иль дивно рогатых оленей

Гонит, иль ланей лесных; но могучих не трогает вепрей,

540 Но избегает волков-похитителей, также медведя,

С когтем опасным, и львов, пресыщенных скотнею кровью.

Увещевает тебя, чтоб и ты их, Адонис, боялся, —

Будь в увещаниях прок! "Быть храбрым с бегущими должно, —

Юноше так говорит, — а со смелыми смелость опасна.

545 Юноша, дерзок не будь, над моей ты погибелью сжалься!

Не нападай на зверей, от природы снабженных оружьем,

Чтобы не стоила мне твоя дорого слава. Не тронут

Годы, краса и ничто, чем тронуто сердце Венеры,

Вепрей щетинистых, львов, — ни взора зверей, ни души их.

550 Молнии в желтых клыках у жестоких таятся кабанов,

Грозно бросается в бой лев желтый с великою злостью,

Весь их род мне постыл". Когда ж он спросил о причине,

Молвит: "Скажу, подивись чудовищ провинности давней.

От непривычных трудов я, однако, устала, и кстати

555 Ласково тенью своей приглашает нас тополь соседний;

Ложе нам стелет трава. Прилечь хочу я с тобою

Здесь, на земле!" И легла, к траве и к нему прижимаясь.

И, прислонившись к нему, на груди головою покоясь,

Молвила так, — а слова поцелуями перемежала:

560 "Может быть, слышал и ты, как одна в состязании бега

Женщина быстрых мужчин побеждала. И вовсе не сказка

Эта молва. Побеждала она. Сказать было трудно,

Чем она выше была — красотой или ног превосходством.

Бога спросила она о супружестве. "Муж, — он ответил, —

565 Не для тебя, Аталанта460! Беги от супругина ложа.

Но не удастся бежать — и живая себя ты лишишься!"

Божья вещанья страшась, безбрачной жить она стала

В частом лесу и толпу домогателей страстных суровым

Гонит условием: "Мной овладеть единственно можно,

570 В беге меня победив. Состязайтесь с моими ногами.

Быстрому в беге дадут и супругу и спальню в награду.

Плата же медленным — смерть: таково состязанья условье".

Правила жестки игры! Но краса — столь великая сила!

И подчиняется ей домогателей дерзких ватага.

575 Тут же сидел Гиппомен, тот бег созерцая неравный, —

«Ради жены ли терпеть, — восклицает, — опасность такую?»

Он осудить уж готов чрезмерное юношей чувство.

Но увидал лишь лицо и покрова лишенное тело, —

Как у меня или как у тебя, если б женщиной стал ты, —

580 Остолбенел он и руки простер. "Простите! — сказал он. —

Был я сейчас виноват: еще не видал я награды,

Из-за которой борьба!" Восхваляя, он сам загорелся.

Чтобы никто обогнать в состязанье не смог ее, жаждет;

Чувствует ревность и страх. "Отчего мне в ристании этом

585 Счастья нельзя попытать? — говорит. — Всевышние сами —

Смелым помога!" Пока про себя Гиппомен рассуждает

Так, Аталанта уже окрыленным несется полетом.

Юноша видит ее аонийский, — как мчится быстрее

Пущенной скифом стрелы, — но сильнее девичьей красою

590 Он поражен; на бегу она ярче сияет красою!

Бьет пятами подол, назад его ветер относит,

По белоснежной спине разметались волосы вольно;

Бьются подвязки ее подколенные с краем узорным.

Вот заалелось уже белоснежное тело девичье.

595 Так происходит, когда, осеняющий атриум белый,

Алого цвета покров искусственный сумрак наводит.

Смотрит гость, а меж тем пройдена уж последняя мета.

Миг — и венок торжества украшает чело Аталанты;

Слышится стон побежденных, — и казнь по условью приемлют.

600 Но не испуган судьбой тех юношей, посередине

Встал аонийский герой и взоры направил на деву:

"Легкого ищешь зачем торжества, побеждая бессильных? —

Молвил, — со мной поборись! Коль волей судьбы одолею,

Не испытаешь стыда, что нашелся тебе победитель.

605 Ибо родителем мне Мегарей онхестиец.461 Ему же

Дедом — Нептун. Властелину морей, выходит, я правнук.

Доблесть не меньше, чем род. Победив Гиппомена, получишь —

Если меня победишь — долговечное, громкое имя!"

Так говорит, а Схенеева дочь на юношу смотрит

610 Нежно, в сомненье она, пораженье милей иль победа?

"Кто ж из богов, — говорит, — красоте позавидовав, ищет

Смерти его? Опасности жизнь дорогую подвергнув,

Брака со мною велит домогаться? Но нет, я не стою.

Я не красой пленена, но, пожалуй, плениться могла бы.

615 Чем же? Что юн? Так не сам он меня привлекает, а возраст.

Чем же? Что доблестен он, что страха смерти не знает?

Чем же? Что в роде морском поколеньем гордится четвертым?

Чем же? Что любит меня и так наш союз ему ценен,

Что и погибнуть готов, если рок ему жесткий откажет?

620 Гость, пока можно, беги, откажись от кровавого брака!

Брак со мною жесток. Сочетаться ж с тобою, наверно,

Каждая рада. Тебя и разумная девушка взыщет.

Но почему ж, столь многих сгубив, о тебе беспокоюсь?

Видел он всё. Пусть падет, коль стольких искателей смертью

625 Не вразумился еще, коль собственной жизнью наскучил.

Значит, падет он за то, что брака желает со мною?

И за свою же любовь недостойную гибель потерпит?

Нечего будет, увы, завидовать нашей победе.

Но не моя в том вина! О, когда б отступить пожелал ты!

630 Если ж сошел ты с ума, о, будь хоть в беге быстрее!

Сколь же в юном лице у него девичьего много!

Бедный, увы, Гиппомен, никогда бы тебя мне не видеть!

Жизни достоин ты был, когда бы счастливей была я.

Если бы рока вражда мне в супружестве не отказала,

635 Был бы единственным ты, с кем ложе могла б разделить я", —

Молвила. И в простоте, сражена Купидоном впервые,

Любит, не зная сама, и не чувствует даже, что любит.

Вот и народ, и отец обычного требуют бега.

Тут призывает меня умоляющим голосом правнук

640 Бога морей, Гиппомен: "Киферею молю, чтобы делу

Смелому помощь дала и свои же огни поощрила".

Нежные просьбы ко мне ветерок благосклонный доносит.

Тронута я, признаюсь. И немедленно помощь приспела.

Поприще есть, — Тамазейским его называют туземцы, —

645 Кипрской земли наилучший кусок. Старинные люди

Мне посвятили его и решили, как дар благочестья,

К храму придать моему. Посреди его дерево блещет

Золотоглаво, горят шелестящие золотом ветви.

Яблока три золотых я с него сорвала и явилась,

650 Их же в руке принесла; не зрима никем, им одним лишь,

К юноше я подошла и что с ними делать внушила.

Трубы уж подали знак, и от края, склоненные, оба

Мчатся, легкой ногой чуть касаются глади песчаной.

Мнится, могли бы скользить и по морю, стоп не смочивши,

655 И, не примявши хлебов, пробежать по белеющей ниве.

Юноши дух возбужден сочувствием, криками, — слышит

Возгласы: "Надо тебе приналечь, приналечь тебе надо!

Эй, Гиппомен, поспешай! Пора! Собери же все силы!

Не замедляй! Победишь!" Неведомо: сын Мегарея

660 Более этим словам иль Схенеева дочь веселится.

Сколько уж раз, хоть могла обогнать, но сама замедлялась,

Долго взглянув на него, отвести она глаз не умела!

Из утомившихся уст вылетало сухое дыханье.

Мета была далеко. Тогда наконец-то Нептунов

665 Правнук один из древесных плодов на ристалище кинул.

И обомлела она, от плода золотого в восторге,

И отклонилась с пути, за катящимся златом нагнулась.

Опередил Гиппомен, и толпа уж ему рукоплещет.

Но нагоняет она остановку свою и потерю

670 Времени. Юношу вновь позади за спиной оставляет.

Вот, задержавшись опять, лишь он яблоко бросил второе,

Следом бежит и обходит его. Оставался им кончик

Бега. «Теперь, — говорит, — помогай, о виновница дара!»

И через поприще вбок — чтобы позже она добежала —

675 Ловким, ребячьим броском он блестящее золото кинул.

Вижу, колеблется — взять или нет; но я повелела

Взять, и лишь та подняла, увеличила яблока тяжесть;

Ей помешала вдвойне: промедленьем и тяжестью груза.

Но — чтоб не стал мой рассказ самого их ристанья длиннее —

680 Девушка обойдена: награду увел победитель.

Я ль не достойна была, о Адонис, и благодарений,

И фимиамов его? Но несчастный забыл благодарность,

Не воскурил фимиам; я, конечно, разгневалась тотчас

И, на презренье сердясь, чтоб впредь мне не знать унижений

685 Меры решаю принять и на эту чету ополчаюсь.

Раз проходят они мимо храма Кибелы, который

Ей в посвященье возвел Эхион знаменитый в тенистой

Чаще лесов. Отдохнуть захотели от долгой дороги.

И охватила в тот миг Гиппомена не вовремя жажда

690 Совокупления, в нем возбужденная нашим наитьем.

Было близ храма едва освещенное место глухое,

Вроде пещеры. Над ним был свод из пемзы природной, —

Веры старинной приют, а в нем деревянных немало

Изображений богов стародавних жрецы посбирали.

695 Входят туда и деяньем срамным оскверняют святыню.

И божества отвратили глаза. Башненосная Матерь462

Думала их погрузить — виноватых — в стигийские воды:

Казнь показалась легка. И тотчас рыжею гривой

Шеи у них обросли, а пальцы в когти загнулись.

700 Стали плечами зверей человечьи их плечи. Вся тяжесть

В грудь перешла, и хвост повлачился, песок подметая.

Злость выражает лицо; не слова издают, а рычанье.

Служит им спальнею лес. Свирепостью всех устрашая,

Зубом смиренным — два льва — сжимают поводья Кибелы.

705 Их ты, о мой дорогой, а с ним и прочих животных,

Не обращающих тыл, но грудь выставляющих в битве,

Всех избегай. Чтобы доблесть твою не прокляли — двое!"

Так убеждала она. И вот на чете лебединой

Правит по воздуху путь; но совсем противится доблесть.

710 Тут из берлоги как раз, обнаружив добычу по следу,

Вепря выгнали псы, и готового из лесу выйти

Зверя ударом косым уязвил сын юный Кинира.

Вепрь охотничий дрот с клыка стряхает кривого,

Красный от крови его. Бегущего в страхе — спастись бы! —

715 Гонит свирепый кабан. И всадил целиком ему бивни

В пах и на желтый песок простер обреченного смерти!

С упряжью легкой меж тем, поднебесьем несясь, Киферея

Не долетела еще на крылах лебединых до Кипра,

Как услыхала вдали умиравшего стоны и белых

720 Птиц повернула назад. С высот увидала эфирных:

Он бездыханен лежит, простертый и окровавленный.

Спрянула и начала себе волосы рвать и одежду,

Не заслужившими мук руками в грудь ударяла,

Судьбам упреки глася, — "Но не все подчиняется в мире

725 Вашим правам, — говорит, — останется памятник вечный

Слез, Адонис, моих; твоей повторенье кончины

Изобразит, что ни год, мой плач над тобой неутешный!

Кровь же твоя обратится в цветок.463 Тебе, Персефона,

Не было ль тоже дано обратить в духовитую мяту464

730 Женщины тело? А мне позавидуют, если героя,

Сына Кинирова, я превращу?" Так молвив, душистым

Нектаром кровь окропила его. Та, тронута влагой,

Вспенилась. Так на поверхности вод при дождливой погоде

Виден прозрачный пузырь. Не минуло полного часа, —

735 А уж из крови возник и цветок кровавого цвета.

Схожие с ними цветы у граната, которые зерна

В мягкой таят кожуре, цветет же короткое время,

Слабо держась на стебле, лепестки их алеют недолго,

Их отряхают легко названье им давшие ветры.465