ВВЕДЕНИЕ

Шпионаж, как таковой, стар, как мир, однако специальные разведывательные службы и организации созданы сравнительно недавно. Далила была секретным агентом филистимлян, но ей не нужно было подписывать бумаги о неразглашении служебной тайны или клясться не публиковать свои мемуары без разрешения руководства. Ветхий завет называет имена двенадцати шпионов, засланных Моисеем в земли Ханаана, но все они были любителями. Альфреду Великому, которому необходимо было узнать о численности датских войск, вторгшихся в его страну, пришлось лично проникать во вражеский стан в обличии барда.

Короли, особенно те, под которыми шатался трон, всегда использовали шпионов, но в основном в целях обеспечения внутренней безопасности, а не для сбора разведывательных данных за границей. Акбар, великий правитель Могольской империи, в Индии имел в своем распоряжении четыре тысячи агентов, обязанных ежевечерне делать ему доклады (через своего рода Совет национальной безопасности). Сэр Френсис Уолсингем руководил службой безопасности (предтечей ФБР или МИ-5), защищая государство королевы Елизаветы от происков иезуитов. Он даже засылал шпионов за границу для сбора информации, в том числе об испанской Непобедимой армаде, но зачастую ему приходилось оплачивать их услуги из собственного кармана.

Военная разведка расцветала во время войны и тихо умирала с наступлением мира. Шпионы успешно действовали во время Войны за независимость – американский агент, работавший и на англичан, выкрал из американского посольства во Франции секретные бумаги Бенджамина Франклина. У Линкольна к началу войны не было разведывательной службы, и ему пришлось пользоваться услугами детективного агентства Алана Пинкертона, чтобы заполнить пробел.

Прусский супершпион Вильгельм Штибер утверждал, что на него работает около 40 тыс. агентов. Но и он использовал добытые военные сведения в основном в целях обеспечения внутренней безопасности.

Только в 1909 году в Великобритании была создана разведывательная служба, являвшаяся частью государственного аппарата, финансируемая из государственного бюджета, сотрудники которой были в основной своей массе гражданскими лицами, служба, предназначенная специально для кражи секретов других стран и защиты собственных, способная действовать как в военное, так и в мирное время.

Как только одна из стран создала спецслужбу, остальные тоже вынуждены были обзавестись аналогичными организациями. Германия последовала за Великобританией в 1913 году, Россия – в 1917, Франция – в 1935, а Соединенные Штаты – только в 1947 году. Сегодня даже самое бедное государство третьего мира не чувствует себя достигшим полного национального суверенитета, пока не создаст своей разведки. Разведывательный бизнес стал одним из крупнейших предприятий XX века, бесконтрольно разрастающимся с огромной скоростью. Сегодня никто не знает – включая финансирующее разведслужбы государство, – во сколько точно обходится их содержание и сколько человек там работает.

Частично это происходит потому, что секретные службы пользуются такими методами бухгалтерского учета, которые, будучи использованы обычными гражданскими предприятиями, несомненно, повлекли бы за собой то, что связанные с этим лица были бы привлечены к уголовной ответственности. А частично причина в том, что они сотрудничают с другими дружественными службами и используют персонал друг друга, поэтому установить точную численность абсолютно невозможно.

Центральное разведывательное управление (ЦРУ) тратит как минимум 1, 5 млрд. долларов в год, что значительно превышает весь бюджет многих стран третьего мира. Но это только наиболее известная из американских спецслужб. Агентство национальной безопасности (АНБ), технологическая ветвь американского шпионского бизнеса, вероятно, тратит порядка 3, 5 млрд. долларов в год. С учетом военных разведслужб и служб других американских правительственных департаментов общая сумма расходов на разведывательные организации никак не меньше 7, 5 млрд. долларов в год.

Бюджет КГБ[1] остается закрытым, но, по оценкам, составляет порядка 1, 65 млрд. долларов. Опять же, если мы включим сюда советскую военную разведку и внутренние подразделения КГБ, то все спецслужбы СССР обходятся советским гражданам как минимум в такую же сумму, в какую обходятся американцам их разведслужбы.

Британия, по официальным данным, тратит около 92 млн. фунтов стерлингов на Сикрет Интеллидженс Сервис (СИС) и на МИ-5 – службу безопасности. Однако, по неофициальным оценкам, эта сумма достигает 300 млн. фунтов стерлингов. Добавим сюда Штаб правительственной связи (ШПС), а также различные комитеты, которым подчиняются британские спецслужбы, и бюджет этих служб возрастет до 600 млн. фунтов стерлингов в год.

Сколько же человек работает в этих структурах? Трудно сказать. Включать ли в подсчеты только 20 тыс. служащих АНБ, или также 100 тыс. американцев, разбросанных по всему миру и работающих на него? Учитывать ли только тех сотрудников КГБ, которые занимаются внешней разведкой, или же и тех, кто занят проблемами внутренней безопасности? А как насчет других служб, работающих под контролем КГБ? Если мы включим всех занятых в разведке или в службах безопасности, то численность сотрудников американских спецслужб как минимум 150 тыс., в СССР – около миллиона, Великобритании – порядка 25 тыс. человек.

Это означает, что во всем мире в разведывательных службах задействовано не менее 1, 25 млн. человек, чье содержание обходится, по оценкам на середину 80-х годов, не менее чем в 17, 5 млрд. фунтов стерлингов в год. Эти цифры могут быть не очень понятны для обычных людей, однако 1, 25 млн. человек составляет все население Мюнхена, а бюджет британского здравоохранения – 17, 5 млн. фунтов стерлингов.

Любая глобальная группировка такого масштаба должна обладать огромной мощью и, как любое другое сообщество специалистов, очень заботится о своем выживании.

Учитывая, что лучше всего таким специалистам живется в период международной напряженности, нужно признать: любая разрядка является угрозой их существованию. Члены глобальной группировки, то есть различные спецслужбы, которые обычно противостоят друг другу, в период разрядки быстро понимают, что у них гораздо больше общего друг с другом, чем с правительствами, которые их якобы контролируют. ЦРУ нуждается в КГБ, чтобы оправдать свое существование, а кому нужно КГБ, если не будет ЦРУ?

В этой связи разведслужбы изобрели новый вид шпионажа – шпионаж за всеми, друзьями и врагами. Используя новейшие достижения науки и техники, спецслужбы работают, как гигантский пылесос, подбирая любые крохи информации, которые могли бы кому-нибудь где-нибудь пригодиться: телефонные переговоры в Москве, направленное по телексу послание в Вашингтоне, фотографии ракеты или корабля в море, материалы с заседания ОПЕК в Вене, банковский кризис в Латинской Америке и так далее и тому подобное.

Эдвард Дж. Эпштейн встретился с новой разновидностью шпионов на конференции, проходившей в США в 1984 году. Там собрались американцы, но, если принять во внимание странную способность сотрудников спецслужб быть похожими друг на друга как две капли воды, они с тем же успехом могли бы сойти за русских. Эпштейн был поражен их поведением: «Они не заинтересованы в ведении разведки как таковой. Их не интересуют ни СССР, ни США. Им безразличен как коммунизм, так и капитализм. Они не являются солдатами «холодной войны». Это системные аналитики, технократы, бюрократы. Они великолепно умеют делать обобщения и созданы для работы в сильной бюрократической организации».

Почему так получилось, что никто не заметил, как служба, помещавшаяся в одной комнатушке в 1909 году, выросла в огромного монстра? Возможно, и есть определенный смысл в существовании разведслужб во время войны, хотя, вопреки существующим легендам, даже в этот период их достижения не слишком значительны. Но однажды созданные, спецслужбы оказались довольно твердым орешком, и все попытки их сократить или закрыть не увенчались особым успехом: в 1945 году правительству США не удалось прикрыть УСС, предшественника ЦРУ, а англичане не единожды безуспешно пытались в мирное время закрыть или хотя бы сократить СИС.

Спецслужбы оправдывают свое существование в мирное время обещанием своевременно предупредить о грядущей угрозе национальной безопасности. И совершенно неважно, реальна эта угроза или придумана (а спецслужбы не раз демонстрировали свою способность изобретать таковую, когда ее нет). В течение многих лет спецслужбы морочат голову сменяющимся правительствам, руководствуясь тремя основными постулатами, обеспечивающими собственное выживание и разрастание.

Первый из них гласит: в мире секретных служб не всегда можно отличить успех от провала (своевременное предупреждение о готовящемся нападении позволяет жертве подготовиться, что вынуждает агрессора передумать, и тогда тревога окажется ложной).

Второй: провал может быть вызван неверным анализом полученных от спецслужб сведений – предупреждение было сделано своевременно, а власти не сумели этим воспользоваться (именно так объясняли британские службы провал на Фолклендах).

Третий: спецслужбы могли бы сделать своевременное предупреждение, если бы не были ограничены в финансах.

В сочетании эти три постулата позволяют перевернуть с ног на голову любой объективный анализ деятельности секретных служб и использовать всякий провал для получения дополнительного финансирования и для расширения.

Спецслужбы обезопасили себя от нормальной здравой реакции на подобного рода двойное мышление, окутав свою деятельность плотной завесой тайны, что позволяет пресекать на корню любую критику в их адрес простой репликой, которую невозможно оспорить: «Вы ошибаетесь, потому что не знаете, что произошло на самом деле, а рассказать мы не можем, так как это секрет». Риск утечки информации сведен к минимуму мгновенным и неотвратимым исполнением мер, предусмотренных в соответствующих законах.

Изредка, в период правления не симпатизирующих им властей или смягчения международной обстановки, разведслужбы высовываются из-за окутывающей их завесы, чтобы развернуть в нужную сторону средства массовой информации и общественное мнение. Глава УСС Уильям Дж. Донован при помощи Аллена Даллеса, будущего руководителя ЦРУ, продемонстрировал эффективность подобного рода манипуляций, заставив президента изменить свое решение отказаться в мирное время от разведывательных организаций.

Несомненна прямая зависимость между изменениями международной обстановки и желанием спецслужб искать поддержки у общественности. Все разведслужбы заинтересованы в сохранении состояния «холодной войны», поскольку именно от этого зависят карьера, продвижение в должности, пенсии, поездки, финансирование и весьма высокий уровень жизни сотрудников спецслужб. Поэтому когда всему этому грозит опасность уничтожения во времена разрядки напряженности, секретные службы приоткрывают для публики свою завесу тайны, дабы продемонстрировать, что угроза национальной безопасности по-прежнему существует, необходимость своевременного предупреждения не отпала, а эффективная, надежная и верная разведслужба стоит на страже и готова служить нации.

Однако, учитывая, что спецслужбы строго контролируют все исходящие от них сведения для средств массовой информации и обеспечивают их беспрепятственное прохождение через своих людей в журналистской среде, все шпионские истории требуют весьма скептического подхода. Даже с учетом предисловия типа «теперь об этом можно сказать», с которого разведчики, молчавшие в течение сорока лет, обычно начинают мемуары о великих триумфах своих служб, эти победы при ближайшем рассмотрении оказываются в лучшем случае сильно преувеличенными, а в худшем – мифами и легендами.

И все-таки надежда есть. Сообщество спецслужб в конце концов может перерасти самое себя. Будучи уже неподконтрольно правительствам, оно может выйти и за рамки своего собственного контроля. Сейчас спецслужбы поставляют такую массу информации, бумаг, фотоматериалов и компьютерных данных, что количество офицеров разведки, способных все это понять и обобщить, быстро сокращается. Вскоре они тоже захлебнутся в потоке информации. И компьютер не поможет. У АНБ уже есть определенные трудности в извлечении из своих компьютеров нужных потребителям материалов.

Двадцать лет назад один проницательный офицер ЦРУ предсказал это. Томас В. Браден, работавший в ЦРУ, когда последнее было еще относительно небольшим, писал:

«Сообщество разведслужб выросло в огромную индустрию, тратящую 2, 5 млрд. долларов в год, использующую 60 тыс. служащих и производящую такое количество бумаг, что сам Господь Бог вряд ли сможет все это переварить, если, конечно, он уже и без этого не знает, что затевают русские… А как мы можем быть уверены, что все эти люди и бумаги надежно засекречены? Нанимая еще людей, чтобы следить за этими людьми и бумагами»(1).

Браден считал, что с этим ничего нельзя сделать. На самом деле с 1909 года никто не смог успешно разоблачить блеф разведслужб. Многие американские президенты занимали Овальный кабинет в Белом доме, будучи весьма скептически настроенными в отношении секретных организаций, но быстро терпели поражение. Некоторые советские лидеры пытались противостоять КГБ, но безуспешно. Когда Гарольд Вильсон стал премьер-министром Великобритании, он выступил против своих спецслужб и проиграл – он ушел, а они остались.

Проблема в том, что спецслужбы стали источником власти в обществе, эдаким тайным клубом элиты и привилегированных лиц. Весьма умело оперируя этой властью, они также сумели воспользоваться влюбленностью в них многих крупных политических деятелей от Уинстона Черчилля до Джона Ф. Кеннеди, влюбленностью, частично базирующейся на многочисленных художественных произведениях, сделавших шпиона одной из самых привлекательных фигур нашего времени.

Эта невозможность отличить вымысел от реального мира спецслужб, по иронии судьбы, соответствует истине, потому что именно оттуда они и вышли – из мира фантазий и вымыслов.

Глава 1

ПРАВИТЕЛЬСТВА, ШПИОНЫ И ВОЛШЕБНЫЕ СКАЗКИ

Во вторник 30 марта 1909 года в Вестминстере состоялось закрытое заседание специально созданного подкомитета в составе комитета по обороне, посвященное вопросу о шпионаже на территории Великобритании(1). Состав подкомитета был весьма впечатляющим, что свидетельствовало о том, насколько серьезно правительство отнеслось к этой проблеме. Председательствовал министр обороны Р. Б. Хэлдэйн, присутствовали также первый лорд Адмиралтейства, министр внутренних дел, министр почт, комиссар полиции, начальник управления военных операций и начальник службы флотской разведки.

Первым выступил полковник Джеймс Эдмондс, представленный как «офицер, отвечающий за сектор Генерального штаба, используемый начальником управления военных операций для разведывательной деятельности». Такая аттестация была, пожалуй, не совсем верной и придавала Эдмондсу больший вес, чем он имел на самом деле. Эдмондс являлся главой МО-5 – военной контрразведки, и его задачей было выявление иностранных шпионов на территории Великобритании. В действительности же Эдмондс ничем подобным не занимался, и не потому, что не хотел или не умел, а из-за недостатка средств и возможностей: у него был мизерный бюджет в 200 фунтов стерлингов в год и всего два помощника.

Для Эдмондса это заседание было очень важным. Подкомитет был созван по решению Кабинета министров, и премьер-министр Г. Г. Асквит проявлял личный интерес к данному событию. Будущее департамента, которым заведовал Эдмондс, зависело от способности Эдмондса убедить влиятельных членов подкомитета в величине опасности, которую представляла для Британской империи деятельность германских шпионов на ее территории.

Начал Эдмондс свое выступление с небольшого экскурса в собственную биографию. Он занимался изучением германской армии практически всю свою жизнь и лично знал немецкого офицера, являвшегося главой немецкой разведки, которого он называл не иначе как «майор фон X». Основываясь на личном опыте, на информации, полученной от майора фон X, и на том, что он прочел в книгах, Эдмондс подробно обрисовал схему работы германской разведки в Великобритании. По его словам, Британия была поделена на регионы, за каждый отвечал определенный офицер, который имел под своим началом агентов; одни из них, так называемые «стационарные», постоянно проживали на одном месте в Англии, другие, активно перемещавшиеся по стране, назывались «мобильными». Эти агенты должны были собирать сведения для пополнения картографических данных и составления военных докладов, покупать секретную информацию и проводить рекогносцировку на местности, объектами их внимания должны были быть доки, мостовые сооружения, телеграфные и железнодорожные линии, которые можно было бы вывести из строя в случае войны.

«Немцы – хорошие разведчики, – говорил Эдмондс, – потому что германские военные открыто признают шпионаж важным и почетным средством подготовки и ведения войны».

Несомненно памятуя о своем тощем бюджете, Эдмондс рассказал подкомитету о том, что произошло во Франции. До 1870 года у французов не было специальной секретной службы ввиду отсутствия средств. Через два дня после начала войны с Германией французское правительство выделило миллион франков на создание агентурной сети, но полковник Роллен, на которого была возложена эта задача, заметил, что «уже поздно, такую службу нельзя получить мгновенно, ее необходимо создавать в спокойной обстановке мирного времени».

«Именно так, – сказал Эдмондс, – и поступили немцы. В мирное время они создали развернутую систему сбора разведданных, и их шпионов трудно выявить, так как использование автомобилей позволяет немецким агентам жить на значительном расстоянии от зоны их действий, там, где они не привлекают внимания». Эдмондс заявил, что получил из французских источников копию инструкции германских разведслужб для агентов, действующих в мирное время, но он смог процитировать подкомитету лишь первый параграф, который гласил: «В летнее время агент должен быть на месте до восхода солнца, чтобы начать свою деятельность с наступлением светового дня, что обеспечит несколько часов непрерывной работы»(2). На членов подкомитета, несомненно, произвело впечатление столь веское доказательство эффективной деятельности германской разведки и связанная с этим опасность для любящих поспать британцев!

Несмотря на то что Эдмондс опирался на такие же малоубедительные аргументы, как вышеназванный, он обнаружил, что члены подкомитета с сочувствием отнеслись к его делу. С начала века Германия занималась строительством собственного военного флота, и боязнь, что кайзер намерен напасть на Британию, была широко распространена среди англичан. Немцы в свою очередь были уверены, что британский Королевский флот, не терпящий соперников на море, может внезапно атаковать германские корабли, мирно стоящие на приколе в гаванях. Официально каждая сторона уверяла другую в необоснованности подобного рода опасений, неофициально же обе стороны были решительно настроены провести свои собственные приготовления для отражения атаки противника. Когда власти говорят одно, а делают другое, атмосфера взаимного недоверия сильно сгущается. Особенно это касалось Англии, где даже высокопоставленные гражданские члены подкомитета охотно поверили в то, что немцы уже наводнили страну и готовились захватить и удержать то, что они не могли захватить в открытом сражении. («Полковник Эдмондс, – спросил лорд Эшер, – не вызывает ли у вас опасений большое количество официантов-немцев в нашей стране?»)

Но когда дело дошло до реальных фактов, положение Эдмондса стало шатким. Большая часть приведенных им доказательств оказалась не более чем домыслами и слухами. Двумя годами раньше, в 1907 году, Дж. М. Хит, один из тех патриотически настроенных пророков, которые появляются время от времени с предупреждениями о нависшем над страной роке, написал в «Морнинг пост» письмо, где утверждал, что на территории Великобритании находится 90 тыс. немецких резервистов, а также склады оружия, боеприпасов и обмундирования, оборудованные в сейфах банковских хранилищ. Существуют также планы диверсий на железных дорогах и телеграфных линиях. Один из коллег Эдмондса из военной разведки выкрал письмо Хита из редакции и переслал своему начальнику, полковнику А. Е. В. Гляйхену, с сопроводительной запиской следующего содержания: «Как Вам известно, здесь многое соответствует истине. Прошлой ночью я слышал о немце, которого постоянно видят разъезжающим между Брентвудом и Темзой в Тилбери. Он делает карандашные наброски и фотографии. Никто не знает, кто он и где живет. Возможно, я смогу узнать больше, но зачем?»(3) Гляйхен в свою очередь переслал записку Эдмондсу с раздраженной припиской: «Разве нет закона, позволяющего избавиться от этих нежелательных иностранцев?»

Эдмондс попытался найти еще какие-нибудь документальные свидетельства о разъезжающих по стране подозрительных немцах, делающих зарисовки и фотографии, но, как он теперь докладывал подкомитету, в Великобритании отсутствовали организации или службы, которые занимались бы отслеживанием и фиксированием такого рода деятельности. Полиция ничего не могла сообщить, почтовое ведомство также не имело сведений, а гражданские лица вообще относились к этому на удивление равнодушно. Эдмондс пожаловался, что некая владелица доходного дома в Уэльсе, где жило много немцев, отказалась дать какие-либо сведения о постояльцах и заявила: «Немецкие деньги ничем не хуже других». Не было и прямых доказательств подготовки Германией диверсий на территории Великобритании, существовали лишь предположения.

Комиссар полиции сэр Е. Р. Генри подтвердил, что его ведомство не дало никаких сведений полковнику Эдмондсу, так как полиции нечего было сообщать. В тех случаях, когда полицейские расследовали поступившие заявления о шпионской деятельности, результаты были малоубедительными: иностранец по фамилии Бойен был замечен работающим в Девенпортских доках, но не вызвал никаких подозрений; похожий на иностранца человек был замечен фотографирующим Форт Нот в Веймуте, но при проверке оказался проповедником из Южной Африки; в Харвиче не обнаружили ничего, однако в Чичестере мисс Гордон-Леннокс принимала в качестве постояльцев германских офицеров. Ближе всего к реальному факту разоблачения шпиона полиция была, когда некий Аллейн, подозревавшийся в шпионаже, попал в госпиталь с переломом ноги и полицейские получили возможность произвести обыск в его гостиничном номере. При обыске среди бумаг были обнаружены части снарядов и взрывчатые вещества, однако правительственная экспертиза установила, что эти предметы не представляют ни малейшего интереса ни для одного иностранного государства.

Эдмондс, несомненно, отдавал себе отчет, что набор всех этих слухов, догадок и досужих домыслов ничего не добавлял к фактической стороне дела. Он попытался укрепить свои позиции, подчеркнув, что Германия усиливает меры по борьбе со шпионажем внутри своей страны. В Германии все иностранцы находились под наблюдением и подлежали немедленному аресту, если их действия вызывали подозрение. Закон, запрещающий сбор военной информации, был всеобъемлющ и высокоэффективен. Наконец, Эдмондс попытался объяснить отсутствие у него веских доказательств тем, будто бы он получил от кого-то из Германии информацию, что в связи с усилением в Англии борьбы со шпионажем всем немецким агентам был дан приказ временно «лечь на дно». Члены подкомитета очень хотели, чтобы их убедили, но надеялись на получение каких-нибудь более существенных доказательств. Подводя итог первого дня заседаний, Хэлдэйн сказал, что немцами явно проводится большая работа по сбору разведданных на территории Великобритании, вполне вероятно, что тайные агенты занимаются сбором сведений с целью дальнейшего использования их для подрывной деятельности; получение же более детальной информации по этому поводу представляется сложным. Может быть, начальники полицейских управлений прибрежных графств смогут дать сведения о какой-либо подозрительной активности на их территориях?

Такое предложение никак не могло порадовать Эдмондса, потому что подобная постановка вопроса передавала всю эту сферу деятельности обратно в руки полицейского ведомства, тогда как Эдмондс ратовал за расширение финансирования и увеличение штата своего аппарата с целью борьбы с угрозой, которую он считал вполне реальной. Эдмондс понял, что, если он хочет убедить подкомитет принять нужное ему решение на очередном заседании, которое должно было состояться через три недели, ему необходимо представить факты деятельности германских шпионов в Великобритании, подтвержденные подробными деталями. Эдмондс таких фактов, естественно, не имел. Но неожиданно помощь пришла от некоего Уильяма Тефнелла Ле Ке, разведчика-любителя, путешественника, лектора, военного корреспондента, криминалиста, неутомимого энтузиаста, коллекционера антиквариата и весьма удачливого романиста – его книги были любимым чтением королевы Александры.

Сегодня мы склонны считать, что мода на шпионские романы, которая сделала шпиона одним из самых популярных персонажей современной литературы, началась в 60-е годы XX века. Однако более семидесяти лет назад деятельность Ле Ке уже представляла собой занятное сочетание шпионажа и литературного творчества, что свойственно многим широко известным и читаемым авторам наших дней. Джон Бьюкен, Сомерсет Моэм, Редьярд Киплинг, Т. Э. Лоуренс, Комптон Маккензи и Грэм Грин – это лишь немногие из тех писателей, которые время от времени занимались разведывательной деятельностью. Как писатель, Ле Ке просто является первым среди других, более известных авторов, пришедших позже. Однако ему было суждено сыграть настолько значительную роль в создании первой британской гражданской разведывательной службы, что его личность заслуживает более пристального изучения.

Ле Ке родился в Лондоне в 1864 году, отцом его был француз, а матерью – англичанка. Он получил образование частично в Англии, частично на континенте, поэтому одинаково свободно владел английским, французским, итальянским и испанским языками. После непродолжительных занятий искусством в Париже он переключился на журналистику, стал зарубежным издателем «Глоб» и военным корреспондентом «Дейли мейл». За годы путешествий он заинтересовался шпионской деятельностью и понемногу начал заниматься ею сам. Ле Ке стал экспертом в стрельбе из револьвера, получил специальность телеграфиста и расширил свой и без того широкий круг знакомств. Он заявлял, что знаком в Европе со всеми, кто заслуживает внимания, – от Сары Бернар до шефа итальянской секретной полиции, от кардинала Меннинга до мадам Золя.

Проблема состояла в том, что Ле Ке был абсолютно убежден: все европейские страны, а Германия в особенности, завидуют британскому образу жизни и охотятся за богатствами Британской империи. Он был в полном отчаянии от того, что, по его мнению, Британия, населенная джентльменами и их верными слугами, не могла быть плохого мнения о своих соседях на континенте и в связи с этим не была готова к тому грядущему вскоре дню, когда враги попытаются ее завоевать. Единственные, кто стоял между Британией и ее судьбой, – это маленькая горстка разведчиков-любителей, «самых замечательных, хитрых, дерзких и отважных людей, являвшихся – после госсекретаря по иностранным делам – наиболее мощным и надежным оплотом британского превосходства».

Ле Ке использовал это определение в одном из своих романов, однако не подлежит сомнению, что к этим «замечательным людям» он причислял и себя. Но Министерство иностранных дел и Министерство обороны, хотя Ле Ке и забросал их докладами, жалобами и предложениями, отказывались принимать его всерьез. Вскоре он стал настолько одержим «германской угрозой», что охотно воспринимал любые самые фантастические россказни и даже добавлял к ним дополнительные штрихи, если считал, что достоверности маловато.

Совершенно ясно, что вскоре Ле Ке перестал отличать факты от вымысла. Например, в 1905 году он заявил, что один его друг в Берлине – «заместитель начальника кайзеровского разведывательного бюро» – решил открыть ему тайны существовавшей в Великобритании широкой немецкой разведывательной сети. Это заявление Ле Ке было встречено весьма скептически, так как нельзя было понять, какими мотивами руководствовался этот немец. Ле Ке заявил, что причин было две: во-первых, этот человек был в плохих отношениях со своим начальником, который «проводил в отношении него неправильную политику», и, во-вторых, он был женат на англичанке. Этот немецкий шпион, которого Ле Ке называл repp H., так как пообещал никогда не разглашать его настоящего имени, исхитрился дважды встретиться с Ле Ке в отеле «Долдер» в Цюрихе, чтобы передать ему документы. Первым из этих документов была запись речи кайзера перед армейскими и флотскими военачальниками, произнесенной месяцем раньше в Потсдаме. Кайзер, похоже, говорил более двух часов и иллюстрировал свое выступление картами и диаграммами. Речь кайзера сопровождалась демонстрацией моделей новых самолетов и дальнобойных орудий. Нигде больше не было второй записи этого выступления, а полученная Ле Ке копия была, по его словам, выкрадена немецкими шпионами из его издательской конторы. Тон и содержание этой бумаги настолько соответствовали одержимости самого Ле Ке, что есть все основания полагать, будто он же ее и написал.

«Помните ли вы, мои генералы, что сказал наш незабвенный фельдмаршал Гебхард Лебрехт фон Блюхер, глядя с высоты собора Св. Павла на простиравшуюся у его ног метрополию? Восклицание было кратким и выразительным: «Какой прекрасный город для разграбления!» Вы захотите узнать, с чего начнутся боевые действия? Я могу дать вам исчерпывающий ответ на этот вопрос. Армия моих шпионов уже разбросана по территории Великобритании и Франции, так же как и по землям Южной и Северной Америки…»(4)

Ле Ке отправил копию этого выступления в Министерство обороны и показал его нескольким высокопоставленньш армейским и флотским офицерам, чьи взгляды соответствовали его собственным. Но, жаловался Ле Ке, его, как и прежде, проигнорировали. После второй встречи с герром H. Ле Ке стал обладателем еще одного документа – списка предателей-англичан, членов организации «Тайная рука», работавших на Германию. «Я был поражен обширностью списка. Ужас положения состоял в том, что лица, которых нация считала пламенными и верными патриотами… оказались в ядовитых щупальцах огромного немецкого спрута». В этом списке, по словам Ле Ке, значились имена членов парламента, двоих известных писателей, чиновников Министерства иностранных дел, Министерства внутренних дел, Министерства по делам Индии, Адмиралтейства и Министерства обороны. Одной из основных задач «Тайной руки», считал Ле Ке, было противодействие его усилиям предупредить Британию о нависшей немецкой угрозе, и то, что правительство игнорировало его обращения, свидетельствовало о силе этого противодействия.

А правда заключалась в том, что Ле Ке никто в Великобритании не воспринимал всерьез. Отчасти из-за наивного содержания его докладов, но и потому, что, даже достигнув сногсшибательных успехов как романист, Ле Ке на самом деле никогда не был принят в обществе как равный. Он был по происхождению наполовину иностранец, никогда не учился в престижной школе, не состоял членом престижного клуба, свободно владел слишком многими иностранными языками, слишком выпячивал свой патриотизм и был очень надоедлив со своей ксенофобией, а если вы никак не реагировали на его замечательные доклады, мог пропечатать вас в своих романах и газетных статьях. Но в начале 1906 года Ле Ке смутил всех. Он спелся с одним недовольным воякой, фельдмаршалом лордом Робертсом, который был также одержим идеей немецкой угрозы. Четыре года спустя они на пару сочинили отчет о завоевании Германией Великобритании и убедили лорда Нортклиффа опубликовать его в «Дейли мейл».

Это была хорошо спланированная акция. Нортклифф обеспечил финансирование, а три эксперта – полковник Сирил Филд, майор Мэтсон (оба армейские офицеры) и X. В. Вильсон (офицер флота) – провели профессиональную экспертизу. Они объездили всю Восточную Англию в поисках наиболее удобного маршрута завоевания, затем Робертс поставил себя на место немецкого генерала и разработал маршрут похода на Лондон, который обеспечивал его захват при наименьшем сопротивлении. Ле Ке потратил год, чтобы изложить этот план в захватывающей манере, и гордо передал написанное Нортклиффу.

Представленный опус его светлости не понравился. Было очевидно, что предложенный маршрут наступления армии завоевателей пролегал по тем регионам, где распространение «Дейли мейл» было минимальным. Нортклифф лично изменил направление марша германских колонн, дабы гунны завоевали и разграбили те города, где шансы на увеличение распространения «Дейли мейл» были наиболее велики. Затем он организовал рекламу произведения, опубликовав в «Таймс», «Дейли телеграф», «Морнинг пост», «Дейли кроникл» и непосредственно в «Дейли мейл» список районов, на которые гунны должны были напасть на следующее утро.

В «день X» люди-рекламы «Дейли мейл» разгуливали по Лондону в шлемах с шишаками и в униформе цвета прусского мундира. Премьер-министр сэр Г. Кэмпбелл-Баннерман подлил масла в огонь всеобщего возмущения сим фактом, заявив в палате общин, что Ле Ке «зловредный паникер» и что «вся эта затея рассчитана на возмущение общественного мнения за рубежом и сеет панические настроения среди наименее образованной публики в стране». Но, с точки зрения Нортклиффа, успех был колоссальный. Тираж «Дейли мейл» вырос на глазах. Изданное в виде книги «Вторжение 1910 года» разошлось более чем миллионным тиражом на двадцати семи языках, включая исландский и урду. Были и другие, более значительные результаты. Ле Ке понял, что напал на золотую жилу. Он нашел путь, который позволял одновременно предупредить британцев о германской угрозе и заработать кучу денег. С этого момента два мотива – патриотизм и выгода – перемешались у Ле Ке в голове и привели к последствиям, которых он никогда не смог бы предвидеть.

Лорд Робертс и Ле Ке вместе создали свой собственный департамент секретной службы. «Полдюжины патриотически настроенных людей собрались вместе, – писал Ле Ке. – Расходуя каждый свои собственные средства, они начали работу в Германии и везде, где только можно, по сбору информации, которая могла бы пригодиться нашей стране в случае необходимости. Мне были отведены Италия и Ближний Восток, но мои поездки привели меня также в Россию, Германию и Австрию». Все деньги, полученные за «Вторжение 1910 года», Ле Ке потратил на эту частную разведывательную деятельность.

«Я отправился в путь на свои собственные деньги, ведя разгульную жизнь, только с одной идеей – собрать важную для Великобритании информацию. Я был единственным англичанином, который когда бы то ни было попадал на территорию оружейного завода Эрхарда в Дюссельдорфе, где в это время разрабатывали крупнокалиберные пушки. Моя вылазка обошлась мне в кучу денег на взятку, которую я дал одному авантюристу в Константинополе, но я получил ту информацию, которую хотел. Результаты были мною изложены в виде рапорта, направленного этим замшелым чинушам в Министерство обороны»(5).

Когда Ле Ке не был занят разведывательной деятельностью за границей, он занимался контрразведкой на территории Великобритании, засыпая Министерство обороны докладами о «немецких офицерах в штатском», делающих фотографии, о гостиницах на Восточном побережье, принадлежащих немцам, о сорока двух случаях проживания по соседству или через дом от телеграфных контор немцев, «готовых захватить или уничтожить телеграфное оборудование в «день X». Но, как утверждал Ле Ке, его доклады игнорировались. Это равнодушие он приписывал апатии или, что более вероятно, вмешательству германских приспешников из «Тайной руки».

Не понятый правительством, Ле Ке вновь обратился к своим читателям. При финансовой поддержке Д. С. Томсона, шотландского газетного магната, он колесил по Шотландии в поисках немецких шпионов и публиковал в принадлежащей Томсону «Уикли ньюс» отчеты о своих путешествиях, которые он потом издал в виде книги. Позже Ле Ке охарактеризовал серию своих репортажей в «Уикли ньюс» как статьи. Однако сама книга «Шпионы кайзера: план падения Англии» была названа им романом, основанным на лично ему известных фактах, результатом 12-месячной поездки по Великобритании «с целью выявления пяти тысяч немецких шпионов и фактов их подрывной деятельности».

Под именем Джона Джеймса Джейкокса, адвоката и детектива-любителя, Ле Ке стал героем своего собственного романа. Вместе с Реем Реймондом, «атлетически сложенным молодым англичанином лет тридцати, гладко выбритым, стройным, во всех отношениях хорошим парнем», и его невестой Верой, длинноволосой дочерью вице-адмирала сэра Чарльза Вэлланса, Джейкокс – Ле Ке разъезжал по стране, выслеживая немецких шпионов при помощи дедукции и, естественно, был вооружен новым кольтом тридцать второго калибра.

Ле Ке не был первооткрывателем на поприще создания шпионских романов. Эрскин Чайлдерс проторил здесь путь еще в 1903 году, написав «Загадку песков» – роман, под воздействием которого, по словам Черчилля, было принято решение построить британские военно-морские базы в Инвергордоне, Ферт-оф-Форте и Скапа-Флоу. Однако Ле Ке, чьи сочинения оказали еще большее влияние на события, был первым, заявившим, что его произведения основаны на личных подвигах и расследованиях: «Пока я пишу, передо мной лежит досье с удивительными документами, показывающими лихорадочную активность, с которой этот авангард противника работает, дабы обеспечить своим шефам максимально подробную информацию»(6).

«Шпионы кайзера» – роман абсолютно детский, персонажи деревянные и неубедительные, сюжеты различных эпизодов одинаково нелепы. Немцы, загримированные под англичан, пытаются выкрасть чертежи новой английской бесшумной подводной лодки и великолепного нового боевого аэроплана Кершоу или, разъезжая повсюду на автомобилях (здесь Ле Ке предугадал страсть Джеймса Бонда к скоростным и дорогим машинам), зарисовывают планы железнодорожных станций и расположение телеграфных линий. Джейкокс иногда действует под своим именем, иногда выдает себя за слугу или шофера. Ему, конечно, хорошо известны все действия шпионов, но его то и дело выводят из игры при помощи подсыпанного в бренди (урожая 1815 года) наркотика или сильного удара по голове. Спасенный Реем Реймондом или Верой, он опять вместе с ними вступает в борьбу с немцами, подстегивая свою решимость словами, которые герои повторяют друг другу: «Теперь мы не имеем права сдаваться». Немцы постоянно пытаются отделаться от них: «На каком основании, позвольте узнать, вы сюда вошли?» – но аргумент Джейкокса и К° следующий: «По праву англичанина, герр Штольберг». Тут немцы понимают, что игра проиграна, и, задержавшись лишь для того, чтобы произнести ругательство по-немецки, убегают с криком: «Вам ни за что не остановить меня, английские сволочи!»

После 300 страниц подобного текста даже неистощимая фантазия Ле Ке слабеет, и ему приходится переместить своего героя из Великобритании в Россию, дабы там он противостоял немецкому агенту-провокатору «Герману Хартману», чьи серые глаза полны хитрости и коварства и который, ежели не затевает революции где-нибудь в Остроге, руководит «армией шпионов, разбросанных по территории милой Англии». Эти шпионы рисуют карты водохранилищ в Лидсе, Норт-Шилдсе, Шеффилде и Восточном Лондоне, «чтобы в случае начала завоевания Великобритании… лишить половину городов питьевой воды». Или они занимаются ввозом небольших партий оружия и складируют его в надежных домах в различных районах Лондона, чтобы вооружить «немецкие орды в тот день, когда кайзер даст сигнал о нападении на наши земли».

Все это можно было бы отбросить как безобидную ерунду, приключенческое чтиво для пятнадцатилетних, если бы не мощное воздействие, оказанное им на Хэлдэйна и членов подкомитета, что, в свою очередь, имело решающее значение для будущего секретной службы Великобритании, а поскольку английская служба послужила моделью для ЦРУ, то и для разведки США.

Несомненно, и полковник Эдмондс и Ле Ке безоговорочно верили в то, что германские амбиции являются смертельно опасными для Британии. Они были убеждены, что обширная немецкая шпионская сеть уже вовсю работает по всей стране. Но ни у одного из них, естественно, при этом не было ни малейших тому доказательств. Однако оба этих человека преследовали одну и ту же цель, к тому же они были близкими друзьями и, хотя это никогда не было признано официально, несомненно, обменивались идеями.

Учитывая этот факт, сравним точку зрения Ле Ке на действия немцев в Англии, изложенную им в предисловии к книге «Шпионы кайзера», с доказательствами, предложенными Эдмондсом членам подкомитета. Задолго до создания подкомитета Ле Ке писал:

«Число агентов немецкой тайной полиции, работающих в настоящее время среди нас на разведывательный департамент в Берлине, превышает пять тысяч человек. Перед каждым агентом, именуемым «закрепленный агент», установлена задача выявлять секретные сведения… Этот «закрепленный агент», в свою очередь, контролируется «разъездным агентом», который регулярно к нему приезжает…»

Достаточно ясно видно, что когда Эдмондс говорил членам подкомитета, будто немецкие агенты в Великобритании делятся на две категории – «стационарные» и «мобильные», он просто использовал определение Ле Ке – сходство терминов слишком большое, чтобы быть случайным.

Мы уже говорили о том, что полковник Эдмондс и его коллеги чувствовали себя беспомощными в борьбе с немецкими шпионами ввиду отсутствия в Великобритании соответствующих законов. В книге Ле Ке Джейкокс обеспокоен этой же проблемой. Он жалуется Реймонду: «Англия – рай для шпионов, и она будет оставаться им до тех пор, пока мы не проявим должной настойчивости и не заставим принять закон против них».

Это вполне могло быть сказано Эдмондсом, настолько четко вымышленные персонажи Ле Ке выражали мысли и чувства Эдмондса и его коллег. Теперь уже невозможно разобраться, кто на кого оказывал влияние, но это и не важно, потому что теперь Ле Ке стал ведущим, а Эдмондс – ведомым. «Шпионы кайзера», опубликованные в начале 1909 года, мгновенно сделались бестселлером, и вскоре стало очевидно, что тысячи читателей приняли написанное за чистую правду. Они имели на это полное право, учитывая претенциозное представление Ле Ке своего произведения как описания реальных событий, изложенных в виде книги.

Волна шпиономании охватила страну. Даже если в этот период в Великобритании и были какие-нибудь немецкие агенты – подобную вероятность мы рассмотрим позже, – их было явно недостаточно, чтобы удовлетворить всех охотников за шпионами, которые, следуя по стопам Джейкокса, пытались поймать хоть одного. Таким образом, многочисленным читателям Ле Ке пришлось снова пустить в ход свое воображение, и вскоре писателя забросали письмами о подозрительных немцах – путешественниках, офицерах, парикмахерах и официантах. Все эти письма были почти зеркальным отражением событий, изложенных Ле Ке в книге, но вместо того, чтобы заставить Ле Ке усомниться, они только еще больше утвердили его в собственном мнении: если тысячи патриотически настроенных англичан обнаружили ту же подозрительную активность, что и он сам, значит, гигантская сеть немецкой агентуры была, несомненно, реальной.

Ле Ке поспешил передать новые «доказательства» полковнику Эдмондсу. И очень вовремя – как раз тогда, когда Эдмондс пытался убедить подкомитет в реальности и значимости немецкой угрозы. Эдмондс быстренько составил каталог «Случаи заявлений о немецком шпионаже» и представил его на второе заседание подкомитета 20 апреля 1909 года(7).

Сводка, приведенная в начале каталога, показывает, насколько заразной оказалась шпиономания: например, в 1907 году военная разведка получила только два заявления о подозрительной деятельности немцев, в 1908 году их количество возросло до 16, а в первые месяцы 1909 года заявления поступали раз в неделю. Заявления, которые переслал Эдмондсу Ле Ке, собраны под заголовком «Получены от известного автора», они инспирированы его книгами и легко определяемы. В книге главный герой Джейкокс, разъезжая на своем «даймлере» по пустынным загородным дорогам, однажды ловит немецкого шпиона на мотоцикле, рассматривающего что-то в военный бинокль. В каталоге Эдмондса читаем: «Заявитель, проезжая прошлым летом по пустынной загородной дороге между Портсмутом и Чичестером, почти налетел на велосипедиста, изучающего карту и делающего в ней пометки».

Злодеи в книге Ле Ке часто выдают себя тем, что ругаются или божатся по-немецки. В вышеназванном случае велосипедист «выругался по-немецки». В книге Ле Ке немецкие шпионы всегда пытаются завлечь в свои сети добропорядочных англичан, как правило, из низших сословий. В каталоге Эдмондса двое немцев из Портсмута «якшаются с судовыми стюардами, офицерскими слугами и им подобной публикой и при этом весьма интересуются всякими сплетнями о военном флоте».

В книге Ле Ке неоднократно упоминаются телеграфные линии и телеграфные послания, а также фигурирует некий французский флотский офицер, которого немцы соблазняют вступить на путь предательства и начать работать на них. В каталоге Эдмондса Макс Пайпер, проживающий в доме 54 на Парк-роуд, обвиняется в том, что «он является представителем телеграфного бюро Вольфа и часто общается с германским посольством». А вот некий Симмондс, фотограф с Хай-стриг, в Портсмуте, обвиняется в том, что «он польский еврей, связанный с французским военно-морским атташе».

В книге Ле Ке один немецкий шпион работает парикмахером. В каталоге Эдмондса появляются такие строки: «Парикмахерская фирма Генри и К° в Осборне возглавляется немцем по фамилии Бек. Это хорошо образованный человек, проживший одиннадцать лет в Англии, но не натурализовавшийся. До недавнего времени его помощником был некто Швайгер, о котором случайно выяснили, что он носит парик поверх своей собственной густой шевелюры».

Все остальные факты из каталога Эдмондса столь же нелепы, как и те, что получены от Ле Ке, – эдакая смесь злобных сплетен, фантазий, зависти, антисемитизма и ксенофобии. Мировой судья из Линкольншира сообщал о некоем человеке, именующем себя «полковником Гибсоном», который явно является иностранцем, останавливающимся каждое лето в Саттон-он-Си. Этот человек проявлял большой интерес к побережью и слыл в местной среде «немецким шпионом». Сотрудник провинциальной газеты писал, что немец по фамилии Коблец проживает в Клактон-он-Си, нигде не работает, получает деньги из-за границы и «старается быть со всеми на дружеской ноге». Капитан Королевского флота сообщал о некоем Шнайдере, владельце магазина бритвенных принадлежностей в Портсмуте, создавшем там некое подобие клуба, «который часто посещают младшие офицеры-подводники». Некий «отставной военный» написал об одной служащей почты – англичанке, проживающей в Олд-Чарлтоне, графство Кент; эта служащая вышла замуж за немца по фамилии Керведер, «который живет в помещении почты».

Вначале председатель подкомитета Хэлдэйн еще пытался руководствоваться здравым смыслом. Он только что вернулся из Германии и заявил членам подкомитета, что у него абсолютно не создалось впечатления, будто бы немецкие власти собирают сведения о Великобритании с целью захвата страны. Но вскоре и Хэлдэйн поддался всеобщей шпиономании. Поворотной точкой стало, вероятно, появление одного документа, который точно по заказу попал в Министерство обороны как раз между вторым заседанием подкомитета 20 апреля (когда Хэлдэйн докладывал о своей поездке в Германию) и решающим третьим заседанием 12 июля (на котором Хэлдэйн присоединился к шпионоборцам). Этот документ, его стиль и способ, каким он был доставлен в Министерство обороны, явно несут на себе печать романа Ле Ке, но, поскольку никаких отчетов об этом в правительственных кругах Великобритании не осталось, мы можем только изложить версию Хэлдэйна и предоставить читателю самому решать, насколько эта история правдоподобна.

«На прошлой неделе (изложение Хэлдэйна) Министерство обороны получило из-за границы документ, который немного проливает свет на происходящие события. Документ получен от французского торговца, следовавшего из Гамбурга в Спа. Он ехал в одном купе с немцем, чей чемодан был похож на его чемодан. Выйдя на одной из остановок, немец перепутал багаж. Обнаружив это, французский коммерсант открыл чемодан и нашел в нем подробные планы и схему завоевания Англии. Все, что смог, он скопировал за тот короткий промежуток времени, который у него был до следующей остановки, где его попросили вернуть чемодан, так как его владелец, обнаружив свою ошибку, телеграфировал железнодорожному начальству следующей станции»(8).

Хэлдэйн признал, что сначала был склонен считать эти планы фальшивкой, вероятно, состряпанной французами, чтобы заставить Британию шевелиться и обратить внимание на свою боевую готовность. Однако, заявил Хэлдэйн, начальник управления военных операций генерал Дж. С. Эуорт и начальник управления военной подготовки генерал А. Дж. Мюррей, оба члены подкомитета, убеждены, что планы не являются делом рук дилетантов, в них продемонстрировано великолепное знание наиболее уязвимых мест обороны Великобритании и недвусмысленно подтверждается существование определенных точек на ее территории, где находятся немецкие агенты, имеющие определенные задания, которые они должны выполнить после начала военных действий или в период напряженности, возникшей перед войной.

От всей этой истории сильно веет богатой фантазией Ле Ке: случайное сходство чемоданов, тот факт, что чемодан немца, вроде бы содержащий бумаги огромной важности, оказался незапертым, а француз смог мгновенно узнать в этих бумагах «подробные планы завоевания Великобритании», промежуток времени, достаточный, чтобы скопировать самые важные детали, быстрота, с какой бумаги достигли Англии. Но что мог сделать Хэлдэйн, если двое высокопоставленных военных, да еще членов подкомитета, уверяли его, будто эти планы «не являются делом рук дилетантов»?

И Хэлдэйн сдался. Нет никаких сомнений, сказал он, что немцами на территории Великобритании ведется большая шпионская работа с целью детального изучения топографии и ресурсов страны. Затем подкомитет выработал четыре основных рекомендации по борьбе с этим злом: введение ограничений и контроля за передвижением по территории страны иностранцев, схема защиты основных объектов от саботажа, усиление закона об охране государственных секретов с целью расширения полномочий полиции в борьбе со шпионажем и – самое важное для нас – создание постоянно действующего Бюро секретной службы(9).

Первым идею создания специальной секретной службы выдвинул генерал Эуорт. Эдмондс рассчитывал на укрепление своего собственного департамента – МО-5 – для борьбы с воображаемыми или реальными шпионами в Великобритании, но у генерала Эуорта были несколько иные планы: он хотел иметь на каждого немецкого шпиона своего шпиона, получить достойных агентов, не будучи никоим образом связанным с ними официально. Легко заметить, что даже на заре создания британской разведки отношение к ней британских правящих кругов, сохранившееся и в настоящее время, таково: шпионаж – грязное ремесло, более подходящее для иностранцев, чем для англичан, однако, раз уж обстоятельства вынуждают заниматься этим делом, нужно все обставить таким образом, чтобы в случае поимки английских шпионов Британия всегда могла поклясться в своей непричастности.

Министерство иностранных дел было особенно озабочено тем, чтобы никак не оказаться замешанным в чем-либо, что хоть немного отдает шпионажем. (Только за год до описываемых событий британский консул в Шербуре не без удовлетворения сообщал, что, когда шпион предложил ему чертежи французской подводной лодки за тысячу франков, он отфутболил его(10).) Но если Министерство иностранных дел ничего не будет знать и если от шпиона в случае его поимки в любой момент можно откреститься, то почему бы не завербовать пару-тройку иностранцев, убеждало Министерство обороны?

Большинство агентов – – это закоренелые пьяницы, поэтому вполне логично, что первым рекрутом организации, которой в дальнейшем предстояло вырасти в огромную шпионскую бюрократическую машину, стал служащий «Каредж и К°» – крупной лондонской пивоваренной фирмы. Сотрудники Министерства обороны тайно обратились к управляющему «Каредж» Хардингу, и тот сообщил представителю фирмы в Гамбурге, что шансы последнего остаться работать на «Каредж» возрастут, если он согласится шпионить в пользу Британии. Этот человек, известный только как Рюэ, не дал никакой значительной информации, но настолько погряз в шпионаже, что к 1914 году работал уже одновременно на Британию и на Германию(11).

Эуорт, чтобы убедить других членов подкомитета, основной упор делал на то, что его агенты могли бы оказать существенную помощь в борьбе со шпионажем на территории Великобритании. «Нам нужны сведения о шпионаже в этой стране, – говорил он, – мы также должны иметь связи с иностранцами, для того чтобы выяснить точно, есть ли на нашей территории иностранное оружие и взрывчатка». Он подчеркнул, что все контакты такого рода будут проходить через посредника и, таким образом. Генеральный штаб «будет огражден от любых обвинений в контактах со шпионами». Позже Хэлдэйн еще раз подчеркнул необходимость такого посредника:

«Мы рассмотрели вопрос о том, каким образом создать Бюро секретной службы, чтобы оно одновременно могло бы заниматься проблемой шпионажа в этой стране и нашей агентурой за рубежом, а также служить ширмой (выделено Ф. Н. – Ред.) между Адмиралтейством и Министерством обороны, с одной стороны, и работниками секретной службы и теми, кто владел информацией и хотел ее продать британскому правительству, с другой стороны».

К тому времени, когда подкомитет был готов к докладу перед правительством, идея организации такой разведывательной структуры, которая официально как бы не существовала, привела к созданию Бюро секретной службы. Подкомитет рекомендовал также, чтобы Бюро было полностью отделено от Министерства внутренних дел. Министерства обороны и Адмиралтейства и служило посредником между этими департаментами и «агентами, которых мы используем в зарубежных странах». Дальнейшая судьба британской разведки во многом определялась следующим заключением подкомитета: «С образованием Бюро секретной службы наши военные и военно-морские атташе и государственные служащие не только будут избавлены от необходимости контактировать со шпионами, но станет вообще невозможным получение каких-либо доказательств наших с ними контактов».

Как только была принята идея создания якобы несуществующей разведывательной службы для защиты правительства от грязной шпионской деятельности, следующий шаг был практически предопределен: эта несуществующая служба и способ ее создания должны были неизбежно стать абсолютно секретными, иначе вся затея теряла смысл. Таким образом, завеса тайны, сопровождающая британскую секретную службу на протяжении всей ее истории, образовалась практически сразу.

В докладе подкомитета, составленном 24 июля 1909 года, содержится следующее заключение:

«Подробные рекомендации подкомитета по созданию Бюро секретной службы настолько секретны, что их перепечатывание или распространение среди членов подкомитета нежелательно. Единственный сделанный экземпляр передан в распоряжение начальника управления военных операций».

Однако одно дело объявить что-то секретным, и совсем иное – обеспечить эту секретность. Теперь подкомитет занялся разработкой рекомендаций по усилению закона об охране государственных секретов до такой степени жесткости, которая мешает британскому правительству еще и в наши дни. Первый вариант закона был принят в 1889 году для пресечения утечки информации из правительственных кругов. Затем в 1908 году была предпринята попытка провести новый билль, запрещающий публикацию в прессе сведений о флоте и армии, но возмущенный вопль газетчиков был настолько силен, что правительству пришлось расстаться с этой идеей. Подкомитет хотел получить такой новый закон, который не только обеспечивал бы секретность того, что должно быть секретным в Великобритании, но и позволял бы предъявить шпионам обвинение в попытке публикации (куда входила, например, и передача сведений от одного агента другому) сведений, могущих нанести вред безопасности государства. Пока юристы работали над рекомендациями, данными подкомитетом, стало ясно, что для того, чтобы протащить такой законопроект через парламент, потребуется прибегнуть к ряду уловок, настолько драконовскими были предлагаемые в нем меры. Все, что требовалось для обвинения на основании данного закона, – это показать, будто обстоятельства дела, характер обвиняемого или его поведение позволяли предположить, что тот является шпионом.

Подкомитет пришел к выводу о том, что если законопроект будет представлен парламенту не министром внутренних дел, а министром обороны под видом «чрезвычайно важной меры для усиления обороноспособности страны», то «это встретит менее сильное сопротивление». Правительство пошло еще дальше. Закон был написан в июне 1910 года, и его протащили через палату общин так быстро, что практически никто не понял, что это такое. Он был представлен на рассмотрение палаты во второй половине дня в пятницу – неофициальное начало священного британского уик-энда, – когда присутствовали только 117 членов парламента. Правительство дало твердые гарантии, что этот закон не направлен против кого-то конкретно и не затрагивает ничьих свобод. Только два либерала высказали некоторое недоверие, причем один из них, убаюканный успокаивающими речами правительства, в конечном итоге сказал: «Хоть мне кое-что здесь и не нравится, я понимаю, это суровая необходимость». Насколько фальшивыми были правительственные гарантии, мы сможем увидеть, рассмотрев два судебных иска, выдвинутых на основании нового закона: одно дело слушалось на следующий год, второе – в начале 1914 года.

В ноябре 1911 года Макс Шульц, журналист, проживавший в плавучем домике недалеко от Эксетера – надо заметить, он совершенно не скрывал того, что он немец, даже над домом у него развевался немецкий флаг, – был обвинен в попытке получения сведений о степени готовности британского флота к войне. Шульц доказал, что такого рода информация настолько далека от секретной, что могла быть получена из местной газеты, однако суду потребовалось четыре минуты, чтобы признать его виновным(12).

В апреле 1914 года Роберт Блэкберн, 18-летний юнец из Ливерпуля, написал в германское посольство письмо, в котором предлагал свои услуги в качестве шпиона. В рекламных целях он приложил образцы сведений, которыми мог бы снабжать посольство. Информация эта была бесполезной и безобидной, и Блэкберн позже признался, что получил эти сведения из местных газет и ливерпульской торговой палаты. Он также рассказал, что идея предложить свои услуги немцам пришла ему в голову после прочтения книг – наподобие произведений Ле Ке – о германской шпионской сети в Великобритании. Полиция перехватила его письмо, и Блэкберну было предъявлено обвинение в шпионаже. Он также был признан виновным и приговорен к тюремному заключению(13).

Тем временем агенты, работавшие на Бюро секретной службы, занимались в Германии тем же самым, собирая кучу никому не нужной информации, которую можно было свободно почерпнуть из прессы. Даже если изредка и попадалось зерно среди плевел, оно пропадало втуне, потому что потребители отбрасывали эту информацию как фальшивку. Например, доклад о том, что немецкая морская артиллерия бьет на дальнее расстояние с очень высокой точностью попадания, был отметен Адмиралтейством, поскольку, дескать, такая точность в принципе невозможна, и агента ввели в заблуждение(14). Адмиралтейство на собственной шкуре испытало в Ютландии великолепную стрельбу немецкой артиллерии.

Таким образом, из вопросов, которые им задавало Бюро секретной службы, и из реакции на их донесения агенты быстро уяснили, что хотят от них услышать их работодатели. Любая информация, подтверждающая подготовку Германии к войне, а также то, что немцы в качестве предварительных мер наводнили Великобританию шпионами и саботажниками, шла «на ура» и требовалась еще и еще. Но имелось ли хоть какое-нибудь реальное подтверждение этому пресловутому немецкому шпионажу?

Конечно, у Германии, как и у Великобритании, Франции, Российской империи и других европейских стран, была своя военная разведка, Nachrichtendienst, известная как НД. Но она предназначалась для действий в военное время. Практически лишенная финансирования в дни мира, она вынуждена была пользоваться услугами официальных лиц – военных атташе, дипломатов, консулов и время от времени журналистов для получения сведений. После русско-японской войны 1904 – 1905 годов Германия попыталась получить побольше сведений о России и ее союзнике – Франции. Была создана русская секция под руководством майора Вальтера Николаи. Однако Николаи вскоре выяснил, что весь бюджет НД ограничен 15 тыс. фунтов стерлингов в год, а в русской секции планируется только четыре агента. Эти агенты рассматривали шпионскую деятельность в основном как источник дохода, и им было совершенно безразлично, на кого они работают – на Германию или Россию. Обескураженный Николаи отказался от этой должности. Лишь в апреле 1913 года он вернулся в НД, но уже в качестве ее главы, этот пост он занимал на протяжении всей войны.

За год Николаи создал достаточно эффективную службу, но она была ориентирована исключительно на Россию и Францию. Считалось, что Великобритания представляет собой лишь угрозу на море, поэтому теоретически шпионажем на ее территории должно было заниматься разведывательное подразделение германского флота. Но германская морская разведка финансировалась еще хуже, чем НД, к тому же шпионаж противоречил традициям моряков. Таким образом, перед войной Николаи лишь собирался включить Великобританию в сферу своей деятельности. В 1924 году он писал: «Это, несомненно, было бы следующим шагом в развитии нашей разведывательной службы, но помешала война. В то время еще даже и не заговаривали о создании американской службы»(15).

Внушительное подтверждение словам Николаи можно найти в досье британского Министерства внутренних дел. 4 августа 1914 года, в день объявления Великобританией войны Германии, Министерство внутренних дел заявило, что властями арестованы 21 немецкий шпион – не слишком грандиозная шпионская сеть, немного не дотягивающая до пяти тысяч агентов Ле Ке. Но только одно дело закончилось судебным процессом – выдающийся по своей незначительности результат, если предположить, что все 21 действительно были немецкими шпионами. Министерство внутренних дел дало два разъяснения по этому поводу. В октябре 1914 года оно заявило, что не может привлечь шпионов к суду, так как представление доказательств на открытом процессе раскроет методы работы британской контрразведки. Позже, в ходе войны. Министерство внутренних дел несколько раз использовало такой аргумент, будто, дескать, не хочет предупреждать немцев о том, что их шпионская сеть раскрыта.

Эти объяснения не выдерживают критики. Министерство внутренних дел уже раскрыло методы работы контрразведки – перлюстрацию иностранной почты – в заявлении, сделанном вскоре после арестов(16). (В любом случае, если Министерство внутренних дел действительно опасалось, что открытые процессы раскроют важные секреты, то вполне можно было провести и закрытые заседания суда.) Если все арестованные немцы действительно были шпионами, то их руководители получили сведения об аресте своих агентов в считанные часы, потому что в «Таймс» сразу же были опубликованы фамилии арестованных. Единственно возможным объяснением того, что двадцать человек не были осуждены, а просто интернированы без суда британскими властями, является следующее: у англичан просто-напросто не было весомых доказательств их шпионской деятельности. Короче говоря, ужас перед немецким шпионажем, державший в напряжении Великобританию на протяжении нескольких предвоенных лет, не имел под собой абсолютно никакой почвы. Так почему же в это так верили?

Все шпионские романы Ле Ке, Чайлдерса и Бьюкена несли одну и ту же старую как мир идею – победа добра над злом. Истории о том, как герой распознает опасность, которую чудовище представляет для его племени, как он готовится сразиться с ним, угадывает тайну чудовища и, воспользовавшись этим, убивает его, рассказывались на протяжении веков при всех цивилизациях. Это аллегорическое выражение вечной борьбы человека со злом.

Но Ле Ке – беспокойный человек – спроецировал свою версию этой вечной сказки на реальный мир и создал реального монстра – Германскую империю. Отвергая самого Ле Ке, власти, однако, вскоре поняли, какие мощные националистические силы он разбудил, и использовали их в своих целях. Первый лорд Адмиралтейства «Джеки» Фишер, один из немногих не поверивших в существование немецкой угрозы, сказал, что рой шпионов (настоящих и вымышленных), выпущенный в 1909 году, «послужил двойной цели – использованию ложных сведений для увеличения ассигнований на вооружения и росту и без того уже существовавшей взаимной неприязни между Англией и Германией»(17).

Последствия были таковы: создание первой бюрократической разведывательной службы, из которой вскоре образовались все прочие, и осознание ее руководителями того, что самый подходящий климат для ее процветания – это обстановка международной напряженности и наличие угрозы извне.

Глава 2

ЛЕГЕНДЫ РАЗРАСТАЮТСЯ

Бюро секретной службы Ее Величества, порождение подкомитета Хэлдэйна, было разделено на два департамента – внутренний и внешний. Департамент внутренних дел занимался поиском иностранных шпионов на территории Великобритании, то есть контрразведкой, и являлся предтечей современной МИ-5 – службы внутренней безопасности. Департамент внешней разведки предназначался для сбора разведданных за рубежом и в будущем станет МИ-6 и Сикрет Интеллидженс Сервис (СИС). Следствием такого разделения обязанностей явились непрерывные трения между этими двумя службами, которые не прекращались никогда. В основе своей поимка шпионов является полицейской работой, поэтому офицеры МИ-5 законопослушны и презирают тех, кто работает на грани закона. Шпионы, даже свои собственные, являются, в лучшем случае, бандитами-патриотами, нарушающими законы других стран. Как сказал однажды известный сотрудник МИ-5 Уильям Скардон о СИС: «Для этой работы нужно быть немножко негодяем»(1).

Создав новую организацию Бюро секретной службы, власти попытались держать ее на коротком поводке. МИ-5 выделили одну комнатушку в Министерстве обороны и бюджет всего лишь в 7 тыс. фунтов стерлингов в год. Не существует документальной информации о том, как использовала СИС выделенные ей средства, но их явно хватало только на засылку агентов в Германию. Потребовалось более пятидесяти лет, чтобы СИС получила необходимое финансирование, и за это время для ее руководителей стало обычным явлением тратить деньги из собственного кармана, когда бывало туго с наличными. Работа в разведке не была привлекательной для молодых офицеров, желающих сделать карьеру, особенно из высших слоев общества. Эту проблему удалось разрешить тем, кто первыми возглавили обе службы.

Главой МИ-5 стал капитан Верной Келл. Его послужной список был небогат: охотник и стрелок с небольшим опытом шпионской деятельности, во время боксерского восстания находившийся в Шанхае, где он одновременно являлся зарубежным корреспондентом «Дейли телеграф». Однако у Келла, несомненно, был талант создателя империй, и МИ-5 разрослась от одной комнатки в 1909 году до 14 человек в 1914 году и до 700 к концу войны в 1918 году.

Ми-1с, как называли СИС до 30-х годов, возглавил капитан Мэнсфилд Смит-Камминг, человек весьма эксцентричный даже по меркам Королевского флота. Трудно всерьез писать о Камминге, первом «С», как называют в наши дни главу СИС. Он носил монокль в золотой оправе, писал только зелеными чернилами и, после того как потерял в результате несчастного случая ногу, передвигался по коридорам на детском самокате, отталкиваясь здоровой ногой. Посетителей несколько смущала его манера втыкать в свою деревянную ногу нож для разрезания бумаги в подтверждение сказанного. В его дневнике – потрепанном морском бортовом журнале – содержались записи наподобие такой: «Купить себе у Кларксона новую маскировку».

Любые организации, а секретные особенно, нуждаются в собственных легендах, и одна быстро создалась вокруг Камминга. Она гласила, что Камминг потерял ногу в 1914 году в автомобильной катастрофе, в которую он попал под Парижем вместе со своим сыном. Сын, умирая от ран, жаловался на холод, и Камминг, зажатый в разбитой машине, перочинным ножом отрезал себе ногу, чтобы высвободиться, дополз до сына и укрыл его своим пальто. Здесь его и нашли несколько часов спустя, лежащим без сознания рядом с телом сына. В действительности все выглядело несколько иначе. Камминг сломал обе ноги в автомобильной катастрофе, и одну ему ампутировали на следующий день в госпитале. Однако эта легенда имела хождение в мире секретных служб много лет(2), она должна была показать, «что за мужик старина «С».

Все это важно для того, чтобы понять отношение Камминга к разведывательной службе. Он считал, что это игра для взрослых, в которую играют для развлечения и очки даются в основном за стиль, а не за достигнутые результаты. В разговорах со своими рекрутами он зачастую использовал спортивную терминологию. Однажды он описал разведывательную деятельность как «время, проводимое главным образом в развлечениях и полное спортивных достижений». Пытаясь уговорить писателя Комптона Маккензи остаться на службе, Камминг сказал: «Вот, возьмите шпагу-трость. Я всегда брал ее с собой, отправляясь в поездку с разведывательной миссией перед войной. Тогда это занятие было действительно интересным. Когда война закончится, мы с вами вместе провернем какую-нибудь занятную шпионскую работенку. Ведь это великолепный спорт!» Он назначил на ответственный пост Пола Дьюкса, одного из лучших специалистов по России, не потому, что Дьюкс великолепно говорил по-русски и хорошо знал страну – Камминг собирался, несмотря на все это, отклонить его кандидатуру, – а потому, что Дьюкс похвально отозвался о его коллекции револьверов.

Поскольку власти хотели иметь возможность отрицать существование СИС, офис Камминга не мог располагаться в Министерстве обороны. СИС заняло часть помещений в Либерейтер-билдинг на Уайтхолле, а также в Уотергейт-хаус, недалеко от Стрэнд. Сам Камминг проводил большую часть времени в маленькой комнатенке, расположенной в восточной башне Либерейтер-билдинг. Один из агентов, майор Стивен Элли, описал, как это выглядело: «Чтобы попасть в офис Камминга, посетителю приходилось подниматься по лестнице и ждать, пока секретарь нажмет тайную кнопку и Камминг приведет в действие систему подъемников и педалей, сдвигающую в сторону часть кирпичной стены и открывающую еще один лестничный пролет». Внутри офиса на одном столе, заваленном бумагами, стояло с полдюжины телефонных аппаратов, на втором столе лежали карты, рисунки и модели судов и подводных лодок. Элли вспоминал, что «эта атмосфера таинственности разрушалась тем, что секретарю Камминга приходилось пролезать через люк в полу»(3).

Первыми агентами, привлеченными Каммингом на службу, были англичане, проживающие в Германии. Его идея заключалась в следующем: если эти агенты заметят необычно большие скопления войск или судов, то эта информация послужит предупреждением о готовящемся нападении. Затем в мае 1910 года СИС направила двух военно-морских офицеров – капитана Брендона и лейтенанта Тренча – на рекогносцировку германского побережья. Этих двоих арестовали и приговорили к четырем годам тюремного заключения, из которых они отсидели тридцать месяцев. Тут и выяснилось преимущество иметь разведывательную службу, которая официально не существует. Когда Германия поставила вопрос о деятельности Брендона и Тренча перед первым лордом Адмиралтейства Реджинальдом Маккенной, тот попросту заявил, что ничего знать не знает и об этих людях слышит впервые. Вернувшись на родину, Брендон и Тренч рассчитывали если не на то, что их встретят как героев, то хотя бы на сочувствие, но обнаружили, что, по официальным данным, они пребывали в Германии в отпуске с целью развлечься и все произошедшее с ними случилось исключительно по их собственной вине. Таким образом, установилась традиция, согласно которой пойманный шпион отвечает за себя сам.

Основной проблемой Камминга – как, впрочем, и его преемников – было то, что люди, которых привлекала сия специфическая служба, зачастую не обладали достаточной моральной стойкостью, чтобы избежать открывающихся перед ними соблазнов: желания выдумать информацию, чтобы оправдать свое существование и использовать не по назначению те немалые суммы, которые они могли затребовать от Центра. Поскольку представлялось весьма сомнительным, что люди, снабжающие агентов сведениями за плату, согласятся подписать приходно-расходный ордер, у СИС не было иного выбора, кроме как верить в честность своих агентов. Вера эта частенько не оправдывалась. Например, некий агент в Венгрии симулировал самоубийство и благополучно отбыл в США со всеми деньгами СИС, на которые сумел наложить лапу. Другой агент застрелился, после того как его попросили объяснить, каким образом он распорядился теми 28 тыс. фунтов, которые были ему переданы. Как и многие сторонние наблюдатели, капитан армейской разведки Сигизмунд Пейн Бест был весьма невысокого мнения о созданной СИС. «С» всегда использовал негодяев, – писал он, – и его люди вечно норовили подложить мне свинью»(4). (Здесь необходимо отметить, что в свете дальнейших событий комментарий Беста выглядит как классическая попытка свалить все с больной головы на здоровую.)

Это недоверие к СИС было, без сомнения, одной из причин увеличения количества британских спецслужб в предвоенный период и в начале первой мировой войны. Лорд Фишер, первый лорд Адмиралтейства с 1904 по 1910 год, создал свою агентурную сеть, базирующуюся в Швейцарии, и, похоже, это было неплохо придумано: «Я имел возможность получать все шифровки, идущие из различных посольств, консульств и представительств… а также я знал ключи к их шифрам»(5).

До того как Хэлдэйн рекомендовал создать Бюро секретной службы, на Королевском флоте уже существовало разведывательное подразделение и его начальник, адмирал сэр Реджинальд Холл, известный среди коллег под кличкой «Моргун», давал рекомендации по организации СИС.

В армии также существовала своя разведка как часть Британского экспедиционного корпуса, и в Министерстве обороны была так называемая Специальная разведывательная группа под руководством генерала Дж. К. Кокерилла. Имелась также Специальная индийская разведывательная группа, которая располагалась неподалеку от Слоан-стрит и сосредоточила свою деятельность на пресечении попыток немцев завоевать Индию.

Однако большинство этих служб поставляло незначительные сведения, годные в лучшем случае для решения тактических задач. Это не было разведкой в широком смысле слова. Чтобы делать долгосрочные прогнозы, англичанам необходимо было знать, каково моральное состояние немецкого народа в целом; какой ущерб может нанести Германии экономическая блокада; как долго, по мнению немецких обывателей, продлится война; уверены ли немцы в победе; боготворят ли они по-прежнему кайзера; существуют ли какие-либо политические группировки, выступающие за скорейшее заключение мира; правда ли, что в стране производятся аресты за революционную деятельность; каких сырьевых ресурсов недостает; какое количество контрабандных товаров поступает в Германию из третьих стран; каковы отношения между Германией, Австрией и Турцией.

Для получения такого рода информации Камминг создал большой разведывательный центр в сохраняющей нейтралитет Голландии. В нем работало более трехсот человек, и он был поделен на четыре департамента: первый занимался германской армией, второй – флотом, третий – пропагандой и дезинформацией, четвертый – техническим обеспечением (фальшивые документы, коды и методы связи).

Служащие этого голландского центра СИС вербовали и засылали в Германию агентов, связывались с военными корреспондентами третьих стран, проезжающими через Голландию, и пытались завербовать их. Если вербовку не удавалось осуществить, из них выкачивали информацию; работали также с немецкими дезертирами, бежавшими через границу в Голландию.

Найти желающих заниматься шпионской деятельностью в пользу Великобритании оказалось относительно просто. Среди завербованных агентов был Леонхард Коойпер, военный корреспондент газеты «Нойе ротердамише курант», который четырежды был в Германии и передавал информацию непосредственно в Лондон. СИС внедрила своих людей в лагеря для интернированных, где голландские власти содержали немецких дезертиров, они должны были также собирать информацию военного значения. Были попытки, правда, не очень успешные, привлечь к разведывательной деятельности и добропорядочных немцев.

Французы с началом войны тоже очень расширили деятельность своих спецслужб, активно вербуя новых агентов. В попытках заполучить наиболее квалифицированные кадры, они платили своим людям суммы, признанные самыми крупными в Европе (до появления американцев)(6).

Русские перед войной так много кричали о своей разведывательной деятельности, что их практически перестали принимать всерьез. Было общепризнано, что часть службы российских офицеров проходила в заграничных путешествиях с целью шпионажа. Русские считали, что так принято во всех армиях мира, и ужасно злились, обнаружив, что в Европе, в отличие от России, это совсем не вошло в обычай. До войны русские офицеры, находясь в Германии, могли возмутиться, обнаружив за собой слежку, а некоторые даже обращались к полицейским с заявлением, что их преследуют неизвестные. Однако к началу войны у русских уже был настолько большой печальный опыт с агентами-двойниками (получающими плату от обеих сторон), что они перестали вести вообще какую-либо разведывательную деятельность.

Как же чувствовали себя немцы, имея противостоящие им спецслужбы Великобритании, Франции и чуть позже Америки? До войны они главным образом руководствовались информацией, полученной из официальных источников: от военных атташе, дипломатических и консульских работников, зарубежных корреспондентов немецкой прессы. Но после поимки в 1910 году агентов СИС на сцене появился немецкий «Ле Ке».

В начале 1912 года генерал Ф. фон Бернарди опубликовал книгу под названием «Германия и будущая война». Генерал изобразил в ней Германию почти так же, как Ле Ке Британию – честной и наивной страной, окруженной сильными и коварными врагами, в данном случае Великобританией, Францией и Россией. По мнению генерала, самым тревожным фактом, подтверждающим эту теорию, была «активная шпионская деятельность Великобритании на германском побережье». Желаемый эффект был достигнут. К лету 1914 года шпиономания немцев достигла таких высот, что, когда британский морской офицер одного из кораблей английской эскадры, посетившей с дружественным визитом Киль, зашел в ту часть дока, посещение которой не было предусмотрено в официальном графике визита, он был задержан и так называемый визит доброй воли закончился в духе полного взаимного неудовольствия.

Немецкие обыватели вскоре стали столь же одержимы шпиономанией, сколь и британские. Самые невероятные слухи принимались за чистую монету. Говорили, что у англичан есть стаи почтовых голубей, к хвостам которых прикрепляются миниатюрные камеры, включающиеся по таймеру. Шпионы на территории Германии отпускают этих голубей, и, пока один летит вдоль берегов Рейна, а второй – вдоль железнодорожных путей от Торпа до Амстердама, британская разведка может собрать в единую схему все передвижения немецких военных частей по данным аэрофотосъемки. Утверждали также, что по территории Германии разъезжают груженные золотом автомобили для обеспечения английских шпионов. В результате немецкие патрули останавливали и обыскивали все большие автомобили, а по тем, кто не останавливался, открывали огонь.

Горничная одной английской леди при пересечении границы была подвергнута личному досмотру. Когда производившая досмотр женщина-полицейский с восторгом сообщила, что на ягодицах у горничной была обнаружена «тайнопись», последнюю немедленно арестовали, «тайнопись» сфотографировали и отправили на проявление и расшифровку в военную разведку. Выяснилось, что «тайнопись» на ягодицах являлась не чем иным, как отпечатком статьи из газеты «Франкфуртер цайтунг», которой горничная из гигиенических соображений накрыла сиденье унитаза, зайдя в поезде в туалет незадолго до пересечения границы(7).

В германской армии весьма скептически отнеслись к идее ценности шпионской деятельности и очень активно сопротивлялись основанному на шпиономании требованию расширения секции III-б, крошечного подразделения в рамках Генерального штаба, курировавшего разведку и контрразведку, с бюджетом приблизительно в 15 тысяч фунтов стерлингов в год. Но по мере приближения войны немецкие военные постепенно убеждались в необходимости иметь более обширные сведения о потенциальном противнике, особенно о Франции и России. НД взяла на себя эту заботу и направила офицеров, главным образом лейтенантов и капитанов, в штабы воинских подразделений, дислоцированных в приграничных районах рейха. К 1914 году шестеро офицеров, обычно работавших за пределами их официальных резиденций, исполняли свои обязанности на Западе – в Мюнстере, Кобленце, Меце, Саарбрюккене, Карлсруэ и Страсбурге, пятеро контролировали сбор разведданных о России из Кенигсберга, Алленштейна, Данцига, Познани и Бреслау.

Единственный план, который разработала НД, это использование так называемых «Spannungreisende» (внимательных путешественников. – Ред.), что никак не соответствовало мнению англичан, считавших, будто их страна переполнена немецкими шпионами. Это были добровольцы – офицеры запаса, бизнесмены, устроители развлечений, – которые должны были при первых признаках политической напряженности отправляться по своим обычным делам за пределы страны – во Францию и Россию – для получения какой-либо информации. Для Великобритании ничего подобного запланировано не было по двум причинам: во-первых, из-за времени, необходимого для пересечения Ла-Манша, а во-вторых, в силу того, что Англия традиционно рассматривалась как прерогатива германского флота.

С началом войны новый начальник НД майор Вальтер Николаи получил в свое распоряжение неограниченные средства. Впрочем, Николаи заметил, что это ни в коей мере не оправдывает наплевательского отношения властей перед войной к разведывательной службе, потому что теперь ему все равно не хватает обученных людей и нет баз за границей.

Соединенные Штаты тоже являют собой классический образчик подобного рода политики. Там военная разведка развернулась после вступления США в войну в 1917 году. Под руководством Ральфа X. ван Демана, профессионального военного, армейская разведка разрослась от трех человек и бюджета в 11 тыс. долларов в 1916 году до 250 военных и 1000 гражданских служащих и бюджета в 2, 5 млн. к концу войны – ранний показатель того, насколько трудно, чтобы не сказать невозможно, иметь маленькую разведывательную службу(8). Ван Деман ввел термины «позитивная разведка» (использование всевозможных средств для получения информации, необходимой американцам) и «негативная разведка» (действия, направленные на то, чтобы помешать противнику вести разведку).

В области первой американцы добились некоторых успехов. Они предсказали наступление армии Людендорфа в 1918 году и использование немцами «Большой Берты», знаменитой немецкой пушки, которая могла бить по Парижу с расстояния в девять миль. Но в этот период за координацию действий спецслужб союзников отвечали французы, и, когда донесения их собственной разведки не подтвердили сведений, полученных от американцев, информация последних была попросту проигнорирована(9).

К сожалению, в том, что касается «негативной разведки», американцы потерпели полное фиаско. Накануне войны в Соединенных Штатах также разразилась эпидемия шпиономании, ранее охватившая Великобританию. «Состояние нации приближалось к паническому», – отмечал военный историк Уильям Р. Корсон. Американская лига защиты (АЛЗ), основанная Альбертом Бриггсом, вице-президентом компании «Аутдор адвертайзинг инкорпорейтед», поставила перед собой цель сделать из каждого патриотически настроенного американца контрразведчика. АЛЗ была организована по квазивоенному принципу. Официальных статистических данных о ее численном составе нет, однако, по оценкам, на пике ее деятельности в АЛЗ входили от 80 до 200 тыс. человек. Развивая суперактивность в поисках немецких шпионов, члены АЛЗ часто нелегально носили оружие, изображая секретных агентов, обыскивали комнаты, прослушивали телефоны и производили незаконные аресты. Когда в июне 1917 года вступил в силу закон о шпионаже, по гражданским правам был нанесен двойной удар. Имеющиеся в нем положения о цензуре были настолько расплывчаты, что человек рисковал быть арестованным за критику правительства, если его услышит член АЛЗ(10). С точки зрения поимки настоящих шпионов вся эта возня была пустой тратой времени.

В период подготовки к войне немцы постоянно проявляли интерес к американской армии. Германский военный атташе докладывал обо всем, что он мог узнать, а перед всей немецкой прессой в Америке была поставлена задача сбора дополнительной информации. Когда же стало очевидно, что Америка может выступить в войне на стороне Антанты, Николаи решил: пора предпринимать определенные шаги для получения свежайшей информации о состоянии американской армии и возможности ее использования в войне на европейском театре военных действий.

И сразу обнаружились большие проблемы. НД не имела никаких путей засылки агентов на территорию США. С запада дорогу перекрывали Великобритания, Франция и Италия, с востока – Россия и Япония. Британский флот господствовал на море, что делало невозможным переправку агентов даже на судах под нейтральным флагом. До вступления США в войну несколько прогермански настроенных американцев предлагали свои услуги НД, но их предложения так никогда и не вылились в активные действия. Немцы посчитали, что, поскольку отсутствует возможность тщательно проверить этих добровольцев, то нельзя не учитывать риска подставки со стороны спецслужб союзников с целью снабжения дезинформацией. После войны Николаи писал: «Из всех воюющих сторон американцам меньше всего грозили действия немецкой разведки на их территории».

Это на первый взгляд может не соответствовать докладам того времени и вышедшим позже книгам, описывающим многочисленные диверсии, совершенные немецкими шпионами в США(11). Если такие акты и имели место, то проводились они не агентами НД, а прогермански настроенными американцами, действовавшими, как правило, на свой страх и риск и по собственной инициативе. Николаи писал о них: «Их самоотверженность принесла Германии мало пользы, а действия были слишком рискованными в связи с отсутствием четкой цели и плана»(12).

Таким образом, несмотря на множество арестов и приговоров по законам о шпионаже и бунте, все они затронули диссидентов, а не активно действовавших шпионов(13). В этой связи, лишившись одного врага, АЛЗ просто-напросто переключилась на другой объект: ее паранойя обратилась на профсоюзы. Интернационал и других противников ее главного спонсора – американского бизнеса.

В Европе фронтовая разведка не представляла для немцев особых проблем. Они тоже получали сведения от пленных и дезертиров, а также вербовали агентов из прогермански настроенных гражданских лиц на оккупированных территориях, тех, у кого были возможности поддерживать связи с родственниками и друзьями за линией обороны противника. Немцы весьма активно занялись сбором разведданных при помощи летательных аппаратов. В некоторых случаях достаточно полезная, воздушная разведка в ряде случаев не обеспечивала получения однозначных данных. Она показывала траншеи противника, которые и так не являлись тайной, движущиеся колонны, поезда, города и деревни, дымящиеся трубы, но трактовать это можно было как угодно. В большинстве случаев добытые таким образом данные о намерениях противника доставлялись тогда, когда эти намерения уже воплотились в жизнь и поздно было предпринимать какие-либо контрмеры.

Как и их британские противники, немцы жаждали знать, что происходит далеко за линией фронта. Их интересовало мнение англичан о войне, состояние военной промышленности, наличие партии сторонников мира. Пытаясь получить эти сведения, НД засылала в Англию своих агентов.

Существует множество легенд о деятельности немецких шпионов на территории Великобритании во время первой мировой войны. Большинство из них исходит от двух людей: неутомимого Ле Ке, чья шпиономания разрослась просто до гигантских размеров, когда начало войны вроде бы подтвердило все его довоенные пророчества о германской угрозе, и доктора Армгаарда Карла Грейвза, самозваного агента НД, который превратил свою довоенную жажду шпионской деятельности в весьма прибыльный бизнес, написав свои «признания», ставшие бестселлером.

Когда началась война, Ле Ке, отвергнутый МИ-5, самолично занялся поимкой немецких шпионов. Изображая итальянца, он обходил «некоторые немецкие кварталы в Лондоне, принадлежащие иностранцам рестораны в районе Тоттенхем Корт Роуд»; он объездил Суррей вместе с одним флотским офицером, выясняя «причины сильного света, льющегося из окна загородного особняка»; он обнаружил в таких отдаленных местах, как Херни-Бей, Сидмаус и Ильфраком, огни, передающие сигналы азбукой Морзе; он докладывал об опубликованных на полосе персональных объявлений «Таймс» подозрительных объявлениях («М. дорогая. Встр. как дог. Письмо пол. Мне написать? До встречи, и пусть будет все по воле рока. – Вильпар»).

Вскоре Ле Ке начал подозревать, что германские агенты проникли в высшие эшелоны власти Великобритании, иначе чем можно было объяснить отсутствие реакции на его предупреждения? Все свои фантазии Ле Ке изложил в книге «Смертельная опасность грозит Британии. Говорят ли нам правду?», изданной в августе 1915 года. Книга мгновенно стала бестселлером, поскольку в ней подтверждались, по мнению обывателей, все опасения, высказанные в «признаниях» доктора Грейвза, опубликованных под названием «Секреты немецкого министерства обороны» годом раньше и разошедшихся тиражом в 50 тыс. экземпляров.

22 июля 1912 года Грейвз был приговорен судом Эдинбурга к восемнадцати месяцам тюремного заключения. Выпущенный на свободу в декабре того же года, он отправился в Соединенные Штаты, где хитроумный писатель Эдвард Лайел Фокс написал за него мемуары, вручив рукопись издателям за шесть недель до начала войны. В этой занимательной книге описывается, как Грейвз был завербован майором графом Фрайхером фон Райзенштейном во время англо-бурской войны. Грейвз тогда служил врачом, а Райзенштейн был немецким наблюдателем. Грейвз писал, что за время своей карьеры он был пять раз ранен, приговорен к расстрелу на Балканах, причем приговор был отменен в самый последний момент, находился с разведывательными миссиями в Сингапуре, Южной Африке, Турции, Голландии, Великобритании и Марокко. Грейвз утверждал, что он встречался с кайзером, изловил двух женщин-шпионок и был послан в Великобританию «наблюдать за выходом в море британских военных кораблей и немедленно информировать об этом разведывательный департамент германского адмиралтейства».

На самом деле Грейвз был авантюристом, самозванцем и мошенником. Возможно, он и пытался самостоятельно заниматься шпионажем в Шотландии, но делал это столь непрофессионально, что в Эдинбурге и Глазго его считали шутом, эксцентричным старым болтуном. Некий шотландец, с которым Грейвз познакомился в одной из гостиниц Глазго, представил его своим друзьям следующим образом: «Мой друг, немецкий шпион». В своей книге Грейвз писал, что он был выпущен на свободу досрочно, потому что англичане хотели перевербовать его, то есть использовать против Германии. Истина, вероятнее всего, заключалась в том, что Грейвз до суда отсидел шесть месяцев, это в совокупности с длительностью пребывания за решеткой после вынесения приговора давало возможность выпустить его под поручительство. Относительная мягкость приговора тоже позволяет сделать вывод, что, хотя власти и хотели создать из ею дела показательный пример, деятельность Грейвза никто не воспринимал всерьез. Однако его книга стала бестселлером. В ней мастерски был воспроизведен дух таинственности («Только три человека из ныне здравствующих знают, кем я являюсь на самом деле. Один из них – величайший правитель мира. Никто из этих троих… не раскроет тайны моей личности»), а полностью выдуманные, но очень убедительные детали при описании разведывательных операций, проведенных немцами, служили очередным подтверждением уже сложившегося в умах британцев представления о Великобритании как о стране, нашпигованной германскими шпионами.

Теперь давайте попробуем сопоставить мифы и реальность. В период с 1914 по 1918 год в Великобритании было арестовано тридцать немецких агентов. Двенадцать из них расстреляли, один покончил с собой, остальные получили различные сроки тюремного заключения(14). Наиболее известный из этих людей – Карл Ганс Лоди, лейтенант немецкого морского резерва. Лоди работал гидом на линии Гамбург – Америка, свободно владел английским, правда, говорил с американским акцентом. Он появился в Эдинбурге в сентябре 1914 года с американским туристическим паспортом на имя Чарльза А. Инглиза, выкраденным у последнего в Берлине. Лоди установил контакт со своими, послав телеграмму некоему Адольфу Бурхарду, жителю Стокгольма, но допустил непростительную ошибку, выразив в телеграмме слишком много радости по поводу последних успехов немецкой армии. Английским цензорам показалось странным, что представитель нейтральной страны идет на столь большие траты, дабы выразить подобные чувства в телеграмме представителю другой нейтральной страны, и они начали просматривать всю корреспонденцию, адресованную Бурхарду, а МИ-5 установила слежку за Лоди.

К октябрю накопилось уже достаточно много улик для его ареста, и 30 октября Лоди предстал перед военным трибуналом в Лондоне. Его письма и телеграммы были предъявлены в качестве доказательств вины (только одна из них дошла до адресата, та, в которой передавался слух, который СИС хотела распространить в Германии, о передислокации русских войск через Шотландию на Западный фронт), и в обвинении подчеркивалась «аккуратность, наблюдательность и четкость» изложенных в них сведений. Никаких оправдательных мотивов не было, кроме того, что Лоди работал из патриотических побуждений. Он был признан виновным и расстрелян в Тауэре 6 ноября.

Дело Лоди – наиболее известное, но не типичное. Большинство немецких шпионов в Великобритании не были по национальности немцами. В НД быстро сообразили, что засылка немцев, даже свободно владеющих английским, таких, как Лоди, имеет ряд существенных недостатков: необходимость создания «легенды»; ограничения, установленные в законе о защите королевства[2], проблемы со связью, и, наконец, после провала Лоди и его расстрела, что было широко освещено в прессе, ощущалась нехватка добровольцев. С другой стороны, не было недостатка в гражданах нейтральных стран, желающих работать на немцев, и, что еще лучше, были отдельные британские подданные – возможно, с несколько экзотическими биографиями, – которых можно было заставить сотрудничать с НД. Вообще-то эти новые агенты НД являли собой жалкое сборище неудачников, вроде Курта де Рисбаха, танцовщика и бывшего солдата британской армии в Сингапуре; Евы де Бурнонвиль – шведки, владевшей шестью языками; Леопольда Вийеры – голландца, трудившегося до войны в качестве коммивояжера от кино и разъезжавшего между Великобританией и Нидерландами; Леона ван дер Готена – бельгийца, работавшего на бельгийскую спецслужбу; Адольфо Герреро – испанца, засланного в Англию под видом газетного корреспондента, и Франка Лаурица Грейта, американского моряка, пойманного в момент встречи с германским агентом в Роттердаме.

На основании секретных докладов о процессах над этими немецкими шпионами, поданных ими прошений о помиловании и отсрочке приговора, из комментариев МИ-5 на этих прошениях можно сделать несколько важных выводов о самих этих людях, эффективности их деятельности, их отношении к этой деятельности и о том, что о них действительно думала британская контрразведка(15).

Как правило, несмотря на то, насколько кто-нибудь из этих шпионов мог быть потенциально опасен, их ценность для Германии являлась практически нулевой. Даже Лоди, чья преданность делу, к которому он был исключительно плохо подготовлен, вызвала восхищение тех английских офицеров, что его допрашивали, никаких сведений немцам не передал, кроме слуха, оказавшегося к тому же ложным. Остальные немецкие агенты могут быть охарактеризованы как неудачники, преступники, авантюристы, бродяги или романтики, привлеченные на стезю шпионажа жаждой получения легких денег или тем, что эта деятельность, казалось, давала возможность воплотиться в жизнь их фантазиям. Отношение английских властей к этой жалкой кучке неудачников диктовалось, главным образом, необходимостью удержать от каких-либо действий потенциальных шпионов и сделать их вербовку практически невозможной для НД. «Полная и абсолютная уверенность потенциальных шпионов в неотвратимости тяжелого наказания за подобного рода деятельность с малой вероятностью отсрочки приговора является сильнейшим сдерживающим фактором для лиц, задумавших заняться шпионажем, – писали офицеры МИ-5. – К тому же совершенно очевидно, что огромные суммы денег, которые немцы вынуждены были платить агентам в Великобритании (в три раза больше, чем платили за такую работу на территории Франции), были следствием суровых приговоров, которыми неизбежно заканчивались судебные процессы по делам о шпионаже»(16).

Приговор, вынесенный шпиону, практически имел мало общего с тем, что он в действительности совершил. Наказание, избранное властями, отражало их веру в запугивание, а также моральные предпосылки, на которых основывалось отношение государства к шпионажу как таковому. Шпионы-немцы, пойманные во время войны, считались заслуживающими смертной казни, но достойными восхищения как патриоты. Шпионы-нейтралы или шпионы-предатели считались недостойными сочувствия, но, как правило, к ним не применялась высшая мера наказания. Агенты-немцы, получившие большие сроки, все были выпущены на свободу к 1920 году, а большинство нейтралов отсидели полный срок. МИ-5, похоже, отдавала себе отчет в этом несоответствии: «Самым лучшим из пойманных нами агентов был Карл Лоди, немец-патриот и благородный человек, а мы его расстреляли и иначе не могли поступить. Грейт же прибыл с американским паспортом, является американским подданным, считался другом и злоупотребил нашей дружбой в низменных, меркантильных целях. Я буду сожалеть о любом милосердии, проявленном по отношению к нему»(17). Грейт в одном из своих прошений о сокращении срока наказания обращал внимание на непоследовательность британских властей по отношению к шпионам: «Шпионаж в пользу Великобритании – достойное всяческих похвал деяние, но шпионаж в пользу Германии – преступление; английский шпион – благородный человек, а немецкий – уголовник»(18).

Таким образом, немецкая разведка мало что сумела разузнать в Великобритании за время войны. Оценка одного бывшего офицера МИ-5 была следующей: «Ни один из немецких шпионов в Великобритании не получил сведений больше, чем мог почерпнуть из наших газет, значительная часть которых шла в Голландию, а оттуда уже в Германию»(19). Впрочем, немцы могли утешать себя тем, что британские шпионы в Германии действовали не намного лучше. Действительно, большинство шпионов (235 человек), пойманных в Германии, были немцами, затем идут французы – 46 человек, а англичане занимают в этом списке одну из последних строчек – три человека, чуть больше, чем перуанцы – один человек. Немцы признавали, что пойманные агенты – это лишь часть тех шпионов, которые работали на территории Германии, но трудно поверить, будто СИС под руководством Камминга вообще сподобилась получить какую-либо мало-мальски стоящую информацию от своих агентов в Германии.

Бригадный генерал В. X. X. Уотерс, британский военный атташе с большим опытом работы, писал после войны: «Моей точкой зрения всегда было – и опыт лишь подтверждает это, – что результаты деятельности секретных служб, как правило, весьма незначительны»(20).

Значит ли это, что за всю историю первой мировой войны разведывательные службы не добились никакого успеха? НД кое-что получила от своих «внимательных путешественников» в самом начале войны, в частности из докладов одного американца, Уилберта Е. Страттона, работавшего в Лондоне в компании «Пирене». Страттон предложил свои услуги НД после поездок в Россию, а поскольку он оказался в Германии в июле 1914 года, НД направила его в Петроград для выяснения обстановки. Страттон послал несколько шифрованных телеграмм с железнодорожных станций по пути в Петроград, докладывая о том, что он считал признаками начавшейся мобилизации. Несмотря на то что некоторые телеграммы пришли в Берлин недостаточно быстро, чтобы иметь какую-либо ценность, остальные дошли в срок и способствовали выяснению на ранней стадии русских военных приготовлений. НД, весьма довольная деятельностью Страттона, отправила его с заданием в Стокгольм, затем снова в Россию. Когда он был отозван обратно в Лондон в начале 1915 года, НД, естественно, попыталась уговорить его работать и там, но Страттон решительно отказался[3].(21).

Французская разведка заполучила детально разработанный план Шлиффена – германскую схему ведения военных действии против Франции, основанную на прорыве через Бельгию, – от офицера немецкого Генерального штаба, отправившего письмо из Льежа с подписью «Мститель» и предложившего «документы огромной важности». Немец с головой, забинтованной так, как будто он только что перенес хирургическую операцию, встретился с французским агентом капитаном Лемблингом трижды – в Париже, Брюсселе и Ницце. Он сказал Лемблингу: «Я полностью отдаю себе отчет в своем поступке, но они поступили со мной еще более бесчестно, и я мщу за себя». После чего передал весь план Шлиффена, включая подробную карту-схему зон концентрации войск.

Французская спецслужба получила еще ряд сведений, подтверждающих точность полученной от «Мстителя» информации, включая подробности активного ремонта железнодорожных путей в землях Западного Рейна и документы Верховного командования о принципах, которыми должна руководствоваться немецкая армия, если начнется война с Францией. Но в любом случае план Шлиффена стал практически открытым после публикации в 1909 году в «Дойчер ревю» анонимной статьи, явно написанной самим Шлиффеном, где опротестовывались изменения, внесенные Верховным командованием в его план. Чтобы подчеркнуть весомость своих аргументов, автор вынужден был дать сведения и о самом плане[4].

Однако французский Генеральный штаб до последнего момента отказывался верить в подлинность плана Шлиффена, предпочитая думать, будто «Мститель» был «подсадной уткой», призванной отвлечь внимание от подлинного места нападения. Непростительная ошибка: маршрут, по которому двигались немцы в 1914 году, явился в точности тем, который был указан «Мстителем». Когда после войны маршал Петен попытался провести расследование, то обнаружил, что все документы, переданные «Мстителем», были сожжены в августе 1914 года(23).

Немецкая НД получила план атаки союзников в битве на реке Сомме от француза-военнопленного, а сведения об одном из первых танков – от пленного англичанина. Француз сообщил так много подробностей и говорил с такой убежденностью, что в НД решили, будто офицер столь невысокого ранга не может иметь доступа к такого рода информации, и отнеслись к нему, как к шарлатану. Англичанин сумел выскочить в целости и сохранности из взорвавшегося танка и, находясь в шоковом состоянии, рассказал в подробностях офицеру НД о своей работе на танковом заводе, описал дизайн и сборку танков, а также объем выпуска этих новых военных машин. Полученные от него сведения были настолько полными, что любой инженер, основываясь на них, смог бы собрать модель танка, однако в НД сомневались в их достоверности до тех пор, пока они не подтвердились, однако было уже поздно(24).

Русские получили подробные сведения о немецких военных крепостях, а также карты со всеми дорогами и железнодорожными путями в Восточной Германии, но пользы из этого извлекли мало. После войны Николаи заявил, что для хорошей разведки ничего не стоит обнаружить дислокацию войск противника, их состав, маршрут и способы передвижения. Гораздо труднее выяснить намерения врага, и вот в этой-то области ни одна из спецслужб не добилась успеха.

Если кто и достоин похвалы за свою деятельность в этот период, так это чиновники разведки связи – подразделения секретной службы, весьма недооцененного перед войной, частично потому, что английская и американская этика не допускала мысли, будто джентльмен может вскрывать чужие письма или перехватывать и расшифровывать чужие телеграммы. Две из воюющих держав – Франция и Австро-Венгрия – создали перед войной дешифровальные службы, а остальные не сочли нужным иметь такие подразделения, некоторые даже не потрудились зашифровать свою военную информацию. Последствия такой наивности наглядно проявились в битве под Танненбергом в последнюю неделю августа 1914 года, когда немцы перехватили радиопередачу русских, переданную открытым текстом, и использовали полученные сведения, чтобы нанести сокрушительное поражение царской армии. Это одно из величайших достижений разведки связи в истории.

Англичане, которые начали перлюстрировать почту почти сразу же после начала войны[5], быстро перешли к радиоперехвату и дешифровке. Когда Королевский флот проявил интерес к этой работе, «Моргун» Холл сообразил, что коммуникационная разведка является неисследованной зоной. Он быстро набрал людей, главным образом любителей: преподавателей колледжей, священников, учителей, публицистов, отсутствие флотского опыта у которых сильно способствовало уменьшению их значимости в глазах их более консервативных коллег. (Желающие могут присоединиться к точке зрения традиционалистов: Дилли, Нокс, преподаватель классических языков, занимался шифровальными работами, лежа в ванне, историк Фрэнк Берч изображал из себя актера и позже регулярно появлялся в пантомимах на лондонских подмостках.)

Не прошло и двух месяцев с начала войны, как дешифровальщики, работавшие в здании Адмиралтейства, добились первых результатов, получив от русских ключ к германскому морскому коду.

Это была знаменитая магдебургская шифровальная книга, которую русские обнаружили на трупе флотского унтер-офицера, убитого, когда два русских крейсера подожгли немецкий легкий крейсер «Магдебург» 26 августа 1914 года.

Имея магдебургскую книгу и еще две шифровальные книги (одна из которых была захвачена в начале войны на немецком торговом судне в Австралии, а вторая найдена среди брошенных вещей немецкого дипломата Вильгельма Васмусса, удравшего от англичан в Персии в 1915 году), британские дешифровальщики вскоре смогли читать практически все послания, передаваемые германскими властями своему военному и торговому флотам, консульствам, посольствам, подводным лодкам и «цеппелинам»[6]. За войну англичане расшифровали более 20 тыс. немецких передач, причем некоторые из них были очень важными.

К сожалению, Уинстон Черчилль, в ту пору бывший первым лордом Адмиралтейства, решил, будто эта операция настолько важна для Британии, что должна быть окружена плотной завесой тайны. Эта засекреченность была чересчур сильной и мешала деятельности дешифровальщиков: некоторые подразделения флота никогда даже не слышали о существовании такой службы, а тем, кто знал и хотел воспользоваться ее услугами, отказывали из соображений безопасности. Например, когда настал момент использовать полученные сведения для победы в морском сражении, бюрократические препоны угробили эту возможность навсегда. Это произошло в Ютландии в мае 1916 года. Перехваченные радиограммы германского флота могли обеспечить Королевскому флоту под командованием адмирала Джелико блистательную победу. Но меры безопасности, принятые при передаче шифрограмм от дешифровальщиков к Джелико, привели к серии недопониманий, в результате не только благополучно ускользнули немцы, но и сильно пошатнулась вера Джелико в способности разведки(25).

Кроме весьма ограниченного успеха в области связи, вся разведывательная братия, похоже, не очень хорошо проявила себя в годы первой мировой войны, но хуже всего обстояло дело с агентами-одиночками. Иначе чем можно объяснить столь длительное существование легенд о шпионах, таких, как легенда о Мата Хари, прекрасной «яванской храмовой танцовщице», ставшей немецким резидентом во Франции. Мата Хари являлась любовницей члена французского кабинета министров и была расстреляна французами. Или история полковника Альфреда Редля, начальника контрразведки Австро-Венгрии и одновременно агента Российской империи. Ответ заключается в том, что это и есть всего-навсего легенды, романтический вздор, освещающий интеллектуальный сумрак шпионского мира, сказки, на которых воспитываются новобранцы.

С течением лет Мата Хари стала образцом шпионки – прекрасная дама, которая ради денег и острых ощущений вытягивала из своих любовников государственные секреты. «Самая изумительная, самая красивая, самая удивительная и самая беспринципная женщина-шпионка» – такова классическая характеристика Мата Хари. Ее история, кажется, содержит все необходимые элементы, традиционно связанные с разведывательной деятельностью: разочарование, восторженность, легкая жизнь, власть, деньги и, наконец, удивительное мужество. Даже в тех ее жизнеописаниях, где признается, что, будучи несомненно «талантливой танцовщицей, она была дамой полусвета, куртизанкой, пожирающей сердца и опустошающей карманы», все же подчеркивается, что, вроде бы отдавая все своим клиентам, она скрывала самое важное – свою тайную жизнь, жизнь немецкой шпионки; не они пользовались ею, а она использовала их. Когда пришло время расплаты, утверждает легенда, она шла к месту казни спокойно и с достоинством. Согласно одной из версий, она танцевала в камере для своих тюремщиков; согласно другой – помахала перчаткой солдатам, приводившим в исполнение приговор; в третьей описывается, как она обнажила грудь, будучи уверенной, что французские солдаты не умеют как следует целиться; согласно четвертой, ей было обещано, что солдаты будут стрелять холостыми патронами, а ее затем тайно вывезут из Франции. В действительности все было значительно проще.

Настоящее имя Мата Хари – Маргарета Гертруда Зелле. Она родилась в 1876 году в Леевардене (Голландия). После неудачного брака с офицером голландской колониальной армии, в течение которого шесть лет провела на Яве, Маргарета приехала в Париж в 1905 году под именем Мата Хари («Утренний Глаз»), исполнительницы эротических индийских танцев. Некоторые танцы она исполняла обнаженной[7]. Успех ее был ошеломляющим, и до войны Мата Хари много выступала в Париже, Берлине, Лондоне и Риме. Проститутка экстракласса не была сногсшибательной красавицей и уже приближалась к 40-летнему рубежу, тем не менее привлекала к себе внимание многих высокопоставленных личностей в этих европейских столицах, и они платили огромные деньги за ее прелести. Начало войны застало Мата Хари в Берлине. Являясь гражданкой нейтральной страны, она свободно передвигалась между Германией, Францией, Италией, Великобританией и Испанией. Немецкая, французская и британская разведки подозревали ее в шпионаже, но никто не мог получить никаких доказательств, кроме того, что она спала с немецкими офицерами и членами французского кабинета министров. Как-то, доведенная до белого каления продолжительным допросом, учиненным ей сэром Бэзилом Томсоном, главой Скотленд-Ярда, она заявила, что прибыла в Англию как шпионка – французская! Мата Хари была арестована в Париже в 1917 году и предстала перед военным трибуналом 24 – 25 июля. Основной уликой был список денежных переводов, которые сделали немцы, частью офицеры НД, в 1916 и 1917 годах. Французы выявили эти переводы, перехватив телеграммы, посланные немецким военным атташе из Испании в Берлин. Как она могла объяснить сей факт?

Мата Хари заявила, что эти деньги от военного атташе были подарком – она была его любовницей, – и, если он требовал их возмещения из фондов финансирования германских спецслужб, значит, не являлся джентльменом, каковым она его считала. Мата Хари подтвердила получение двух денежных переводов на ее имя в Париже в ноябре 1916 и январе 1917 года. Если французские власти проследили происхождение этих денег до Германии, она не будет спорить, хотя она лично думает, что эти деньги прислал барон ван дер Капеллен, ее голландский любовник, ничего общего с НД не имеющий. Правда также, сказала Мата Хари, что она получила 20 тыс. франков в мае 1916 года от немецкого консула в Амстердаме. Мата Хари с готовностью подтвердила, что консул сказал ей, будто это аванс за обеспечение немцев информацией о ее следующей поездке в Париж. Но она не собиралась давать им какую-либо информацию и считала эти деньги компенсацией за меха, отобранные у нее немцами в Берлине в 1914 году.

Весьма значительным фактом является то, что трибунал, взвешивая степень вины Мата Хари, вообще не рассматривал эти денежные переводы как улики. Вместо этого суду было предложено рассмотреть предположения, связанные с намерениями арестованной, и ее взаимоотношения с немцами. Приехала ли она в Париж с целью получения документов или информации, представляющей интерес для Германии? Поддерживала ли она шпионские контакты с военным атташе в Мадриде и немецким консулом в Голландии?(26) Это было лучшее, что могло придумать обвинение, поскольку отсутствовал даже намек на какие-либо улики, свидетельствующие о том, что Мата Хари вообще когда бы то ни было снабжала немцев информацией (факт, признанный наконец французами в 1932 году, когда глава Военного совета полковник Лакруа прочитал ее досье и объявил, что оно не содержит никаких «реальных, осязаемых, абсолютных, неопровержимых улик»).

Более того. Мата Хари была гражданкой нейтрального государства. Она заявила трибуналу в своем впечатляющем последнем слове: «Пожалуйста, примите во внимание, что я не француженка и имею право поддерживать любые взаимоотношения с кем хочу и как хочу. Война – недостаточное основание, чтобы я перестала быть космополиткой. Я придерживаюсь нейтральных взглядов, но мои симпатии на стороне Франции. Если вас это не удовлетворяет, делайте что хотите». Трибунал признал ее виновной и приговорил к расстрелу. Она была расстреляна в Венсенской крепости 15 октября 1917 года, с руками, стянутыми за спиной, и незавязанными глазами. Армейский хирург нанес ей coup de grace (удар милосердия), выстрелив из револьвера в ухо.

После войны были публикации о судьбе Мата Хари. В 1933 году французский историк Поль Аллар писал: «Я прочел все, что было написано об этой знаменитой танцовщице-шпионке, и знаю не больше, чем знал до того. Я так и не понял, что такого она сделала. Спросите любою простого француза, что же натворила Мата Хари, и вы обнаружите – он понятия об этом не имеет»(27) Почему же немцы раз и навсегда не поставили точку в этом деле? В 1929 году генерал-майор Гемп, работавший в НД в годы войны, написал несколько статей о деле Мата Хари. В «Кельнер цайтунг» от 31 января 1929 года Гемп заявил: «Мата Хари не сделала ничего для немецкой разведки. Ее дело было сильно раздуто». Но в 1941 году другой офицер НД, майор фон Репель, оспорил мнение Гемпа. «Мата Хари, – писал он, – была завербована бароном фон Мирбахом, рыцарем ордена Св. Иоанна, прошла обучение во Франкфурте и несомненно шпионила в пользу Германии»(28). Похоже на то, что германские спецслужбы, так же как и остальные, имеют весьма смутное представление о подлинном статусе Мата Хари.

Исходя из выступления Мата Хари перед трибуналом, она была виновна в худшем случае в связях с врагами Франции. В Великобритании ее бы обвинили в «совершении действий, подготавливавших сбор информации, которая могла бы быть использована противником» – обвинение-ловушка, используемое, когда больше нечего вменить подсудимому, – и Мата Хари получила бы десять лет тюремного заключения. Но Франция в этот период была охвачена пораженческими настроениями, на фронте происходили многочисленные бунты, подавлению которых сопутствовали жестокие экзекуции. Дело Мата Хари послужило гражданам Франции напоминанием об опасности подрывной деятельности внутри страны, а ее расстрел явился предостережением тем шпионам, которые хотели бы подорвать боевую мощь французов. В деле ясно прослеживались и чисто политические мотивы. В дневниках Мата Хари упоминалось о связи с французским министром, которого она называла «М». Тогда посчитали, что «М» был министром внутренних дел М. Мальви, и по окончании дела он вынужден был освободить министерское кресло. В 1926 году генерал Мессими, бывший в 1914 году министром обороны, признался, что этим «М» был, по всей вероятности, он сам, однако Мессими утверждал, что он не поддавался на попытки Мата Хари соблазнить его(29).

Вывод из всего этого должен быть следующий: Мата Хари была расстреляна не из-за того, что была опасной шпионкой, а потому, что с политической и военной точки зрения было целесообразно ее расстрелять.

Существует множество версий истории полковника Редля. Ни одна из шпионских антологий не обходится без того, чтобы не подчеркнуть двойную игру Редля. «Он поймал нескольких наиболее ловких разведчиков, действовавших в Европе», – гласит одна версия. «Он разнюхал множество величайших секретов нескольких европейских держав, – утверждает другая. – Он не знал неудач. Однако, несмотря на то что половину времени Редль ревностно выполнял свои служебные обязанности, он был русским шпионом». Общепризнанная версия считает началом его истории 1905 год, когда Редль пошел на повышение и возглавил секцию планирования австро-венгерского Генерального штаба. Его преемник, чтобы поддержать реноме Редля как ловца шпионов, создал секретную службу почтового перехвата, так называемое «черное бюро». 2 марта 1913 года здесь были вскрыты два письма, адресованные: «Опера Болл 13, до востребования. Главный почтамт. Вена». В письмах обнаружили деньги – 6 и 8 тыс. австрийских крон (приблизительно 240 и 320 фунтов стерлингов соответственно). Больше ничего в конвертах не было. Этот факт, а также то, что письма прибыли с германо-русской границы, насторожили австрийскую контрразведку, и было принято решение проследить за получателем.

Дальше легенда гласит, что агенты блистательно провалили задание, приехав на почту слишком поздно, и не смогли задержать получателя, но все-таки успели увидеть, как тот садился в такси. Пока они стояли и раздумывали, что предпринять дальше, само провидение пришло им на помощь – то же такси проехало мимо них в обратном направлении. Остановив машину, контрразведчики выяснили, что клиент вышел у ресторана «Кайзерхоф» и пересел в другую машину до гостиницы «Кломзер». Обыскав такси, агенты нашли на сиденье футляр от перочинного ножа. Отдав футляр портье гостиницы, они выяснили, что тот был востребован не кем иным, как полковником Редлем. Когда Редль покинул гостиницу, агенты двинулись следом за ним, но, поскольку действовали они крайне непрофессионально, Редль быстро обнаружил слежку. Дальше одна из версий гласит, что Редль не смог избавиться от слежки, поэтому достал из кармана какие-то бумаги и, даже не глянув, какие именно, что, впрочем, теперь не имело никакого значения, разорвал их и выбросил. Шпики должны были, по его расчетам, остановиться и подобрать эти клочки. Один так и сделал, но остальные проследовали за Редлем обратно до гостиницы.

В штаб-квартире контрразведки обрывки собрали, и выяснилось, что это были квитанции об отправке заказных писем в Брюссель, Варшаву и Лозанну. Адрес в Брюсселе оказался адресом совместной конторы русской и французской разведок, а адрес в Варшаве – местного отделения русской разведки. Это и были улики, необходимые австрийской контрразведке. Ее начальник немедленно проинформировал главнокомандующего, генерала Конрада фон Хетцендорфа, который, согласно данной версии, сказал: «Негодяй должен быть пойман… Затем он должен умереть. Немедленно… Никто не должен знать причины его смерти. Ясно?

– Абсолютно.

– Редль! И к тому же из восьмого корпуса. Та самая точка, где измена может нанести смертельный удар. Бог мой! Если стало известно о «Плане три»…»(30)

Четверо офицеров пришли в гостиницу и застали Редля пишущим прощальные письма. Он заявил, что ему известна причина их появления, и попросил дать ему возможность «расстаться с жизнью». Они вручили ему браунинг, и в пять часов утра один из агентов, заглянув в номер, обнаружил Редля с пулей во лбу. На клочке бумаги была записка: «Легкомыслие и страсть погубили меня. За свои грехи я расплачиваюсь жизнью. Альфред». Когда австрийская разведка стала разбираться в делах Редля, обнаружилось, что он любил пожить роскошно, а также являлся гомосексуалистом. Ему принадлежал дом в Праге и дом в Вене, большое имение, четыре дорогих автомобиля, а в подвале одного из домов хранилось 160 дюжин бутылок первоклассного шампанского. Документально было подтверждено, что он получал от русских порядка 2400 фунтов стерлингов в год – сумму, десятикратно превышающую его жалованье. Основной задачей Редля было информировать русских об австро-венгерских шпионах, действовавших в России. История утверждает, что он продал «План три» – полный план военных действий против Сербии в случае войны.

Этот факт вроде бы полностью подтвердился с началом военных действий. Сербы отбили три наступления австро-венгерской армии, нанеся противнику большие потери. Четвертое наступление было успешным только благодаря большому численному превосходству австрийцев и недостаточному обеспечению сербских войск. Потери австрийцев составили порядка полумиллиона человек. В заключении по делу Редля сказано, что он «был прямой или косвенной причиной 20 – 30% этих потерь».

Дело Редля является важной частью истории разведки, поскольку полковник Редль – первый в истории двойной агент, занимавший высокий пост, и этот факт мало кто берется оспаривать. Однако многое в этой истории кажется весьма маловероятным. Альфред Редль – реально существовавший человек и, несомненно, русский шпион. Но принятая версия его предательства, ареста и смерти, а также глубина его измены, значение его как шпиона выглядят весьма сомнительно. Создается впечатление, что эта версия была создана для того, чтобы поднять авторитет австрийской контрразведки и дать достойное объяснение унизительному поражению Австро-Венгрии в начале войны.

Давайте приглядимся повнимательней. Редль получает письма до востребования и расписывается в их получении (причем ни в одном отчете не указано, какой фамилией он подписывался). На данном этапе никаких улик против него нет: он мот получить их для какого-нибудь приятеля. Затем Редль исчезает на такси, но – фантастическое везение! – то же такси проезжает мимо контрразведчиков несколькими минутами позже. Им везет вдвойне, так как Редль забывает в машине чехол от перочинного ножа. Во всех отчетах особенно подчеркивается, что именно эта деталь позволила окончательно идентифицировать Редля. Агенты получают возможность проследить за ним от самой гостиницы. Но Редль что-то подозревает и, чтобы отвлечь шпиков, вынимает из кармана какие-то бумажки. «Он не посмотрел на них. Он порвал их в клочки и выбросил». От нас требуется не только поверить в то, что человек с опытом Редля способен выбросить бумаги, даже не глянув на них, но и в то, что эти бумаги оказались тем самым недостающим звеном, которое доказывало виновность Редля: квитанции об отправке писем его хозяевам! Какой уважающий себя разведчик будет хранить при себе столь опасные бумаги? И будет хранить вообще?

Известно, что Редль страдал от приступов депрессии и обращался к врачам с жалобами на плохое состояние его психики. По всей вероятности, он покончил с собой в момент одного из таких приступов. (Предсмертная записка имеет неоднозначную трактовку.) Последующая проверка деятельности Редля выявила его измену – отправной точкой, скорее всего, послужило его необъяснимое богатство, – после чего австрийская разведка быстренько состряпала наиболее выгодную для нее версию предательства и самоубийства Редля и аккуратненько подсунула эту стряпню берлинским и пражским газетам. А по поводу важности переданной Редлем информации шеф австрийской военной разведки генерал Август Урбански фон Остримиц заявил, что поражение австро-венгерской армии в начале войны было вызвано чисто военной слабостью, а не предательством.

Фактически получается, что Редль был скорее помехой, чем подспорьем для его русских хозяев. По мнению профессора А. Свечина из Академии Генерального штаба в Москве, сведения, полученные от Редля, к началу войны были устаревшими. Свечин пишет: «Работа разведывательной службы принесла России больше вреда, чем пользы»(31).

К концу первой мировой войны все элементы несостоятельности спецслужб в еще зачаточной стадии их бюрократизации легко определяемы. В Великобритании Бюро секретной службы привлекло на работу людей малопочтенных, это касается и руководства, которое, мягко говоря, было слабым и эксцентричным. Деятельность этих людей была скрыта такой завесой тайны, которая чуть не угробила в зародыше единственную форму разведки, доказавшую свою состоятельность, – перехват и дешифровку. Эта секретность и разрекламированные доклады о деятельности таких шпионов, как трогательная Мата Хари, создали у публики ложное впечатление о том, что шпион – это тот романтический герой, чье влияние на ход войны было огромно. Внутри же самих спецслужб были люди, которые ясно понимали бесполезность шпионов-любителей.

Глава 3

СОКРУШИТЬ КРАСНЫЙ УЖАС

В конце первой мировой войны британская разведка переживала кризис. Несмотря на успех шифровальщиков, руководство было не очень-то довольно тем, что оно получило от СИС и других спецслужб, а еще к тому же предстояло убедить правительство в необходимости увеличить ассигнования, чтобы содержать постоянную разведывательную организацию в мирное время.

СИС была в состоянии договориться со своим непосредственным руководством – его нужно было лишь убедить в том, что в неудачах спецслужб во время войны были виноваты не только они сами, но в не меньшей степени и военное руководство. Для подтверждения этого имелось достаточно вполне весомых доказательств. Например, генерал Дж. В. Чартерис, помощник фельдмаршала Хейга, через которого проходили все разведданные, по своему усмотрению отбрасывал любую информацию, которая могла, по его мнению, расстроить фельдмаршала. Капитан Пейн Бест вспоминал, что после успеха англичан в Камбре в ноябре 1917 года во время первого настоящего танкового сражения он представил доказательства подготовки немцев к контрнаступлению. Чартерис не показал рапорт Хейгу, и союзники потеряли 50 тыс. человек. Когда позже Бест напомнил Чартерису об этом, тот, по словам Беста, заявил: «Я не хотел волновать бедного дорогого фельдмаршала»(1).

К тому же обе армейские разведывательные службы во время войны соперничали не только между собой, но и с СИС, причем до такой степени, что иногда все три платили одним и тем же агентам за одну и ту же, зачастую ложную, информацию. Поскольку привлекать внимание к подобного рода вещам было не в интересах всех спецслужб, СИС была уверена, что это вынудит других руководителей присоединиться к ней в ее планах на будущее. А вот правительство – это была особая статья. В послевоенном стремлении к экономии разведслужбы становились одной из основных мишеней. СИС и МИ-5 были подведомственны Министерству обороны. Теперь же СИС, как и дешифровальщиков, которых почему-то решили назвать Государственной школой кодов и шифров (ГШКШ), передали Министерству иностранных дел. Королевский флот продолжал финансировать дешифровальщиков, но Казначейство урезало бюджет СИС в 1919 году с 240 до 125 тыс. фунтов стерлингов, а бюджет МИ-5 с 80 до 35 тыс.(2)

Сокращение ассигнований было сильным ударом по СИС, которая только-только начала формировать корпус постоянных агентов, набираемых главным образом из армии и индийской гражданской службы. Набор происходил в основном наугад, когда, например, один из старых агентов вспоминал, что дедушка кандидата «ошивался в окрестностях Калькутты в восьмидесятых», а кто-то еще добавлял, что учился в одной школе с его отцом, и на основании этого переплетения связей в средних и высших слоях общества Британии того времени новый агент получал доступ в мир спецслужб. В СИС такая политика создала обстановку, которую позже Генри Керби, работавший там в то время, описал как «атмосферу, когда никто не думал нарушить секретность, знал цену предательству и уж конечно не мечтал написать книгу»(3).

Но предстояло еще сражение за то, чтобы СИС осталась в целости и сохранности, и здесь ее руководители нашли союзника в лице Уинстона Черчилля. Черчилль был очарован разведкой и крепко верил в нее. Когда в 1920 году Казначейство предложило урезать бюджет СИС до 65 тыс., а Министерство иностранных дел не собиралось вставать на защиту своего нового департамента, Черчилль взялся за дело сам. Он написал «совершенно секретное» письмо премьер-министру Ллойд Джорджу: «Когда мир находится в состоянии величайшей нестабильности, меняющихся друзей и врагов, для нас, учитывая, что наша военная мощь очень ослаблена, более чем жизненно важно иметь верную и своевременную информацию». Он писал, что формирование СИС займет от пяти до десяти лет и, «по моему мнению, в наши неспокойные времена было бы чрезвычайно опасно подрывать то, что уже создано»(4). К письму он приложил меморандум, составленный совместно с Каммингом, где было показано, как СИС расходовала средства и что придется сокращать в ее деятельности, если бюджет будет и дальше уменьшаться. Это весьма интересный документ, в котором указано, где у СИС имелись агенты, почему они находились именно там и сколько им платили.

Как и можно было предположить, Германии по-прежнему уделялось большое внимание в сфере интересов СИС. У Камминга были агенты в Берлине и Гамбурге (каждому из них платили по две тысячи фунтов в год), а также во всех странах, граничащих с Германией. Агентурная сеть в Голландии, ориентированная только на Германию, обходилась в 30 тыс. фунтов в год. Кроме того, в Вене, Праге, Варшаве, Бухаресте и Копенгагене также находились свои люди. Имелись и планы расширить действия на Дальнем Востоке, «что будет весьма ценно в случае осложнений с Японией», но, поскольку эта затея обошлась бы в 15 тыс. в год. «их придется оставить, количество сведений об этом регионе немедленно сократится и будет весьма незначительным». Агентурную работу в Италии, Испании и Португалии, обходившуюся в 2, 5 тыс. фунтов ежегодно, также пришлось бы свернуть в случае сокращения ассигнований. Удивительно, но факт – СИС тратила 9 тыс. фунтов в год на разведывательные операции в Соединенных Штатах, которые были годом раньше столь высоко ценившимся союзником Великобритании. В меморандуме давалось такое объяснение этому. Если бюджет будет сокращен, «станет невозможно следить за развитием подготовки к химической войне в любой другой стране, кроме Германии. Генеральный штаб особенно заинтересован в получении сведений по этому вопросу из Америки»(5). В сопроводительном письме Черчилль просил сохранить финансирование в таком виде, как оно есть, еще на год. За этот период возможно было бы добиться экономии средств, скомбинировав три «отдельные весьма секретные организации, существующие в настоящее время: гражданскую организацию сэра Бэзила Томсона (специальное подразделение полиции), службу контрразведки полковника сэра Вернона Келла (МИ-5) и Сикрет Интеллидженс Сервис (СИС)». Это письмо проигнорировали, финансирование было сокращено, и к 1921 году СИС работала с бюджетом 65 тыс. фунтов, а МИ-5 – 25 тыс. Но к 1927 году объем ассигнований увеличился до 180 тыс., это был самый большой бюджет с конца войны и рекорд для мирного времени. Что же произошло за эти несколько лет?

Адмирал «Моргун» Холл как лев сражался из-за финансирования с Казначейством («такой способ экономии может привести только к краху»), потому что еще в 1918 году он уже предвидел, где будет находиться в дальнейшем область приложения сил британской разведки. В своем прощальном обращении к коллегам из флотской разведки он заявил: «Я хочу предупредить вас кое о чем. Какой бы тяжелой и кровавой ни были прошлые битвы, теперь нам предстоит столкнуться с еще более опасным врагом. Это многоголовая гидра, и ее дьявольская власть стремится распространиться на весь мир. Эта угроза – Советская Россия»(6). То была очень быстрая реакция, возможно, самого умного из руководителей британских шпионов, поскольку большинство глав британских спецслужб большевистская революция застала врасплох.

У СИС были агенты в России – мы поговорим о них позже, – однако основной их задачей было заставить царскую армию продолжать войну и пресекать попытки германских агентов убедить русских заключить сепаратный мир. Когда Ленин и его последователи захватили власть, Роберт Уилтон, корреспондент «Таймс» в Петрограде и к тому же сотрудник СИС, находился в отпуске в Лондоне, он сообщил и своему редактору, и Каммингу, что большевиков не стоит воспринимать всерьез. Все сведения, полученные Каммингом от других агентов в России, подтверждали эту точку зрения.

Но после убийства царской семьи и развала Восточного фронта, когда миллионы русских солдат побросали оружие и отправились по домам, Каммингу пришлось переосмысливать ситуацию. От агентов хлынули доклады с предупреждениями о большевистской угрозе. В январе 1919 года Уолтер Лонг, первый лорд Адмиралтейства, переслал премьер-министру Ллойд Джорджу длинный доклад бывшего агента СИС. Этот агент, работавший на СИС во время войны и явно поддерживающий тесные отношения с бывшими коллегами, считал, что были приняты надлежащие меры, чтобы не позволить большевистской заразе распространиться на британской территории. Сам доклад, несмотря на истеричный тон, тем не менее отражал точку зрения большинства сотрудников СИС того времени.

«Я теперь пришел к убеждению, что в Англии большевизм должен быть остановлен, все усилия международного еврейства в России сведены на нет и их агенты удалены с территории Соединенного Королевства. Если этому вопросу не будет уделено должного внимания, то я считаю, что в этой стране произойдет нечто вроде революции, причем случится это не позже чем через двенадцать месяцев… В настоящее время СИС получает доклады из Швейцарии, Голландии, Скандинавии и России о действиях большевиков, об агентах, засланных во Францию или Англию, об агитаторах и их планах… После победы в войне появился новый враг, который может быть уничтожен только организацией. Если двенадцать месяцев назад кто-нибудь предсказал бы такое мощное революционное движение в Германии, над ним бы посмеялись, а сегодня слова «большевизм», «советский», «солдатские и рабочие Советы» слышатся повсеместно и заполняют страницы газет. Настолько Троцкий и компания уже смогли навязать свою волю в Европе…

Большевизм в армии – это дело военных, на флоте – моряков, в полиции – полицейских, но большевизм, включающий в себя все эти силы и проникший во многие промышленные центры, становится уже делом государственным и касается не одного департамента, а всей нации. Многие не поддержат эту идею, хотя британских большевиков уже имеется около пяти тысяч. Процент пропорционально численности населения больший, чем тот, который был в России, когда там все это начиналось. Идеи большевизма опасны, но привлекательны для масс, уставших от солдатчины, бюрократии и политиканства, уставших настолько же сильно, насколько русские устали от коррумпированной монархии… Есть все необходимые элементы для социального взрыва, и имеется много провокаторов, старающихся перемешать их и соединить вместе.

Почему бы не иметь кого-нибудь, кто следил бы за провокаторами, пытающимися перемешать эти элементы, препятствовал им это делать и устранял тех, кто представляет опасность. Кого-то, облеченного властью и не верящего бумагам, кого-то сильного, бесстрашного и не боящегося предстать перед палатой общин?»(7)

Сия смесь антисемитизма, страха и политического экстремизма является только отражением тех чувств, которые испытывали члены британского сообщества спецслужб по мере поступления к ним материалов, свидетельствующих об укреплении большевиков в России. Когда стали известны подробности, касающиеся нового ленинского порядка, тревога охватила высшие классы общества Франции и Великобритании. Достаточно плохо было уже то, что большевики лишили их принадлежащих им владений в России, а стремление большевиков распространить свои догмы на всю Европу и на весь мир просто вселяло ужас. Поэтому доклад был передан тем министрам, со стороны которых можно было встретить понимание и надеяться, что они в свою очередь предупредят премьер-министра о большевистской угрозе. Некоторые министры так и сделали. А первый лорд Адмиралтейства добавил и свой комментарий: «Я убежден, что угроза реальна. Я также убежден, что на одного из Ваших самых опытных министров должна быть возложена обязанность курировать СИС, ему должны быть даны полномочия действовать и, естественно, он должен докладывать Вам напрямую».

Это предложение не понравилось СИС. Перспектива иметь куратором политика ставила под угрозу секретность, которая считалась необходимой для сохранения полной свободы действий. Хотя Ллойд Джордж и не счел нужным последовать совету первого лорда Адмиралтейства – он решил, что некоторые его министры чересчур озабочены большевизмом, – СИС приступила к разработке операции, касающейся России. Это было сделано отчасти потому, что большевизм был признан серьезной угрозой, а также для того, чтобы пресечь всякие попытки взять под контроль антибольшевистские действия СИС. Таким образом, с начала 20-х годов и до прихода в начале 30-х годов к власти в Германии Гитлера, показавшего, что угроза для Великобритании может исходить не только от крайне левых, но и от крайне правых, большевизм с его планами мировою господства стал основной сферой приложения сил СИС. На Россию была выделена львиная доля бюджета. В 1920 году лишь на агентов в Хельсинки, работавших только на севере России, было истрачено 20 тыс. фунтов, это можно сравнить с двумя тысячами, израсходованными за это же время в Берлине. СИС засылала своих лучших агентов, свободно говоривших по-русски и хорошо знающих страну и ее народ, в Москву и Петроград, предоставив им практически неограниченную свободу действий в создании агентурных сетей, финансировании контрреволюционной деятельности и возможность делать все ради уничтожения большевистской заразы еще в зародыше. Они потерпели крах, но их похождения стали легендой, а сами они вошли в анналы СИС и – через биографические книги и мемуары – в людскую память как «супершпионы» и «асы шпионажа». Они прославились как люди огромной храбрости и изобретательности, «смеявшиеся смерти в лицо», люди, для которых опасность – это тот же наркотик и которые всегда ускользали из лап большевиков, жаждавших их крови. Заслужили ли они такую репутацию?

Основными сотрудниками СИС, действовавшими в России, были Сидней Рейли, Джордж Хилл, Сомерсет Моэм, работавший также на американцев, и Пол Дьюкс. Сюда же мы отнесем и Роберта Брюса Локкарта, агента британской дипломатической службы в Москве, который, не будучи офицером СИС, принимал активное участие в ее деятельности в России[8].

Самой яркой личностью из этой четверки является, несомненно, Сидней Рейли. По его собственной версии, он родился в России в 1874 году, мать его была еврейкой, а отец – ирландцем, капитаном торгового флота. Отправившись в Порт-Артур в качестве представителя Восточноазиатской компании, по возвращении в Петроград он работал в русской судостроительной фирме, помогал в переговорах о судьбе российских военнопленных после русско-японской войны 1904 – 1905 годов и нажил большое состояние на комиссионных, полученных от немецкой компании за контракты на восстановление российского флота. Кроме русского языка он знал также английский, французский и немецкий, однако на всех говорил с иностранным акцентом. На какой-то стадии своей деловой активности Рейли был завербован СИС (где имел кодовое обозначение СТ-1). Революция застала его в России, где он ухитрился занять официальную должность и имел доступ к документам из аппарата Троцкого в Наркомате иностранных дел.

Он организовал так называемый «латышский заговор», целью которого было поднять восстание среди латышских стрелков, охранявших большевистских вождей. Латыши должны были захватить Ленина и Троцкого, после чего Рейли и его сподвижники намеревались сформировать временное антикоммунистическое правительство. Существовало также ответвление от этого заговора. Его участница фанатичка-эсерка Дора Каплан должна была застрелить Ленина, если ей представится такая возможность. Возможность представилась, но Дора Каплан стреляла неудачно, и весь заговор провалился. Рейли был вынужден бежать из России под одним из своих многочисленных фальшивых имен – товарища Релинского из ЧК, Георга Бергмана, коммерсанта, или господина Массимо, турецкого бизнесмена.

Прибыв в Великобританию, Рейли попытался предупредить СИС и нескольких британских министров об ужасной опасности большевизма. Затем он наладил связи с белогвардейскими политиками и принял участие в многочисленных заговорах, которые организовывались в 20-е годы с целью свержения советского правительства. Чтобы добыть средства на эти цели, он непрерывно курсировал между США, Англией и Францией. Потом, решив, что больше всего шансов добиться успеха имеет русская подпольная организация, именуемая «Трест», он вернулся в Россию через финскую границу, несмотря на вынесенный ему там после «латышского заговора» смертный приговор. Согласно одной из версий, он был арестован и расстрелян, согласно другой – ушел в подполье и продолжал бороться с большевиками до самой своей смерти в преклонном возрасте.

Как и большая часть сведений о Рейли, это смесь фактов и вымысла. Сидней Рейли родился в Одессе, и оба его родителя были русскими, а история об отце-ирландце, так же как и фамилия Рейли, является одной из его собственных многочисленных выдумок. Он действительно сколотил значительное состояние на посредничестве при сделках по продаже оружия в первую мировую войну, а его многочисленные и разнообразные связи, а также языковые способности привлекли к нему внимание СИС в предвоенные годы. Вполне вероятен, впрочем, и такой вариант, что его использовали как источник информации в Министерстве иностранных дел, а затем, когда СИС подчинили Форин офис, Рейли всплыл в качестве офицера разведки. Он, несомненно, находился во время или сразу же после Октябрьской революции в Москве, где с кольтом в заднем кармане и бездонным кошельком приступил к созданию агентурной сети.

Ненависть Рейли к большевикам была фанатичной: «…еще худший враг, чем Германия… отвратительная раковая опухоль, поражающая самую основу цивилизации… силы антихриста… мерзавцы… пьяная сволочь». Ему принадлежала идея – «мы сражаемся не на той войне»:

«О Боже, неужели народ Англии никогда не поймет? Немцы – это человеческие существа; мы можем даже потерпеть от них поражение. Здесь, в Москве, растет и набирает силу архивраг человеческой расы… Здесь грязнейшие, самые чудовищные и гнуснейшие страсти человеческие, подавляемые и удерживаемые в узде здравомыслием и целомудрием народов и сильной рукой благотворных правительств с начала цивилизации, хохочут и бахвалятся, сидя в правительственных креслах… То, что происходит здесь, сейчас, гораздо важнее любой войны, которую когда бы то ни было вело человечество. Любой ценой эта мерзость, народившаяся в России, должна быть уничтожена… Мир с Германией? Да, мир с Германией, мир с кем угодно. Существует лишь один враг. Человечество должно объединиться в священный союз против этого полночного ужаса»(8).

Этот фанатизм должен был воспрепятствовать Рейли представлять СИС в России. Он застил ему зрение, лишал здравомыслия и заставлял быть необоснованно оптимистичным при оценке шансов контрреволюции. Рейли был направлен СИС в Россию для сбора данных, оценки возможностей различных антибольшевистских движений и выработки рекомендаций, касающихся того, какие из этих движений следует поддерживать союзникам. Но Рейли, чьим хобби была Наполеониана, увидел себя в роли нового Наполеона: «Корсиканец, артиллерийский лейтенант уничтожил следы Французской революции. Несомненно, британский агент с такими возможностями, какими он располагает, сумеет сделаться хозяином Москвы». Когда все пошло наперекосяк, Рейли покорился судьбе и, проанализировав все «если», сделал вывод: «Я был в миллиметре от того, чтобы стать властелином России»(9).

Вернувшись в Англию, Рейли вскоре по уши завяз в интригах, плетущихся белым движением, отказываясь согласиться с тем, что с точки зрения логики его утверждения несостоятельны. С одной стороны, он провозглашал, будто большевики являются всемогущими чудовищами, а с другой – что небольшая кучка самоотверженных людей сможет сбросить их при помощи хорошо организованного заговора. В 1923 году Рейли женился на известной актрисе Пепите Бобадилле, вдове драматурга Геддона Чамберса. Видимо, сама личность Рейли и мир шпионажа были настолько притягательны, что эта вроде бы весьма неглупая женщина очень скоро погрузилась в шпионские фантазии своего супруга и его друзей.

Описывая свое короткое замужество, госпожа Рейли пишет: «Я узнала, что внутри всех европейских столиц плетется заговор российских изгнанников, направленный против нынешних тиранов их отечества». Рейли предупредил жену, что доверять нельзя никому: «Сложность этой игры в том, что ты никогда не знаешь, кто с тобой, а кто против тебя. Многие агенты принимают плату от обеих сторон». Вскоре она заразилась его паранойей. Она пишет о том, как однажды заметила, что у одного из агентов Рейли, недавно приехавшего в Лондон из России, повреждено, по всей вероятности обморожено, левое ухо. Когда госпожа Рейли приехала в Париж на встречу с эмигрантами, она увидела этого человека в толпе встречающих: «Он сбрил бороду… он изменился практически до неузнаваемости, но над воротником торчало обезображенное ухо». Позже, когда супруги плыли в Соединенные Штаты, один из стюардов вроде бы следил за ними: «Это был высокий бритый мужчина, на которого я бы не обратила внимания, если бы не ухо». Еще позже, после исчезновения Сиднея Рейли, госпожа Рейли ожидала его в парижской гостинице, и в холле на нее «с победной улыбкой» смотрел мужчина, мужчина с изуродованным левым ухом(10).

К этому времени у госпожи Рейли уже имелся собственный пистолет, и она не видела ничего особенного в обмене шифрованными телеграммами или в использовании кодовых имен – Рейли был «Мэтт», она – «Джефф». Но ни общение с Рейли, ни собственный жизненный опыт не подготовили ее к тому, что и СИС, и правительство Великобритании смогут так быстро отречься от Рейли, когда он исчезнет где-то в русских просторах.

У Рейли по-прежнему имелся куратор, коммандер «Е», работавший под консульской «крышей» в Финляндии. Основной его задачей было финансирование организаций русских эмигрантов, и он использовал Рейли в качестве советника, чтобы определить, которая из этих организаций имела наибольшие шансы добиться чего-либо. Когда Рейли исчез, госпожа Рейли отправила коммандеру «Е» тревожную телеграмму. Сначала «Е» участливо отнесся к ней, но, когда выяснилось, что Рейли отбыл в Россию, не поставив его в известность, поведение «Е» резко изменилось. Он писал: «Дорогой Джефф, я считаю, что было бы неплохо проконсультироваться с хирургом в Париже. Это действительно печальная новость о старине Мэтте. Надеюсь, он выкарабкается». Госпожа Рейли последовала совету «Е» и поехала в Париж, видимо, обдумывая по дороге мрачный тон его письма.

В Париже она получила еще одно послание от «Е», сообщавшего, что положение хуже, чем он ранее думал, и что он прибудет через несколько дней в Париж для встречи с ней. Затем, пять дней спустя, пришло письмо, в нем говорилось, что «Е» не знает, когда у него будут известия о Рейли, «поскольку сейчас возникли неотложные дела, вынуждающие меня вновь уехать за границу и препятствующие моему приезду в Париж. Более того, в течение некоторого времени у меня не будет постоянного адреса».

По мере того как шло время и стало ясно, что Рейли либо мертв, либо находится в плену у большевиков, поведение СИС все больше озадачивало госпожу Рейли. Неужели Британия не собиралась ничего предпринимать, чтобы или спасти своего супершпиона, или хотя бы почтить его память? Она написала личное письмо Уинстону Черчиллю, большому почитателю Рейли. Его ответ подтвердил ее опасения: что касается СИС и правительства Великобритании, то к Рейли они отношения не имеют. Если не существовало секретной службы (как рекомендовал подкомитет Хэлдэйна в 1909 году), то как могли существовать офицеры секретной службы? Секретарь Черчилля Эдди Марш писал: «Господин Черчилль просил меня подтвердить, что Ваше письмо от 13 декабря получено, однако оно свидетельствует о полном непонимании Вами положения вещей. Ваш муж отправился в Россию не по поручению британских властей, а по своим собственным делам. Господин Черчилль сожалеет, что не может помочь Вам в этом деле, так как, по последним опубликованным данным, мистер Рейли встретил смерть в Москве после своего ареста»(11).

Практика британских властей отрицать какие бы то ни было связи с разведчиком, попавшим в переплет, является достаточным объяснением того, почему пресекались все попытки госпожи Рейли помочь мужу или хотя бы выяснить причину его смерти. Но возможно и другое объяснение. Британские власти, если говорить откровенно, не хотели слишком глубоко копать дело Рейли по той причине, что его исчезновение было своевременным и желанным. Причина эта имеет прямую связь с пресловутым письмом Зиновьева, величайшим «коммунистическим шрамом» в политической истории Великобритании.

Это письмо, предположительно написанное 15 сентября 1924 года Г. Е. Зиновьевым, председателем Исполкома Коминтерна, и адресованное британской коммунистической партии, содержало инструкции для ее членов по подготовке революции в Британии путем усиления партийной работы в армии и привлечения сторонников в лейбористской партии. Письмо было опубликовано британскими газетами за четыре дня до всеобщих выборов 29 октября 1924 года. Эта публикация имела целью оттолкнуть избирателей от первого британского лейбористского правительства и вернуть консерваторов к власти. Письмо также свело на нет возможность ратификации англорусских торговых соглашений и испортило взаимоотношения между двумя странами более чем на четверть века.

Оно было подделкой, сфабрикованной группой русских эмигрантов в Берлине, задействованных в европейской разведывательной сети, и почти наверняка было представлено вниманию СИС Сиднеем Рейли. СИС направило письмо в Министерство иностранных дел, а там сочли, что оно подлинное. Такой вывод был сделан на основании того, что в самом тоне и содержании письма не чувствовалось явной фальши. Было учтено и то, каким образом письмо было перехвачено и как его копия достигла Великобритании. Затем несколько групп заговорщиков, каждая из которых руководствовалась своими собственными высокими мотивами, предприняли активные действия для публикации этого письма.

Нет сомнений в том, что Рейли принял самое активное участие в этом деле. Важно найти ответы на следующие вопросы: знал ли он, что письмо поддельное, но все же пошел на то, чтобы убедить СИС в его подлинности? Или его слепая ненависть к большевикам и их системе привела его к тому, что он убедил себя в подлинности письма? Единственный источник первого, самого неприятного обвинения в адрес Рейли – русский, что само по себе может вызвать подозрение. Это наполовину выдуманный отчет о деятельности русской секретной службы, написанный Львом Никулиным в 1966 году. В книге «Мертвая зыбь» Никулин описывает, как Рейли рассказывал членам русской эмигрантской организации в Финляндии, каким образом заполучить побольше денег для борьбы с большевиками, не подозревая о том, что в организацию внедрились сотрудники русской спецслужбы и его совет был зафиксирован. «СИС интересуют прежде всего сведения о Коминтерне, – якобы заявил Рейли. – Если нельзя добыть настоящие материалы Коминтерна, надо их создать. Письмо председателя Коминтерна помогло консерваторам одержать победу на выборах в британский парламент. Утверждают, что это фальшивка, но важен результат (выделено Ф. Н. – Ред.)» (12).

Но есть и более вероятный сценарий. И Рейли, и СИС знали, что документ фальшивый, но тем не менее он был пущен в ход, так как, даже если Рейли и не говорил, будто «важен результат», он, несомненно, считал такие действия оправданными. Это означает, что первое лейбористское правительство пало жертвой заговора собственных спецслужб, при этом был использован фальшивый документ и подлинность этого документа подтверждена другими фальшивками – пришедшее к власти консервативное правительство заявило, что подлинность письма подтвердили четыре различных независимых источника. Доктор Кристофер Эндрю, издатель «Хисторикал джорнэл», описывая теорию двойного заговора, говорит, что «эта гипотеза не может быть полностью отвергнута. Разведслужбы несомненно испытывали беспокойство относительно некоторых членов лейбористского кабинета и проводимой им политики. И они показали, что способны в этом и в других случаях (хотя и не столь явных) превышать свои плохо очерченные полномочия».

Мы можем пойти еще дальше. СИС обеспокоило то, что лейбористы рассматривали вопрос о ее ликвидации и об открытии ее досье. Это событие, в случае принятия соответствующего решения, должно было состояться в 1925 году. Таким образом, у СИС были веские основания подорвать шансы лейбористов на выборах, чтобы сделать этот их шаг невозможным(13).

В таком аспекте СИС могла только благословлять исчезновение Рейли менее чем год спустя после этих событий. Да, она потеряла агента, но такого, чья ценность все уменьшалась, поскольку становилось очевидным, что большевики удержатся у власти и эмигрантские организации неспособны с этим что-либо сделать. Положительной же стороной являлось то, что с исчезновением Рейли исчезал и единственный человек, связывавший СИС с теми, кто сфабриковал письмо Зиновьева, и риск позднейшего разоблачения, в случае если Рейли разочаруется или сломается и решит рассказать свою историю (а он уже начал писать мемуары), сводился на нет.

Джордж Хилл как авантюрист и мастер интриги был классом ниже Рейли, но, не раз помогая Рейли при выполнении заданий, он многое перенял у своего наставника. Хилл был советником Троцкого в создании новых военно-воздушных сил. Он свободно общался со всеми большевистскими вождями и в первые дни после революции, засучив рукава, делал все, что мог, чтобы преодолеть возникший хаос. Его заданием было во что бы то ни стало заставить Россию продолжать воевать. Если для этого нужно сотрудничать с большевиками, Хилл был готов. Но он никогда не забывал, что в первую очередь является офицером британской разведки. Поэтому, помогая большевикам создавать первые армейские разведывательные системы, вербуя агентов во всех восточных землях, оккупированных немцами, Хилл не забывал проследить, чтобы в Лондоне получали копии всех его донесений. А когда он взялся помогать большевикам создавать службу контрразведки для борьбы с немецкими шпионами в России, расшифровывать немецкие сообщения и вскрывать входящую и исходящую корреспонденцию германской миссии (открытой в России для проведения мирных переговоров), Хилл снова позаботился о том, чтобы в Лондоне знали все то, что становилось известно большевикам.

Параллельно с этим Хилл создал свою агентурную сеть, работавшую в основном против Германии. Но он не делился полученной информацией с большевиками, в то время как они, не ведая, кем он был на самом деле, ею с ним делились. Фактически часть его сети состояла из курьеров, доставлявших информацию в Лондон, поскольку Хилл не хотел рисковать, используя телеграфную связь большевиков. Хилл был также готов обеспечивать оружием, деньгами и фальшивыми документами любую русскую партизанскую группу, действующую в тылу немцев, что означало встречи и контакты с самыми различными группировками, разбросанными по России на заре революции.

У Сомерсета Моэма уже был опыт работы в качестве офицера британской военной разведки в Италии, Швейцарии и Соединенных Штатах, когда в середине 1917 года он получил задание от сэра Уильяма Уайзмена, британского офицера разведки в Америке, отправиться в Россию. Уайзмен хотел, чтобы Моэм отсылал свои сообщения и СИС и Государственному департаменту. Моэм казался идеальной кандидатурой, поскольку владел русским языком, имел опыт разведывательной работы и был признанным писателем – великолепная «крыша» для шпиона, поскольку он мог получить массу сведении под предлогом сбора материала для новой книги.

Моэм доплыл до Японии, оттуда – до Владивостока и по Транссибирской магистрали прибыл в Петроград. Там он остановился в гостинице «Европа» и приступил к выполнению задания. Благодаря тому что он был известным писателем, Моэм получил доступ в русские литературные круги. Он встречался с лидером либералов Александром Керенским, некоторыми известными большевиками и отсылал объемные доклады Уайзмену, передававшему их в Государственный департамент.

Большевики начали испытывать подозрения относительно Моэма вскоре после его приезда в Россию, однако они не предпринимали попыток помешать ему, возможно, потому, что в своих докладах он подчеркивал их возрастающую мощь. Оценки Моэма в целом были более верными, чем большинство других. Например, он заранее сообщил об ослаблении власти Керенского, но, возможно, потому что он сам был писателем, Моэм сильно преувеличивал значение пропаганды. Один из советов, данных им Государственному департаменту по поводу того, как сдержать большевиков и заставить русских продолжать войну, был таким: американцы должны сделать киножурналы, показывающие «жизнь рабочего класса в Америке, виды Вашингтона и Нью-Йорка, а также продемонстрировать, что из себя представляет германский милитаризм».

Октябрьская революция положила конец разведывательной деятельности Моэма. Он чувствовал, что теперь он человек меченый. К тому же он был болен туберкулезом и находился в состоянии депрессии и шока, вызванного внезапным изменением положения вещей. Моэм покинул Россию и вернулся в Англию(14).

Наиболее удачливым из всех английских агентов был, по всей вероятности. Пол Дьюкс. Перед войной он отправился из Англии в Россию, в Санкт-Петербург, для того, чтобы заниматься музыкой, и сразу «почувствовал себя как дома». Когда в 1915 году была создана англо-российская комиссия по обеспечению русской армии британским оружием, Дьюксу вначале было поручено составить на английском языке краткий обзор российской прессы. В 1917 году Дьюкс вернулся в Лондон в качестве представителя комиссии при Министерстве иностранных дел. После большевистской революции его вновь направили в Россию для выяснения, какая помощь потребуется для борьбы с хаосом, наступившим после развала русской армии. Это было в некотором роде прикрытие, поскольку на самом деле Дьюксу было приказано докладывать обо всем, что он видел и слышал. Спустя шесть месяцев, когда Дьюкс продемонстрировал свою способность работать самостоятельно, он был вновь отозван в Лондон, где ему предложили сотрудничать с СИС. После предварительной беседы с заместителем Камминга, во время которой Дьюкса ознакомили с некоторыми таинственными особенностями мира секретных служб(15), Камминг лично проинструктировал его о дальнейшей работе. В СИС считали, что Россия вскоре закроет свои границы для въезда иностранцев, поэтому необходимо иметь там человека, который бы информировал Лондон о развитии событий в этой стране. Камминг предоставил Дьюксу полную свободу действий. Он сам мог решать, как проникнуть на территорию России, куда ехать и каким образом передавать свои сообщения. Однако Камминг ясно дал понять, что в случае провала Дьюкса СИС будет отрицать всяческое знакомство с ним и не предпримет ничего, чтобы помочь ему выпутаться.

В ноябре 1918 года Дьюкс пересек финско-русскую границу с документами на имя сотрудника ЧК (предшественницы КГБ) Иосифа Ильича Афиренко, украинца, и приехал в Петроград.

На первый взгляд кажется совершеннейшей глупостью со стороны Дьюкса выдавать себя за сотрудника ЧК, но он руководствовался старой русской пословицей: «С волками жить – по-волчьи выть». Выполняя задание СИС в России, Дьюкс пошел еще дальше в своем нахальстве – у него было около двадцати различных документов на разные имена, включая удостоверения бойца Красной Армии. Под одним из имен он не только вступил в коммунистическую партию, но присутствовал в качестве делегата на пленарных заседаниях Петроградского Совета. Большую часть своего времени и большую часть средств СИС Дьюкс тратил, пытаясь освободить из тюрем различных антикоммунистических лидеров. Для того чтобы избежать ареста в том случае, если он будет предан, Дьюкс взял за правило каждую ночь проводить по разным адресам под различными именами.

Сведения он черпал из сплетен, уличных разговоров, случайных ресторанных бесед, а иногда получал информацию и от какого-нибудь антикоммунистически настроенного гражданина, предоставлявшего ее за плату или по убеждению. Один бывший армейский генерал представил ему доклад о мерах, которые собирался предпринять Троцкий против адмирала Колчака: бывший журналист сообщил Дьюксу о серьезных беспорядках в Кронштадте среди моряков Балтийского флота: домовладелица рассказывала о ценах на продукты питания и т. д.

Дьюкс без зазрения совести использовал любые возможные источники информации. Однажды на Невском проспекте он увидел девочку, плачущую на ступеньках магазина. Она сказала Дьюксу, что давно ничего не ела. Ребенок был тяжело болен, и, хотя Дьюкс накормил девочку и делал для нее все, что мог, она через несколько дней умерла. Дьюкс помог организовать похороны, за что родители девочки были ему очень благодарны. За время общения с ними Дьюкс выяснил, что отец ребенка работал мастером на Путиловском заводе и был членом партии эсеров. Дьюкс выкачал из него массу сведений об условиях труда, настроениях среди рабочих и дальнейших планах партии. Во время одной из своих вылазок в Финляндию Дьюкс отморозил ноги и в течение некоторого времени передвигался с палочкой. Местным членам партии, заинтересовавшимся причиной его хромоты, он рассказал историю о революционной работе в Англии, пребывании в капиталистической тюрьме и депортации в Россию после революции. Они прониклись сочувствием к нему и предоставили ряд привилегий.

Вообще-то жизнь Дьюкса была нелегкой. Он редко ел досыта, спал где придется, жил в ужасных санитарных условиях. В зимние месяцы он замерзал, летом, когда стало рискованно появляться по одному из адресов, вынужден был ночевать в поле или в разрушенном склепе, который он обнаружил на одном заброшенном кладбище. В ЧК знали, что Дьюкс находится в России, и искали его, поэтому ему приходилось очень часто менять облик, документы, имена, друзей и привычки. Он никогда не знал точно, кому можно доверять. Один из тех, с кем Дьюкс установил контакт вскоре после своего приезда в Петроград, человек, которому он передал несколько тысяч рублей, чтобы вытащить из тюрьмы одного из видных контрреволюционеров, оказался агентом ЧК, который должен был выявить связи Дьюкса и выкачать из него как можно больше средств, перед тем как арестовать.

Когда у Дьюкса скапливалось много информации или полученные сведения были настолько важны, что требовалось немедленно переправить их в Лондон, он записывал свои соображения на маленьком клочке ткани и начинал искать курьера. Как правило, его курьерами становились белогвардейцы, бывшие офицеры царской армии, пытающиеся выбраться из России через финскую границу. Они соглашались в обмен на некоторую сумму спрятать это послание в сапоге. Но когда Дьюкс не мог найти курьера, он отправлялся в опасное путешествие сам. Лондон пытался наладить связь, используя торпедные катера, которые проскакивали через Финский залив мимо Кронштадта для встречи с Дьюксом, выходившим на лодке в море. Но этот способ годился, только пока в заливе не было льда и пока прожектора и пушки Кронштадта не наловчились находить катера.

Какова же была награда за все претерпеваемые Дьюксом страдания и неудобства? СИС пересылала ему кучу наличных денег (хотя однажды они оказались фальшивыми), но для Дьюкса сама работа и благодарность руководства являлись достаточной наградой. «В целом я был доволен и имел на то основания: мне была предоставлена замечательная возможность рассмотреть самый грандиозный в истории социальный эксперимент под уникальным углом зрения. К тому же моя работа, как меня уверяли, высоко ценилась»(16).

И это, несомненно, было правдой. Ценность сообщений Дьюкса заключалась в том, что в отличие от сообщений Рейли они были свободны от фанатичного антикоммунизма. В толковых, точных, кратких докладах Дьюкса имелись ссылки на источник информации. Его донесение от 30 апреля 1919 года является типичным. Начинается оно с описания мартовских фабричных забастовок и участия в них эсеровских агитаторов. Затем идет отчет о волнениях на Балтийском флоте и мобилизации коммунистов на борьбу с Колчаком. В экономическом разделе приведены рыночные цены на продукты на Пасху, уровень зарплаты, указывается на недостаток наличных денег у населения, сообщается о движении составов с продовольствием. В донесении также имеется раздел, посвященный численности населения Петрограда, уровню заболеваемости, смертности, санитарному состоянию города. В конце Дьюкс описывает настроение людей, прогуливающихся по Невскому проспекту солнечным пасхальным утром.

В СИС очень бы хотели, чтобы Дьюкс продержался в Петрограде как можно дольше, но в сентябре 1919 года, после целого года крысиных гонок, Дьюкс почувствовал, что пора уходить. ЧК подбиралась все ближе, а последняя «крыша» Дьюкса – шофер в Красной Армии – не могла служить долго, поскольку командир предупредил его о скорой отправке на латышский фронт. И Дьюкс в компании трех белогвардейцев предпринял последний опасный переход через линию фронта, добрался до Риги, а оттуда до Лондона. Там он был тепло встречен Каммингом. У него также состоялась долгая беседа с Уинстоном Черчиллем, который стал одним из его самых могущественных поклонников. Черчилль пытался уговорить премьер-министра встретиться с Дьюксом («он Вас очень заинтересует», – писал Черчилль Ллойд Джорджу), но тот не счел возможным пойти на столь близкий контакт с сотрудником СИС. Если Дьюкс и был огорчен этим фактом, то Камминг сумел быстро поднять ему настроение, организовав аудиенцию у Его Величества Георга V. Во время встречи король сказал Дьюксу, что считает шпионов самыми лучшими солдатами, враги ненавидят их больше всех, потому что больше всего боятся.

Большевики, несомненно, согласились бы со второй частью этого высказывания. Окруженные со всех сторон: англичанами в Архангельске, белыми армиями в Сибири, в Польше, на Украине и в Эстонии, имея в тылу Дьюкса, Рейли, Хилла и еще нескольких менее значительных британских агентов, действовавших в атмосфере хаоса и неразберихи, царивших в стране в первое время после революции, большевики были склонны видеть врагов всюду. Перед тем как рассмотреть более пристально их реакцию и важность ее влияния на дальнейшее развитие мира разведывательных служб, нам необходимо коротко упомянуть еще об одном британском агенте, которого большевики обвиняли в том, что он чуть не задушил революцию, – о Роберте Брюсе Локкарте.

Локкарт, шотландец по происхождению, впервые приехал в Москву в 1911 году в качестве вице-консула. Здесь он играл в футбол, выучил русский и, несмотря на молодость (американцы называли его мальчик-посол), во время войны был назначен генеральным консулом. После революции, когда Англия прервала дипломатические отношения с Россией, Локкарт вернулся в Москву в качестве британского агента – компромиссный вариант при отсутствии официальных отношений, устраивающий обе стороны. Такое двусмысленное положение вполне устраивало Локкарта, поскольку, вне всякого сомнения, он работал и на СИС.

Локкарт был знаком с Троцким, жал руку Сталину и сначала вполне сочувственно относился к большевикам и их целям. «Я не мог инстинктивно не понимать, что за их мирной программой и фанатичной экономической программой стояли идеалистические идеи коммунизма, поднимавшие их значительно выше обычного движения люмпенов, ведомого германскими агентами, – писал Локкарт. – В течение многих месяцев я жил бок о бок с людьми, работавшими по восемнадцать часов в сутки, движимыми тем же духом самопожертвования и отказа от земных радостей, которым были движимы пуритане и первые иезуиты»(17). Но как преданный сын своей страны, Локкарт отодвинул личные чувства на задний план и постарался дать своему правительству наиболее правильные советы относительно проводимой им политики. Так, например, когда встал вопрос о возможной интервенции в Россию, Локкарт выступил против, но при этом заявил, что, если все же Британия решится на военное вмешательство, ей придется задействовать крупные силы.

К его словам, однако, не прислушались. «Интервенция была ошибкой, – писал Локкарт. – То. что интервенция была начата при столь безнадежно неравном соотношении сил, является примером бесхребетности, использования полумер, а это при данных обстоятельствах становилось преступлением». Частично вину за это Локкарт возлагал на работавших в России сотрудников СИС, о которых он был весьма низкого мнения. «Покупка информации толкает на ее придумывание. Но даже выдуманные сведения менее опасны, чем честные доклады людей несомненно храбрых и одаренных лингвистическими способностями, но не умеющих формировать надежное политическое суждение». Основной претензией Локкарта к офицерам СИС, и особенно к Сиднею Рейли, было то, что они смогли убедить Лондон, будто все, что необходимо для уничтожения большевиков, – это деньги и горстка британских солдат, и, если все это будет предоставлено, граждане России поднимутся против своих правителей и контрреволюция победит за одну ночь. В своих докладах Локкарт пытался объяснить, что такой оптимизм ничем не оправдан, но в результате только нажил себе врагов в руководстве Министерства иностранных дел, и миссис Локкарт пришлось предупредить своего мужа из Лондона, что его карьера находится под угрозой.

Локкарт, несомненно, тоже погрузился в мир заговоров и контрзаговоров, характерных для того периода истории. Сорок лет спустя он писал: «Россия оказала огромное влияние на мою жизнь. Даже сейчас она преследует меня, как неверная любовница, от которой я не могу избавиться».

Этого нельзя забывать при оценке роли Локкарта в «латышском заговоре» или, как его называют русские, «заговоре Локкарта». Двое латышей, Берзинь и Шмидхен, офицеры латышского полка, который, как мы уже упоминали, охранял советских лидеров, явились к Локкарту. Позже Локкарт утверждал, что они хотели лишь получить разрешение отправить курьера к генералу Пулу, командующему британскими интервенционными силами в Архангельске, чтобы договориться о сдаче в плен, и Локкарт согласился свести их с Рейли, который мог помочь это организовать. Двумя днями позже, согласно Локкарту, Рейли сказал ему, что хочет попробовать совершить нечто более значительное: при помощи латышей начать контрреволюцию. Локкарт пишет, что посоветовал Рейли «не затевать столь опасного и сомнительного дела», после чего тот ушел в подполье, и Локкарт его больше никогда не видел.

По версии Рейли, он давно уже разрабатывал план контрреволюционного переворота, и в Москве 60 тыс. белогвардейских офицеров только ждали сигнала. Когда Локкарт познакомил его с двумя латышами, Рейли сообразил, что наконец-то ему представилась возможность, которую он так долго ждал. Латыши были наемниками; он предложит им больше денег, чем большевики, и последний оплот режима падет. Вскоре Рейли получил несколько сотен тысяч рублей и начал регулярно выплачивать деньги латышам, дорабатывая свой план переворота. Для успешного его выполнения было необходимо, чтобы Ленин и Троцкий одновременно оказались в Москве, тогда Рейли бы дал сигнал и латышская гвардия захватила обоих большевистских вождей и провела бы их по улицам города, «чтобы все могли убедиться, что тираны арестованы». Одновременно 60 тыс. офицеров встали бы под знамена Юденича и временное правительство, в которое должны были войти генерал Юденич и двое друзей Рейли, взяло бы власть в свои руки. Такое же восстание должно было произойти в Петрограде, сигналом к нему должен был послужить арест руководителя Петроградской ЧК Урицкого.

Рейли заявлял, будто бы Локкарт ничего не знал об этом плане. Но представляется слишком маловероятным, что Рейли мог затеять заговор такого масштаба, не получив на это официальное «добро» если не прямо из Лондона, то, по крайней мере, от британского представителя в России. Много лет спустя Локкарт признал, что ему было известно о планах Рейли значительно больше, чем он говорил ранее.

Что касается самого заговора, то здесь все с самого начала пошло наперекосяк. Петроградские заговорщики не стали дожидаться своих московских коллег, и 30 августа 1918 года Урицкий был застрелен в своем кабинете. В тот же вечер молодая эсерка Дора Каплан дважды в упор стреляла в Ленина, выходящего с митинга на одном из заводов в Москве. Одна из пуль пробила легкое, вторая засела в шее, возле главной артерии, и, хотя Ленин и не был убит на месте, вначале шансы на то, что он выживет, были ничтожны. (Он поправился, но его здоровье было подорвано, и он умер в 1924 году.) Большевики отреагировали мгновенно. Сотрудники ЧК вломились в британское посольство в Петрограде. Капитан Кроми, морской атташе, оказал сопротивление, застрелив чекиста, и сам был убит. Все сотрудники посольства были арестованы, восстание латышей сорвалось, 60 тыс. офицеров не двинулись с места, и Рейли, спасая свою жизнь, бежал из России.

Почти пятьдесят лет спустя русские заявили, что им было известно практически все. В 1966 году в советской печати было опубликовано интервью с одним из латышей, принимавших участие в этом деле, Шмидхеном (подлинное имя – Ян Буйкис. – Ред.), который сообщил, что в то время он работал в ЧК и получил задание внедряться в контрреволюционные группировки(18). Шмидхен сказал, что он и Берзинь встретились с Кроми в ночном клубе, где тот познакомил их с Рейли, который в свою очередь отправил Берзиня и Шмидхена в Москву к Локкарту – маленькое, но существенное отличие от версий Рейли и Локкарта. Если версия Шмидхена правдива, то получает объяснение быстрый арест Локкарта (которого затем обменяли на советского представителя в Лондоне Максима Литвинова) и попытка арестовать Кроми[9].

Однако совершенно очевидно, что Шмидхен не все знал о заговоре, иначе почему не был предупрежден шеф петроградской ЧК и Ленин стал легкой мишенью для Доры Каплан? Ответ, возможно, заключается в том, что возникла путаница, связанная еще с одним заговором, организованным в то же время. Это была разработка ЧК по использованию Локкарта для того, чтобы завлечь британский корпус в Архангельске в ловушку под видом сдачи в плен латышских войск(19). Эта операция тоже сорвалась из-за того, что слишком быстро стали развиваться события, описанные ранее.

Месть большевиков за заговор Локкарта была ужасной. Правительство установило порядок, направленный на подавление всякой контрреволюционной деятельности, – «красный террор», а ЧК получила разрешение арестовывать и расстреливать на месте подозрительных лиц. Локкарт сам видел, как трех бывших царских министров вытащили из камеры и расстреляли не за то, что те сказали или сделали, просто они были классовыми врагами и их смерть должна была послужить и наказанием, и предупреждением. Никто не знает, сколько человек было убито. Локкарт считает, что несколько сотен, другие – несколько тысяч. Офицеры британской разведки избежали этой участи, но некоторые – лишь временно.

Как мы видим, длинная рука ЧК в конце концов достала Рейли. Локкарта мучило чувство вины. Довольно долго он размышлял о возможности остаться в России. Следователь ЧК в беседе с ним подчеркнул, что Локкарт был счастлив в этой стране, у него была русская любовница, на родине его карьера в результате происшедших событий была сломана, а если он останется в России, для него найдется интересная работа. «Я отнесся к этому предложению гораздо более серьезно, чем может предположить английский читатель», – писал Локкарт. Он припомнил, что трое французов приняли подобные предложения. «Они не были предателями в полном смысле этого слова. Как многие из нас, они находились под влиянием того катаклизма, который, как они понимали, до основания потрясет весь мир». Но Локкарт решил, что не может предать забвению свои обязательства. Он вернулся в Лондон и работал в Форин офис до 1928 года, после чего перешел на журналистскую работу к лорду Бивербруку. Во время второй мировой войны Локкарт был директором Комитета по вопросам политической войны. Им написаны биографии многих знаменитых людей, многочисленные мемуары. Умер Локкарт в 1970 году. Дневники, опубликованные после его смерти, показали, что большую часть времени он боролся с алкоголизмом(20).

Хилл был брошен СИС на произвол судьбы и в 20-е и 30-е годы пробавлялся случайными заработками. Он работал в компании «Ройял Датч-Шелл», около года был генеральным менеджером у продюсера С. Б. Кохрейна. Но в течение длительного времени Хилл был полным неврастеником. «Я редко спал более трех часов в сутки, – писал он. – О, эти муки бессонницы! Именно в это время в голове бродят все страхи и заботы… Где взять смелость пережить все снова на следующий день… Я продираюсь по жизни, недоумевающий и растерянный… Ни один сторонний наблюдатель не поверил бы в это, ведь считается, что, если человек вернулся с войны живым и здоровым, значит, все хорошо»(21).

Хилл пережил это и вновь работал в России во время второй мировой войны.

Дьюкс в 1920 году был возведен в рыцарское достоинство за свою работу. Он трудился в СИС вплоть до выхода на пенсию и получил разрешение опубликовать сильно подчищенную версию своих похождений. Дьюкс часто читал лекции о России и публиковал в газетах и журналах статьи по различным международным вопросам. Умер он в 1967 году.

Так к чему же привели огромные усилия СИС в большевистской России? Положительной стороной было то, что на основании приобретенного русского опыта в СИС ввели градацию разведданных по степени их достоверности. Причем пришли к этому по весьма унизительной причине.

ГШКШ перехватывала и расшифровывала передаваемые по радио сообщения, которыми обменивались советское правительство и его представители в Лондоне. Но в 1920 году русские поменяли коды. СИС вступила в контакт с агентом БП11 в Ревеле (Таллинн), который сообщил, что имеет доступ в департамент Литвинова и может предоставить Лонону краткое изложение двухсот телеграмм Литвинова и Москвы. Наибольший интерес в них представляла информация о финансировании большевиками восстания Шин фейн в Ирландии.

СИС раздобыла также целую серию документов, якобы полученных из представительства России в Берлине. Они касались подрывной работы большевиков на границе с Индией. Лорд Керзон очень рассердился на то, что он принял за свидетельство двойной игры Советов, и послал в Москву резкую ноту. Но его возмущение вскоре обернулось позором.

Сведения, полученные от БП11, были дезавуированы главным образом сэром Бэзилом Томсоном из Скотленд-Ярда, который не подтвердил данных о том, что в Ирландию поступали деньги от большевиков, более того, он подчеркнул, что, согласно имеющимся сведениям, партия Шин фейн испытывает серьезные финансовые затруднения. Когда из СИС потребовали, чтобы БП11 представил оригиналы телеграмм для сравнения с полученными от него резюме, тот начал юлить и таким образом дискредитировал себя. В ответной ноте Советов прямо говорилось, что берлинские документы являются подделкой, а содержащаяся в них информация почерпнута из «Остинформацион», бюллетеня, издаваемого в Германии анонимной группой и распространяемого среди контрреволюционных организаций. Когда была проведена проверка, то выяснилось, что, действительно, «подавляющее большинство полученных нами сведений исходило или, по крайней мере, подозрительно совпадало со сведениями из сомнительных источников (немецкая газета)».

Лорд Керзон взорвался: «Я поражен… Я очень встревожен ситуацией»(22). В ответе, посланном им в Москву, лесть, оговорки и экивоки не могли скрыть его глубокого смущения. СИС было приказано немедленно пересмотреть свои порядки. В результате все сообщения отныне подвергались тщательному анализу с точки зрения «достоверности и значимости» и делились соответственно на три категории: A1, A2 и Б. Сообщения, классифицированные как A1. должны были быть не только «очень важными», но и базироваться на оригинальных документах, имеющихся в распоряжении СИС, или таких, к которым агент имел доступ. Как A1 могли также классифицироваться сообщения, исходящие от очень надежного агента. Под категорию A2 подпадали сообщения, которые не могли быть классифицированы как A1, но тем не менее являлись важными по содержанию и в достоверности которых не приходилось сомневаться. К категории Б относились менее важные донесения, интересное содержание и достоверность которых все же оправдывали их написание.

С учетом негативной стороны деятельности разведки следовало сделать более далеко идущие выводы. Введенная в заблуждение агентами типа Рейли о возможности контрреволюционного переворота в России прямо завтра[10], СИС информировала правительство, что установление любых взаимоотношений с большевиками является пустой тратой времени, потому что они скоро будут свергнуты. Более того, СИС сама заразилась боязнью подрывной деятельности большевиков и передала заразу некоторым политическим деятелям в правительстве.

Так называемые доказательства подрывной деятельности красных в Англии того времени кажутся до смешного сомнительными. Например, якобы совершенная продажа царских бриллиантов для финансирования газеты лейбористов «Дейли геральд». Хотя по нашим современным стандартам газета кажется вполне респектабельной, д-р Эндрю пишет, что, по мнению глав спецслужб, начальников штабов и большинства членов Кабинета министров, «люди, субсидирующие «Дейли геральд», не остановятся ни перед чем». Руководители СИС даже создали клуб, известный как «ликвидационный клуб Боло»(24). Те, кто пытался противостоять всеобщей паранойе, сами вскоре попадали под подозрение. Например, Ллойд Джордж, который старался сохранить ясную голову в окружающей его атмосфере антикоммунизма, был, по мнению сэра Генри Вильсона, начальника британского Генерального штаба, «предателем».

Были и другие последствия вмешательства СИС в России, возможно, не столь очевидные, но – правда, это может быть спорным – значительно более важные. Например, спорным является то, что деятельность СИС способствовала установлению «красного террора», сорвала возможную разрядку напряженности в англо-российских отношениях и помогла созданию и определению дальнейшей направленности деятельности КГБ. «Красный террор» мог быть установлен в любом случае. Но Локкарт указывает, что на заре революции большевики проявляли удивительную терпимость и делали все возможное, чтобы держать в узде горячие головы. Неудавшиеся заговоры Рейли и покушение на Ленина дали экстремистам в партии большевиков необходимое оправдание для развязывания террора. Локкарт писал: «Ситуация казалась безнадежной, пока Ленин не смог вмешаться. Говорят, его первыми словами, когда он пришел в себя, были: «Остановить террор»(25).

Дело с письмом Зиновьева, в котором был снова замешан Рейли, усложнило ситуацию и определило окончательный поворот в представлении России о Западе и Запада о России. До этого момента Британия постепенно подходила к дипломатическому сближению с Россией, после того как большевики перешли от идеи мировой революции к идее построения социализма в отдельно взятой стране. Письмо Зиновьева укрепило позиции твердолобых антикоммунистов в английском правительстве, и весь процесс пошел вспять, вынуждая Россию занять более изоляционистскую позицию и стать более подозрительной в отношении намерений западных держав. Эта позиция практически не изменялась вплоть до второй мировой войны.

ВЧК или ЧК, предшественница КГБ, была создана Совнаркомом 20 декабря 1917 года. Название происходит от русской аббревиатуры, которая расшифровывается как Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Первым председателем ЧК был поляк Феликс Дзержинский, а первая ее штаб-квартира находилась в Петрограде. Позже Дзержинский переехал в здание, принадлежавшее ранее страховому обществу «Россия», на Лубянке, в Москве, где эта организация располагается по сию пору. (В 1980 году она расширилась и заняла еще ряд зданий.) Вначале предполагалось, что ЧК будет лишь следственным органом, а обвинения и приговоры должны были выноситься народными судами, но с установлением «красного террора» все пошло по-другому.

В ЧК начали задумываться, смогут ли они справиться с классовым врагом, скрывающимся под разными личинами. Много сотрудников ЧК было набрано из бывших работников царской тайной полиции – охранки – просто из-за нехватки агентурных кадров. Методом охранки в борьбе с подрывными элементами было внедрение своих агентов в любую подозрительную организацию. Эта тактика была перенята и ЧК.

То, что Рейли смог так далеко продвинуться в осуществлении своих планов, вызвало сильнейшую тревогу у чекистов. Оценивая деятельность Рейли и в меньшей степени деятельность Дьюкса в России, руководитель ЧК Дзержинский и его соратники были больше всего поражены тем фактом, что эти шпионы не только легко затерялись среди местного населения, но оба неоднократно маскировались под сотрудников ЧК. Казалось, что иностранцы проникли в сердце организации, которой надлежало быть хранительницей чистоты коммунизма. Как же должны были отреагировать чекисты? Что они могли сделать, чтобы не только выяснить, что задумали западные страны против России, но и вычислить и нейтрализовать западных агентов до того, как они смогут нанести вред Советскому Союзу?

Ответ ясен – проникнуть в западные разведслужбы, так же как западные шпионы проникли в спецслужбы большевиков. Но у русских возникли серьезные проблемы. Рейли успешно действовал в России, потому что сам был русским по происхождению. Дьюкс и Хилл гак много времени провели в России и настолько хорошо говорили по-русски, что могли спокойно сойти за русских, а легкий акцент мог пройти незамеченным в стране, где так много разных национальностей и языков. Но для русского разведчика Великобритания – это твердый орешек. Даже если в ЧК и нашелся бы сотрудник, говорящий по-английски достаточно хорошо, чтобы сойти за англичанина (что весьма сомнительно), этот агент никогда не смог бы освоить британскую манеру поведения или получить необходимое воспитание и подготовку. Приложив определенные усилия, со временем он, возможно, сумел бы обмануть английских обывателей, но ЧК метила выше: ей нужен был русский, который смог бы выдавать себя за такого «высокородного англичанина», чтобы его завербовали в СИС.

Дзержинский быстро понял, что такого русского не существует, однако мог быть использован альтернативный вариант. Рейли был русским по происхождению, но, что касается идеологии, он стоял на британских позициях и работал на СИС. Возможно ли было найти англичанина, который идеологически был бы близок к коммунистам и согласился бы работать на ЧК? Идея представляется вполне осуществимой. Ведь трое французов связали свою судьбу с русской революцией, и даже Локкарт подумывал над тем, не остаться ли ему в России. (Здесь как раз стоит задуматься, что это за «интересную работу» имел в виду следователь, в случае если бы Локкарт принял его предложение?) Очевидно, именно в это время и зародились долгосрочные планы советского проникновения в западные спецслужбы.

Такой план мог быть рассчитан только на длительное время, поскольку очень трудно найти подходящего человека. Революционная драма произвела на Локкарта огромное впечатление. Он понял, что это «катаклизм, который до основания потрясет весь мир». Но Локкарт, на личном опыте познавший, что такое революция, является исключением. В 1918 году ЧК вряд ли могла найти идеологических сторонников в Великобритании или США, поскольку мало кто понимал, что это была за революция и чего, собственно говоря, хотели большевики. Но через пять или десять лет, возможно, на Западе появился бы молодой человек, который по причинам социальной несправедливости, или под влиянием марксизма, или под воздействием того и другого был бы готов сделать решительный шаг, связать свою жизнь с советской разведкой и начать работать против своей родной страны. С характерным для советского разведывательного аппарата терпением ЧК ждала и верила, что такие люди найдутся, и оказалась права. В Британии мы знаем только одного – Кима Филби[11].

В разговоре со своими детьми в Москве, где он жил с 1963 года, Филби сказал: «Я был завербован в 1933 году и получил задание проникнуть в британскую разведку. Мне было сказано. что срок для выполнения задания не ограничен». Интересно также отметить, что, когда в начале своей карьеры в КГБ Филби проявил признаки самодовольства, ему быстро напомнили о его жизненной миссии. «В резких выражениях мне было сказано моими русскими друзьями, что моей главной целью является британская секретная служба»(26).

На первый взгляд в этом сценарии есть слабые места. Например, почему ЧК сконцентрировала свои усилия на проникновении именно в СИС? Почему не в американскую разведку заодно? Дело в том, что в 1918 году у американцев не было централизованной разведслужбы, а те американцы, которые работали в России во время революции и в первое время после нее, с большой натяжкой могут называться разведчиками и не произвели на чекистов большого впечатления. (Один из них, Эдгар Сиссон, эксперт по пропаганде Государственного департамента, стал жертвой британской провокации. Англичане приобрели документы, которые должны были подтвердить, будто немцы оказывают финансовую поддержку большевикам. Сообразив, что это подделка, они снова выкинули эти бумаги на рынок и не могли поверить своей удаче, когда Сиссон с жадностью ухватился за них.)

Конечно, существует вероятность, что ЧК включила в свой долгосрочный план проникновение и в американскую разведку. Наивно думать, будто Филби был единственным идеологическим союзником, завербованным советской разведкой на Западе. Мы узнали о Филби, потому что он был по чистой случайности полностью засвечен. Но было бы логично предположить, что чекисты включили Соединенные Штаты в свой план еще в 1918 году и искали там рекрутов, несмотря на то что в то время им не находилось применения.

Революция в России и реакция на нее западных держав дала мощный толчок дальнейшему развитию спецслужб. Началась гонка разведок, которая привела к созданию гигантских организаций, существующих в наши дни. Русские заменили Германию в роли основного противника Великобритании, и с 1917 по 1939 год большая часть ресурсов СИС была брошена на проникновение в СССР и защиту Британии от коммунизма. Даже во время второй мировой войны, когда Германия вновь превратилась в монстра, в СИС были офицеры, которые считали, что Великобритания сражается не с тем противником.

Что касается СССР, то в течение трех лет численность ЧК выросла с 15 тыс. до 250 тыс. человек. Одной из причин такого расширения была необходимость подавления инакомыслящих внутри страны. Другой причиной являлось то, что деятельность офицеров британской секретной службы во время революции вселила в чекистов особую боязнь заговоров, организованных СИС, – боязнь, которую КГБ не мог изжить.

Глава 4

ПРОФЕССИОНАЛЫ МИРНОГО ПЕРИОДА И ДЕШИФРОВАЛЬЩИКИ КОДОВ

В СИС считали, что СССР представляет реальную угрозу для Индии. В последние дни попыток Антанты сокрушить большевиков множество британских агентов под различными именами проникали в Советский Союз из Индии со специальными разведывательными миссиями. Все они были удручающе неэффективны. Увлеченные романтикой своего задания, агенты все время стремились превышать свои полномочия, вызывая, таким образом, обеспокоенность британских властей и давая большевикам готовые материалы для антизападной пропаганды[12]. Эти агенты докладывали, что большевики представляют серьезную угрозу для Индии и готовятся произвести там революцию, используя националистические и религиозные чувства населения.

Британия управляла Индией путем политического манипулирования. Несколько тысяч европейцев держали в руках сотню миллионов индийцев. Такого положения удавалось добиться только путем быстрой нейтрализации всех подрывных элементов. Именно в этом состояла задача Индийского разведывательного бюро (ИРБ), которым сначала руководил сэр Сэсил Кэй, бывший армейский офицер Индийского корпуса, затем сэр Дэвид Петри из индийской полиции. ИРБ было весьма эффективной организацией. Сеть шпионов и информаторов охватывала всю Индию, перлюстрировалась почта сотен подозреваемых лиц, у ИРБ были огромные досье на каждого, кто привлекал его внимание, и в большинстве местных политических организаций имелась своя агентура.

Основными объектами внимания ИРБ являлись М. Н. Рой, индийский националист, прошедший обучение у большевиков в Ташкенте и живущий в изгнании то в Берлине, то в Москве, его жена американка Эвелин Трент, известная также как Хелен Эллен, и ее друзья члены организации «Друзья свободы Индии», а также американская журналистка Агнес Смедли, «умная и беспринципная революционерка», как сказано в досье ИРБ, с ней мы еще встретимся позже в Китае. Но досье имелись и на менее значительных персонажей, попавших в поле зрения ИРБ в то время, когда они приезжали в Индию из Англии и США и их деятельность подтверждала, что страх перед коммунизмом, охвативший британские спецслужбы в период между войнами, был не совсем беспочвенным.

Например, был некий Перси Глэдинг, известный также как Кохрейн, прибывший в Индию в 1925 году как член Объединенного союза инженеров, но являвшийся на самом деле эмиссаром коммунистической партии Великобритании. Его целью было продвижение идей коммунизма в Индии и, если возможно, «создание рабочей партии, с использованием в качестве лидеров известных индийских агитаторов». (Возможно, у него были и другие цели, потому что тринадцать лет спустя, в 1938 году, он был признан виновным в попытке выкрасть чертежи разработок новейших вооружений из Вулвичского арсенала и приговорен к шести годам тюрьмы.) Чарльз Эшли, известный также как Джон Эшворт, американец, отсидевший четыре года в Ливенуортской тюрьме в Канзасе по обвинению в шпионской деятельности, прибыл в Индию в 1922 году как «агент Коминтерна». Его паспорт оказался не совсем в порядке, поэтому индийские власти смогли его вскоре депортировать, но во время своего краткого пребывания в стране, согласно досье ИРБ, он успел организовать несколько встреч с подрывными элементами и передать им инструкции от М. Н. Роя.

В ИРБ считали, что в Индии существует две коммунистические сети – одна, связанная с М. Н. Роем и контролируемая через него из Европы, и вторая, руководимая неким «товарищем Гэмпером или Хэмпером», которому была передана крупная сумма – 150 тыс. фунтов стерлингов для «возобновления агитационной работы в Индии в соответствии с предыдущими инструкциями». Эту организацию вроде бы контролировали с Дальнего Востока, вероятнее всего из Шанхая. На северозападной границе также действовали русские агенты. «В октябре 1925 года получена информация, что в крупных городах на севере Афганистана под видом торговцев должны обосноваться советские агенты… Из Франции получены секретные данные, что некий Янкель Локк, он же Антон Коновалов, еврей, уроженец Двинска, квалифицированный горный инженер, владеющий английским и французским и знающий два индийских диалекта, был послан в Афганистан со специальным заданием. Утверждается также, что большевики используют в Кабуле смешанную группу агентов, включая Исмаила Эффенди из Капурталы. Этот человек дезертировал в Батуми во время войны и с этого времени, согласно имеющимся данным, является агентом русской разведки»(1).

Неизвестно, насколько была верна эта информация, но в глазах офицеров ИРБ опасность подрывной деятельности Советов существовала везде и всюду, и от ИРБ такое отношение передалось и их коллегам в Великобритании, поскольку СИС и МИ-5 не только регулярно получали отчеты от ИРБ, но и охотно брали на службу его бывших сотрудников, которые, выйдя в отставку, возвращались в Англию в сравнительно молодом возрасте и хотели бы продолжать работу по специальности. СИС настолько часто набирала оттуда людей, что внутри нее даже образовалась группа так называемых «индусов», а у МИ-5 был постоянно обновляемый список бывших офицеров ИРБ, ищущих работу. (Самым высокопоставленным сотрудником ИРБ, пришедшим на службу в МИ-5, своего рода триумфом «индусов», был сэр Дэвид Петри, возглавлявший ИРБ с 1924 по 1931 год, а во второй своей карьере на поприще разведки ставший в 1940 году руководителем МИ-5.)

Следствием такого засилия «индусов» в британских спецслужбах стали все более крепнущая уверенность в том, что красные находятся под каждой кроватью, и усиление режима секретности, которым отличалась СИС с момента ее создания. Сотрудники ИРБ принесли с собой привычку никогда не обсуждать некоторые вещи в присутствии аборигенов, но, хотя в Англии не было аборигенов, которые могли бы подслушивать (если предположить, что тех это вообще когда-либо интересовало), со старыми привычками расстаться было нелегко, и даже на родине «британские индусы» не доверяли тем людям, которых не знали лично.

У обеих британских разведслужб были свои доказательства того, что они считали советским влиянием. В мае 1927 года МИ-5 вышла на русскую агентурную сеть, возглавляемую Уилфридом Макартни, бывшим офицером британской армейской разведки, а затем служащим Ллойда. Ему подсунули устав Королевского воздушного флота, чтобы посмотреть, что тот будет с ним делать. Когда Макартни передал его сотруднику русского торгпредства, МИ-5 получила «добро» на обыск помещения, которое занимало торгпредство СССР вместе с АРКОС. Устав, однако, обнаружен не был. (Позже Макартни был осужден по другим делам и получил десять лет. Выйдя на свободу, он присоединился к интербригадам в Испании и был первым командиром английского батальона.)

В 1937 году во Франции перебежал на Запад офицер советской разведки Вальтер Кривицкий. Во время одного из первых своих выступлений он заявил, что его путь пересекался с неким советским шпионом, действовавшим в Форин офис, но смог о нем сказать только то, что тот «выходец из хорошей семьи». Хотя много позже пришли к выводу, что, скорее всего, речь шла о Дональде Маклине, этим человеком в Министерстве иностранных дел мог быть кто угодно. Открытие, что бывший офицер британской разведки работал в пользу России, и свидетельство перебежчика о наличии в Форин офис русского шпиона убедили британскую разведку в реальности угрозы, исходившей от СССР, и она отреагировала соответственно. Все ее ресурсы были мобилизованы на борьбу с коммунистической опасностью.

Ресурсы эти были по-прежнему невелики. В 1917 году юный капитан Комптон Маккензи располагал 12 тыс. фунтов в месяц только на ведение разведывательной деятельности в Афинах. Весь бюджет СИС в 1927 – 1928 годах исчислялся суммой в 180 тыс. фунтов стерлингов. Даже в 1936 – 1937 годах, когда в Европе было уже неспокойно, эта сумма увеличилась всего лишь до 350 тыс. и перешагнула за миллион только после начала войны(2). Новый руководитель СИС адмирал Хью Синклер (Камминг умер в 1923 г.) жаловался в 1935 году, что весь бюджет СИС равен сумме, в которую обходится содержание в течение года одного эсминца в своих водах. Одно время в связи с острой нехваткой помещений секретарше Синклера приходилось работать в беседке, и она постоянно жаловалась на холод. Однажды, после визита ревизоров, Синклеру было заявлено, что он превысил бюджет на 2 тыс. фунтов стерлингов. Синклер, невысокий, коренастый одноглазый человек с улыбкой доброго дядюшки, сказал: «Все потрачено на нужное дело», – и покрыл дефицит из собственного кармана[13]. Недостаточное финансирование и сконцентрированность СИС на советской угрозе оказали влияние на эффективность СИС в целом и на ее кадровую политику.

Несмотря на то что СИС делала все возможное, чтобы следить за событиями в Германии – в основном в поисках нарушений Версальского договора, – она поздно отреагировала на взлет Гитлера и укрепление национал-социализма. В 30-е годы количество сотрудников, работающих в штате постоянно, не превышало 30 человек и никогда больше шести сотрудников одновременно не работали на одном континенте. Причем последние не очень-то напрягались, действуя под видом бизнесменов или сотрудников консульств. Они потихоньку вербовали агентов из местных жителей и платили им мелкие суммы за небольшую информацию, которую затем пересылали в Лондон с кратким комментарием о достоверности приведенных данных или вообще без оного. Политическая и военная информация зачастую шли вместе, хотя была попытка заставить сотрудника СИС самого составлять через определенные промежутки времени доклад о его собственной оценке политической ситуации на местах. Лесли Николсон, работавший в Праге, должен был раз в год садиться и выдавать доклад, озаглавленный «Коммунистическая сводка».

Иногда сотрудники тратили деньги только для того, чтобы показать несостоятельность оценочной системы, разработанной Лондоном. В начале 30-х годов только что завербованный журналист купил в Финляндии чертежи прототипа подводной лодки-малютки. Чертежи были изучены лично Синклером, специалистом-подводником, который решил, что они фальшивые, и отказался передать их в Адмиралтейство(4). Вероятно, Синклер заподозрил, что чертежи были подсунуты агенту СИС, – вещь вполне вероятная, потому что агенты, продававшие сведения сотрудникам британской разведки, могли спокойно продать ту же информацию немцам и русским.

Попытка использовать агентов для того, чтобы подсунуть дезинформацию противнику, могла привести к весьма серьезным и неприятным последствиям, что и произошло с Чарльзом Говардом («Диком») Эллисом, австралийцем, выполнявшим разведывательные задания в Средней Азии во время интервенции союзников и перешедшим потом на службу в СИС.

Переход Эллиса из армии в СИС считался для организации большой удачей, поскольку тот владел несколькими европейскими языками, свободно говорил по-русски, по-турецки, на урду и персидском. Работая в Берлине, Вене и Женеве, Эллис оказался втянутым в опасную двойную игру, к которой он был совершенно не подготовлен. Позже он утверждал – и руководство СИС признало его правоту, – что его нужно было тщательнее обучать и больше помогать советами, чтобы помочь избежать западни, в которую он попал.

Эллис женился на русской из белоэмигрантской среды Лилии Зеленской и через эмигрантов познакомился с неким белогвардейским генералом Андреем Туркулом. Туркул рассказал Эллису, что имеет связь с немецкой разведкой и, возможно, смог бы получить от нее какие-нибудь сведения. Но ему нужно будет передать им что-либо взамен. Туркул предложил следующее: он скажет немцам, что знаком с одним офицером СИС, у которого есть что продать, и посмотрит на их реакцию. План понравился Эллису и с профессиональной, и с личной точек зрения. С профессиональной точки зрения он считал, что мог бы сделать вид, будто разочаровался в СИС и готов предать ее за определенную мзду. В этом амплуа любой контакт с немцами окупится сторицей. По тем вопросам, которые станут задавать немцы, можно будет определить, что их интересует, а что нет – все это принесло бы пользу Лондону. С точки зрения личной дело было в том, что жена Эллиса болела, жалованья не хватало и ему нужны были деньги. Поскольку Эллису все равно пришлось бы взять деньги от немцев, чтобы подтвердить серьезность своих намерений, то почему бы не оставить их себе – вещь вполне обычная. К сожалению, план Эллиса оказался несостоятельным по нескольким причинам. Похоже на то, что Эллис зашел дальше, чем хотел. Как он признался позже, Эллис дал немцам точную иерархическую структуру СИС, указав, кто какой пост в ней занимал, – сведения, высоко ценимые всеми разведслужбами, так как они помогают точно идентифицировать соперников, но которые на общем фоне сбора разведданных не так уж важны(5).

Но худшее было еще впереди. Туркул оказался советским разведчиком, внедрившимся в эмигрантские круги, чтобы информировать Москву о возможных заговорах против Советского Союза. В начале войны он исчез, с тем чтобы позже появиться снова под своими настоящими знаменами. Эллис затем занял второй по значению пост в организации «Британская координационная служба безопасности» (БКСБ) в Нью-Йорке, став инструктором вновь созданного УСС – предшественника ЦРУ, в 1946 году возглавил отделение СИС в Сингапуре, а после выхода в отставку принял участие в создании австралийской секретной разведывательной организации. Мы еще встретимся с ним позже, потому что связь с Туркулом сделала Эллиса одним из объектов «охоты за красным резидентом», которая развалила западные разведывательные организации в 70 – 80-х годах.

К 1929 году качество разведывательной информации, которую поставляла СИС, было настолько низким, что премьер-министр Рамсэй Макдональд решил улучшить дело. Он попросил майора Десмонда Мортона, третьего по значению человека в СИС, создать Центр промышленного шпионажа (ЦПШ), который работал бы совместно с СИС, но имел бы большую самостоятельность и о своей деятельности докладывал напрямую премьер-министру. Задачей Центра было следить за развитием промышленности потенциальных противников и их возможностями в этой области. Центр должен был пользоваться официальными источниками – данные о товарообороте, статистика импорта и экспорта, сведения, имеющиеся у компаний, – и источниками СИС. Идея была неплохой. Например, если удавалось установить, что какая-то страна импортирует в девять раз больше марганца, чем требуется для ее сталелитейной промышленности, то становилось ясно, что эта страна запасается марганцем. Тогда ЦПШ следовало запросить СИС, могут ли ее агенты подтвердить предположение, что создание таких запасов является частью подготовки к войне.

На практике ЦПШ действовал не столь эффективно, как планировалось. Для начала Мортон перенес в новое ведомство свойственную СИС одержимость секретностью. ЦПШ располагался в новом здании и был связан со штаб-квартирой СИС и резиденцией «С» туннелем. Вывеска гласила: «Департамент экспортного контроля», позже ее заменили на традиционное для СИС прикрытие «Бюро паспортного контроля». Штат Мортона состоял сплошь из майоров и полковников, все они являлись выпускниками либо Итона, либо Харроу, все были одеты в черные пальто, полосатые брюки и котелки, все носили плотно скрученные зонтики. Замечательное зрелище можно было наблюдать на Бродвее каждое утро ровно в 9.30. Майор Мортон дефилировал с зонтиком в руке по улице, подходил к конторе, становился по стойке «смирно», нажимал зонтиком на дверной звонок и проходил внутрь.

Женская часть персонала состояла из сестер или дочерей военных или сотрудников Форин офис. Все они получили образование в Роидине, Сент-Годрике или в Швейцарии и были одеты в твидовые юбки и желтовато-коричневые свитера. Изредка в ЦПШ брали на должности младших помощников девушек, рекомендованных начальницей одной из школ, курируемых сестрами-благотворительницами. Эти девушки должны были разбираться в армейских знаках различия, званиях, названиях подразделений и знать наизусть их историю. Частью собеседования был тест, когда юная кандидатка должна была правильно переставить обозначения подразделений.

Одна из этих барышень, Гвинн Кин, предупрежденная о бдительности, захлопнула дверь своей конторы перед носом человека, представившегося как «мистер Стэнли Болдуин». Позже она вспоминала: «Я не знала, кто это, хотя лицо этого человека показалось мне знакомым. Но я точно знала, что это не Стэнли Болдуин». Этим человеком в действительности оказался Уинстон Черчилль, он потом прислал в подарок Гвинн Кин сумочку из крокодиловой кожи с запиской: «Нашей маленькой сторожевой собачке»(6).

То, что Черчилль, находившийся в ту пору в рядах оппозиции, имел доступ в секретное учреждение, являлось следствием забавного соглашения, вытекающего из того факта, что Черчилль был близким другом Мортона и его соседом в Кенте. Мортон не мог спокойно слушать высказывания Черчилля о грядущей войне, не испытывая при этом желания исправить приводимые им статистические данные. Однако глава ЦПШ не имел возможности это сделать, так как таким образом была бы использована секретная информация. Поэтому Мортон пошел к премьер-министру Рамсэю Макдональду и объяснил сложившуюся ситуацию. Макдональд решил, что пусть лучше Черчилль в своих оппозиционных высказываниях опирается на факты, чем на свое богатое воображение, и дал Мортону разрешение знакомить Черчилля с основными разведданными(7).

Пришедшие затем к власти премьер-министры Стэнли Болдуин и Невилл Чемберлен придерживались аналогичной позиции. Таким образом, в 30-е годы Черчилль имел доступ к потоку разведывательной информации, включая – поскольку Мортон интерпретировал данное ему разрешение в самом широком смысле – огромное количество материалов СИС. Этим объясняется живейший интерес Черчилля к деятельности спецслужб в те времена, когда он сам стал премьером, и поскольку он разделял озабоченность СИС коммунистической угрозой, то разделял и ее недоверие и подозрительное отношение к СССР. (Ллойд Джордж сказал однажды, что «Черчилль озабочен коммунизмом».)

Сконцентрированность СИС на коммунистической угрозе повлияла также на ее кадровую политику и косвенным образом усугубила низкую эффективность организации. В 30-е годы, когда в целом в стране начали превалировать левые настроения, СИС вопреки этому набирала на работу таких людей, которые выступали за сохранение Британской империи, незыблемость установившихся в обществе порядков, за защиту привилегий и доставшегося в наследство благосостояния. Для них коммунизм был не просто политической теорией, а ненавистным символом веры, и любой шаг влево рассматривался как предательство всех лучших британских традиций. В тот период все студенчество было заражено радикальными идеями, поэтому набор кадров из университетов исключался начисто. Это привело к курьезной ситуации, когда русские супершпионы были завербованы в британских университетах на несколько лет раньше, чем СИС собралась сделать то же самое.

Предубежденность против интеллектуалов и радикалов не имела границ. Сотрудник СИС, поступивший на работу в разведку после начала войны, вспоминал об одном случае, который показывает, какие абсурдные меры принимались для того, чтобы «удержать в стороне леваков». Он узнал, что поэт Эдвин Мьюир работает в продовольственном управлении в Шотландии, и назвал его имя своему коллеге в качестве кандидата на работу. Тот ответил: «Его кандидатуру уже рассматривали и отвергли по политическим соображениям. Он коммунист». Когда сотрудник запротестовал и сказал, что это неправда, коллега возразил: «Ну, может, он и не совсем коммунист, но тем не менее он подозрителен. Это человек, который хорошо относится к беженцам, поэтому ему здесь не место»(8).

В ряды СИС набирали представителей высших слоев британского общества, людей, которые не только защищали привычный им образ жизни, но и сами формировали его. Особенности этих людей хорошо описаны Битхэмом Суит-Эскоттом в его книге «Незнакомая Бейкер-стрит», где он рассказывает о своей вербовке. Суит-Эскотт поступал на службу в УСО, но его рассказ вполне подходит к СИС. Его провели в пустую комнату в Министерстве обороны, где сидел одетый в штатское офицер, «очень похожий на Шерлока Холмса». Офицер поинтересовался его биографией, затем сказал: «Я не знаю, чем конкретно вы будете заниматься, но, если вас возьмут, вы не должны бояться совершить подлог или убийство».

Историк лорд Дакре (Хью Тревор-Роупер), пришедший в СИС во время войны, был поражен уровнем сотрудников, принятых в штат до войны: «Мне показалось, что профессионалы были довольно глупы, а некоторые очень глупы. Они разделялись на две категории: «лондонцы», представленные элегантными молодыми людьми из высших слоев общества, привлеченные на работу в разведку исходя из доверия к ним своего класса. Говорили, что их набрали в фешенебельных клубах «Будлс» и «Уайтс», и мне кажется, в этом есть доля истины… Затем идут полицейские из Индии… По моему мнению, их выделяла фантастическая глупость. В социальном плане они резко отличались от клубных мальчиков. Им не было доступа в мир «Уайтс» и «Будлс». На них смотрели скорее сверху вниз»(9).

Лесли Николсон, сотрудник СИС в Праге, описывал мне, что значило работать с этими людьми. Он пришел в СИС из разведывательной секции британского оккупационного корпуса в Висбадене в 1930 году, прослушал трехнедельный курс по средствам связи, шифрам и кодам, а также способам ведения бухгалтерского учета, принятого в СИС. И только по дороге в Вену, где он должен был встретиться с резидентом СИС, «одним из самых опытных специалистов», Николсон сообразил, что никто ему не сказал, а чем он, собственно, должен заниматься. От своего коллеги в Вене помощи в этом вопросе он также не дождался. Тот вволю накормил Николсона баснями о его предшественниках: один был алкоголиком и закончил свою карьеру в полицейском участке с портфелем, набитым документами, полученными из Лондона; другой, выпускник муниципальной школы, подрался из-за девицы и тоже попал в участок. Резидент СИС показал Николсону досье, в которых содержалась в основном переписка с Лондоном. Наконец Николсон спросил: «Слушай, а не мог бы ты дать мне пару практических советов?» «Самый опытный сотрудник» озадаченно посмотрел на него, затем сказал: «Не думаю, что могу чем-либо помочь. Тебе придется разбираться самому»(10).

Николсон обнаружил, что львиную долю времени у него отнимает работа по поддержанию имиджа агента по экспорту и импорту. В совокупности с необходимостью писать ежемесячные отчеты это оставляло мало времени собственно на разведывательную деятельность. Тем не менее он ухитрился создать небольшую агентурную сеть из людей, которые знали, что он может заплатить за сведения о передвижениях войск, производстве вооружений или новых изобретениях в военной области. Вполне вероятно, впрочем, что эти люди продавали информацию и другим, потому что англичане славились своей скаредностью: однажды Николсон предложил 10 фунтов за сведения о передвижении войск, за которые, как он узнал позже, его немецкий коллега отдал 50 фунтов.

Когда его перевели в Ригу, Николсон обнаружил, что местная агентура более откровенна в своих делах. «Эти люди вместе пили кофе в кафе неподалеку от биржи, обсуждали между собой деловые вопросы и весьма походили на биржевых маклеров. Они торговались за свою информацию и продавали ее тому, кто больше платил, а потом ничтоже сумняшеся предлагали ее противникам, как правило за более высокую цену. Но сотрудники всех разведок пользовались их услугами, хотя бы просто для того, чтобы подсунуть противнику дезинформацию»(11).

Учитывая, что полученная Лондоном информация исходила из подобного рода источников, там никогда не знали реальной ценности этих сведений, а несовершенный способ их оценки запутывал все дело еще больше. Информация, которую Николсон оценивал как сомнительную, зачастую шла ему в плюс, тогда как сведения, которые он достаточно тщательно проверял, отбрасывались. Например, в 1938 году один агент сообщил, что фабрика в Восточной Пруссии, ранее производившая велосипеды, перешла на выпуск легкого стрелкового оружия. Агент дал доказательства достоверности информации, и Николсон счел ее важной, подтверждающей проводимую Гитлером ремилитаризацию. Он переслал сведения в Лондон, указав источник и подчеркнув важность информации.

Лондон не реагировал в течение двух месяцев, а затем последовал приказ немедленно избавиться от агента, давшего эти сведения. Потратив значительную сумму, СИС направила из Лондона одного из старших сотрудников, чтобы проверить полученную информацию. Тот сообщил, что компании с указанным названием там нет. Ее не существует. Николсон надавил на агента, и тот представил телефонный справочник города, где красным карандашом было подчеркнуто: «Оружейная фабрика Вольф и Эберман». Николсон переправил страницу в Лондон с небольшой запиской, в которой высказывал предположение, что сотрудник СИС, возможно, перепутал города. Вместо ожидаемого объяснения он получил письмо, в котором говорилось, что, поскольку агент официально уволен, сделать ничего нельзя и вопрос закрыт(12).

Пока СИС действовала в подобном духе. Государственная школа кодов и шифров показывала определенные результаты. Русскую секцию там возглавлял Е. Штеттерляйн, один из ведущих криптографов царской России, переехавший в Лондон. Его секция весьма успешно снабжала британское правительство информацией о намерениях Советской России, почерпнутой из обильного потока шифровок, которыми обменивалось советское правительство со своими зарубежными ведомствами. Однако все резко оборвалось в 1924 году.

Остин Чемберлен, министр иностранных дел в кабинете Болдуина, пришедшего к власти в том году, счел эти секретные сведения несовместимыми с его планами долговременного мира в Европе и в течение трех лет игнорировал эти «свидетельства нарастания враждебных действий» Советов против Британской империи. Затем в марте 1927 года МИ-5 вынудила его изменить свою точку зрения. МИ-5 представила генеральному прокурору сэру Дугласу Хоггу досье на Уилфрида Макартни, в котором, как мы знаем, было указано, что тот передал русским устав Королевского воздушного флота. Кабинет министров решил разорвать дипломатические отношения с Россией, и публичное обвинение в создании «шпионской сети в Великобритании» могло бы послужить необходимым предлогом. Однако проблема состояла в том, что МИ-5 хотела продолжить игру с Макартни, чтобы выявить всю его сеть. Если правительство допустит опубликование доклада МИ-5, это насторожит Макартни и его друзей. А где еще правительство могло взять конкретные доказательства шпионской деятельности русских, чтобы оправдать выдвинутые против них обвинения?

В конце концов правительство решило, раз уж не представляется возможным получить доказательства шпионской деятельности русских в Великобритании, показать хотя бы то, что у русских есть разведывательная служба и Советы ведут политическую пропаганду против Британии. 24 мая премьер-министр Стэнли Болдуин огласил четыре перехваченные шифротелеграммы, затем 27 мая последовало заявление министра внутренних дел Джойнсона-Хикса о том, что он располагает «если не именами, то адресами русских агентов в Великобритании». (Нет необходимости говорить о том, что он не огласил их, поскольку, если бы власти располагали доказательствами, что эти люди являются шпионами, они вынуждены были бы привлечь их к ответственности.) В тот же день Чемберлен сообщил советскому представителю, что Великобритания разрывает дипломатические отношения с СССР из-за «антибританской пропаганды и шпионажа». В качестве доказательства Чемберлен продемонстрировал телеграмму, переданную в апреле советским представителем в Москву, в которой «вы просите переслать вам материал для поддержки политической кампании против правительства Его Величества».

Эта телеграмма, несомненно, подтверждала обвинение в политическом вмешательстве во внутренние дела Великобритании, но вряд ли могла подкрепить обвинение в шпионаже. Позже был опубликован еще ряд перехваченных телеграмм, но ни в одной из них не было очевидных доказательств разведывательной деятельности. Можно предположить, что правительство Великобритании было спровоцировано на столь неадекватную реакцию успехом МИ-5 в деле Макартни и, решив порвать отношения с Советским Союзом, было вынуждено пустить в ход расшифрованные ГШКШ телеграммы для доказательства широкомасштабной шпионской деятельности русских. Результат был катастрофическим. Русские мгновенно заменили шифры и коды на такие, которые английские дешифровальщики так и не смогли расшифровать. Описанные события и тот факт, что она была публично скомпрометирована в прессе, не способствовали поднятию морального духа сотрудников ГШКШ, и их доверие к властям было надолго подорвано(13). (Когда во время войны в Испании ГШКШ вновь добилась определенных успехов и могла дать оценку военной мощи Германии и Италии, полученные результаты она предпочла держать при себе.)

В течение всего предвоенного периода все коммуникационные компании Великобритании были вынуждены сотрудничать с ГШКШ под предлогом всеобщей нестабильности в мире. ГШКШ «взламывала» коды не только потенциальных противников, таких, как Япония, но и союзников, например США, и полученные таким образом сведения использовались для укрепления позиций Великобритании на международных конференциях. Но с Германией и СССР был полный провал. (Известно, что шеф ГШКШ Элистер Деннистон сказал одному из сотрудников: «Я не думаю, что немцы жаждут предоставить тебе возможность читать их бумажки, и сильно сомневаюсь, что ты когда-либо их прочтешь».) Таким образом, в 30-е годы, когда двумя державами, чья политическая активность представляла для Великобритании наибольший интерес, были Германия и Советский Союз, никто в ГШКШ не смог расшифровать их коды, и то, что могло быть основным источником очень важных разведданных, исчезло втуне. К 1938 году руководитель СИС настолько потерял веру в возможности ГШКШ, что в одном из своих внутренних меморандумов отметил, что организация «была совершенно непригодной для тех целей, ради которых она создавалась»(14).

В отношении Германии и сама СИС действовала не лучше. Действительно, в СИС стали постепенно понимать, какую угрозу несет в себе нацизм, но при этом практически не было достигнуто никаких результатов в выявлении мощи и намерений гитлеровской Германии, что вызвало возрастающую критику со стороны британского правительства. К 1938 году Министерство обороны практически постоянно жаловалось на то, что СИС не может предоставить сведения о германской военной мощи, вооружении, подготовке и передвижениях войск. Министерство авиации было менее вежливо и отзывалось об информации, полученной от СИС, как «на 80% неточной». Министерство иностранных дел, традиционный союзник СИС, пыталось всячески опровергнуть любую критику: дескать, агенты должны были сообщать как факты, так и слухи, а давать оценку полученной информации и делать соответствующие выводы должен был Лондон. «С этим делом мы могли и не справиться, а если так, то это наша вина и едва ли честно обвинять в этом СИС»(15).

Позже СИС, однако, предприняла усилия для решения возникших проблем. Она расширила поиск новых кадров, желая заполучить в свои ряды людей, обладающих широким спектром знаний и способностей, которых предыдущая кадровая политика СИС не позволяла взять на службу. Одним из возможных источников пополнения являлась Флит-стрит. Журналисты бывают всюду, они знают, где и как получить информацию, и предположительно кое-что понимают в международных делах, поскольку им приходится писать и на эту тему тоже. И что было еще более важным для СИС – тому были прецеденты. В 20-е годы Мортон использовал корреспондента «Таймс» Колина Кута, позже ставшего редактором «Дейли телеграф», в роли инспектора агентурной сети, действовавшей в Риме(16). Теперь СИС привлекла в свои ряды журналистов из «Манчестер гардиан» (Фредерик Войт), «Дейли экспресс» (Джеффри Кокс) и «Дейли миррор» (Дэвид Уокер). Случай с Уокером наиболее типичен: «Я был приглашен на ленч одним знакомым морским офицером. Он сказал, что, возможно, меня заинтересует работа, имеющая государственное значение, которую я мог бы выполнять, продолжая работать в газете. Он объяснил, в чем именно заключалась эта работа, и я согласился. Когда речь зашла об оплате, он спросил, сколько я получаю в «Дейли миррор», и предложил столько же»(17). (Шпионская карьера Уокера оказалась короткой. Его направили от «Дейли миррор» в Румынию, откуда он уехал с приходом немцев, был арестован итальянцами, которые затем обменяли его на итальянских журналистов. По возвращении в Лондон в 1941 году ему было объявлено, что в данный момент подходящей должности для него нет. Он поступил на работу в УСО и после войны занимался связями с общественностью. Уокер утверждал, что никогда не говорил в «Дейли миррор» о своей работе на СИС.)

Известны также выдающиеся образчики сотрудничества СИС и МИ-5. Дик Уайт, заместитель начальника подразделения «Б» отдела контрразведки МИ-5, перед самой войной совершил тур по Германии для вербовки агентов, которые могли бы одновременно помогать МИ-5 в поиске немецких разведчиков в Великобритании (работа МИ-5) и снабжать сведениями о событиях в Германии (работа СИС). Уайт, великолепно владеющий немецким, добился значительных успехов благодаря своему идеалистическому подходу к разведывательной деятельности. Его интересовали не профессиональные поставщики всяческих разведданных (основной контингент СИС в 30-е годы), а люди, которые работали бы из идейных соображений, «единственные, достойные внимания». Он тщательно изучил оппозиционно настроенные к Гитлеру слои и нашел подходящих людей, «считавших Великобританию моральной силой. противостоящей фашизму».

Некоторые немецкие офицеры, опасавшиеся, что Гитлер втянет Германию в войну, в которой страна будет обречена на поражение, регулярно снабжали Лондон информацией либо по каналам, проработанным Уайтом, либо во время своих приездов в Великобританию. Существовала также агентурная сеть из высокопоставленных гражданских лиц, делавших все возможное для информирования о планах Гитлера. Из этих источников СИС черпала сведения о боевом порядке немецких войск, мобилизационных планах и разработках новых вооружений. Но это был единственный луч во тьме, и при любой оценке деятельности СИС в 30-е годы неудачи значительно перевешивают успехи.

СИС не сумела получить стоящей информации о советско-германских переговорах в 1939 году. Представленные ею сведения о строительстве военных судов в Киле в 1934 году, что могло бы быть важным подтверждением нарушения Германией Версальского договора, оказались в значительной степени ошибочными. Во время мюнхенского кризиса разведывательная деятельность вообще прервалась, так как сотрудники СИС на местах не были обеспечены радиопередатчиками, и после закрытия Германией границы с Данией не имели никакой возможности быстро связаться с Лондоном. СИС не сумела заблаговременно предупредить ни о готовящейся оккупации Рейнской области в 1936 году, ни об аншлюсе Австрии в 1938 году(18).

Были получены сигналы о готовящемся нападении на Польшу, первый из которых поступил 28 марта 1939 года, за пять месяцев до начала передвижения германских войск, но поступили они не от СИС. Эти сигналы исходили от британского посольства в Берлине и от одного английского корреспондента, имевшего связи в германском Генеральном штабе. Когда же СИС наконец получила серию предупреждений о надвигающемся нападении Германии, она не передала их в Министерство обороны, и начальник британского Генерального штаба был вынужден специально запрашивать у СИС копии полученных донесений(19).

Однако наиболее серьезный провал британской разведки связан с развитием и планами люфтваффе. В период правления Гитлера германские военно-воздушные силы пережили период ускоренного развития, начавшийся в 1933 году. Поскольку это шло вразрез с Версальским договором, были предприняты титанические усилия для сохранения полнейшей тайны. Но, поскольку совершенно невозможно осуществлять огромную промышленную программу, включающую в себя строительство нескольких тысяч летательных аппаратов, не задействовав в ней огромное количество людей, ЦПШ получил первые достоверные сведения из анализа статистики германского импорта и рабочей силы, из публикаций, касающихся промышленного развития Германии. Другие британские разведорганы ненамного отставали от ЦПШ.

Проблема заключалась не в отсутствии информации, а в том, что каждый правительственный департамент трактовал эти сведения в соответствии со своим набором предрассудков. Например, Министерство авиации просто-напросто отказалось поверить в то, что немецкие военно-воздушные силы могли быть созданы достаточно быстро, чтобы представлять угрозу для Великобритании к концу 30-х годов. Министерство иностранных дел со своей стороны было убеждено, что немецкая авиация создавалась лишь как политическое оружие для поддержки гитлеровской дипломатии и вообще не играет никакой стратегической роли. СИС могла бы положить конец этим дебатам, так как не имела свойственной департаментам зашоренности, но, поскольку она не располагала достаточным количеством агентов в Германии, большинство министерств относилось к ней скептически и с недоверием. СИС пришлось подтверждать свои сведения, опираясь на информацию, полученную от французского Второго бюро, имеющего своего агента в германском Министерстве авиации. В 1938 году руководство СИС было вынуждено признать отсутствие у нее последних и достоверных сведений не только о величине германских военно-воздушных сил, но и об их строении и вооружении, а также о дальности полета и бомбовом запасе самолетов(20).

А возможность получения такой информации была, и доказательством тому служит опыт Форин офис. В 1933 году Малкольм Кристи, капитан в отставке, военно-воздушный атташе в Берлине с 1927 по 1930 год, начал передавать частные разведывательные доклады сэру Роберту Ванситтарту, заместителю министра иностранных дел. Кристи был преуспевающим бизнесменом, он жил в Берлине, был знаком с Герингом, его заместителем Эрхардом Мильхом и многими сотрудниками Министерства авиации Германии, один из которых, Ганс Риттер, стал ценным источником информации. Ванситтарт описывает Кристи как лучшего специалиста по Германии, который когда-либо был у Великобритании. Однако когда Кристи передал, помимо всего прочего, таблицы, показывающие рост авиационной промышленности Германии и ее планируемую мощь, а Ванситтарт в свою очередь передал эти таблицы в Министерство авиации Великобритании, там эти сведения проигнорировали.

Под давлением госсекретаря лорд Суинтон, министр авиации, вновь изучил полученные сведения и попытался определить источник информации Кристи. Все, что ему удалось узнать, это то, что этот человек работал в высшем звене Министерства авиации Германии, но, чтобы доказать достоверность сведений, полученных от Риттера, Кристи пришлось быть посредником при передаче серии вопросов из Лондона в Берлин. Несмотря на то что Риттер не только убедительно доказал достоверность сведений, но и передал подробный чертеж бомбардировщика «Дорнье-17», британское Министерство авиации продолжало сомневаться(21).

Поскольку СИС оказалась несостоятельной, а Ванситтарт не смог убедить британское Министерство авиации в ценности полученных от Кристи сведений, людям, разрабатывавшим план обороны Великобритании, пришлось в оценке потенциальной угрозы люфтваффе исходить из наихудшего варианта. Наихудший вариант представлял собой предположение, что люфтваффе могут нанести тотальный удар на уничтожение по территории Великобритании, вероятно, сочетая с бомбовым ударом использование газов и отравляющих веществ, способных в течение нескольких часов уничтожить британские города и подорвать волю населения к сопротивлению. Нормальная разведка могла бы очень быстро разрушить этот миф. В 30-е годы немецкая авиация никак не могла нанести по Великобритании тотального удара, будучи недостаточно вооруженной и обученной для этого, но немцы совершенно гениально сумели создать впечатление о подобной возможности. И в этом им очень помогла американская военная разведка, а также некоторые известные дипломаты и политики.

В 1936 году американская разведка использовала известного летчика полковника Чарльза Линдберга специально для получения сведений о германской авиации. Немцы показали себя весьма радушными хозяевами во время визита Линдберга в Германию, и после своей второй поездки в эту страну в октябре 1937 года Линдберг сообщил, что немецкие военно-воздушные силы мощнее всех европейских, вместе взятых: 10 тыс. самолетов, из которых половина – бомбардировщики. Более того, он заявил, что Германия производит более 500 летных единиц в месяц и может при необходимости утроить эту цифру.

Реальные данные были несколько иными. Немецкая авиация располагала на тот период только 3315 самолетами, из которых только 1246 были бомбардировщиками. Производительность не превышала 300 самолетов в месяц. Во время мюнхенского кризиса Германия смогла задействовать только 1230 самолетов, в том числе 600 бомбардировщиков. Но доклад Линдберга был распространен накануне Мюнхена и безоговорочно принят такими людьми, как французский министр авиации Ги Ля Шамбр, министр иностранных дел Жорж Бонне и американский посол в Великобритании Джозеф П. Кеннеди(22).

Последствия были весьма серьезными. Когда британский премьер-министр Невилл Чемберлен побывал в Германии за неделю до Мюнхена, он ознакомился с выводами из доклада Линдберга. Во время кризиса Чемберлен признался своим коллегам по Кабинету, что ему привиделся Лондон, сметенный с лица земли немецкими бомбами. В результате этой совершенно необоснованной боязни тотального удара Великобритания попалась на удочку Германии, и СИС должна принять частично на свой счет обвинения, связанные с заключением Мюнхенского соглашения, так как она не смогла предоставить разведданные, которые предотвратили бы его.

Фактически в 30-е годы СИС была периферийной организацией, имеющей очень незначительное влияние на британские правительственные круги. Министерства уже привыкли действовать без помощи со стороны СИС, опираясь в своих решениях на доступную для них информацию и на элементарный здравый смысл при оценке возможных политических и стратегических последствий тех или иных событий. Пока СИС была по-прежнему озабочена коммунистической угрозой, британский Комитет обороны в марте 1934 года пришел к выводу, что главным потенциальным противником Великобритании является Германия и именно против нее должна разрабатываться долговременная оборонная программа. Комитет по иностранным делам, созданный в 1936 году как консультативный орган по политическим решениям, использовал материалы СИС только в двух своих докладах в течение последующих двух с половиной лет(23).

Три важных информации о германских вооруженных силах были получены англичанами не от СИС, а от британского военного атташе в Берлине. Атташе К. Стронг в докладах 1937 года указывал, что немецкая армия будет использовать метод танкового блицкрига, и она ею использовала во Франции. Помощник атташе докладывал в 1939 году, что у немцев имеется оружие, которое может применяться как ручной и как станковый пулемет, и что немцы используют зенитные пушки против танков – весьма успешное нововведение. Министерство обороны Великобритании отвергло оба доклада(24).

Таким образом, предвоенный период для СИС был таким временем, которое можно проигнорировать и пропустить. Она занималась саморазвитием, ее руководство рассматривало СИС скорее как клуб джентльменов, презиравших внешний мир и убежденных в том, что они не только представляют собой все лучшее, что имеет Британия, но и что только они одни знают, кто настоящий противник – это Советский Союз.

Глава 5

БИЗНЕС ВЫГОДНЕЕ ШПИОНАЖА

Несмотря на то что СИС выглядела слабой в глазах Уайт-холла, немцы не сразу смогли правильно оценить ее возможности. Нацистские бонзы говорили Гитлеру, что СИС является лучшей в мире разведывательной организацией и Германия должна создавать свою разведслужбу по ее образу и подобию. Однако попытка Гитлера воплотить эту идею в жизнь была сорвана вечным соперничеством между уже существующими в Германии спецслужбами. Самой мощной, казалось, был абвер – армейская разведка, сила которой росла вместе с усилением германских вооруженных сил. Его бюджет был секретным, однако его очень энергичный шеф – адмирал Вильгельм Канарис, занявший этот пост 1 января 1935 года, говорил своим офицерам, что в его распоряжении имеются «миллионы марок».

Естественным соперником абвера была Sicherheitsdienst (СД), созданная Рейнхардом Гейдрихом в 1931 году для шефа СС Генриха Гиммлера. В начале их деятельности абвер и СД хорошо сотрудничали. «Офицеры абвера приветствовали эффективность и умение СД. Они отдавали все силы борьбе с вражескими агентами, действуя упорно, с полной отдачей и втайне. Они не обращали внимания на политических противников, поскольку это было делом экспертов, и все это определяло эффективность нового аппарата», – писал биограф Канариса(1). Когда абвер осознал, что амбиции СД простираются несколько дальше, чем обеспечение безопасности нацистов, что она стремится взять под контроль все разведывательные службы Германии, было уже поздно что-либо предпринимать. В «Ночь длинных ножей» среди убитых был и бывший шеф абвера Фердинанд фон Бредов, и отношения между Канарисом и Гейдрихом стали все больше и больше портиться по мере усиления стремлений Гейдриха распространить свою деятельность и на внешнюю разведку.

В этой атмосфере соперничества процветали прочие мелкие агентства, каждое под крышей кого-нибудь из членов нацистского руководства. Некое квази-министерство, Porschungsamt (исследовательский департамент) Министерства авиации рейха, ничего общего не имеющее с этим ведомством, занималось радио – и телефонным перехватом и дешифровкой дипломатических кодов. Оно подчинялось напрямую Герману Герингу. Informationsstelle III, шпионская служба на базе германских дипломатических миссий за рубежом, подчинялось министру иностранных дел Иоахиму фон Риббентропу. Официальное немецкое пресс-агентство, Deutsche Nachrichtenburo, сочетало сбор новостей с тайными операциями и подчинялось прямо министру пропаганды Геббельсу. У заместителя фюрера Рудольфа Гесса тоже была своя разведывательная служба, собиравшая сведения за рубежом и информировавшая его о планах политических соперников в Германии.

Такое разрастание различных разведывательных организаций неизбежно привело к дублированию усилий, неэффективной оценке полученной информации, соперничеству и всеобщей путанице. Например, абвер жаловался на то, что СД мгновенно арестовывает любого иностранного шпиона, как только он попадает в поле ее зрения, тогда как абвер, давно знавший об этом агенте, предоставлял ему определенную свободу действия, в надежде установить других агентов или источники информации. Чем сильнее было соперничество между службами, тем более скрытным становилось каждое из них в отношении источников и классификации сведений. Это означало, что правительственные департаменты, использующие полученные сведения, никогда не знали точно степень их достоверности. Майор Оскар Рейль, возглавлявший отделение абвера во Франции с 1935 года до конца войны, позже сказал, что из сотен докладов, полученных им от СД, только в одном был указан источник информации(2).

Таким образом, немецкая разведывательная служба была весьма далека от высокой эффективности, поскольку ее поразил фатальный недуг – многоглавость, причем ни одна из голов не пожелала отказаться от своей власти, поскольку обладание разведывательными данными давало доступ к вождю. Мы можем увидеть работу этой покалеченной германской разведки на примере проведенных ею операций в Великобритании и США.

Если немецкие шпионы, пойманные в Великобритании в 30-е годы, являлись классическим образцом, то можно сделать вывод, что немецкая разведка действовала спорадически и была плохо профессионально подготовленной, поэтому угроза британской безопасности со стороны нацистских шпионов была сильно преувеличена[14].

Наиболее типичным является дело доктора Германа Герца, юриста и бывшего офицера армейской разведки, приговоренного в 1936 году к четырем годам тюремного заключения по обвинению в шпионаже. Он попал в поле зрения МИ-5 после того, как его квартирная хозяйка в графстве Кент пожаловалась в местную полицию, что жилец уехал, не заплатив за квартиру, – поступок, вряд ли свойственный профессиональному разведчику.

Перетряхнув жилище Герца, МИ-5 обнаружила множество доказательств, использованных против него на суде: карту юго-восточной части Англии с отмеченными на ней военными аэродромами, фотокамеру, авиационные журналы, письма, записные книжки и справочник под названием «Воздушный пилот». Одно из писем было шестилистной анкетой для поступления на службу в люфтваффе, где Герц описывал свои достижения на поприще разведки во время первой мировой войны – опять надо отметить, что профессиональный разведчик вряд ли оставил бы такого рода вещи в покинутом жилище, которое он снимал.

В свое оправдание Герц заявил, что эти сведения ему необходимы для создания книги под названием «Мост через серые воды». Его адвокат подчеркнул, что все изъятые у него документы могли быть легко приобретены каждым желающим – довод, с которым МИ-5 вынуждена была согласиться. Герц был осужден главным образом на основании пометок, сделанных им на плане Мэнстонского аэродрома, скопированном из «Воздушного пилота», и обозначавших ангары и склады топлива, не указанные в оригинале, что, по мнению обвинения, являлось доказательством чего-то большего, нежели простое любопытство. Представляется достаточно очевидным, что Герц пытался собрать материал, который придал бы вес его заявлению о поступлении в люфтваффе на должность офицера разведки. Попытка МИ-5 выставить дело Герца в качестве предвестника наступления немецких разведслужб на Великобританию успеха не имела.

Другие дела против немецких шпионов в 30-е годы были не более впечатляющими, чем дело Герца. Миссис Джесси Джордан, парикмахерша 51 года, проведшая столько лет в Германии, что она уже не могла говорить по-английски без акцента, была приговорена в 1938 году к четырем годам тюрьмы за то, что она являлась «почтовым ящиком» для абвера, получая письма от германских агентов в США и переправляя их в Германию. Дональд Адамс, журналист 55 лет из Ричмонда (Суррей), был приговорен к тюремному заключению на семь лет в сентябре 1939 года за передачу в письмах информации абверу. Его корреспонденция, перехватываемая потому, что указанный адрес был известен МИ-5 как «крыша» абвера, приходила адресату еще в течение восьми месяцев, так как Адамс, по признанию МИ-5, не передавал никакой информации сверх той, что могла быть легко получена из британских газет. В мае того же года ирландец, каменщик Джозеф Келли, работавший на одном из военных заводов в Ланкашире, получил три года тюрьмы за кражу и десять лет по закону о шпионаже, так как он продал план завода абверу за 30 фунтов стерлингов(3).

Пока этим «шпионам» выносили суровые приговоры за весьма незначительные проступки, люди из совершенно иной социальной среды передавали немцам очень важную информацию совершенно безнаказанно.

Барон Уильям С. де Роп был по происхождению литовцем, натурализовавшимся в Великобритании и служившим в Королевском воздушном флоте во время первой мировой войны. Де Роп сам возложил на себя обязанность способствовать сближению между гитлеровской Германией и Англией. Вместе со своей женой-англичанкой он обосновался в Берлине и сумел завоевать доверие Гитлера и других нацистских вождей, которые называли его «наш британский агент». Де Роп преследовал две цели: политическую и разведывательную. Он стремился убедить ведущих британских политических деятелей в том, что Германии и Великобритании нужно держаться вместе, чтобы противостоять коммунистической угрозе. Для этого он приглашал в Германию, помимо прочих, «двух генералов, адмирала, журналистов» и многих своих друзей. Разведывательной задачей было получение для люфтваффе достоверной информации о британской авиационной промышленности и Королевском воздушном флоте. С этой целью де Роп решил задействовать своего приятеля Фредерика Уинтерботема, который с 1929 года был шефом авиационной разведки СИС(4).

Взаимоотношения де Ропа и Уинтерботема были несколько странными, и сейчас, по прошествии времени, уже трудно понять, де Роп ли обманом вынудил Уинтерботема помогать ему, или, наоборот, Уинтерботем обманул де Ропа. Говоря о своей жизни, Уинтерботем не делает секрета из того, что он всегда считал настоящим врагом Великобритании Советский Союз, и открыто признает себя сторонником англо-германского сотрудничества против Сталина. С другой стороны, он заявляет, что располагал обширными связями в Германии, которые позволили ему получать максимальное количество сведений о военно-воздушных силах немцев.

В действительности же это была дорога с двусторонним движением. Нацистам почти наверняка было известно о том месте, которое Уинтерботем занимал в СИС – это признает и он сам, – но они решили торговать с ним сведениями, что могло осуществляться на почти официальном уровне, так как Министерство авиации Великобритании во главе с лордом Лондондерри, а затем лордом Суинтоном было сторонником взаимопонимания между Великобританией и Германией. Один из официальных докладов немецкого Министерства иностранных дел 1935 года гласит: «В случае каких-либо антигерманских действий в Лондоне нас всегда запрашивали из Министерства авиации, что можно предпринять для укрепления германских позиций». Велись переговоры между представителями британских моторостроителей и люфтваффе, немцев приглашали «присмотреться повнимательней» к оснащению британской авиации, английский военно-воздушный атташе в Берлине, докладывавший с некоторой тревогой о быстром росте люфтваффе, был заменен более лояльным офицером.

Роль Уинтерботема во всем этом может быть расценена как классическая роль двойного агента. Но, как и со всеми двойными агентами, наниматель время от времени подводит итоги и выясняет, кому же все-таки в этой игре достаются вершки, а кому – корешки. Форин офис пребывало в сомнениях. В 1937 году Уинтерботему было приказано прервать всяческие контакты с нацистами(5). (Он честно служил всю войну, но до самого конца был уверен, что Великобритания сражается не с тем противником.)

С де Ропом дела обстояли иначе. Сведения, переданные им нацистам, – позиции сторонников мира в Британии, возможность сотрудничества люфтваффе и британских военно-воздушных сил, симпатии высокопоставленных офицеров Министерства авиации, перспективы закупки люфтваффе деталей самолетов в Великобритании – были значительно важней для Германии, чем поэтажный план артиллерийского завода, план Мэнстонского аэродрома или пересказ статей из английских газет. Однако МИ-5 никогда не предлагала арестовать де Ропа во время одного из его периодических визитов в Великобританию и выдвинуть против него обвинение в шпионаже. Даже после начала войны он продолжал снабжать немцев информацией из своей новой резиденции в нейтральной Швейцарии. Урок из всего этого можно извлечь следующий: у шпиона гораздо больше шансов выжить, если он принадлежит к высшим слоям общества.

В то время как немецкие разведывательные операции против Великобритании разворачивались вяло, главным образом потому, что Гитлер пребывал в убеждении о возможности достижения договоренности с этой страной, действия против Соединенных Штатов шли вовсю. Немцы сосредоточили свои усилия на США, так как уровень их промышленного развития, исследования и различные нововведения представляли огромный интерес для страны, претворяющей в жизнь широкомасштабную программу перевооружения. Еще до того, как активизировались разведывательные организации, такие крупные немецкие концерны фабрикантов оружия, как «ИГ Фарбен» и «Крупп», дали указания своим представителям в США сообщать в головную организацию – всю возможную информацию о промышленном и военном развитии Америки(6).

Когда Канарис встал во главе абвера, он обнаружил, что его предшественники уже создали маленькую, но активную шпионскую сеть на территории Соединенных Штатов. В книге «Война лисиц» Ладислас Фараго пишет, что в начале и середине 30-х годов такие агенты, как Вильям Лонковски, Вернер Георг Гуденберг, Отто Герман Фосс, Игнац Теодор Грибл, Эрих Фейфер, Карл Эйтель, Ульрих Хаусман и Густав Гуплих, смогли проникнуть в американскую авиационную промышленность и «другие отрасли военной машины США». Описание Фараго деятельности этих агентов читается как шпионский роман. Одна из операций, например, имела кодовое название «Секс». Среди информаторов были армейский капитан – уроженец Швейцарии, чертежник из одной судостроительной компании, рабочие авиационных заводов, конструктор-оружейник из Монреаля. Курьерами выступали моряки немецких судов, курсирующих между Германией и Америкой. Однажды один из курьеров был задержан при таможенном досмотре, но офицер безопасности, уведомленный таможней, приказал пропустить шпиона, при условии, что тот вернется на следующий день, чтобы дать показания!

Согласно Фараго, немцы хвастались: «На каждом военном заводе и на каждой верфи в Америке действуют наши агенты, причем некоторые из них занимают ключевые посты. Американцы не могут наметить постройку военного корабля, разработать новый тип самолета или какой-нибудь новый прибор без того, чтобы мы сразу же не узнали об этом»(7).

По мнению Фараго, это не было пустым бахвальством. Он утверждал, что благодаря высокому уровню немецкой разведки в США в 30-е годы нацисты получили к 1939 году достаточно мощные люфтваффе. Без шпионажа, заключает он, «Гитлер не смог бы начать войну в сентябре 1939 года».

Если принять утверждение Фараго за истину, то события, описываемые им, могут рассматриваться как один из величайших триумфов в истории разведки. На самом же деле, однако, это утверждение не выдерживает пристального рассмотрения. Немецкие разведывательные операции в США, какими бы впечатляющими они ни казались, были бесполезны. К тому же, если принять к сведению тот факт, что некоторые немецкие агенты получали от ФБР дезинформацию, для Германии было бы гораздо лучше не иметь в США шпионов вовсе.

Основной целью немецкой разведки в Америке было получение экономической и технологической информации, необходимой для реализации военной программы Германии. В немецких досье, изученных после войны, содержалось весьма значительное количество материалов, полученных агентами абвера: чертежи оборудования, такого, как самолетные шасси, новые бомбодержатели; данные о новых видах топлива, усовершенствованных приборах и т. д. Но. как показали проведенные в разное время расследования конгресса, большая часть этих сведений была в любом случае легко доступна и могла быть получена (а в некоторых случаях и была получена) совершенно открыто. Фактически настойчивость американских поставщиков навязала немцам многие материалы, которые те собирались добывать шпионскими методами.

В апреле 1934 года Дуглас Миллер, коммерческий атташе американского посольства в Берлине, докладывал, что американские поставщики в Германии продавали все виды авиационного оборудования: части двигателей, автопилоты, гирокомпасы, инструменты. Они также предлагали контрольные системы для зенитной артиллерии. Миллер смог очень точно предсказать, что американские поставки этого оборудования означают, что к концу 1935 года Германия будет обладать 2500 самолетами(8).

Картельные соглашения между американскими и немецкими фирмами предусматривали обмен новыми изобретениями и лицензиями на их производство. Например, Дюпон в начале 30-х годов свободно обменивался с несколькими немецкими фирмами сведениями о взрывчатых веществах. «Сперри Гироскоп» предоставила «Аскания Компани» лицензию на производство в Германии приборов для полетов вслепую и радиолокаторов, а также поставила немцам гирокомпасы и другое авиационное оборудование. «Пратт и Уитни» продала немцам двигатели, пропеллеры и запчасти к ним, а также снабжала «Байерише Моторен Верке» детальными сведениями обо всех исследованиях и разработках, которые велись ею в США.

Между «Стандард Ойл» и «ИГ Фарбен» было заключено соглашение об обмене патентами и научными разработками, согласно которому «Стандард Ойл» передала немцам формулу синтетического каучука – основного стратегического сырья. «Стандард Ойл» также передала «ИГ Фарбен» наиболее совершенную технологию производства взрывчатых веществ. Уже в 1940 году «Бендикс Эйркрафт» предоставила Роберту Бошу детальную информацию относительно производства стартеров для самолетных двигателей, нарушив, таким образом, организованную Великобританией блокаду Германии. В июне 1940 года из 20 основных наименований, перечисленных в правительственном списке секретных и стратегических товаров, важных для обороноспособности страны, не меньше 14 наименований производилось фирмами, имевшими контракты с немецкими компаниями(9).

Иногда эти контракты работали против Соединенных Штатов. Военное командование заказало «Стандард Ойл» разработку горючего с октановым числом 100, предупредив при этом, чтобы его формула не передавалась «ИГ Фарбен». Руководство «Стандард Ойл» ответило, что таким образом нарушается соглашение, подписанное ими в 1929 году с «ИГ Фарбен», и что они предпочитают лучше не разрабатывать такое топливо, чем нарушить договор. «Стандард Ойл» все же были сделаны необходимые разработки и построены перерабатывающие заводы для получения горючего с октановым числом 100, но в Германии! Таким образом, немцы получили не только формулу, но и точные сведения о производительности заводов(10).

Даже получение чертежей бомбодержателя, сделанного на фирме «Норден», операция, считавшаяся самой важной из проведенных абвером в США, при ближайшем рассмотрении оказалась дутым успехом. Николаус Риттер, немец, живший в Америке в течение десяти лет, возглавлял разведывательную группу абвера, заполучившую чертежи. Они были переданы ему Германом Лангом, инспектором завода «Норден», который взял их домой, как только ему предоставилась такая возможность, и спокойно их скопировал. К 1938 году немецкие ученые заполнили те секции, чертежи которых Ланг не смог украсть, и Германия получила то, что называлось «самым строго сберегаемым американским оружием». Однако применение бомбодержателей оказалось весьма ограниченным. Их не успели смонтировать на немецких бомбардировщиках ко времени налетов на Великобританию, а потом немцы уже относительно мало бомбили, делая упор на истребители и вспомогательную авиацию(11).

Что же касается политической разведки, то и здесь немцы отнюдь не блистали. В этой сфере они потерпели неудачу главным образом из-за неверной трактовки полученных данных. В Берлин стекалось огромное количество политических сведений от всех многочисленных разведслужб. Некоторые сведения были вполне достоверными, но большинство основывалось на невежестве и предрассудках, и к тому же даже малая толика полезной информации теряла смысл из-за неверной трактовки.

В абвере не смогли разобраться в существе происходящих в США политических процессов и пытались приобрести влияние и распространить идеи гитлеризма путем оплачиваемой пропаганды. Агенты абвера поверили сплетне, будто президент Рузвельт на самом деле был евреем по фамилии Розенфельд, и изображали его в своих донесениях как застенчивого человека, неумелого и некомпетентного политического деятеля. Они не поняли также сути расовых взаимоотношений в США и сообщали в Берлин, что расовые предрассудки там настолько возрастут, что повлияют на позицию правительства в отношении преследования евреев в Германии. Хоть абвер и нашпиговал американское посольство в Берлине разного рода аппаратурой и имел детальную информацию обо всем происходящем в посольстве, офицеры абвера не видели оснований к тому, чтобы опровергать мнение Гитлера, будто американский президент – застенчивый и некомпетентный полукровка(12).

Однако немецкий дипломат Ганс Дикхофф, бывший послом Германии в США в 1937 – 1938 годах, весьма внятно сообщил Берлину, что он убежден в том, что Соединенные Штаты будут поддерживать Великобританию в случае войны с Германией. Дипломат, в отличие от шпионов, заметил изменение взгляда Рузвельта на мировую политику, отход от изоляционизма и желание взять на себя ответственность мировой державы. Эти изменения в сочетании с эмоциональной поддержкой Великобритании могли означать лишь укрепление антигерманских позиций Америки. Далеко идущий вывод дипломата услышан не был. Он никак не вязался с более ранними разведывательными данными и основывался лишь на дипломатическом опыте, а не на источниках секретной информации. Гитлер отверг его(13).

Спецслужба Советского Союза, сменившая в 20 – 30-х годах много названий (ГПУ, ОГПУ, ГУГБ НКВД), была занята главным образом искоренением подрывных элементов внутри страны. Сталин использовал ее для подавления крестьян, чистки в армии и получения доказательств для многочисленных показательных процессов того периода. Ее заграничные интересы касались только эмигрантских организаций, таких, как «Трест», получавших помощь от Великобритании и США. В большую часть этих организаций были внедрены сотрудники советских спецслужб, и эти организации продолжали функционировать до тех пор, пока в Москве считали это нужным. Затем они уничтожались, для чего их основных деятелей завлекали на территорию СССР, а потом арестовывали.

К моменту смерти Дзержинского в 1926 году КГБ еще не смог проникнуть внутрь британских спецслужб. Его цель казалась недостижимой – найти молодых англичан, которые были бы готовы взять на себя пожизненное обязательство помогать СССР, выполнять функции «агентов на местах» и служить интересам СССР везде, куда бы ни забросила их судьба. Предъявляемые требования были весьма специфическими: политические взгляды, идущие вразрез с происхождением, желание предать свой класс и свою страну и врожденный талант лицедея, поскольку им пришлось бы обманывать не только коллег, но и семью и друзей.

К счастью для Советского Союза, таких молодых людей вскоре стало хоть пруд пруди. В Великобритании крепло глубокое разочарование в британской политике, вызванное сокрушительным поражением лейбористов осенью 1931 года и решением Рамсэя Макдональда продолжать занимать должность премьер-министра правительства, не имеющего ни определенной политики, ни убеждений. Это был третий год Великой депрессии, был очень высок уровень безработицы, а захват Японией Маньчжурии явился предвестником грядущего мирового конфликта. Капитализм вдруг оказался не только злобным, но и уязвимым, и в британских университетах стали рассуждать не о том, как он падет, а когда. Коммунистические «антивоенные» группировки были созданы в Кембридже, Лондонской экономической школе, Лондонском университетском колледже почти одновременно. Представители этих группировок встретились на Пасху в 1932 году, чтобы выработать совместные действия по координации коммунистической деятельности в британских университетах(14).

В КГБ прекрасно знали о том, что происходит среди элиты британских интеллектуалов. Вряд ли когда еще наступил бы более благоприятный период для поиска молодого англичанина, готового служить интересам СССР. Однако если бы русские попытались привлечь студента, который – неважно, насколько яро тот публично демонстрировал свою приверженность идеям коммунизма, – нашел бы идею предать свою родину отвратительной, игра русских закончилась бы, еще не начавшись. Русские вряд ли совладали бы со скандалом, который возник бы в связи с попыткой завербовать шпиона в период, когда симпатии публики по отношению к коммунизму были сильны, как никогда. Однако, как нам теперь известно, русские весьма успешно провели свою кампанию. Ким Филби, Гай Берджесс, Дональд Маклин и Энтони Блант – все сделали свой выбор именно в это время. Но – и это озадачивает всех, изучавших этот период, – ни один британский студент не пришел с заявлением: «Они пытались завербовать меня, но я их послал».

Было высказано мнение, что данному факту может быть дано лишь одно объяснение. Русские входили в контакт только с теми студентами, о которых они знали практически однозначно, что те примут предложение, а знать это они могли, только если у них был талантливый осведомитель, обладающий властью и доверием. Исходя из этой теории, должен был быть хоть один кембриджский «дон», который указывал русским вербовщикам возможные объекты, «дон», который хорошо вычислял тех студентов, которые по своему характеру, взглядам и поведению готовы принять предложение стать советским шпионом. Сторонники этой теории потратили массу времени, пытаясь вычислить этого «дона» и размышляя на тему о том, кто в настоящее время является его преемником.

Есть более простое, но менее захватывающее объяснение. Первый контакт с потенциальным кандидатом был настолько легкий, что большинство просто не поняло, что это была попытка вербовки. Отреагировавших медленно и осторожно проводили через кажущуюся бесконечной процедуру, предназначенную для определения их искренности и убежденности. КГБ славится своим терпением. В КГБ готовы были выжидать со всеми потенциальными рекрутами этого периода, кроме одного. Исключением был Ким Филби.

Теперь мы знаем, что, если бы в период внедрения Филби в СИС существовала процедура глубокой проверки, его кандидатуру отвергли бы. Внимательное изучение его студенческих дней в Кембридже выявило бы, как минимум, его прокоммунисгические взгляды. Один его сокурсник сказал: «Ким почти наверняка был членом партии». Бесспорно то, что впервые Филби столкнулся с коммунизмом в Кембридже. В нашей книге «Заговор Филби» мы с моими соавторами пришли к выводу, что Филби был завербован в Австрии. Мы основывались на том, что после окончания университета осенью 1933 года Филби сразу же поехал в Вену, где правые и левые находились на грани гражданской войны. Вовлеченный в водоворот европейской политики как по личному выбору, так и из-за любовной связи с дочерью своей квартирной хозяйки Литце Кольман, Филби вскоре начал помогать коммунистам выезжать из страны после поражения, нанесенного левым фашистами. Выводы для него были однозначными: коммунистическая партия – единственная надежда Европы перед наступающей тьмой.

Мы решили, что именно в этот момент КГБ предпринял определенные шаги. Все, что русским было известно о Филби, говорило в его пользу: то, что он был рожден за границей, слабо выраженное чувство патриотизма у его отца и деятельность Филби в Кембридже. Мы предположили, что вербовщиком выступил беженец из Венгрии Габор Петер, спасавшийся от диктатуры адмирала Хорти и ставший позже шефом венгерской тайной полиции.

Теперь я думаю, что первый контакт с Филби состоялся в Англии, что советская разведка направила Филби в Вену и что. хотя Петер и мог играть какую-то роль во взаимоотношениях Филби с КГБ, на более ранней стадии был задействован офицер КГБ высокого ранга из-за чрезвычайной важности задания, данного Филби. В книге ошибка нами была допущена потому, что мы считали, будто вербовка проходила сразу, по принципу «подпиши-где-пунктирная-линия». На самом деле это была кропотливая, долгосрочная процедура взаимных проверок, которая может тянуться годами и начинается с настолько мягкого контакта, что его значение может быть просто не понято.

Реконструируя события, мы также столкнулись с проблемой сроков. Много лет спустя, в Москве, Филби говорил своим домашним: «Я был завербован в июне 1933 года, и мне было дано задание внедриться в британскую разведку, при этом было сказано, что не имеет значения, сколько уйдет времени на его выполнение»(15). Раньше мы считали, что опыт, полученный Филби в Вене. сделал его готовым к вербовке, но этот опыт он приобрел в 1934, а не в 1933 году. Возможно, в рассказе своим домашним Филби объединил два события: вербовку (1933 г.) и получение задания (1934 г.). Поэтому наиболее вероятным сценарием вербовки Филби представляется следующий.

Первый контакт, очень мягкий, состоялся еще в Кембридже. Основываясь на прецедентах, мы можем предположить, что это было просто письменное задание типа: «Нас интересует мнение британской молодежи о текущих политических событиях. Не могли бы Вы написать для нас справку с изложением Вашего понимания событий, происходящих сейчас в стране? Не для публикации, конечно. Просто для личного пользования. И разумеется, никто не будет знать, что это написали Вы». Подготовленная бумага была бы очень высоко оценена, а затем, после небольшого интервала, последовало бы продолжение: оценка Филби текущих событий очень точна, не согласился бы он выполнить интернациональное задание? В Австрии происходят важные события. Коминтерну нужна сторонняя оценка происходящего и возможного итога. Путешествие будет также весьма полезно для молодого человека, интересующегося политикой, и по приезде он, может быть, найдет пути помочь тем, чью борьбу он, несомненно, поддерживает.

После Вены Филби был готов, и политически и морально, к принятию решения. Получил ли Филби свое основное задание – внедриться в британскую разведку – именно в этот момент или нет, большого значения не имеет. Скорее всего, подобного рода задание могло быть дано только после значительно более долгого периода проверок и оценки. Если же задание было дано уже тогда (возможно, потому что на КГБ оказывали давление сверху и русские решили положиться на удачу), то нетрудно предположить, как это выглядело. Вербовщик нарисовал Филби живописную картину грядущей борьбы с фашизмом, борьбы, свидетелем которой Филби уже был на улицах Вены. Он должен был подчеркнуть растущую мощь гитлеровской Германии и то, чем это грозило Советскому Союзу. Он наверняка напомнил об интервенции Антанты, когда полмира объединило свои усилия, чтобы задавить коммунистическую революцию еще в колыбели. Он должен был упомянуть о главном опасении СССР: возможном союзе между Германией и Великобританией с целью еще раз попытаться уничтожить советское государство.

Вербовщик должен был сказать, что Советский Союз может защитить себя от этой опасности, только имея своего человека в британских правительственных кругах, который мог бы предупредить Москву о любом заговоре против СССР и его народов. В детали сначала вдаваться бы не стали. Основной целью было вызвать у Филби интерес к секретному поручению международного значения, задеть его за живое, затронуть авантюрную жилку. Филби должен был вынести из этого впечатление, что ему не только дан шанс принять участие в значительных событиях, но и быть их творцом, что для 22-летнего молодого человека было весьма заманчиво. Позже Филби говорил: «Для меня предмет гордости, что в столь юном возрасте я был приглашен сыграть мою… роль… Никто дважды не задумывается над предложением вступить в элитные силы»(16).

Возможно, специфика его задания была ему открыта позже. Но в ретроспективе мы видим, что уже в середине 30-х годов Филби начал создавать образ, который должен был привлечь к нему внимание СИС как к потенциальному кандидату и который достаточно надежно защищал его в последующие опасные тридцать лет. Он оставил в стороне все политические интересы, нашел себе незначительную работу на поприще журналистики, издавал журнал общества англо-немецкой дружбы и начал создавать облик тихого поклонника Третьего рейха. Он попытался издавать торговую газету, которая должна была способствовать развитию дружеских отношений между Великобританией и Германией, совершил несколько поездок в Германию для переговоров по данному вопросу в Министерстве пропаганды и Министерстве иностранных дел Германии, несомненно, докладывая обо всем по возвращении своему русскому куратору. Это было время проверки, попытка оценить степень его решимости. Филби, вероятно, прошел проверку вполне успешно, потому что в феврале 1937 года он получил от КГБ первое настоящее задание. Его послали в Испанию.

Филби должен был получить «достоверную информацию обо всех аспектах военных действий фашистов». Какая «крыша» для такого задания может быть лучше, чем журналист, аккредитованный у франкистов, представитель агентства новостей «Лондон дженерал пресс»? КГБ финансировал поездку, и, когда Филби потребовались деньги, необходимая сумма была ему переслана через Берджесса – ошибка, о которой они позже пожалеют. Но игра стоила свеч: хотя Филби и не сообщил своим хозяевам ничего такого, что уже не было известно, он сделал значительный шаг вперед на пути к СИС – Филби получил работу в «Таймс».

24 мая 1937 года, представив серию статей «с места событий», Филби сменил Джеймса Холберна на посту специального корреспондента «Таймс» при генерале Франко. «Таймс» уже давно служила поставщиком кадров для СИС, и Филби надеялся на возможный контакт со стороны этой организации еще во время войны в Испании. Контакта не было, но Филби заметили. Операция КГБ по делу Филби весьма значительно продвинулась вперед.

Глава 6

ФАНТАЗИИ РИЧАРДА ХЭННИ И СЭНДИ АРБАТНОТА

Роль, сыгранная британской разведкой в победе во второй мировой войне, стала легендой. Легенда выглядит примерно следующим образом. В 1939 году СИС пребывала в полном развале, что явилось следствием ряда организационных и оперативных катастроф и длительного периода финансового голода, но с началом войны она быстро оправилась. Легионы образованных и самоотверженных добровольцев были набраны в ряды СИС из университетов, из Сити и из представителей различных профессий. Эти мужчины и женщины со всей решимостью посвятили себя выполнению поставленной задачи, блестяще преодолели сопротивление немцев, которые до конца не могли поверить в то, что англичане могут действовать столь эффективно, а затем скромно вернулись к своим гражданским профессиям.

Мнение о триумфе, которого достигла британская разведка в годы второй мировой войны, распространено очень широко. Зара Штайнер, писатель и академик Кембриджа, утверждала, что как Советская Армия и промышленный вклад Соединенных Штатов были основными ключами к победе, так и «разведка была вкладом Великобритании»(1). Доктор Кристофер Эндрю, заведующий кафедрой истории в колледже «Корпус Кристи» и Кембридже, писал: «В борьбе с мощной немецкой разведывательной машиной британская разведка одержала решительную победу»(2). С этим соглашалась и Би-Би-Си, заявлявшая, что, если взять войну в целом, британская разведка одержала чистую победу. В Соединенных Штатах Л. Фараго, бывший офицер разведки, писал в своей книге «Игра лисиц»: «Когда я начинал свои исследования, я думал, что. по всей вероятности. войну разведок выиграла Германия. Когда я закончил, то понял, что победителем в этой войне была Великобритания»(3). Более того, британской разведке времен войны отводится честь оказания помощи США в организации их разведки. Генерал Уильям Донован, первый руководитель УСС, заявил, что «СИС дала нам огромный стартовый импульс, без которого у нас вряд ли что получилось бы»(4).

Достижения британской разведки времен войны практически никто не оспаривал. В сочетании с традиционной завесой тайны, окружающей деятельность СИС и МИ-5, публикация их официальной истории не предусматривалась, так же как и публикация истории других спецслужб времен войны. Вообще-то доклад был подготовлен, но предназначался для служебного пользования. Затем в 1960 году власти разрешили опубликовать книгу «УСО во Франции» М. Р. Д. Фута, потом последовали другие произведения о разведке, такие, как «Система двойной игры в войне 1939 – 1945 гг.» Мастермена и «Лично и секретно» Уинтерботема.

Наконец, власти согласились на публикацию официальной истории, написанной коллективом авторов под руководством профессора Ф. X. Хинсли. Первый том этого издания вышел в 1979 году, а четвертый – в 1984-м. Достаточно странно, что в целом Хинсли высоко оценивает британскую разведку – в конце концов, он же в ней служил! Но даже с учетом этого далеко не все бывшие коллеги Хинсли остались довольны его работой. Внимание в ней было сконцентрировано на организации разведки времен войны, в результате Морис Олдфилд, бывший глава СИС, охарактеризовал книгу, как «написанную комитетами, для комитетов и о комитетах»(5). Хинсли, несомненно, столкнулся с проблемой, которую Малькольм Маггеридж. сотрудник СИС времен войны, сформулировал так: «Я на собственном опыте почувствовал, что дипломаты и офицеры разведки еще большие лжецы, чем журналисты и историки, которые, пытаясь реконструировать прошлое на основе документов, по большей части руководствуются своими фантазиями»(6). Но учитывая, что прочие книги – это, главным образом, личные воспоминания, книгу Хинсли можно считать единственной попыткой дать оценку деятельности британской разведки в целом. Приходится, однако, сожалеть, что он предпринял лишь робкую попытку взглянуть с критической точки зрения на те требования, которые предъявлялись британской разведке во время войны.

Есть определенные признаки, позволяющие сделать вывод о том, что подобного рода анализ выявил бы картину, весьма отличающуюся от общепризнанной легендарной версии. Когда в сентябре 1939 года началась вторая мировая война, СИС по-прежнему испытывала затруднения. Как мы уже видели, ее кадры 30-х годов состояли из второразрядных низкооплачиваемых сотрудников, работавших за границей и покупавших малозначительные обрывки информации от ненадежных агентов. Затем полученные сведения отправлялись в Лондон, где в штаб-квартире их анализировали и перерабатывали перед передачей различным «потребителям». Основные потребители, три армейские службы, не испытывали восторга от передаваемых им СИС материалов, они жаловались, что те сведения, которые были достоверными, не представляли для них интереса, а те, которые были необходимы, как правило, оказывались ненадежными. Все три департамента хотели иметь более подробную информацию о промышленном производстве России, Японии, Италии, а также Германии и хотели получать доказательства достоверности передаваемых им данных(7).

Возможность встряхнуть СИС появилась, только когда адмирал Синклер, возглавлявший эту организацию на протяжении четырнадцати лет, скончался 4 ноября 1939 года. После интенсивного лоббирования Кабинет министров согласился утвердить в должности главы СИС Стюарта Мензиса, заместителя Синклера. Мензис, которому в ту пору исполнилось 49 лет, был профессиональным военным, отличившимся в годы первой мировой войны и отмеченным орденами. Среди коллег было распространено мнение, что Мензис являлся внебрачным сыном короля Эдуарда VII. У него, несомненно, были тесные связи с королевским двором благодаря его матери, леди Холфорд, фрейлине королевы Марии. Он также обладал значительным влиянием в важных правительственных кругах и, как «безжалостный интриган», беззастенчиво пользовался этим. Но при всем том Мензису был свойствен определенный шарм, у него было множество друзей, и он обладал великолепным врожденным инстинктом выживания.

Мензис предоставил повседневное руководство СИС своим подчиненным – «не надейтесь, что я буду читать все, что попадает мне на стол» – и направил всю свою энергию на укрепление позиций этого ведомства на Уайтхолле, что вызывало сильное раздражение у имевших с ним дело министров.

Один из них говорил: «Когда бы я ни обратился к Стюарту с каким-либо вопросом, он всегда отвечает, что сейчас выяснит и мне перезвонит. У меня девяносто девять дел на руках, но я знаю их детально, до мелочей»(8). В личных взаимоотношениях он был всегда вежлив, но холоден. «Тверд, как гранит в мягкой упаковке» – так охарактеризовала Мензиса жена одного из офицеров СИС. Он был членом нескольких клубов, любил лошадей и бега и сильно пил.

При назначении Мензиса Кабинет министров выставил условие о том, что должна быть проведена генеральная проверка деятельности СИС и МИ-5. Проверку должен был осуществлять Морис Хэнки, бывший тогда министром без портфеля и на протяжении пятидесяти лет являвшийся «серым кардиналом» британской разведки. Хэнки предстояло внимательно рассмотреть, в частности, финансовую деятельность СИС, поскольку Мензис требовал увеличить ассигнования до 700 тыс. фунтов стерлингов в год. Но деятельность Хэнки была прервана. Он успел сделать только один предварительный доклад, после чего на смену правительству Чемберлена пришел кабинет Черчилля.

Черчилль, фанатично веривший в ценность разведки, отдавал себе отчет в необходимости вдохнуть новую жизнь в СИС. 10 июня 1940 года он сместил главу МИ-5 генерал-майора сэра Вернона Келла и поднял политический авторитет МИ-5 в глазах главы департамента безопасности лорда Суинтона, бывшего министра авиации. Первой задачей Суинтона было разобраться в деятельности МИ-5 и реорганизовать ее в целях повышения эффективности. Затем он собирался подвергнуть такого же рода шокотерапии СИС. К сожалению, обстоятельства помешали ему осуществить намеченное. Он написал в «Таймс» письмо с предложением создать расширенный Генеральный штаб, как в первую мировую войну. Черчилль расценил это как попытку уменьшить его роль в ведении войны, и Суинтон быстро оказался в Западной Африке в качестве министра-резидента. Дафф Купер, пришедший ему на смену, не проявлял никакого интереса к реорганизации СИС.

Однако полученная СИС отсрочка была лишь временной. Первый год войны оказался почти непоправимо катастрофичным. Германский блицкриг в мае 1940 года лишил СИС почти всей имевшейся на континенте агентурной сети. СИС еще раньше потеряла Чехословакию, Австрию и Польшу, затем последовали Норвегия, Дания, Голландия, Бельгия и Франция. В тот момент это рассматривалось как ужасный удар, но Хью Тревор-Роупер (лорд Дакре), пришедший в СИС вскоре после этих событий, считал, что это было к лучшему. «Мы получали бы кучу тухлой информации от дохлых агентов, которое работали бы под контролем немцев… Руководство СИС, отличавшееся невероятной глупостью, охотно принимало бы ее… и выдавало за надежные сведения, которые перемешивались бы с реальной информацией. Я думаю, что ничего, кроме вреда, это бы не принесло»(9).

Таким образом, деятельность СИС сократилась до нескольких центров в нейтральных странах. Правда, теплилась надежда использовать то, что осталось от агентурной сети находившихся в Лондоне союзных правительств в изгнании. Репутацию СИС также отнюдь не укрепила весьма неточная оценка французской военной мощи. СИС безоговорочно приняла заверения французского Второго бюро, что лучшим ответом на блицкриг будет укрепленная линия обороны и что линия Мажино будет представлять собой основное препятствие на пути немецких моторизованных частей. Эту точку зрения СИС выдала своим потребителям как большое достижение, но, когда выявилась абсолютная ее несостоятельность, всю вину ей пришлось взять на себя(10).

Еще более серьезным провалом стала неспособность СИС предвидеть падение моральной стойкости французов. Здесь возникает вопрос, знала ли СИС о возможности такого развития событий или нет, а если знала, то почему не сообщила своим потребителям? Как минимум один сотрудник СИС, вращавшийся во французских правительственных и высших военных кругах, докладывал Мензису. что в случае войны Франция быстро заключит с Германией мир. Этот сотрудник. Кеннет де Курси, начал работать на СИС в качестве «неоплачиваемою любителя» с 1936 года по предложению Мензиса. «В 1937 году я обедал с Лавалем и сообщал Мензису все, что слышал, – вспоминал де Курси. – В начале 1940 года я обедал с одним французским генералом и видел многих членов французского Кабинета министров. Для меня стало совершенно очевидно, что Франция заключит сепаратный мир либо после крупного военного столкновения, либо до него. Я сказал Мензису об этом. Подозреваю, что он не сообщил о моих словах Черчиллю, потому что знал, что это не то, что Черчилль хотел бы услышать, а Мензису было важно сохранить его благосклонность»[15](11).

Теперь СИС стали презирать не только другие службы, развивавшие свои собственные разведывательные подразделения, но и Объединенный комитет по разведке (ОКР). Этот орган был создан в 1936 году для координации всех разведывательных операций и обработки и передачи по назначению полученных результатов. К началу войны его возглавлял Уильям Кавендиш-Бентинк. Форин офис, ЦПШ, СИС и МИ-5 имели там своих представителей, и вскоре СИС очутилась под огнем критики всех ведомств за весьма жалкие результаты своей деятельности. В июне 1940 года даже поступило предложение разделить СИС между остальными организациями, и Мензису потребовалась вся его ловкость и влияние на Уайтхолле, чтобы предотвратить разгон своего ведомства. Даже Черчилль начал разочаровываться в СИС. В ноябре того же года он попросил Генеральный штаб представить ему доклад о возможности полного расформирования СИС и замены ее межведомственной разведывательной группой, подчиняющейся непосредственно Генеральному штабу(12).

Как мы увидим дальше, Мензис спас свою империю, хитро воспользовавшись шифровальщиками, которые перешли в его подчинение, и тем, что Черчилль романтически воспринимал разведывательную деятельность.

Достижения ОКР в общем-то мало способствовали поддержанию той идеи, что межведомственная разведывательная группа будет функционировать лучше, чем СИС. Оценка, данная ОКР в отношении дальнейших намерений Германии, тоже была весьма далека от истины. ОКР также весьма переоценивал военную мощь Франции, главным образом под влиянием главы армейской разведки генерал-майора Фредерика («Пэдди») Бомон-Несбитта, который заявлял, что «у Франции есть как минимум пять генералов столь же великих, как Фош». В результате ошибочной оценки Бомон-Несбитта «мы не разглядели, насколько Франция прогнила», заявил Кавендиш-Бентинк(13). ОКР быстро научился страховаться от потерь. В июле 1940 года ОКР представил Военному кабинету доклад «Приближение немецкого вторжения в Великобританию». В нем говорилось, что Германия готовится к вторжению либо к военным рейдам и «может начать действовать в любое удобное для нее время, но маловероятно, что она развернется во всю свою мощь до 15 июля». В другом докладе ОКР взвешивались возможности, имеющиеся у Германии, и делался следующий вывод: «Какой из возможных вариантов будет избран немцами, зависит не столько от логических предпосылок, сколько от личного непредсказуемого решения фюрера». Все остальные доклады комитета искусственны, тривиальны или не имеют отношения к делу. Какая польза была, например. Военному кабинету от информации, «полученной из достоверных источников, что немцы собираются провести парад своих войск в Париже где-то вскоре после 10 июля»(14).

Военный кабинет имел все шансы утонуть в разрастающемся потоке этих докладов, и Черчилль выразил по данному вопросу свое крайнее неудовольствие в меморандуме секретариату Военного кабинета: «Пожалуйста, посмотрите на ворох бумаг, полученных мною за одно утро… Все больше и больше народу занято написанием этих бумаг, количество которых только мешает делу»(15). Именно недовольство деятельностью ОКР и романтическое влечение Черчилля к необработанной информации толкнули его обратно в объятия Мензиса и СИС и способствовали дальнейшему существованию этой организации в нереформированном виде на протяжении всей войны.

Богатые молодые люди из высшего общества, набранные в штат СИС между двумя войнами, и бывшие индийские полицейские, на которых первые шипели и смотрели сверху вниз, быстро обнаружили, что их оттеснили в сторону после попыток сохранить в первозданном виде разваливающуюся посудину. Новобранцы военного времени не доверяли старым сотрудникам СИС. Один из этих бывших новобранцев вспоминал: «Вся организация была пронизана непотизмом. Серые, мрачные и абсолютно безликие люди; подчиненные, дублирующие других подчиненных, чтобы создать иллюзию мощи, и только удваивающие слабость; другие, запомнившиеся только благодаря своей ядовитой злобе или абсолютной ослиной глупости; и все это под руководством цепочки начальников, совершенно выдающихся по своей беспомощности. Вся организация в целом была дряхлой и некомпетентной»(16).

Однако созданная вокруг нее завеса тайны настолько хорошо ограждала СИС от внешнего мира, что, когда остатки разведслужб Нидерландов, Бельгии и Норвегии перегруппировались в Лондоне, все они по-прежнему верили мифу, что СИС – лучшая в мире разведывательная организация, и были абсолютно убеждены, что ее огромная агентурная сеть продолжает благополучно работать в оккупированной Европе.

Правда заключалась в другом. СИС была захвачена врасплох скоростью продвижения немецких войск. Главы разведывательных отделений СИС, их сотрудники и вспомогательный персонал удрали в Лондон или в нейтральные страны. У СИС не было никаких планов создания подпольной агентурной сети, она не могла даже обеспечить уцелевших агентов радиопередатчиками для связи в Центром. Не было вначале разработано ни способов, ни путей заброски сотрудников на оккупированные территории для прояснения обстановки. Разочарование других ведомств в деятельности СИС очень усложнило для нее получение транспортных средств и оборудования, необходимых для переброски людей в страны, занятые немцами. Перед СИС маячила унизительная перспектива просить помощи у европейских разведслужб, осевших в Лондоне, поскольку без их содействия она не могла получить никаких сведений о происходящих на континенте событиях. Поляки получали разведданные от своих оставшихся в подполье агентов и от других европейских агентурных сетей. Их влияние простиралось на удивление далеко. Начиная с 1941 года, например, они регулярно сообщали о выходе немецких подводных лодок из Бордо, Бреста и Гавра. Удивительно хорошо были информированы чехи, голландцы и французы, которые также оказали СИС существенную помощь. Но СИС приходилось конкурировать с другими британскими спецслужбами, которые тоже стремились использовать возможности европейских разведок, находящихся в эмиграции. К концу 1940 года не менее пяти различных британских разведывательных подразделений пытались организовать совместные разведывательные операции с французами.

Конечно, СИС продолжала действовать в нейтральных странах. Центром шпионажа, в частности, стал Лиссабон. Стокгольм и Женева тоже были весьма ценными источниками. В Женеве у СИС была даже радиоточка, но способная только принимать передачи, поэтому послания из Швейцарии шли через почту. Мадрид также мог бы быть важным информационным центром, однако посол Великобритании в Испании, бывший министр внутренних дел сэр Сэмюэль Хор, являлся одним из главных апологетов примирения и по-прежнему надеялся на мирные переговоры с Германией. Предполагалось, что возможным посредником на подобного рода переговорах мог бы быть испанский лидер генерал Франко, и Хор был решительнейшим образом настроен помешать всему, что могло бы усложнить деликатные взаимоотношения, сложившиеся между английским и испанским правительствами. И уж чего меньше всего желал Хор, так это каких-либо операций СИС против немцев на территории Испании, или, не дай бог, заговоров СИС с целью сместить Франко. СИС пыталась протестовать на Уайтхолле, но Хор обладал в правительственных кругах значительным влиянием еще со своих министерских времен, и его позиция одержала верх.

Таким образом, когда СИС попыталась открыть в Испании офис по оказанию помощи британским и союзным военнопленным, нашедшим убежище в этой стране после побега из гитлеровских концлагерей. Хор выразил протест, и СИС была вынуждена перебазироваться в Лиссабон, Хор также наотрез отказался дать «добро» на уничтожение станции слежения в Испанском Марокко, оснащенной приборами ночного видения, которую немцы приспособили для наблюдения за кораблями союзников в Гибралтаре. В какой-то момент под давлением Лондона он неохотно дал свое согласие, но только для того. чтобы в последний момент отказаться от него. (Впрочем, бомбардировочная авиация проигнорировала это сообщение и благополучно разбомбила станцию, заявив, что приказ пришел слишком поздно.) Таким образом, Хор полностью свел на нет деятельность СИС в Мадриде, и, если бы не американцы, которые любезно проводили для нее некоторые операции, отделение СИС в Испании на более поздних этапах войны прекратило бы свою деятельность(17).

Хор был не единственным противником в правительственных кругах, с которыми СИС приходилось сталкиваться. На определенном этапе войны их было такое множество, что гуляла расхожая шутка о сотруднике СИС, который с большим трудом и постоянными отсрочками смог провести подрывную операцию и доложил, каким облегчением для него было узнать, что настоящим противником является Германия. Традиционная вражда между СИС и МИ-5 возросла после ряда успешных операции МИ-5, проведенных после реорганизации этого ведомства под руководством нового начальника сэра Дэвида Петри. Мензис, обеспокоенный углубляющимся расколом, сумел сделать так. чтобы связной офицер СИС работал с МИ-5 – попытка одновременно приостановить растущее напряжение во взаимоотношениях и иметь свое ухо в «лагере противника». Но наибольшее огорчение и СИС и МИ-5 принесло решение Военного кабинета создать абсолютно новую службу.

Подразделение, занимавшееся саботажем и подрывной деятельностью, существовало в СИС с 1930 года. Известное как секция «Д» (диверсии), оно по идее должно было проводить операции по уничтожению объектов, считавшихся ахиллесовой пятой немцев. Одним из полетов фантазии секции «Д» был проект взрыва Железных ворот на Дунае, чтобы лишить немцев возможности получать румынскую нефть. Существовал также план запустить над Европой воздушные шары в надежде на то, что привязанные к ним зажигательные бомбы упадут на поля и сожгут урожай, сократив, таким образом, немецкие продовольственные запасы. Легко представить себе изумление офицера КГБ, который курировал Кима Филби, поступившего в секцию «Д» в июне 1940-го, когда Филби описал ему деятельность своего департамента: «Мои первые сообщения заставили его серьезно подумать, что я попал в какую-то другую организацию»(18).

Секция «Д» была сильно ограничена в финансовых средствах, к ней с недоверием относились другие подразделения СИС, и на Уайтхолле она вызывала подозрения. Вскоре секция «Д» пала жертвой Управления специальных операций (УСО), образованного 22 июля 1940 года. УСО было создано по распоряжению Черчилля, жаждавшего нанести Германии немедленный ответный удар, и подчинено Хью Далтону, министру экономической войны в коалиционном правительстве Черчилля. Его задачей было, по лаконичному высказыванию Черчилля, «разжечь в Европе пожар». Получив эксклюзивное право на проведение подрывной деятельности и саботажа на континенте, первое, что сделало руководство УСО, это наложило лапу на секцию «Д», не посоветовавшись с Мензисом. Таким образом, было положено начало размолвке, перешедшей в длительную вражду между двумя организациями(19).

Основным источником трений было коренное отличие в целях и задачах этих служб. Задачей СИС было получение сведений о противнике, причем настолько скрытно, что последний не должен был и подозревать об этом. Задачей же УСО являлось уничтожение собственности противника и наведение на него страха. Как пишет Дональд Маклахлен, «разведка, в настоящем смысле этого слова, несовместима с жестокой подрывной подпольной деятельностью»(20). Или, как сказал один офицер СИС, упомянутый Найджелом Уэстом, «роль СИС заключалась в том, чтобы наблюдать за тем, как войска противника проходят по мосту, тогда как целью УСО было взорвать мост, чтобы помешать этому прохождению». Однако, несмотря на противоположные задачи, обе службы были вынуждены сотрудничать друг с другом, поскольку ни одна из них не могла действовать, пока не забросит своих сотрудников на вражескую территорию и не установит с ними связь. Поэтому им приходилось совместно использовать имеющиеся весьма ограниченные транспортные средства, которые заинтересованные службы были согласны предоставить в их распоряжение. УСО хотело использовать свою собственную систему кодов и шифров, но Мензис частично отвоевал потерянную территорию, настояв на том, чтобы вся связь УСО осуществлялась через СИС.

Не успели утрясти проблему борьбы за транспортные и прочие средства, как возник новый повод для конфликта. Во время проведения своих подрывных операций офицеры УСО волей-неволей собирали интересующую СИС информацию, но руководство УСО норовило передать эти сведения напрямую в Министерство обороны, которого это больше всего касалось. После долгой перебранки был достигнут компромисс: СИС позволит УСО и дальше действовать за нее в определенных местах, а взамен УСО будет передавать полученные сведения потребителям только через СИС. Результат всего этого был, в конечном итоге, позорен для СИС, потому что ей пришлось признать, что УСО успешно получает информацию из стран, куда сотрудники СИС больше не могли проникнуть. Если смотреть под этим углом зрения, то враждебное отношение СИС к УСО становится вполне понятным. Как пишет Дэвид Стаффорд, СИС «никогда не мирилась с разводом с УСО, и ее последующее поведение сильно смахивало на поведение озлобленной бывшей жены»(21).

Теперь наступил момент рассмотреть повнимательней достижения УСО. Несмотря на то что это была не чисто разведывательная служба, ее деятельность оказалась тесно связана с двумя разведывательными организациями. Истоки УСО уходят в мир разведки, многие офицеры служили одновременно в УСО и СИС, и конфликт между СИС и УСО стал, по определению бывшего сотрудника СИС Генри Керби, «крупнейшей, жесточайшей войной в истории наших разведслужб»(22). (Эта война оказала существенное влияние на американскую разведку, и ее можно до какой-то степени считать причиной серьезных недостатков, которые имеются у современного ЦРУ.)

Основной проблемой УСО было то, что оно было изначально создано на основе ложных предпосылок. Самой главной из них была предпосылка, что сочетание диверсионной деятельности, саботажа, блокады и стратегических бомбардировок обеспечит победу в войне без прямого столкновения с немецкой армией, и можно будет избежать бойни времен первой мировой войны. Королевские ВМС должны были обеспечить блокаду, Королевский воздушный флот – действие стратегических бомбардировщиков, а саботаж и диверсии являлись задачей УСО. Его офицерам вменялось в обязанность разработка плана действий, материальное обеспечение и руководство диверсиями. Живую силу должно было обеспечивать население оккупированных стран. Черчилль планировал «гигантскую герилью», которая должна была подломить Германии ноги. Нужно было кусать ее с флангов, подрывать ее железнодорожные пути, сыпать песок в механизм ее военной машины, уничтожать патрули, минировать дороги и убивать часовых.

Многое в этом плане было изначально неверно. Во-первых, к моменту создания УСО у Великобритании не было достаточного количества военных средств для проведения подобного рода операций. Она занимала оборонительную позицию, ощущался большой недостаток в вооружениях и боеприпасах, неясно было также, каким образом планируется восполнять их запасы. Приоритет отдавался стратегическим бомбардировщикам, и командование совсем не жаждало снимать самолеты с боевых заданий для нужд УСО – организации, которую, несомненно, имел в виду сэр Артур Харрис, командующий стратегической авиацией, охарактеризовав Министерство военной промышленности, уайтхолловскую крышу УСО, как «любительское, невежественное, безответственное и лживое». Даже в лучшие времена в распоряжении УСО было четыре авиаэскадрильи для снабжения своих агентов и бойцов Сопротивления(23).

К тому же британцы, не знавшие оккупационного режима в течение почти тысячелетия, абсолютно не понимали психологии среднего европейца, чья страна была завоевана немцами. И Черчилль, и Далтон были совершенно уверены, что каждый человек – мужчина, женщина и ребенок – в оккупированной Европе только и ждет нужного момента, чтобы восстать и выступить против немцев. Они не понимали исторически сложившегося смирения, с которым большинство европейцев принимали германскую оккупацию, их стремления получить максимум удобств от поражения, обустроить свою жизнь как можно лучше в создавшихся условиях и сотрудничать с захватчиками, если это необходимо для выживания. На самом деле большинство граждан оккупированных стран сотрудничали с немцами. Уже через месяц после перемирия французские бизнесмены заключили с немцами договор о поставке бокситов по демпинговым ценам. Датские бизнесмены предложили капиталы и рабочую силу для освоения завоеванной Европы, и к концу 1941 года около миллиона поляков добровольно выехали на работу в Германию(24).

У Черчилля и Далтона были также весьма радужные представления и о самой Германии. В мае 1940 года Черчилль получил отчет от Глэдвина Джебба, будущего старшего офицера УСО, в котором говорилось: «Все наши информаторы согласны в том, что население Германии в целом не в восторге от последних побед и в основном находится в подавленном состоянии». Это был замечательный образчик самообмана. Далтон также был ослеплен, через шесть месяцев он предвидел «неурожай, голод и восстание почти на всех занятых немцами территориях»(25). Такие явно далекие от реалий оценки в сочетании с традиционной тенденцией недооценивать способность немцев контролировать 260 млн. жителей оккупированной Европы были зыбучим песком, на котором стояло УСО.

Однако находились люди, готовые пожертвовать своей жизнью и жизнью своих близких ради освобождения. Далтон ближе всех подошел к их идентификации в письме, написанном им в июле 1940 года: «Мы должны организовать в каждой оккупированной стране движение наподобие Шин фейн в Ирландии, китайских партизан, действующих в Японии, испанских герильерос, сыгравших большую роль в военных кампаниях Веллингтона». Короче, Далтон понимал, что нужны были революционеры, и теория «европейской революции» широко обсуждалась в британских левых кругах того периода(26).

Но вскоре выяснилось, что большинство этих революционеров были коммунистами. Казалось, что только у коммунистов существовали организации, дисциплина и желание бороться с фашизмом. Однако они сражались не за восстановление предвоенной Европы, «Европы королей и капитализма», а для того, чтобы установить совершенно новый порядок. Британский истеблишмент и европейские правительства в изгнании, которые Британия была обречена поддерживать, быстро распознали угрозу. Если УСО окажет поддержку движению Сопротивления в оккупированной Европе, возникнет риск того, что послевоенная Европа будет коммунистической. Этим объясняется желание УСО оказать всяческое содействие другим очагам сопротивления в тех редких случаях, когда таковые имелись. Во всяком случае, в самом начале роялистские и правые группировки, которые проявляли хоть малейшие признаки активных действий против немцев, были завалены помощью союзников. На более позднем этапе войны основным поводом для дискуссий внутри УСО был вопрос о том, которое из движений в Югославии должно поддерживать УСО – коммунистов Тито или четников Михайловича(27).

Эта политическая дилемма оказала сильное влияние на кадровую политику УСО. Сначала Далтон, памятуя о европейской революции, хотел набрать офицеров из рабочих кругов, которым был бы понятен менталитет европейского рабочего класса. Далтон, в частности, хотел, чтобы УСО установило тесный контакт с французским профсоюзным движением. Но вскоре Далтон выяснил, что невозможно найти офицеров из рабочей среды, владеющих в достаточной степени французским языком. А когда он еще получил выволочку из-за того, что Черчилль вовсе не желал, чтобы УСО служило катализатором социалистической революции в Европе или где-либо еще, кадровая политика УСО полностью переменилась(28).

Высший эшелон УСО был быстро занят мужчинами и женщинами, набранными, по традиции секции «Д» СИС, в Сити. Первым руководителем УСО был сэр Фрэнк Нельсон, бывший торговец из Индии, его последователь сэр Чарльз Хэмбро был банкиром. Биржевые маклеры, бизнесмены, служащие компании Ллойда и банкиры составили кадровое ядро УСО с редкими вкраплениями сотрудников Форин офис, членов парламента и журналистов[16]. Все они были консерваторами по рождению и воспитанию. В этой связи становится понятным, почему в некоторых группах движения Сопротивления, куда для оказания помощи были засланы эти люди, УСО считалось тайной армией империализма, а средний офицер УСО – будущим Лоуренсом Аравийским, «хитрым и надменным защитником Британской империи»(30).

Большинство агентов УСО были не только политически неграмотны во всем, что касалось Европы, но у них имелось очень опасное романтическое представление о своей миссии в целом. Они выросли с убеждением, что британцы являются высшей расой, урожденными властелинами империи, над которой никогда не заходит солнце. Они принимали как должное, что один англичанин стоит пяти немцев, десяти итальянцев и бесчисленного множества представителей более низких рас. Почти все они, когда были мальчиками и когда уже превратились во взрослых мужчин, были преданными почитателями Джона Бьюкена, писателя, который работал на британскую разведку и чей главный герой Ричард Хэнни был списан с самого автора и его коллег. Поступление на службу в УСО давало возможность всем этим поклонникам Бьюкена воплотить свои фантазии в жизнь для достижения достойных целей. Один из этих людей писал, что практически каждый встреченный им в УСО сотрудник представлял себя Ричардом Хэнни или его приятелем Сэнди Арбатнотом(31).

Самым главным во всем этом было то, что, как и герои Бьюкена, офицеры УСО были дилетантами и гордились этим. Они считали строгую служебную дисциплину не только ненужной, но и скучной. Хотя во времена своего расцвета УСО насчитывало в своих рядах 10 тыс. мужчин и 3 тыс. женщин, там с презрением относились к строгой иерархии и с веселым сочувствием смотрели на то, какое значение придается в других службах чинопочитанию. Его сотрудникам нравилась обстановка секретности и скрытности, ощущение, что они находятся как бы выше общества, выше закона. УСО обзавелось огромным количеством названий-прикрытий, его штаб-квартиры на Бейкер-стрит скрывались за вывеской «Межотраслевое исследовательское бюро», часто использовались бланки Министерства обороны и т. д. У УСО имелись 200 незарегистрированных телефонных номеров и много обставленных тайных квартир в Вест-Энде, но не было централизованной системы регистрации и делопроизводства. Открытость не была свойственна УСО, и правительственным департаментам предлагалось оказывать поддержку его деятельности, не зная толком, для чего, а зачастую и кому она предназначалась. Часто какое-то ценное оборудование, запрошенное по всем правилам, доставлялось по назначению, но при этом доставивший его департамент получал расписку о получении за подписью кого-то из «Юниверсал Экспорт» – название, использованное позже как своего рода домашняя шутка Яном Флемингом, бывшим офицером морской разведки, в его романах о Джеймсе Бонде(32).

Эта одержимость секретностью означала политику: «всех впускать – никого не выпускать» по отношению к рекрутам. Но тогда возникала проблема, что делать с теми, кто по каким-либо причинам не мог продолжать работать? Некоторые решили не выполнять возложенное на них задание, выяснив, в чем оно заключалось, некоторые были заподозрены в предательстве, кто-то оказался алкоголиком или имел проблемы психологического порядка. Со временем сведения об их собственных заданиях, которыми они располагали, должны были утратить свою актуальность, но их знания о методах УСО, о кодах, о контактах в оккупированной Европе и о личностях других агентов не теряли своей большой значимости до самого конца войны. Этих несостоявшихся агентов необходимо было вынудить к молчанию, поэтому на нескольких совместных заседаниях СИС, УСО, МИ-5 и Министерства внутренних дел было принято решение создать специальные центры, где должны были содержаться «лица, степень информированности которых такова, что не представляется возможным отпустить их вплоть до окончания войны».

В эти центры были запрещены какие-либо визиты, и приняты все меры, чтобы о них никто не узнал, будь это хоть сам Красный Крест. Министрам было предписано лгать, ежели возникнет необходимость, дабы защитить секреты УСО. На запросы частных лиц или организаций об агенте, содержащемся в этом центре, «секретариату Министерства иностранных дел следует отвечать, что такой человек в списках заключенных не значится». Для создания центра предлагалось использовать Стаффордскую тюрьму или остров Мэн, но в конечном итоге его создали в Инверлер-Лодже (Шотландия)(33). Охраняемые горными егерями, агенты-неудачники (вместе с несколькими коллегами из СИС) проводили время в достаточно комфортабельных условиях. Когда в 70-е годы всплыли сведения об этом странном эпизоде, на эту тему был написан роман («Тюрьма» Джорджа Маркстейна) и снят весьма удачный телевизионный сериал («Заключенный» с Патриком Макгуханом в главной роли).

Хотя наиболее частым обвинением, выдвигаемым против агентов УСО, было обвинение в дилетантизме, существовали гораздо менее милосердные критики их деятельности. Генри Керби описал офицеров УСО как «сборище талантливых хулиганов, активистов, саботажников и убийц – короче, подонков», а Роберт Брюс Локкарт считал УСО «лживой, безответственной и коррумпированной организацией, которая должна быть разогнана»(34).

Моральный аспект деятельности УСО заслуживает более пристального рассмотрения. В попытках «разжечь в Европе пожар» агенты УСО убивали не только немцев, но и многих невинных гражданских лиц. Когда группы УСО подрывали поезда во Франции, они не только уничтожали живую силу и технику немцев, при этом гибли и французские поездные бригады. Руководители УСО должны были бы также отдавать себе отчет в том, что их действия выливались в жуткие карательные операции немцев против местного гражданского населения, дабы отвратить его от оказания помощи агентам УСО.

Наиболее ярким образцом подобного рода действий является убийство в мае 1942 года гауляйтера Чехословакии Рейнхарда Гейдриха. Операция была организована полковником Фрэнком Спунером, начальником учебного центра УСО. Двое чехов атаковали машину Гейдриха, обстреляв ее из автоматов и забросав гранатами. В отместку немцы ежедневно расстреливали сотню заложников вплоть до смерти Гейдриха, последовавшей через неделю после нападения, а затем уничтожили всех жителей деревушки Лидице, куда приземлились парашютисты УСО, и стерли ее с лица земли[17]. Это зверство настолько подорвало у чехов дух сопротивления, что к концу 1942 года немцы могли использовать на работах 350 тыс. чехов при охране всего в 750 человек. После войны Спунер заявил, что лучше бы он не организовывал этого покушения, и признал, что УСО обращало слишком мало внимания на возможность карательных действий против мирного населения(36).

Иногда жертвы среди мирного населения были случайными, хотя это едва ли могло служить утешением для их родных. В марте 1945 года УСО убедило командование Королевского воздушного флота – вопреки его желанию – совершить рейд бомбардировочной авиации на Копенгаген, чтобы разбомбить тюрьму гестапо, в которой содержались сорок лидеров датского движения Сопротивления. УСО обосновало необходимость данной акции тем, что датское Сопротивление имело большое значение для хода войны. Но до конца войны оставалось всего шесть недель, и было совершенно очевидно, что капитуляция Германии – лишь вопрос времени. Последствия рейда были катастрофическими. Бомбардировщик из первой волны рухнул на расположенную недалеко от тюрьмы католическую школу, а бомбардировщики следующей волны приняли возникший вследствие этого пожар за сигнальные огни и обрушили на школу всю мощь своего бомбового удара. При этом погибли двадцать семь датских преподавателей и семеро детей. Один из бывших учеников, оставшийся в живых, вспоминал о рейде в 1976 году, когда впервые в Великобритании был опубликован полный отчет об этом событии: «Был ужасный удар, и наступила тьма… Я подумал, что, наверное, я уже мертв… Затем я услышал других детей, которые плакали, молились и кричали… Это был такой прекрасный день… Первый день весны»(37).

У УСО были и определенные успехи. Ему все-таки удалось поднять моральное состояние населения оккупированной Европы. «Поддержка, оказываемая движению Сопротивления, вернула миллионам людей самоуважение, которое они потеряли в момент национальной катастрофы, – писал М. Р. Д. Фут, – и УСО было крупнейшей из нескольких организаций, снабжавших подпольщиков оружием, что позволяло им участвовать в Сопротивлении». Главным достижением УСО было уничтожение в Веморке, в Норвегии, завода по производству тяжелой воды, что, по всей вероятности, отвратило немцев от попыток изготовить атомную бомбу. Вклад УСО в забастовку французских железнодорожников и служащих телефонных станций в июне 1944 года так и не был оценен по достоинству. Поддержка, оказываемая УСО Тито во время войны, позволила последнему создать мощную партию, преданную в первую очередь своей родине, и противостоять Сталину после войны. В Бирме УСО сумело перетянуть на сторону союзников прояпонски настроенную полицию безопасности в переломный момент войны – в начале 1945 года(38).

Но тем не менее провалы УСО доминируют над успехами. Самый сокрушительный провал произошел в Нидерландах, и на этом чуть было не прекратилось само существование этой организации. История об операции, которой немцы дали кодовое название «Северный полюс», теперь широко известна. Вкратце она такова. Используя радиоперехват, немцы сумели вычислить и арестовать голландца – радиста УСО и заставили его работать под своим контролем. Радист с риском для жизни не только смог в передачах дать сигнал о работе под контролем, но и втиснуть в одну из радиограмм слово «пойман». Радист на приеме проигнорировал предупреждение, и голландец, прошедший выучку в мире, где широко использовалась двойная и тройная игра, решил, что в штаб-квартире УСО поняли предупреждение о работе под контролем, но решили поддержать игру. И он продолжал передавать в Лондон все, что ему приказывали немцы.

С этого момента все подразделения УСО в Нидерландах на самом деле работали по указке немцев. Агентов сбрасывали туда, где их уже ждали гестаповцы, и также заставляли работать под контролем. На пике операции немцы контролировали семнадцать радиопередатчиков, и вся техника, оружие, боеприпасы. взрывчатка и продукты питания, одежда и деньги, пересылаемые УСО в огромных количествах, попадали прямо в руки неприятеля. Столь глубокое проникновение немцев в голландскую сеть УСО было уже само по себе достаточно плохо, но это повлияло и на операции УСО в Бельгии и Франции, где последствия были еще тяжелей. Даже когда двое агентов УСО сумели вырваться из лап гестапо и с трудом пробрались в Лондон через Мадрид, чтобы сообщить, что немцы контролируют всю операцию в Нидерландах, им не поверили, решив, что их перевербовали немцы, и посадили в Брикстонскую тюрьму за содействие врагу. И только когда еще несколько человек, сумевших ускользнуть от немцев, подтвердили рассказанное этими двумя, в УСО вынуждены были рассмотреть возможность контроля немцев над операцией в Нидерландах. Немцы в конце концов свернули операцию «Северный полюс» в марте 1944 года, когда стала совершенно очевидна неизбежность высадки союзников в Европе. В сентябре они расстреляли последних сорок семь пойманных агентов УСО. В целом эта операция стоила жизни как минимум сотне мужчин и женщин(39).

Тем временем противники УСО в Англии подозревали, что не все идет гладко. 1 декабря 1943 года командование бомбардировочной авиации заявило, что отказывается поддерживать операции УСО в Европе(40). Оно было обеспокоено проникновением немцев в ряды УСО и не хотело рисковать жизнями экипажей в сомнительных операциях. Летчики потребовали от ОКР немедленного расследования деятельности УСО. СИС тут же ухватилась за возможность тотальной проверки всей деятельности УСО в Европе, его командных структур и всей организации в целом. Доклад, сделанный в результате проверки, был уничтожающим и заканчивался серией предложений. равнозначных разгону организации. Черчиллю, по-прежнему неравнодушному к УСО, несмотря на озабоченность стоимостью его содержания[18], пришлось лично вмешаться, чтобы спасти УСО, несмотря на то что для этого пришлось преодолеть объединенное сопротивление СИС, ОКР и руководства Генштаба(41).

Стычки между УСО и другими службами и правительственными департаментами возникали, конечно, не только по его вине, в случае с СИС виновны были обе заинтересованные стороны. Но это не может служить оправданием внутренней грызни, заговоров, предательства и морального разложения внутри УСО, которые грозили сорвать проводимые им операции. Самым худшим было отделение УСО в Каире. Бикхэм Суит-Эскотт писал: «Никто, не испытав этого на собственной шкуре, не может вообразить царившую здесь атмосферу зависти, подозрительности и интриганства, которая отравляла взаимоотношения между различными секретными и полусекретными департаментами в Каире летом 1941 года, а также в течение двух последующих лет»(42).

Внутри УСО основные распри шли из-за Югославии и касались оценки достоинств Тито и Михайловича. Для определения, кто из двух югославских лидеров наиболее эффективно действует против немцев, Черчилль направил в Югославию депутата парламента от консервативной партии Фицроя Маклина. Маклин сообщил, что Тито сильнее и он победит, но предупредил премьер-министра, что Югославия Тито станет коммунистической. Черчилль, который всегда был прагматиком, спросил Маклина: «Вы собираетесь там жить?» Когда Маклин ответил отрицательно, Черчилль продолжил: «Я тоже не собираюсь, поэтому почему бы нам не предоставить югославам самим решать, какую систему они хотят иметь?»(43)

Черчилль, у которого иногда бывали периоды, когда он не доверял УСО, в данном случае решил обойти эту организацию. Он дал Маклину полномочия встретиться с Тито в качестве своего личного представителя и приказал УСО обеспечить всю необходимую Маклину помощь. Но у некоторых офицеров была своя точка зрения по этому поводу.

Они считали, что коммунист Джеймс Клагман, работавший с каирским отделением УСО, и его помощники, придерживавшиеся левых взглядов (один офицер УСО, связник Михайловича, заявил в 1983 году, что отделение УСО в Каире было «гнездом советских резидентов»(44)), саботировали помощь Михайловичу, теряя или задерживая радиограммы последнего с заявками на оружие. Это была легкая игра. Кто-то несогласный с назначением Маклина послал Черчиллю телеграмму за подписью генерала сэра Генри Мэйтланда Вильсона, командующего войсками на Ближнем Востоке, в которой сообщалось, что Маклин абсолютно не годится для этой работы. (Вильсон очень рассердился, когда узнал об этой истории.) Еще один противник Маклина в УСО попросил департамент «черной пропаганды» пустить в Каире слух, что Маклин – алкоголик, трус и активный гомосексуалист. (К счастью, шеф департамента пропаганды, перед тем как запустить этот слух, переговорил с генералом Вильсоном.)

Маклина сбросили с парашютом в Югославии, позаботившегося о том, как он говорил позже, чтобы отвергнуть первый предложенный УСО парашют. В Югославии Маклин, находясь в штаб-квартире Тито, использовал свой личный и секретный радиоканал, напрямую связываясь с Вильсоном и Черчиллем, так как он не доверял сотрудникам отделения УСО в Каире и не был уверен, что они передадут его шифровки дальше. Позже американцы тоже втянулись в эту ссору, они также разделились на сторонников Тито и сторонников Михайловича, и это противостояние длится и по сей день.

Еще одним проколом УСО было то, что там не подумали о том, что может произойти с оружием и взрывчаткой, которые были разбросаны УСО по всей Европе, и не предвидели того, чему послужит оказанная им помощь в подготовке и обучении людей. Оружие контрабандой шло из Греции на Кипр, где использовалось против англичан. Палестинские евреи, обученные УСО искусству саботажа и подрывной деятельности на случай оккупации немцами их земель, оказали неоценимую помощь в качестве экспертов Хагане при проведении ею против англичан в Палестине в 1946 – 1947 годах операций того же типа, что и операции УСО(45).

Но основная беда УСО была в том, что оно пережило свою необходимость, не успев организоваться. Двойственность его политики – поддержка освободительного движения в Европе и одновременно с этим вера в необходимость восстановления статус-кво подорвала доверие к нему. Даже если бы его цели были реальны, у него никогда не хватило бы авиационных средств для их осуществления. В конце концов, вступление в войну США с их огромным производственным потенциалом и громадной армией плюс активное сопротивление Советского Союза, вынудившее немцев перебрасывать войска с Западного фронта на восток, изменили стратегию союзников. Теперь не было никакой необходимости наносить Гитлеру удары изнутри, провоцируя взрыв в оккупированной Европе, союзники могли теперь занять ее, используя колоссальный перевес в живой силе и технике. С этого момента УСО перестало играть ключевую роль в планах союзников.

Оно ненадолго воспряло вновь, когда Великобритания и США встали перед необходимостью подумать о войне со своим бывшим соратником Советским Союзом, и УСО было приказано быть готовым к организации движения Сопротивления в странах, которые могли быть оккупированы русскими в случае войны. Однако ничего этого не произошло, и в 1946 году СИС восстановила свое право быть единственной секретной службой Великобритании. 30 июня того же года УСО было официально распущено. Полученную от него пользу сильно перевешивали его провалы и неудачи, его военная ценность была совершенно незначительной, и союзникам было бы гораздо лучше вообще обойтись без него.

Если об УСО и помнят, то главным образом благодаря паре сотен или около того книг о нем, большинство из которых написаны самими же офицерами УСО. Как сказал историк Энтони Веррье, подлинное УСО «мало похоже на организацию, ассоциирующуюся в умах людей с освобождением Западной Европы от нацистской оккупации»(46). Романтические фантазии поклонников Бьюкена умирают тяжело.

Глава 7

ДВОЙНАЯ И ТРОЙНАЯ ИГРА

9 ноября 1939 года, два месяца спустя после начала войны, два сотрудника СИС, капитан Сигизмунд Пейн Бест, служивший в армейской разведке во время первой мировой войны, и майор Ричард Стивенс – глава отделения СИС в Гааге, были выкрадены из городка Венло на голландской границе и переправлены в Германию. Британские документы по данному происшествию закрыты на сто лет, а в немецких мало что можно почерпнуть, но основные факты неоспоримы.

Вкратце говоря, Бест и Стивенс думали, что через одного из агентов СИС в Голландии – доктора Франца Фишера они установили контакт с немецкой оппозиционной группировкой, которая хотела сместить Гитлера и прекратить войну. Чего они не знали, так это того, что Фишер был агентом-двойником и работал на гестапо. После ряда встреч, служивших для установления степени искренности намерений каждой стороны, британские офицеры настояли на встрече с немецким генералом, который якобы возглавлял антигитлеровский заговор. Встреча была назначена в кафе на окраине городка Венло, всего в нескольких ярдах от немецкой границы. Бест и Стивенс в сопровождении офицера голландской разведки лейтенанта Дирка Клопа приехали в Венло на это чрезвычайно важное свидание. Клоп с помощью местной полиции предпринял ряд защитных мер, однако англичане, боясь опоздать на встречу с немецким генералом, двинулись на рандеву, не дожидаясь, пока полицейские займут свои места.

Бест, Стивенс и Клоп только-только успели подъехать, как большой немецкий автомобиль с вооруженными автоматами людьми прорвался через пограничное заграждение. Клоп среагировал быстро, он выскочил из машины и побежал, отстреливаясь, в сторону основной трассы. Не успев пробежать и нескольких ярдов, он был смертельно ранен. Бесту и Стивенсу приказали выйти из машины, отобрали у них оружие и заставили перейти границу. Затем немцы затолкали их и умирающего Клопа в машины и увезли в Дюссельдорф.

Это дело было неприятным для всех, а для СИС это был унизительный провал. Из-за того, что ее так легко провели, СИС даже не захотела признать, что Бест и Стивенс являются ее сотрудниками. Голландские власти, учитывая напряженные отношения с Германией, скрыли свои контакты с британцами, открестившись от всяческой ответственности за Беста и Стивенса и объяснив присутствие там Клопа ошибкой его непосредственного начальника, который был моментально уволен. Даже немцы постарались побыстрее забыть инцидент, который обострил и без того напряженные отношения между абвером, ничего не знавшим об операции вплоть до ее завершения, и гестапо, весьма довольным своим успехом. (Весьма коротким, впрочем, потому что, хотя Гитлер хотел увязать захваченных в Венло британцев и покушение на него в Мюнхене, гестапо не смогло предоставить для этой версии никаких доказательств.)

Бест и Стивенс выжили и были обнаружены в апреле 1945 года в маленькой тирольской деревушке. Они не выдержали допросов в гестапо и стали одним из основных источников информации о структуре СИС. (Эллис, как мы уже знаем, был другим источником.) Эти сведения помогли немцам подготовить документ, озаглавленный «Информационный материал по Великобритании», куда входил список лиц, включающий большое число сотрудников СИС и ее агентов, которых гестапо планировало арестовать после захвата Великобритании. В одном из разделов этого документа детально описана организационная структура СИС, ее штаб-квартиры, секции и их обязанности и даже воспроизведены паспортные фото некоторых офицеров СИС. Бест и Стивенс признались в том, что давали сведения гестапо. Им было бы трудно отрицать очевидное, поскольку немцы опубликовали полный отчет по этому делу, включая список офицеров СИС, полученный от Беста и Стивенса. В СИС было решено не подвергать своих сотрудников судебному разбирательству, но их не восстановили на службе(1).

Драма в Венло подтолкнула многих авторов на описание этого события, но все они обращали внимание главным образом на фактическую сторону дела, а не на мотивы, которыми руководствовались участники событий. Но только рассмотрев внимательно то, к чему Бест, Стивенс и немцы действительно стремились, можно выявить неожиданный и важный политический аспект этой разведывательной операции. Чтобы оценить это должным образом, нужно вернуться немного назад, в лето 1939 года, когда еще оставалась надежда, хоть и маленькая, что войны можно избежать.

Не весь немецкий народ шел за Гитлером. Существовала политическая оппозиция – хилая коалиция всех партий от социал-демократов до консерваторов. Некоторые военные круги также были озабочены вероятностью втягивания Германии в очередную мировую войну. Оппоненты и критики Гитлера рассчитывали на поддержку Британии, но вынуждены были действовать крайне осторожно. С одной стороны, они хотели, чтобы Великобритания проявила достаточно настойчивости, дабы отвратить Гитлера от дальнейших военных авантюр, но при этом не предпринимала ничего, что могло бы спровоцировать военные действия. Лучшим способом дать это понять, по их мнению, была передача послания по секретным каналам. Поэтому в июле 1939 года. в Лондон прибыл полковник граф Герхард фон Шверин из германского Генерального штаба с рекомендательным письмом лорду Дэвиду Астору (будущему редактору «Обсервер») от Адама фон Тротта, действующего от имени немецкой оппозиции.

Фон Шверин четко объяснил, что Великобритания могла бы предпринять, дабы убедить Гитлера в том, что его нынешний курс ведет к войне. На Астора это произвело такое впечатление, что он немедленно организовал встречу с руководством СИС в надежде, что оно согласится встретиться с фон Шверином. Вместо этого один из старших офицеров СИС заявил: «Я знаю, кто этот человек. Если вы хотите услышать мое мнение по поводу его прибытия сюда в тот момент, когда взаимоотношения между нашими странами настолько плохи, то я считаю, что это потрясающая наглость!»(2)

Тем не менее контакт, не прямой и мало удовлетворяющий обе стороны, состоялся, и в СИС было должным образом отмечено, что в Германии антигитлеровские элементы существуют и они вроде бы хотят установить контакт с СИС. Это получило подтверждение в виде ряда предпринятых после начала войны шагов. В Риме немцы обратились к представителям Ватикана с целью выяснить. не возьмет ли на себя папа Пий XII роль посредника для обеспечения честного и справедливого мира(3). В Великобритании и (уже после начала войны) в Соединенных Штатах Джон Уиллер-Беннет, ведущий британский специалист по немецкой армии, имел длительные переговоры с Адамом фон Троттом по вопросу о сотрудничестве англичан с немецкой оппозицией(4). Желание договориться с Германией, независимо от того, будет или нет смещен Гитлер, очень сильно возрастет зимой 1939/40 года, но на данном этапе нас больше интересует реакция СИС сразу после начала войны 3 сентября 1939 года.

СИС начала забрасывать лорда Галифакса, министра иностранных дел, докладами о разногласиях внутри Германии. 11 сентября, например, лорд Галифакс сообщил Военному кабинету, что, согласно донесениям секретной службы, может быть достигнут весьма значительный результат, если Великобритания напрямую обратится к немецкой армии «через определенные каналы». 23 октября он сообщил Кабинету, что Германию изнутри раздирает множество противоречий, а четыре дня спустя заявил, что между Гитлером и армией существуют острые разногласия. Было ощущение, что возможны обстоятельства, при которых война быстро закончится, и с подачи СИС поддержка диссидентствующих элементов в Германии стала официальной политикой(5).

Однако легче приказать, чем сделать. Инструкции были спущены вниз, и в конечном счете выбор остановился на Бесте в Гааге. С конца первой мировой войны Бест стал в Нидерландах значительной фигурой. Он женился на голландке, создал экспортно-импортную фирму, занимавшуюся продажей фармацевтической продукции и велосипедов, и приобрел весьма эксцентричные для голландцев манеры: он носил монокль и разговаривал громким властным голосом. Существовали некоторые сомнения относительно того, в чем, собственно. заключается его связь с СИС. Стивенс, бывший резидентом СИС в Голландии, считал, что Бест был именно тем, кем казался, – преуспевающим бизнесменом, живущим за границей. Но в первый же день войны Бест вошел в контору Стивенса и сообщил, что он является представителем, сверхсекретного подразделения СИС – секции «Z», возглавляемой Клодом Дэнси. Дэнси, бывший военный, владелец загородного клуба, а затем офицер МИ-5, пришел в СИС только лишь для того, чтобы сразу же поссориться с ее руководителем Синклером, видимо, на финансовой почве. Синклер, который не выносил присутствия Дэнси в конторе, избавился от него, позволив ему создать секцию «Z» – организацию шпионов-дилетантов, главным образом бизнесменов и журналистов. Они работали за гроши, а их руководитель Дэнси был человеком, «думающим в девяти направлениях одновременно». Если в секции «Z» и были хорошие работники, то Бест к ним явно не относился. Из тринадцати «основных агентов», якобы работавших на него, восемь оказались фикцией, а значительные суммы, предназначенные этим «агентам», таинственным образом оказались в кармане Беста(6).

Но одним из «настоящих» агентов был Фишер, который, как мы знаем, также работал и на гестапо. Будет легче понять последующие события, если мы посмотрим на них глазами Фишера. Один из его работодателей, англичанин, сказал, что хочет вступить в контакт с оппозиционными режиму группами в Германии и обсудить с ними возможные мирные переговоры. Теперь у Фишера было два возможных варианта. Он мог сделать то, о чем его просил Бест, не говоря ничего своим немецким хозяевам, либо все им рассказать. Фишер не колебался ни секунды. Большая часть поставленной им немцам информации со времен Мюнхена касалась именно проблемы мира в Европе, поэтому, сообщив им о пожеланиях Беста, Фишер становился автоматически дорог обоим хозяевам(7).

Немцы были рады использовать Фишера в качестве посредника. Им было ясно, что они ничего не теряли, вступив в контакт с англичанином. На худой конец они просто получат сведения о действиях СИС в Нидерландах. Если переговоры продлятся, они смогут также узнать что-нибудь о штаб-квартире СИС в Лондоне. Но ставки были значительно выше. Идея мирных переговоров, окажись она подлинной, могла бы послужить базой для взаимовыгодного соглашения между Германией и Великобританией. Фишер работал на гестапо, шеф которого Гиммлер считал войну с Великобританией совершенно ненужной. Он полагал, что истинная миссия Германии – на Востоке, она заключается в завоевании Советского Союза. Война с Великобританией являлась сварой между родственниками, которая вполне может быть урегулирована, если обе стороны призовут на помощь здравый смысл. Другие немецкие лидеры были с ним вполне согласны. Геринг подтолкнул князя Гогенлоэ, судетского аристократа, встретиться со своими британскими друзьями и обсудить с ними условия мира. На одной из таких встреч в Швейцарии через месяц после начала войны Гогенлоэ и отставной капитан Малькольм Кристи обсуждали вопрос о компромиссном мире, который развязал бы руки Германии для борьбы с коммунизмом(8).

Обращает на себя внимание тот факт, что офицером, избранным немцами для проведения этой операции, был Вальтер Шелленберг, глава контрразведки, молодой интеллектуал, сторонник компромисса с Британией, потому что, как он говорил, «только Сталин будет в выигрыше от европейской войны». На встрече 30 октября со Стивенсом и Бестом в Гааге начали вырисовываться условия мирного соглашения. Гитлер оставался главой немецкого государства, Риббентроп также оставался на своем посту, а для Геринга впоследствии должны были найти подходящую должность. Австрия, Чехословакия и Польша должны были быть восстановлены как самостоятельные державы. Предполагалось создание единого антисоветского фронта. Согласно Шелленбергу, Стивенс передал эти условия в Форин офис, Галифакс согласился с ними, и шел разговор о следующей встрече в Лондоне для окончательной выработки соглашения(9). На этом этапе возникает интригующий вопрос: а что обо всем этом было известно Военному кабинету?

Чемберлен, несомненно, знал о проходящих встречах, но похоже на то, что в своих докладах ему СИС уделяла больше внимания военному заговору против Гитлера, чем мирным переговорам. (Однако Чемберлен все-таки что-то знал об условиях, выдвигаемых немцами, потому что в своем послании сестре от 5 ноября он предсказывал скорое окончание войны и писал, что немцы могут получить некоторое послабление и, возможно, им не придется отдавать что бы то ни было из того, что им действительно дорого.) 1 ноября Военный кабинет впервые услышал об этих мирных переговорах. Новость никого не обрадовала, и Черчилль, например, потребовал немедленного прекращения каких-либо контактов с немцами. Но в конечном счете было принято решение операцию продолжить. По-прежнему остаются некоторые сомнения в том, что все члены британского Военного кабинета знали подробности об этой истории. СИС, похоже, «запамятовала» указать, входило ли в столь долго оговариваемые условия жесткое требование отстранения Гитлера. Только один человек, находящийся в центре событий, – Бест не испытывал никаких сомнений по этому вопросу. Насколько ему было известно, говорил он позже, «Адольф Гитлер оставался у власти»(10).

Гитлер, несомненно, знал о проходящих переговорах и одобрял их. Он сам предлагал 6 октября компромиссный мир Великобритании, и весьма сомнительно, чтобы без его одобрения Гиммлер мог дать инструкции Шелленбергу о проведении мирных переговоров. Но к началу ноября Гитлер изменил свою точку зрения. Его планы по завоеванию Великобритании и Франции успешно продвигались, и продолжение мирных переговоров с англичанами начинало отдавать пораженчеством. Гиммлер, прекрасно осведомленный о настроениях своего вождя, решил, что операцию пора сворачивать, но, желая получить от нее максимум пользы, отдал приказ выкрасть Беста и Стивенса. Как мы уже знаем, 9 ноября гестапо с блеском выполнило приказ.

Шелленберг еще некоторое время поддерживал тайную радиосвязь с СИС, надеясь, что политические фигуры, стоящие за Бестом и Стивенсом, возможно, захотят продолжить мирные переговоры. Но 29 ноября он радировал из Берлина, что прерывает последнюю связь. Он сделал все, что мог, дабы избавить Стивенса и Беста от политического показательного суда, и даже предложил обменять их на немецких пленных(11). (Усилия Шелленберга были вознаграждены после войны. На процессе в Нюрнберге он был приговорен лишь к шести годам тюремного заключения, из которых отбыл два.)

Но почему в СИС были уверены, что британское правительство пойдет на соглашение с Германией, которое не предусматривает в обязательном порядке отстранение Гитлера от власти? Дело в том, что и кое-кто в самой СИС, и некоторые представители британского истеблишмента – небольшая, но потенциально мощная группа – были согласны с точкой зрения немцев, что обе страны воюют не с тем противником, что «правильная» война должна была бы вестись совместно Великобританией и Германией против Советского Союза.

Было, по всей вероятности, нечестно со стороны британского правительства возлагать всю вину за провал в Венло только на СИС, сажая дополнительное пятно на и без того не безукоризненную репутацию секретной службы. Еще одним последствием этого дела было то, что политика Великобритании в отношении немецкой оппозиции сильно изменилась. От активного поиска противников режима и сторонников мирного урегулирования Великобритания перешла теперь к роли пассивного наблюдателя и к любой попытке сближения относилась с величайшей осторожностью, подозревая очередной заговор гестапо. Черчилль в директиве, изданной им вскоре после назначения его на пост премьер-министра в мае 1940 года, писал: «Министру иностранных дел. Я надеюсь, папскому нунцию ясно дадут понять, что мы не желаем обсуждать никаких условий заключения мира с Гитлером и что всем нашим агентам строжайше запрещено выдвигать какие-либо предложения на эту тему»(12).

В мае 1941 года Рудольф Гесс, заместитель фюрера по партии, совершил свой драматический перелет в Англию, по всей видимости, считая, что там его хорошо примут. Он прилетел, имея с собой список известных в Великобритании персон, которые, по его мнению, были заинтересованы в мирном соглашении и союзе с Германией теперь, когда Гитлер находился и преддверии войны с Советским Союзом[19]. Этот список сильно устарел, многие из перечисленных в нем переменили свою позицию благодаря усилиям Черчилля выиграть битву за Британию. Однако прилет Гесса был весьма некстати. Черчилль стоял во главе достаточно сплоченной державы, и ему совсем не хотелось бы, чтобы люди начали задавать вполне очевидный вопрос: почему Гесс думал, что его мирная миссия будет благожелательно воспринята? А что, если Гесс прилетел не потому, что был сумасшедшим, как утверждал Черчилль, а из-за того, что его пригласила прогитлеровски настроенная группировка в Великобритании[20]. Именно такое объяснение, несомненно, учитывалось советским руководством. И после прилета Гесса Сталин начал сильно подозревать, что Германия и Великобритания практически договорились между собой. Черчилль совершенно не желал, чтобы СИС осложнила и без того непростую ситуацию, поэтому ни один офицер СИС не был допущен к Гессу, чтобы его допросить. Все решения по Гессу Черчилль принимал лично, и все основные допросы велись политиками и руководством Форин офис(14). Роль СИС в Венло не была забыта.

С сильно пошатнувшейся из-за неудач репутацией СИС прошла сквозь военные годы, раздираемая внутренними противоречиями и непримиримо враждуя с УСО. Она настолько укрепилась в подозрениях, будто немцы непрерывно затевают против нее всякие заговоры наподобие операции в Венло, что подлинные попытки контакта с ней игнорировались, а первоклассная информация не принималась и отвергалась. Классическим образцом последней, несомненно, является доклад из Осло, по всей вероятности, наиболее ценный документ времен войны. Это была огромная помощь для Великобритании, особенно в научной сфере, но она была получена главным образом не благодаря СИС, а вопреки ей(15).

Донесение пришло в британское посольство в Осло в виде маленького, переданного из рук в руки пакета 3 ноября 1939 года. Его ждали. За неделю до этою в письме на имя военно-морского атташе капитана Гектора Бойза неизвестный офицер абвера предлагал передать важную техническую документацию. если Бойз даст понять, что ее примут. (Что и было сделано мельком в передаче Би-Би-Си на Германию.)

Шеф отделения СИС коммандер Дж. Б. Невилл немедленно ознакомился с бумагами. В ретроспективе легко понять, насколько сенсационными были содержащиеся в них сведения. Это была детальная информация о новых взрывных устройствах для бомб и торпед, о радарах и о новой программе производства бомбардировщика «Юнкерс-88». Но подлинной жемчужиной была таблица результатов испытаний в Пенемюнде, где, как говорилось в донесении, немцы разрабатывали небольшие дистанционно управляемые снаряды, способные нести большой взрывной заряд, – ясное указание на зарождение Фау-1 и Фау-2. Невилл переслал бумаги в Лондон, где они приземлились на столе главы авиационной секции СИС коммандера Уинтерботема.

Уинтерботем ознакомился с ними с известной долей скепсиса, однако, понимая, что его знаний не хватает для верной оценки информации, он передал их доктору Р. В. Джонсу, ученому, отвечавшему за научные исследования в Министерстве авиации. Джонс изучил документы и признал их подлинными и очень важными. В СИС никто ему не поверил. Доклад опять посчитали фальшивкой, еще одним фокусом гестапо. Было заявлено, что ни один немец не может быть так хорошо информирован о столь различных вещах и если кое-что из этой информации выдерживает научный анализ, то только потому, что хитрые немцы использовали старый трюк – выдали немного подлинных сведений, чтобы и остальное выглядело убедительно. Время показало, что утверждения СИС были ошибочными и почти все детали документов из Осло оказались верными. Но к этому времени передавший их офицер абвера исчез, несомненно, обдумывая проблему, почему не было предпринято попытки сообщить ему о реакции на полученные сведения и использовать дальше предоставленную им возможность(16).

Ущерб от такой сверхосторожности был еще больше в 1942 году, когда отделение СИС в Лиссабоне получило сведения от уроженца Центральной Европы, сбежавшего из гитлеровского концентрационного лагеря. Он рассказал агентам СИС, что работал в немецком исследовательском центре на Балтике, возле Пенемюнде, и. хотя проект был полностью засекречен, он вроде бы был связан с созданием ракет. Из Лиссабона эту информацию переслали в Лондон, где она попала к Бэзилу Фенвику, бывшему сотруднику «Ройял Датч-Шелл», а затем офицеру секции «Z». Фенвик ничего не знал о норвежских документах, поэтому сведения, полученные от бывшего заключенного, ничего не значили для него. Возможно, Фенвик придал бы этому рапорту большее значение, если бы он пришел не из Лиссабона, из того отделения СИС, которое славилось своими дрязгами и неточностью сведений. Исходя из этого, Фенвик передал в Лиссабон, чтобы к бывшему заключенному отнеслись, как к «подсадной утке» гестапо. К тому времени, когда сведения, полученные от этого человека, попали к сотруднику СИС, знавшему о Пенемюнде, бывший узник растворился среди беженцев в Португалии, и все потуги СИС разыскать его не имели успеха(17).

Но были и еще более значительные провалы. СИС загодя получила информацию о том, что Германия собирается оккупировать Бельгию и Голландию. Первые сведения поступили от начальника отделения СИС в Брюсселе полковника Эдварда Калтропа, имевшего своего человека в бельгийской полиции. Информатор передал ему карты, изъятые из немецкого самолета, совершившего вынужденную посадку на бельгийской территории. Карты походили на часть плана нападения на Голландию и Бельгию, а содержащаяся в них информация вроде бы подтверждалась полковником Хансом Остером, заместителем главы абвера, который являлся убежденным антифашистом. Остер был другом помощника голландского военного атташе в Берлине и в свое время сообщил тому о готовящемся нападении на Польшу. Теперь, в начале мая 1940 года. Остер сообщил, что Гитлер готовится к вторжению в Голландию и Бельгию. Однако, памятуя о Венло, ни СИС, ни голландская разведка не поверили полученным сведениям. В СИС решили, что карты поддельные, а Остер ведет с ними игру. Ошибочность их позиции стала очевидной, когда 10 мая германские войска вторглись в Голландию, Бельгию и Люксембург(18).

Еще одна информация, которая могла оказать существенное влияние на дальнейшее развитие событий, поступила в СИС без всяких помех, но затем исчезла в тумане. Агентурная сеть СИС в Виши, под кодовым названием «Альянс», от которой поступала на протяжении длительного времени ценная информация, с января 1942 года начала регулярно поставлять сведения о состоянии боеготовности двух германских крейсеров – «Шарнхорст» и «Гнайзенау», находящихся в Бресте. За две недели до выхода крейсеров в море один из агентов «Альянса» передал в Лондон через Мадрид, что корабли готовы выйти из брестских доков в любое время, чтобы, пройдя через Ла-Манш, войти в германский порт. Остается неясным, придержала ли СИС информацию или передала ее флоту, который, выясняя время выхода кораблей из Бреста, больше доверял радиоперехвату, чем сведениям, полученным от СИС, но в любом случае оба корабля под эскортом крейсера «Принц Евгений» спокойно покинули Брест 12 февраля, без помех прошли Ла-Манш и встали в доки Вильгельмсхафена двадцать четыре часа спустя. Королевский воздушный флот упустил единственную реальную возможность атаковать в море эти два немецких боевых корабля, которые в дальнейшем стали постоянной угрозой для конвойных судов союзников, поставлявших грузы по Северному морскому пути в Советский Союз(19).

Еще одно донесение, полученное СИС и содержавшее, как выяснилось в дальнейшем, абсолютно достоверные сведения, похоже, просто-напросто затерялось в коридорах Уайтхолла. Летом 1940 года стало совершенно очевидным, что ситуация, сложившаяся в Ираке, заметно ухудшается благодаря усилившейся националистической пропаганде и пробритански настроенный регент может быть отстранен от власти силами, получающими поддержку от немцев. В течение первых трех месяцев 1941 года отделение СИС в Багдаде буквально забросало Центр информацией о возможном государственном перевороте, а 31 марта сообщило, что переворот практически неминуем. Три дня спустя переворот и произошел. Британцы были застигнуты врасплох, и регенту пришлось спешно бежать из столицы. СИС быстренько составила жалобу (причем Мензис пошел лично к Черчиллю), заявив, что Восточный департамент Форин офис положил ее доклады под сукно и не передал их военным(20).

А однажды ценный информатор, отвергнутый англичанами опять же по подозрению в двойной игре, перешел через улицу к американцам, где был принят с распростертыми объятиями. Этот неприятный эпизод произошел в Швейцарии в 1943 году. 23 августа сотрудник МИД Германии доктор Фриц Кольбе пришел в британское представительство для встречи с военным атташе полковником Генри Картрайтом. Картрайт представлял также МИ-9, организацию, оказывавшую поддержку беженцам из Германии и получавшую от них информацию. Это амплуа Картрайта было хорошо известно в нейтральной Швейцарии, и абвер неоднократно пытался подсунуть ему своих людей. В результате Картрайт стал весьма подозрительно относиться к визитерам с улицы, и, когда Кольбе пришел к нему и сказал, что хочет оказать помощь союзникам, Картрайт был настороже.

Кольбе заявил, что он занимает высокий пост в германском Министерстве иностранных дел, но сам придерживается антифашистских взглядов. Кольбе использовал свое служебное положение, чтобы выкрасть копии секретных документов, и доставил их из Берлина в Берн. Он вынул кипу документов и заявил, что привез он намного больше. Картраит не удосужился их даже прочесть. Он решил, что Кольбе является «подсадной уткой» абвера и вором. Картрайт приказал выкинуть немца из представительства. Кольбе, озадаченный реакцией англичанина, рассказал об этом эпизоде своему другу, который посоветовал ему обратиться к американцам. На следующий день Кольбе связался с Алленом Даллесом, помощником посла США, и передал ему 183 копии телеграмм германского МИДа, к которым Даллесом был проявлен большой интерес, и пообещал при возможности привезти другие документы.

7 октября Кольбе вернулся в Берн и привез еще бумаги. В течение последующих шестнадцати месяцев, совершив три поездки, в общей совокупности он передал американцам 1500 секретных документов. Хотя союзники пользовались этой информацией крайне осторожно, чтобы немцы не заподозрили, что в их МИДе есть предатель, Кольбе был, по словам одного офицера американской разведки, «одним из лучших секретных агентов, который когда-либо имелся у разведывательных служб». Кольбе оставался вне подозрений и продолжал работать вплоть до апреля 1945 года, когда, после падения Германии, исхитрился перебежать в Швейцарию. (Позже он представил свидетельства обвинению на Нюрнбергском процессе.)(21)

Конечно, Кольбе мог бы быть абверовской «подсадной уткой». (Одной из причин для организации подобного рода операции могло быть желание получить коды союзников. Когда Даллес или заграничное отделение СИС передали бы содержание копий телеграмм в Лондон или Вашингтон кодом по радио, немцы могли перехватить их и, зная содержание копий, сумели бы в дальнейшем получить ключ к кодам, используемым союзниками.) Или он мог быть мошенником, заинтересованным лишь в деньгах. Разведывательный мир был переполнен подобными типажами, их полно и сейчас. Тому можно привести массу примеров, например следующие.

Чешское правительство в изгнании во время войны имело свое представительство в Лиссабоне и, получая информацию через свою агентурную сеть во Франции, поставляло СИС массу материалов. Но второе лицо в чешском представительстве работало также и на абвер. Когда СИС это обнаружила, этого человека уволили, но ущерб был уже нанесен. После того как его раскрыли, двойной агент быстро нанялся к американцам.

Классическим случаем является дело официанта, работавшего в экспрессе Стамбул – Багдад. Он был завербован СИС. Но когда в его лояльности засомневались, то после проверки выяснилось, что услугами этого агента пользовались немцы, итальянцы, венгры и японцы! Вероятнее всего, по-настоящему он был верен лишь туркам, потому что являлся также майором турецкой армии.

Но лучше всего видна изнанка мира шпионажа, с его продажной верностью, низкой моралью, комплексами неполноценности и, если бы не вытекавшие из нее зачастую трагические последствия, комической глупостью, на примере с Уильямом Джоном Хупером. то ли британским, то ли немецким агентом (Хупер и сам точно не знал) в Нидерландах перед началом войны. Хупер, голландец по происхождению, был натурализованным англичанином. Он работал на СИС в Роттердаме, передавая донесения руководителю отделения СИС в Гааге. Наряду с множеством прочих предосудительных деяний, Хупер использовал фальшивых агентов, раздувал затраты и продавал по нескольку раз липовую информацию. Все это всплыло только после того, как резидент СИС в Нидерландах майор Хью Далтон покончил с собой.

Далтон, прикрытием которого был пост начальника паспортной службы посольства, обнаружил, что эта его деятельность перекрывает его обязанности разведчика, когда еврейские беженцы, пытаясь получить визу в Палестину, начали буквально осаждать его контору. В результате он не только забросил всякую разведывательную деятельность, но, что еще хуже, соблазнился крупными суммами, которые евреи были готовы заплатить за документы, дающие право на выезд, и заработал на взятках кругленький капиталец в три тысячи фунтов стерлингов. Хупер каким-то образом пронюхал об этом и начал шантажировать Далтона. Далтон некоторое время платил ему, а затем в сентябре 1939 года пустил себе пулю в лоб(22).

Из Лондона отрядили двух человек выяснить обстоятельства самоубийства Далтона, и тут-то и всплыло не только его взяточничество, но и шантаж Хупера. Хупера немедленно уволили. (Дэнси требовал его расстрела!) Расстроенный таким поворотом событий, Хупер предложил свои услуги абверу, сначала для выполнения отдельных заданий, а затем как постоянный агент. Он завоевал доверие представителей абвера, сдав им важного агента СИС в Германии, бывшего флотского офицера, который был арестован в июле 1939 года и позже покончил с собой в тюремной камере. Отделение СИС в Гааге, естественно, представления не имело об этом предательстве, когда перед самым началом войны Хупер предложил им себя, признавшись, что он работает на немцев, но теперь снова хочет работать на англичан. Его быстренько снова наняли и приказали играть роль двойника – продолжать притворяться лояльным абверу.

Сложности игры на этом не закончились. Немцы сумели внедрить своего человека в агентурную сеть СИС в Нидерландах, который сообщил им о Хупере, что тот снова работает на СИС. Возможно, немцы предъявили Хуперу обвинение и перевербовали его опять. Это означало бы, что англичане считали, что Хупер, бывший изначально их агентом, перешел к немцам, которые теперь думали, что он работает на них, тогда как на самом деле Хупер снова вернулся к англичанам, которые теперь использовали его как шпиона в гитлеровском лагере. На самом деле Хупер снова работал на немцев и являлся их агентом в британском лагере. Но возможно, немцы не посчитали нужным усложнять ребус и просто использовали Хупера для скармливания англичанам дезинформации.

При любом раскладе Хупер был бесполезен для СИС, и после событий в Венло, когда он автоматически попал под подозрение, Дэнси снова настаивал на его «устранении». Вместо этого, когда отделение СИС эвакуировалось из Нидерландов, Хупера с семьей вывезли в Англию. Любопытно, что некоторое время в СИС рассматривали возможность отправки Хупера обратно в Нидерланды в роли агента-двойника, но в конечном итоге расстались с этой идеей. Одному Богу известны результаты этой бредовой схемы и то, кому же в конечном итоге был верен Хупер, если он вообще был кому-либо верен. Офицеры СИС, которые только после войны узнали полную картину деятельности Хупера, заявляли, что нет никаких сведений о дальнейшей судьбе Хупера после его возвращения в Англию. Можно лишь предположить, что мнение Дэнси о том, что нужно сделать с Хупером, в конце концов перевесило[21](23).

Военный период, однако, это не только лишь длинный перечень провалов СИС. Были у нее и некоторые успехи, правда, в основном незначительные. Один из ее сотрудников, индийский офицер Гульзар Ахмед, работавший под видом цензора в британском консульстве в Стамбуле, был также завербован абвером, но остался верен СИС и стал одним из лучших агентов-двойников времен войны. Полученная от него информация позволила идентифицировать других абверовских агентов, некоторые из которых были успешно перевербованы. Возглавляемая священником агентурная сеть в Бордо, в которую входили священники и монахини, поставляла первоклассные сведения, в частности о передвижениях немецких войск. Успешно шли дела у отделения СИС в Стокгольме. В Каире также было проведено несколько удачных операций.

Но во всех успехах СИС присутствует один общий фактор – всегда задействован абвер. Мы уже знаем, что самая важная техническая информация времен войны – норвежские документы – была передана СИС неизвестным офицером абвера и что заместитель главы абвера полковник Остер сообщал англичанам о предстоящих военных операциях немцев. Для того чтобы понять, почему за всеми успехами британской разведки действительно стоял абвер, необходимо вкратце рассмотреть состояние немецкой разведки того времени.

Если британские спецслужбы раздирали изнутри фракционизм и соперничество, то состояние немецких спецслужб было нисколько не лучше. Перспектива надвигавшейся войны внесла еще больший разлад в ряды немецких разведслужб. Абвер чувствовал себя во все большей изоляции, и РСХА чинило ему все больше препятствий. К ним обоим с презрением относилось разведывательное подразделение риббентроповского МИДа, и все они вместе враждовали между собой. Плюс ко всему внутри каждой организации процветали соперничающие группировки(25).

Ни одна из разведслужб не располагала специалистами по США и Великобритании, которые могли бы должным образом проанализировать сведения, поставляемые агентами, и у всех организаций была одна общая проблема с руководством: любой доклад об успехах противника отбрасывался как пораженческий, а его авторы рассматривались чуть ли не как предатели. Сам Гитлер, хотя у него были одинаковые с Черчиллем фантазии на тему важности разведки, очень мало пользовался ее услугами и просто отказывался слушать что бы то ни было, не совпадающее с его личным мнением.

Легко догадаться, что это отнюдь не способствовало честной и правильной оценке получаемых сведений, даже если предположить, что информация изначально была достоверной. Зачастую она как раз таковой не являлась.

Сразу после войны разведслужбы союзников прошерстили уцелевшие бумаги немецкой разведки и допросили оставшихся в живых офицеров. В докладе одной из занимавшихся этой работой команд, сделанном летом 1945 года, было написано следующее: «Совершенно ясно, что лучшим типом агента является агент, работающий из идейных соображений, а не из страха или за деньги. Но также совершенно очевидно, что во всем рейхе людей первого типа можно было отыскать лишь среди партийной элиты, а при существовавшем положении вещей весьма немногие из них имели хоть какое-то представление об англичанах и американцах и были достаточно подготовлены. чтобы приносить пользу, работая за границей. Поэтому, за редким исключением, немецкая разведка вербовала не идеалистов, а жадных, запуганных и оппортунистически настроенных людей»(26).

Таким образом, немцам тоже приходилось опираться на агентов, которые были жуликами и обманщиками, на людей вроде Карла-Гейнца Крамера, работавшего в Стокгольме сотрудника абвера, который, как выяснилось впоследствии, большую часть поставляемых им сведений черпал из журналов и учебников по самолетостроению, имевшихся в свободной продаже в книжных магазинах Швеции. Или старшего офицера испанской военной разведки, работавшего на абвер, специально завербованного немцами, чтобы получить доступ к испанской агентурной сети в Лондоне. Когда СИС сумела добраться до его сейфа, выяснилось, что большинство его «агентов» были плодом его богатого воображения, а донесения абверу – полнейшей «липой»(27).

Даже дело знаменитого «Цицерона», камердинера посла Великобритании в Анкаре сэра Хью Нэтчбулл-Хьюгессена, оказалось не столь уж успешной операцией абвера, как это представлено в фильме о нем. У «Цицерона», чье настоящее имя было Эльяс Базна, имелись ключи от сейфа посла и ящика для дипломатических бумаг, и, когда сэр Хью засыпал глубоким сном, Базна переснимал содержимое сейфа и ящика и переправлял пленки гестапо. Он исчез вместе с 200 тыс. фунтов стерлингов, полученными от немцев (в фальшивых, заметим, купюрах), когда к нему стала слишком близко подбираться группа британских контрразведчиков, проводившая расследование, начатое на основании перехваченных немецких шифровок из Анкары в Берлин, в которых упоминались переданные «Цицероном» материалы. Немцы заплатили Базне фальшивыми деньгами за подлинную и ценную информацию. Однако пользы от этого было мало, поскольку гестаповцы посчитали, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой, и заподозрили здесь очередную игру, затеянную хитрыми англичанами. По сему поводу они предусмотрительно решили ее проигнорировать вплоть до получения дополнительного подтверждения из какого-нибудь другого источника (событие, случавшееся крайне редко)(28).

Нечто подобное произошло и с немецкими шпионами в Соединенных Штатах. Предметом их особого интереса были любые споры и разногласия, возникавшие между Черчиллем и Рузвельтом, данные об объемах американской помощи, о военном производстве и развитии технологии. Действия немецких агентов послужили темой для множества книг, но описываемые там успехи были сильно преувеличены. Агенты собрали весьма незначительное количество ценной информации, а немногие сведения, представлявшие хоть какой-то интерес, были проигнорированы их хозяевами. Один из агентов, Эдмунд Гейне, признался на суде, что черпал сведения из научной и технической литературы, находившейся в свободной продаже. Немецкие ученые это довольно быстро обнаружили и в своих изысканиях предпочли опираться на собственные научные разработки, а не на шпионские сведения. К концу 1942 года шпионская деятельность немцев в США практически прекратилась. Историк Ганс Л. Трефусс писал: «Несмотря на затраченные время, средства и усилия, немецкие разведывательные службы в Америке не только не оказали Гитлеру существенной помощи, но и не смогли уменьшить вклад Соединенных Штатов в борьбу за его уничтожение»(29).

Если в СИС толком не знали ни структуры, ни системы управления абвера, то и немцы, несмотря на успех в Венло, не были абсолютно уверены в достоверности полученных сведений о СИС. Уж больно неприглядная вырисовывалась картина. Они никак не могли поверить в то, что самая знаменитая спецслужба в мире была на самом деле настолько беспомощной и бесполезной, и полагали, что либо за этим фасадом скрывается какая-то сверхсекретная организация, либо это какое-то очередное британское коварство. Они думали, что если воспримут полученные сведения как единственно верные, то со всего размаха угодят в расставленную ловушку.

Исключением являлась маленькая, но влиятельная группа антифашистов внутри абвера. Точная роль этой группы до сих пор остается не до конца ясной и вызывает массу противоречивых суждений. И легко понять почему. Если сердце немецкого антигитлеровского Сопротивления находилось внутри абвера, если эти люди вели тайную борьбу за отстранение Гитлера от власти, тогда успехи СИС в противоборстве с абвером приобретают совсем иной смысл и основным вопросом, который возникает, становится следующий: а не ломилась ли английская разведка в широко распахнутые двери?

Одним из высоко превозносимых успехов в войне разведок является так называемая операция с агентами-двойниками. Провозглашается, что англичане вычислили и поймали всех до единого немецких шпионов в Великобритании, а затем успешно перевербовали большинство из них, чтобы использовать для дезинформации противника. (Все это детально расписано в книге «Система двойной игры в войне 1939 – 1945 гг.» сэра Джона Мастермена.) В многочисленных шпионских романах эту операцию представляют не только как образец британской проницательности, но и как следствие легковерия немцев.

Важным моментом для успеха британской разведки во время второй мировой войны был тот замечательный факт, что немцы так и не заподозрили… что вся их шпионская сеть в Великобритании была взята под контроль и использовалась против них (так было сказано в одной из программ радио Би-Би-Си в 1980 году). Даже на пороге своей гибели в мае 1945 года Третий рейх продолжал патетически обращаться к предавшим его агентам с призывом оставаться на связи(30).

Заявление о том, что вся немецкая агентурная сеть в Англии была захвачена и перевербована, является слишком значительным, чтобы к нему можно было отнестись легкомысленно. А сообщение, что никто во всей Германии ничего даже не заподозрил, сильно смахивает на хвастовство победителя. При более скептическом рассмотрении вопроса становится очевидным, что не только не все немецкие агенты были раскрыты, не говоря уже о перевербовке, но, что гораздо важнее, те, кого раскрыли, были предназначены быть раскрытыми, то есть – в какой-то мере хотя бы – они были перевербованы еще до их прибытия в Англию.

Доказательство того, что был, по крайней мере, один немецкий шпион, так и не раскрытый англичанами, имеется в переписке Гая Лиддела, офицера МИ-5, с сотрудником американского посольства в Лондоне Гершелем Джонсоном, датированной началом 1940 года. В первом письме с грифом «секретно, лично, конфиденциально» Лиддел писал, что немецкая секретная служба получает из посольства «донесения, иногда дважды в день, в которых излагается практически все, содержащееся в сообщениях посла (Джозефа) Кеннеди президенту Рузвельту, включая доклады о переговорах с британскими государственными деятелями и чиновниками». Лиддел сообщал, что источником этой тревожной информации является агент, доказавший свою надежность и точность.

Джонсон немедленно уведомил об этом Вашингтон и одновременно отверг вероятность утечки информации из посольства в Берлине. «Ни одна из конфиденциальных телеграмм посла в Берлин не передавалась, – писал он. – Здесь замешан кто-то из нашего посольства либо из Госдепартамента». Он обратился к МИ-5 за дополнительными сведениями и выяснил, что британским агентом, сообщившим об утечке, был офицер абвера. (Самым вероятным вариантом представляется полковник Остер, особенно если принять во внимание, что в МИ-5 его описали как человека, «постоянно общающегося с адмиралом Канарисом».)

У британского агента в ведомстве Гесса был знакомый, которому он нанес визит незадолго до войны. Стенографистка, переводившая с английского на немецкий, спросила, может ли она уйти, поскольку из Соединенных Штатов ничего не было, и абверовец слышал ответ своего приятеля: «Да, доктор сегодня диктовать не будет». Были еще ключи. Англичане, которые, как показалось Джонсону, что-то скрывали, сообщили только, что немец приложил к своему донесению о докторе «много материалов, каждый из которых был достоверным» и что «сведения от доктора поступают регулярно»(31).

Спустя два месяца Джонсон ни на йоту не приблизился к источнику утечки. В ретроспективе наиболее подходящей кандидатурой на первый взгляд кажется Тайрон Кент, шифровальщик американского посольства в Лондоне. Кент был арестован 20 мая 1940 года и приговорен к семи годам за кражу полутора тысяч документов из комнаты шифровальщиков посольства. Однако Кент не мог быть «доктором» по той простой причине, что прибыл в Англию лишь 5 октября 1939 года, а «доктор» начал поставлять сведения немцам не позже августа того же года. Более того, учитывая, что Кент был арестован, допрошен и судим в Англии, было бы разумным предположить, что если бы он был «доктором», то МИ-5 узнало бы это у него. Однако бывший глава МИ-5 сказал: «Относительно установления личности «доктора» я считаю, что мы так и не разрешили этой проблемы».

Если мы отбросим кандидатуру Кента как «доктора», то кто же им был? Досье по этому делу, которые были рассекречены, не дают ключей к расшифровке его личности. Ничего нет и в британских архивах. Некоторые подозревают доктора Ганса Томсена, сотрудника немецкого МИДа, работавшего в германском посольстве в Вашингтоне в то время. Ладислас Фараго пишет, что он разговаривал с Томсеном в 1966 году. Томсен рассказал, что у него был агент, у которого в свою очередь был приятель – шифровальщик Госдепартамента. Этот приятель был изоляционистом и свободно пересказывал содержимое телеграмм посла Кеннеди своему другу, не подозревая, что тот является немецким агентом. Томсен сказал, что агент передавал полученные сведения ему, а он переправлял их в Берлин(32). Таким образом, доктор Томсен мог быть «доктором».

С другой стороны, некоторые офицеры МИ-5 полагали, что источником утечки информации был сам посол Джозеф Кеннеди. Он также был изоляционистом и противником англичан. Он считал, что Гитлер выиграет войну, и часто об этом говорил. Кеннеди через Чемберлена и Черчилля имел доступ к тому, что он называл «полной картиной», – к сведениям о составе и дислокации британских сухопутных, морских и воздушных сил, о военных запасах, перспективах развития британской военной промышленности и стратегических планах Британии(33). Неделя за неделей он пересылал все эти сведения Рузвельту в шифровках. В этот период, конечно, Соединенные Штаты еще соблюдали нейтралитет, и если Кеннеди каким-то образом делал эту информацию доступной для немцев, то он не нарушал никакого американского закона. Но в Великобритании МИ-5, несомненно, подозревала его и держала под наблюдением, а позже передала досье на семью Кеннеди американским властям(34). До тех пор, пока досье не будут открыты, что весьма маловероятно, мы никогда не узнаем правды.

Оценивать успех операции с агентами-двойниками можно, только учитывая отношения абвера к Гитлеру и войне с Англией. Глава абвера адмирал Канарис был убежденным антифашистом, но он был предан Германии, и прямое сотрудничество с англичанами противоречило бы его взглядам. Единственное, что он, похоже, сделал, это позволил антигитлеровским элементам обосноваться в его организации и защищал их от гестапо. Таким образом, некоторые подразделения абвера стали центрами заговора против Гитлера. Канарис позволял им заниматься конспиративной деятельностью, пока они эту деятельность от него скрывали. Одну из таких группировок возглавлял полковник Остер(35).

Остер руководил подразделением, курировавшим личный состав службы. Через него также проходили все досье, что давало возможность замалчивать информацию, изымать ее при необходимости и дезинформировать старших офицеров, а это было очень важно для прикрытия тех сотрудников, которые действительно работали на англичан. Наиболее крупной фигурой из них был, пожалуй, А-54 – Пауль Тюммель, который начал передавать сведения англичанам еще до войны и продолжал работать, используя чешских посредников в нейтральных странах, вплоть до своего ареста гестаповцами в Праге в марте 1942 года. (Абвер сумел вытащить его из лап гестапо, но англичане, попытавшись вывезти Тюммеля из Чехословакии, скомпрометировали его. Вновь арестованный гестапо по обвинению в предательстве, Тюммель был расстрелян в апреле 1945 года.) Тюммель передавал сведения о боевых порядках немцев, мобилизационных планах и вооружении, а позже подробности о действиях Гитлера против Чехословакии, Польши, Франции, Румынии, Греции и Югославии(36).

Агенты, посланные абвером с заданием за рубеж и перевербованные англичанами, относятся к другой категории. Ценность их не в полученной от них информации, а в использовании их как части плана союзников по дезинформации. По общепринятому мнению, после провала и ареста их «убедили» работать против Германии либо увещеваниями, либо под угрозой смерти – традиционная судьба пойманного шпиона. Может быть, в отношении некоторых агентов абвера так оно и было. Однако давайте рассмотрим следующие факты.

Немецкие агенты были перевербованы в Лондоне и Каире приблизительно в одно и то же время при проведении раздельных и абсолютно не взаимосвязанных операций и без взаимных консультаций между сотрудниками этих двух центров СИС. Было ли это случайным совпадением? Или за этим была, по словам Дэвида Мьюра, бывшего разведчика на Ближнем Востоке, одна и та же рука, направлявшая обе группы немецких агентов – «со стороны «оси», а не с нашей»?

При желании абвер мог действовать потрясающе эффективно. Гитлер имел полное право жаловаться на недостаточную информацию о действиях союзников на Западе, но в отношении Восточного фронта картина была совсем иной. Рейнхард Гелен, возглавивший после войны немецкую разведку, говорил, что у абвера действовала «на Востоке весьма эффективная разведывательная служба». А в случае с перевербованными агентами в Англии и на Ближнем Востоке абвер повел себя столь по-рыцарски, что Мьюр, например, что-то заподозрил: «Я не пробыл и пары месяцев во главе одной из групп по дезинформации, контролирующей нескольких агентов, как начал подозревать, исходя из работы моей группы и изучения предыдущей информации, что самодовольство и беспомощность, продемонстрированные моими противниками, вполне могли быть преднамеренными»(37).

Мьюр приводит примеры. Некий агент по кличке «Ламберт» был послан на задание с 1500 фунтов в кармане. Он сдался англичанам и работал на них в качестве агента-двойника в течение трех лет, пока не заметили, что он «забыл» попросить у абвера еще денег на жизнь. Значит, если верить абверу, ни одному офицеру там не показалось странным, что «Ламберт» сумел прожить такой долгий срок на столь ничтожную сумму денег. Не показалось также абверовцам странным, что, хотя «Ламберт» излагал подробности различных операций в своих донесениях абсолютно верно, сведения о картине в целом были неизменно ложными, как того хотели его английские кураторы. Мьюр пишет: «Почему руководители абвера ни разу не задумались над тем, каким образом наша кажущаяся абсолютно точной информация неизбежно приводит их к ошибке при ее толковании?»(38)

Мастермен приводит другой пример, который, несомненно, должен рассматриваться как прямое доказательство участия абвера в операции с агентами-двойниками. В 1941 году некий старший офицер абвера вступил в контакт с английским агентом в Лиссабоне и попросил того связаться с Лондоном от его имени и сообщить о существовании сильной антигитлеровской оппозиции, которую можно использовать с пользой для обеих сторон. Англичанину было приказано узнать у абверовца, что он хочет за это, и тот ответил, что нужна информация, указывающая на огромную мощь Великобритании и ее бомбовый потенциал, поскольку это придаст сил оппозиции. Этот случай можно было бы рассматривать лишь как дело старшего абверовского офицера, напрямую просящего англичан дать абверу ложную информацию. Но ничто лучше не доказывает то, что абвер прекрасно знал о двойной игре англичан и участвовал в ней, как дело Дуско Попова по кличке «Трицикл». Это был молодой югослав, еще с довоенных времен знакомый с немцем Иоганном Эбсеном, ставшим в дальнейшем офицером абвера. Эбсен завербовал Попова в качестве агента абвера в Англии. Попов пришел в СИС и все там рассказал, причем подчеркнул, что его приход в СИС был инспирирован самим Эбсеном, то есть Эбсен прекрасно знал, что Попов придет к англичанам и на самом деле будет работать на них. Учитывая, что позже самого Эбсена тоже завербовали англичане, Попов говорил правду. Если это так, значит, уже в 1940 году абвер преднамеренно завербовал агента, о котором было известно, что его наверняка перевербуют и он затем начнет давать дезинформацию, в то время как абвер через него сможет поставлять англичанам подлинные и ценные сведения о Германии.

Такой замысловатый подход к шпионажу был слишком сложен для главы ФБР Дж. Эдгара Гувера. В марте 1941 года абвер выдвинул идею, чтобы Попов отправился в США и занялся там созданием шпионской сети. Попов встретился в Лиссабоне с Эбсеном, который передал ему две важные информации. Во-первых, он сообщил, что японский флот срочно хочет получить подробнейшие сведения о нападении в 1940 году британских торпедоносцев на итальянский флот в Таранто, поскольку сами японцы затевают нечто подобное. Во-вторых. Эбсен передал Попову последнюю техническую новинку абвера – импульсный передатчик. Попов должен был использовать его во время первой же поездки в США, чтобы информировать немцев обо всех оборонительных сооружениях и боевых средствах американской базы Перл-Харбор.

Попов, возможно, немного присочиняя, говорит, что он сразу понял, что японцы собираются нанести внезапный бомбовый удар по базе Перл-Харбор. Эбсен даже сообщил о примерной дате нападения. По оценкам абвера, сказал он, наложенное американцами эмбарго на поставки горючего в Японию вынудит японское правительство вступить в войну до того, как его запасы сократятся ниже уровня, необходимого стране на год. Исходя из этого, можно предположить, что нападение будет осуществлено в начале декабря, то есть через пять месяцев.

Попов передал полученную им информацию англичанам, которые согласились с его выводами. Но дальше все пошло наперекосяк. Комиссия Мастермена решила, и вполне справедливо, что американцы сами должны сделать выводы из сведений, которые сообщил Попов. Это был политический вопрос. Британия не хотела давать повод американским изоляционистам обвинить ее в попытке втянуть США в войну. Проблема заключалась в том, как, по каким каналам передать американцам информацию Попова. И в этот момент миссия Попова как двойного агента и его информация о Перл-Харборе драматически перемешалась.

Если бы Попову не надо было ехать в США для организации немецкой шпионской сети, сведения о базе Перл-Харбор были бы переданы организации Уильяма Стефенсона в Нью-Йорке – «Британской координационной службе безопасности» (БКСБ), которая осуществляла связь между британской и американской разведслужбами. Затем эти сведения были бы переданы в Главную координационную службу – предшественницу УСС и ЦРУ, которая поддерживала постоянную связь с БКСБ. Следуя по этому пути, информация, полученная от Попова, неизбежно оказалась бы на столе президента Рузвельта.

Но Попову необходимо было сохранить доверие немцев, создав на территории США шпионскую сеть. Сеть, конечно, была бы «липовой», но, если не поставить американцев в известность о реальном положении вещей, ФБР могло запросто испортить игру, арестовав Попова как настоящего немецкого шпиона. Поэтому ФБР нужно было проинформировать, и при этом подразумевалось содействие с его стороны. Здесь уже начинались дипломатические реверансы. Гай Лидделл проконсультировался с Мензисом, главой СИС, и было принято решение, что именно Лидделл проинформирует Гувера (поскольку МИ-5 и ФБР были, так сказать, родственными организациями) и уже Гувер, услышав информацию Попова о Перл-Харборе, сам должен был решить, какому американскому правительственному органу передать полученные сведения.

Попов связался с ФБР и сообщил Гуверу все, что знал о планах японцев. Гувер проигнорировал полученное предупреждение. Офицер МИ-5 Т. А. Робертсон, курировавший Попова, позже говорил: «Никто даже не мог предположить, что Гувер такой набитый дурак». Беда была в том, что Гувер возненавидел Попова с первого взгляда. Я как-то спросил у Кима Филби, агента КГБ, знавшего обоих этих людей, не может ли он объяснить причину этого феномена. Филби сказал: «Я думаю, на самом деле больше всего разозлило Гувера то, что у Дуско была связь с Симоной Симон (французской кинозвездой, находившейся тогда в Штатах). Гувер ненавидел славян, евреев, католиков, гомосексуалистов, либералов, черных и всех остальных, это, к счастью, застилало ему глаза и отвлекало от основной работы»(39).

Однако за этим стояло нечто большее. Гувер обладал менталитетом уличного полицейского. Для него работа заключалась в том, чтобы ловить шпионов. Он считал, что практически невозможно установить грань между «липовыми» и подлинными шпионскими сетями, и полагал, что, несмотря на их кажущуюся изощренность в этой области, англичане тоже не сумели установить этой грани. Короче, этот славянин Попов, пижон и плейбой, по всей вероятности, все-таки работал на немцев, хотя бы частично, и Гувер отнюдь не собирался разрешать ему создать даже «липовую» немецкую шпионскую сеть в его, Гувера, владениях. На самом же деле больше всего Гувер хотел упрятать Попова за решетку.

Таким образом, ФБР заняла в отношении Попова враждебную позицию. Гувер не позволил ему поехать в Перл-Харбор для получения сведений – неважно, подлинных или мнимых, – об имеющихся там сооружениях. Он отнял у Попова импульсный передатчик (и позже написал статью, в которой рассказывал об этом как о большом своем достижении в борьбе со шпионажем). Когда немцы вручили Попову радиопередатчик, Гувер также отобрал его и отказался сообщить Попову, какие сведения передает по нему ФБР немцам и какие получает от них ответы. То есть он не только поломал всю игру Попова как агента-двойника, но и настолько ясно дал понять немцам, что тот работает под контролем союзников, что поставил под угрозу его жизнь. Неизвестно, что бы могло случиться, если бы абвер снова добрался до него. Однако ничего страшного не произошло.

База Перл-Харбор была разгромлена 7 декабря 1941 года, как и предсказывал Попов. Однако Гувер отмахнулся от всех упреков в свой адрес. Попов вернулся в Лиссабон и вновь встретился с Эбсеном. Тот задал ему несколько вопросов по поводу провала в Соединенных Штатах, заметив при этом, что абвер считает причиной неудачи озабоченность Попова по поводу семейных неурядиц. Затем Эбсен сказал, что отправляет Попова обратно в Англию.

И тут последовал совершенно изумительный диалог. Попов спросил, что он должен делать для немцев, и Эбсен прямо заявил: «Определись по этому поводу с английской разведкой». Попов, продолжая играть роль, которую, по его мнению, от него ждали, ответил: «Я не связан с английской разведкой». И тут Эбсен, схватившись за голову, воскликнул: «О Боже! Не хочешь ли ты сказать, что все эти годы работал на нацистов? Я, кажется, схожу с ума!»(40)

Однако у заговорщиков из абвера практически не оставалось времени, поскольку гестапо подбиралось все ближе и ближе. Наконец гестаповцам представилась долгожданная возможность рассчитаться с абвером. В феврале 1944 года один из старших офицеров абвера, Эрих Фермерен, со своей женой Элизабет перебежал в Стамбуле к англичанам. Фермерены, убежденные католики, решили, что не могут больше сотрудничать с нацистами. Связавшись с британской миссией, они договорились, что их перебросят в Великобританию, где они будут работать в отделе «черной пропаганды»[22]. Фрау Фермерен была кузиной Франца фон Палена, ветерана немецкой дипломатии, и британские власти, стремясь извлечь как можно больше политической выгоды из побега Фермеренов, дали об этом сообщение в американской прессе. В Германии разразился скандал. Гитлер решил слить абвер с РСХА. Начались гонения на старые абверовские кадры. Канарис был смещен со своего поста, и Гиммлер возглавил новую объединенную немецкую разведслужбу[23].

Считается, что перевербованные немецкие шпионы в Великобритании были призваны сыграть еще одну роль. Когда союзники выработали план высадки войск на территорию Франции в июне 1944 года, те должны были дезинформировать немцев о времени и месте высадки союзников. Операция была названа «величайшей дезинформацией военной истории», что является абсурднейшим преувеличением.

Версия выглядит следующим образом: перевербованные немецкие агенты передавали в Берлин кучу ложных сведений, называя несуществующие дивизии, подчеркивая напряженное железнодорожное движение в районе Дувра, но обозначали как спокойную обстановку около Саутгемптона и Портсмута, тогда как на самом деле все было наоборот. Это помогло убедить немцев в том, что союзники собираются высадиться в Па-де-Кале, а не в Нормандии. Таким образом, высадка союзников в Нормандии была якобы для немцев полной неожиданностью – еще один плюс в копилке комиссии Мастермена.

Однако нужно принять во внимание следующее. Немцы прекрасно отдавали себе отчет в том, что их агенты в Англии могли быть перевербованы. После войны разведка ВМС США произвела оценку эффективности деятельности немецкой разведки на основе анализа захваченных у немцев документов. После изучения полученных сведений был сделан следующий вывод: немцы обнаружили, что «ценность многих агентурных сведений была сильно снижена невозможностью определить, содержало ли донесение подлинную информацию или сведения, подсунутые контрразведкой союзников для дезориентации немецкого командования» (выделено Ф. Н. – Ред.) (41).

Затем в зимнюю кампанию 1943/44 года немцы вели активные действия на Западном фронте именно в Нормандии, а не в департаменте Па-де-Кале. Это указывает на то, что они вполне имели представление о возможном месте высадки союзников. Дополнительное подтверждение этой версии они получили весной 1944 года из трех различных источников. Во-первых, у немцев были свои агенты во французском отделении УСО, которые сообщили о том, что 26 групп французского движения Сопротивления получили приказ подготовить диверсионные операции для поддержки высадки. Диверсионная деятельность должна была вестись в районе между Нормандским побережьем и Парижем. Во-вторых, немецкая разведка точно знала, что ни голландское, ни бельгийское движение Сопротивления не готовят никаких акций, которые неизбежно должны были иметь место в случае высадки в Па-де-Кале. В третьих, британские планы по дезинформации оказались под большой угрозой из-за систематической бомбардировки британской авиацией района между Нормандским побережьем и Парижем с целью разрушить дороги и помешать передвижению немецкой танковой группы «Запад». Таким образом, становилось совершенно очевидно, что высадка войск союзников произойдет в Нормандии(42).

Правда, последнее утверждение является спорным. Некоторые английские историки считают, что Королевские ВВС скрывали подлинное место высадки, проводя отвлекающие рейды и разведывательные полеты над Па-де-Кале, однако немецкие историки с ними не согласны. Они утверждают, что карта районов бомбардировок показывает: все возможные пути подхода к нормандскому плацдарму танковой группы «Запад» были разрушены бомбардировщиками союзников. «Так называемый Gelandekammer (буквально «квадрат местности») был определен, – писал Герт Букхайт. – Именно здесь готовился огромный плацдарм для грядущего наступления союзников»(43).

Вывод Букхайта подтверждают документы штаба германских ВМС от 5 июня 1944 года – дня, предшествовавшего высадке. В одном из них упоминается докладная от 30 мая, сообщающая о мощной бомбардировке союзниками немецких вспомогательных линий между устьем Сены и Нормандией. Там же сделан вывод: «Этот факт может указывать на то, что командование противника имеет планы против Нормандии» (выделено Ф. Н. – Ред.) (44).

Таким образом, трудно не согласиться с майором Оскаром Рейле, немецким офицером, начальником разведки Frontaufklarung III West, когда он пишет: «Для нас не были сюрпризом ни время высадки, ни место, ни дальнейший маршрут продвижения союзных войск»(45). Тут трудно установить истинную картину. Немецкое верховное командование, возможно, предпочло поверить своим перевербованным агентам в Великобритании, а не достоверным и подлинным сведениям, представленным армейской разведкой. Но даже в этом случае (что весьма сомнительно) кому принадлежат лавры за перевербованных шпионов? Британской комиссии по двойной игре или офицерам-антифашистам из абвера, которые либо «перевербовывали» агентов еще до засылки в Англию, либо засылали их туда, твердо зная, что их перевербуют?

При любом варианте помощь абвера была весьма существенной, но она так и не была оценена. Дэвид Мьюр пишет: «Меня всегда поражало, что в МИ-5 никто и никогда не отдавал себе отчета в том, что очень значительные люди в абвере работали против Гитлера и дали нам возможность перевербовать и использовать их же собственных агентов»(46). Что касается возможного триумфа, то он должен был целиком и полностью принадлежать англичанам.

К 1944 году СИС почти развалилась, ее немногочисленные успехи были не видны за крупными провалами. Секция V – контрразведка – полностью утратила свою значимость и свои связи. Была создана межведомственная структура, не подвластная Мензису, для ведения контрразведывательных операций в Европе. Правда, офицер СИС стал одним из руководителей новой структуры, но он редко присутствовал на ее заседаниях, так как обычно к одиннадцати утра был пьян в стельку. С самых первых дней войны, когда командование союзников в Hopвегии принимало на основе разведданных решения, которые «были немногим лучше стратегии газетного читателя», начиная с угрозы германского нашествия на Британию[24] и вплоть до высадки союзников в Нормандии в июне 1944 года, к моменту которой СИС так и не смогла внедрить ни единого своего сотрудника в разведслужбы Германии, вся ее история является историей безнадежного провала.

Большая часть вины за это падает, несомненно, на Мензиса, возглавлявшего тогда СИС. У него был менталитет кавалерийского офицера времен первой мировой войны. Он так и не сумел определить роль СИС, не смог избавиться от людей, подобных Дэнси, которого немногочисленные здравомыслящие офицеры СИС считали клоуном. Он не имел необходимой широты взгляда на ведущуюся войну, которой обладал, к примеру, глава БКСБ Стефенсон. И, как мы с вами увидим в следующих главах, Мензис позволил КГБ внедриться в ряды СИС. Каким же образом СИС все-таки удалось выжить?

Мензис обладал двумя козырными картами, которые он разыгрывал настолько виртуозно, что его противники теряли дар речи. Во-первых, он лично весьма импонировал Черчиллю. Они прекрасно ладили друг с другом, и Мензис позаботился, чтобы об этом знал весь Уайтхолл. Во-вторых, держа под своим контролем дешифровальщиков, он присвоил себе единоличное право использования материалов, полученных из перехваченных и расшифрованных немецких радиограмм. Эти материалы, маленький бриллиант в весьма тусклой короне разведслужб, известны как «Ультра».

Глава 8

УСЛЫШАТЬ МЫСЛИ ВРАГА

В 1974 году коммандер Уинтерботем, бывший глава авиационной секции СИС, офицер, сыгравший столь странную разведывательную роль в предвоенной Германии, опубликовал книгу под названием «Секрет «Ультра». Книга вызвала сенсацию. Прервав молчание целого поколения, Уинтерботем раскрыл наиболее тщательно скрываемую тайну второй мировой войны: союзники разгадали немецкие коды и в течение всей войны подслушивали переговоры немцев, касающиеся военных, политических и экономических проблем.

Такое проникновение в мысли противника не имело прецедентов в военной истории, и, чтобы оценить его значение, требовалось время. Изумленные военные историки начали понимать, что, если откровения Уинтерботема соответствуют истине – а поскольку его книга была запрещена британскими властями, похоже, так оно и было, – им предстояло переосмыслить многие факты. Если, например, генералы союзников, превозносимые за блестящее проведение военных кампаний, знали заранее о планах противника, то не уменьшает ли это блеск их побед? Не должна ли быть переписана история этих кампаний с учетом того преимущества, которым обладали военачальники союзников? Некоторые из историков считали, что такая необходимость имеется. «Большинство из самых крупных томов издания английской серии «Официальная история второй мировой войны» теперь фундаментально неверны, устарели и вводят в заблуждение», – утверждал английский историк Рональд Левин. «Такое впечатление, что «Ультра», новый авторитет в этой области, приказывает авторам бесчисленных томов начать все заново», – писал Роджер Спиллер из Института военных исследований США(1). За первой книгой об операции «Ультра» быстро последовали другие. Их авторы – Патрик Бизли, Р. В. Джонс, Ивен Монтегю, Ральф Беннет и Питер Калвокоресси, как и Уинтерботем, – имели в свое время отношение к операции «Ультра».

Сраженные таким потоком откровений, британские власти были вынуждены открыть некоторые досье, связанные с «Ультра», что позволило Левину написать книгу «Ультра» идет на войну», первый отчет о величайшей тайне второй мировой войны, базирующийся на официальных документах. Теперь можно было сказать, что генерал Эйзенхауэр считал, что «Ультра» внесла «решающий вклад в победу», генерал Макартур придавал «величайшее значение» «Ультра», Черчилль не мог на нее нарадоваться, он считал, что «Ультра» – это то, «чем мы выиграли войну». Когда возник неизбежный вопрос, почему в таком случае победа не наступила раньше, Гарольд Дейч из Военного колледжа США ответил, что для союзников путь к победе и стал короче, по различным оценкам, на год, а то и на все четыре(2). Один историк заявил, что без «Ультра» второй фронт не был бы открыт аж до 1946 года, а война в Европе затянулась бы до 1949 года. Тихоокеанский театр военных действий лишился бы материального обеспечения, и война с Японией длилась бы гораздо дольше. В 1945 году, вместо того чтобы стоять у порога Японии, американцы еще сражались бы на Филиппинах(3).

Через десять лет после откровений Уинтерботема «Ультра» превратилась в нечто большее, чем победа разведки. Блетчли-парк – загородная резиденция Государственной школы кодов и шифров (ГШКШ), где были расшифрованы немецкие коды, превратилась в легенду, и операция «Ультра» стала символом всего лучшего в британском образе жизни. Профессор Джордж Стейнер писал: «Такое впечатление, что Блетчли-парк является величайшим достижением Великобритании 1939 – 1945 годов, а возможно, и всего XX века в целом. В этой организации было сконцентрировано все то лучшее и своеобразное, чем обладает британское общество и развитая цивилизация: блеск дилетантизма и высокий профессионализм; подбор кадров на основе личного доверия; результативное использование привычки к иронизированию, взаимной критики и неформальных взаимоотношений, привычки, укоренившейся еще по общим комнатам в колледже или по Королевскому научному обществу».

Подобные восторженные оценки, вероятно, являвшиеся следствием 30-летнего вынужденного молчания, помешали трезво оценить значение операции «Ультра» и затенили ее важные аспекты. Действительно ли «Ультра» была столь уж важна для достижения победы? Проводили ли немцы подобную операцию против союзников? Действительно ли немцы так и не узнали, что их шифровки перехватывались и расшифровывались? И еще вопрос: если учитывать подозрительное отношение СССР на протяжении всей войны к мотивам, которыми руководствовались союзники, поделились ли мы со Сталиным этим «бесценным секретом», который, похоже, присутствовал при любой победе и отсутствовал при поражениях?

Сразу после первой мировой войны берлинский инженер Артур Шербиус изобрел аппарат, позволяющий расшифровывать кодированные сообщения. Этот аппарат, запатентованный под названием «Энигма», имел клавиатуру, как у пишущей машинки, а над ней алфавитную таблицу с лампочкой под каждой буквой. Когда оператор нажимал на клавишу, он таким образом вызывал серию электрических импульсов, которые зажигали одну из лампочек. Но высвечивалась не всегда одна и та же буква. Например, когда оператор нажимал на клавишу «р», то в первый раз зажигалась буква «к», но если он нажимал на «р» еще раз, уже высвечивалась буква «о». Так машина преобразовывала предложение в набор букв, на первый взгляд не имеющий никакой логики. При получении подобного послания оператору для расшифровки требовалось лишь настроить машину в режиме таких же электрических импульсов, как и машина отправителя, и отстучать полученный текст. Тогда машина переключалась на обратный режим, и высвечивались уже буквы оригинального текста. Для того чтобы перехватить такую передачу, необходимы были две вещи: во-первых, сама машина «Энигма», а во-вторых, нужно было точно знать импульсную настройку аппаратов отправителя и получателя. «Энигма» была запатентована и выпущена, но особым спросом она не пользовалась. Тем не менее в 1926 году ее взял на вооружение немецкий флот, а в 1928 году – армия. Польской разведке удалось вклиниться в немецкую систему связи через «Энигму» лишь где-то к 1932 году, купив в свободной продаже аппарат и раздобыв документацию, которая позволяла узнать, как немцы его адаптировали к своим потребностям. Но к 1939 году, перед самой войной, немцы внесли в аппарат ряд сложных технических усовершенствований. Поляки передали по одному аппарату «Энигма» французам и англичанам вместе со всеми имевшимися у них на тот момент сведениями. Стюарт Мензис лично получил предназначенный англичанам экземпляр и передал его коммандеру Элистеру Деннистону, главе ГШКШ в Блетчли-парке.

Блетчли-парк, средних размеров дом, расположенный на обширной территории в пятидесяти милях от Лондона, был куплен СИС на случай эвакуации из столицы. Теперь он стал резиденцией ГШКШ. насчитывающей в своем составе 10 тыс. человек, и основным источником «Ультра» – название, которое получили материалы, расшифрованные при помощи аппаратов «Энигма». Говоря вкратце, процесс был следующим. Радисты прослушивали те волны, на которых, как уже было известно, работали различные немецкие службы, и записывали все, что им удавалось услышать. Затем этот сырой материал передавался в Блетчли-парк, где криптоаналитики прилагали максимум усилий для их расшифровки. Потом вступали в игру офицеры разведки, которые пытались каким-то образом интерпретировать сообщения, чтобы затем передать полученный материал со своими комментариями тем «потребителям», кто был более всего заинтересован в конечной продукции.

В Блетчли-парке работал по преимуществу молодой народ, люди в возрасте от 25 до 30 лет, имевшие примерно одинаковую подготовку, то есть получившие хорошее образование выходцы из средних слоев общества. Как было однажды кем-то сказано: «Это место кишмя кишело талантами». У этих людей были одинаковые взгляды на жизнь, на работу, дисциплину и одна и та же шкала ценностей, что, по словам Питера Калвокоресси, который являлся одним из них, «в какой-то мере объясняет тот невероятный факт, что секрет «Ультра» тщательно хранился не только в течение всей войны, но и на протяжении тридцати лет после ее окончания – феномен, не имеющий аналогов в истории»(4).

Было бы полной бессмыслицей расшифровать немецкие коды, а затем позволить информации об этом просочиться наружу. В этой связи были предприняты двойные меры безопасности: работы в Блетчли-парке были полностью засекречены, а также старательно делался вид, что материалы «Ультра» добываются из какого-то другого источника. Все новые сотрудники Блетчли получали предупреждение, что обратного хода нет (по принципу: «всех впускать – никого не выпускать»), и, таким образом, устранялся риск того, что бывший сотрудник может попасть в лапы противника или же его вынудят или соблазнят выдать секрет ГШКШ. Материалы «Ультра» поступали только к четырем клиентам: руководителю СИС, начальнику военно-морской разведки, начальнику разведки сухопутных войск и заместителю начальника разведки Королевского воздушного флота. Никаких сведений «Ультра» не поступало ниже уровня командования армией, а нижние эшелоны получали эту информацию в виде оперативного приказа – предосторожность, имевшая, как мы увидим позже, катастрофические последствия. По материалам «Ультра», содержавшим сведения о передвижении танковых колонн или кораблей в море, нельзя было немедленно вести военные действия, ведь существовала вероятность того, что немцы, что-то заподозрив, вздумают проверить надежность своих кодов и, таким образом, догадаются о тайне Блетчли-парка. Поэтому вместо немедленных действий приходилось сначала проводить разведку с воздуха, причем в такой открытой форме, что немцы при всем желании не могли бы ее не заметить, и только после того наносить бомбовый удар по танкам и кораблям(5).

Американцы, стремясь как можно лучше использовать информацию, полученную из перехваченных и расшифрованных радиограмм японцев (то, что они называли материалами «Мэджик»), столкнулись с такой же проблемой. Расшифровка японского «ро»-кода[25] позволила американской военно-морской разведке захватить врасплох японский флот у атолла Мидуэй в июне 1942 года. Но вначале американцам пришлось тщательно взвесить все «за» и «против», то есть подумать, стоит ли рискнуть использовать материалы радиоперехвата и, таким образом, поставить под угрозу раскрытия операцию по дешифровке, но при этом получить возможность нанести сокрушительное поражение японскому флоту в переломный момент войны. Они предпочли рискнуть и, таким образом, повернули ход войны на Тихоокеанском театре военных действий в пользу союзников.

Однако после поражения при Мидуэе японцы что-то заподозрили. На следующий год адмирал Ямамото Исороку, главнокомандующий Соединенным флотом, нанес визит на базы. График его движения был передан кодом по радио местным командирам. Когда командующий японской 11-й воздушной флотилией узнал об этом, он заявил своим штабным офицерам: «Что за непростительная глупость – передавать длинное и подробное сообщение о планах главнокомандующего в такой близости к фронту. Подобные вещи нужно немедленно прекратить»[26](6).

В Блетчли же, где были абсолютно уверены в сохранности тайны «Ультра», события развивались своим чередом, и наконец дешифровальщики смогли отслеживать малейшие продвижения противника. Криптографы смогли разобраться в немецких кодах при помощи изрядной доли везения, хитроумия и ошибок, совершенных самими немцами. Один немецкий агент, перевербованный англичанами, передал им абверовскую книгу шифров. В середине 1941 года книга морских кодов была снята с субмарины U-110. Русские передали книгу кодов люфтваффе, и еще одна была добыта в Северной Африке. Криптоаналитики искали повторы, а, несмотря на строжайший запрет, немецкие радисты изо дня в день передавали одни и те же сообщения типа «ничего нового» или отбивали трехбуквенные слова (что они должны были делать согласно установленным правилам), используя одни и те же буквы (опять же в нарушение приказа). Калвокоресси приводит в Качестве примера действия немецкого радиста в Бари, который неизменно отбивал три инициала своей подружки, так и не узнав никогда, какую «свинью» он таким образом подложил своей организации.

Среди первых, кто распознал, каким «золотым дном» для разведки являются работы Блетчли-парка, был глава СИС того периода Стюарт Мензис. Как мы видели, СИС находилась в таком развале с начала войны, что, если бы материалы «Ультра», в особенности перехват абверовских шифровок, не стали бы вдруг доступны с 1940 года, Мензис и его организация не выжили бы.

Мензис был достаточно умен, чтобы осознать это, и достаточно хитер, чтобы максимально использовать предоставившуюся возможность. Уинтерботем, представитель СИС в ГШКШ, получил приказ постоянно передавать руководству лучшие из полученных в Блетчли-парке материалов, и каждый день сам Мензис или его личный помощник Дэвид Бойл относили пачку разведывательных документов Черчиллю. (По выходным Уинтерботем зачитывал самые важные вещи Черчиллю по телефону.) Ежедневный набор, как правило, состоял из смеси переговоров люфтваффе, обзора шифровок абвера, некоторого количества переговоров полиции и военно-морского флота. Мензис, приносивший бумаги в специальном портфеле, и Бойл, перевозивший их в своей шляпе, передавали документы Черчиллю с кратким комментарием о состоянии дела в ГШКШ в виде доклада о состоянии дел в своем департаменте. Черчиллю это нравилось («Он вел войну на основании этих материалов», – говорил Уинтерботем), и его доверие к Мензису и СИС возрастало(7).

Такой поворот событий, естественно, не прибавлял любви к СИС у ГШКШ, где подчиненность Мензису рассматривали лишь как чисто административную. Сотрудники ГШКШ презирали «эту СИС, которая паразитирует на наших достижениях», и это отношение сохранялось еще очень долго после войны. Гарри Хинсли, который пришел на службу в ГШКШ, будучи еще на выпускном курсе, а впоследствии стал вице-канцлером Кембриджского университета и официальным историографом британской разведки военного периода, как-то сказал о СИС: «Вы знаете, у этих людей из разведки было что-то от ящериц. Специфика службы, по-видимому. А сотрудники Блетчли-парка были суровые, прямые, очень обаятельные и профессионально грамотные мужчины и женщины. Они жили в другом мире. Существует принципиальная разница между их работой и деятельностью обычных шпионов»(8).

И тем не менее в начале операции «Ультра» полевым командирам предписывалось принимать на веру версию, что все эти великолепные сведения, получаемые от СИС, исходят не просто от одной из этих «ящериц», но от некой суперъящерицы, которая умудряется находиться в нескольких местах одновременно. Это была идея Мензиса, придуманный им способ защитить его «самый секретный источник», а в результате некоторые получатели информации «Ультра» отвергали ее с ходу. Для разрешения возникшей проблемы было создано специальное подразделение под руководством Уинтерботема, осуществлявшее связь с армейскими штабами, сотрудники которого должны были разъяснять командирам важность и достоверность сведений «Ультра». Но даже после этого «Ультра» не сыграла той роли, в которую те, кто ныне ее восхваляет, пытаются заставить нас поверить. Согласно оценкам, с определенного момента в войне только от 5 до 10% разведданных «Ультра», полученных на местах, использовалось в деле(9). Ни один из генералов не составлял отчета о том, как он использовал «Ультра», возможно, по вполне понятной человеческой причине – это могло плохо отразиться на его репутации.

Однако есть некоторые данные, что по крайней мере один командир, генерал Макартур, прижимал материалы «Ультра» к груди так крепко, что это скорее помешало ходу военных действий, чем оказало помощь союзникам. Если принять во внимание личные качества генерала Макартура, то его действия становятся вполне объяснимыми. Как пишет австралийский историк Д. М. Хорнер, «остается только гадать, была ли уверенность Макартура в том, что японцы не собираются прямо нападать на Австралию, основана на этих радиоперехватах. Если дело было так, то, по крайней мере, нечестно с его стороны приписывать лично себе все лавры за изменение стратегии союзников»(10).

Другие генералы никак не могли понять, почему младшие офицеры не желали выполнять приказы, в правильности которых их заверяли, но к этим заверениям не могли добавить никаких логических подкреплений. Генерал Джон Лукас, командовавший корпусом при высадке в Анцио в январе 1944 года, не имел прямого доступа к материалам «Ультра», но его начальники, генералы сэр Гарольд Александер и Марк Кларк, имели. Из этих материалов они знали, что немцы не смогут оказать сопротивления Лукасу, если он вздумает пойти на прорыв в глубь побережья, однако начальники не имели права сказать об этом Лукасу. Они принуждали его атаковать, но их оптимизм выглядел весьма фальшиво при сопоставлении с имеющимися у самого Лукаса данными, поэтому он решил соблюдать осторожность и оставаться на занятых позициях. Немцы собрались с силами и задержали высадившиеся на побережье войска. Лукас, освобожденный от командования за то, что он не проводил наступательных действий, писал в своем дневнике: «Похоже, всем были известны намерения немцев, кроме меня» – очень правильная оценка фактов(11). С другой стороны, существовала опасность того, что распространение слишком большого количества материалов «Ультра» будет контрпродуктивно. Офицер из подразделения Уинтерботема писал, что «Ультра» может способствовать лености командного звена, поскольку способна подменить анализ и оценку других разведданных; «Ультра» необходимо оценивать как один из источников информации; эти материалы не должны заменять кропотливую работу с другими данными(12).

Короче говоря, «Ультра» не может превратить посредственного командира в военного гения. Тому по-прежнему приходится разрабатывать план военных действий, стимулировать своих подчиненных, вдохновлять людей и приспосабливаться к меняющимся условиям уже начавшихся военных действий. Материалы «Ультра» даже могли стеснять командира в его действиях, поскольку он знал, что его начальство, также получая эту секретную информацию, может, справедливо или нет, считать себя вправе не только давать ему советы, но и отстранить его от должности, если он будет действовать не так, как действовало бы оно. Черчилль в начале африканской кампании отстранил двух отличных генералов – Уэйвелла и Окинлека, так как он считал, что благодаря «Ультра» знает о немцах и итальянцах столько же, сколько знают генералы, и в свете этого счел их действия неверными. Однако в данном случае сведения «Ультра» были ошибочны.

Считается, что благодаря «Ультра» можно было «услышать все, что противник докладывает себе о себе самом». Но военные тоже подвержены большинству человеческих слабостей: они лгут, преувеличивают, утаивают, хвастаются, обманывают сами себя и меняют свое мнение. «Ультра» же не принимала во внимание эмоции. Как теперь стало известно, немцы иногда сознательно в своих докладах в Берлин преувеличивали недостатки в материальном обеспечении и подделывали свою оценку мощи союзников, чтобы заставить немецкое верховное командование воспринять противника всерьез. «Когда Роммель посылал свои рапорты из пустыни, он придерживался тактики преувеличения, чтобы получить хотя бы часть необходимых ему средств, – писал немецкий историк Юрген Ровер. – Это означало, что Черчилль, очарованный докладами «Ультра», вынудил английских командиров, не планировавших ничего подобного, начать наступательные действия, которые, конечно, захлебнулись. Это и послужило причиной отстранения Уэйвелла и Окинлека»(13).

Роммель также частенько нарушал приказы или сообщал Берлину одно, а делал совсем другое. Он обладал великолепной интуицией, и, если обстоятельства не благоприятствовали, он на ходу менял свои планы, не удосужившись уведомить об этом начальство. Одной из причин сокрушительного поражения англичан в битве при Кассерине в феврале 1943 года было то, что по линии «Ультра» сообщили о наступлении в одном направлении, а Роммель, наплевав на приказ из Италии, двинул свои войска совсем в другом. Американцы, положившиеся на материалы «Ультра», потеряли почти половину бронетанковой дивизии(14). «Читать чью-либо корреспонденцию совершенно не означает читать мысли пишущего, – подчеркивал Питер Калвокоресси, – и первая кампания Роммеля в Африке классический тому пример. Роммелю было приказано начать наступление в мае, мы знали об этом благодаря «Ультра» и знали также, что он не оспорил приказа. Однако сам Роммель для себя решил начать не в мае, а в марте. В какой-то момент он передумал, но никого не поставил об этом в известность, а поскольку он ничего не сообщил, мы и не узнали об этих изменениях»(15).

Оценка союзниками военной мощи немцев, с которой они должны были столкнуться с началом военных действий в Европе, кажется более точной, чем оценка немцами силы союзных войск. Разведка союзников знала практически о каждой из пятидесяти немецких дивизий, находящихся во Франции. Немцы же приписывали Эйзенхауэру семьдесят пять дивизий, тогда как реально у него имелось только пятьдесят, они считали также, что у него намного больше десантных средств, чем было на самом деле. Этот факт имел огромное значение, поскольку сознание того, что им предстоит противостоять силам большим, чем было на самом деле, подрывало обороноспособность немцев, а знание о такой реакции немцев, в свою очередь, оказало значительную поддержку союзникам. Это двойное достижение было преподнесено как триумф разведки, «главный фактор победы союзников», предоставленный Эйзенхауэру «блестящим сообществом разведчиков, работавших в теперь знаменитом Блетчли-парке». Но так ли это на самом деле?

После войны, в 1946 году, офицеры британской военной разведки допрашивали немецкого офицера, некоего полковника «М». Он работал в немецкой разведке в отделе «Иностранные армии Запада» с мая 1942-го по май 1944-го, затем был переведен начальником разведки к фельдмаршалу Моделю в армейскую группу «Б». Полковник «М», не имевший в то время ни малейшего представления о материалах «Ультра», заявил: «К концу 1943 года меня с моим шефом как минимум раз в месяц вызывали на совещания в Штаб верховного командования. Мы каждый раз поражались абсолютно нелогичной недооценке потребностей немецких сил обороны во Франции, Норвегии и на Балканах. Соединения без конца перебрасывались с одного театра военных действий на другой. В конце концов мы с шефом решили дать преувеличенную оценку количества дивизий союзников, чтобы как-то уравновесить сверхоптимистические тенденции в Штабе верховного командования. Поэтому наши оценки превышали реальные примерно на двадцать дивизий» (выделено Ф. И. – Ред.) (16).

Таким образом, то, что выдавалось за триумф, на самом деле было образцом того, как можно обмануть «Ультра». К счастью, на сей раз обман не повлиял на конечный результат.

На самом деле во время второй мировой войны проводилось множество операций, на которые материалы «Ультра» не оказали никакого влияния, на другие их воздействие было мизерным. Можно назвать лишь несколько операций, где материалы «Ультра» сыграли решающую роль. Начать с того, что Блетчли-парк отнюдь не был тенью немецкого верховного командования, как неоднократно указывал в своей книге Уинтерботем. Первый шаг в длинной цепочке, приводившей материалы «Ультра» в штаб-квартиры британского командования, мог быть сделан, только если немцы использовали радиопередатчики. В противном случае союзникам нечего было перехватывать. Но немецкая армия во многом придерживалась традиций. В начале войны основная масса сообщений передавалась по телеграфу, и их никак не могли перехватить в Англии. Иногда приказы даже переправлялись с помощью почтовых голубей и собак. Письменные распоряжения в пакетах также зачастую доставлялись на машинах, мотоциклах, велосипедах и даже на лошадях(17). Тут по линии «Ультра», естественно, тоже ничего нельзя было получить. Даже когда война уже была в полном разгаре, немцы отдавали предпочтение телеграфу и телефону, и, только если они отсутствовали, использовались радиопередатчики.

Согласно Юргену Роверу, лишь от четверти до трети всех немецких военных сообщений передавалось по радио, причем «основная их масса шла не на высоком стратегическом уровне, а на среднем исполнительном или низшем тактическом уровне». Для военно-морских коммуникаций Ровер приводит более точные цифры. «В 1943 году только 29% всех передач по линии военно-морских сил шло по беспроволочной связи, зашифрованной на «Энигме». Остальные передавались по кабелю, по телеграфу и телефону»(18). (Исключением являлся абвер. Исходя из свойственной всем секретным организациям приверженности ко всяким секретным приспособлениям, абвер использовал «Энигму» даже для передач внутри страны, предпочитая ее более безопасной кабельной связи.) Правда, чем ближе к фронту, тем больше была вероятность использования радиопередатчиков, но зачастую бывало так, что в Блетчли получали лишь переданный по радио ответ на заданный по кабельной связи вопрос, а первый без второго был, как правило, совершенно непонятен.

Однако все ли перехваченные сообщения могли быть расшифрованы? Успех Блетчли-парка с кодами люфтваффе не был повторен с кодами сухопутных сил. В течение всей войны английские криптографы боролись с кошмарно сложными морскими кодами для крупных кораблей и подводных лодок. Часто случались заминки с уже, казалось бы, расшифрованными сигналами. Код «Тритон», введенный немцами в 1942 году, закрыл для «Ультра» сообщения их военно-морского флота почти на десять месяцев. Диаграмма, отражающая потери союзников на море, и материалы «Ультра», которые были недавно открыты, показывают, к каким катастрофическим последствиям привела утрата этого источника информации(19).

Даже когда в Блетчли-парке удалось наконец расшифровать код «Тритон» и снова можно было читать сообщения с немецких субмарин. Адмиралтейство не сумело справиться с новым потоком информации. Глава секции, занимавшейся сообщениями с немецких субмарин, Роджер Уинн, штат которого и раньше был так мал, что ему лично приходилось составлять досье, свалился от полного психического и физического истощения. Когда количество расшифрованных сообщений в среднем достигало трех тысяч в день, подразделение Уинна могло обработать лишь те из них, которые, как считали его сотрудники, имели срочное оперативное значение. Остальные сообщения оставались без внимания(20).

Некоторые очень важные немецкие шифры так и не были раскрыты, а по мере продолжения военных действий даже менее значительные шифры стали вызывать трудности из-за их огромного количества. В какой-то момент только немецкий флот пользовался аж пятьюдесятью комбинациями настройки «Энигмы» одновременно. Учитывая количество необходимых операций – расшифровка, перевод, обработка и кодирование материалов «Ультра» для дальнейшей передачи потребителям, – сотрудникам Блетчли-парка приходилось очень сильно напрягаться, чтобы эти материалы не потеряли актуальности. В лучшем случае интервал между получением зашифрованного сообщения и получением конечных материалов «Ультра» составлял два часа, в худшем растягивался на дни.

Но даже задержка на час могла сделать материалы «Ультра» бесполезными для полевых командиров. История с Ковентри яркий тому пример. В нескольких изданных позже книгах об «Ультра» утверждается, будто англичане из радиоперехватов знали, что по Ковентри будет нанесен сильный бомбовый удар в ночь с 14 на 15 ноября 1940 года, однако Черчилль принял решение не эвакуировать население и не усиливать противовоздушную оборону города из боязни выдать немцам источник информации. Правда, однако, заключается в том, что лишь в два часа дня 14 ноября англичане узнали из материалов «Ультра» о готовящейся бомбардировке и только к трем часам из других источников смогли выяснить, что ее объектом является Ковентри. Было уже слишком поздно предпринимать какие-либо меры по эвакуации населения и усилению противовоздушной обороны города(21).

Помимо большого потока информации в Блетчли-парке приходилось разбираться с аббревиатурами, ссылками на карты и сетки, а также со служебным жаргоном. Иногда криптографы часами корпели над сообщениями, которые в конечном счете оказывались какой-нибудь банальной ерундой. Примером тому может служить следующий случай. Абвер передал шифровку своему резиденту в испанском городе Альхесирасе, офицеру под кодовым именем «Цезарь». После расшифровки получили текст следующего содержания: «Осторожней с Акселем. Он кусается». Что это – код в коде? Оказалось, что речь идет о сторожевой собаке, присланной для охраны. Подтверждение этому было получено несколько дней спустя, когда расшифровали ответ: «Цезарь в госпитале. Его укусил Аксель»(22).

Большую проблему представляли оперативные кодовые слова. Во время битвы за Британию в шифровках люфтваффе было много ссылок на «Adlertag» («День орла». – Ред. ). который должен был произойти в период с 9 по 13 августа 1940 года, но никто не мог сказать, что же означает этот самый «Adlertag». 15 августа, в день, считающийся поворотным в битве за Британию, Королевский воздушный флот сумел помешать немецкому плану диверсионных атак, не получив никаких предупреждающих сведений из материалов «Ультра»(23).

То же самое можно сказать о блицкриге. «По линии «Ультра» поступило сообщение, что готовится массированный воздушный налет на Англию, удалось кое-что выяснить и относительно его силы, – писал Калвокоресси, – но ничего не было известно о дате налета». Когда налет начался, материалы «Ультра» не смогли помешать немцам нанести огромный ущерб британским городам. Какая польза в том, что вы знаете, где на вас собираются напасть, если вы недостаточно сильны, чтобы суметь предотвратить это нападение. Почти за месяц до нападения на Крит по линии «Ультра» было дано предупреждение о концентрации немецких войск, транспортной авиации. планеров, истребителей и бомбардировщиков на территории Греции, удалось узнать приблизительное количество задействованных сил, возможные способы их высадки и даже дату нападения. Но все эти сведения были абсолютно бесполезны для генерала Фрайберга, командующего обороной острова, поскольку у него просто-напросто не было достаточно сил и средств, чтобы противостоять атаке. Аргументы, что материалы «Ультра» тем не менее позволили ему создать для немцев гораздо больше препятствий, чем он бы смог сделать без них, являются несколько академическими(24).

Другие командиры игнорировали материалы «Ультра», если они не состыковывались с их концепциями и планами. 11 сентября 1944 года голландское движение Сопротивления сообщило союзникам, что в Арнеме расположены две танковые дивизии. Материалы «Ультра» подтверждали этот факт. Однако фельдмаршал Монтгомери все-таки воплотил в жизнь операцию «Маркет Гарден», основным элементом которой являлась высадка в районе Арнема английской 1-й воздушно-десантной дивизии. Ее разнесли в клочья. Ральф Беннет писал: «Маркет Гарден» не была операцией, спланированной с учетом всех разведданных о противнике. На ней лежит зловещий оттенок чрезмерной спешки, англо-американского соперничества и даже отчаяния; возможность наличия танков в Арнеме являлась единственным неудобоваримым фактом, не вписывающимся в желанную схему, поэтому лучше всего было о нем забыть»(25).

Материалы «Ультра» показывали также, что стратегические бомбардировки Германии союзниками не сломили морального духа немцев и не смогли помешать им выпускать большое количество самолетов. Это доказывает, что дневные рейды американцев в 1943 году и ночные рейды англичан в 1944 году были поражением союзников, так как понесенные при этом потери несоизмеримы с причиненным немцам ущербом(26). Все эти сведения были переданы в соответствующие инстанции, однако рейды авиации продолжались, поскольку правда, содержащаяся в материалах «Ультра», не устраивала поборников массированных бомбардировок.

Для других провалов объяснения нет. В сентябре 1944 года, на следующий день после захвата союзниками антверпенских доков, по линии «Ультра» поступило сообщение, что Гитлер готовит ответный удар. Он собирался лишить союзников возможности пользоваться портом, который был им жизненно необходим для обеспечения войск, если они планировали быстрое продвижение к Руру, удерживая оба берега реки Шельды. Два дня спустя другой радиоперехват шифровки Гитлера, переданной немецким войскам в Нидерландах, подтвердил достоверность планов немцев. Однако в течение десяти дней союзники не предпринимали никаких мер по защите берегов реки между Антверпеном и Северным морем, а потом было уже поздно. Беннет пишет, что даже если элементарная осторожность и покинула союзников в эйфории достигнутого успеха, то имелась «Ультра», чтобы привести их в чувство. «Почему ее предостережение пропало втуне, совершенно непонятно»(27).

Другие командиры тем не менее настолько полагались на «Ультра», что, если эти материалы не поступали, они считали, что ничего и не происходит(28). То, что такой подход таил в себе большую опасность, получило подтверждение при наступлении в Арденнах в декабре 1944 года, когда немцы предприняли отчаянную попытку остановить продвижение войск союзников. Их нападение было практически внезапным для союзников, потому что «Ультра» не смогла предупредить о готовящихся действиях. Гитлер наложил запрет на радиопереговоры и взял специальную клятву о соблюдении тайны с людей, разрабатывавших операцию.

Сложность оценки вклада «Ультра» в войну лучше всего иллюстрируют результаты весьма интригующей конфронтации на конференции в Штутгарте в ноябре 1978 года. На этой конференции, специально организованной для изучения исторического значения операции «Ультра», немецкие историки неоднократно вынуждали ее английских участников, каждый из которых так или иначе во время войны был лично связан с Блетчли-парком, ответить, сыграли ли материалы «Ультра» решающую роль в той или иной битве, и просили дать суммарную оценку значимости этой операции на протяжении всей войны. Англичане не смогли этого сделать(29).

Одной из причин тому, возможно, была мучительная мысль, что немцы знали о расшифровке англичанами кодов «Энигмы». Давайте рассмотрим имеющиеся для этого свидетельства. Конечно, немцы прекрасно отдавали себе отчет в том, что теоретически возможно «вскрыть» «Энигму». Один из их криптоаналитиков, доктор Георг Шредер, продемонстрировал такую возможность еще в 1930 году, использовав алфавитную шкалу. Шредер заметил при этом: «Энигма» – дерьмо». Урок не пропал даром для немецких криптографов, которые постоянно вносили в свою работу усовершенствования, так как знали, что машина не является совершенно надежной и ее коды можно «вскрыть», особенно если в распоряжении союзников имеется хоть один аппарат. Немцы могли предположить, что такой аппарат у союзников был, поскольку вначале «Энигма» имелась в свободной продаже и, хотя в дальнейшем она была значительно модифицирована, ее основа оставалась прежней.

11 сентября 1942 года немцы захватили британский военный корабль и нашли на борту документы, отражающие последние подробные схемы передвижения немецких морских караванов и проходы в минных полях. Эту информацию можно было почерпнуть лишь из сообщений, зашифрованных с помощью «Энигмы». Более того, в августе 1943 года в Берлине знали через секретную службу Швейцарии, что один американец швейцарского происхождения, работавший в военном департаменте в Вашингтоне и часто совершавший поездки в Великобританию, говорил, будто англичане регулярно читают шифровки немецкого военно-морского флота, передаваемые с помощью «Энигмы»(30).

Наконец, явное предпочтение, отдаваемое немцами кабельной связи везде, где только возможно, позволяет предположить, что они осознавали угрозу возможного перехвата и расшифровки союзниками их радиограмм. На ту же мысль наводит и использование немцами лингвистических уловок в передаваемых ими радиограммах. Например, во время рейда на Ковентри вся операция проходила под кодовым наименованием «Лунная соната», а цели обозначались цифрами. Гитлер запретил всякие переговоры по радио перед наступлением в Арденнах, так как подозревал, что союзники могут читать коды «Энигмы». А зачем немцы пытались в радиограммах дезинформировать союзников о местонахождении некоторых своих военных подразделений (указывая, будто часть находится в одном месте, хотя она находилась совсем в другом), если они не были уверены в том, что союзники читают их сообщения? В противном случае подобного рода действия были бы бессмысленны. Зачем немцам потребовалось проводить летом 1944 года специальную конференцию по надежности шифров, на которой было указано на недостатки «Энигмы», после чего были приняты меры по их устранению? Немцы не были дураками. Они знали, что любой транспозиционный код уязвим, если есть время проиграть все возможные перестановочные комбинации, и что они должны исходить из худшего – союзники найдут пути проникновения в «Энигму», так же как немцы сумели «взломать» коды союзников.

Победителю в войне достаются не только военные трофеи, но и вся шумиха вокруг. Читая о триумфах «Ультра», можно подумать, что у немцев не было такого рода побед. Но это далеко не так.

У немцев было много организаций, занимавшихся дешифровкой. Несмотря на некоторую слабость, вызванную их большим количеством и соперничеством между ними (по сравнению с единой структурой Блетчли-парка), эти организации тем не менее достигли поразительных результатов.

Втайне от противника немцы читали шифровки французов, из которых узнавали о численности и намерениях британских и французских частей в те отчаянные дни 1940 года. Если дальнейшие успехи союзников в войне подлежат переоценке в свете «Ультра», то почему бы не пересмотреть «блицкриг» Гудериана в свете успехов немецких шифровальщиков? Материалы «Ультра» оказали англичанам существенную помощь в Северной Африке, но Роммель тоже не остался без поддержки со стороны немецких шифровальных служб. Британская армия грешила недостатком внимания к безопасности собственных кодов, включая и чрезмерное использование сверхсекретного кода CODEX. Пленный немецкий лейтенант, занимавшийся радиоперехватами, заявил на допросе: «У нас не было особых забот с шифрами. Нам требовались только лингвисты из тех, кто до войны были официантами в Дорчестере»(31).

В 1941 – 1942 годах американский военный атташе в Каире полковник Боннер Феллерс радировал в Пентагон обо всем, что происходило в Северной Африке, часто сообщая о намерениях и боевой мощи англичан. Немцы перехватили шифровки Феллерса, затем, как сообщает Дэвид Кан, «быстренько их расшифровали, оценили, перевели, перекодировали и переслали генералу Эрвину Роммелю. В январе 1942 года он успешно использовал полученные сведения. Роммель заставил англичан отступить на 300 километров через пустыню, а сам вплотную подошел к воротам Александрии». Благодаря своим успехам немецкие шифровальщики заслужили со стороны немецкого главного командования такое же отношение к себе, которое позже испытывало к «Ультра» командование союзников. Глава отдела «Иностранные армии Запада» полковник Ульрих Лисс называл их «любимым детищем всех шефов разведки»(32).

Немцы даже умудрились встрять в радиотелефонную сеть между Лондоном и Вашингтоном, и, /несмотря на то что все важные разговоры по этой линии зашифровывались, они преуспели в их расшифровке. Таким образом, немцы имели возможность время от времени подслушивать разговоры между Черчиллем и Рузвельтом, однако были весьма разочарованы услышанным. Оба лидера были слишком осторожны в своих высказываниях, чтобы немцы могли извлечь из этого какую-либо пользу.

Но самым большим успехом немецких шифровальщиков была, несомненно, расшифровка кодов английских морских конвоев. С самого начала войны английские морские коды один за другим раскрывались немцами, и к 1942-1943 годам они перехватывали порядка 2000 радиограмм с конвоев ежемесячно, расшифровывали их и передавали немецким лодкам, это происходило как раз перед началом бойни, известной как битва за Атлантику. «В течение всего времени, что лучшие умы Блетчли-парка прилагали огромные усилия к раскрытию немецких кодов, защита их собственных кодов оставалась примитивной», – пишет Эндрю Ходжес, биограф Алана Теринга, гения из Блетчли(33).

Проблема заключалась в том, что в ГШКШ пренебрегали надежностью собственных кодов и шифров, занимаясь более привлекательным делом – раскрывая шифры противника. А ведь собственные успехи в расшифровке должны были бы насторожить англичан. В ГШКШ знали из перехваченных еще в начале войны шифровок немецкого флота, что немецкий военный атташе в Вашингтоне был слишком хорошо информирован об английских конвоях, уходящих от берегов Соединенных Штатов(34).

Но только когда две трети войны уже остались позади, англичане сообразили, что немцы получали из перехваченных с конвоев шифровок детальную информацию о продвижении караванов, например, что координаты конвоя SC-2 в полдень 6 сентября 1940 года будут такими: 50°00' северной широты и 19°50' западной долготы(35). Была срочно разработана программа по введению новой системы шифров. Королевский флот получил ее 10 июня 1943 года, но торговый флот продолжал работать по старым шифрам до конца года. Однако было уже слишком поздно. Большая часть из 50 тыс. моряков союзных флотов, погибших во время войны, уже лежала на морском дне.

Козлом отпущения за эти промахи сделали главу британской морской разведки адмирала Дж. X. Годфри – он стал единственным офицером флота такого ранга, не получившим признания по окончании войны(36). Но вина лежала не только на Адмиралтействе. За надежность шифров отвечал Блетчли-парк, а там пренебрегли своими обязанностями.

У немцев были и другие успехи по части проникновения в британскую систему связи. Можно рассказать о двух наиболее выдающихся случаях. С точки зрения стратегического значения они не уступали операции «Ультра», и в обоих случаях успеху немцев послужили непростительные промахи самих англичан, причем настолько непростительные, что до сих пор весьма сложно получить от британских властей признание, будто такое вообще имело место.

Первое событие произошло утром 11 ноября 1940 года, когда британский пароход «Отомедон» был перехвачен немецким рейдером «Атлантис» в Индийском океане. Капитан английского судна вез совершенно секретную почту и книгу кодов в Сингапур. Материал был настолько важен, что запечатанный и привязанный к грузу пакет хранился на мостике, чтобы в случае, если возникнет опасность того, что бумаги могут попасть в руки немцев, его можно было скинуть за борт. Но когда «Атлантис» ударил по палубным надстройкам «Отомедона» из всех калибров, капитан и все находившиеся на мостике или рядом с ним матросы и офицеры были убиты на месте. Немцы нашли уцелевший пакет и вскрыли его. Это оказался сущий клад.

Здесь были коды торгового флота, вводимые с 1 января 1941 года, несколько обзоров еженедельных разведывательных докладов Адмиралтейства. Но что больше всего обрадовало немцев, так это копии протоколов заседаний британского Военного кабинета и оценки, содержащиеся в докладе руководства Генштаба, относительно британских планов на Дальнем Востоке в случае войны с Японией. Красной нитью там проходила мысль о том, что англичане чрезвычайно озабочены тем, чтобы иметь возможность как следует защищать свои интересы, и что им придется «отступить на базу, откуда позже можно будет восстановить британские позиции». Гонконг, Малайя и Сингапур были беззащитны, не было никакой надежды на то, что на Дальний Восток будет послан британский флот, а незначительные военно-воздушные силы практически не могли прикрывать суда в Индийском океане. Приоритет отдавался концентрации войск в Малайе, и страны Содружества должны были перекинуть туда одну дивизию целиком.

Документы срочно переслали в Кобе (Япония), а оттуда в посольство Германии в Токио, где военно-морской атташе адмирал Пауль Веннекер разобрал и рассортировал их. Веннекер понял, что доклад руководства Генштаба представляет огромный интерес для японцев, и переслал его резюме в Берлин, запросив одновременно разрешение на то, чтобы передать бумаги японцам. Японский военно-морской атташе в Берлине получил посланное Веннекером резюме от немецкого верховного командования и передал его по радио в Токио. (Так, по иронии судьбы, англичане имели двойную возможность перехватить и расшифровать радиограммы, которые подтвердили бы захват их секретных документов. Но Веннекер применял на своей «Энигме» такой код, который в Блетчли-парке так никогда и не расшифровали, а японский военно-морской атташе пользовался шифром JN 25, который американцы сумели «вскрыть» лишь в 1945 году.)

Как только в японском штабе военно-морских сил увидели эти документы, Веннекера тут же вызвали и объявили ему о том, что эти бумаги просто бесценны. Имеется еще одно подтверждение того, насколько высоко японцы оценили документы, захваченные на «Отомедоне». Когда пал Сингапур, император Хирохито подарил капитану «Атлантиса» самурайский меч, один из трех, полученных немцами за всю войну. (Остальные два были вручены Роммелю и Герингу.) Однако Черчилль, похоже, так никогда и не узнал об этой потере, из чего можно сделать вывод, что эти документы были посланы без ведома Военного кабинета, что их захват был скрыт и этот факт утаивается и по сей день(37).

Другой серьезный прокол англичан связан с захватом 10 мая 1942 года немецким рейдером «Тор» австралийского лайнера «Нанкин», следовавшего из Сиднея в Коломбо. Капитан «Нанкина» сумел выбросить за борт книгу кодов и другие секретные бумаги, но на борту находились 120 мешков с почтой, в которых были и доклады Разведывательного комитета по совместным операциям (РКСО) союзников, находящегося на Новой Зеландии, в Веллингтоне. И снова Веннекер проанализировал содержимое почтовых пакетов и передал по радио обобщающий доклад немецкому верховному командованию. Помимо сведений о моральном состоянии жителей Австралии и Великобритании и их отношении к войне из докладов РКСО явствовало, что союзники раскрыли японские шифры. Эта информация послужила поводом для серии совместных совещаний между офицерами военно-морской разведки Японии и немецкими специалистами по кодам с целью повышения надежности японских шифров.

Трудно сказать, какую еще пользу извлекли японцы из докладов РКСО, потому что многие документы, связанные с инцидентом с «Нанкином», до сих пор либо закрыты, либо отсутствуют и в английских, и в немецких архивах. Наиболее вероятным объяснением будет следующее: англичане чувствуют себя неловко из-за того, что секретные документы РКСО пересылались вместе с обычной почтой на «Нанкине» – элементарная небрежность службы безопасности.

Возможно ли, что подчеркивание блеска секретной интеллектуальной операции «Ультра», которая «позволила быстрее закончить войну», скрывает ее основное политическое значение – а не способствовала ли «Ультра» развязыванию «холодной войны»? Две трети немецкой военной мощи было сосредоточено на Восточном фронте, однако роль «Ультра» на этом направлении остается тайной. Поделились ли союзники с русскими своей «бесценной» разведывательной информацией? Если нет, то знали ли об этом русские? Возможно ли, что русские сами проникли в тайну «Энигмы»? (Они, несомненно, раскрыли многие английские шифры.) С первых откровений об операции «Ультра» такого рода вопросы служили лишь созданию очередных мифов о ней. Лучшим из них является тот, в котором утверждается: русские очень подозрительно относились к своим западным союзникам, поэтому Черчилль решил, что передавать Сталину материалы «Ультра» обычным путем бесполезно, так как, дескать, если он это сделает, то Сталин, естественно, заподозрит, что Черчилль подсовывает ему эту информацию, руководствуясь какими-то скрытыми мотивами. Поэтому СИС скармливала в скрытом виде материалы «Ультра» знаменитой русской шпионской сети в Швейцарии, группе Люци. И только получая сведения от своих проверенных агентов, Сталин был убежден в их достоверности. Эта теория, как мы увидим, при ближайшем рассмотрении не выдерживает критики.

Существуют и другие, более достоверные версии того, как материалы «Ультра» поступали в Советский Союз. Калвокоресси пишет, что существовало оправданное нежелание передавать Сталину какие-либо материалы «Ультра», однако, когда стало совершенно очевидно, что Советский Союз окажет мощное сопротивление Гитлеру, уже и лояльность, и целесообразность требовали от Великобритании предоставить русским все, что могло помочь им разгромить Германию. Калвокоресси утверждает, что и речи не было о том, чтобы раскрыть им источник этой информации, поскольку степень надежности шифров русских была очень мала и тайна Блетчли-парка могла выплыть наружу. Таким образом, материалы «Ультра» для Сталина тщательно отбирались и должным образом маскировались. Их пересылали британскому офицеру связи майору Эдварду Крэнкшоу, который представлял в Москве Блетчли-парк, СИС, военную разведку и Адмиралтейство. Тот информировал посла, который в свою очередь передавал замаскированные материалы «Ультра» прямо Сталину. Крэнкшоу, теперь признанный специалист по Советскому Союзу, отказался обсуждать свою роль в этом деле: «Я не подтверждаю и не опровергаю того, что сказал обо мне Калвокоресси». Сам Калвокоресси сильно сомневается в том, что Сталин когда-либо пользовался материалами «Ультра»: «Что касается больших танковых сражений 1942 года, то мы предупредили русских о том, что они толкают войска и технику в огромную немецкую ловушку, однако трудно предположить, что они отнеслись с полным доверием к нашим предупреждениям. Хотя, если бы русские к ним прислушались, это помогло бы им избежать ужасных потерь»(38).

Однако Найджел Уэст утверждает, что у СИС был офицер в Москве, Сэсил Барклай, чьей обязанностью было передавать советской стороне, которую представлял генерал Ф. Ф. Кузнецов, специально отобранные материалы «Ультра», «не раскрывая их источника». Во время одной из первых встреч Кузнецов вручил ему книгу кодов люфтваффе и попросил Барклая проследить за тем, чтобы она попала «в хорошие руки». Во время других встреч Кузнецов достаточно ясно дал понять, что ему хорошо известно, чем занимаются в Блетчли. Узнать об этом он мог несколькими путями.

У Барклая был русский коллега в Лондоне – советский офицер разведки, чьей обязанностью было осуществление связей с СИС и У СО, полковник И. Чикаев. А поскольку основные контакты у него были с УСО, то там он вполне мог узнать о существовании и целях Блетчли-парка и передать полученные сведения в Москву. Или информация могла поступить от советских агентов Кима Филби, Энтони Бланта или Джона Кейнкросса.

В это время Филби работал в секции V СИС и, несомненно, имел доступ к материалам «Ультра», касающимся абвера, – иными словами, он знал источник и степень достоверности разведданных, с которыми имел дело. Знал ли он о том, что в Блетчли-парке раскрыли коды «Энигмы» и другие немецкие шифры, это другое дело, но разумно было бы предположить, что знал. Он сказал своему знакомому офицеру СИС Лесли Николсону незадолго до первого налета Фау-2: «Немцы создали новое оружие для обстрела Лондона. Я собираюсь вывезти семью в провинцию». Эту информацию он мог получить из расшифрованной радиограммы японского посла в Берлине своим шефам в Токио. А одна из секретарш, работавших в офисе Филби, вспоминала: «Существовала специальная комната, где материалы, необходимые для работы секций, можно было получить по требованию. Все знали, что большая их часть была получена из перехваченных шифровок, закодированных на «Энигме»(39).

Энтони Блант, ставший впоследствии смотрителем Королевской картинной галереи, признался в 1964 году (в обмен на судебную неприкосновенность), что во время войны, служа в МИ-5, он работал на советскую разведку. Когда премьер-министр госпожа Тэтчер в 1979 году обнародовала его признание, Блант дал пресс-конференцию, где ответил на вопросы о своей работе на СССР во время войны. Он сказал, что его советский куратор больше всего интересовался деятельностью немецкой разведки и что по его просьбе Блант передавал ему информацию, почерпнутую «главным образом из радиоперехватов» и из «немецких кодов». Таким образом, Бланту тоже было известно об операции «Ультра».

Джон Кейнкросс уж точно знал об «Ультра», поскольку вплоть до своего перехода в 1944 году в секцию V он работал в Блетчли-парке. В 1964 году, проживая в Риме, он признался сотруднику МИ-5, что был завербован в Кембридже и регулярно встречался со своими советскими кураторами, работая в ГШКШ. Трудно предположить, что столь преданные советские шпионы, как Филби, Блант и Кейнкросс, зная об «Ультра», не сообщили бы об этой операции русским.

Мы должны также рассмотреть вероятность того, что русские и сами раскрыли несколько кодов «Энигмы». У них был богатый опыт в этой области, в их распоряжении имелось несколько аппаратов «Энигма» и как минимум одна книга кодов. Хотя немцы и отвергали во время войны такую возможность, в дальнейшем они пересмотрели свою позицию. В 1958 году один офицер разведки в своем докладе писал: «Совершенно очевидно, что русские сумели на определенных уровнях расшифровать сообщения «Энигмы». Причиной этого, помимо обычных ошибок в шифрах, была передача слишком большого количества сообщений с использованием одинакового базисного ключа»(40).

Таким образом, факты говорят о том, что в Советском Союзе знали об «Энигме», знали, что союзники раскрыли некоторые немецкие коды и ничего не сообщили об этом русским, по крайней мере официально. Возможно, они даже приложили некоторые усилия, чтобы заставить союзников открыть секрет «Ультра». Нынешний герцог Портлендский, тогда еще Кавендиш-Бентинк, председатель Объединенного комитета по разведке, вспоминал, как он пытался убедить посла СССР в Лондоне Майского, что Германия собирается напасть на Советский Союз в период с 22 по 29 июня 1941 года. Герцог знал об этом из материалов «Ультра», но Майскому источника не назвал. Он был взбешен тем, что Майский категорически отказался ему поверить, сказав: «О нет, у нас подписан пакт. Эти сведения распространяют те, кто хочет поссорить нас с Германией»(41). Но если предположить, что Майский знал об операции «Ультра», его ответ можно интерпретировать и по-другому. Он может быть расценен как скрытое предложение герцогу Портлендскому быть более откровенным по поводу источника информации.

Мы знаем, что Сталин весьма скептически относился к решимости союзников разгромить Германию. То, что они не захотели раскрыть перед ним секрет «Ультра», только усилило его паранойю до такой степени, что он мог просто проигнорировать полученные им в замаскированном виде материалы «Ультра», полагая, будто союзники затеяли с ним какую-то скрытую и опасную игру. Рассмотренное под таким углом зрения нежелание союзников поделиться секретом «Ультра» с Россией, несшей на себе основные тяготы войны с Германией, только усугубило ее недоверие к Западу и послужило одной из причин развязывания «холодной войны».

Таким образом, существенную помощь во время войны «Ультра» оказала лишь в нескольких областях, а в остальных ее роль была очень незначительной или никакой. «Ультра» не выиграла войну, и весьма сомнительно, что благодаря ей сократились сроки войны. Ее вклад в развитие отношений между Востоком и Западом был отрицательным, а нежелание в полной мере поделиться материалами «Ультра» с русскими настолько взбесило нескольких британских офицеров, тайно работавших на советскую разведку, что с тех пор они уже полностью были убеждены в том, что сделали правильный выбор. Притягательность долго скрываемой военной тайны и бойкое перо людей, рассказавших, как только им представилась такая возможность, о том, что скрывала эта тайна, в сочетании придали операции «Ультра» такую значимость в истории разведки, которой она совершенно не заслуживает.

Глава 9

КГБ: ГОРДОСТЬ ДЗЕРЖИНСКОГО, ПРЕДУБЕЖДЕНИЕ СТАЛИНА

Если бы основатель современной разведслужбы в России Феликс Дзержинский был жив, когда в 1939 году в Европе разразилась война, он. несомненно, остался бы очень доволен успехами своей организации. Долгосрочные задачи, сформулированные вскоре после революции, были решены или почти решены. Советская концепция сбора информации – тотальные централизованные действия, в которых невозможно провести черту между традиционной дипломатией и шпионажем, – оказалась весьма эффективной. Разведданные, в широком смысле слова, собирались силами НКВД(КГБ) под руководством пресловутого Берии, ГРУ или военной разведки, советского дипломатического корпуса, ТАСС, Амторга (торговой компании, действующей в США), а также многочисленными военными, торговыми и культурными представительствами.

Полученные таким образом сведения отсылались в Москву для перепроверки и экспертной оценки. Пропущенный через сито вариант направлялся в сталинский секретариат, который, в свою очередь, решал, что необходимо доложить советскому вождю. Но, подобно Черчиллю, который, оказавшись заваленным грудой разведданных, предпринял шаги по сокращению их потока, Сталин, начав получать больше материала, чем мог эффективно освоить, провел в 1940 году серьезную реорганизацию системы. Ф. И. Голиков, назначенный начальником Главного разведывательного управления Генштаба, стал подчиняться непосредственно Сталину. Сотрудники разведуправления оценивали информацию, сравнивали с ранее полученными данными, проводили экспертную оценку, после чего Голиков лично докладывал Сталину(1). Таким образом, в отличие от британских и немецких разведывательных служб, советская система оказалась чрезвычайно централизованной. Но как выяснилось, и она таила в себе роковой недостаток – чрезмерно большую роль человеческого фактора, что и привело к катастрофе.

Во-первых, зная характер хозяина. Голиков, естественно, изо всех сил стремился угодить ему. Генералу не потребовалось много времени, чтобы выяснить взгляды Сталина по широкому кругу международных проблем. Независимо от его источника любое донесение, совпадающее с мнением Сталина, Голиков помечал грифом «достоверное». При этом он не уничтожал материалы, противоречащие мыслям вождя, – генерал был опытным чиновником. Голиков всего лишь делал пометку, что источники их получения «не заслуживают доверия». Сталин возвращал такие материалы с резолюцией «в архив», и с ними в дальнейшем уже никто не мог ознакомиться. В результате ни руководство Наркомата обороны, ни сотрудники Генштаба не имели представления ни о количестве, ни о важности разведданных, противоречащих идеям, высказанным Сталиным(2). Поэтому провалов у КГБ было отнюдь не меньше, чем у СИС, хотя вызывались они совсем иными причинами. СИС не могла предоставить сидящему на голодном пайке потребителю достаточного количества сырья, КГБ же, как мы увидим, давал великолепный сырой материал, но Сталин – важнейший потребитель – часто не принимал этот материал во внимание.

КГБ резко сменил приоритетные направления своей деятельности после немецкого вторжения в Советский Союз в июне 1941 года. Несколько раньше в центре интересов КГБ находились вопросы, связанные с ходом переговоров, приведших к заключению 23 августа 1939 года советско-германского пакта о ненападении. Необходимо учесть, что к тому времени Москва уже получила предложения от западных стран подписать договор об антигерманском союзе. Насколько искренними были эти предложения? Какие цели преследовали Берлин, Лондон и Париж? Когда Сталин подписал пакт с Гитлером, западные державы вначале спокойно, а затем со все возрастающей настойчивостью принялись предупреждать вождя о том, что Германия не намерена соблюдать заключенный договор, что нацисты лишь выжидают удобного момента для нанесения удара на Востоке с целью покорить Советский Союз. Соответствовали ли эти предупреждения истине или являлись провокацией, направленной на разрушение советско-германского альянса? Как относилась к Советскому Союзу Германия после своих грандиозных побед на Западе?(3)

После немецкого вторжения на территорию Советского Союза главнейшей задачей КГБ стало выяснение отношения Британии (позже и Америки) к мирным заигрываниям Германии с ними. Москва больше всего опасалась повторения вторжения союзников 1917 – 1919 годов. Ее преследовал кошмар превращения войны в совместный германо-англо-американский поход против России с целью свержения коммунизма. Этот страх явился источником подозрительности в отношении союзников, подозрительности, которая так и не была преодолена в ходе войны. Что задумывают англичане? Кто из немцев ведет с ними переговоры? Вступление американцев в войну в декабре 1941 года после Перл-Харбора вызвало те же опасения и по отношению к ним. Кроме того. Советский Союз страшился удара Японии с востока.

Конечно, существовали и разведывательные задачи, связанные с не столь крупными проблемами. Расположение, ударная мощь и моральное состояние немецких войск, военные планы противника, технические детали вооружений, уровень промышленного производства, система связи, линии снабжения и передвижения войск – все это интересовало КГБ. Но не эти вопросы были главными. Сталин смотрел на войну сквозь призму более широких интересов. И хотя Советский Союз пока боролся за собственное существование, КГБ продолжал претворять в жизнь планы, направленные на реализацию долгосрочных интересов страны. Как представляют себе западные страны послевоенную Европу?

Проанализируем, какими средствами располагал КГБ, чтобы дать ответ на все эти вопросы. «Красный оркестр», руководимый поляком Леопольдом Треппером, действовал в Бельгии, а позже и во Франции. Эта группа являлась основным источником информации из оккупированной Европы. Журналист Рихард Зорге, наполовину немец, наполовину русский, руководил из Токио вместе со своим японским другом Ходзуми Одзаки, вероятно, самой важной за все время войны советской шпионской сетью. Из Швейцарии группа Люци, или Группа трех (включавшая в себя и англичанина Александра Фута), передавала информацию об оперативных данных, почерпнутых из немецких военных источников. В Риме советская разведка имела в английском посольстве агента, который в решающий момент сообщил данные первостепенного политического значения. Шпионская сеть, руководимая Рут Кучински из ее дома в Оксфорде, успешно проникла в британский Военный кабинет, Королевские ВВС и Штаб союзных экспедиционных сил.

И конечно, в различных кругах общества имелось множество людей, симпатизировавших Советскому Союзу. Никто из них не входил, строго говоря, в шпионские группы. Некоторые действовали тайно, некоторые – открыто. Одни были профессиональными сотрудниками КГБ, другие – нет. Эти люди информировали Москву по самому широкому кругу вопросов. Известны имена Кима Филби, Гая Берджесса, Дональда Маклина, Энтони Бланта, Джона Кейнкросса, Ормонда Юрена, Джона Кинга, Дугласа Спрингхолла. Наверняка были и другие, о которых мы пока не знаем[27]. В последнее время читающая публика была увлечена деятельностью этих людей, по мере того как множество авторов пытались ответить, почему и каким образом они с таким видимым желанием работали против своей страны. Надо сказать, что на вторую часть вопроса найти ответ значительно проще.

«В Англии долгое время господствует идея почтения к гражданским свободам. Наша страна остается одной из немногих европейских стран, где нет официальных удостоверений личности и где основанием для приема на работу служит рекомендательное письмо от человека, названного самим претендентом на должность. У нас вызывает сопротивление любая попытка проникнуть (даже для пользы дела) в личную жизнь человека. Из этой традиции и вытекает тот факт, что перед войной правительственные учреждения не проводили никаких проверок в своих рядах. Мы полагали, что безопасность обеспечивается традициями того класса, из которого вербуются государственные служащие»(5).

Министерство иностранных дел, в частности, скорее походило на клуб, «вступление в который автоматически означало вашу безусловную лояльность, а самым большим достоинством членов считалось их стремление сохранить единство этого клуба». Роберт Сесил. работавший в те времена в Форин офис, писал, что всеми кадровыми делами до 1945 года заправлял главный личный секретарь. Этот человек был печально знаменит тем, что завел на некоторых сотрудников карточки, пометив их литерами «Д» (пьянство) или «А» (супружеская неверность). Более тяжкие нарушения просто не мыслились. «Все служащие походили на дружную семью, – писал Сесил, – и, как в настоящих порядочных семьях, ее члены не совали нос в некоторые области жизни друг друга»(6).

Такой порядок вещей не мог сохраниться после того, как 55-летний шифровальщик Министерства иностранных дел Джон Герберт Кинг был осужден 18 октября 1939 года за передачу информации советскому правительству. Кинг был завербован в Женеве в 1935 году. Он, видимо, принял на веру объяснение, что полученная от него информация будет использована лишь в коммерческих целях. Британские секретные службы узнали об этом из проведенных американцами допросов перебежчика из СССР Вальтера Кривицкого. Тот сообщил, что у КГБ есть агент, шифровальщик в правительстве Великобритании, по кличке «Король». Кинг, как выяснилось, последние два года перед своим арестом активно не работал, так что никакой особенно ценной новой информации от него к русским не поступило. Однако это не помешало Кингу получить 10 лет тюрьмы. Кроме того, начало разрабатываться некое подобие системы безопасности в Министерстве иностранных дел как наиболее лакомом объекте для проникновения со стороны КГБ(7).

В феврале 1940 года в Форин офис был назначен первый в истории внешнеполитического ведомства офицер безопасности, правда, пока без всякого жалованья. Уильям Кодрингтон – отставной дипломат – стал советником по вопросам безопасности, подчиненным непосредственно министру. До 1944 года в его распоряжении не было никакого аппарата, и лишь в 1946 году в Форин офис был официально создан департамент безопасности(8). Поначалу все попытки Кодрингтона ввести минимальные стандарты контроля и безопасности встречались с насмешкой.

Британское посольство в Анкаре – городе, весьма густо населенном во время войны шпионами, различными агентами и информаторами, – организовало систему пропусков для входа в здание. Каждый, включая работников посольства, для получения пропуска должен был заполнить специальный бланк. Дуглас Баск – глава канцелярии – указал в своей анкете, что он является карликом четырех футов ростом и притом японцем по происхождению. Пропуск был тем не менее выдан, а шутка раскрыта лишь спустя несколько недель.

Затем однажды ночью исчезла книга посетителей посольства, в которую были занесены имена лиц всех национальностей, получавших пропуска. Сотрудники посольства не сомневались, что она была украдена кем-то, работающим на немецкое посольство, расположенное рядом, на этой же улице. Лондон сделал попытку проверить штат своего посольства в Москве, опасаясь, что не один только Кинг был завербован КГБ. Посол сэр Арчибальд Кларк-Керр получил пакет с анкетами и инструкции по их заполнению. Ему следовало дать заключение, характеризующее поведение своих сотрудников. Кларк же роздал вопросники служащим посольства и предложил, чтобы они сами себе составляли характеристики(9).

Проблема заключалась в том, что никто не мог оценить истинного характера угрозы. Уайтхолл не доверял Советскому Союзу. Британская служба безопасности составляла досье «Список иностранных коммунистов, представляющих, по мнению МИ-5, опасность». В список входил 21 человек. Но официальная позиция состояла в следующем: «…за исключением немногих неисправимых доктринеров и профессиональных сотрудников Коминтерна, рядовые коммунисты ведут себя нормально и не вызывают политических осложнений»(10). Мысль о том, что опасность может грозить изнутри, никому не приходила в голову вплоть до дела Кинга. Но даже измена Кинга рассматривалась как из ряда вон выходящее событие и не привела к пересмотру оценок. Кинг был всего лишь одиноким, малооплачиваемым чиновником, который не устоял перед соблазном материальных благ. Мысль о том, что помогать КГБ могут заставить кого-то идейные побуждения, просто не рассматривалась.

А один такой человек – Дональд Маклин – уже работал в Форин офис; к нему вскоре присоединился Гай Берджесс – агент Коминтерна. Затем Энтони Блант, еще один неофит коммунистической идеологии, поступил на службу в МИ-5. Ким Филби, корреспондент «Таймс» во Франции, ожидал за кулисами. Через несколько месяцев он поступит в СИС и, таким образом, превратится в самого ценного британского агента КГБ. Множество страниц было исписано в попытках проанализировать мотивы, которые привели этих людей к измене своей стране и своему классу. Когда «Санди таймс» в серии статей впервые разоблачила Филби как агента КГБ, мы обратились к знаменитому психиатру в надежде, что он сможет указать на причину, толкающую людей типа Кима Филби на столь необычный путь.

Его ответ нас разочаровал. Психиатр сказал, что «любая идеология – католицизм, коммунизм или нечто иное – порождает в человеке как чувство личного участия в общем деле, так и указывает цель, достойную мужчины. Приобщенность к тайне – чрезвычайно важное психологическое состояние. Это может быть продолжением юношеского или даже детского стремления к созданию секретных, чисто мальчишеских групп как форм борьбы против давления со стороны родителей. Люди, не уверенные в своей способности добиться успеха, склонны фантазировать о жизни, в которой они творят великие дела. Людей такого типа всегда привлекает участие в тайных группах или обществах»(11). Все остальные многочисленные попытки найти удовлетворительный ответ оказались также бесплодными.

Ошибка, очевидно, состояла в том, что все исследователи копались в глубинах, игнорируя очевидное. Как писал мой коллега Брюс Пейдж, «удивительнее всего в этом лишь то, что так много людей изумлены, потрясены и оскорблены тем фактом, что представители верхушки среднего класса способны предать интересы тех, кому они призваны служить. Весьма странно, когда изумляются тому, что кот ловит мышей»(12). Несмотря на свою принадлежность к правящему классу, ни один из четырех англичан, служивших КГБ, не считал свои действия предательством[28]. Как сказал сам Филби однажды, «чтобы изменить им, вы прежде всего должны входить в их число»(13). События 30-х годов выбили почву у них из-под ног. Крах на Уолл-стрит, безработица и голодные марши в Англии, политика Болдуина – Чемберлена, которую Филби характеризовал следующим образом: «Это больше, чем политика безумных ошибок, это политика сознательного зла», – все выпало на их долю. С точки зрения этих людей, ни одна идеология, кроме марксизма, не боролась с фашизмом и варварством, которое он нес с собой. (В Германии в это время была вновь введена казнь на гильотине за политические преступления.)

Эти юноши в своем стремлении очиститься от упадочнической идеологии того времени отвергли либеральное и христианское наследие своего класса. Но полностью оторваться от собственных корней было невозможно, и поэтому их отвращение к системе приняло личностный характер. Именно это помогло молодым людям преодолеть сомнения, которые вернули многих представителей их поколения, первоначально исповедовавших те же взгляды, к комфорту привычной жизни. Поэтому остается удивляться не тому, что так много сторонников идеологии коммунизма помогало Советскому Союзу, а тому, что их было слишком мало.

Первоначально они исповедовали марксизм вполне открыто. Филби в Тринити-колледж, в Кембридже, был известен своим однокашникам как «попутчик». Дональд Маклин широко распространялся о своей приверженности коммунизму. Он говорил направо и налево, что, закончив Кембридж, немедленно отправится в Россию, чтобы помочь революции, возможно, в качестве учителя. Он опубликовал в журнале «Левый Кембридж» статью, где убежденно заявлял, что «нарастающий прилив общественного возмущения смоет всю безумную, преступную грязь»(14). Гай Берджесс активно участвовал в марксистских политических группах университета и во время каникул посетил Советский Союз. К 1937 году он уже утверждал, что является агентом Коминтерна. Марксистские взгляды Бланта были настолько известны, что его как политически неблагонадежного не приняли в 1939 году в военную разведку.

Кроме Бланта, который, по его словам, начал испытывать сомнения в конце 40-х годов и к 1951 году встал на враждебные позиции по отношению к Советскому Союзу, ни один из них не чувствовал никаких колебаний. Филби писал, что даже во времена крайностей Сталина ему не изменяла «вера в то, что принципы революции переживут извращения отдельных личностей, сколь бы чудовищными эти извращения ни были»(15). Берджесс писал из Москвы: «Я верен Советскому Союзу, и эта верность основывается… на убеждении в мудрости, проницательности и сдержанности его политики – тех качествах, для которых имеется так мало места в нашем Форин офис»(16). Маклин написал книгу «Британская политика со времен Суэца. 1956 – 1968», в которой провел марксистский анализ внешнеполитической позиции Великобритании и ее действий. Он воспитал своих детей в русском духе, ведя тихую жизнь в своей московской квартире. Дональд тщательно избегал всех представителей западного мира и не испытывал ни малейших сомнений в правильности своих деяний.

После нападения Германии на Советский Союз все четверо могли утверждать, что нет никаких противоречий между их работой на КГБ и содействием военным усилиям Великобритании. Ведь русские были нашими союзниками. Черчилль во всеуслышание клялся, что он окажет советскому правительству «любое техническое и экономическое содействие» и что главная цель теперь общая – поражение держав «оси». Филби так комментировал свою работу на КГБ: «Считал и продолжаю считать, что этим я служил и английскому народу»(17).

Общим для всех четверых было то, что во время вербовки их просили не губить попусту свои таланты, умирая на полях сражений, а продолжать учиться и делать карьеру до тою момента, когда они с наибольшей пользой смогут оказать помощь Советскому Союзу. Такой подход весьма характерен для КГБ. Как говорит Филби, «мы следовали традициям предусмотрительности, предвидения и терпения, заложенным блестящим человеком – Феликсом Дзержинским»(18).

Первым, для кого открылась возможность приносить пользу, был Дональд Маклин. В 1936 году, по завершении 11-месячного испытательного срока в Министерстве иностранных дел, он был направлен в качестве третьего секретаря в посольство Великобритании в Париже. Примерно в то же время Берджесс сумел преуспеть в политических, финансовых и светских кругах Лондона. Он советовал миссис Ротшильд (матери его университетского приятеля Виктора – ныне лорда Ротшильда), как лучше инвестировать ее капиталы в свете текущих политических событий. Это был прекрасный повод задавать друзьям, работающим в сфере политики, вопросы, которые при других обстоятельствах могли бы выглядеть довольно подозрительными. Он являлся также личным помощником депутата парламента от Челмсфорда капитана «Джека» Макнамары – влиятельного участника Англо-германского товарищества – прогерманской организации, активно поддерживавшей политику умиротворения. У Берджесса был широкий круг влиятельных знакомых правого толка, а в результате своих гомосексуальных связей он получил ценнейший источник информации во Франции. Им оказался Эдуард Пфейфер – шеф кабинета самого премьер-министра Даладье. Филби находился в Испании в качестве корреспондента газеты «Таймс» при Франко, но на самом деле выполнял задание КГБ «из первых рук собирать сведения обо всех сторонах военной деятельности фашистов». Лишь Блант, оставаясь в Кембридже или перейдя в 1937 году в Варбургский институт, не мог в те мрачные времена помогать КГБ чем-то большим, нежели «поисками молодых талантов».

Главной заботой советского правительства в те годы было не ошибиться в выборе страны, с которой следует вступить в союз. Только публикация всех документов о ходе переговоров, приведших 23 августа 1939 года к заключению советско-германского пакта, даст возможность прийти к однозначному выводу, почему Москва решила подписать договор с Гитлером, а не с западными державами, предлагавшими антинацистский союз. Однако мы можем сказать, какого рода информация оказала мощное влияние на это решение и как удачно были размещены Маклин, Берджесс, Филби и другие, чтобы раздобыть ее.

КГБ, очевидно, задавались следующие вопросы. Насколько искренне заинтересованы Англия и Франция в союзе с Москвой? Если мы подпишемся под союзом и начнется война, выступят ли Франция и Англия против Германии? С другой стороны, насколько возможен союз между Британией, Францией, Германией и Италией, направленный против нас? Каковы намерения Японии? Присоединится ли она к такому союзу? Насколько мощна военная машина Германии?

В силу своих обязанностей Маклин мог видеть практически всю переписку посольства в Париже. Посол сэр Эрик Фиппс был раньше послом в Берлине и занимал там твердую антинацистскую позицию. В Париже он пришел к выводу (в отличие от точки зрения СИС), что французы драться не будут. Обеспокоенный возможностью того, что Великобритании придется в одиночку противостоять Германии, сэр Фиппс видел в умиротворении наилучший выход(19). Эти оценки воли Франции к борьбе и факт обращения столь крупного дипломата к политике умиротворения Гитлера чрезвычайно заинтересовали КГБ. Интерес подогревался и тем, что сообщения Берджесса из Лондона подтверждали позицию Франции и рисовали мрачную картину широкого распространения прогерманских настроений в самой Великобритании.

КГБ получал сообщения от советского посольства в Риме. Источником информации был агент, работающий в английском посольстве. Этот человек регулярно переснимал содержимое посольского сейфа и передавал один экземпляр фотокопий документов итальянской секретной службе, а второй – русским. Таким образом, телеграмма министра иностранных дел лорда Галифакса послу в Берлине Невиллу Гендерсону, направленная последним в Рим, нашла дорогу в Москву. Вне всякого сомнения, из нее КГБ узнал, что Лондон, ведя переговоры о союзе с СССР, на самом деле предпочел бы альянс с Германией. Доктор М. Тоскано, как историк, комментирует: «Находясь перед труднейшим выбором из предложений, поступивших одновременно из Берлина, Лондона и Парижа, зная цели нацистской политики, Москва рассматривала информацию о том, что Англия на самом деле не горит энтузиазмом вступить в союз, как фактор первостепенного значения»(20).

Журналисты, коллеги Филби в Испании, припоминают, что тот не удовлетворялся общими сведениями о передвижении войск. Он всегда стремился узнать их численность, номера дивизий и полков, состав вооружений – сведения, которые совершенно не интересовали читателей «Таймс» и никогда не появлялись в публикациях. Филби передавал такого рода информацию, а также собственные оценки военных действий фашистов, когда вместе с другими журналистами отправлялся через французскую границу повеселиться.

«По счастью, кроме обстриженных цензурой материалов для «Таймс», – писал он, – я мог сообщать новости и тем лицам, которых не интересовала радостная картина, подмалеванная Генеральным штабом; лицам, которые хотели знать лишь ясные факты войны: численность частей и соединений, калибр орудий, технические характеристики танков и т. д. С этой точки зрения мое пребывание в Аррасе (место расположения английского штаба) было просто потерей времени»(21).

Маклин также, вплоть до того момента, пока нацисты не появились у ворот Парижа и посольство не было вынуждено эвакуироваться, располагал информацией, представлявшей для русских большой интерес. В частности, он информировал их об англо-французских планах поддержки Финляндии в ее зимней войне с Советским Союзом и намерении бомбардировать бакинские нефтепромыслы с целью нарушить снабжение немцев нефтью(22).

Но, видимо, самую большую службу Советскому Союзу в это время сослужили Рихард Зорге и его токийская группа. Зорге, наполовину немец по национальности, родился в России в 1895 году и получил образование в Берлине. Он обратился к коммунизму, когда был солдатом во время первой мировой войны. Коммунизм – единственный путь предотвращения новых империалистических войн, считал он (здесь невозможно избежать сравнения с Кимом Филби!). Высокий, привлекательный, слегка прихрамывающий, любитель женщин и выпивки, он, казалось бы, совсем не подходил на роль «надежного» офицера КГБ высокого ранга. Однажды в Токио, будучи пьяным, он на большой скорости врезался на мотоцикле в стену, и одному из его агентов пришлось мчаться в госпиталь, чтобы изъять из карманов пострадавшего компрометирующие документы раньше, чем это сделает полиция. Но КГБ остро нуждался в надежной политической информации из Китая и Японии. И Зорге был завербован разведывательной секцией Коминтерна в 1925 году. После командировок в Великобританию и Скандинавию в 1928 – 1929 годах он был переведен в военную разведку и направлен в Шанхай. Москву в то время интересовало влияние китайской революции на мировое коммунистическое движение.

В 1933 году Зорге опять в Москве. Он получает новые инструкции, которые, вероятно, были сформулированы лично Сталиным. Маньчжурский инцидент[29] вызвал глубокую озабоченность Москвы экспансионистской политикой Японии и ее отношением к Советскому Союзу. Успех миссии Зорге в Китае делал его идеальным агентом в Японии. Действуя тщательно и терпеливо (стиль, вообще характерный для его группы), Зорге потратил два года на подготовительную работу. Агент разведывательной службы Коминтерна Бранко Вукелич направляется в Токио в качестве корреспондента французского журнала «Вю» и белградской газеты «Политика». Он должен был стать помощником Зорге. Мияги Етоку – японский художник, получивший образование в Америке, член компартии США, возвращается в Японию для выполнения специального задания. Его. работой станет перевод материалов с японского на язык, который может быть закодирован для радиопередачи. Радист, немецкий коммунист, известный лишь по псевдониму «Бернгард», получил подготовку в Москве и уже находился в Токио. (Позднее он был заменен другим немцем, Максом Клаузеном.)

Зорге направился в Германию, чтобы создать себе хорошую «крышу». Он вступает в нацистскую партию и добивается назначения в Токио специальным корреспондентом самой влиятельной газеты страны – «Франкфуртер цайтунг», а также корреспондентом «Теглихе рундшау» и «Берлинер берзенцайтунг». Рихард вооружился рекомендательными письмами как в посольство, так и к отдельным влиятельным немцам в Японии. После этого он отправился в Страну восходящего солнца. Вскоре ему удалось завербовать в свою группу наиболее ценного агента – японца по национальности, вклад которого в разведывательные успехи КГБ можно сравнить лишь с вкладом самого Зорге.

Это был Ходзуми Одзаки, человек блестящих способностей, сын журналиста, принадлежавшего к древнему самурайскому роду. Одзаки рос и получил образование на Тайване, где его отец работал редактором газеты «Тайван ници-ници симбун». Одзаки посещал привилегированные школы, изучил английский язык и вернулся в Японию, чтобы поступить в Токийский университет. Ужасное обращение с корейцами, коммунистами и профсоюзными активистами после землетрясения 1923 года (многие были избиты полицией и толпой под предлогом предотвращения восстания в условиях хаоса) произвело на Одзаки глубокое впечатление. Он обратился к марксизму, пытаясь отыскать пути решения социальных проблем, найти ответы на политические вопросы и лучше понять положение национальных меньшинств. Одзаки поступил в штат газеты «Асахи симбун» и в 1927 году был направлен в Китай для освещения хода китайской революции. В конце 1930 года в книжной лавке Коминтерна в Шанхае он познакомился с Зорге. Знакомство состоялось с помощью Агнес Смедли – американской писательницы левого толка, автора многочисленных статей в журнале «Нью мэссиз», который издавался в это время в США. Став друзьями, Зорге и молодой японец вели нескончаемые дискуссии по политическим и философским проблемам. В 1934 году они снова встретились в Японии, и, когда Зорге сказал другу, что тот может помочь в борьбе с фашизмом и милитаризмом, поставляя Коминтерну сведения, Одзаки охотно согласился.

Лишь поздней осенью 1936 года группа была готова приступить к действиям. Предшествующий период был посвящен созданию прикрытия всем членам группы, вживанию в японское общество и точному определению главных задач и основных целей операции. К тому времени, когда Зорге решил, что группа готова к действию, она представляла из себя весьма мощную организацию, возможно, самую мощную за всю историю шпионажа. Зорге сумел так поставить себя в немецком посольстве, что его считали вторым лицом после самого посла. Он стал неофициальным советником со своим кабинетом в здании посольства, имел доступ ко всем документам. Рихард был знаком со всеми местными нацистами, всеми немецкими газетчиками, множеством журналистов из других стран, включая представителя Ассошиэйтед Пресс Релмана Морина и руководителя корпункта агентства Рейтер Джеймса Кокса (убит японской полицией в 1940 году). Он тщательнейшим образом взялся за изучение японской политики, истории, экономики и искусства. Зорге исколесил всю страну и оставил наполовину написанную книгу о Японии. Этот труд, вне всякого сомнения, получил бы самую высокую оценку в научных кругах. Ни один европеец в Японии в то время не обладал столь обширными и глубокими познаниями по всем аспектам жизни и состоянии дел Страны восходящего солнца(23).

Тем временем Одзаки быстро поднимался по социальной лестнице. Как автор многочисленных статей и книг, посвященных китайско-японским отношениям, а позднее – ходу войны между ними, он считался ведущим специалистом по этим проблемам, аналитиком высшего класса. Одзаки работал консультантом Кабинета министров, имел свободный доступ в его секретариат. Офис Одзаки находился в официальной резиденции премьера – принца Коноэ, но не это было самым важным. Самым значительным достижением было то. что он входил в «Общество завтраков», некий кухонный кабинет министров, который давал советы премьеру по самому широкому кругу вопросов внутренней и международной политики. Это не только открывало ему пути к процессу принятия решений, но и давало возможность проверять собственные выводы, обращаясь к обладавшим реальной властью людям. Как и Берджесс, Одзаки никогда не стремился активно выуживать информацию. Ее обладатели делились сведениями охотно и по собственной инициативе, лишь для того чтобы услышать его мнение эксперта. К 1938 году Зорге и Одзаки не только информировали КГБ о развитии событий, они лично содействовали формированию тех решений, которые их шпионская деятельность должна была вскрывать.

До этого момента группа имела одно важнейшее задание: предупреждать КГБ о любых планах нападения Японии на Советский Союз. Причину такой озабоченности Москвы можно легко понять. Позже на допросе Мияги, переводчик группы, показал: «Зорге говорил нам, что, если удастся за два месяца предсказать дату нападения Японии на Россию, войны можно будет избежать путем дипломатических маневров. За месяц Советский Союз сумеет развернуть на границе крупные силы и подготовиться к обороне. За две недели будет создана первая линия обороны. А если предупреждение последует хотя бы за неделю, то это позволит снизить потери»(24).

У Советского Союза были серьезные причины опасаться нападения со стороны Японии. «Антикоминтерновский пакт», подписанный Японией и Германией в 1936 году, порождал призрак возможной войны на два фронта, которую Москва вряд ли смогла бы выиграть. Последовавшие в 1938 – 1939 годах события давали возможность предположить, что Япония готова полезть в драку с Советским Союзом. Летом 1938 года Квантунская армия предъявила претензии на часть территории вдоль советско-японской границы юго-западнее Владивостока. Русские отвергли эти притязания и направили в район напряженности дополнительные силы. Квантунская армия попыталась отбросить их, и в результате ожесточенных боев японцы вторглись на советскую территорию на глубину в три мили.

КГБ бомбардировал группу Зорге требованиями дополнительной информации. Явятся ли эти события предлогом для японского вторжения в Сибирь? Одзаки присутствовал на заседании Кабинета министров, когда обсуждался инцидент на советской границе. Зорге дал оценку возможностей японских вооруженных сил, базируясь на источниках, доступных немецкому посольству. Мияги сумел установить, что крупных перемещений войск не производится. Клаузен передал все сведения в КГБ вместе со сделанным Зорге выводом – Япония не имеет намерений дать перерасти инциденту в полномасштабную войну. Без опубликования советской стороной полной документации мы не можем дать обоснованного заключения о причинах и следствиях. Ясно лишь одно: Москва отказалась от каких-либо компромиссов и потребовала восстановления границы, существовавшей до инцидента. Японцы согласились и отошли назад.

В следующем году Квантунская армия вновь нанесла удар. В течение зимы и весны она неоднократно вторгалась в пределы Монголии с целью выяснить – вступит ли в бой советская дальневосточная армия? Она вступила. Утром 20 августа ею был нанесен удар большими силами, и японцы были изгнаны с территории Монголии. Это была крупная победа, и Москва ожидала, что Япония объявит ей войну. Но буквально в самый разгар схватки был подписан германо-советский пакт, и Квантунская армия, поставленная в тупик дипломатическими событиями, которых не могла понять, утратила стремление к битве. Таким образом, это содействовало перемещению японских территориальных устремлений на южное направление.

Группа Зорге действовала так же, как и раньше, но в данном случае ее влияние на ход событий прослеживается менее ясно. Одзаки докладывал, что «Общество завтраков» хотело, чтобы Япония любой ценой избежала войны с Советским Союзом. Его военные информаторы сообщали, что армия была потрясена яростью русского контрнаступления. Вукелич в качестве журналиста посетил поле боя, где зафиксировал численность и типы используемых японцами самолетов. Мияги установил численность и расположение резервов, которые могли быть приведены в действие. Зорге узнал от немецкого военного атташе, что его японские коллеги не рассматривают это сражение в качестве начальной фазы войны.

Но убежденность КГБ в решимости Японии напасть на СССР была настолько глубокой, что выводы Зорге, как он сам говорил позднее, оказались «неприемлемыми». Ему было приказано сконцентрировать все силы для выяснения времени японского вторжения. Необходимость столь высокой степени бдительности, видимо, уменьшилась после подписания в апреле 1941 года советско-японского пакта о нейтралитете[30]. Зорге считал пакт дипломатической победой Советского Союза, и теперь его внимание переключилось на выявление признаков того, что Япония может нарушить пакт в случае нападения Германии на Россию.

Вероятность войны с Германией находилась теперь в центре внимания группы Зорге. Три независимых источника в немецком посольстве сообщили ему детали гитлеровского плана «Барбаросса» – плана нападения на Советский Союз. Примерно в апреле 1941 года, за два месяца до вторжения, военный атташе сказал, что подготовка Германии к войне завершена. В начале мая из Берлина прибыл специальный эмиссар, чтобы детально проинформировать посла. У него было рекомендательное письмо к Зорге, и при личной встрече приезжий чин разъяснил ему стратегические мотивы, по которым Гитлер решил воевать с Россией.

Вскоре после этого еще один немецкий офицер по пути к новому месту службы в Бангкоке остановился в Токио и сообщил Зорге, что вторжение начнется 20 июня (на самом деле оно началось 22-го) и направление главного удара пойдет через Украину. Зорге радировал в КГБ в конце мая, но это сообщение, как и многие другие, было проигнорировано.

Когда германские войска вторглись на территорию СССР, на первое место перед группой Зорге вновь выдвинулась задача выяснения намерений Японии. В это время в правящих кругах страны преобладали два основных направления. Сторонники первого утверждали, что, поскольку союз стран «оси» получил личную поддержку императора, он по своему значению перекрывает советско-японский пакт о нейтралитете и Япония обязана прийти на помощь Германии. Другие же, напротив, говорили, что, поскольку союз стран «оси» не касается России, договор с ней открывает для Японии новую сферу обязательств и поэтому стоит выше предыдущих соглашений. Для японцев этот спор был, возможно, лишь спором чести, но для Советского Союза он являлся вопросом жизни или смерти. Когда гитлеровские войска прорвали советскую оборону и ринулись на Москву, основной надеждой Сталина на возможность контрудара стали свежие, хорошо вооруженные и испытанные в боях дальневосточные армии, противостоящие Японии. Однако Сталин мог ввести их в действие против немцев, лишь будучи абсолютно уверенным, что Япония выполнит обязательства, вытекающие из пакта о нейтралитете.

Группа Зорге удвоила усилия, чтобы выяснить, как поведет себя Япония. Здесь ключевой фигурой стал Одзаки. Как член «Общества завтраков», он мог не только узнать о времени и направлении удара, но и был способен повлиять на решение, наносить ли такой удар вообще. «Общество завтраков» при сильнейшей поддержке Одзаки рекомендовало, чтобы Япония нанесла удар на юге против американцев и англичан и реализовала хорошо проработанные планы захвата голландских колоний и Сингапура. Ей следует уважать пакт о нейтралитете с Советским Союзом и проигнорировать требования Гитлера о нанесении удара по Сибири. 2 июля 1941 года правительство согласилось с этими предложениями, и его решение получило одобрение императора. По совершенно очевидным причинам все это держалось в строжайшем секрете, но Одзаки удалось узнать о подлинной позиции Токио. Завтракая с высокопоставленным чиновником военного министерства, Одзаки заявил, будто лично он убежден в том, что Япония не нападет на Советский Союз. Чиновник подтвердил правильность такого мнения. Зорге пришел к аналогичному выводу, получив необходимую информацию в германском посольстве. Посол отчаянно пытался убедить японское правительство в необходимости развязать войну против Советского Союза, но, очевидно, не добился никакого успеха.

В первую неделю октября 1941 года Зорге, тщательно взвесив все «за» и «против», радировал в КГБ: «Нападение не состоится, по крайней мере, до весны будущего года». Через несколько дней половина сухопутных сил дальневосточных армий двинулась в западном направлении. Но между дальневосточными границами Советского Союза и Москвой – огромное расстояние. Хотя по легенде радиограмма Зорге якобы позволила сибирским частям вовремя прибыть в Москву и спасти столицу, это не соответствует истине. Ко времени решающего сражения удалось перебросить всего два полка(26), и их присутствие имело скорее психологическое, чем военное значение. В тот момент, когда немецкое верховное командование было убеждено, что у Красной Армии не осталось резервов, появились сообщения о том, что сибирские части в первоклассном зимнем обмундировании начали атаковать линии немцев(27). Ко времени прибытия основной сибирской группировки немецкое наступление уже было остановлено. Она вынудила немцев повернуть назад. Началось отступление от Москвы.

Это была самая большая услуга группы Зорге Советскому Союзу. Но она была оказана в той промежуточной зоне, которая лежит между политическим влиянием и шпионажем. Будет правильнее сказать, что в Москву пошел доклад о достижениях Зорге и Одзаки. Ведь это они сумели подтолкнуть японское правительство к принятию решения о том, чтобы не нападать на Россию. Сам Зорге был убежден, что политическое влияние группы имело гораздо большее значение, нежели добывание разведывательных данных.

Возникают большие сомнения в том, что с юридической точки зрения деятельность группы можно квалифицировать как шпионаж. Начать с того, что все лучшие корреспонденты в Японии культивировали свои связи в политических и военных кругах, потому что лишь там можно было почерпнуть серьезные новости. По существу, если прислушаться к словам профессора Чалмерса Джонсона: «Перед Перл-Харбором в Японии было затруднительно обнаружить компетентного газетчика, который не мог бы быть обвинен полицией в шпионаже»(28).

Больше того, Зорге открыто публиковал большую часть материалов, отсылаемых им в Москву. Например, он был обвинен в том, что сообщил русским, помимо всего прочего, сведения о группе «молодого офицерства», участвовавшей в мятеже 26 февраля 1936 года. Между тем все, что сообщил в Москву об этом инциденте Зорге, было опубликовано в серии статей в немецком журнале «Цайтшрифт фюр геополитик».

И наконец, Япония и Советский Союз не находились в состоянии войны в то время, когда действовала группа Зорге. Большую часть разведывательной информации Зорге получил в немецком посольстве, которое считается немецкой территорией. Но юридическая система Японии в те времена была очень жестко ориентирована в сторону обвинения, поэтому, привлекая к суду Зорге и Одзаки по закону о сохранении мира и закону об охране военной тайны, власти практически обеспечили вынесение обоим смертного приговора.

Группа была раскрыта в общем-то в результате чистой случайности. Японская полиция уже в течение нескольких лет знала о нелегальных радиопередачах, проводившихся в районе Токио. В то же время Берлин обеспокоило политическое прошлое Зорге, и офицер гестапо в Токио должен был докладывать в центр о его деятельности. Вопреки полученному приказу этот офицер рассказал японцам о своем задании, и последние ошибочно решили, будто наблюдение за Зорге установлено в результате утечки информации из посольства. Они составили список его связей и начали их расследовать, выискивая в первую очередь членов компартии США – японцев по национальности, тех, кто возвратился из Америки на родину. В свете постепенно ухудшающихся американо-японских отношений для японской полиции поиск потенциальных американских шпионов превращался в задачу первостепенной важности. Это расследование вывело контрразведку на Мияги Етоку, который, не выдержав пыток, назвал остальных членов группы.

Весьма вероятно, что их всех пытали. Вукелич, которому исполнился 41 год, обладавший отменным здоровьем, умер в заключении по неизвестной причине. То же произошло с Мияги и еще с тремя японцами – агентами группы. Прокурор на суде над Зорге сказал, что здоровье подсудимого было «весьма плохим» через неделю после ареста. Клаузен, который делал все, чтобы помочь следствию, видимо, пыток избежал, так же как и Одзаки, который признал все факты, но отчаянно отстаивал правоту своих действий. Клаузен был приговорен к пожизненному заключению, его жена получила три года. Зорге (49 лет) и Одзаки (43 года) были повешены 7 ноября 1944 года[31].

В течение двадцати лет Советский Союз не упоминал о роли Зорге в войне. В 1964 году профессор Джонсон писал: «Советский Союз никогда не признавал существования Рихарда Зорге, и мы не знаем, какие из его сообщений имели особое значение или как они оценивались по сравнению с сообщениями других советских разведчиков»(29). Одна из причин, по которой Сталин никогда полностью не доверял информации, поступающей от Зорге, заключалась в том, что первый босс этого разведчика – Ян Берзин был как троцкист расстрелян в 1938 году, что бросало тень на всех его агентов. Сталин был бы озабочен еще больше, знай он о контактах Зорге с немецкой разведкой. С того момента, как он укрепил свое положение в немецком посольстве в Токио, и до своего ареста Зорге направлял сообщения не только в Москву, но и в Берлин. Он информировал немецкую разведку о том, что пакт держав «оси» не имеет для Германии большого военного значения, потому что Япония не денонсирует своего пакта о нейтралитете с Советским Союзом. Иными словами, ключевую информацию, сообщенную русским, а именно то, что Япония не вторгнется в Сибирь, он также передал и немцам(30). И нельзя исключить того, что Зорге впервые попал в поле зрения японской полиции как нацистский шпион. Это вовсе не означает, что Зорге являлся двойным агентом, хотя КГБ крайне подозрительно относился к подобному поведению. Наиболее обоснованное объяснение состоит в том, что Зорге не смог бы добиться доверия со стороны посла и с его помощью получить источники информации в Германии и Японии, если бы ничего не давал взамен. Как и все, кто заняты сбором информации, – журналисты, шпионы, писатели, – он знал, что движение должно быть двусторонним. Вся жизнь Зорге и его смерть – в последних своих словах он прославлял коммунистическую партию и Красную Армию – указывают на то, что он был преданным сотрудником КГБ – именно это ведомство получало мясо, немцам же шли кости.

В конечном итоге КГБ признал это. В 1964 году, к двадцатой годовщине смерти Зорге, в советских изданиях появилась масса статей. Основное внимание в них уделялось деятельности Зорге в Японии во время войны в 1940 – 1944 годах(31). Была выпущена почтовая марка с его портретом. Среди простых советских людей Зорге считался наиболее известным разведчиком времен второй мировой войны, по крайней мере до публикации в СССР в 1980 году книги Кима Филби.

Роль Ходзуми Одзаки и по сей день продолжает интриговать японцев. Загадочный коммунист, который стал «изменником из самых патриотических побуждений». Он верил, что Коминтерн даст возможность свергнуть милитаристских и империалистических правителей Японии. Блестящий аналитик, Одзаки предсказал, что рост национализма в результате действий японской армии приведет к революции в Китае, которая преобразит весь Восток. Его строгий научный анализ этих проблем, ясность мысли и озабоченность ролью и судьбой Японии в Юго-Восточной Азии приводят в восхищение его сограждан, придерживающихся самых разных политических взглядов. Письма Одзаки из тюрьмы стали в 1946 году бестселлером и с тех пор переиздавались множество раз. Его жизни и суду над ним посвящены два фильма, пьеса и несколько романов. Одзаки и Зорге были такими людьми, о которых мечтает любая разведка. В их лице Советский Союз имел преданных друзей, действующих из идеологических побуждений и занимавших такое положение, которое позволяло им не только сообщать о секретных решениях, но также влиять на сам характер этих решений.

Как уже упоминалось, информация Зорге о дате вторжения, посланная за три недели до его начала, была не единственным предупреждением, полученным и проигнорированным Сталиным. Зорге был всего лишь одним из источников, которые использовал КГБ для выяснения намерений Гитлера. После встречи в Кремле в январе 1939 года, на которой Сталин заявил высшему командному составу армии, что будущая война, вероятно, будет вестись на два фронта: на западе против нацистской Германии, а на востоке против империалистической Японии(32), КГБ предпринимал отчаянные усилия для выяснения военных планов обеих этих стран. Поскольку это была одна из величайших целей разведки во всей второй мировой войне, небезынтересно взглянуть, как КГБ с ней справился.

Англичане были, пожалуй, первыми, кто обнаружил факты, указывающие на то, что Германия намеревается напасть на Советский Союз. В августе 1940 года СИС через своего чешского агента А-54 выяснила, что немецкое верховное командование предприняло широкомасштабную акцию по усилению разведывательной деятельности в группе восточных армий. Подразделения абвера в Румынии получили подкрепление в лице экспертов по Крыму и Кавказу. Однако ни один из агентов КГБ в Англии не имел возможности ознакомиться с этим сообщением. Филби только что поступил в СИС и сидел в секции «Д», обсуждая с Берджессом нелепые планы блокирования Дуная. Блант был лишь недавно принят во второстепенный отдел МИ-5 и не имел доступа к сколько-нибудь серьезной информации. Рут Кучински начала свои операции в Англии не раньше мая 1941 года. Более того, СИС держала это сообщение агента у себя и не информировала ни Объединенный комитет по разведке, ни начальника Генерального штаба, ни Кабинет министров, полагая или предпочитая полагать, что Гитлер сосредоточивает усилия на планировании вторжения в Британию, а вовсе не в Советский Союз. (Точка зрения СИС не изменилась и после присланного в ноябре сообщения ее агента в Хельсинки. Тот, ссылаясь на слова офицеров абвера, информировал: «Германия нападет на Советский Союз весной»(33).)

Таким образом, первое надежное сообщение о планах германского вторжения Сталин получил не от КГБ и его агентов, а по дипломатическим каналам. Сэм Вудс – американский коммерческий атташе в Берлине имел информатора в военных кругах Германии. Этот информатор – антифашистски настроенный немец – сообщил Вудсу не только о планируемом вторжении, но и о намерении нацистов разграбить экономические ресурсы Советского Союза. Вудс составил отчет и направил его в январе 1941 года в Вашингтон. Доклад сначала был встречен с большим недоверием. Оно основывалось на том, что подобного рода информацию вряд ли мог получить чиновник такого низкого ранга, как коммерческий атташе. Однако после того, как команда из ФБР провела оценку сообщения и подтвердила его подлинность. Государственный департамент воспринял информацию Вудса весьма серьезно. Американский посол в Москве, к которому обратились за консультацией, заявил, что русские не поверят в подлинность этой информации и объявят сообщение американской провокацией. В конечном итоге помощник госсекретаря Самнер Уэллс счел возможным сообщить информацию и указать на ее источник советскому послу в Вашингтоне. Это произошло 1 марта 1941 года(34).

Тем временем посол Великобритании в Москве сэр Стаффорд Криппс, видимо, узнав о существовании доклада Вудса от своего американского коллеги, принялся действовать по собственной инициативе. 28 февраля он провел неофициальную пресс-конференцию, в ходе которой высказал убеждение, что Германия нападет на Советский Союз еще до конца июня(35). Поскольку Криппс вряд ли стал бы высказывать свою точку зрения публично, предварительно не познакомив с ней советское руководство, мы можем предположить, что это было сделано еще до пресс-конференции.

Сообщения о готовящемся нападении Германии пошли по дипломатическим каналам густым потоком. Шведское правительство получило сообщение о готовящемся вторжении из своих посольств в Берлине, Бухаресте и Хельсинки. 3 апреля Черчилль направил личное послание Сталину. Он узнал из радиоперехватов, что немцы начали переброску пяти танковых дивизий из Румынии на юг Польши, но развернули их назад в связи с антифашистским восстанием в Югославии. Из этого Черчилль сделал вывод, что Гитлер намеревался атаковать Советский Союз в мае, но отложил нападение до июня, чтобы прежде усмирить Югославию. Черчилль приглашал Сталина прийти к такому же выводу. Но Криппс, который должен был передать послание, видя, как воспринимались предшествующие предупреждения, отложил это до 19 апреля. Он считал, что русские увидят в письме Черчилля лишь очередную провокацию. Есть все основания полагать, что его опасения были небезосновательными. Сталин к этому времени располагал массой данных о намерении немцев, но он не хотел к ним прислушиваться. Агенты КГБ в Германии подтверждали данные о концентрации войск, агент в Чехословакии сообщал, что гигантский комбинат «Шкода» получил приказ прекратить поставки продукции, имеющей военное значение, в Советский Союз. Несколько позже чехословацкое правительство в изгнании, имевшее прекрасную агентурную сеть в оккупированной Европе, получило сообщение о деталях «оккупационного режима», который немцы намеревались установить в России. КГБ знал о том, что военно-морские силы Германии на Балтике приведены в состояние повышенной боевой готовности. Военный атташе СССР в Берлине докладывал, что немецкое нападение намечено, видимо, на 14 мая; позже его заместитель сообщил, что дата вторжения – 15 июня. Еще в одном докладе КГБ говорилось, что «военные приготовления ведутся совершенно открыто, а немецкие офицеры и солдаты откровенно говорят о предстоящей войне между Советским Союзом и Германией как о чем-то решенном». Эти сообщения должны были бы, кажется, заставить Сталина со всей серьезностью отнестись к предупреждениям, поступающим из других, несоветских источников. Однако 14 мая советский министр иностранных дел В. М. Молотов отмахнулся от сигналов о грядущем вторжении как от «британской и американской пропаганды» и заявил, что состояние отношений между СССР и Германией блестящее. Сталин читал стекающиеся в Москву предупреждения о готовящемся нападении лишь для того, чтобы нацарапать на них «провокация» и отправить назад к Ф. И. Голикову, чтобы тот похоронил документы в архивах(36).

Сталин был кем угодно, но только не глупцом, и его выводы, которые в ретроспективе выглядят столь жалкими, в то время имели свою логику. Он не верил, что Гитлер настолько безрассуден, чтобы начать войну на два фронта. Почему же в таком случае Германия сосредоточивает войска у своих восточных границ? Да потому, утверждал Сталин, что Гитлер хочет выжать из Советского Союза всю без остатка выгоду и его военные приготовления являются лишь способом подтолкнуть СССР к экономическим уступкам, выходящим за рамки прежних договоров. Предупреждения Англии и США о том, что Гитлер планирует разграбить Советский Союз, вывезти рабов в Германию и сокрушить коммунистическую систему, Сталин считал лишь заговором с целью вынудить его нанести по Германии упреждающий удар, после чего Великобритания мгновенно заключит с Гитлером мир, к ним присоединятся США и Советский Союз окажется один перед лицом второго союзнического вторжения за последние двадцать лет.

Перелет Гесса в Великобританию 11 мая лишь подтверждал сталинский анализ: англичане и немцы что-то затевают, готовится опаснейший антисоветский сговор. Исходя из этого, не следует принимать во внимание предупреждения, поступающие из иностранных источников, а агентам КГБ следует опасаться провокаций. Даже после того, как группа Люци сообщила из Швейцарии не только о точной дате нападения – 22 июня, но и о боевых порядках и первых целях немецкого наступления, Сталин заявил, что интрига абвера, пытающегося ввергнуть СССР в катастрофу, естественно, начнется с подбрасывания настолько детальной информации, что она будет похожа на правду.

Нет сомнения, что в глубине души Сталин лелеял еще одну идею. Даже в том случае, если информация, которую предоставляет КГБ, окажется правдой, все равно нет оснований для паники и немедленного реагирования. У Советского Союза остается масса времени, чтобы подготовиться к войне. Советский лидер рассчитывал на то, что сопротивление Югославии отвлечет силы немцев по крайней мере на три месяца. Это даст Советскому Союзу для подготовки еще год, поскольку у немецких войск остается слишком мало времени до наступления зимы. Неожиданное прекращение сопротивления со стороны Югославии выявило несостоятельность этой утешительной идеи.

И наконец, Сталин был не единственным, кто считал, что Германия предпочтет переговоры нападению. В Великобритании тоже очень поздно пришли к убеждению, что немцы нападут на СССР. Весь май Объединенный комитет по разведке полагал, что хотя Гитлер, конечно, может вторгнуться в Россию, если у него не будет другого пути, однако «достижение соглашения является наиболее вероятным исходом». Несмотря на массу радиоперехватов, указывающих на военные приготовления Германии, разведывательные службы Уайтхолла не отказывались от своей позиции, заключавшейся в том, что немцы предъявят России серию требований и некий ультиматум и Сталин в конечном итоге уступит. Даже сэр Стаффорд Криппс 16 июня не демонстрировал той уверенности, которую он проявил на пресс-конференции четырьмя месяцами раньше. Теперь он заявлял членам британского Кабинета министров, что Россия и Германия уже приступили к тайным переговорам, и дал понять, будто Советский Союз пойдет на уступки требованиям немцев(37).

Но 22 июня 1941 года без всякого ультиматума или объявления войны два миллиона немецких солдат при поддержке тысяч танков и самолетов двинулись на Советский Союз. План «Барбаросса» начал осуществляться, развернулась самая кровопролитная кампания второй мировой войны. Сталин понял, что он совершил кардинальную ошибку, несмотря на всю поистине бесценную информацию, получаемую от разведки. Некоторым утешением ему могло служить лишь то, что в этом он был не одинок;

Советский Союз начал борьбу за свое существование, и приоритеты КГБ изменились самым коренным образом. На оперативном уровне постоянно требовалась фактическая и техническая информация о вооруженных силах Германии. На политическом уровне первое место по важности занимали сведения о намерениях Японии, те, которые поставляла группа Зорге. КГБ не сводил глаз со всех, кто заигрывал с Германией с целью заключения ею мира с союзниками и, таким образом, мог попытаться перевести войну из русла антифашизма в русло антикоммунизма. Политические задачи возлагались на агентов, внедренных в английские службы, и в первую очередь на Кима Филби. После падения Франции Филби, по рекомендации Берджесса, был приглашен на работу в секцию «Д» (обучение агентов методам подпольной работы) СИС. (Один из будущих агентов рассказывал, что только лекции Филби передавали настоящий дух и характер деятельности нелегала – любопытный ретроспективный ключ к лучшему пониманию собственной роли лектора.) Когда секция «Д» была инкорпорирована в УСО (Управление специальных операций), Филби стал преподавать методы подпольной пропаганды в школе, расположенной в Бьюли (Хэмпшир). Это заведение казалось не лучшим местом для агента КГБ, желающего получить политическую информацию, требуемую руководством. Но Филби вскоре проявил изобретательность, которая отличала всю его шпионскую карьеру.

Он заявил, что бессмысленно обучать агентов лишь методам распространения пропагандистских материалов содержание пропаганды не менее важно. Если агент должен вдохновлять население, находящееся под пятой оккупантов, на то, чтобы эти люди рисковали жизнью, пропаганда должна открывать перед ними лучшее будущее. В результате Филби разрешили обращаться за политическими консультациями по поводу взглядов Великобритании на будущее Европы. Филби обратился к будущему лидеру лейбористов Хью Гейтскелу, который в то время был главным личным секретарем у министра экономической войны Хью Далтона. Филби был немного знаком с Гейтскелом еще до войны, и тот делал все, чтобы ему помочь. Иногда он даже приводил Филби в министерство, чтобы проконсультироваться у самого Далтона. Таким образом, этот незаметный скромный инструктор узнал, что правительство Великобритании считает: послевоенная Европа должна просто возвратиться к «статус-кво», существовавшему до Гитлера. Все правительства, которые надежно поддерживали санитарный кордон на границах Советского Союза, должны быть восстановлены.

Для КГБ эта информация оказалась весьма важной, так как она означала, что, если в данный момент Великобритания оказывала поддержку руководимому коммунистами движению Сопротивления как наиболее мощному в оккупированной Европе, она выступит против коммунистов, если те пожелают после войны взять власть. В течение всей войны эта информация сказывалась на отношениях между коммунистами – руководителями движения Сопротивления и Лондоном.

В сентябре 1941 года Филби получил возможность вернуться на работу непосредственно в СИС. Друзья из МИ-5 рекомендовали его в секцию V СИС, занимающуюся контрразведывательной деятельностью. В то время существовали планы расширения направления, связанного с Испанией и Португалией. Хотя это, по словам Филби, и находилось далеко на флангах его действительных интересов, он согласился и приступил к работе в секции V. Шаг оказался весьма удачным для русских. Центральный регистр – архив СИС – находился по соседству с секцией V, и Филби вскоре придумал благовидный предлог для того, чтобы знакомиться с архивными документами. Он желал просмотреть данные на агентов, работающих на подведомственной ему территории – в Испании и Португалии. Но на самом деле он систематически начал изучать характеристики на всех зарубежных агентов СИС, обращая особое внимание, естественно, на тех, кто находился в Советском Союзе. В результате к концу 1941 года КГБ узнал о личной жизни и прошлом всех агентов английской разведки на территории России[32](38).

Филби выяснил, что он может вызваться дежурить ночью в главном помещении СИС – Бродвей-билдингс. Ночной дежурный получал сообщения из всех точек СИС, разбросанных по всему миру, и, если требовалось, предпринимал необходимые действия. Некоторые правительственные учреждения, исходя из ложной предпосылки об абсолютной надежности системы связи СИС, использовали ее для передачи совершенно секретной информации. Таким образом, ночной дежурный получал возможность узнать удивительно много о делах правительства.

Министерство обороны Великобритании было одним из ведомств, использовавших радиоканалы СИС. И когда подходила очередь дежурства Филби, в его распоряжении оказывались подшитые в дело радиограммы министерства в британскую военную миссию в Москве и из миссии в министерство. Это означало, что позиции Великобритании по вопросам предоставления СССР военной помощи, обмену разведывательной информацией или решение в июне 1942 года сократить поток материалов в Москву становились известны советским властям до начала обсуждения этих проблем на регулярных встречах с представителями миссии.

У Филби были и иные источники информации, подлинную значимость которых невозможно оценить. Одна из сложностей любой секретной деятельности состоит в том, что занимающийся ею человек лишается удовольствия, получаемого от возможности поболтать о своей работе. Это приводит к тому, что люди из мира разведки водят компанию в основном с себе подобными. Никто не знает, какие сведения получил Филби, вращаясь в этой профессиональной среде. Пролить на это свет может то, что ближе к концу войны в доме Томаса Харриса в Челси довольно регулярно собиралась теплая компания, чтобы выпить и поболтать. Сам Харрис работал в МИ-5, и компания состояла из нескольких офицеров разведки и контрразведки. Ее постоянными членами были Харрис, Блант и Дик Уайт из МИ-5, Ким Филби и Дик Брумен-Уайт из СИС. Иногда на огонек заглядывал художник и издатель Ник Бентли, служивший в то время в Министерстве информации. Когда Бентли спросили, о чем эти разведчики и сотрудники службы безопасности беседовали между собой, он ответил: «Обо всем или почти обо всем»(39).

К концу 1943 года Филби настолько хорошо зарекомендовал себя в СИС, что стал исполнять обязанности начальника секции V Феликса Каугилла во время отсутствия последнего. Направление, которое вел Филби, существенно расширилось: теперь оно включало Северную Африку и Италию. Но материалы, интересовавшие Филби как советского офицера-разведчика, шли в основном из Испании и Португалии. Обе страны придерживались позиции нейтралитета, и там сошлись лицом к лицу абвер и СИС. В силу этого обстоятельства именно в данном регионе сторонники мирного сговора, все те, кто искали пути урегулирования отношений с Германией на условиях иных, нежели безоговорочная капитуляция, должны были восприниматься весьма серьезно. Стюарт Хэмпшир, аналитик, специалист по Германии, работавший в СИС по временному контракту, и историк Хью Тревор-Роупер составили записку, в которой логически обосновали возможность и полезность мирных инициатив, если таковые последуют; а таковые, конечно, последовали.

Поскольку это входило в сферу деятельности Филби (мирные подходы могли иметь место в Испании и Португалии), документ, прежде чем поступить в обращение, требовал его визы. Филби самым решительным образом не дал хода этому документу, назвав его чересчур «умозрительным». Позже, уже находясь в Москве, он оправдывал свои действия следующим образом: «Было бы весьма опасно, если бы русские подумали, что мы заигрываем с Германией; атмосфера и без того была уже затуманена взаимными подозрениями о зондаже каждой из сторон возможностей сепаратного мира»(40). Когда Отто Йон, юрист из «Люфтганзы», встретился в марте 1943 года в Лиссабоне с агентом СИС и дал понять, что Канарис хотел бы организовать встречу более высокого уровня, сообщение об этом, естественно, легло на стол Филби. Ответ был более чем холоден. По словам Йона, агент заявил, что никаких дальнейших контактов не последует и что исход войны будет решен силой оружия. Йон настаивал на своем и позже сообщил о готовящемся заговоре против Гитлера. Доклад об этом также поступил к Филби, и он положил его под сукно как «не заслуживающий доверия». В этом случае Филби не только информировал Москву, но, подобно Зорге, использовал свое положение, чтобы влиять на ход событий в пользу Советского Союза.

За это время Кимом Филби было успешно выполнено еще одно крупное задание Москвы. Этот успех говорит об огромных возможностях, открывающихся перед агентом, внедренным в спецслужбу какой-либо страны. Американцы передавали в СИС копии документов, полученных Алленом Даллесом от чиновника Министерства иностранных дел Германии Фрица Кольбе. В СИС полагали, что документы являются плодом деятельности враждебных спецслужб и подброшены специально. Поэтому СИС направляла их в свою контрразведку, в секцию V, где они попадали к наиболее способному сотруднику, беззаветному трудяге Киму Филби. Тот с радостью взялся за проверку подлинности документов. С этой целью он попросил сопоставить их с дешифрованными радиоперехватами, осуществленными в то время, к которому относились документы. Анализ не только продемонстрировал подлинность сообщений, но и укрепил положение Филби в Государственной школе кодов и шифров, так как сопоставление позволило раскрыть код, используемый дипслужбой Германии. Среди материалов, подлинность которых была теперь установлена, находилась серия телеграмм военного атташе в Токио своему начальству в Берлине. Если Филби передал их содержание в Москву, а у нас есть все основания предположить, что он это сделал, то доклады Зорге получили весьма солидное подтверждение.

Чем же занимались в это время остальные агенты КГБ? Берджесс работал на Би-Би-Си, готовя радиопередачи под названием «Вестминстер за работой». Это открывало для него хорошие возможности для знакомств со многими депутатами парламента, знакомств, которые он широко использовал позже. Берджесс также продолжал вращаться в компании разведчиков и контрразведчиков и, несомненно, получал интересную информацию от широкого круга своих друзей, особенно во время вечеринок, которые он любил устраивать в своей квартире рядом с Харли-стрит. Однако все же с трудом верится в заявление советского перебежчика Владимира Петрова, сделанное им в Австралии в 1955 году. Петров говорил, что «объем материалов, поставляемых Берджессом, был столь велик, что все шифровальщики советского посольства по временам были заняты лишь тем, что готовили сообщения Берджесса для передачи по каналам радиосвязи в Москву»(41). Маклин в то время еще занимал не столь значительный пост, чтобы приносить большую пользу КГБ. До своего перемещения в посольство Великобритании в Вашингтоне в 1944 году он трудился на задворках Форин офис, в общем отделе, занимавшемся вопросами блокады Германии и другими аспектами ведения экономической войны.

Иное дело Блант. Завербованный в МИ-5 с легкой руки Гая Лидделла – руководителя контрразведывательной секции, – Блант по роду службы должен был держать под наблюдением посольства нейтральных стран в Лондоне. Эта деятельность включала в себя вскрытие дипломатической почты и фотокопирование ее содержания. Таким образом, Блант мог передавать в КГБ все, что касалось отношения нейтралов к войне, их оценку вклада Великобритании в военные действия и другие данные, полученные сотрудниками этих посольств по своим разведывательным каналам. По мере продвижения по службе расширялся крут доступных ему секретных данных. Иногда он замещал Лидделла на периодических совещаниях в Объединенном комитете по разведке и таким образом получал доступ к документам СИС и МИ-5. В 1944 году в преддверии высадки союзных сил в Европе Блант переключился на работу по дезинформации противника. Но особую пользу Блант приносил КГБ раньше, когда занимался рассылкой по особому списку материалов «Ультра», в первую очередь перехватов радиосообщений абвера. Как говорил он сам, «именно эта информация больше всего интересовала КГБ». Легко понять почему. У КГБ не было доступа к материалам абвера, и вероятность их получить была очень мала. То, что КГБ узнавал содержание совершенно секретных телеграмм немецкой военной разведки от агента в Великобритании, явилось для него просто неожиданным подарком. Помимо всего прочего, появлялась возможность перепроверки информации, получаемой из других источников, например от группы Люци в Швейцарии.

Одной из самых интригующих операций КГБ была деятельность группы Люци, названной так по кодовому имени главного поставщика информации. Группа состояла из венгра Александра (Шандора) Радо (номинальный руководитель), немца-эмигранта Рудольфа Ресслера и англичанина Александра Фута, бывшего бойца интербригад в Испании. Последний был завербован КГБ в качестве радиста. Значительная часть из более чем шестидесяти источников информации группы находилась в Швейцарии, но часть сведений поступала и из других стран, включая Ватикан. Однако самым важным агентом группы был Люци, в реальной жизни – Карел Седлачек, офицер чехословацкой военной разведки, работавший в Швейцарии как журналист под именем Томас Зельцингер.

Седлачек передавал своему связному Ресслеру потрясающий объем детальных сведений о немецких армиях, действующих на русском фронте. Фут, расставшись позже с идеями коммунизма, писал в своей книге (на самом деле она была сработана в МИ-5), что до тех пор, пока швейцарцы не раскрыли группу в 1943 году, «Люци обеспечивал Москву самыми свежими, расписанными по дням планами боевых действий немецких вооруженных сил на Востоке. Информация такого рода могла поступать лишь из верховного командования вермахта. Ни одно другое ведомство Германии не располагало данными, которые ежедневно поставлял Люци»(42). Фут заявляет, что Сталин вел войну на Восточном фронте, исходя главным образом из данных Люци. А два француза – Пьер Аккос и Пьер Ке утверждают в своей книге, что, по существу, Люци выиграл войну. Весьма впечатляющее заявление. Но и это не все. Ни один из членов группы так и не узнал никогда, откуда Седлачек черпал информацию. Он, правда, намекал, что ее источником были диссидентствующие офицеры, принадлежащие к германскому верховному командованию, с которыми он был знаком, еще когда служил в чешском Генштабе. Такое объяснение казалось слишком примитивным для авторов книг о шпионаже, поэтому была состряпана более романтическая версия(43).

Согласно ей англичанам очень хотелось, чтобы Сталин извлекал пользу от материалов «Ультра», касающихся Восточного фронта, и Дэнси – помощник шефа разведки – взял на себя задачу довести эти материалы до сведения Сталина. Но это нужно было сделать таким образом, чтобы полностью обезопасить источник – «Ультра», бывший величайшим секретом войны, и в то же время убедить Сталина в важности и надежности информации. Дэнси решил проблему, перекачивая через Седлачека информацию «Ультра» в группу Люци. Таким образом, источник информации был скрыт, а Сталин действовал как надо, так как доверял сведениям, полученным от собственного агента. Таким образом, воздается похвала британской разведке, которая выиграла войну на Восточном фронте. Во всей этой чепухе нет ни грамма правды.

Начать с того, что Дэнси никогда не имел доступа к материалам «Ультра», касающимся русского фронта. Они поступали лишь его шефу Мензису, и то только позже, по ходу войны. В 1941 году о существовании этого источника информации не знали даже в СИС(44). Конечно, нельзя полностью исключить того, что, несмотря на абсолютную секретность, Дэнси иногда получал эти материалы, но, несомненно, он не знакомился с ними регулярно и поэтому не мог стать источником информации для Седлачека. Однако главное доказательство того, что Люци не мог пользоваться материалами «Ультра», лежит на поверхности. Радиоперехваты с Восточного фронта всегда являлись очень серьезной проблемой. Немцы очень часто использовали для передачи информации наземные линии, и далеко не вся связь шла по радио. Даже в тех случаях, когда использовалось радио, расстояние и иные факторы частенько влияли на качество приема в Великобритании. Сообщения с перевранным текстом и пропущенными словами требовали очень много времени на обработку. Трудности усугублялись необходимостью расшифровки кода. Проблем не возникало, если радиограмма исходила из авиационных частей Германии. Но код сухопутных армий русского фронта удавалось расшифровать лишь временами в июне – сентябре 1941 года, достаточно регулярно в октябре – декабре и постоянно в течение всего 1942 года(45). Кроме того, расшифровка перехватов с Восточного фронта не рассматривалась в качестве первостепенной задачи; английские службы, естественно, в первую очередь работали с материалами, имевшими оперативное значение для Уайтхолла и английского командования. Поэтому перехваты, полученные с русского фронта, в лучшем случае могли послужить лишь для общей ориентации о масштабе, целях и результатах немецкого наступления, да и то с задержкой на два-три, а то и более дня. Если поверить сторонникам этой версии, то получается следующая картина. Устаревшая как минимум на два дня информация поступала из Блетчли-парка в Лондон, а Дэнси переправлял ее в Швейцарию. Седлачек, находившийся постоянно в Люцерне, передавал материалы Ресслеру в Женеву, который в свою очередь оценивал их и передавал Радо. Радо редактировал информацию, и она поступала в руки Фута уже в Лозанне, который, по завершении кодирования, радировал в Москву.

Все эксперты едины в том, что ценность информации Люци состояла в ее оперативности и конкретности: «Он передавал Сталину все детали приказов Гитлера своим генералам немедленно после того, как эти приказы отдавались», «планы и приказы немецкого верховного командования, вплоть до уровня бригады, ежедневно передавались в Москву». Или еще: «Ценность информации существенно возрастала в результате скорости ее поступления к нам… В большинстве случаев мы получали ее в течение 24 часов после того, как она становилась известна в Берлине»(46) (выделено Ф. Н. – Ред.). Ясно, что «Ультра» не могла быть источником информации для Люци. Ф. X. Хинсли, официальный историк британской разведки, говоря о ее роли во второй мировой войне, соглашается с этим выводом. Он пишет: «Получившее широкое распространение мнение о том, что британские власти использовали группу Люци… для передачи информации в Москву, не соответствует истине»(47).

Так кто же был источником информации для Люци? Возможны два варианта. Один из них – секретная служба Швейцарии. Она позволяла шпионам всех враждующих сторон в течение всей войны орудовать на территории страны при условии, что они платят налог, передавая хозяевам копии самых интересных материалов, которые им удалось получить. Преследуя свои цели, швейцарцы иногда знакомили ту или иную сторону с добытой ими таким способом информацией. Но более вероятно, что ответ самого Седлачека – «офицеры в немецком верховном командовании» – соответствует истине. Седлачек был чехом, а у чехов разведывательная работа была налажена лучше, чем у всех остальных правительств в изгнании. Он уже давно установил контакты с представителями германского верховного командования, чехами по национальности. Кроме того, часть из них могла симпатизировать коммунистам. Седлачек умер в Лондоне в 1967 году, так и не назвав никаких имен, что, в свою очередь, породило еще один шпионский миф.

Агент КГБ Рут Кучински, оказавшаяся весьма полезной при вербовке Фута в группу Люци, покинула Швейцарию в 1940 году. Она создала собственную группу с базой в Оксфорде. На Кучински, немку по национальности, обратил внимание в 1930 году Зорге. В то время она жила вместе со своим мужем-архитектором в Шанхае. Зорге организовал ее поездку в Москву для учебы. После завершения подготовки она вернулась в Китай уже для работы на КГБ. Несколько позже Рут была переведена в Польшу. Однако главной задачей Москвы была засылка Кучински в Англию. После окончания гражданской войны в Испании она была направлена в Швейцарию с целью завербовать англичанина, участника войны, и выйти за него замуж. Рут преуспела в этом и 18 декабря 1940 года благополучно отбыла в Лондон вместе с мужем, молодым английским коммунистом Леоном Брюером, и двумя детьми от предыдущего брака.

Через восемнадцать месяцев КГБ вошел с ней в контакт. Она вспоминала это событие так: «Сергей (ее связной) сказал, что, хотя Великобритания ведет войну с нацизмом, влиятельные реакционные круги непрерывно пытаются достигнуть взаимопонимания с Гитлером и двинуться против Советов. Москва нуждалась в информации. Какие полезные контакты я смогу установить? Военные? Политические? Я должна создать собственную информационную сеть». Это оказалось делом на удивление легким. Ее отец Рене, один из ведущих берлинских экономистов, бежал в 1935 году со всей семьей в Англию. Он подружился с множеством лейбористских политиков и экономистов левой ориентации. (Эрнст Бевин, в то время министр труда, лично вмешался, чтобы воспрепятствовать интернированию сына Рене Юргена, тоже экономиста, в июне 1940 года.)

Рут вначале поговорила с отцом, а затем и с братом. Оба согласились помочь. Остальные члены ее группы принадлежали к самым различным слоям общества. Юрген познакомил ее с Гансом Хале, лондонским корреспондентом журналов «Таймс» и «Форчун». При помощи своей подруги, оксфордской домашней хозяйки, она вышла на «Джеймса» – офицера технической секции Королевских ВВС. «Тома» – слесаря автомобильного завода – Рут отыскала самостоятельно и подготовила как запасного радиста. Ее муж Брюер был специалистом по десантным судам-амфибиям. Материал, который собирала группа Кучински, делился на две части – техническую и политическую информацию. Первая поступала от «Джеймса», который передавал Рут данные по разработке новых типов самолетов и новейших видов вооружений. Однажды он даже передал ей для копирования одну важную деталь. Знакомый Брюера как-то принес ей прибор, который являлся частью новой радиолокационной системы для подводных лодок.

Но, бесспорно, самым важным для КГБ была способность Рене и Юргена Кучински, а также Ганса Хале регулярно передавать сообщения, содержащие оценки военной политики Великобритании, ее экономического и военного потенциала. Видимо, от группы Кучински Москва впервые услышала, что Великобритания весьма холодно относится к идее оказания военной помощи Советскому Союзу, так как она уверена, что Германия триумфально завершит войну уже через несколько недель. Рут Кучински говорит, что эту информацию ее отец услышал непосредственно из уст посла Великобритании в Москве сэра Стаффорда Криппса. Данные Юргена о военном, экономическом планировании помогали Сталину решать, насколько серьезны намерения союзников открыть Второй фронт. Два или три раза в месяц Рут с большим риском для себя удавалось направлять сообщения в Москву, используя радиопередатчик. Рут под благовидным предлогом убедила известнейшего судью Невилла Ласки – хозяина дома, где она квартировала, чтобы он позволил установить на крыше антенну. Детали передатчика, когда он находился в разобранном виде, прятались в набивке мягких игрушек ее детей. Для всех, кто наблюдал ее со стороны, она была всего лишь женой беженца, изо всех сил старающейся пережить тяжелые военные времена. Никто не поверил бы в то, что она возглавляет шпионскую группу и регулярно устанавливает радиосвязь с Москвой.

Кроме отца и брата, ни один из членов группы не знал точно, как Рут использует полученный материал. Некоторые, возможно, догадывались, но вряд ли что-либо изменилось, если бы она сказала всем правду. «Ни один из моих агентов не хотел денег, – заявляла она. – Народ Британии симпатизировал Советскому Союзу, и затягивание сроков открытия Второго фронта многих возмущало. Ни один из моих агентов не считал себя шпионом. Все они лишь помогали союзнику, который приносил самые тяжкие жертвы, ведя наиболее трудную битву»(48).

В начале 1944 года, когда Советский Союз обрел уверенность в победоносном завершении войны, направления деятельности КГБ начали претерпевать изменения. Основное внимание, уделявшееся раньше сбору информации, относящейся к ведению войны, переключалось на получение данных о намерениях союзников касательно устройства послевоенной Европы. Москва хотела быть готовой к противодействию любым шагам, ущемлявшим, как могло показаться Сталину, законные интересы Советского Союза. Центральным звеном этих операций оказался Филби. Руководство не могло нахвалиться результатами работы секции контрразведки СИС на иберийском направлении, которое возглавлял Ким Филби. На фоне тех посредственностей, которые заполняли секцию, он просто блистал. Но к 1944 году секция V уже не была непосредственно связана с военными делами и стала заниматься контршпионажем в таких районах, как Южная Америка или Аравия.

Кризис подразделения, в котором работал Филби, совпал с первыми указаниями на то, что приоритетные направления работы СИС после войны претерпят существенные изменения. В самом начале 1944 года Черчилль распорядился безжалостно прополоть все разведывательные службы, вырвав с корнем всех, кто был известен своими связями с коммунистами. Он говорил, что пошел на это «после того, как два человека, занимающих достаточно высокое положение, были приговорены к длительному тюремному заключению за передачу важных военных секретов Советскому Союзу»(49). Очевидно, это высказывание относится к делам Дугласа Фрэнка Спрингхолла и капитана Ормонда Лейтона Юрена. Спрингхолл, один из активистов коммунистической партии, был приговорен в июле 1943 года к семи годам тюрьмы за то, что разузнал детали конструкции реактивного двигателя у одного из чиновников Министерства авиации. Юрен был приговорен к заключению сроком на семь лет в ноябре 1943 года за то, что передал Спрингхоллу данные об устройстве центрального штаба УСО.

В СИС почувствовали, куда дует ветер, и руководство разведки начало подумывать о том, чтобы вернуться к старой идее и создать отдельную секцию (секцию IX), деятельность которой сосредоточилась бы на проведении антикоммунистических операций. Еще в 1939 году Феликс Каугилл, бывший офицер полиции в Индии, был приглашен для руководства этой секцией, но война с Германией потребовала от него выполнения иных обязанностей. Теперь работа над реализацией этого проекта неспешно возобновилась. Джек Карри, офицер из МИ-5, был временно, до возращения Каугилла, назначен руководителем новой секции. Поскольку секция IX была создана вскоре после решения Черчилля искоренить коммунизм в разведывательных службах, а Карри переведен в нее из МИ-5, это свидетельствовало о том, что главной задачей секции IX будет контрразведка и выявление агентов-коммунистов, внедренных в спецслужбы. Поэтому все, что случилось позже, выглядит как насмешка. В октябре 1944 года Филби, признанный мастер кабинетных игр, сумел переиграть Каугилла и был назначен руководителем секции IX. Таким образом, офицер КГБ, внедренный в секретные службы Великобритании, возглавил в СИС борьбу против своих соратников.

Но этим ирония возникшей ситуации не исчерпывается. Секция IX, быстро развиваясь, начала проводить активные разведывательные операции. Иными словами, она начала собирать информацию в коммунистических странах и обобщать ее. И Филби оказался в таком положении: с одной стороны, мог вовремя прикрыть агентов, внедренных КГБ (включая, как мы увидим, и себя), а с другой – информировать Москву о направленных против нее разведывательных операциях. Уход Каугилла в отставку означал полный триумф Филби. Как пишет один из его коллег, «Филби одним ударом избавился от убежденного антикоммуниста и обеспечил то, что все усилия по борьбе с коммунистическим шпионажем после войны становились известны Кремлю. В истории шпионажа едва ли еще известны столь мастерские удары»(50).

Группа Кучински оказалась размещенной весьма удачно, чтобы держать КГБ в курсе событий, когда война начала подходить к концу и союзники стали серьезно задумываться о своих будущих отношениях с Советским Союзом. В октябре 1944 года Юрген Кучински в звании подполковника был принят в ВВС США, расквартированные в Великобритании. В его обязанности входило составление докладов об ущербе, нанесенном экономике Германии стратегической бомбардировочной авиацией США. Эти совершенно секретные доклады готовились каждые две недели. Список лиц, которым он посылался, состоял всего из 15 человек и начинался с Рузвельта, Черчилля и Эйзенхауэра. Позже, уже на территории Германии, Юрген Кучински проверял вместе с Кеннетом Гэлбрейтом и Джорджем Боллом точность этих докладов, а также изучал промышленную базу страны. В 1980 году Кучински, живший в Восточном Берлине, говорил: «Я передавал сестре для отсылки в Москву все, что удавалось узнать. Для русских эти сведения представляли огромный интерес»(51).

Урожай, собранный Юргеном Кучински и КГБ, этим не ограничивался. На последних стадиях войны американцы забрасывали в Германию агентов для диверсионной и разведывательной работы. Эти агенты вербовались среди немецких эмигрантов, находившихся в Великобритании. Для того чтобы отобрать лучших среди многих желающих, командование поручило подполковнику ВВС США Юргену Кучински проверку прошлого всех добровольцев. Кучински не только сообщил КГБ об операции, но ухитрился направить туда для одобрения список кандидатов в агенты, переданный ему американцами. В результате в Германию были заброшены только лица, симпатизирующие Советскому Союзу. «Американцы так и не осознали, что их операцией в некотором смысле руководили русские», – сказал Кучински в 1980 году(52).

В целом очень трудно точно взвесить результаты разведывательной деятельности русских во второй мировой войне. Ее плюс в том, что внедренные агенты поставляли именно те сведения, которые были нужны и которых от них ждали. Сэр Морис Олдфилд, бывший глава СИС, говорил: «Самым большим достижением Филби за все время войны, достижением, которое уже оправдало его карьеру, было то, что он информировал русских обо всех шагах США и Великобритании в направлении заключения сепаратного мира с Германией. Именно в силу этого для него так ценен был Берджесс: Филби знал отношение к таким шагам внутри своей организации, а Берджесс мог дать оценку общей политики»(53). В стремлении достигнуть своих целей Филби, и в меньшей степени Блант, оказали влияние на отношение Великобритании к Гитлеру. Вряд ли это можно назвать чисто разведывательным успехом, что, однако, не умаляет значения самого явления.

Группа Зорге в Японии не только передавала военную информацию стратегического значения, но и влияла на принятие политических решений в нужную для СССР сторону. Группа Кучински в Великобритании поставляла КГБ информацию, которая дополняла сведения от других агентов. Группа Люци в Швейцарии являлась непревзойденным источником военной информации, имевшей огромную ценность во время ведения военных действий на Восточном фронте. Однако следует отметить, что значительную часть данных, полученных КГБ, можно было почерпнуть и из открытых источников. Советские дипломаты часто говорили Сталину то же, что и КГБ. Если бы КГБ хотел, он мог бы узнать о немецких планах вторжения в СССР – операции «Барбаросса» – из газет «Нойе цюрихер цайтунг» и «Чикаго дейли ньюс» за шесть месяцев до начала войны(54). Зорге и Одзаки также открыто публиковали много информации из числа той, что посылалась ими в секретных сообщениях в Москву.

Самым большим минусом для итогов разведывательной деятельности оказался сам Сталин. Советский лидер может служить учебным примером тех двух болезней, которые поражают практически всех, кто слишком полагается на шпионаж. Он уверовал в то, что информация, добытая тайно, всегда ценнее информации, полученной из открытых источников. А в этом случае, если секретная информация начинает противоречить его собственным оценкам, он отметает ее, рассматривая как ложную, как провокацию или как заговор. В результате такого подхода в сочетании с подозрительностью Сталина, считавшего, что ряд агентов – это троцкисты (Зорге), а другие являются «двойниками» (группа Люци), создалась ситуация, когда полученная от КГБ информация не использовалась наилучшим образом. Но, несмотря ни на что, в 1945 году будущее КГБ выглядело многообещающим. Хотя группы Зорге и Люци прекратили существование, продолжала работу Рут Кучински и агенты, внедренные в спецслужбы Великобритании. Некоторые из них, подобно Филби, занимали ключевые посты. Маклин работал в посольстве в Вашингтоне, где разрабатывали планы устройства послевоенной Европы. Берджесс – в отделе печати Форин офис. Блант – в штабе союзных экспедиционных сил в Европе.

На общем светлом фоне было лишь одно темное пятно. На сцену вышло еще одно западное разведывательное ведомство. Перед войной в США не было организации, которая занималась бы регулярным сбором разведывательной информации за рубежом. Увидев в действии СИС и УСО, американцы решили, что им тоже необходима секретная разведывательная служба. Это учреждение, вначале получившее название Управление стратегических служб (УСС), стало самым непримиримым соперником КГБ.

Глава 10

УСС: ВЕСЕННИЕ ГОДЫ

Рузвельт, как и Черчилль, благоговел перед шпионской деятельностью. В свою бытность помощником министра военно-морского флота во время первой мировой войны он и сам немного занимался разведывательной работой. Когда Рузвельт стал президентом США, он вспомнил о своем увлечении молодости. В свете того, что произошло в дальнейшем, это оказалось большой ошибкой. Несмотря на более поздние писания об ужасающем состоянии разведки накануне второй мировой войны, дела в США обстояли вовсе не так плохо. Управление военно-морской разведки действовало с 1882 года. Департамент военной разведки – с 1885 года, а ФБР существовало с 1910 года. До 1927 года даже имелось учреждение централизованного сбора и оценки информации – Управление советника Госдепартамента(1). В системе разведки не было таких недостатков, которые не могли бы быть исправлены вливанием необходимых средств.

И тем не менее для США был избран курс, который в конечном итоге привел к тому, что разведывательная служба превратилась в крупную деталь бюрократической машины американского правительства. Еще задолго до войны Рузвельт приступил к созданию того, что можно назвать его личной разведывательной службой. В этой службе были две самостоятельные группы, выполнявшие профессиональные разведывательные задачи, включая перехват телеграмм и перлюстрацию писем (то и другое запрещалось законом). Одна группа финансировалась Рузвельтом из неподотчетных фондов, а вторая – из его собственного кармана.

Вторая группа вышла из недр тайного общества «Комната», возникшего в 1917 году. Оно состояло из богатых англофилов, жителей Нью-Йорка, часть которых ранее работала в разведке, а часть просто восхищалась романтикой шпионской деятельности. Среди них были: Винсент Астор – отпрыск американской ветви знаменитой английской семьи, Кермит Рузвельт, воевавший в Европе во время первой мировой войны, зять Эндрю Меллона Дэвид Брюс, книгоиздатель Нельсон Даблдей, банкир Уинтроп Олдриг, адвокат с Уолл-стрит Генри Г. Грей, судья Фредерик Керноген; компания выдающихся биржевых брокеров, меценатов и ученых. «Комната» собиралась ежемесячно в квартире, в которой не было жильцов и где стоял телефон с не указанным в справочниках номером. «Комната» поддерживала связь с СИС через писателя Сомерсета Моэма, а позже с помощью сэра Джеймса Пейджета и Уолтера Белла – расквартированных в Нью-Йорке офицеров СИС(2).

Под прикрытием якобы научной экспедиции «Комната» организовала изучение военно-морских баз Японии на Тихом океане, подготовила справки по политическому и экономическому положению в зоне Панамского канала, в странах Карибского бассейна и в Перу. В 1939 году после начала войны в Европе «Комната» переключилась на контрразведывательную деятельность. Используя свои контакты в банковских кругах, группа просматривала банковские счета, которые, по ее мнению, могли быть использованы для финансирования диверсий и шпионажа. В частности, «Комната» держала под контролем счет Амторга – «крыши» для КГБ на американской земле. Астор использовал свое положение президента телеграфной компании «Вестерн Юнион» для выявления телеграмм, содержащих полезные сведения, а прекрасные отношения «Комнаты» с англичанами позволяли ей знакомиться с содержанием дипломатической почты из Тринидада и Тобаго. По поручению Рузвельта «Комната» разрабатывала планы по охране промышленных объектов от диверсий и по укреплению пограничной службы на границе с Мексикой в целях недопущения проникновения в страну вражеских агентов(3).

В 1941 году усилия «Комнаты» были дополнены деятельностью еще одной секретной организации, возглавляемой другом Рузвельта журналистом Джоном Франклином Картером.

Картер начал действовать в начале года, получив от Рузвельта 10 тыс. долларов и указание информировать его по всем вопросам, связанным с безопасностью США. Картер привлек исследователей и агентов и приступил к изучению всего на свете, начиная от вопросов устойчивости европейских правительств и кончая проблемами лояльности американцев японского происхождения или опасности пятой колонны в США. К концу года бюджет группы составлял 94 тыс. долларов. Картер отправился в Нью-Йорк, чтобы ознакомиться с деятельностью Астора. После этого визита он жаловался президенту на то, что Астор весьма ревниво отнесся к появлению конкурирующей организации(4).

Перед войной функционировало еще одно разведывательное ведомство, которое не было известно ни Астору, ни Картеру (возможно, что и президент не знал о нем). Оно возникло первоначально как сугубо частное предприятие, и лишь позже его деятельность стала финансироваться Управлением военно-морской разведки. Основателем его был Уоллес Банта Филлипс, президент компании «Пирене», штаб-квартира которой находилась в Лондоне. Один из сотрудников компании имел опыт разведывательной работы (см. главу 2). Заявления об успехах Филлипса носят весьма экстравагантный характер (утверждалось, что у него на окладе не меньше семи экс-премьер-министров) и не поддаются проверке. Основной целью организации, по крайней мере первоначально, был коммерческий шпионаж, и, если верить Филлипсу, компания имела агентов в Советском Союзе, Франции, Румынии, Болгарии, Турции, Сирии, Египте, Афганистане, Иране и Мексике. Однако сообщения этих агентов носили фрагментарный характер и поступали крайне нерегулярно. Хотя некоторая часть агентуры и обладала опытом работы в разведке, в основном информаторами Филлипса были бизнесмены, ученые, журналисты, согласившиеся немного подзаняться шпионажем для развлечения или чтобы получить дополнительный заработок(5).

Таким было состояние военной разведки в США на пороге войны. Эйзенхауэр вспоминал, что, перейдя в 1941 году на работу в Генштаб Министерства обороны, он обнаружил, как мало внимания уделялось разведывательной работе. Рей С. Клайн, заместитель директора ЦРУ в 60-х годах, писал о 1941 годе: «Даже сейчас ужасаешься, когда думаешь о том, насколько нам не хватало необходимых разведывательных данных в то время, когда грянула война»(6). Однако это была нехватка скорее в сфере классификации и оценки, а не в области непосредственного сбора сведений. Ситуацию легко было исправить созданием единого центра, куда стекались бы все разведданные и где они подвергались бы сортировке и анализу.

Однако Рузвельт не хотел создавать организацию такого рода. Американцы традиционно негативно относились ко всему, что напоминало централизованную полицейскую службу, особенно секретную. Многие граждане страны успели на себе испытать, как в Европе действуют тайные силы государства, и теперь решительно требовали, чтобы США были избавлены от такого позорного явления. «Создание военной супершпионской организации нежелательно, и в ней нет необходимости, – восклицала «Нью-Йорк таймс» в редакционной статье. – Такое ведомство чуждо американским традициям, никто не хочет иметь здесь тайную полицию типа «славного ОГПУ», да в ней и нет никакой нужды»(7).

Теперь нам никогда не узнать, был ли готов Рузвельт к тем политическим последствиям, которые должно было вызвать создание централизованной разведывательной организации. С июня 1940 года открылась новая возможность – сотрудничество с Великобританией. Те, кто считали, что разведывательные возможности США недостаточны, как правило, веровали в другой миф: английская шпионская служба – само совершенство. Поэтому, когда от Великобритании поступило предложение о кооперации в сфере разведки, Вашингтон был более чем готов к тому, чтобы заключить сделку. Кажется, американцам не пришло в голову, что Англия руководствовалась чисто прагматическими соображениями и что «кооперация» на самом деле может подразумевать «доминирование».

Связи между Великобританией и США в области разведки были весьма слабы, нерегулярны и шли главным образом по линии вoeнно-мopcких сил. В начале 1940 года Мензис – шеф СИС – неофициально обратился к главе ФБР Эдгару Гуверу с предложением о сотрудничестве в выявлении немецких агентов в США. В мае СИС попыталась расширить сотрудничество и придать ему официальный характер. С этой целью полковник Уильям Стефенсон был назначен главой представительства СИС в США, он также должен был отвечать за связь с ФБР. Стефенсон прибыл в Нью-Йорк 21 июня и учредил организацию под названием «Британская координационная служба безопасности» (БКСБ). Это название может ввести в заблуждение, потому что Стефенсон считал себя больше чем «координатором». Канадец, бывший летчиком во время первой мировой войны, он подружился с Черчиллем в 30-е годы. В то время, возвращаясь из деловых поездок в Германию, Стефенсон регулярно информировал его о возрастающей военной мощи этой страны. Полковник полностью разделял стремление Черчилля к англо-американскому союзу, направленному против фашизма, но в планах Стефенсона координация в области разведки занимала подчиненное место. Главную свою задачу он видел в том, чтобы втянуть США в войну.

Одним из друзей Стефенсона в Нью-Йорке был 57-летний адвокат с Уолл-стрит, герой первой мировой войны Уильям Дж. Донован. Именно на нем первом полковник проверил свой дар убеждения. Выбор Стефенсона объяснить довольно трудно. Дело в том, что Донован вел свое происхождение от ирландцев, сочувствовал национально-освободительному движению в этой стране и не испытывал любви к англичанам. В то время у него не было каких-либо особых отношений с правительством или лично с Рузвельтом. (Хотя они довольно хорошо знали друг друга и у них был общий друг Джон O'Брайен, юрист, консультировавший Рузвельта по вопросам внутренней безопасности.) И в силу этого он не мог оказывать никакого реального влияния на американскую политику.

Наиболее правдоподобное объяснение состоит в том, что внимание Стефенсона к Доновану привлек нью-йоркский банкир сэр Уильям Уайзмен, бывший представителем СИС в США во время первой мировой войны. Он хорошо знал Донована, но, что более важно, ему была хорошо знакома одна его слабость – восхищение шпионской деятельностью и всякого рода тайными операциями. Этот интерес возник в 1916 году, когда Донован находился в Европе в составе миссии по оказанию помощи голодающим. Тогда он был рекрутирован одной из разведывательных групп СИС в качестве курьера. В 1936 году Донован добровольно представил в Форин офис доклад о своем посещении итальянской армии во время ее вторжения в Эфиопию(8). Стефенсон сделал Доновану интересное предложение. Поскольку американский посол в Лондоне Джозеф Кеннеди сообщал в Вашингтон о том, что с Англией покончено и полный триумф Германии – всего лишь вопрос времени, не желает ли Донован посетить Лондон, чтобы собственными глазами убедиться в том, насколько эти доклады далеки от истины? Он мог бы встретиться с королем, с военным командованием, лично изучить настроение нации. Более того, возможно, даже удастся организовать встречу с руководителем секретной разведывательной службы Его Величества.

Предложение Стефенсона совпало по времени с предложением Управления военно-морской разведки о том, чтобы министр ВМС Фрэнк Нокс посетил Великобританию с ознакомительной целью. Нокс отклонил предложение, утверждая, что миссия такого рода может встревожить изоляционистов. Вот здесь-то, видимо, Стефенсон и назвал Донована в качестве альтернативного кандидата для поездки. В результате 11 июля Нокс и Донован встретились за обедом; было решено, что в случае согласия Рузвельта Доновану следует собираться в путь. Президент согласился при условии, что поездка будет оплачена американским правительством(9).

К ярости посла Кеннеди Донован прибыл в Лондон 17 июля. И на протяжении последующих трех недель был объектом рекламно-пропагандистской кампании, ставшей одним из редких триумфов английской разведывательной службы за время войны. В основном идея Мензиса (руководителя СИС) состояла в том, чтобы убедить Донована: у Великобритании есть воля к борьбе и она располагает средствами для продолжения войны. В Букингемском дворце король Георг VI совершенно искренне заявил, что правительство преисполнено решимости бороться. И куда бы Донован ни приезжал, он видел готовые к бою, прекрасно экипированные части и новые аэродромы, почти готовые к отражению возможного вторжения.

Однако реальность была несколько иной. Далеко не все разделяли решимость Черчилля сопротивляться до последнего и его уверенность в том, что это сопротивление окажется успешным. Золотые резервы Английского банка уже были эвакуированы в Оттаву. В июне, июле и августе 1940 года, как раз в то время, когда Донован находился в Великобритании, более шести тысяч детей состоятельных родителей, способных оплатить проезд, были вывезены в США или страны Содружества, где им не грозила опасность. Внучатая племянница Черчилля Салли Черчилль была бы эвакуирована, если бы не вмешался сам премьер. Министр информации Альфред Дафф Купер оправил своего сына Джона Джулиуса в Канаду. Шведский посол в Лондоне сообщал своему правительству о том, что некоторые члены парламента выступают за скорейшее заключение мира с Гитлером. Посол Великобритании в Вашингтоне лорд Лотиан, человек, организовавший в конечном итоге миссию Донована, требовал, чтобы не делались заявления, которые могли бы закрыть путь к мирным переговорам. Позади только что остался Дюнкерк, и лишь три или четыре дивизии сухопутных войск Великобритании противостояли 150 немецким. Вот-вот должна была начаться битва за Англию. Битва за Атлантику была уже проиграна(10).

Если бы Донован был настроен чуть более скептически, он, видимо, сумел бы получить реальное представление о фактическом состоянии дел. Но он хотел видеть лишь светлую сторону, и англичане были только рады ему в этом помочь. Донована представили всем руководителям британской разведки, и они сделали все, чтобы американец почувствовал себя в их таинственном мире как дома. Мензис рассказал ему о заграничных операциях – привилегия беспрецедентная для иностранца. Начальник военной разведки «Пэдди» Бомонт-Несбитт лично провел Донована с экскурсией по Министерству обороны и рассказал ему о немецких планах ведения войны. Донован посетил Центр промышленного шпионажа, разведывательный отдел Адмиралтейства и беседовал с Черчиллем в «оперативной комнате», оборудованной глубоко в земле, под Уайтхоллом(11).

Заговор сработал. Донован вернулся в Нью-Йорк и, не теряя времени, поведал сначала Ноксу, затем Рузвельту, а потом каждому, кого сумел ухватить за рукав, что у Великобритании достаточно воли и средств для продолжения борьбы, в которой она преуспела бы, получив лишь небольшую помощь со стороны друзей. Донован лично нашел путь оказания этой помощи, обнаружив прореху в американском законе, которая позволила Рузвельту передать Англии эсминцы в обмен на базы на восьми островах в Атлантике. С практической точки зрения сделка оказалась невыгодной для Англии. Ни один эсминец не находился в состоянии боеготовности, а некоторые суда едва держались на воде. Однако суть дела была вовсе не в этом. Смысл мероприятия заключался в том, что таким образом СИС и ее поклонник Донован подтолкнули США на шаг ближе к вступлению в войну. Стремясь закрепить успех, Стефенсон писал в Форин офис накануне визита Донована в Великобританию: «…если премьер-министр будет совершенно откровенен с полковником Донованом, последний может весьма существенно помочь в получении от США всего, что нам требуется»(12).

Черчилль хорошо сыграл свою роль. В течение нескольких последующих месяцев Донован встречался с ним дважды, а в начале 1941 года полковник отправился в турне по Ближнему и Среднему Востоку, Греции, Болгарии и Югославии. Эта миссия должна была продемонстрировать стремление Соединенных Штатов твердо поддерживать Великобританию и показать, что те государства, которые не сопротивляются давлению стран «оси», лишатся симпатии и помощи США.

На встречах с Черчиллем, министрами, начальниками разведывательных служб Британии Донован был посвящен во все идеи англичан, касающиеся дальнейшего хода войны. Идеи эти заключались в следующем: Англия не сможет выдержать еще одной битвы на полях Европы. Вместо этого Германию следует ослабить экономической блокадой, стратегическими бомбардировками, пропагандой и подрывной деятельностью. Затем в нужный момент силы движения Сопротивления в оккупированных странах, подготовленные и экипированные Англией, поднимут восстание, напав на немцев. Это явится прелюдией к вторжению на континент, возможно, с юга, со стороны мягкого подбрюшья Европы.

Теперь мы видим, насколько иллюзорной была эта стратегия. С одной стороны, серьезно переоценивался потенциал УСО и возможность проведения тайных операций, а с другой – явно недооценивались как степень немецкого контроля над оккупированной Европой, так и готовность потерпевших поражение народов к сотрудничеству с победителями. Но перспективы, изложенные Доновану, зажгли его энтузиазмом. Уже пристрастившись к секретным миссиям и международным интригам, он был восхищен концепцией тайных операций, пропаганды и нелегального сбора информации. 10 июня 1941 года Донован отправил письмо Рузвельту, в котором говорилось, что, хотя страна в опасности, у нее нет «эффективной службы анализа, осмысления и оценки информации… о наших потенциальных врагах, которую мы могли бы получить… Поэтому необходимо, чтобы мы создали централизованную разведывательную организацию»(13). Из этого крошечного зернышка предстояло вырасти гигантскому дереву ЦРУ.

Первоначально Доновану и его сторонникам пришлось преодолевать сопротивление Министерства обороны, но 11 июля был издан приказ, согласно которому создавалось Управление координатора информации (УКИ). Новое учреждение возглавил Донован. В компетенцию УКИ входил сбор и анализ информации, относящейся к вопросам национальной безопасности. Управление также могло по запросу президента проводить «такую вспомогательную работу, которая должна была обеспечить поступление информации, имеющей значение для национальной безопасности и пока недоступной для правительства». Иными словами, УКИ было уполномочено проводить от имени американского правительства тайные операции, экспертами в которых, по мнению Донована, являлись бы англичане. Доновану было отпущено из неподотчетных фондов 450 тыс. долларов, однако оклад установлен не был. Впрочем, правительство обещало возмещать его личные расходы(14).

Сразу же возникают два вопроса. Какова роль англичан в успехе Донована? И какие изменения произошли в общественном мнении США? Изменения, которые показали Рузвельту, что он может создать централизованную разведку вопреки укоренившимся традициям.

Первые месяцы 1941 года оказались для Великобритании нелегким временем. К концу апреля пали Греция и Югославия, был эвакуирован Крит, Роммель стоял у границ Египта. Суда шли на дно в Атлантике, потопленные немецкими субмаринами. А УСО потерпело блистательный провал и не смогло разжечь сколько-нибудь серьезного пламени сопротивления в оккупированной Европе. Англичане полагали, что слова, сказанные президенту США в их поддержку, могут принести в эти отчаянные времена существенную пользу. Они решили, что Донован именно тот человек, который им необходим. Не нужно жалеть усилий, для того чтобы поддержать кандидатуру Донована для выдвижения на пост руководителя разведки, который приблизит его к Рузвельту. Англичане полагали, и, как выяснилось, ошибочно, что у главы центрального разведывательного ведомства США возникнут с президентом такие же отношения, как у руководителей СИС с премьер-министром.

Стефенсон и офицеры СИС, переданные в его распоряжение, специально готовили Донована к встрече с Рузвельтом. Два высокопоставленных английских разведчика – адмирал Джон Годфри и его личный помощник коммандер Ян Флеминг (позже прославившийся своим Джеймсом Бондом) – пересекли Атлантику, чтобы принять участие в кампании. Годфри должен был побеседовать с президентом за обедом в Белом доме, а Стефенсон снабдил Донована секретной информацией, рассчитанной на то, чтобы произвести впечатление на президента.

Из доклада Стефенсона Мензису можно понять, какого результата надеялись добиться англичане. Он пишет, что, во-первых, «Донован не совсем уверен в том, хочет ли он принять на себя руководство учреждением, создание которого задумано нами (выделено Ф. Н. – Ред. )». Когда назначение все-таки состоялось, Донован, по словам Стефенсона, обвинил его в том, что тот «интриговал» и «загнал» Донована на эту работу. Стефенсон затем высказывает свое удовлетворение тем, что «наш человек» занял столь важное положение в результате «наших усилий». Майор Десмонд Мортон из Центра промышленного шпионажа пошел еще дальше в своих откровениях: «По сути дела, деятельность службы безопасности США по просьбе президента направлялась англичанами… Представляется совершенно необходимым сохранить этот факт в тайне ввиду возможности яростного протеста, если он станет известен изоляционистам»(15).

Только благодаря существовавшей в то время атмосфере крайней напряженности англичанам удалось задумать и создать центральное разведывательное ведомство в США. Атмосфера эта характеризовалась шпиономанией, удивительно напоминавшей ту, что на тридцать лет раньше породила в Великобритании СИС и так сильно помогла «отцу американской военной разведки Ральфу ван Деману в 1917 – 1918 годах» (см. главу 2).

Во время первого визита в Великобританию Донована сопровождал Эдгар Маурер, ведущий журналист «Чикаго дейли ньюс». Нокс, владевший газетой, попросил Донована и Маурера вникнуть «в деятельность «пятой колонны», которая так помогла немцам в Норвегии, Голландии, Бельгии и Франции». Интерес Нокса к «пятой колонне» как возможному объяснению ошеломляющих побед Германии в 1940 году разделял и Рузвельт. В своей зажигательной речи по радио 26 мая он сказал американцам: «Нам известны новые способы нападения. Троянский конь, «пятая колонна», которая предает страну, не готовую встретить измену. Шпионы, диверсанты, предатели – вот актеры новой трагедии»(16).

Донован и Маурер (который писал о блицкриге – немецкой молниеносной войне и о «пятой колонне») прекрасно справились с поручением. Они подготовили серию статей, распространенных осенью 1940 года через агентства печати. Эти статьи опубликовали многие американские газеты. Позже статьи были объединены в брошюру «Уроки деятельности «пятой колонны» для Америки», предисловие к которой написал Нокс. Опираясь в основном на материалы, полученные от СИС, авторы утверждали, что не германский военный гений, а созданная гестапо «пятая колонна», содержание которой обходится в 200 млн. долларов в год, нанесла ужасающее поражение союзникам в 1940 году. Но это лишь цветочки, заявляли они, по сравнению с тем, что еще предстоит. Гитлер вознамерился установить контроль над всем миром, а США, «искалеченные разнообразными запретами цивилизации», окажутся неспособными к сопротивлению. Страна «приютила несколько миллионов немцев». «Тысячи немецких официантов» готовы выступить соглядатаями, а остальные американцы немецкого происхождения могут стать легкой жертвой шантажа со стороны гестапо. Из всего сказанного, по мнению авторов, следовал очевидный вывод. В случае войны с Германией члены нацистской «пятой колонны» используют все возможности, для того чтобы «уничтожить свою собственную страну, подорвать ее оборонную мощь, ослабить военные усилия, топить ее корабли, убивать ее солдат и матросов во имя чужеземного диктатора и чуждой политической идеологии»(17). Поражает схожесть аргументов, используемых в брошюре Донована и Маурера, с теми доводами, которые подогревали антигерманскую истерию и шпиономанию в Великобритании в 1909 году. Даже одна и та же профессия – официанта – была избрана как наименее заслуживающая доверия. Результаты оказались идентичными. ФБР захлестнула волна сообщений о немецких шпионах и диверсантах. И хотя страх перед «пятой колонной» никогда не достигал уровня бредового визга, характерного для Великобритании (где тысячи немецких эмигрантов, бежавших от Гитлера, были согнаны в лагеря как в самой Англии, так и в странах Содружества), он все же помог подавить изоляционистские настроения, проложив путь Рузвельту для вступления в войну. Боязнь «пятой колонны» привела к тому, что мало кто осмеливался поднять голос против создания в Америке ее первого в истории центрального разведывательного ведомства[33].

И все же, несмотря на весь шум, угроза создания или существования «пятой колонны» была мифом. Частично он явился плодом деятельности английских мастеров шпионажа, которые стремились объяснить таким образом провалы в. своей разведывательной работе. Этот миф расцвел новыми красками с благословения правительств, полагавших, что будет неплохо, если народы Великобритании и США пробудятся перед угрозой враждебной деятельности..

Миф впервые возник в начале 1940 года после падения Норвегии, когда немцы успели нанести упреждающий удар, а британские планы оккупации этой страны потерпели крах. В английской и американской прессе тут же было объявлено, что столь быстрый успех Гитлера объясняется существованием гигантского заговора, тем, что перед вторжением страну наводнили немецкие агенты. Эта версия вскоре получила официальную поддержку. Слова из сообщения американского журналиста в Норвегии «троянский конь Германии» были, как мы уже видели, использованы Рузвельтом месяц спустя. Британский Объединенный комитет по разведке (ОКР), собравшись 2 мая, чтобы обсудить вопрос о том, почему английская разведка оказалась неспособной даже намекнуть на возможность немецкого вторжения в Норвегию, также уцепился за миф о «пятой колонне». На самом деле комитет получил достаточно материалов от разведок различных родов войск, чтобы иметь возможность заблаговременно предупредить о готовящемся вторжении. Эти материалы было необходимо лишь правильно интерпретировать, то есть провести работу, которая, собственно, и возлагалась на ОКР. Но комитет предпочел оставить в стороне собственные недоработки и возложить всю ответственность на немецкую «пятую колонну». Комитет утверждал, что специальной секции немецкой разведывательной службы было поручено «распространять ложные сообщения о намерениях Германии и делать вводящие в заблуждение заявления касательно планируемых операций». Короче говоря, английская разведка полагала, что дело не в том, что она не сумела заметить явных признаков готовящегося немецкого вторжения в Норвегию, а в том, что она была намеренно введена в заблуждение. Объединенный комитет по разведке пришел к следующему выводу: «Мы не должны исключать того, что деятельность «пятой колонны» в нашей стране, в настоящее время замороженная, может сыграть активную и весьма опасную роль в нужный для противника момент»(18).

Вскоре после падения Франции и Нидерландов надо было отчитываться за новые поражения. И вновь наличие «пятой колонны» оказалось убедительным объяснением. Менее чем через две недели после того, как ОКР составил справку о Норвегии, бывший посланник Великобритании сэр Невилл Блэнд объяснил теми же словами падение Нидерландов и предупредил своих коллег о «врагах среди нас». Блэнд заявил, что «самая ничтожная посудомойка не только может быть, но обычно уже является потенциальной угрозой безопасности нашей страны». Свидетельства деятельности «пятой колонны», естественно, начали обнаруживаться повсеместно. Адмирал Годфри, шеф разведки ВМС, один из источников информации для Донована, заявил на заседании ОКР, что в Ирландии появился какой-то неизвестный австриец и что некий гольф-клуб принял в число своих членов нескольких австрийцев(19).

Теперь мы понимаем, что все это была чистейшей воды фантазия. «Пятой колонны» не существовало. Английский историк А. Дж. П. Тейлор, изучив после войны все известные факты, пришел к следующему выводу: «Пятая колонна» из предполагаемых предателей была плодом панических умонастроений. В реальности она не существовала». Голландский историк Луи де Йонг по заданию ЮНЕСКО составил записку о деятельности немецкой «пятой колонны» как составной части военных преступлений нацизма. Исследователь пришел к заключению, что существование «пятой колонны» в Западной Европе практически является мифом, а крушение Норвегии и Дании вполне можно объяснить в чисто военных терминах(20).

Но как же быть с США? Насколько оправдана деятельность Донована и Маурера, импортировавших английские страхи перед «пятой колонной» в Америку? Логично предположить, что, если немцы не создали гигантской «пятой колонны» в Западной Европе, вряд ли они могли преуспеть в этом в США. На самом деле Гитлер специально приказал Канарису и абверу не проводить никаких диверсий в США, так как он не желал дать Рузвельту повода для вступления в войну(21). До Перл-Харбора действий такого рода не наблюдалось вообще, да и после их число было весьма ограниченным. Разведывательные операции Германии в США во время войны организовывались плохо и принесли мало пользы. Например, до самого конца войны немцы так и остались в неведении относительно того, что американцы ведут работы по созданию атомной бомбы(22). Немцы предпринимали хилые попытки саботажа в отношении английской собственности в США. В то же время, поскольку одной из задач возглавляемой Стефенсоном организации «Британская координационная служба безопасности» являлось нарушение снабжения держав «оси» из США (осуществляемого на судах нейтральных стран), весьма вероятно, что англичане совершили в 1940 и 1941 годах больше диверсий в США, чем любая немецкая «пятая колонна».

Поскольку в основе создания первого центрального разведывательного учреждения в США лежали фантазии, то фантазии явились и основополагающей чертой всех ранних операций. Тон этому задавал сам Донован. Среди его первых предложений Рузвельту были планы, в соответствии с которыми половина тихоокеанского флота и 15 тыс. американских коммандос должны были нанести неожиданный удар по Японии, а в случае провала операции удар должен быть повторен и с Аляски. Были и такие экстравагантные предложения, как посылка австралийского актера Эрола Флинна в Ирландию с целью убедить ирландское правительство предоставить США военные базы на своей территории. Воображение Донована не знало границ. Одна из его идей состояла в том, чтобы оказать американскую поддержку Отто Габсбургу в его претензиях на австрийский трон, другая – в том, чтобы подорвать экономику Италии, наводнив страну фальшивыми банкнотами(23).

Это безумие слегка затронуло даже Рузвельта. Когда кто-то из патриотически настроенных граждан написал ему, что японцы испытывают смертельный ужас перед летучими мышами, президент дал указание Доновану изучить возможность бомбардировки Японии огромными массами американских нетопырей. Целый ряд организаций и в самом деле потратил несколько лет на эксперименты по перевозке бедных животных по воздуху на большой высоте и сбрасыванию их так, чтобы они до приземления не успели окоченеть до смерти.

Некоторые другие операции Донована были не менее фантастичны. Он направил Арманда Денниса – специалиста по человекообразным обезьянам – в Аккру. Там, скрываясь под вывеской «экспедиции по ловле горилл», Деннис и члены его группы «должны были вести наблюдения за шпионской деятельностью и военными приготовлениями немцев», а также сообщать о настроениях туземных вождей в Бельгийском Конго и Французской Экваториальной Африке. Миссия кончилась полным провалом. Деннис жаловался Доновану, что на большинство вопросов, которые ему предлагалось выяснить в Африке, можно получить ответы в Нью-Йорке после нескольких телефонных звонков. Он заявил, что вообще опасается задавать вопросы, так как если он сделает это, то станет ясно, что он занимается шпионской деятельностью, и его отправят в тюрьму. Передвигаться же по стране без специального разрешения, которое чрезвычайно трудно получить, он не может. Получив наконец требуемое разрешение, Деннис тяжело заболел и был вынужден вернуться в США(24).

Донован бомбардировал Рузвельта разведывательными сообщениями, значительная часть которых не соответствовала истине, некоторые не относились к делу, а для большинства было характерно и то и другое одновременно. Японцы намерены отправлять конвои в Чили; немцы собираются напасть на Испанию; орды немецких диверсантов вот-вот высадятся в США, где их встретят «штандартены» из СА и СС; готовится альянс между вишистской Францией и Германией. Лишь в некоторых сообщениях давалась оценка источника, а многие сообщения противоречили одно другому.

Идеи Донована по «черной пропаганде» тоже были, мягко говоря, плохо продуманы. Через месяц после Перл-Харбора, например, он предложил объявить, что Япония намерена атаковать Сингапур. Пропагандистская суть задумки состояла в следующем. Когда нападения не произойдет, а в этом Донован был уверен, можно будет заявить, что это означает поворотный момент в войне. О реакции Донована, когда Япония месяцем позже захватила Сингапур, история умалчивает(25).

Этот водопад безумных идей, извергаемых Донованом, можно извинить тем, что он оказался по уши втянут в гражданскую войну в Вашингтоне. Объединенный комитет начальников штабов, который поначалу старался держаться подальше от Донована и его штафирок, слишком поздно разглядел, каким влиянием он пользуется в Белом доме, и решил включить его в свою команду. Основные структурные подразделения Управления координатора информации (УКИ), связанные с разведкой и проведением специальных операций, были переданы под контроль Объединенного комитета начальников штабов и переименованы в Управление стратегических служб (УСС). Президент одобрил эту реорганизацию своим указом от 11 июля 1942 года. Организация обрела под ногами твердую почву. Донован остался руководителем. Но даже поверхностный анализ этой бюрократической схватки, которая занимала Вашингтон в то время, когда необходимо было решать несравненно более важные задачи, показывает, что Донован выиграл лишь один-два кровавых раунда, но отнюдь не весь бой.

Первым противником на ринге оказался Гувер, который был настроен резко отрицательно по отношению к Доновану и его организации с момента ее зачатия. Он видел в ней угрозу своей монополии в деле обеспечения безопасности США и сборе информации в странах Латинской Америки. Гувер с подозрением относился к тесным связям Донована с англичанами. Шеф ФБР втайне начал собирать досье на Донована, внедрил шпионов в его организацию и мешал проведению операций. В то же время он нападал и в открытую, апеллировал непосредственно к Рузвельту. Лишь после того, как Донован обещал не оспаривать монополию Гувера на операции в Южной Америке, тот на некоторое время успокоился(26).

Госдепартамент также видел в ведомстве Донована посягательство на информацию, собираемую дипломатами. Кеннеди яростно протестовал против визитов Донована в Великобританию, а заместитель госсекретаря Самнер Уэллс потребовал от Рузвельта распустить организацию. Госдепартамент был недоволен тем, что Донован не признает разделения полномочий и использует необходимость сбора информации как предлог, для того чтобы влезать в чужие дела. Однако Рузвельт, поняв, что Донован нарушает спокойствие Госдепартамента, решил, что это совсем неплохо, и не предпринял ничего в ответ на требование Уэллса.

Но самый мощный вызов Доновану бросила военная разведка в лице генерала Джорджа Стронга, в прошлом сражавшегося против индейцев. Генералу была ненавистна сама идея существования гражданской службы, находящейся в центре военных операций в военное время. Ему особенно не по душе было ведомство, финансируемое из секретных фондов, подчиненное непосредственно президенту, имеющее тесные связи с англичанами, дилетантское и открытое для коммунистического проникновения. Стронг, имевший благодаря своему влиянию и аристократическим манерам прозвище Король Георг, решил сокрушить Донована. Донован был не так хитер, как Мензис, а Стронг, контролируя доступ к материалам «Ультра» и «Мэджик» (американский перехват и дешифровка радиограмм японцев), использовал эти материалы для того, чтобы высмеивать операции УСС. Стронг завел детальное досье на ведомство Донована и при любой возможности поносил как работу организации, так и ее шефа(27).

Усилия Стронга по уничтожению Донована можно просто объяснить личными амбициями. Без сомнения, он видел в Доноване главного конкурента в борьбе за пост директора послевоенной централизованной разведывательной службы, которая должна была родиться из хаоса военных лет. Однако немецкие документы, захваченные после капитуляции Германии, подтверждают, что Стронг был прав в одном: система внутренней безопасности в организации Донована была отработана слабо.

В мае 1942 года майор Герман Баун, возглавлявший восточное направление разведывательного управления абвера, направил сообщение командующему передовым эшелоном немецких армий на советско-германском фронте. Это был удивительный документ. В нем достаточно детально излагались взгляды американского правительства на стратегию развития событий до конца 1942 года. Основные позиции заключались в следующем: Советский Союз должен продержаться до того времени, пока американская военная промышленность не достигнет такого уровня, что можно будет оказывать помощь Советам. Если русским удастся втянуть Германию во вторую зимнюю кампанию, союзники окажутся в безопасности. Силы русских включают 360 дивизий, в то время как немцам не хватает 100 дивизий, чтобы успешно завершить кампанию до наступления зимы. Союзники не откроют Второй фронт в Европе в 1942 году, но попытаются ввести Германию в заблуждение и заставят ее поверить, что они планируют вторжение. Одним из элементов дезинформации должен явиться рейд на побережье Франции[34].

Баун сообщал, что информация поступила из нескольких источников. Один из них просто характеризовался как «надежный». О других было сказано, что некий иностранный дипломат слышал это от «американского полковника Донована». В немецких архивах нет ничего, указывающего на осознание немцами огромной важности этой информации. Вероятно, потому, что Германия уже пришла к выводу о том, что в 1942 году Второй фронт не будет открыт. Но этот пример показывает, что утечка информации шла непосредственно от Донована(28).

Стронг, естественно, не знал этого, и обвинение в адрес Донована о никуда негодной системе внутренней безопасности оказалось холостым выстрелом. Генерал обвинил полковника в том, что тот позволил своим людям похитить у японского военного атташе книгу кодов и тем самым поставил под угрозу систему «Мэджик». Стронг заявил, что операция проведена очень неуклюже, японцы наверняка встревожены, и в результате он «готов держать пари, что возникает опасность смены всех кодов». После успеха битвы за Мидуэй и той роли, которую сыграла в победе американцев система «Мэджик», она стала рассматриваться в качестве важнейшего источника разведывательной информации. Поэтому предупреждения Стронга легли непосредственно на стол президента.

Расследование, однако, показало, что реальная картина не совпадала с тем, как пытался изобразить эти события Стронг. Материалы, изъятые у японского атташе, состояли из дубликатов его телеграмм. Дубликаты извлекли из корзины для мусора, они были зашифрованы элементарным кодом для второстепенных отправлений. Агенты, изъявшие материал, действовали с ведома Стронга, он знал об операции и не высказал возражений. Наконец, в справке из управления, которое вело систему «Мэджик», указывалось, что за кражей в Лиссабоне не последовало снижения уровня радиообменов с использованием шифра, который, по мнению Стронга, был скомпрометирован(29).

Об этом бесполезном споре, отнявшем у враждующих сторон так много сил и энергии в то время, когда шла война, вряд ли стоило упоминать, если бы не его последствия. Объединенный комитет начальников штабов, раздраженный этой междоусобицей, решил четко разграничить полномочия. В результате появился устав УСС, одобренный 23 декабря 1942 года и озаглавленный «Функции Управления стратегических служб»[35]. Значение устава состояло в том, что он поднимал УСС до уровня управлений военной и военно-морской разведки, поручая ему «планирование, развитие, координацию и ведение психологической войны» наряду со сбором «такой политической, психологической, социологической и экономической информации, которая может потребоваться для ведения военных операций».

Хотя устав, казалось, обеспечивал место УСС в высшей лиге, у Стронга в руках оставалось оружие, при помощи которого он буквально искалечил ведомство Донована. Ему было вменено в обязанность передавать в УСС лишь те материалы радиоперехвата, которые касались вопросов национальной безопасности. Стронг выдавал Доновану самый минимум, оставляя остальное себе, для того чтобы поднять авторитет своей организации. В итоге УСС было постепенно отстранено от сбора разведывательной информации и его деятельность направлялась на проведение диверсионных операций. Нет сомнения, что Донован в глубине души приветствовал такое изменение курса(30).

Донован считал себя прежде всего человеком действия. Подобно генералу Паттону, он стремился к тому, чтобы лично вести войска в смертельную битву. Поскольку это было невозможно, он поставил всю свою энергию на службу УСС, миниатюрному войску, состоящему из увлеченных дилетантов. Он дал возможность своим бойцам пережить в реальности их юношеские фантазии, тягу к приключениям, стремление продемонстрировать отвагу, жажду завоевать признание и заслужить уважение своих друзей. Они должны были являться людьми действия (Донован обожал спортивных звезд) и быть преданными УСС превыше всего. Чем больше шума они производили, тем больше Донован их любил. Он был гордым седовласым отцом целой кучи почти неуправляемых сыновей-подростков. Один сотрудник УСС припоминает встречу Донована и 27-летнего капитана, вернувшегося из вражеского тыла. Донован с огромным кольтом 45-го калибра на бедре, с глазами, сияющими от восторга, тепло потряс руку молодого человека (никаких военных приветствий!) и спросил: «Ну что, признавайся, сынок, какие безобразия ты там натворил?»(31)

Большинство офицеров УСС имели похожее прошлое: они были уроженцами Восточного побережья и происходили из хороших семей. У них была теперь своя «хорошая война». Операции, в которых они хотя бы мимолетно участвовали, давали им чувство вовлеченности в великие исторические события. Свободный от дисциплины и рутинных обязанностей обычной военной службы, офицер УСС претворял в реальность свои мечты о приключениях, ощущая при этом, что одновременно служит своей стране. Для многих из них годы войны связаны с буйством молодости, и они оглядываются на прошлое с ностальгией.

Однако существовало и иное УСС, о котором редко упоминается. Молодцы Донована после недолгого пребывания в Лондоне (где им угрожала лишь опасность попасть под машину во время затемнения по пути из гостиницы в американское посольство) поняли, что им не удастся раздуть пожар сопротивления в Европе. Причина лежала на поверхности: ни один из них не владел в достаточной степени европейскими языками и не имел солидной «крыши», необходимой для любого агента-нелегала. Подход к подбору агентов – особенно тот, который дискриминировал евреев, – должен был претерпеть изменения. Практически основным источником для вербовки должны были стать беженцы из Европы, те, кто нашел в США убежище от Гитлера. Естественно, многие из них были евреями.

У них были серьезные мотивы для такой работы, и они отчаянно желали получить американское гражданство. Один из них, Джон Вейц, вспоминает, как его отозвали из армии и предложили служить в УСС: «Я немедленно согласился, потому что хотел остаться в США. К тому времени у меня был лишь немецкий паспорт с напечатанным на нем большим «J» (еврей). Став офицером, я автоматически приобретал американское гражданство»(32). Для Вейца и ему подобных война была не блестящим приключением, а весьма опасным и сложным делом. Их путь мог бы быть более легким, получи они хорошую подготовку. Но у Донована не хватало времени для всякого рода организационных тонкостей, таких, как разработка учебных программ, например. Он осуждал тех, кто не был готов немедленно очертя голову пуститься в авантюру. «Это вроде игры, – говаривал он. – А волков бояться – в лес не ходить».

Говоря по совести, ни один из оперативников УСС не получал настоящей подготовки. Один из первых сотрудников организации, Лайман Б. Киркпатрик, вспоминал: «Все мы были в этом деле новичками. Меня направили в Мэриленд, в так называемый тренировочный лагерь. По-видимому, право решать, чем заниматься и что может оказаться полезным в будущей работе, было оставлено за нами. Парочка новобранцев читала шпионские романы. Некоторые усердно прорабатывали самоучитель самообороны без оружия, составленный английским офицером полиции Гонконга. Кое-кто разрабатывал примитивные любительские коды. И это был фундамент нашей подготовки. Нам пришлось учиться у англичан, которые, по крайней мере, лучше понимали, что можно и чего нельзя делать, и которые были гораздо изощреннее нас в политике»(33).

Донован обожал действие, а вовсе не учебу. Он и сам шел на совершенно необоснованный риск. Полковник настоял на своем приезде в Нормандию вскоре после высадки там десанта. Он знал о системе «Ультра», и, если бы его забрали в плен, это могло поставить под угрозу всю систему радиоперехвата и дешифровки союзников. Адмиралу, который отказался взять его для десантирования на пляжи Нормандии, он заявил: «Что может быть прекраснее для нас, чем смерть в Нормандии с вражескими пулями в брюхе». Когда он все же попал на место высадки, то вскоре оказался в придорожном кювете, а пулеметные очереди немцев срезали ветки кустов над его головой. Как рассказывал Дэвид Брюс, позже посол США в Великобритании (он тогда был с Донованом), полковник заявил, что они не могут позволить захватить себя в плен, так как слишком много знают, и, если дела пойдут плохо, им придется принять яд. Но когда они не обнаружили у себя смертоносных таблеток, Донован сказал Брюсу, чтобы тот не беспокоился: «Прежде чем нас схватят, я вас успею застрелить: ведь как-никак я ваш командир»(34).

Он обладал симпатичной, но наивной верой многих американцев в то, что нет ничего невозможного и что увлеченный дилетант зачастую может добиться лучших результатов, нежели профессионал. Это не очень-то совпадало с традиционным военным мышлением. Одна весьма характерная история (правда, за ее достоверность нельзя ручаться на все 100%) показывает, как работники УСС оценивали своего лидера. Согласно этой версии, Донован, находившийся на командном корабле, когда союзники высаживались в Анцио, подошел к своему начальнику генерал-майору Марку Кларку, который задумал и провел эту операцию, похлопал его по плечу и спросил: «Ну что ж, сынок, что будем делать дальше?» Донован был искренне убежден, что один его «мальчик» стоит десяти отличных солдат. Говорят, однажды он заверил лорда Маунтбеттена, командующего союзными войсками в Юго-Восточной Азии, что, если тому не будет хватать двух-трех тысяч человек для проведения операции, пусть он обратится в УСС и оно охотно «вышлет ему двадцать – тридцать человек, чтобы сделать дело»(35).

И все же деятельность этого человека и его организации во время второй мировой войны создала прецедент и подготовила общественное мнение к американскому вмешательству в послевоенные годы в ход революционного движения. Эдмонд Тейлор, бывший офицер УСС, писал: «Все наши успехи, провалы и комбинации времен «холодной войны» в конечном итоге восходят (может, и не прямо) к Доновану»(36).

Серьезный недостаток Донована заключался в том, что он верил в собственную пропаганду. Его доклад о происках «пятой колонны» создал атмосферу, которая сделала возможным образование УСС. Трудно поверить в то, что Донован принимал свою громогласную риторику о подрывной деятельности немцев за чистую монету. Однако все его действия указывают на то, что это именно так. Донован ошибочно считал, что немцы особенно склонны к ведению тайной войны и что противостоять этой угрозе могут лишь организации типа УСС. Его заблуждение усугублялось уверенностью в том, что англичане обладают ключом, который откроет его мальчикам доступ ко всем секретам этой игры. Убежденный, что УСО с успехом разжигает огонь борьбы в Европе, и опасаясь, что война может закончиться, прежде чем УСС успеет шарахнуть по немцам, Донован обратился к своим английским друзьям за помощью в приобретении более глубокого понимания секретов разведывательной службы, без которого его ведомство не могло стать по-настоящему действенным.

Англичане приветствовали инициативу Донована. Они нуждались в американском капитале, материальном снабжении и людских ресурсах. С самого начала они старались превратить УКИ, а затем УСС в подобие суперУСО/СИС, где они осуществляли бы полный, хотя, возможно, и не прямой контроль: Не случайно, что первый заграничный центр УСС появился в Лондоне и что Донован направил туда на работу сливки своей организации. Американцы прибыли в октябре 1942 года и после приличного неформального приема направились для подготовки в Сент-Олбанс. Они вспоминают англичан как людей, любивших крепко выпить и обожавших устраивать трехчасовые обеденные перерывы. Лайман Киркпатрик суммировал это в следующих словах: «Ленчи начинались в час и захватывали значительную часть второй половины дня. Наши европейские друзья поглощали алкогольные напитки во впечатляющем количестве, однако с малозаметным внешним эффектом. Меня всегда занимало, проводят ли они на работе столько же времени, сколько и мы?»(37)

Один англичанин вспоминает об очаровательной непосредственности своих американских «кузенов»: «Я хорошо помню их первое прибытие. Они появились, словно скромные девицы, только что окончившие школу, чистые и невинные, для того чтобы начать работать в нашем старом вонючем шпионском борделе». Малькольм Маггеридж, служивший в то время в СИС, продолжает: «Очень скоро они огрубели, развратились и стали неотличимы от просмоленных профессионалов, которые играли в эти игры по четверть века или даже более того»(38).

Столь безоблачные отношения продолжались, однако, недолго. Некоторые сотрудники британских разведслужб видели с самого начала, что в конечном итоге Великобритания обречена на то, чтобы стать младшим партнером. Энергия и ресурсы американцев неизбежно перевесят английский опыт, и американцы, стремящиеся к действию, не останутся долго под британским контролем. Эти дальновидные люди оказались правы. Начались разнообразные осложнения. УСС желало установить собственные связи с европейскими правительствами в изгнании; англичане требовали, чтобы эти контакты шли только через них. Американцы хотели сами засылать свою агентуру. Англичане настаивали на том, чтобы их информировали и чтобы такие действия получали одобрение командующего соответствующего театра военных действий. СИС пыталась навязать УСС свои шифры и систему связи. УСС отвергло эти предложения, утверждая, что если их принять, то СИС будет знать обо всех операциях УСС, храня свои действия в секрете(39). В начале 1943 года произошло столкновение двух организаций по поводу миссии, которую центр УСС в Алжире направлял в оккупированную Францию. К возмущению Донована, англичане воспользовались своей монополией на авиацию, способную тайно перебрасывать агентов в тыл врага, чтобы помешать планам УСС.

В надежде приглушить развивающийся антагонизм была выдвинута идея заключить соглашение о разделе мира на сферы влияния. УСС принимает на себя основную ответственность за подрывную деятельность в Северной Африке, Китае, Корее, южной части Тихого океана и Финляндии, в то время как УСО достались Индия, Западная Африка, Балканы и Средний Восток. Операции в Западной Европе проводились как УСС, так УСО(40). Однако обе организации отчаянно браконьерствовали, залезая на территорию друг друга. Так, американцы с разрешения англичан получили доступ к Югославии. Но когда Лондон переключился с поддержки роялистов во главе с Михайловичем на помощь коммунистам, руководимым Тито, УСС изо всех сил продолжало поддерживать Михайловича. Американцы с неодобрением относились к политике англичан в отношении Греции, и УСС подбрасывало в прессу материалы, рисующие англичан в самом неприглядном свете.

Англичане не одобряли открытость американцев, их раскованность в общении – качества, которые помогли им обрести множество друзей в районах, где действовало УСС. Даже некоторая наивность, над которой посмеивались «строители империи» из УСО, обернулась достоинством. Эдмонд Тейлор, представитель УСС при штабе войск США в Юго-Восточной Азии, рассказал такую историю. Молодой офицер УСС, только что окончивший ускоренные курсы тайского языка, путаясь в грамматике, произнес перед лидерами партизанского движения страны вот такую короткую, но зажигательную речь: «Американские офицеры ненавидеть японцев, любить народ Таи. Иначе они (американцы) нехорошие. Все время пить виски, играть в карты, распутствовать, заниматься онанизмом».

Известие об этой речи, говорит Тейлор, распространилось по всему королевству за потрясающе короткое время и «в огромной степени подняло престиж американцев»(41). Нельзя не задаться вопросом, не противопоставили ли жители страны эту речь инциденту с одним высокопоставленным тайским офицером. Офицер прибыл на Цейлон и привез подарок от короля Таиланда лорду Луису Маунтбеттену – золотые запонки. Его принял офицер УСО, заявивший, что Маунтбеттен не примет подарок, который поступил из «вражеской» страны(42).

УСС завербовало бывшего военного корреспондента Терезу Бонней, которая во время русско-финской войны тесно сдружилась с финскими лидерами. Родилась идея послать ее в Хельсинки в качестве корреспондента журнала «Кольерс», чтобы попытаться убедить финнов порвать с нацистами. СИС, проведав об этом, возмутилась и сделала все, что в ее силах, для того чтобы сорвать эту миссию. Бонней все же приступила к работе, но лишь после того, как УСС направило официальный протест английскому послу в Вашингтоне. Когда УСС решило направить команду из тридцати человек в Норвегию для организации диверсий на железных дорогах, англичане заявили, что они по политическим мотивам против этой операции, и отказались предоставить самолеты для переброски парашютистов. Американцам пришлось использовать свои самолеты с неопытными экипажами. В результате два самолета разбились и погибло десять агентов УСС. Поэтому не стоит удивляться тому, что Лайман Киркпатрик описывает отношения между УСС и УСО/СИС на позднем этапе войны как «постоянную битву за власть», в которой, по мнению другого сотрудника УСС, «англичане были таким же врагом, как и немцы»(43).

Более всего противостояние было заметно на территории Британской империи. Представители УСС были просто шокированы поведением англичан в Индии. Эдмонд Тейлор писал домой: «Работа с нашими «кузенами» превратила меня в циника по отношению ко всяким идеалам. Если бы мы действительно следовали призывам нашей пропаганды, нам следовало бы объявить англичанам войну за то, что они утвердили себя в качестве расы господ в Индии. Правление англичан в Индии – фашизм, и в этом нет никаких сомнений»(44). Англичане чувствовали это отношение УСС. Они совершенно справедливо опасались, что антиколониализм американцев подхлестывает националистическое движение в Индии. На взгляд из Дели, американцы представляли собой такую же серьезную угрозу послевоенному британскому владычеству, как и японцы. Поэтому делалось все возможное, чтобы обеспечить контроль англичан над всеми операциями УСС в этом регионе. Лондон требовал права санкционировать планы УСС и просматривать все сообщения этой организации, направляемые из Индии, до их отправки в Вашингтон. Американский командующий на этом театре военных действий генерал Джозеф Стилуэлл положил конец таким притязаниям. Он заявил американскому Объединенному комитету начальников штабов, что он скорее вообще прекратит все операции УСС в регионе, нежели позволит англичанам, и особенно УСО (генерал был о нем весьма низкою мнения), контролировать эту организацию.

Маунтбеттен и Донован оказались оба втянутыми в эту свару. Первый заявил Лондону, что деятельность УСС в Индии является для него совершеннейшей тайной. Однако у Донована после разговора с лордом сложилось впечатление, что Маунтбеттен согласен на создание крупных специальных сил, в которых УСС отводилась серьезная роль. Донован использовал этот момент для разработки нескольких масштабных, но весьма туманных оперативных планов, которые еще сильнее встревожили англичан. Стороны достигли соглашения, однако продолжали жульничать. Англичане обнаружили группу агентов УСС в районе, где их деятельность не была санкционирована. В ответ на жалобу Великобритании американцы выдвинули контрпретензии, заявив, что их пытаются отодвинуть в сторону. В качестве примера такого отношения американцы привели передачу английского радио на Таиланд и Индокитай, в которой объявлялось о начале высадки в Нормандии и о том, что Францию освобождают английские и колониальные войска «с некоторой помощью союзников»(45).

Обе конторы принялись шпионить друг за другом. Персонал УСС в Дели был предупрежден о том, что англичане – специалисты по интригам и что они внедрили шпионов во все американские учреждения. Картер – журналист, занимавшийся разведывательной работой лично для Рузвельта, – заявил Доновану, что англичане проникли в УСС и «в подробностях знакомы с его планами, методами и штатом сотрудников». Донован сообщил в ответ: «Наши союзники… знают о делах внутри нашей службы гораздо меньше, чем мы знаем о них».

Отношения с каждым месяцем становились все более кислыми. Одно сообщение УСС заканчивалось следующими словами: «…для наших зарубежных противников, и в первую очередь для англичан». С другой стороны, сотрудник СИС капитан Генри Керби позже охарактеризовал своих «кузенов» из УСС как «этнические отбросы Америки», в результате действий которых «одним махом вся наша система безопасности была поставлена под угрозу»(46).

Глубокая пропасть, разделившая УСС и английские разведывательные службы, означала нечто большее, чем конфликт мастера с подмастерьем, достигшим вершин ремесла и стремящимся избавиться от опеки. В углублении разногласий между ними большую роль играл политический фактор. Большинство американцев, работавших в УСС, были проникнуты антиимпериалистическими настроениями. Рузвельт считал, что европейский империализм был одной из важнейших причин войны, и рассматривал участие США в войне как возможность разрушить старые колониальные империи Нидерландов, Франции и Великобритании. УСС было не чем иным, как одним из инструментов, призванных приблизить их конец.

СИС и УСО, напротив, были заняты сохранением и восстановлением Британской империи во всей ее предвоенной славе. Английская разведка не хотела позволить американской организации, родившейся совсем недавно, популяризировать свои антиколониальные идеи в районах, которые СИС и УСО считали принадлежащими Великобритании. Полковник сэр Рональд Уингейт, работавший в аппарате премьер-министра, следующим образом обобщил настроение англичан: «Мы воевали с Германией дольше всех, понесли наибольший урон и принесли самые большие жертвы, а в итоге войны мы потеряли больше, чем любое другое государство. Появились эти проклятые Богом американские профессора, толкующие о четырех свободах и об Атлантической хартии…»(47)

Означает ли это, что УСС оказалось радикальной организацией, несмотря на то что в числе ее сотрудников были банкиры, юристы и крупные бизнесмены? Означает ли это, что оно было ориентировано влево, а СИС и УСО – вправо? Бесспорно, многие сотрудники УСС понимали, что человека невозможно заставить рискнуть жизнью и восстать против оккупантов без пряника в виде лучшего будущего. Уильям Филлипс, шеф лондонского центра УСС, писал Рузвельту, что народы колоний «заслуживают в будущем большего, чем просто возврат к их прежним хозяевам». А Роберт Сольбер, руководитель Отдела специальных операций в ведомстве Донована, заявил своему боссу, что «угнетенные народы» невозможно убедить начать сопротивление одними лишь актами саботажа, организованными УСС. «Они должны сопровождаться усилиями, направленными на содействие революции»(48).

Однако каким бы радикалом ни был рядовой агент УСС, его хозяев в Вашингтоне интересовала послевоенная американская гегемония, а не освобождение народов от колониального угнетения. Ким Филби, наблюдая за УСС в своей двойной роли – сотрудника СИС и агента КГБ, – дал мне марксистскую оценку такой политики: «Она являлась радикальной, реалистической и антиколониалистской лишь в самом узком смысле; она была направлена на то, чтобы принцип «открытых дверей» распространился на Французскую, Голландскую и Британскую империи. Причина была та же, что вынуждала череду американских правительств навязывать ее Китаю, – экономическое господство. Реализм – возможно, но отнюдь не радикализм»(49).

В пользу точки зрения Филби имеются дополнительные аргументы. Генерал Макартур откровенно определял цели США в войне «как расширение рынков и распространение принципов американской демократии». Французы утверждали, будто бы у них есть свидетельства того, что представители УСС обращались к Хо Ши Мину – лидеру вьетнамских партизан. Было высказано предложение о готовности деловых друзей Донована после войны в обмен на экономические привилегии реконструировать в стране аэродромы, железные и автомобильные дороги(50).

Существовал также «Проект Бинго» – операция, которую УСС наметило провести в Индии в апреле 1945 года. УСС хотело организовать тайное постоянное изучение индийской экономики с целью «защиты американских интересов и безопасности в Азии». Предполагалось провести анализ англо-индийских трестов, картелей, банковских структур, дать личностные характеристики ведущим деятелям экономики и политики. Намечалось исследование возможных источников финансирования промышленного развития, послевоенных планов реконструкции и политических событий, способных оказать влияние на экономическую политику. УСС понимало, что англичане посмотрят косо на этот план и что необходимо проводить его в жизнь втайне и под надежным прикрытием. Тем не менее УСС предложило основать «разведывательные точки» для выполнения этой работы в Дели, Бомбее, Калькутте, Мадрасе, Карачи, Симле, Коломбо, Рангуне и Кабуле. Неясно, насколько далеко зашла реализация «Проекта Бинго». Из досье УСС следует, что схема и цели операции были разработаны достаточно подробно. Правда, нет документов, подтверждающих, что проект начал воплощаться в жизнь. Но поскольку позже ЦРУ добывало ту же информацию, которая предусматривалась «Проектом Бинго», можно допустить, что экономическая разведка, не вытекающая из требований безопасности, начала осуществляться УСС в Индии еще в 1945 году(51).

Когда окончание войны было уже не за горами, УСС решило приступить к оценке своих отношений с советским союзником. Надо сказать, что сотрудничество было достаточно тесным. Несмотря на свои антикоммунистические взгляды, Донован понимал, что интересы дела требуют кооперации усилий со Сталиным. В декабре 1943 года он слетал в Москву, где заключил соглашение об обмене разведывательной информацией при посредстве американской миссии в Москве.

В результате УСС и КГБ поделились сведениями о том, какие технические средства используют их агенты в оккупированной Европе. В обмен на разведданные о стратегических целях для бомбардировочной авиации и о положении в оккупированных странах УСС передало КГБ миниатюрные фотоаппараты и шифровальное оборудование. Донован даже пытался организовать поездку сотрудников КГБ в Вашингтон, но она не состоялась, несмотря на поддержку начальника штаба сухопутных войск Джорджа Маршалла и посла США в Москве Аверелла Гарримана. Скорее всего это произошло из-за сопротивления Гувера, который смотрел на войну как на неприятный, но, к счастью, временный перерыв в его бесконечной охоте за коммунистами(52).

УСС было весьма встревожено возрастающей мощью и уверенностью Советского Союза. В отличие от немцев и англичан, которые к 1945 году почти полностью выдохлись, русские только начали набирать силу. Их огромные, прекрасно оснащенные новейшим вооружением армии под блистательным руководством триумвирата, состоящего из Сталина, Жукова и Василевского, ураганом ворвались в Европу. Это была новая, уверенная в себе Россия, полная решимости отодвинуть свои границы как можно дальше на запад и удерживать завоеванную с такими жертвами территорию под своим господством любыми, даже самыми жестокими средствами. Как же к этому относилось УСС?

Один из его сотрудников уже размышлял над этой проблемой. Это был Аллен Даллес, преуспевающий бизнесмен, бывший во время первой мировой войны американским дипломатическим представителем в Швейцарии. Донован завербовал Даллеса еще во времена УКИ. В ноябре 1942 года он отправил Даллеса в Швейцарию с банковским кредитом в миллион долларов и заданием выяснить масштабы сопротивления Гитлеру в самой Германии.

Даллес был человеком крайне консервативных взглядов и стремился к восстановлению довоенной Европы. Уже через месяц после прибытия в Швейцарию он докладывал Доновану о призраке коммунизма, готовом захватить Европу, как только рухнет фашизм. Даллес считал ошибкой требование союзников о безоговорочной капитуляции Германии. Он хотел получить возможность вести переговоры с теми силами в Германии, которые способны воздвигнуть преграду на пути коммунизма. Риск такого рода предприятия был совершенно очевиден: если об этом узнают Советы, вновь пробудятся их страхи перед возможностью создания союза между Германией, США и Англией с целью сдержать коммунизм военными средствами. Так и получилось.

Весной 1945 года Даллес был поглощен операцией «Восход солнца». Он договаривался с генералом СС Вольфом о капитуляции немецких войск в Северной Италии. Поскольку русским не позволили участвовать в этих переговорах, они пришли к заключению: операция «Восход солнца» – не что иное, как попытка заключить в последний момент сепаратный мир с Германией. Советы решили, что союзники подтверждают самые страшные их опасения и вступают в сговор с наихудшими представителями Третьего рейха, чтобы повернуть оружие против Советского Союза.

Даже учитывая паранойю Сталина в этом отношении, точку зрения Советов вполне можно понять. В последние месяцы войны последовала серия предложений от высокопоставленных немцев о том, чтобы США и Великобритания присоединились к Германии и повернули оружие против Советского Союза с целью предотвратить его проникновение в Западную Европу. К англичанам обращались немецкий офицер разведки, перешедший через линию фронта во Франции, и итальянский промышленник, появившийся в английском посольстве в Швейцарии. Но основное внимание немцы сосредоточили на Даллесе, которого они считали «несгибаемым борцом с коммунизмом». В течение короткого промежутка времени итальянский клирик, австрийский бизнесмен и немецкий военно-воздушный атташе в Берне через УСС предложили союзникам заключить священный союз против коммунизма(53).

Вашингтон отверг все эти предложения; Рузвельт считал, что единственная цель всех немецких предложений – породить подозрения и посеять семена раздора между союзниками. Если намерения немцев были действительно таковы (хотя факты этого не подтверждают), значит, они серьезно в них преуспели. КГБ знал, что противник заигрывает с союзниками с 1943 года. Отказ союзников допустить советских представителей к переговорам с Вольфом о капитуляции, казалось, подтверждал самые жуткие кошмары Сталина. Советский Союз открыто обвинил США в двойной игре. Сталин и Рузвельт обменялись едкими телеграммами. Союз военного времени рушился. Атмосфера менялась. УСС, не теряя времени, принялось эксплуатировать новую ситуацию[36].

Оно поступило так прежде всего потому, что некоторые немецкие предложения содержали в себе очень соблазнительную приманку. Например, гестапо предлагало передать весьма ценные досье разведданных по Японии. В обмен требовалось согласие союзников прекратить огонь на Западном фронте и дать возможность Германии сдержать натиск русских. Этому предложению все же можно было противостоять. Но когда генерал Рейнхард Гелен, начальник восточной группы оперативного отдела немецкого Генштаба, перешел со своими людьми и всеми досье к американцам, он сделал предложение, устоять против которого не было никакой возможности. Генерал заявил, что располагает шпионской сетью на советской территории и что его агенты там готовы немедленно начать работать на УСС. После одобрения со стороны Вашингтона организация Гелена получила во Франкфурте помещение, и, хотя Советский Союз считался союзником США, люди Гелена осуществляли свои операции против коммунистов точно так же, как и при Гитлере; только теперь у них был другой хозяин – УСС[37].

Однако УСС так легко стало на путь антикоммунизма, потому что это полностью отвечало его интересам. Донован всегда в глубине души надеялся, что УСС перерастет в разведывательное ведомство мирного времени. Еще в 1943 году он обсуждал с рядом генералов необходимость долгосрочной программы создания «независимой секретной службы Америки, действующей как во время мира, так и во время войны». К 1944 году он далеко продвинулся в своих размышлениях. Теперь он задумывался о возможности создания «центральной разведывательной службы», которая сконцентрировала бы свое внимание на сборе долгосрочной информации стратегического характера и координации деятельности всех государственных разведывательных служб. Поскольку эти идеи подрывали положение многих могущественных ведомств в Вашингтоне, последние встали в резкую оппозицию к Доновану. УСС срочно требовались убедительные доводы, почему Соединенным Штатам необходимо такого рода учреждение. В 1940 году весьма полезной оказалась угроза нацизма, но сейчас он был на грани разгрома. Донован обратил свой взгляд в сторону Советского Союза.

Внутри УСС новые веяния быстро достигли самых низов. Офицер, служивший в авангарде УСС в Берлине, сообщал, что, сидя с русским майором за бутылкой водки, он вдруг с грустью осознал, что «у нас сменился враг». Другие заметили изменение обстановки по тому, как трансформировалось отношение к немцам. Джон Вейц, беженец из Германии, завербованный в УСС из американской армии, вспоминал, что пленным немецким офицерам разрешалось покидать лагерь около Мюнхена для участия в вечеринках с их американскими коллегами. «Один немецкий офицер сдался мне, подкатив на собственном черном лимузине. Он попросил хорошенько позаботиться о его машине, так как она ему скоро понадобится».

Легко понять, почему в такой обстановке американцы приступили к вербовке бывших сотрудников гестапо и разведки. Вейц вспоминал: «Значительную часть агентов УСС в Европе в то время составляли евреи – беженцы из Германии в возрасте 20 – 25 лет. Для них немцы были чудовищами. Такому агенту представлялось невозможным приступить к вербовке нациста. В этих случаях вступали в дело более покладистые офицеры УСС, не говорящие по-немецки. Они заявляли: «Послушай, этот тип толкует лишь на своем языке, но он знаком с ситуацией. Давай используем его на некоторое время. Позже мы всегда сумеем от него избавиться». Полагаю, что некоторые из этих немцев сослужили немалую службу в свое время»(54).

Такова точка зрения человека, работавшего «в поле». Другие же смотрели на дело иначе. Некоторые высокопоставленные американцы считали, что все прошлые дела нацистов, какими бы ужасающими они ни были, имеют второстепенное значение по сравнению с той пользой, которую эти люди способны принести в деле борьбы с коммунизмом.

По крайней мере, один пример прекрасно подтверждает это. В 1945 году Леон Дж. Туррон был начальником архива данных о военных преступниках и о лицах, подозреваемых в угрозе безопасности. Туррон, поляк по национальности, еще во время первой мировой войны воевал против русской армии. Позже он эмигрировал в США и в 1929 году поступил на работу в ФБР как специалист по вопросам коммунизма. Его официальной задачей в качестве начальника архива было выявление военных преступников и каталогизирование их преступлений. Но у этого фанатика-антикоммуниста было и тайное задание: ему была предоставлена свобода вербовать, не задавая лишних вопросов, бывших нацистов, в первую голову членов СС, в качестве агентов американской разведки – знатоков Советского Союза. Он с такой энергией занимался своей тайной деятельностью, что был назван «одним из первых бойцов холодной войны»(55).

По мере того как новый враг занимал место предыдущего, УСС, не теряя времени, приступило к развертыванию разведывательных операций против Советского Союза. Надо сказать, что это был не первый опыт такого рода. Еще в сентябре 1943 года УСС завербовало в качестве агента служащего крупной компании «Бэджер энд санс», наблюдавшей за монтажом шести нефтеперерабатывающих заводов, поставленных в СССР из США по ленд-лизу. В обязанности агента входил сбор разведывательной информации по вопросам промышленности, сельского хозяйства, культуры, а также по политическим проблемам. В архивах УСС нет сведений о результатах деятельности этого агента.

Несколько иной характер носила операция «Кейзи Джонс». Она была задумана Донованом в 1944 году и осуществлена весной 1945 года. Характеризовалась как «совместный американо-английский проект, целью которого было в условиях послевоенной неразберихи осуществить сплошную аэрофотосъемку Восточной и Центральной Европы, Скандинавии и Северной Африки». 16 эскадрилий американских и английских бомбардировщиков сфотографировали около двух миллионов квадратных миль, включая все районы Германии, оккупированные Советским Союзом, Югославию и Болгарию. Русские вряд ли могли не заметить столь масштабную операцию. Цель ее была, по-видимому, сообщена КГБ Юргеном Кучински – советским агентом (см. главу 9), служившим в ВВС США в звании подполковника. Поскольку основная работа Кучински – оценка ущерба, нанесенного немецкой промышленности, – предусматривала просмотр фотографий, сделанных с воздуха, резонно будет предположить, что Кучински знал о «Кейзи Джонс» и передал эту информацию в Москву.

Нет никакого сомнения в том, что русские были осведомлены об этой операции. Имеются секретные сообщения о том, что в последние месяцы войны и в первые дни мира произошло несколько воздушных боев между самолетами США и Великобритании, с одной стороны, и советских ВВС – с другой. Только за один день 2 апреля было зафиксировано шесть схваток, при этом один американский истребитель «Мустанг» был сбит. Русские запретили полеты всем находившимся в СССР самолетам союзников и для подтверждения серьезности своих намерений сбили в июле 1945 года два английских самолета типа «Энсон». В следующем месяце они направили более трехсот протестов по поводу нарушения их воздушного пространства самолетами союзников(56).

Свой первый залп в битве за то, чтобы обеспечить существование УСС и после войны, Донован произвел в октябре – ноябре 1944 года. В объемистом меморандуме Рузвельту он доказывал необходимость постоянно действующего разведывательного учреждения, которое координировало бы всю правительственную разведывательную работу, если последняя влияет на национальную политику. Это было масштабное предложение, грозившее вторжением во многие вашингтонские коридоры власти. Поэтому оно встретило отпор со всех сторон. Рузвельт сам был далеко не убежден в правоте Донована, и, когда враги последнего обеспечили в начале 1945 года утечку информации в прессу, президент не стал защищать Донована от поднявшегося вокруг него шума. Хотя критика в основном шла по линии «нового супергестапо», в общем шуме не потерялись глубокие и толковые комментарии. Адмирал Эрнст Кинг, например, усмотрел элемент опасности в том, что «с течением времени подобная организация может приобрести власть гораздо большую, нежели предполагали ее основатели».

Донован все больше и больше оказывался в изоляции. Даже английские друзья, которым он так помог в начале войны, теперь отвернулись от него(57). И когда 12 апреля 1945 года, в самый разгар битвы за разведку, скончался президент Рузвельт, вместе с ним умерли и надежды Донована протащить УСС в новый послевоенный мир.

Новый президент Гарри Трумэн не разделял восхищения Рузвельта, которое тот испытывал перед разведывательной деятельностью. Он не любил получать в Белом доме незаказанную заранее информацию от различного рода добровольных помощников. Он с подозрением относился к разведывательным организациям, не доверял службам безопасности (включая ФБР) и жаждал прикрыть все ведомства, занимавшиеся тайными операциями во время войны. Предложения о создании центральной разведывательной организации Трумэн просто-напросто направил в Бюджетное управление и предоставил ему право решать, учитывая необходимость снижения государственных расходов до предвоенного уровня, кого оно готово финансировать.

Донован боролся, пытаясь завоевать симпатии общественности. Офицерам УСС было предоставлено право раскрывать подробности их военных приключений, и вскоре газеты, журналы и даже комиксы были полны невероятно преувеличенных и чрезвычайно приукрашенных повествований об эскападах УСС. Это, кстати, объясняет, почему американцы старшего возраста вплоть до наших дней сохранили в душе столь романтический облик УСС. Однако усилия Донована были затрачены впустую. 20 сентября 1945 года Трумэн подписал указ о расформировании УСС, и первое центральное разведывательное учреждение Соединенных Штатов формально окончило свое существование. Но произошло ли это на самом деле?

Большая игра слишком глубоко укоренилась в душах многих американцев, чтобы президентский указ мог разом убить стремление продолжить ее. Донован и его коллеги без лишнего шума создали организацию, состоящую из бывших сотрудников УСС, – Ветераны стратегической службы (ВСС), которая через три года уже насчитывала 1300 членов. Целью этой организации было содействие всеми доступными средствами выживанию «идеи необходимости создания централизованной разведки»(58).

Членами ВСС стали сотрудники отдела исследований и анализа, который в полном составе был передан в Государственный департамент. Они еще оставались там, но горели желанием броситься в объятия Центрального разведывательного управления (ЦРУ), как только оно родилось в 1947 году. Членами ВСС стали ученые, вступившие в УСС, чтобы превратиться в людей действия, и те совращенные миром тайн интеллектуалы, которые вернулись после войны назад в университеты, где, овеянные духом романтики, они рекрутировали новое поколение американских разведчиков. Члены ВСС работали в средствах массовой информации, в издательствах, в юридических конторах или на Уолл-стрит, некоторые занимали высокие посты в Вашингтоне – уникальная сеть, состоящая из влиятельных лиц, преданных Доновану и идее УСС.

Эти люди не могли не вызывать восхищения, тем не менее их энтузиазм в основном зиждился на самообмане. Бесспорно, в некоторых операциях УСС были проявлены изобретательность, отвага и самопожертвование самого высокого уровня. Однако по большому счету вклад УСС в победу был минимальным. Организация начала действовать лишь ближе к концу 1943 года, когда война была уже наполовину завершена. История первых дней УСС – это история грубых ошибок, борьбы за независимость от других разведывательных служб США, а также от СИС и УСО. Это история диверсий, совершенных против УСС ее врагами в Вашингтоне. В 1947 году один из офицеров военно-морской разведки США сказал, что отношения между его ведомством и УСС были отвратительными и «можно было подумать, что УСС является большим недругом, нежели немцы или японцы»(59).

Большую часть войны генерал Макартур не допускал УСС на тихоокеанский театр военных действий. В Юго-Восточной Азии значительную долю времени УСС тратило, шпионя за англичанами, отвергнув идею агентов с мест, настаивающих на необходимости поддержки Хо Ши Мина и его националистического движения. УСС, вероятно, упустило реальную возможность изменить трагическую историю Вьетнама за последние четверть века. Деятельность организации Донована в Китае серьезно страдала от незнания агентами культурных традиций страны и языка ее народа. В Европе УСС было не более чем микроскопическим винтиком в гигантском военно-промышленном механизме, который выиграл войну и без которого УСС просто было бы невозможно функционировать.

УСС, впрочем как и УСО, не сумело полностью осознать реалии оккупированной немцами Европы, прагматизм населения, которое за многие столетия привыкло к тому, что оккупанты как приходят, так и уходят. Офицеры УСС были, например, потрясены, когда французские промышленники, прежде чем дать разрешение диверсионным группам французского Сопротивления взорвать их заводы, работавшие на германскую армию, потребовали гарантий в том, что после войны США компенсируют нанесенный им ущерб.

Участники движения Сопротивления со своей стороны с понятной подозрительностью относились к призывам УСС поднимать восстания в оккупированных странах. Тысячи маки были принесены в жертву в июне 1944 года, когда они откликнулись на призыв поднять восстание. Призыв прозвучал лишь для того, чтобы отвлечь внимание немцев от сил союзников, высадившихся во Франции. Бюрократические проволочки в УСС и изменение военных приоритетов привели к тому, что французские и итальянские бойцы Сопротивления не получили обещанной помощи, и немцы утопили восстания в крови. Не случайно в цифру потерь УСС – 143 убитых и 300 раненых из 16 тыс. человек, работавших на эту организацию, – не включены субагенты и не упоминаются даже походя погибшие бойцы Сопротивления и мирные граждане оккупированных стран, расстрелянные немцами в отместку за акции УСС и УСО(60). Историк Джон Овертон Фуллер замечает, что, когда теперь говорят о массовой поддержке, которую движение Сопротивления оказывало союзным армиям, речь в основном идет не о героях первоначальных этапов движения, потому что большинство из них погибли.[38]

Если говорить о сборе разведданных, то УСС удалось проникнуть за линию границ Германии лишь в самые последние месяцы войны. Результаты же его деятельности в области исследований и анализа, бесспорно, намного лучше. Производительность этого отдела поражала воображение, а качество продукции было первоклассным. Однако здесь тоже имелись негативные последствия. Во-первых, ученые были вовлечены в соблазнительный мир разведки, и теперь они смотрели на свою службу в УСС «как на лучший период в их интеллектуальной деятельности»; во-вторых, установилась неразрывная связь между ученым миром и миром разведки, которая существует и поныне.

Но иногда информация и этого отдела была далека от истины. Например, в одной из справок говорилось, что Советский Союз потерял убитыми в войне 3, 4 млн. человек, то есть в шесть или семь раз меньше, чем это было в действительности. (На первый взгляд это не имеет особого значения, однако такая оценка привела к ряду неверных решений. Госдепартамент пришел к выводу, что русские сумеют быстро преодолеть последствия войны и, следовательно, отношения Восток – Запад не пострадают, если США откажутся от обещания предоставить СССР заем на восстановление страны. Этот вывод был ошибочным(61).)

Многих молодых американцев, склонных к приключениям, привлекала служба в УСС. Здесь они получили возможность развивать те черты своего характера, которые больше всего, к сожалению, стимулирует именно война, инициативу, предприимчивость, храбрость, способность полагаться на самого себя. Но служба в УСС привлекала и психопатов, потому что предлагала им реализацию их фантазий, обостряла чувства, приобщала к интриге. Она привлекала их возможностью стать таинственной личностью, выполняющей тайное задание. Для них разведывательная работа становилась самоценностью, конечным результатом, а не одним из множества путей достижения победы над врагом.

Если поискать пример, в наибольшей степени характеризующий сущность работы УСС, ее внешнюю яркость и картинность и глубинную бесполезность, то это будет рассказ о том, как Дэвид Брюс и его мальчики из УСС объединили усилия с военным корреспондентом Эрнестом Хемингуэем при наступлении союзников на Париж в августе 1944 года.

Брюс начал с того, что произвел Хемингуэя в почетные офицеры УСС. Перед группой была поставлена задача собирать разведывательную информацию, которая могла бы облегчить продвижение союзников. Однако они решили присоединиться к передовым частям, вступающим в Париж, чтобы оказаться первыми американцами в освобожденной столице Франции. В то время, когда генералы де Голль и Леклерк, части которых и решили исход дела, принимали капитуляцию немецкого командования, а коммунисты, начавшие восстание и понесшие наибольшие потери, хоронили убитых, команда УСС отправилась вниз по Елисейским полям к отелю «Риц». Управляющий посмотрел на них с подозрением и поинтересовался, что им нужно. «Как насчет того, чтобы дать нам семьдесят пять порций мартини?» – ответил Хемингуэй(62).

Историческое значение УСС состояло в том, что оно приобщило лидеров США к прелестям тайного мира таким образом, что сбор информации и нелегальные операции, то есть тайная война, выглядели как единое целое. Англичане лучше понимали необходимость разделения этих двух основных функций разведки, и поэтому, когда закончилась война, они сумели распустить свою армию, которая осуществляла силовые действия, – УСО, оставив в неприкосновенности лишь традиционную службу СИС. Но та структура, которую придал своей организации Донован, привела в результате к тому, что указ Трумэна практически полностью положил конец операциям обоего рода. В кампании, которая велась между 1945 и 1947 годами за создание разведывательного ведомства, действующего в мирное время, УСС было избрано в качестве модели. Таким образом, это неизбежно вело к тому, что разведка и тайные операции должны были составлять единое целое. В новых условиях это означало неизбежное вмешательство во внутренние дела стран, с которыми США не находились в состоянии войны. Мешанина различных предназначений организации оказалась для ЦРУ опасным наследством.

Глава 11

ЦРУ: К 1948 ГОДУ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ГОСУДАРСТВО

Всего лишь через четыре месяца после подписания указа о роспуске УСС президент Трумэн изменил свою позицию. Хотя враги Донована сумели похоронить его организацию, в Вашингтоне все же имелись некоторые подозрения, что идея о создании центрального ведомства для координации разведывательной информации, собранной ВМС, армией и Госдепартаментом, имеет в своей основе здоровое начало. Питер Вишер, секретарь комитета по разведке Объединенного комитета начальников штабов, позже выразил настроения Вашингтона следующими словами: «Все были согласны с тем, что в делах разведки царит неразбериха и что мы должны иметь Центральное разведывательное управление для координации этой деятельности. Существовало мнение, и совершенно справедливое, что со сбором информации дела обстоят не так уж плохо. В конце концов информация о возможном нападении на Перл-Харбор достигла Вашингтона. Проблема состояла в том, что она не попала в нужное время к нужным людям и не была систематизирована. Все говорили: «Прекрасно, давайте создадим Центральное разведывательное управление и поручим ему сопоставление, оценку и распространение материалов, которые уже собраны, но разбросаны по разным местам»(1). Трумэн сдался. Однако новое ведомство не должно было походить на сборище «мушкетеров», подобное УСС. Вишер характеризовал будущую организацию как маленькое учреждение, расположенное в Вашингтоне и обрабатывающее уже собранный другими материал, – своего рода центральный пункт хранения и распространения. 22 января 1946 года президент подписал директиву, подготовленную в основном Вишером, о создании Центральной разведывательной группы (ЦРГ). Штат ее комплектовался из лиц, откомандированных из ВМС и армии. Группу должен был возглавлять директор, назначаемый президентом, и она должна подчиняться Национальному разведывательному ведомству (НРВ), состоящему из госсекретаря, министров армии и флота, а также руководителя аппарата президента.

Не знаем, испытывал ли Трумэн (а он с подозрением относился ко всякого рода разведывательной деятельности) сомнения по поводу такой смены своей политики. На неофициальном завтраке в Белом доме, через два дня после подписания директивы, он презентовал руководителю своего аппарата адмиралу Уильяму Лихи и первому директору ЦРГ адмиралу Сиднею Соерсу плащи, черные шляпы, деревянные кинжалы и фальшивые усы. При этом президент сказал: «Вы должны принять эти одеяния и сопутствующие им принадлежности в качестве моего личного сыщика и директора центрального управления сыска»(2).

Если Трумэна одолевали сомнения, то они были совершенно обоснованными. Будущее развитие подтвердило это. Являясь образчиком для Центрального разведывательного управления, которое вскоре пришло ему на смену, ЦРГ продемонстрировала, что не может существовать такой штуки, как маленькая разведывательная организация. Через восемнадцать месяцев ЦРГ расширила свои функции и приступила непосредственно к сбору разведывательной информации. Воспользовавшись слабостью Государственного департамента, ЦРГ вступила в схватку с ФБР и выиграла ее. Вся зарубежная деятельность ФБР по сбору информации была запрещена. Группа установила контроль над разведслужбами трех министров, которым она должна была бы подчиняться. ЦРГ удалось обнаружить существование секретной разведывательной службы, созданной в октябре 1942 года в составе Министерства обороны. Во время войны о ней знали лишь Госдепартамент и лично Рузвельт. Теперь она была сметена с лица земли. В течение одного года штат ЦРГ вырос в шесть раз. Она поглотила остатки УСС, которым удалось выжить под крышами Министерства обороны и Государственного департамента, и настолько завоевала сердце Трумэна, что, начиная с 1948 года – к этому времени ЦРГ превратилась в ЦРУ, – первым посетителем у президента неизменно бывал директор Центрального разведывательного управления(3).

Отклонение ЦРГ от целей, поставленных первоначально президентской директивой, вдохновило бывших мальчиков из УСС на то, чтобы, не ограничиваясь сбором информации, двигаться дальше и приступить к выполнению тайных операций. Рост ЦРУ теперь стало невозможно остановить. Оно превратилось в гигантскую бюрократическую машину со своими источниками доходов, банками, линиями воздушных сообщений и своей собственной политикой. По мнению английского историка Кристофера Эндрю, современные разведывательные системы появились не в результате сознательных усилий правительств, а как итог ползучего бюрократического разрастания. Но что касается ЦРУ, то его рост носил взрывной характер. Секретный лозунг организации 1947 года: «К 1948 году больше, чем государство». И он был реализован. По мере роста ЦРУ контролировать его становилось все труднее. «Это был если не взбесившийся слон, то по меньшей мере функционирующий в значительной степени самостоятельно важнейший инструмент внешней политики»(4). Изменился и взгляд ЦРУ на свою собственную роль. Задачей организации теперь считался не только сбор информации о событиях в мире: она видела свой долг в том, чтобы формировать эти события. ЦРУ в полном смысле слова превратилось в правительство внутри правительства Соединенных Штатов.

Крошечный пункт в январской директиве президента, пунктик, которого не было в первоначальном проекте документа, открыл путь для расширения ЦРГ. Сейчас невозможно точно сказать, кто внес это положение в проект, перед тем как президент поставил свою подпись. Но все данные указывают на то, что это сделал адмирал Соерс. В первом варианте проекта директивы было сказано, что обязанности директора состоят «в сборе, . сопоставлении и оценке разведданных». Слово «сбор» было вычеркнуто, по-видимому. Объединенным комитетом начальников штабов. Там справедливо усмотрели в этом угрозу для своих служб, занимающихся сбором информации. Но в окончательном варианте директивы, хотя слово «сбор» и не присутствовало, появился пункт, который уполномочивал директора «проводить такую деятельность по вопросам, затрагивающим общие интересы, которая, по мнению Национального разведывательного ведомства, может более эффективно осуществляться в централизованном порядке»(5). Именно это положение, которое, по существу, означало «хватай все», Соерс использовал в качестве мандата для расширения ЦРГ.

Первоклассный организатор (до поступления на флот он был бизнесменом в Миссури), он использовал все свои таланты для создания новой бюрократической машины. Когда полковника Джона Громбаха, последнего начальника разведывательной службы Министерства обороны, спросили, чем он объясняет рост ЦРГ, он ответил: «Я просто думаю, что люди, которые возглавляют учреждения с координирующими функциями, таким образом начинают создавать свои империи». Во всяком случае, следующий глава ЦРГ генерал Хойт С. Ванденберг. занявший место Соерса в июне 1946 года, вовсе не собирался ограничиваться координацией разведывательных сведений, собранных другими учреждениями. Когда один из его подчиненных спросил, как генерал представляет себе свою деятельность, тот ответил: «Вот что я вам скажу – я ни на грош не верю в координационное хождение по кругу, чтобы сшивать одно с другим». Тот же сотрудник позже говорил, что половина работников ЦРГ хотела бы ограничиваться в деятельности строго координационной ролью, но вторая, более честолюбивая половина в ответ заявляла: «Джентльмены, чем мы должны стать, каким учреждением? К нам должна перейти вся мощь, которой обладало УСС, и даже больше того»(6).

Честолюбие победило. Через шесть месяцев после подписания президентской директивы ЦРГ обратилась к НРВ и убедила последнее по-новому определить функции директора.

8 июля 1946 года НРВ под грифом «совершенно секретно» выпустило директиву № 5. Она предписывала директору ЦРГ проводить всю работу по шпионажу и контршпионажу за пределами США в целях сбора разведывательной информации, необходимой для национальной безопасности(7).

Произошла совершенно экстраординарная передача полномочий. Основное «надзирающее» учреждение, в обязанности которого входил контроль за оперяющейся ЦРГ, без звука рассталось с правом контроля, при этом создалось положение, которое позволяло ЦРУ в будущем бесконтрольно совершать самые мерзкие выходки. Оглядываясь назад, нетрудно установить причины, в силу которых НРВ так легко рассталось с обязанностями контролера. Люди, входившие в контролирующую группу, – госсекретарь, министры армии и флота, руководитель аппарата президента – были настолько загружены своими прямыми обязанностями, что у них совершенно не оставалось времени на дела разведки. Конечно, они проявили бы заинтересованность, если бы ЦРГ явилась с чрезвычайно важной информацией – например, об угрозе нового Перл-Харбора. В любом случае члены НРВ всегда полагались на инициативу директора ЦРГ, чтобы провести очередное заседание. Таким образом, хотя на бумаге контроль и принадлежал НРВ, реальная власть находилась в руках директора ЦРГ.

Еще одной причиной безудержного роста ЦРГ была весьма благоприятная для этого общая атмосфера. В конце войны появилась масса книг и статей, посвященных американским разведывательным организациям и их работе. (Как мы уже знаем, за этим стоял Донован. Вся лавина печатной продукции была частью пропагандистской кампании, имеющей целью спасти УСС.) Большинство публикаций наделяло разведывательную деятельность особым очарованием, представляло ее как совершенно необходимую для страны и требовало, чтобы правительство поддерживало разведку и ее рыцарей.

В такой атмосфере ЦРГ не могла не чувствовать себя ущемленной. Было мало привлекательного в том, чтобы сидеть за письменным столом в Вашингтоне, оценивая добытые другими разведданные. Питер Вишер цитирует офицера армейской разведки, который следующим образом суммирует настроение многих сотрудников ЦРГ: «В оценивании нет никакой сексапильности; это же… дело (нелегальный сбор информации) возбуждает. Всем хочется заняться этим. Если вы попробовали начать, то навсегда утрачиваете интерес к обычной работе. Вы забываете обо всем, потому что вы взволнованны, вы вне себя»(8).

Ванденберг очень быстро превратил мандат на сбор информации за пределами США в разрешение проводить тайные операции. Об этом говорит тот факт, что уже в июле 1946 года ЦРГ на заседании НРВ отстаивает необходимость финансирования таких действий. Семью месяцами позже Ванденберг докладывал Трумэну: «Нелегальные операции весьма тщательно разрабатываются и проводятся вполне удовлетворительно в большинстве критических районов за пределами США»(9). Принимая во внимание сроки, необходимые для планирования и первоначального развертывания подобных операций, можно заключить, что США приступили к проведению тайных акций за рубежом задолго до возникновения ЦРУ. Они сделали это без каких бы то ни было публичных дискуссий и даже без секретного слушания в конгрессе. Поэтому, когда начались парламентские слушания закона о национальной безопасности 1947 года (закон, согласно которому было создано ЦРУ), ни один из представителей разведки даже намеком не выдал, что тайные операции уже начались. Больше того, выступая на секретном слушании в июне 1947 года, Ванденберг и другие сотрудники разведки стремились создать впечатление, что речь идет всего лишь о получении прав на сбор информации за рубежом (вопрос уже был давно решен) якобы в продолжение старой дискуссии «координация или сбор сведений». То будущее, которое предназначалось ЦРУ в ходе дискуссии в конгрессе, настолько мало соответствует реальной действительности, что уверенно можно сказать: перед нами теперь совсем иная организация.

Аллен Даллес, будущий директор ЦРУ, значительно приукрасив свои заслуги в УСС во время войны (он заявил, что на него работало десять процентов сотрудников абвера), высказался во время слушаний по проблеме о том, какой ему видится новая разведывательная организация. ЦРУ будет очень небольшим, заявил Даллес, потому что, «превратившись в огромного спрута, оно не сможет нормально функционировать». Отвечая на прямо поставленный вопрос, сколько же сотрудников ему потребуется, Даллес сказал: «Некоторое количество людей потребуется для оценки информации. Со сбором деловой информации на всей территории США десятка два человек вполне справятся: двое в Нью-Йорке, один в Чикаго, один в Сан-Франциско… Для работы за границей, конечно, потребуется некоторое количество людей, но их не будет много – скорее десятки, нежели сотни»(10). (В настоящее время в ЦРУ работает примерно 16 тыс. человек.)

У Даллеса имелись соображения, где этих людей можно найти: «Американские бизнесмены, американские профессора, все американцы, путешествующие по свету, являются величайшим достоянием нашей разведывательной системы… Я полагаю, что в сфере сбора информации, в том, что можно было бы назвать тайным ее сбором, значительная часть сведений будет поступать от американцев, не имеющих официальной связи с правительством».

В заключение он подчеркнул, насколько необходимо ЦРУ стране: «…по моему мнению, англичанам несколько раз удалось спастись лишь при помощи их секретных служб. Существование таких служб – вопрос жизни. Это исключительно важный инструмент нашей национальной безопасности»(11).

Даллес, так же как и другие свидетели, выступал на слушаниях не под своим именем, он, например, именовался «мистер Б». Едва оригинал выступлений был подготовлен к печати, стенографистка и машинистка были приведены к присяге о сохранении тайны. Оригинал расшифрованной стенограммы хранился у председателя комитета, готовившего закон, но позже ЦРУ сделало копию и для себя. Это была удачная мысль, так как председатель уничтожил оригинал в 1950 году(12). Секретность парламентских слушания плюс тот факт, что целью закона было объединение вооруженных сил (ЦРУ даже не упоминалось в полном названии закона), позволили новому ведомству появиться на свет без публичного обсуждения и с весьма туманно обозначенными полномочиями. Конгресс полагал, что внутри страны ЦРУ не будет играть никакой роли, что у новой организации будут лишь ограниченные оперативные функции и что действовать она станет главным образом как координатор. (Было неясно, имеет ли она право заниматься сбором информации.) Но совершенно ясно одно – ЦРУ не уполномочивалось на проведение тайных операций за рубежом. Однако, как мы уже знаем, предшественница ЦРУ – ЦРГ уже занималась сбором информации и уже производила тайные операции. Новое ведомство, естественно, не намеревалось отказываться от этих функций.

Хотя традиционные поставщики информации облили ЦРУ презрением, новая организация переиграла их в схватке на бюрократическом поле. ЦРУ имело два решающих преимущества: оно докладывало непосредственно президенту и отчитывалось только перед Советом национальной безопасности, который возглавлял все тот же президент. Таким образом, если удастся убедить последнего в пользе своевременной разведывательной информации, никто не сможет помешать продвижению ЦРУ на ее пути к лучшему будущему.

Дальше произошло следующее. В 1948 году коммунисты пришли к власти в Чехословакии и получили высокий процент голосов на выборах в Италии и Франции. Командующий вооруженными силами США в Европе предупредил президента Трумэна о неизбежности войны с Советским Союзом. В ответ Трумэн издал серию директив, усиливающих роль ЦРУ и расширяющих круг ее обязанностей. Совет национальной безопасности издал директиву № 10/2, которая расширила масштабы акций ЦРУ против СССР. Теперь они могли включать в себя операции полувоенного характера. В директиве № 68 Совет национальной безопасности отводил ЦРУ основную роль в «холодной войне» против Советского Союза, включая проведение психологической обработки и тайных операций. Внесенные в 1949 году поправки к закону о национальной безопасности давали ЦРУ право на исключительную секретность в ведении своих дел, директор его мог не предоставлять никому, даже конгрессу, отчета о размере организации, ее бюджете, методах работы, характере операций и источниках информации.

Получив, по существу, лицензию на ведение тайной третьей мировой войны, ЦРУ начинает свой взрывной рост. Всего лишь за год – с середины 1946 года до середины 1947 года – ЦРГ выросла в шесть раз. Ее наследник ЦРУ увеличилось еще в шесть раз между 1947 и 1953 годами. Больше всего вырос отдел проведения секретных операций. В 1948 году его штат насчитывал 302 человека, он располагал семью зарубежными точками и бюджетом в 4, 7 млн. долларов. К 1952 году в его распоряжении было 2812 сотрудников, 47 зарубежных точек и 82 млн. долларов (вскоре бюджет возрос до 200 млн. долларов). К этому времени почти две трети сотрудников ЦРУ являлись оперативниками, так или иначе занимающимися секретными операциями, и они поглощали три четверти годового бюджета организации(13). Управление попало под власть этих солдат тайной войны, многие из которых ранее были офицерами УСС. (Донован прожил достаточно долго, чтобы явиться свидетелем этих событий, но вряд ли он смог оценить свой триумф. Он страдал атрофией головного мозга, его преследовали галлюцинации – однажды он увидел батальоны русских, марширующие по мосту через Ист-ривер. Донован умер в 1959 году.)(14)

Имеет широкое хождение мнение о том, что быстрый рост ЦРУ был оправдан и необходим. США должны были дать реальный ответ на послевоенную советскую угрозу. Тайные операции были необходимы, чтобы противостоять этой угрозе. И в результате этих операций угроза уменьшилась. По моему мнению, опасность советской угрозы сознательно и очень сильно преувеличивалась самим ЦРУ, которое пыталось превратиться в империю. Я убежден, что существовал заговор, целью которого являлись обеспечение роста и усиление влияния ЦРУ, что осуществлялось путем манипулирования президентом Трумэном, конгрессом и всем американским народом, и который преследовал конкретную цель – обеспечение финансирования этого роста. Я считаю, что тайные операции очень часто оказывались неэффективными и играли негативную роль. Когда над ЦРУ нависла угроза разоблачения, оно спаслось, прибегнув к самому старому оружию секретных служб – воскресив страхи перед шпионами в своей собственной стране.

Разведывательные службы расцветают на этом страхе. Их существование и финансовое процветание зависят от того, умеют ли они убедить хозяев в том, что над страной нависла угроза, что разведка одновременно является спасительным щитом и шпагой. В заключительной фазе второй мировой войны, когда угроза нацизма была фактически устранена, УСС переключила свое внимание на Советский Союз в надежде, что угроза коммунизма оправдает существование разведывательной службы и после войны. Но и Трумэна стал все больше беспокоить Советский Союз, и он потребовал, чтобы ЦРГ давала более подробный анализ намерений Москвы. Ванденберг начал направлять непосредственно президенту служебные записки под грифом «совершенно секретно»[39].

Проявившийся у Трумэна интерес к намерениям Советского Союза был божьим даром для ЦРГ. Он положил конец дебатам о том, нужна ли США в мирное время крупная разведывательная организация. ЦРГ поспешно дала понять, что ее невежество по всем вопросам, касающимся Советского Союза, выходит за рамки допустимого. Это якобы результат того, что ЦРГ уделялось и уделяется недостаточно внимания. Положение может быть исправлено лишь при помощи мощных вливаний финансовых и людских ресурсов. Это утверждение было просто ложью. УСС сумело перевербовать всю шпионскую сеть Гелена в Восточной Европе. СИС, сотрудники которой, как ошибочно считали американцы, были подлинными мастерами шпионажа, упорно трудилась начиная с 1944 года над организацией антисоветских разведывательных операций. Английская разведка вновь задействовала многих из своих прежних агентов, действовавших в Советском Союзе, и свободно вербовала новые кадры среди бывших нацистов, специализировавшихся на антикоммунистических операциях. Имелось солидное ядро из американских и английских экспертов по Советскому Союзу, многие из которых во время войны работали в Москве. Но суть дела состояла в том, что ЦРГ было выгодно для оправдания своего существования и расширения, с одной стороны, значительно преувеличивать степень своего невежества в отношении СССР, а с другой – представлять КГБ как всемогущую организацию, осуществлявшую грандиозные операции.

Когда же рост ЦРГ начался, не было никакого смысла сообщать, что, возможно, советская угроза не столь велика, как это казалось изначально. Напротив, общие антикоммунистические настроения получили полную свободу развития. Кроме того, происходило сращивание постоянного недоверия ЦРГ к СССР с традиционным антикоммунизмом СИС. Тревога, которую такая «разведка» породила в США, сыграла важную роль в развитии «холодной войны».

Даже некоторые сотрудники ЦРГ считали, что информация их ведомства об СССР не соответствует действительности, и пытались сделать кое-какие шаги. В 1949 году небольшая группа офицеров подготовила совершенно секретную справку о намерениях Советского Союза. В документе, озаглавленном «Проект-головоломка», рассматривались вопросы мирового коммунистического движения. Авторы справки пришли к выводу, что даже если допустить, что Советский Союз манипулирует действиями западноевропейских коммунистических партий, таких, как ИКП и ФКП, у него нет планов установления мирового господства. Эта мысль оказалась настолько крамольной, что документ был положен под сукно и не имел хождения даже внутри самого ЦРУ(15). Напротив, там утверждалась доктрина советского экспансионизма. ЦРУ заявило, что СССР намерен захватить Финляндию и Австрию; Тито и греческие партизаны полностью находятся под его пятой;

Франция в любой момент может стать коммунистической, если она не решится на авторитарное правление генерала де Голля; Итальянская коммунистическая партия готовит вооруженное восстание; нестабильность в Европе может серьезно повлиять на положение в Англии.

Такая паническая позиция вполне устраивала правительство. Трумэн в то время боролся за принятие «Плана Маршалла» (план предоставления помощи на восстановление и развитие в основном для тех стран, которые готовы были отстранить коммунистов от власти), потому что конгресс все не решался его одобрить. Президенту нужно было нечто такое, что могло бы потрясти американское общество и заставить его немедленно высказаться в пользу принятия «Плана Маршалла». Для его реализации президенту было необходимо наличие постоянной угрозы. Коммунистический переворот в Чехословакии решил первую задачу, а доклады ЦРУ о зловещих намерениях Советского Союза помогали решать вторую. Тайные операции способствовали одобрению «Плана Маршалла», так как воздвигали преграды на пути его коммунистических противников.

В декабре 1947 года ЦРУ начало операции в Италии с целью не допустить победы Итальянской коммунистической партии на предстоящих выборах. Около 10 млн. долларов было потрачено на подкупы, финансирование предвыборной кампании христианских демократов (печатание и распространение антикоммунистических пропагандистских материалов). На последовавших выборах христианские демократы получили парламентское большинство в 40 мест. В то же время во Франции ЦРУ тайно трудилось над тем, чтобы внести раскол во Всеобщую конфедерацию труда – профсоюз, в котором главенствовали коммунисты. Оно преуспело в этом, истратив всего лишь миллион долларов. В Греции ЦРУ взяло на себя операции СИС в поддержку националистов против коммунистической партии(16).

Эти акции явились предтечами тайных операций ЦРУ, осуществляемых в иностранных государствах и в настоящее время. Первоначальный успех вдохновил сотрудников ЦРУ, занятых организацией и проведением тайных операций, на то, чтобы потребовать создания постоянной группы планирования и осуществления подобного рода деятельности. В результате в августе 1948 года было создано Управление координации политики (УКП) – странное и вводящее в заблуждение название. Во главе УКП был поставлен жесткий, честолюбивый, агрессивный и чрезвычайно работоспособный любитель спиртного Фрэнк Уизнер, к тому же непреклонный ненавистник коммунизма. Это означало радикальный отход от американской внешней политики мирного времени. И в самом деле, ни одна страна в прошлом официально не провозглашала тайные операции частью своей внешнеполитической деятельности. Позже деятельность такого рода была определена одним из сотрудников ЦРУ как «специфическая работа, проводимая за рубежом в поддержку национальных внешнеполитических целей; при этом осуществляется она таким образом, что роль правительства либо незаметна вообще, либо не признается публично»(17). Оказалось, что с помощью тайных операций можно урегулировать проблемы, не поддающиеся урегулированию традиционными способами.

В сложном послевоенном мире США раз за разом оказывались перед лицом задач, которые было невозможно разрешить обычными дипломатическими методами. Тайные операции «являются более мощным средством, чем дипломатия, и в то же время не столь отвратительны, как война» и тем самым помогают найти выход. Опыт ЦРУ в Италии, Франции и Греции показал, что при помощи тайных операций можно достигнуть желаемых результатов. Поскольку они проводились в секрете, США не выглядели каким-то международным пугалом. То, что американскому правительству удавалось сохранить свой высокоморальный облик, приносило определенные политические выгоды. Все свершалось, хотя конгресс, невзирая на советскую угрозу, неохотно шел на увеличение военных расходов. Дело в том, что ассигнования на тайные операции были спрятаны в общем бюджете ЦРУ и укрыты от взглядов чересчур любопытных конгрессменов. Короче говоря, тайные операции рассматривались как замечательное лекарство от всех международных болезней. Учитывая, что в УКП доминировали бывшие офицеры УСС с их преувеличенными оценками успехов операций военных лет, начинало создаваться впечатление, что при помощи тайных операций можно творить чудеса.

Такие операции начали проводиться на Украине, в Литве, Польше и Албании. Они усилились в Италии, Франции и Греции. Тайные операции распространились на Иран и Гватемалу, а позже на Индонезию, Анголу, Кубу и Чили. (Таких стран было много больше, просто те правительства, которые по своей инициативе обратились к ЦРУ, естественно, не афишировали это.) Одним словом, если мы включим в систему тайных операций секретное финансирование антикоммунистических публикаций, внедрение своих людей в газеты и ведущие информационные агентства, подкуп политиков и профсоюзных чиновников, то в мире вряд ли сыщется хотя бы одна страна, которая в 40 – 50-х годах не стала бы ареной тайных операций ЦРУ. При этом не делалось разницы между дружественными и враждебными государствами.

Финансовые ресурсы и цинизм этой организации не имели границ. Когда Итальянская коммунистическая партия на выборах 1953 года восстановила позиции, набрав 37% голосов избирателей – всего лишь на 3% меньше, чем христианские демократы, в дело вступило ЦРУ. Уильям Колби, будущий директор ЦРУ, срочно отправился из Стокгольма в Рим. Он имел приказ организовать с помощью американского посла в Италии Клера Бут-Люса и римской католической церкви перекачку средств в антикоммунистические партии. Для этой цели было выделено 25 млн. долларов в год. Во Франции усилилась финансовая поддержка антикоммунистических профсоюзов, а один из министров был внесен в платежную ведомость ЦРУ. Существовал план (правда, он был отвергнут) подкупить за 700 тыс. долларов все целиком Национальное собрание парламента Франции(18).

Операция в Албании была грандиозным предприятием, проводимым совместно с СИС. Предполагалось специально подготовить албанских эмигрантов и тайно забросить их на родину с целью поднять восстание против правительства Энвера Ходжи. Тренировочные лагеря были созданы на Мальте и Кипре. Высадка проводилась либо как парашютный десант в горных районах, либо с кораблей на албанское побережье напротив принадлежавшего Греции острова Корфу. Столь же амбициозной была и украинская операция. Она заключалась в поддержке попыток борьбы националистов против советского контроля. ЦРУ финансировало националистические организации, готовило их кадры и помогало забрасывать агентов назад в страну для организации восстания.

Вероятно, самым ярким примером тайных операций того времени являются действия США по возвращению на трон шаха Ирана в 1953 году. Премьер-министр Ирана Мохаммед Мосаддык с помощью Иранской компартии сверг шаха и национализировал Англо-иранскую нефтяную компанию. СИС и ЦРУ вступили в дело с целью исправить положение. ЦРУ поручило своему специалисту по проведению тайных операций Киму Рузвельту тратить до 2 млн. долларов в месяц на развертывание пропагандистской кампании с целью возвратить шаха на трон. В результате Мосаддык был устранен от власти, а Рузвельт тайно награжден медалью.

Насколько в конечном итоге были эффективны все эти операции ЦРУ? Можно попытаться ответить кратко: в отсутствие стройной внешнеполитической доктрины тайные операции – чуть больше чем трюк, который удается лишь тогда, когда внутри страны уже наметилось движение в ту сторону, куда хочет подтолкнуть его ЦРУ. В тех случаях, когда это было не так, тайные операции либо проваливались, либо имели обратный эффект. Они провалились на Украине, в Литве, Польше и Албании. Сотни агентов и миллионы долларов были потеряны в Литве и на Украине, где действия ЦРУ скорее мешали, чем содействовали движению сопротивления. Эти провалы оставили неприятное наследие, последствия чего полностью проявились лишь спустя двадцать лет. Многие из эмигрантов, завербованных американцами для проведения тайных операций, раньше сотрудничали с нацистами, а позже были секретно перевезены в США. Только в 70-х годах начали всплывать факты, свидетельствующие о том, что значительное число нацистских военных преступников спокойно, с ведома ЦРУ, доживали свой век в США как граждане этой страны.

В Польше ЦРУ невольно стало орудием в руках коммунистической власти, которая использовала старую тактику большевиков, значительно усовершенствованную, после революции. Создавались фальшивые подпольные группы сопротивления, которые вначале выкачивали у правительственной оппозиции твердую валюту, а потом устраивали пропагандистские шоу, излагая публично всю подноготную. Однако классическим примером провала, видимо, все же явились операции в Албании. Туда между 1949 и 1953 годами были засланы на смерть сотни агентов. Выброшенные с парашютами с самолетов или высаженные с катеров на побережье, они тут же попадали в руки албанских властей, которые либо расстреливали их на месте, либо устраивали показательные суды, чтобы продемонстрировать населению, какая судьба ожидает диверсантов и предателей. Это была совместная операция СИС и ЦРУ под двойным командованием. От ЦРУ ею руководил Джеймс Маккаргар, а от СИС – Ким Филби. Официальное объяснение разгрома операции состоит в том, что Филби, внедренный в СИС сотрудник КГБ, информировал о ней Москву. Однако тщательный анализ не подтверждает эту точку зрения.

В последние два года проведения операции Филби не имел к ней никакого отношения. В июне 1951 года, после бегства Берджесса и Маклина, он был отозван из Вашингтона. Более того, хотя в роли «руководителя» Филби в общих чертах знал об операции, ему не были заранее известны такие детали, как время и место высадки. Конкретные сроки зависели от погоды, времени приливов и других местных факторов, поэтому решения принимали оперативные руководители на месте.

Филби мог сообщить КГБ о существовании операции как таковой, и это была весьма ценная информация. Однако сомнительно, что КГБ использовал Филби для выяснения деталей. С какой стати КГБ стал бы рисковать своим наиболее ценным агентом, которому наконец удалось проникнуть в самое сердце СИС и ЦРУ, заставляя его информировать об операции, заведомо не имевшей шансов на успех. Тем более следует учитывать, что между СССР и Албанией существовали не самые теплые отношения. Показательно то, что Филби, в целом не стеснявшийся рассказывать о своих предательствах, ни словом не упоминал Албанию. Энвер Ходжа, лидер Албании, открыто заявлял, что операция провалилась в результате бдительности албанских органов госбезопасности, успеха «радиоигры», которую они вели, и некомпетентного руководства со стороны СИС и ЦРУ, «а вовсе не в результате заслуг какого-то Кима Филби, как утверждают некоторые»(19).

Наиболее вероятное объяснение разгрома операции состоит в том, что албанским властям удалось внедриться в эмигрантские организации, из которых вербовали агентов для проведения тайных операций. Скорее всего один из коммунистов, внедренных в среду эмигрантов, постарался, чтобы его тайно забросили в Албанию. Попав туда, он сдал свою группу органам госбезопасности, которые заставили радиста работать на себя. С этого момента весь ход операции был под контролем албанских властей, которые вели «радиоигру», чтобы заманить остальные группы СИС – ЦРУ и обречь их на гибель.

В любом случае Албания вскоре стала близким другом Китая и превратилась в такую «головную боль» для Советского Союза, какой бы она не могла быть, даже если бы ЦРУ преуспело в своих начинаниях и привело там к власти прозападное правительство.

Операции в Италии, по словам Уильяма Колби, были необходимы, потому что Москва в 50-х годах ежегодно вливала в Итальянскую компартию 50 млн. долларов, а проникновение коммунистов в правительство создало бы «подрывную пятую колонну» в оборонной системе НАТО.

Но слова Колби о финансировании Москвой итальянских коммунистов звучат весьма неубедительно. Другой сотрудник ЦРУ, Роберт Эймори, работавший в то время в отделе разведки и в силу этого скептически относившийся к тайным операциям, считал, что угроза коммунизма в Италии сильно преувеличена. Это произошло потому, что в действие вступила группа лиц (Бут-Люс, Джеральд Миллер, глава европейских операций УКП, и персонал итальянского отдела в Госдепартаменте), чрезвычайно чувствительных в отношении «советской угрозы». Какова же была политическая цена этих страхов? Исследователь Тревор Барнс приходит к следующему выводу «Крайний антикоммунизм христианских демократов, поддерживаемый и стимулируемый финансовыми вливаниями ЦРУ, стал. видимо, суррогатом назревших реформ и в результате в долгосрочном плане не ослаблял позиций коммунистов»(20).

Весьма сложно оценить влияние ЦРУ на политику Франции в то время. Средства, потраченные на подкуп и субсидирование антикоммунистических профсоюзов, тайное финансирование газет и журналов, очевидно, оказывали определенное действие. Однако привести специфические примеры успехов ЦРУ весьма сложно. Возможно, главный результат заключался в том, что французская политика стала осложняться деятельностью множества мелких партий. Это обстоятельство скорее помогало, а не мешало коммунистам.

Заявление о том, что ЦРУ спасло Европу от коммунизма, – явное преувеличение. То, что ни одна из европейских стран не стала коммунистической, объясняется в гораздо большей степени открытой американской помощью – «Планом Маршалла», устоявшимися внутренними связями, традиционным политическим и экономическим консерватизмом, а вовсе не махинациями клики руководителей тайных операций в Вашингтоне.

Больше всего восторженных отзывов получила совместная операция СИС и ЦРУ, проведенная в 1953 году в Иране. Самая высокая похвала исходила из самого ЦРУ[40], приводившего эту операцию в качестве хрестоматийного примера эффективности тайных действий. Удалось успешно подкупить несколько ключевых фигур в Иране (два агента получали ежемесячно по 50 тыс. долларов каждый), развернулась пропагандистская кампания с целью запугать народ захватом власти коммунистами; армейские части, настроенные против Мосаддыка, получили американское вооружение. Все говорит за то, что Мосаддык был националистом, а не коммунистом. Он организовал Народный фронт, поставив вопрос о том, кто должен владеть иранской нефтью. Мосаддык отказался легализовать коммунистическую партию и не принимал ее помощи(21). Хотя цели ЦРУ были достигнуты, трудно сказать, насколько велико было его влияние в замене Мосаддыка шахом. Иранская армия, полиция и политические лидеры, похоже, играли в перевороте гораздо большую роль, чем та, которая отводится им ЦРУ.

В 1954 году в Гватемале ЦРУ свергло законно избранное правительство, во главе которого стоял политик левой ориентации Хокобо Гусман Арбенс. На этот раз ЦРУ широко использовало так называемую «технику большой лжи», состоящую в утверждении, что, чем грандиознее ложь, тем больше ей верят. Перед ЦРУ стояла задача убедить средний класс Гватемалы в том, что правительство Арбенса не более чем марионетка Советского Союза. В преддверии путча радиостанция «Голос освобождения» (на самом деле радио ЦРУ) регулярно передавала сообщения о движении советских судов с грузом оружия, предназначенного для Гватемалы. (Эта выдумка подействовала столь успешно, что ЦРУ, видимо полагаясь на короткую людскую память, вновь применило ее против Никарагуа в 1984 году, но на сей раз безрезультатно.) После путча в Гватемале пришло к власти правительство Карлоса Кастильо Армаса. которое оказалось настолько коррумпированным, что даже руководитель операции сотрудник ЦРУ Дэвид Этлп Филлипс сожалел о содеянном(22).

Короче говоря, тайное вмешательство ЦРУ во внутренние дела тех стран, где США опасались роста влияния коммунистов, часто приносило результат, обратный желаемому. Но хуже всего было то, что эта деятельность лишала США морального превосходства перед Советским Союзом. У Соединенных Штатов была высокая репутация страны, уважающей чужой суверенитет и право других государств на самоопределение. Тайные акции ЦРУ приводили к тому, что многие переставали видеть различие между США и СССР. В тех странах, где проводилась большая часть тайных операций (а это главным образом были страны «третьего мира»), люди уже не видели разницы между ЦРУ и КГБ. Обе организации являлись для них символами империализма. Не желая того, оперативники ЦРУ, занимающиеся проведением тайных операций, приобрели в глазах народов тот же облик, что и их постоянные оппоненты.

И все же очень часто эти американцы – сотрудники ЦРУ – были по-настоящему благородными людьми и. как ни иронично это звучит, зачастую исповедовали либеральные взгляды. Разведывательная деятельность имеет тенденцию привлекать людей религиозных, с альтруистическими склонностями, и при этом весьма одаренных. Упоминавшийся выше Дэвид Этли Филлипс, сотрудник ЦРУ в Гватемале, называет Уильяма Колби, являвшегося директором ЦРУ с 1973 по 1976 год, не иначе как «солдат-пастор». Эти люди верили, что они идут в «крестовый поход», но по иронии судьбы, так же как и их противники марксисты, они считали, будто благородство цели оправдывает применение любых средств. Они зачастую по собственной инициативе решали, какие тайные операции необходимо осуществить в поддержку американского внешнеполитического курса, а затем воплощали свои идеи в жизнь под самым минимальным контролем.

Первоначально ЦРУ смотрело на Госдепартамент как на конкурента и держало его в неведении относительно своих дел. Иногда возникали такие ситуации, когда тайные действия ЦРУ вступали в прямой конфликт с политикой, проводимой Госдепартаментом. Но во время правления братьев Даллесов был заключен союз, который оказался гораздо опаснее предшествовавшего ему соперничества. Аллен Даллес, бывший сотрудник УСС, вернулся в разведку в 1951 году в качестве руководителя тайных операций. В 1953 году он стал директором ЦРУ. Его брат Джон Фостер Даллес уже был госсекретарем с устоявшейся репутацией блестящего воина «холодной войны», выступающего за освобождение Восточной Европы и «отбрасывание коммунизма». Тайные операции казались острым и эффективным оружием для достижения этих целей. Узы между Госдепартаментом и ЦРУ стали настолько тесными, что ЦРУ без труда удалось отбить попытку конгресса создать комитет для надзора за его деятельностью. Аллен Даллес имел полное право сказать: «Разведка для нашего правительства играет большую роль по сравнению с ролью разведок для любого другого правительства земного шара».(23)

Вовсе не все были счастливы в результате создавшегося положения. Оглядываясь назад, Лайман Киркпатрик, занимавший во времена Даллеса пост генерального инспектора ЦРУ, говорит: «Имеется в виду период, на который, стараясь быть объективным, я взираю со все большим и большим ужасом. Меня ужасают эти два брата Даллеса, которые пять раз на дню совещались по телефону, встречались каждый вечер, осуществляли операции по бомбардировке Индонезии, не имея никакой военной подготовки для руководства действиями подобного рода»(24).

А вот точка зрения КГБ на ЦРУ того периода. «Аллен Даллес через своего брата Джона Фостера Даллеса получил огромную власть, которую президент Эйзенхауэр не мог ограничить, а Джон Фостер Даллес – не хотел. (Вполне вероятно, что Эйзенхауэр вообще мало что знал об этом.) Со своей стороны Аллен Даллес был весьма покладистым руководителем и не всегда мог произнести необходимое «нет». В результате наряду с весьма разумными ребятами получили право творить все, что угодно, и почти бесконтрольно настоящие маньяки, причем в большом количестве. Грязные трюки, приумножаясь, жили собственной жизнью. Конечно, если мыслить категориями глобальной борьбы, грязных трюков нельзя избежать. Но, проведенные без цели и надлежащего контроля, они ведут к затрате огромных ресурсов и часто оказывают обратное действие. Так сумасшедший мулла приходит на смену Мосаддыку»(25).

Естественно, в ведомстве, где доминируют люди, занятые тайными операциями, сбор информации и ее оценка отходят на второй план. Корни этого восходят к временам УСС. Донован и его сотрудники видели, как английская система двух независимых организаций – УСО (специальные операции) и СИС (разведка) – порождает непримиримое соперничество. Председатель Объединенного комитета по разведке Уильям Кэвендиш-Бентинк вспоминает о своей поездке в Вашингтон во время войны: «Я помню, как сказал Биллу Доновану: «Не создавайте две организации – одну, наподобие нашего УСО, для проламывания черепов и перерезания глоток и другую, вроде СИС, для целей разведки. Они тотчас затеют свару друг с другом и попытаются отхватывать одна от другой лучшие куски, вместо того чтобы отхватывать их у неприятеля. Создайте одну организацию под единым контролем». Никак не мог подумать, что я окажусь повивальной бабкой такого чудовища, как ЦРУ»(26).

Воспоминание о том, чему они сами являлись свидетелями, и знание проблем, возникавших перед англичанами, заставили руководящих сотрудников УСС, ставших становым хребтом ЦРУ, пойти на то, чтобы свести тайные операции и разведывательную деятельность под одну крышу. Но очарование тайных операций – чувство власти, деньги, приобщенность к таинственному, патриотический призыв, ощущение того, что ты находишься на передовых позициях «холодной войны», – влечет сильнее, чем оценка разведывательных данных. Ветераны тайных операций с восхищением вспоминали дни войны, молодое пополнение успело ощутить прелесть реальной власти, поэтому как те, так и другие не желали ничего изменять. (Когда адмирал Стэнсфилд Тернер, став в 1977 году директором ЦРУ, решил умерить проведение тайных операций, его указания просто проигнорировали.) Политики перестали обращаться в ЦРУ за информацией и ее анализом, по мере того как все сильнее деградировали подразделения ЦРУ, занимавшиеся этой работой. Но потребовался шок от взрыва советской атомной бомбы, чтобы до конца понять, насколько безнадежно плохо справлялось ЦРУ со своими основными обязанностями(27).

29 августа 1949 года, когда над Центральной Азией занималась заря, в небе над казахстанской степью поднялось облако в форме огромного гриба. Через четыре года после того, как США взорвали первую бомбу. Советский Союз тоже вступил в атомный век. Президент Трумэн, который заверял американцев в том, что атомная монополия США продержится 10 – 15 лет, отказывался верить первым сообщениям о взрыве. Чтобы убедить его, пришлось представить результаты анализа радиоактивного дождя из зараженного облака(28). Но даже после этого он утверждал: такой анализ еще не означает, что у русских есть атомная бомба. В своем обращении к американскому народу 23 сентября 1949 года. то есть больше чем через три недели после сообщения, он все еще старался дать понять, что в России произошла авария с ядерным устройством. Президент говорил об «атомном взрыве», не употребив ни разу слова «бомба».

Однако через несколько дней Москва сама объявила обо всем миру. Американцы были потрясены и напуганы. Каким образом страна, истерзанная войной, не обладающая промышленной мощью Америки, по-видимому, не имеющая достаточно квалифицированных ученых, лишенная необходимого сырья и. самое главное, не располагающая жизненно важными «ноу-хау». сумела создать атомную бомбу за столь короткий срок? Как получилось, что Советский Союз принял важнейшее решение о разработке и производстве нового оружия, реализовал это решение и преуспел в достижении своих целей, а ЦРУ об этом так ничего и не узнало? Более того, как могли американские разведывательные службы утверждать, что русских от создания атомной бомбы отделяет 10 – 20 лет? Почему произошел этот величайший просчет в «холодной войне»?

Поднялся многоголосый шум негодования. Директор ЦРУ адмирал Роско Хилленкоттер всего лишь за год до этого направил президенту меморандум, в котором писал, что «существует чрезвычайно слабая вероятность того, что русские создадут свою первую атомную бомбу самое раннее к середине 1950 года, но наиболее вероятная дата, по нашему мнению, – середина 1953 года»(29). Хилленкоттер взял вину на себя и в конечном итоге был смещен со своего поста. Директором ЦРУ стал генерал Уолтер Беделл-Смит. Но для того чтобы удовлетворить критиков ЦРУ, одной головы было недостаточно. Р. Е. Лэпп, консультант американской комиссии по атомной энергии, заявил, что создание Советским Союзом бомбы показало наличие крупнейших недостатков в разведке США. Бернард Браун, американский представитель в комиссии ООН по атомной энергии, жаловался в Госдепартамент на низкое качество оценки разведывательных данных, а президент Ассоциации резервистов требовал укрепления американских спецслужб, чтобы «мы могли эффективно прорывать «железный занавес» и получать предупреждение о враждебных действиях»(30).

Критика разведки, сколь бы жестокой она ни была, при правильном к ней отношении может быть обращена на пользу разведывательным службам. Наилучший способ, проверенный годами, заключается в том, чтобы заявить: провал явился результатом невероятного искусства вражеской разведки, шпионы которой проникли за стены замка и похитили секреты. Чтобы противостоять чудовищным усилиям врага в укреплении его разведки, надо отвечать тем же. Агент против агента, доллар против доллара. Именно такую тактику и избрало ЦРУ.

Неспособность ЦРУ обнаружить то, что Советский Союз может создать атомную бомбу за столь короткое время, объяснили следующим образом. Предположение, что русским потребуется 10 – 20 лет для создания бомбы, было правильным. Однако оно было обесценено действиями советских шпионских групп, которые «похитили и передали Советскому Союзу самые важные тайны, которыми когда-либо обладало человечество». Не было никаких фактов, подтверждавших существование групп, похитивших атомные секреты, однако это не помешало конгрессмену Ричарду Никсону начать на них охоту. В своей статье в «Джорнэл америкен» он потребовал от президента Трумэна, чтобы тот «обнародовал факты о шпионской группе, ответственной за передачу информации об атомной бомбе агентам русского правительства»(31). Гувер приказал ФБР найти шпионов, которые дали возможность русским так быстро создать эту бомбу. Вскоре США захлестнула волна шпиономании, которая привела к казни в 1953 году за государственную измену Джулиуса и Этель Розенберг. В США и Великобритании было схвачено довольно много «атомных шпионов». Их судили и заключали в тюрьму. Другие обвиненные или те, кто ждал обвинения в шпионаже, бежали в Советский Союз.

Так какие же секреты выдали эти шпионы? Насколько помогли они Советскому Союзу в создании атомной бомбы? Насколько ЦРУ было информировано об усилиях СССР в этой области? Для ответа на эти вопросы мы должны ненадолго обратиться к истории создания атомной бомбы.

Советские ученые, так же как и их коллеги в других странах, бесспорно поняли в 1939 году теоретическую возможность создания атомной бомбы. Это случилось после того, как немецкие физики открыли процесс ядерного деления урана. Игорь Курчатов, которого позже окрестили отцом советской атомной бомбы, и группа молодых исследователей, включая Георгия Николаевича Флерова (последний сыграл огромную роль в советской ядерной программе), настаивали на развертывании чрезвычайной программы исследований в области атомного ядра еще в начале 1940 года, то есть за год до начала действия аналогичной американской программы. В июне 1940 года советское правительство решило создать специальную урановую группу для разработки планов исследований на 1941 год и определения необходимых для этого материальных ресурсов. В самом начале 1941 года ученые доложили советскому правительству, что существует возможность создания атомной бомбы значительно более мощной, чем любая из существующих обычных бомб.

Но прежде чем правительство успело ответить, немецкое вторжение остановило все ядерные исследования в Советском Союзе. Советские ученые с тех пор утверждают, что, если бы не война с Германией, им удалось бы получить цепную реакцию раньше, чем это сделали американцы (Чикаго, декабрь 1942 г.). Это одно из многих «если», которыми усеян путь истории. Однако Дэвид Холлоуэй из Эдинбургского университета и одновременно сотрудник Центра по международной безопасности и контролю над вооружениями Стэнфордского университета (Калифорния), который много писал о советской ядерной политике, утверждает, что «заявление советских ученых нельзя отнести к разряду диких». Он полагает, что если бы их планы добиться цепной реакции получили одобрение и если бы не было немецкого вторжения, то «первая цепная реакция могла бы произойти в Советском Союзе, потому что советские физики вовсе не плелись в хвосте американских, английских или немецких коллег в своих представлениях о делении ядра»(32).

Сразу же после начала войны Курчатов решил прекратить работу по проблемам ядерного распада. Лаборатория закрылась, и большая часть молодых ученых ушла в армию. Г. Н. Флеров поступил в ВВС, и уже с военной службы 28-летний лейтенант бомбардировал Курчатова, Государственный Комитет Обороны и членов Академии наук письмами, в которых настаивал на возобновлении исследований. Но к этому времени немецкие войска находились в пригородах Москвы. Существование Советского Союза находилось под угрозой, и поэтому вряд ли можно удивляться тому, что на многие из своих писем Флеров даже не получил ответа. Но молодой лейтенант не утратил интереса к ядерным исследованиям, и, когда в феврале 1942 года ученого перевели на военно-воздушную базу в Воронеж, он использовал эту возможность для занятий в университетской библиотеке. Библиотека располагала полным фондом свежих западных научных журналов. И то, что Флеров обнаружил, обескуражило и встревожило его.

Еще в 1940 году Флеров и один его коллега опубликовали отчет о произвольном делении ядра урана и за эту работу были выдвинуты на Сталинскую премию. Но премии они не получили по причине того, что западные ученые не проявили интереса к открытию и даже не прореагировали на сообщение Флерова, опубликованное в 1940 году в июльском номере «Физикал ревью». Удивленный этим молчанием – физика перед войной была, наверное, самой интернациональной наукой, – Флеров часами рылся в научных журналах. Комиссия по Сталинским премиям была права: в журналах не было упоминаний о работе Флерова. В какой-то момент Флеров осознал, что в журналах вообще нет никакой информации по проблеме ядерного распада. Имена Ферми, Сциларда, Теллера, Андерсена, Уэйлера, Вигнера – все великие имена в этой области знаний просто исчезли со страниц журналов. Из этого Флеров сделал однозначный вывод: ядерные исследования в США объявлены государственной тайной, так как ученые Америки трудятся над созданием атомной бомбы[41].

Флеров, в то время младший офицер, решил обратиться напрямую к Сталину – своему главнокомандующему. Он написал Сталину письмо, в котором привел свои доводы и заключение, к которому он пришел. Флеров утверждал, что для Советского Союза жизненно важно как можно скорее возобновить исследования в области ядерной физики и приступить к созданию атомной бомбы. Теперь дело пошло гораздо быстрее. Хотя решающая фаза войны еще не была пройдена. Государственный Комитет Обороны в принципе одобрил идею возобновления работ по ядерной физике, и Флеров был вызван в Москву для консультаций. Некоторые крупные ученые чувствовали себя довольно неловко в разговоре со Сталиным, который желал узнать, как получилось, что молодой лейтенант на фронте сумел увидеть опасность, грозящую Советскому Союзу, а научные советники председателя ГКО ее не заметили[42]. Ученые вынуждены были сообщить Сталину, который мог их свободно расстрелять, не будь они столь необходимы, что работа по созданию атомной бомбы, возможно, идет не только в США и Великобритании, но также и в Германии(33).

Программу создания советской атомной бомбы возглавил Курчатов. Когда ход войны изменился в пользу Советского Союза и Красная Армия вступила на территорию Германии, он предпринял серьезные попытки завербовать себе в помощь немецких ученых. Решение лауреата Нобелевской премии Густава Герца, специалиста по диффузионному методу разделения изотопов, может служить хорошим примером интернационализма физиков-ядерщиков. Когда Германия рухнула, он решил не двигаться в западном направлении. Вместо этого Герц предложил свои услуги Советскому Союзу, мотивируя свой поступок тем, что на Западе и так много блестящих ученых и что русские смогут лучше оценить его способности(34).

Но в тот период Советский Союз не форсировал программу создания бомбы. Ощущение срочности и неотложности возникло лишь после бомбардировок Хиросимы и Нагасаки 6 и 9 августа 1945 года. Испытательный взрыв американцы произвели 16 июля. Шла Потсдамская конференция. После окончания заседания 24 июля Трумэн подошел к Сталину и сказал ему о новом оружии «необычайной разрушительной силы». Свидетельства того, что сказал Трумэн и как понял его Сталин, весьма различны. По западной версии. Сталин просто не понял, что речь идет об атомной бомбе. Согласно советской версии, Сталин все прекрасно понял и в тот же день заявил, что желает переговорить с Курчатовым об ускорении работы по созданию советской бомбы. Истина, как намекают некоторые советские версии, состоит в том, что Сталин понял, о чем говорил Трумэн, но не сумел в полной мере оценить значение того, чего сумели достичь американцы.

Всю важность этого события он уяснил себе лишь после того, как США использовали бомбы против Японии. Сталин понял: Америка располагает мощным оружием и готова использовать его для достижения своих политических целей.

Существует советский отчет о реакции Сталина (его нашел Дэвид Холлоуэй). Он вызвал наркома боеприпасов, его заместителей и Курчатова в Кремль. «К вам одна просьба, товарищи. – произнес Сталин. – Дайте нам атомную бомбу как можно быстрее. Вы знаете, что Хиросима потрясла мир. Равновесие нарушилось. Дайте бомбу, и вы избавите нас от огромной опасности»(35).

Началась гонка. Мы видели, что на ранних этапах создания советской атомной бомбы шпионы не играли никакой роли. Наиболее важная информация о том, что на Западе разрабатывается атомная бомба, поступила от Флерова, а ему это косвенно и ненамеренно дали понять западные ученые, прекратив публикации о своих исследованиях. Сыграл ли шпионаж заметную роль в ускорении работы русских над бомбой? Во-первых, следует признать, что после Хиросимы не было никакой возможности скрыть самую важную информацию – бомба существует и действует. Таким образом, американское правительство предоставило Советскому Союзу больше информации, чем все атомные шпионы, вместе взятые. За этим подарком, которого невозможно было избежать, последовало бесплатное приложение. Американское правительство опубликовало в августе 1945 года доклад Смайта об использовании атомной энергии в военных целях. Советский Союз, желая как можно быстрее поставить свою промышленность на службу программе создания атомной бомбы, за шесть месяцев перевел доклад, напечатал его и распространил тиражом 30 000 экземпляров(36).

Возвращаясь к вопросу о «атомных шпионах», мы должны сразу же устранить из их числа супругов Розенберг. Они оказались весьма удобными козлами отпущения. Вот что пишет Дэвид Холлоуэй: «Мне никогда не попадалось ничего, что позволяло бы предположить, будто Розенберги сообщили русским нечто ценное об атомной бомбе»(37). Можно сбросить со счетов и советского разведчика Дональда Маклина, который в 1947 – 1948 годах был английским представителем в Комитете по объединенной политике (комитет давал рекомендации, каким образом следует разделить обязанности между Великобританией, США и Канадой в реализации ядерной программы). В 1968 году я писал («Заговор Филби»), что у Маклина был пропуск, позволявший ему находиться в штаб-квартире комиссии по атомной энергии без сопровождения. Я написал, что он использовал этот пропуск в нерабочее время семь раз в неделю на протяжении нескольких месяцев. Из этого я делал вывод, что Маклин был весьма важной фигурой в деле атомного шпионажа. Полученная мной с 1968 года новая информация приводит меня к выводу о том, что я серьезно переоценивал полезность этого человека для русских и его возможности предоставить им информацию по самому существу атомного оружия. Английский геолог профессор К. Ф. Дэвидсон, кабинет которого находился в здании комиссии по атомной энергии, рассказывал мне: «По правилам, которые соблюдались весьма скрупулезно, все документы помещались на ночь в надежные сейфы, снабженные замками, открывающимися набором цифр. Маклин не знал комбинации моих сейфов, и я не думаю, что американцы сообщили ему свои»(38). Кэролл Л. Уилсон, в то время генеральный менеджер комиссии, утверждает, что пропуск Маклина не открывал ему доступа к тем вещам, о которых ему знать не полагалось. Все те, кто работал тогда в комиссии, сходятся на том, что вопросам безопасности уделялось огромное внимание. Ночные часовые стояли в концах коридоров. Тех же, кто забывал запереть в сейф документы, немедленно вызывали в здание комиссии. Короче, если Маклин и мог что-то сообщить русским о политических разногласиях между американцами и англичанами по ядерным делам или раскрыть организационные подробности атомных программ США и Великобритании, то его положение никак не давало ему возможности поведать нечто такое, что могло ускорить работу по созданию атомного оружия.

Остается Клаус Фукс, который, по общему мнению, был самым важным советским шпионом, нанесшим Западу наибольший урон. Фукс в 1933 году бежал от Гитлера в Великобританию и в 1940 году был интернирован в Канаду. В 1942 году его вернули в Англию для работы по ядерной программе, а два года спустя уступили американцам. В США он принимал участие в осуществлении Манхэттенского проекта в Чикаго и Лос-Аламосе. В 1946 году Фукс вернулся в Англию. В 1949 году криптографы ЦРУ, проводя обычную расшифровку массы документов, похищенных в 1944 году в нью-йоркском офисе советской правительственной закупочной комиссии (известный центр промышленного шпионажа), встретили в отчете о работах в Лос-Аламосе имя Фукса. О находке сообщили в МИ-5. Фукса допросили, и тот признался – на условии вынесения ему мягкого приговора (этот договор был нарушен) – в том, что передавал секретные материалы русским агентам в Англии и Соединенных Штатах[43].

Шпионская деятельность Фукса состояла из четырех периодов. В первой фазе он работал в Бирмингемском университете в группе профессора Пайерля. Фукс сообщил в Советский Союз, что англичане совершенно определенно считают создание атомной бомбы возможным, аналогичные работы ведутся в США и обе страны сотрудничают друг с другом в этом деле. Он передал советскому связному копии собственных расчетов по теории разделения изотопов урана методом газовой диффузии и свои выводы о том, что полученный таким образом уран-235 может быть использован в атомной бомбе.

Весьма сомнительно, учитывая уровень знаний в области ядерной физики в Советском Союзе в 1940 – 1941 годах, что информация Фукса имела важное значение для советских ученых. Фукс лишь подтвердил то, о чем догадался Флеров, не обнаружив в периодике материалов о делении ядра, – западные ученые ведут работу по созданию атомной бомбы. Фукс отмечал, что его советский связной совершенно не был удивлен, услыхав о ведущейся в США и Великобритании разработке атомного оружия. Напротив, был удивлен сам Фукс, когда связной поинтересовался, что ему известно об электромагнитном методе выделения урана-235. Фукс не знал ни одной работы, посвященной этому методу, сам никогда не задумывался о нем(39). Отсюда следует вывод – уже в то время Советский Союз решал технические проблемы создания атомной бомбы.

Во второй фазе, с декабря 1943 года по август 1944 года, работая в Чикаго и Нью-Йорке, Фукс узнал значительно больше о масштабах американской программы и об усилиях, направленных на ее реализацию. В третьей фазе, с августа 1944 года и до лета 1946 года. Фукс находился в Лос-Аламосе. Только там он до конца понял характер американской ядерной программы и осознал ее грандиозность. Он передал в Москву доклад, в котором представил в общем виде всю проблему создания атомной бомбы, как он эту проблему понимал. Позже он передал своему связному рисунок экспериментальной бомбы и ее компонентов, указал все основные параметры. Но были и другие, столь же важные сведения – о деталях производства, о конструкции ядерного реактора, методах его сооружения и способах эксплуатации, – которыми Фукс не располагал и, следовательно, не мог поделиться с советским связным.

В четвертой фазе, с лета 1946 года до весны 1949 года. Фукс работал в Харвелловском исследовательском центре в Беркшире (Англия). В это время он передал дополнительные сведения о плутониевой бомбе (общие данные о ней он сообщил еще из Лос-Аламоса) и расчеты, связанные со взрывами в Хиросиме и Нагасаки. Фукс также поделился с русскими идеями о конструкции и действии супербомбы, которые циркулировали в Лос-Аламосе в то время, когда он собирался уезжать оттуда.

Советский Союз никогда не признавал, что он получал какую-либо информацию от Фукса. Удивительное умолчание, учитывая возможные пропагандистские результаты, которые Россия могла бы получить, демонстрируя Фукса как пример «интернационалистского подхода, долженствующего быть примером для всех физиков-ядерщиков». Отсутствие признания его заслуг приводит к тому, что в советских источниках невозможно найти указания на судьбу, постигшую сообщения Фукса. Дэвид Холлоуэй указывает, что тщательные поиски дополнительной информации не проясняют дело. Единственным исключением может быть лишь один пункт. «В своих показаниях Фукс говорит, что к нему из Советского Союза поступил запрос об одной производной от формулы Бете – Фейнмана, позволяющей оценить эффективность бомбы. Фукс переслал формулу, которая в основном является эвристической (полученной путем логических умозаключений. – Ред. ). И она, видимо, достигла заинтересованных в ней советских физиков»(40).

Холлоуэй не смог дать окончательную оценку того, насколько Фукс был полезен для русских. Он утверждает, что Фукс передал им потенциально весьма важную информацию. Часть сведений была не нова для советских ученых, к другим они так или иначе пришли бы в результате своих исследований. «Но я думаю, что мы не можем считать информацию Фукса бесполезной, – пишет Холлоуэй. – Особенно важно для советских властей было знать, в какую сторону движутся американцы, По имеющимся у меня оценкам (это данные ученых, работавших с Фуксом), можно предположить, что он сэкономил русским 12 – 18 месяцев от времени, нужного для создания атомной бомбы»(41).

Мы располагаем, однако, данными о том, как он сам оценивал помощь, оказанную им Советскому Союзу. Его слова, естественно, надо принимать с известной осторожностью, но сотрудник Харвелловского центра, которому Фукс давал показания, утверждал, что у него создалось впечатление полной искренности Фукса. Он считал, что Фукс «старался изо всех сил помочь мне правильно оценить состояние дел с работами в области атомной энергии в России с учетом той информации, которую он передал (или не передал) русским». Фукс утверждал, будто бы он был крайне удивлен быстротой, с которой русские произвели атомный взрыв. Он полагал, что информация, переданная им, не могла быть использована на практике так скоро . Русские не могли за такой короткий срок провести конструкторские разработки и построить крупные производственные мощности, необходимые для создания бомбы(42).

Подведем некоторые итоги. Вовсе не шпионы (хотя их предательство нельзя извинить) дали русским атомную бомбу. Возможно, они приблизили дату создания первой русской бомбы, но и это весьма сомнительно. Даже если согласиться с этим, то речь пойдет о месяцах, а не годах. Их действия лишь чуть приблизили конец тайны, которую было так же бесполезно скрывать, как изобретение колеса[44].

Более того, сами американские ученые и разведчики понимали это. Через двенадцать дней после взрыва бомбы в Хиросиме Грегори Бейтсон, сотрудник исследовательского и аналитического отдела ЦРУ, написал доклад «Влияние атомной бомбы на ведение непрямых военных действий», в котором был следующий пассаж: «Общие принципы действия этих бомб уже известны большому числу физиков, поэтому невозможно ожидать высокой степени безопасности в отношении А-бомбы в силу того, что все ведущие страны, вероятно, будут обладать этим видом вооружений в течение предстоящего десятилетия»(43).

Поэтому в американской разведывательной среде вызвал панику не тот факт, что Советским Союзом создана атомная бомба, а то, что ЦРУ не сумело правильно предсказать, когда это произойдет. Само существование ЦРУ зиждилось на его обещании предупреждать подобные сюрпризы. В 1947 году Аллен Даллес специально заверял комитет конгресса, что ЦРУ будет в курсе, если «некоторые лица по ту сторону океана» сумеют создать атомную бомбу и будут готовы ее использовать(44).

Такому провалу разведки невозможно было найти оправдания. Изучение подшивок «Известий» привело бы, например, к статье от 31 декабря 1940 года, в которой упоминались имена большого числа советских ученых, включая Курчатова, занятых исследованиями в области атомного ядра. А целенаправленный допрос нацистских ученых после войны позволил бы выявить то, что Курчатов еще в 1940 году пытался купить в Германии килограмм чистого урана. Американцы знали, что в 1944 году русские пытались убедить блестящего датского ученого Нильса Бора, нашедшего убежище в Англии, переехать в Советский Союз. Бор лично сообщил Рузвельту 26 августа 1944 года о том, что русским известно, какие усилия предпринимает США по созданию атомной бомбы. Бор сказал, что Советский Союз ведет научные исследования в этом направлении; после поражения Германии СССР сможет интенсифицировать работу и, возможно, к нему перейдут немецкие секреты в этой области(45). Любой компетентный ученый-ядерщик, получив в свое распоряжение имеющуюся информацию, понял бы, что предсказания разведки о десяти – двадцати годах, якобы необходимых русским для создания бомбы, являются полной чепухой. Как и в случае с Перл-Харбором, все необходимые факты находились на поверхности, ожидая, чтобы кто-нибудь систематизировал их и дал правильную оценку. Эта работа являлась прямой обязанностью ЦРУ.

Однако, переложив бремя ответственности за свой провал на шпионов, ЦРУ не только ухитрилось выжить, но даже вновь сумело расшириться. Став в октябре 1950 года директором ЦРУ, генерал Уолтер Беделл-Смит подготовил меморандум, озаглавленный: «Потребности разведки и мобилизация». В документе он просил дополнительные ассигнования для ЦРУ в следующем финансовом году. Он получил согласие, и это денежное вливание явилось дополнением к другому «значительному увеличению» средств Управления в делах реализации директивы № 68 Совета национальной безопасности. (Директива № 68 ставила задачу расширить разведывательные операции против Советского Союза.)(46) Шок от взрыва советской бомбы был таков, что ЦРУ стало получать все, что желало. Однако, несмотря ни на что, вскоре последовал еще один сюрприз – в июне 1950 года Северная Корея вторглась на территорию Южной. Это был новый провал разведки, оправдать который было труднее, чем первый.

ЦРУ проводило тайные операции в Корее по меньшей мере в течение двух лет, предшествовавших вторжению. В самый разгар этой подрывной деятельности в ней принимало участие до двух тысяч вооруженных агентов, заброшенных на территорию, контролируемую коммунистами. Эти операции провоцировали рост враждебности со стороны Северной Кореи, враждебности, которую обязательно следовало принимать во внимание при серьезной оценке перспектив развития отношений между Севером и Югом страны.

Но подобная оценка не производилась. Сотрудники, занятые проведением тайных операций, определяли мировоззрение ЦРУ, поэтому организация имела тенденцию видеть во врагах свое зеркальное отражение. Если ЦРУ было захвачено идеей подрывной деятельности, то, значит, и коммунисты должны были быть заняты тем же. А поскольку война в Азии маловероятна (в начале 50-х годов существовало общее мнение, что любая война неизбежно приведет к открытой схватке с Советским Союзом), значит, основная угроза американским интересам на Дальнем Востоке – это подрывная деятельность коммунистов, и коммунисты будут всеми силами избегать прямых военных действий. Таким образом, многочисленные свидетельства того, что Северная Корея готовится атаковать Южную, а несколько позже свидетельства того, что Китай намерен вступить в войну, были просто проигнорированы в Вашингтоне, так как противоречили господствующим в ЦРУ взглядам на противостояние Восток – Запад. Как позже заметил госсекретарь Дин Ачесон, США имели достаточно разведданных, предупреждающих о нападении со стороны Северной Кореи, но эти данные не были подвергнуты должному анализу и оценке. В июне 1950 года Госдепартамент, ЦРУ и армейское командование пришли к единому выводу о том, что Северная Корея может напасть, «но атака отнюдь не представляется неизбежной»(47).

Удивление по поводу того, что вторжение все же произошло, очень скоро сменилось тревогой, вызванной быстрым продвижением коммунистов. Это тоже явилось для ЦРУ неожиданностью, потому что подготовленный военными «Доклад о Корее» так и не достиг директора ЦРУ. (Доклад был написан генералом Альбертом Уэдемейером, и в нем утверждалось, что Северная Корея вполне способна за короткий срок нанести поражение Югу.)(48)

Позже потребовалось правильно оценить возможные действия Китая после вмешательства вооруженных сил ООН. В данном случае картина менее ясна, так как после начала вторжения за всю разведывательную деятельность в Корее стал отвечать штаб генерала Макартура. Но в ЦРУ был отдел Китая, в котором работало много экспертов по этой стране. По словам Макартура, ЦРУ высказывало свое мнение о том, насколько вероятно вмешательство Китая, если войска ООН вступят в пределы Северной Кореи. Китай вовсе не скрывал своих намерений. В сентябре Пекин официально проинформировал посла Индии Сардара Панникара о том, что не останется в стороне, и уполномочил его передать эту информацию Вашингтону. Там в ответ на полученные сведения лишь пожали плечами. 3 октября министр иностранных дел Китая выступил с более определенным предупреждением. Он сказал послу Панникару, что в том случае, если какие-либо войска, помимо южнокорейских – будь то войска США или ООН, – вступят на территорию Северной Кореи, Китай направит армию для защиты своих границ. Несколькими днями позже радио Пекина повторило это заявление.

Нам известна точка зрения Макартура. Один из старших офицеров разведки его штаба заявил военным корреспондентам, что Китай не оправился после революции, большие районы страны находятся в оппозиции коммунистическому правлению, армия плохо оснащена и ее большая часть отвлечена силами Чан Кайши, которые угрожают высадкой с Тайваня на континент. На границе в ее распоряжении всего несколько тысяч человек, а переброска подкреплений не может остаться незамеченной(49).

К сожалению, мы знакомы лишь с версией Макартура о том, что ЦРУ сообщало (или не сообщало) ему.

«В ноябре наше Центральное разведывательное управление заявило, что существует очень мало шансов на вторжение Китая крупными силами… Вы должны понять, что разведывательные данные о готовности страны развязать войну являются таким видом данных, которые своими силами не может получить командующий, действующий на ограниченном поле непосредственных боевых действий. Такого рода разведывательные данные должны были мне сообщаться извне»(50).

Типичный пример перепасовки ответственности. Военное поражение, потери десятков тысяч жизней после того, как Китай поступил точно так, как обещал (что он ответит массированным ударом, если силы ООН вторгнутся на Север), повлекли разного рода расследования. Кульминацией их было слушание в комитете конгресса и смещение генерала Макартура президентом Трумэном. Однако самым важным во всем этом скандале было не то, что Макартур пытался переложить ответственность за провал своей разведки на ЦРУ, а то, что Корея явилась примером неспособности ЦРУ выполнить то, ради чего оно было создано. Предполагалось, что ЦРУ станет координировать разведывательную деятельность всех правительственных учреждений, самостоятельно проводить сбор разведданных, осуществлять оценку информации, полученной из всех источников, и информировать о полученных результатах все заинтересованные стороны, включая армию. Основная причина провала разведки в Корее кроется не в отсутствии первичных данных, а в том, что ЦРУ было поглощено ведением тайных операций и подрывной деятельности, игнорируя или ложно интерпретируя при этом поступающую в его распоряжение информацию.

В первые месяцы, последовавшие за началом войны в Корее, ЦРУ изо всех сил старалось восстановить свои позиции, сконцентрировав внимание на военных приготовлениях коммунистов. Тон его докладов был весьма мрачным. В обзоре за 10 августа 1950 года говорилось: «Во всей сфере советского влияния тенденция подготовки к войне получила дальнейшее развитие. Более того, имеются свидетельства, что некоторые стороны программы приобретают особую срочность»(51). Чехословацкие заводы перешли с выпуска потребительских товаров на производство продукции военного назначения, советские МиГ-15 были замечены в Венгрии, страны Восточного блока расправлялись с внутренней оппозицией. ЦРУ полагало, что СССР будет готов к войне к 1952 году. СИС считала более реальной датой 1955 год.

Однако внутри ЦРУ не было полного согласия. Работники отдела тайных операций доказывали, что советские лидеры по своей сути консервативны и осторожны. Они рады воспользоваться любой открывающейся возможностью для расширения сферы влияния Советского Союза, но воздержатся от большой войны, предпочитая для достижения целей использовать подрывную деятельность в качестве основного оружия(52). Такой взгляд на политику Советского Союза весьма соответствовал представлениям этих сотрудников о собственной роли и собственных задачах – ответить на подрывную работу Советов собственными тайными операциями. Рей Клайн, один из сотрудников ЦРУ, видевший основную опасность в подрывной деятельности Советского Союза, и через тридцать пять лет не изменил мнения о том, какой должна была быть реакция США: «Соединенные Штаты столкнулись с ситуацией, когда мировая держава, выступающая против нашей системы правления, пытается расширить сферу своего влияния, используя методы тайной войны. Неужели Соединенные Штаты должны уподобиться человеку, втянутому в кабацкую драку, но ведущему ее по правилам маркиза Куинсбери?»(53)

Когда война с Советским Союзом не состоялась, положение сотрудников, занятых тайными операциями, лишь окрепло. Получила всеобщее признание следующая точка зрения: Советский Союз приступил к подрывной деятельности по всему земному шару, и США должны принимать ответные меры. «Эта игра не имеет правил. Принятые нормы человеческого поведения не годятся, – говорилось в докладе специального комитета комиссии Гувера в 1955 году. – Мы должны учиться проводить подрывную работу, совершать диверсии, уничтожать наших врагов более хитрыми, изощренными и эффективными методами по сравнению с теми, которые используются против нас»(54). Дегуманизация противника стала постоянной политикой ЦРУ. Коммунизм должен был сдерживаться реальными действиями, предпринятыми в ответ на действительные или воображаемые подрывные акции Советского Союза. Зададим вопрос: сколько было действительных и сколько воображаемых акций?

Как замечает профессор колледжа Магдалины в Оксфорде Р. У. Джонсон, самое любопытное в истории американской разведки состоит в том, что ей так и не удалось привести ни одного бесспорного доказательства тайных операций со стороны Советского Союза. «Не удалось обнаружить ни единой тайной операции КГБ, сравнимой по масштабам с заливом Кочинос или дестабилизацией режима Альенде в Чили. Ни одна разведка мира не может быть столь совершенной или настолько удачливой 40 лет кряду. Поэтому неизбежно напрашивается вывод о том, что КГБ крайне редко прибегает, если прибегает вообще, к тайным операциям. Столкнувшись с мятежным клиентом – как США с Никарагуа или с Чили, – Советский Союз осуществляет открытое военное вмешательство (Чехословакия, Венгрия) или позволяет мятежникам идти избранным ими путем (Югославия, Албания)». Джонсон считает исключением лишь путч Ярузельского в Польше, который планировался и воплощался в жизнь по лучшим сценариям ЦРУ(55). Но это может лишь означать, что русские кое-чему научились у американцев.

Кажется, что русское пугало если и не создано ЦРУ, то, во всяком случае, получило статус гиганта лишь для того, чтобы оправдать существование в структуре Управления отдела по проведению тайных операций. Это сделали в основном честные люди с самыми благими намерениями, хотя карьерные мотивы, желание расширить свою организацию также, несомненно, явились немаловажными факторами. Вероятно, создание и быстрый рост ЦРУ являлись неизбежными в условиях процесса деколонизации в послевоенном мире и получения Америкой статуса великой державы. То, что УСС считало британским империализмом, превратилось в оправданную борьбу против инсургентов, когда к ней приступило ЦРУ.

Глава 12

СИС:ПРЕДАТЕЛЬСТВО И УПАДОК

Великобритания не без сопротивления восприняла роль, отведенную ей историей после 1945 года. Лидеры обеих ведущих партий считали, что страна должна продолжать вести себя, как подобает великой державе. Однако реальность оказалась иной, у Англии не было ни воли, ни ресурсов для проведения такого курса. В этих обстоятельствах казалось, что разведывательные службы могут предложить простой выход и что СИС без больших затрат сумеет поддержать положение Великобритании в изменившемся мире. Верилось – разведка поможет стране защитить ее жизненные интересы. Империя может распасться, США и Советский Союз, возможно, станут мировыми державами, но Британия останется великой благодаря блефу и ловкости рук.

Новая роль, которую отводило СИС первое послевоенное (лейбористское) правительство, вызвала у Стюарта Мензиса, руководителя разведки военных лет, ощущение, похожее на шок. В 1945 году секретная служба пользовалась высокой репутацией, главным образом благодаря тому, что контролировала Государственную школу кодов и шифров и через нее поставляла материалы «Ультра». Мензис с нетерпением ждал наступления времени, когда СИС сможет вернуться к тому, что он считал ее настоящим делом, – непосредственному сбору агентами на местах разведывательных данных. Он желал, во-первых, восстановить европейскую агентурную сеть, уничтоженную немцами в 1939 – 1940 годах, и, во-вторых, попытаться сдержать экспансионистские устремления Советского Союза.

Министерство иностранных дел, которое под руководством Антони Идена попыталось в 1944 году установить над СИС жесткий контроль, имело более широкий взгляд на роль разведки. Дипломатическое ведомство намеревалось использовать СИС для сдерживания американского проникновения на Ближний Восток и установления в бывших колониях, по мере усыхания Британской империи, таких режимов, которые оставались бы дружественными по отношению к Великобритании и были бы готовы защищать ее экономические интересы. Убедить Мензиса дать согласие на такую роль для его организации оказалось трудной задачей. Огорченный, что правительство не разделяет его взглядов на то, как лучше противостоять советской угрозе, Мензис заупрямился и использовал весь свой богатый, приобретенный в кабинетах Уайтхолла опыт, чтобы препятствовать переориентации работы СИС. В результате никакой реорганизации не произошло: вопросы функционирования организации и стоящие перед ней задачи не рассматривались даже внутри самой СИС. Мензис постарался лишь избавиться от большого числа сотрудников-любителей, привносивших так много беспокойства в размеренное существование СИС во время войны. Оставив в штате только лучших из лучших, например таких, как Ким Филби, Мензис занялся укреплением позиций ведомства в Уайтхолле.

Та же проницательность, которая помогла ему в свое время понять значение «Ультра», позволила Мензису увидеть, что радиоперехват и впредь будет играть важную роль. Именно в этом направлении Мензис начал вести свою игру. Хотя к 1945 году американцы плелись в хвосте у англичан в вопросах радиоперехвата, было ясно, что при их общем техническом превосходстве они скоро выйдут в лидеры. Мензис настаивал на заключении соглашения, по которому материалы антисоветского отдела СИС, руководимого с 1944 года Кимом Филби. обменивались бы на информацию, полученную американцами в результате радиоперехватов. Этот пункт оказался частью более широкого соглашения о сотрудничестве в области разведки, заключенного премьер-министром Эттли и президентом Трумэном в 1946 – 1947 годах(1).

Однако сотрудничество почти сразу оказалось под угрозой срыва. Это случилось после того, как Игорь Гузенко поведал об успехах КГБ в деле вербовки агентов в Великобритании. Гузенко – шифровальщик советского посольства в Оттаве, попросил политическою убежища у канадских властей 5 сентября 1945 года. Поток информации, который он излил перед службами безопасности Канады, Великобритании и США, позволил уничтожить несколько крупных советских разведывательных групп. В Англии последовал арест доктора Алана Нанна Мея. Этот ученый вел шпионаж в пользу России во время войны, когда работал над созданием атомной бомбы в исследовательском центре в Чак-ривер (Онтарио). Но гораздо важнее было то, что без всякого шума с важных государственных постов были удалены все коммунисты и сочувствующие им.

Специальный комитет Кабинета министров под председательством премьер-министра при консультации со стороны ведущего сотрудника МИ-5 Грэма Митчелла разработал процедуру проверки лояльности государственных служащих. Благодаря главным образом умеренности Митчелла методы проверки существенно отличались от методов, которые использовал в США сенатор Маккарти. (В Америке было уволено 9, 5 тыс. государственных служащих и еще 15 тыс. подали в отставку.) В Англии подозреваемые без всякого шума переводились на менее важные с точки зрения государственной безопасности посты. (За 35 лет действия этой системы по соображениям безопасности было уволено всего 25 чиновников. При этом публично не было названо ни одного имени.)[45](2)

В СИС проверка лояльности не производилась. Там все еще продолжали верить в миф о том, как блестяще организация проявила себя во время войны. Большинство американских разведчиков по-прежнему видели в СИС образец для подражания – модель, по которой следовало строить аналогичную службу в США. В действительности деятельность разведывательной службы Великобритании в первые послевоенные годы оценивается неоднозначно. СИС во многом сохранила столь характерную для довоенной поры некомпетентность, кроме того, она продолжала проводить операции, весьма сомнительные с моральной точки зрения. Писатель Элистер Хорн, бывший в 1945 году юным лейтенантом разведывательного корпуса на Ближнем Востоке, вспоминает, как отделение СИС в Иерусалиме, решив поменять свое прикрытие, переименовало себя в Объединенное управление исследований и планирования (в английской аббревиатуре CRPO). Тут же в отделение перестала поступать корреспонденция из штаб-квартиры СИС в Каире.

Сумки с секретными документами были в конечном счете обнаружены в Центральной канцелярии полковых платежей (CRPO в английской аббревиатуре)(4).

В Лондоне тем временем разыгрывались крупные ставки. Антисоветский отдел СИС (секция IX) быстро расширялся под руководством агента КГБ Филби, энтузиазм которого на новом посту отводил от него все подозрения. По правде говоря, никаких подозрений не существовало. Самые рьяные критики Филби поговаривали об его излишнем антикоммунистическом рвении. Поскольку деятельность секции IX требовала дополнительных финансовых затрат, а ее сотрудники за рубежом нуждались в прикрытии и занимали дипломатические посты в английских посольствах, к обсуждению планов Филби привлекалось и Министерство иностранных дел. В феврале 1945 года Филби представил свои соображения личному помощнику Мензиса с 1942 года Роберту Сесилу. Сесил, откомандированный в СИС из Форин офис, вспоминает: «Я был шокирован как масштабами операции, так и ее целями. Она предусматривала создание большого числа центров СИС под прикрытием наших посольств. Сотрудники этих центров должны были находиться в прямом подчинении у Филби. Я отослал документ назад со своей запиской, в которой предлагал снизить уровень требований. Там же я заметил: «Не думаю, что ваши идеи совпадают с представлениями Форин офис о послевоенной Европе и о нашем месте в ней». Через несколько часов Филби появился у меня. Он продолжал отстаивать свои идеи и требовал, чтобы о документе было доложено руководству министерства. В ретроспективе можно легко понять, почему Филби столь высоко поднял уровень своих требований и почему так стремился создать в рамках СИС свою собственную империю. Совершенно ясно, что он преследовал свои личные тайные цели, но одновременно он лучше меня сумел понять, что в условиях начавшейся «холодной войны» неизбежно должна усилиться и слежка, и в силу этого сотрудникам потребуется постоянное дипломатическое прикрытие»(5).

За восемнадцать месяцев Филби сумел превратить занимавшую одну комнату секцию, штат которой состоял из единственного сотрудника, в крупный отдел, оккупирующий целый этаж и насчитывающий более тридцати человек. Он начал с того, что стал вести досье на все очаги антикоммунистического движения в Восточной Европе. Но об истинной роли его секции, видимо, следовало судить по пьяной выходке Филби в Париже, куда он приехал, чтобы навестить Малькольма Маггериджа. Филби настоял на том, чтобы отправиться к советскому посольству. Он расхаживал по улице, размахивая кулаками перед молчаливым зданием и выкрикивая при этом: «Как бы нам туда внедриться?! Как бы нам туда внедриться?!»(6)

СИС приступила к вербовке агентов в недавно освобожденной Европе, стремясь восстановить и расширить свою антикоммунистическую сеть, существовавшую до войны. Полностью отдавая отчет в том, что представляет из себя шпионский бизнес, СИС не удивилась, обнаружив, что ряд ее агентов, арестованных абвером в 1939 – 1940 годах, были завербованы немцами для работы против Советского Союза в странах Восточной Европы. С типичным для нее прагматизмом СИС вновь приняла некоторых из них на работу, утверждая, что опыт их антисоветской деятельности имеет огромную ценность. Другие бывшие немецкие офицеры из разведки или службы безопасности были завербованы потому, что они, как считалось, сохранили всех своих агентов за «железным занавесом». Иные, подобно Клаусу Барбье – «лионскому мяснику», приглашались на службу в силу того, что могли найти ушедших в подполье полезных для СИС людей и помочь в их вербовке.

В конечном итоге это привело к отрицательному результату. Филби сумел добиться того, что значительная часть послевоенной деятельности, направленной против СССР, становилась известной Москве. В результате часть агентов СИС была перевербована и стала работать на русских либо за деньги, либо из идейных побуждений. Хорошим примером этого служит дело Хайнца Фельфе. В декабре 1944 года в Голландии Фельфе поступил на работу в СД – контрразведывательную организацию, входящую в структуру СС. В мае 1945 года он был арестован англичанами и содержался в заключении до осени 1946 года. Примерно в это время Фельфе начал работать на СИС в английской зоне оккупации Германии. В 1950 году он был, при помощи своего бывшего коллеги по службе в СД, завербован советской разведкой. Вскоре Фельфе поступил на работу в ведомство Гелена (немецкая разведка, которая в то время управлялась ЦРУ) на пост руководителя департамента контрразведки, ключевого подразделения в советском отделе. За последующие десять лет Фельфе передал русским около 15 тыс. фотокопий секретных документов, включая недельные и месячные отчеты о деятельности германской федеральной разведывательной службы, занявшей место ведомства Гелена. Русские выплачивали ему постоянное жалованье в размере примерно 500 фунтов стерлингов в месяц. В 1961 году Фельфе получил грамоту КГБ, в которой отмечалось «десятилетие верной службы». Грамота сопровождалась личным благодарственным письмом руководителя советской разведки. На суде (Фельфе получил 14 лет) он заявил, что в глубине души остался нацистом и «ненависть к американцам» явилась той причиной, которая подтолкнула его на шпионаж в пользу русских.

Ошибки, совершенные СИС сразу после войны, не были заметны в течение ряда лет. Тем временем Мензис усугублял проблему, начав готовить Филби в качестве своего наследника на посту руководителя СИС. Мензис придерживался идеи необходимости института кронпринцев. Первоначально на эту роль им был выбран Джек Истон. Потом, исходя из каких-то своих соображений, он решил, что Филби будет лучшим руководителем[46]. Чтобы Филби набрался опыта практической работы, его направили в Турцию, где он прослужил с 1947 по 1949 год. По его словам, во время службы там его терпение подвергалось весьма серьезному испытанию запросами СИС о турецких портах, которые были сооружены английскими компаниями. Отношения между СИС и ЦРУ считались настолько важными, что для будущего «С» опыт работы в Вашингтоне был абсолютно необходим. В 1949 году начался последний этап подготовки. Филби был переведен в Вашингтон, где должен был отвечать за связи между ЦРУ и СИС.

Его встретили с распростертыми объятиями. Высочайшая репутация военных лет сыграла на руку Филби. Многие его друзья из УСС стали сотрудниками ЦРУ. Они надеялись, что опыт Филби по созданию антисоветского отдела СИС окажется полезным и для ЦРУ. Поэтому перед ним распахнулись все двери. Как чиновник по связи, он имел доступ к руководителям ЦРУ всех уровней, включая его директора Уолтера Беделл-Смита. Встречи с последним происходили довольно часто. Лайман Киркпатрик говорил: «Работа Филби заключалась в том, чтобы облегчить обмен информацией между двумя американскими службами – ЦРУ и ФБР, – с одной стороны, и двумя английскими – СИС и МИ-5 – с другой. Мир разведки не знал других примеров столь близких отношений. А поскольку офицеры разведки все время болтают между собой, обмениваясь информацией, Филби узнавал куда больше, чем ему было положено»(7).

Это, конечно, не означает, что каждый сотрудник ЦРУ выкладывал Филби буквально все или что Филби мог использовать все собранные им сведения. В полном тайн мире разведки полностью не доверяют даже самым близким друзьям. ЦРУ отвергло предложение Филби, позволявшее американской разведке пользоваться глобальной системой связи СИС, которая в то время была быстрее и эффективнее, чем американская система. ЦРУ не хотело, чтобы СИС знакомилась с его посланиями. Бывший сотрудник ЦРУ, говоря о характере взаимоотношений в разведывательной области, заявил, что, если бы ЦРУ начало работу по анализу стратегических отраслей советской экономики, едва ли оно стало бы информировать англичан о полученных результатах, так как: «Мы не хотим, чтобы эта проклятая нация лавочников, используя нашу информацию, продавала русским стратегические материалы»(8). Был еще один вид информации, которой Филби не мог воспользоваться. Это те сведения, которыми располагал весьма узкий круг лиц. Если бы русские, опираясь на его соображения, предприняли бы какие-то действия, Филби мог попасть под подозрение.

Этими замечаниями я вовсе не хочу преуменьшить степень ущерба, который нанес Филби ЦРУ и СИС. Однако главный ущерб был нанесен не столько в оперативной сфере, сколько тем, что были посеяны семена недоверия как между ЦРУ и ФБР, так и между американскими и английскими разведывательными службами. После Филби их отношения уже никогда не были столь близкими: его предательство настолько отравило умы некоторых сотрудников ЦРУ, что они уже не могли доверять полностью даже самым близким коллегам.

В конце концов Филби был разоблачен не из-за своей лояльности по отношению к Берджессу (другому советскому агенту), как принято считать, а потому что КГБ далеко не безгрешная организация и совершает глупейшие ошибки. Если бы Комитет государственной безопасности не бросился на спасение своего человека в Форин офис Дональда Маклина, Филби мог бы стать руководителем СИС и таким образом войти в историю как самый великий шпион всех времен[47].

Осенью 1948 года Маклин переехал из Вашингтона в Каир. Там он, видимо, узнал, что его карьера в качестве советского шпиона близится к концу. Уже три года ФБР трудилось над расшифровкой кода, который советское консульство в Нью-Йорке использовало для связи с Москвой в 1944 – 1945 годах. Весной 1948 года в этом деле были получены первые результаты. Почти сразу же выяснилось, что посольство Великобритании летом 1945 года приютило под своей крышей шпиона по кличке «Гомер». Этот человек занимал достаточно высокий пост и поэтому имел доступ к телеграммам, которыми обменивались Черчилль и Трумэн(10).

Действуя в тандеме, ФБР и МИ-5 сосредоточили внимание на тех, кто работал в то время в Вашингтоне и при этом имел доступ к указанным материалам. Филби еще до отъезда в Вашингтон был проинформирован об этом расследовании и благодаря своим официальным связям с ФБР мог следить за его ходом(11). Естественно, он держал в курсе дел своего оперативного руководителя в Вашингтоне, и, видимо, КГБ предупредил Маклина, что ему, возможно, придется скрыться. Этим, по всей вероятности, объясняется деградация Маклина – частые пьянки, агрессивность и странное заявление, сделанное коллеге, о больной совести, отягощенной тайнами.

По версии, получившей всеобщее признание, далее происходит следующее. Маклин после небольшого нервного срыва возвращается в Лондон. Психиатр ставит диагноз «переутомление». В течение нескольких месяцев Маклин болеет, а затем получает назначение в американский отдел Форин офис. Он, очевидно, понял, что полное разоблачение не за горами. В пьяном виде Маклин донимал посетителей бара такими заявлениями: «Купи мне выпивку как предателю Англии». На одной из вечеринок в Челси он вызывал приятеля на скандал, требуя, чтобы тот донес на него, потому что он работает на «дядю Джо».

Тем временем в Вашингтоне Филби и его оперативный руководитель решили, что Маклин должен скрыться не позднее середины 1951 года. Филби пишет, что с разрешения КГБ он рассказал о деле Маклина Берджессу, который жил в доме Филби. Возникла идея («Я не знаю, кто высказал ее», – утверждает Филби), что Берджесс должен помочь спасению Маклина. Если Берджесс вернется в Лондон из Вашингтона, его визит к главе американского отдела будет выглядеть совершенно естественным и он будет иметь хорошую возможность сообщить Маклину о намеченной операции по спасению. Филби утверждает, что Берджесс не мог просто выйти в отставку и вернуться в Англию, потому что это, возможно, вызвало бы подозрения. Дело необходимо было обставить так, чтобы его отправили в Лондон(12).

Далее события разворачивались следующим образом. Берджесса трижды в течение одного дня задерживали за превышение скорости. Губернатор Виргинии направил в Госдепартамент протест по поводу злоупотребления дипломатическими привилегиями, оттуда последовала жалоба послу, и Берджессу было велено возвращаться в Лондон. Там он посетил Маклина в его кабинете в Форин офис, а позже они встретились за ленчем в «Королевском автомобильном клубе». Тем временем на встрече представителей СИС, МИ-5 и Форин офис в четверг 24 мая 1951 года было решено обратиться к министру иностранных дел Герберту Моррисону за разрешением допросить Маклина в следующий понедельник. В пятницу Моррисон подписал разрешение. Распространенная версия о дальнейших событиях строится в основном на предположениях. Некто, большинство склоняются к тому, что это был Филби, узнал об этом решении и намекнул Берджессу, что Маклин будет допрошен в понедельник. Примерно в десять утра в пятницу Берджесс с кем-то говорил по телефону или, может быть, кто-то посетил его. Во всяком случае, произошло нечто такое, что заставило его изменить свои планы. Он еще раньше приобрел два билета на пароход, чтобы отправиться со своим американским другом Бернардом Миллером на континент. Пароход «Фалез» должен был отплыть в полночь. В десять тридцать утра Берджесс встретил Миллера и сказал ему (Миллер это ясно помнит): «У одного моего молодого друга в Форин офис крупные неприятности, и лишь я способен ему помочь».

Берджесс взял напрокат машину, упаковал чемодан, коротко попрощался с живущим вместе с ним другом Джеком Хьюитом и отправился за город в дом Маклинов. Пообедав с Маклином и его женой Мелиндой, он повез Маклина в Саутгемптон. Они прибыли в порт за пятнадцать минут до полуночи и быстро поднялись на борт парохода, оставив машину открытой. Когда какой-то моряк заметил машину и прокричал им об этом, один из них крикнул в ответ: «В понедельник возвращаемся!» Пароход тут же отчалил.

Когда новость об их исчезновении достигла Вашингтона, Филби, по его же словам, серьезно обеспокоился. Для беспокойства были все основания. ЦРУ, ФБР, МИ-5 и даже его собственная контора могли обвинить его в пособничестве. (Как мог Филби, квалифицированный контрразведчик, жить в одном доме с Берджессом и не заметить ничего подозрительного в его поведении?) Так и произошло – Филби был отозван. Его допросили в МИ-5 и попросили выйти в отставку, после того как Мензис получил письмо от Беделл-Смита, гласившее, что ЦРУ никогда больше не согласится вновь работать вместе с Филби.

Во всей этой истории имеется одно фундаментальное несоответствие. Привлечение Берджесса к спасению Маклина не имело абсолютно никакого смысла. Бегство Берджесса вместе с Маклином оказалось для КГБ несчастьем, оно сгубило Филби – светлую надежду Советов, агента, который мог стать следующим «С» и которой даже в своей должности являлся ценным сотрудником на весьма полезном поту. Поэтому уместно задать вопрос, который ставит под сомнение рассказ Филби о ходе событий. Простой вопрос: «Почему Берджесс бежал?»

Филби утверждает, что он посвятил Берджесса в тайну, касающуюся поисков «Гомера», после консультаций со своим советским оперативным руководителем, потому что «специальные познания Гая могли оказаться полезными». Какие специальные познания? Филби через своего оперативного руководителя в Вашингтоне поставил на службу дела спасения Маклина всю систему КГБ, все его профессиональное искусство. Какими еще особыми познаниями и каким особым умением обладал Берджесс, чтобы помочь КГБ в Лондоне? Вся эта история звучит весьма фальшиво, а рассказ Филби в его книге смахивает на дезинформацию. Причину такого рода упражнений увидеть не трудно. Любой, кто внимательно проанализирует предложенную нам историю, без труда поймет, что последнее предупреждение, побудившее Берджесса к действию, не могло исходить от Филби. (Хотя он, бесспорно, знал о предстоящем в понедельник допросе Маклина.) Филби не имел возможности предупредить Берджесса: у него просто не было для этого достаточного промежутка времени.

Бывший сотрудник ЦРУ Джордж Карвер обращает внимание на тот факт, что МИ-5 должно было предоставить Гуверу время для комментариев по поводу намерения допросить Маклина и было вынуждено ожидать, пока Моррисон не подпишет разрешение на допрос. «Сложилась бы весьма неловкая ситуация, – считает Карвер, – если бы американцам сказали, что Моррисон намерен подписать разрешение, а он по какой-то причине отказался бы это сделать. Поэтому маловероятно, что их известили до того, как разрешение было формально получено. Берджесс приступил к действиям, изменившим ход событий, через 45 минут после того. как Моррисон поставил свою подпись. Это означает, что просто не было времени на то, чтобы сообщение об этом успело достичь Вашингтона и Филби мог что-либо предпринять».

Карвер затем приходит к выводу, на который, видимо, и надеялся Филби: «Поскольку круг лиц, знавших о том, что Моррисон подписал документ, был крайне ограничен, для меня самое логичное объяснение состоит в том, что кто-то из этого мозгового центра передал информацию. Это не мог быть Блант, так как он оставил МИ-5 за несколько лет до этого. Я всегда считал, что последовательность событий в тот день дает основания полагать, что существовал еще один человек, деятельность которого не вскрыта и по сей день. Этот человек занимал очень высокий пост в МИ-6 или МИ-5»(13).

Таким образом, рассказ Филби оставляет подозрения в том, что даже после разоблачения его самого, Бланта, Берджесса и Маклина в системе британской разведки остался еще один агент, внедренный КГБ. Эти подозрения, как мы увидим, отравят англо-американские отношения в разведывательной сфере и отвлекут энергию спецслужб в обеих странах от более важных дел.

Имеется гораздо более логичное объяснение событий, приведших к бегству Берджесса и Маклина, и ряд фактов, которыми мы располагаем, подтверждает его. Побег Маклина планировался уже давно. Филби говорит, что срок его командировки в Вашингтон истекал осенью 1951 года, после чего он мог быть переведен в Каир или Сингапур и оказаться вообще вдали от дела Маклина, в связи с этим «в интересах безопасности надо было организовать спасение Маклина самое позднее к середине 1951 года». Филби не посвящал Берджесса в курс дела. В этом не было никакой необходимости. Обязанность Филби состояла лишь в том, чтобы информировать своего оперативного руководителя в Вашингтоне о том, как развиваются поиски «Гомера». КГБ должен был решать, каким образом и когда доставить Маклина в безопасное место. Чем меньше Филби будет знать об этом, тем лучше.

Рассказ Филби о Берджессе и о способе, которым тот собирался добиться своего отзыва в Лондон, – дезинформация, к которой Филби прибегает по изложенным выше причинам. С его версией не согласуются также и показания руководителя отдела посольства, в котором работал Берджесс. Денис Гринхилл утверждает, что Берджесс вовсе не был счастлив от такого успеха «его плана» Напротив, он «кипел от ярости», когда услышал от посла о том, что его отсылают в Англию(14). Более того. сопоставление времени событий противоречит версии Филби. Превышения скорости Берджесс допускал 28 февраля. Госдепартамент направил протест 14 марта. Берджесс был уволен несколькими днями позже, но проболтался в Вашингтоне еще шесть недель. Прибыв в Лондон 7 мая, он провел несколько первых дней в поисках работы и не торопился встретиться с Маклином до конца следующей недели. Они открыто позавтракали вместе в «Королевском автомобильном клубе». который частенько посещают чиновники Министерства иностранных дел. И все же Филби пишет: «Несмотря на все предосторожности, могла вскрыться связь Берджесса с Маклином и расследование его деятельности могло бросить тень на меня» (выделено Ф. Н. – Ред .).

Итак, рассказ Филби о том, как он поделился с Берджессом возникшими проблемами, как организовал отъезд Берджесса в Лондон и как, наконец, предупредив его о необходимости соблюдать тайну, направил на спасение Маклина, содержит множество несуразностей. Филби просто пытается скрыть тот факт, что «элитная служба», к которой он тайно принадлежал, сумела с небольшой помощью квартета своих шпионов провалить важное дело. Можно понять, как это произошло. Первоначально Филби, Берджесс, Маклин и Блант представляли собой лишь группу любителей-непрофессионалов, унаследованную КГБ от Коминтерна. Они не выполняли ни одного из золотых правил КГБ – проживание Филби и Берджесса в Вашингтоне в одном доме должно было выводить Москву из себя. В ситуации, сулившей огромную потенциальную выгоду, КГБ не мог полностью применить существовавшие в организации правила дисциплины и поэтому утратил контроль над ходом событий.

Берджесс узнал о проблемах, возникших перед Маклином, лишь после того, как тот сам рассказал о них. («У меня ужасные неприятности. За мной идет слежка».) Маклин указал Берджессу на каких-то двух типов. Это похоже на правду, Маклин, без сомнения, находился под наблюдением со стороны МИ-5, и агенты контрразведки не могли не заметить присутствия Берджесса. Он должен был неизбежно попасть под подозрение как возможный связной Маклина. Вполне вероятно, что и за ним было установлено наружное наблюдение. К этому следует добавить озабоченность Берджесса, вызванную его встречей в Вашингтоне перед самым отъездом с Майклом Стрейтом, агентом, завербованным Блантом еще в Кембридже. Позднее взгляды Стрейта изменились, и он в конечном итоге разоблачил Бланта. Если верить его рассказу о встрече, то он якобы пригрозил Берджессу, что выдаст его органам безопасности: «Если вы не покинете правительственную службу в течение месяца, начиная с этого момента, то, клянусь, я все о вас расскажу»(15). Итак, перед нами человек, обе карьеры которого – явная и тайная – подошли к концу. Он не знает, сообщил ли Стрейт о нем в ФБР, но уверен, что МИ-5 им уже занимается. Совершенно логично, что Берджесс в этой ситуации отправляется за помощью к своему оперативному руководителю в Лондоне «Питеру».

Поскольку Берджесс обеспокоен слежкой, он не вступает в прямой контакт с «Питером», руководившим также и Блантом, а просит Бланта выступить посредником. Мы располагаем подтверждением Бланта, что он так и поступил. Какой же совет мог дать «Питер»? Мы знаем о «правиле Питера» для сотрудников КГБ: если полиция вот-вот схватит вас за шиворот, безопасность должна быть на первом месте. (Блант говорит, что, когда он сообщил «Питеру» о допросе, тот посоветовал ему немедленно скрыться.)(16) Весьма вероятно, что он дал такой же совет и Берджессу, который не знал, как выпутаться из создавшегося положения. А поскольку КГБ уже закончил приготовления к бегству Маклина, лучшим решением казалось их совместное исчезновение.

Итак, поспешные действия Берджесса в пятницу не имеют никакого отношения к предстоящему допросу Маклина. Они были, видимо, результатом весточки, полученной от «Питера», в которой содержалось разрешение скрыться и инструкция о том, что Берджесс должен покинуть Англию вместе с Маклином. Берджесс получил это указание в четверг вечером. У нас имеется сообщение Хьюита о том, что, когда он вернулся с ужина в четверг, Берджесс увлеченно беседовал с каким-то иностранцем у себя в комнате. Но, дав свое согласие на отъезд, «Питер» совершил грубую ошибку. Он не знал, насколько близки были Филби и Берджесс в Вашингтоне, так как не имел связей со своим коллегой в столице США, руководившим работой Филби. Ему не пришло в голову посоветоваться с руководством, так как он просто не мог себе представить, что два сотрудника КГБ могли нарушить самое элементарное правило безопасности. Поэтому «Питер» и не думал, что, позволяя Берджессу скрыться, он тем самым «взрывает» Филби. Оперативный руководитель Филби в Вашингтоне мот бы предупредить «Питера», но и он в свою очередь не знал о намерении Берджесса бежать из Англии.

КГБ быстро осознал свою ошибку. Берджесс по прибытии в Советский Союз не был встречен с распростертыми объятиями. Его отправили в один из центров КГБ, в Куйбышев, где подвергли не очень доброжелательному допросу с целью выяснить, не является ли он подсадной уткой английской разведки. Его никогда не прославляли за работу, подобно Филби, и не разрешили написать книгу о своих политических взглядах, как Маклину. Даже когда Филби поселился в Москве в 1963 году, незадолго до смерти Берджесса, они, по-видимому, не встречались друг с другом. Западные журналисты начали атаковать Берджесса вопросами о судьбе Филби после исчезновения последнего из Бейрута, но Берджесс страстно отрицал возможность пребывания Кима в Москве, заявляя: «Я бы был первым, с кем бы он встретился, окажись здесь»(17). Русские простили Берджесса за ту роль, которую он сыграл в крушении карьеры Филби лишь после того, как он предсказал, что после падения Идена в 1956 году премьер-министром Великобритании станет не Батлер, а Макмиллан.

Если изложенная выше версия дела Филби – Берджесс – Маклин верна, значит, рассказ Филби – просто попытка преуменьшить ошибку КГБ и посеять семена подозрений в отношениях между западными разведывательными службами, или, иными словами, извлечь хоть какую-то пользу из катастрофы, вызванной бегством Берджесса. После бегства Берджесса спокойное обаяние Филби перестало оказывать действие на наиболее проницательных сотрудников ЦРУ. «Я не боялся формалиста Даллеса… Другое дело – Беделл-Смит. У него были холодные рыбьи глаза и мозг, подобный тончайшему прибору… Тревожное чувство подсказывало мне, что Беделл-Смит сумеет понять, что дважды два – четыре, а не пять»(18).

Но ошибки совершала не одна лишь советская сторона. Человек, находящийся под подозрением у МИ-5, свободно жил в Англии. Больше того, Филби продолжал пользоваться доверием коллег в СИС, которые считали, что он пал жертвой маккартизма. Правда, шансы на то, что он может вновь оказаться полезен своим русским хозяевам, были весьма мизерны. Однако тайный союз между Гувером и МИ-5 развалился, и Филби смог проработать еще семь лет.

Гувер был крайне возмущен тем, что в «белой книге» о бегстве Маклина и Берджесса, выпущенной английским правительством в 1955 году, не было даже упоминания о подозрениях, возникших в отношении Филби. Поэтому в сентябре того же года он решил что-то предпринять в этом направлении. Частично он руководствовался в своих намерениях антикоммунистическим рвением, а частично – чувством негодования, вызванным предательством по отношению лично к нему (он бывал гостем в доме Филби в Вашингтоне). Итак, Гувер решил подкинуть в американские и английские газеты материал, в котором говорилось бы, что Филби является третьим в компании Берджесс – Маклин. Гувер встретился с репортером агентства «Интернэшнл ньюс сервис» и передал ему необходимые исходные данные для подготовки «горячей» статьи. Филби, сообщил репортеру Гувер, использовался английской разведкой во время работы в Вашингтоне. Горький пьяница, он имел доступ к весьма конфиденциальной информации, был отозван после исчезновения Берджесса – Маклина и доставлен в Лондон под эскортом специально прибывшего в Вашингтон представителя британской разведки (здесь Гувер ошибался).

«Однако я предупредил его о том, что в «белой книге» не содержится упоминания о Филби, видимо в силу недостаточности прямых доказательств против него. Я также сказал, что Филби обращался к адвокатам и угрожает возбудить дело о клевете против любой газеты, которая назовет его имя в связи с этим делом», – писал Гувер в памятной записке для ФБР о своей встрече с журналистом(19). Гувер предложил репортеру начать публикацию с Англии. Брошенное в благодатную почву семя быстро начало прорастать. К первой неделе октября редактор «Эмпайр ньюс» Джек Фишман, имевший весьма тесные рабочие отношения с МИ-5, подтвердил, что Филби находится под сильным подозрением у Гувера. Фишман, видимо, с благословения МИ-5, стал добиваться того, чтобы имя Филби было названо публично. Он попытался убедить депутата парламента лейбориста Нормана Доддса выступить с запросом, в котором бы упоминалось имя Филби. (Поскольку речи в парламенте и отчеты о них пользуются законодательными привилегиями, дело о клевете не могло быть возбуждено.) Но другой депутат, лейборист Джордж Уигг, отговорил Доддса от этого. Уигг заявил, что лучше будет попросить Форин офис провести свое расследование, ибо «не следует пугать кроликов, если поблизости может находиться более крупная дичь».

Будучи убежден, что более крупной дичи, чем Филби, в округе нет, Фишман изменил направление атаки. Он пишет: «Мой коллега и друг Генри Моль возглавлял в то время лондонский корпункт газеты «Нью-Йорк дейли ньюс». Я сознательно передал ему все материалы для публикации в Америке, зная, что они обязательно попадут обратно в Англию и послужат основанием для запроса в палате общин. Я также переговорил с Норманом Доддсом и Маркусом Липтоном, чтобы подготовить их к дополнительным вопросам и дебатам(20).

23 октября еженедельник «Сандли ньюс» назвал Филби в качестве третьего лица в связке Берджесс – Маклин. Во вторник на следующей неделе Липтон задал вопрос в палате общин: «Намерен ли премьер-министр и далее прилагать все силы к тому. чтобы замалчивалась неблаговидная деятельность мистера Гарольда Филби, работавшего не так давно первым секретарем в посольстве в Вашингтоне?» Таким образом, почти через месяц после того, как Гувер приступил к своей прекрасно организованной кампании, впервые громко было произнесено имя Кима Филби. Правительство обещало выступить с соответствующим заявлением и открыть дебаты в палате общин. Гувер был в восхищении и поспешил закрепить свой успех. 2 ноября он направил представителю ФБР в Лондоне телеграмму следующего содержания: «Публичное упоминание Филби как человека, предупредившего Берджесса и Маклина, и обращения, полученные ФБР от других правительственных учреждений с просьбой сообщить дополнительные сведения о роли Филби в этом вопросе, делают необходимым, чтобы ФБР передало всю имеющуюся в его распоряжении информацию высшим представителям администрации страны. ФБР планирует проконсультировать представителей правительства о подлинной роли Филби. Гувер»(21).

Намерения Гувера понять нетрудно. Некоторые документы ФБР свидетельствуют о том, что американская разведка подозревала, будто коллеги Филби по СИС и высокопоставленные чиновники британского МИДа предпринимают усилия с целью прикрыть его. Поэтому передача всех досье в высшие правительственные круги США, возможно даже включая президента, должна помешать англичанам, по мысли Гувера, противостоять требованиям американцев провести полное расследование по делу Филби.

Но Гувер при реализации своего замысла не принял во внимание некоторые специфические английские черты, которые в совокупности привели к крушению его намерений. Он не учел антимаккартистских настроений, господствующих в Великобритании. Англичане считали, что Филби преследуют несправедливо. Гувер не принял во внимание соперничество между СИС и МИ-5: одна служба не давала другой взять на себя расследование по делу Филби. Например, Мензис в последние годы своего пребывания на посту руководителя СИС (надо сказать, что к этому времени он уже сильно пил) считал, что дело Берджесса – Маклина вообще не имеет никакого отношения к СИС. Когда подруга Берджесса Роэамонда Леман позвонила Мензису сразу после побега Берджесса – Маклина и предложила встретиться для передачи более подробной информации, тот ответил, что с удовольствием поговорил бы с ней, если бы уже не обещал своей маленькой дочери отвезти ее на скачки в Аскот(22).

Но самое главное – Гувер не знал, какое отвращение министр иностранных дел Гарольд Макмиллан и его ближайшие помощники испытывали ко всему тайному миру разведки. Они всячески стремились избегать с ней каких-либо дел. Секретарь Макмиллана лорд Эгремонт считал деятельность разведывательных служб пустой тратой времени и денег. «Было бы гораздо лучше, если бы мы дважды в неделю знакомили русских с протоколами заседаний Кабинета, чтобы они не строили своих дурацких и таких опасных догадок»(23). Сам Макмиллан, публично произнося хвалебные слова в адрес СИС, был на самом деле очень невысокого мнения о разведке и полученных с ее помощью сведениях. Он полагал, что все дело Филби – результат свары между СИС и МИ-5 и что они должны разбираться в нем сами. Оказавшись помимо своей воли втянутым в это дело, он тут же отыскал компромисс.

СИС проинформировала его, что Филби не был уволен со службы, так как, вопреки утверждениям американцев, против него нет достаточно веских улик – он всего-навсего был в слишком тесных дружеских отношениях с Берджессом. Макмиллан заявил, что проблему нельзя решить, пока Филби остается на службе. Он должен уйти. Когда представители СИС начали что-то мямлить о том, что человек невиновен, пока его вина не доказана, Макмиллан ответил: «Мы же не отправляем его в тюрьму, а всего лишь увольняем»(24). Затем он согласился сделать заявление, которое практически полностью оправдывало Филби. В ответ СИС должна будет провести реорганизацию и «генеральную уборку». Итак, 7 ноября 1955 года Макмиллан выступил в палате общин с коротким заявлением, содержание которого соответствовало действительности и в то же время находилось неимоверно далеко от истины: «Не обнаружено никаких доказательств того, что Филби предупредил Берджесса или Маклина. (Верно, никаких доказательств обнаружено не было.) Находясь на правительственной службе, он выполнял свои обязанности умело и добросовестно. (Верно.) У меня нет оснований считать, что мистер Филби когда-либо предавал интересы страны или что он является так называемым «третьим лицом», если таковое вообще существовало. (Тоже верно, у Макмиллана не было оснований так считать.)»

Подозрения с Филби были сняты. Он дал пресс-конференцию и провел ее настолько блестяще, что коллега из СИС принес ему по телефону свои поздравления. В роли невинно пострадавшего героя и мученика он в качестве агента СИС отправился в Бейрут. На сей раз прикрытием ему служили корреспондентские карточки журналов «Обсервер» и «Экономист».

ЦРУ и ФБР пришли в ярость. Гувер был вынужден приостановить действия своих людей против Филби и официально оправдать его. 29 декабря ФБР закрыло свое досье на него. Это приняло форму следующего документа: «Предмет – Дональд Стюарт Маклин и др. В ходе имевшего недавно место просмотра все упоминания в досье ФБР о Гарольде А. Р. Филби были в виде резюме перенесены на карточки размером 3х5 дюймов. Филби подозревается в том, что предупредил объект о начатом по поводу последнего расследовании. Просмотр документов не дает оснований для того, чтобы начать расследование деятельности Филби»(25).

Дело Филби отправилось в архивы ФБР и пролежало там до января 1963 года. В это время Филби исчез из Бейрута, после того как его коллега из СИС попытался добиться от него признания в обмен на юридический иммунитет. Завершив продлившуюся на семь лет работу на КГБ, Ким Филби вынырнул в Москве. Его истинная роль наконец полностью прояснилась. Гувер был отомщен, однако добыча ускользнула. На самом деле весьма вероятно, что именно отношение американцев повлияло на решение Филби не делать признаний и бежать в Москву. Он мог поверить в то, что англичане сдержат слово и не станут преследовать его. Однако Филби не был убежден, что американцы не захватят его в Бейруте и не отправят для неприятных допросов в США или не попытаются навеки покончить с его деятельностью.

Гувер (и в меньшей степени Беделл-Смит) чувствовали, что стали жертвой английской традиции «старых приятельских связей». Гувер до самой смерти в 1972 году не доверял английским разведывательным службам и англичанам в целом. Беделл-Смит дал ясно понять, что особые отношения ЦРУ с СИС прекращаются до тех пор, пока англичане не наведут порядок в своем доме. СИС решила незамедлительно приняться за это дело.

Очистив в 1945 году свои ряды от непрофессионалов, СИС оставалась свободной от вмешательства извне вплоть до 1952 года. В это время на пост советника главы СИС от Министерства иностранных дел был назначен ставший со временем послом в Варшаве Джеффри Клаттон. Он получил при назначении в СИС ранг выше, чем любой из его предшественников. Так был существенно повышен уровень самого поста. Вызвано это было тем, что Форин офис стремилось улучшить отношения между двумя ведомствами(26). Перед Джеффри Клаттоном стояла нелегкая задача. Правление Мензиса закончилось, и ему на смену пришел Синклер, выпускник Виндзорского колледжа, верзила ростом в шесть футов и семь дюймов. За те три года, пока он стоял во главе организации, произошло столько провалов разного рода, что сотрудники СИС стали именовать этот период не иначе как «время кошмаров». Когда Синклер не был занят придумыванием фантастических операции, он принимался убеждать обеспокоенное ЦРУ в том, что СИС в своей основе – вполне здоровая организация.

В уговорах американцев ему не удалось добиться каких-либо успехов. Сотрудники ЦРУ в Лондоне помнят, как в начале 1956 года им довелось слушать представителя СИС, излагавшего план организации переворота в Сирии. Согласно этому плану, Ирак должен был подтолкнуть восстание племен, населяющих пустыню, ливанские христиане – вторгнуться на территорию Сирии, а Турция – спровоцировать пограничные инциденты. Все это выглядело не как план переворота, а скорее как план развязывания всеобщей войны на Ближнем Востоке.

По счастью, к его реализации даже и не попытались приступить.

Сотрудник ЦРУ Уилбер Ивеленд припоминает одну встречу в Бейруте, во время которой абсолютно пьяный представитель СИС делился планами убийства египетского лидера Насера. Английский разведчик бормотал что-то о Ближнем Востоке, попавшем в лапы коммунистов, затем «его голос ослабел, а сам он погрузился в кресло и окончательно отключился»(27). Еще один сотрудник ЦРУ докладывал о своей встрече с представителями СИС следующим образом: «После того как мы провели за столом час или два в бессвязной беседе, англичанин наконец сказал: «Почему бы нам не обратиться к старику Генри? Ведь он знает все». Через пару дней откуда-то из Суссекса явился старик Генри и согласился приняться за дело, но при этом заявил: «То, что вы придумали, ребята, погубит весь сад. А ведь надо лишь слегка подровнять кустарник»(28).

Своей кульминации серия неприятностей достигла в апреле 1956 года, когда кому-то в СИС пришла в голову идея обследовать подводную часть русского крейсера «Орджоникидзе» в гавани Портсмута. В октябре 1955 года подобная операция с такого же типа крейсером «Свердлов» прошла успешно, и теперь СИС испытывала искушение еще раз изучить детали противолодочного и противоминного оборудования корабля. Однако крейсер «Орджоникидзе» доставил в Англию советских лидеров Булганина и Хрущева, поэтому охрана была надежнее. Кроме того, привлеченный СИС к работе водолаз Лайонел Крэбб был немолод и физически плохо подготовлен. Короче говоря, водолаз исчез навсегда, русские заявили протест, и премьер-министру пришлось 4 мая принести публичные извинения в палате общин.

В результате внутриведомственного расследования, проведенного в СИС и в Форин офис, во всем обвинили советника МИД при руководителе СИС. На проведение любой разведывательной операции, которая могла повлечь за собой политические последствия, требовалась его санкция. СИС запросила разрешение на действия Крэбба поздно вечером, и советник подписал его, особенно не раздумывая. (Советника задвинули в какой-то темный угол министерства, а его наследник Джеффри Макдермотт взял за правило не рассматривать после шести часов вечера никаких заявок СИС.)(29)

Однако вина за этот провал на самом-то деле лежала на Синклере. В Форин офис и в аппарате Кабинета министров зрело мнение, что неминуемая отставка Синклера явится прекрасным поводом для изменения традиционного стиля руководства СИС. Норман Брук, секретарь аппарата Кабинета министров, и его заместитель Бэрк Тренд решили взять инициативу на себя. Эти высокопоставленные чиновники предложили положить конец тому, что разведку возглавляют представители армии или военно-морского флота. Их доводы были благожелательно восприняты Макмилланом. На пост руководителя СИС по рекомендации Патрика Дина, помощника заместителя министра иностранных дел и в свое время личного секретаря Мензиса, был предложен Дик Уайт(30). Уайт возглавлял МИ-5, организацию, в которой он проработал практически всю свою сознательную жизнь. Глава МИ-5 получил образование в Оксфорде, он учился в Мичиганском университете и в университете Южной Калифорнии. Уайт был высококультурным интеллектуалом и при этом отличался внешней элегантностью. Одним словом, он являл собой полную противоположность Мензису и Синклеру. Его назначение на пост главы СИС было встречено американцами с откровенным восторгом. Роберт Эмори вспоминает совещание, во время которого эта новость достигла руководителей ЦРУ: «Это случилось где-то в июле 1956 года. Шло рутинное совещание, на котором присутствовали Даллес, Хелмс, Биссел, я и еще несколько человек. Мы закончили утреннее заседание и собирались отправиться на ленч. В этот момент я сказал: «Да, кстати, только сегодня мой информатор в английском посольстве сообщил, кто назначен новым «С». Хелмс и Биссел едва не свалились со своих стульев. Оказалось, что перед их человеком в Лондоне в качестве приоритетной была поставлена задача добыть именно эту информацию. Когда я сообщил, что это Уайт, они были безмерно удивлены. Они продумывали различные возможные варианты, составили даже список имен вероятных кандидатов, однако имени Уайта среди них не было. Тем не менее все были в восторге. У руководства ЦРУ сложилось весьма благоприятное мнение об Уайте как об уравновешенном и порядочном человеке и профессионале высокого класса. Кто-то из присутствующих бросил: «Для нас Уайт очень и очень персона грата»(31).

Назначение Уайта явилось важной вехой в развитии разведки на Западе. Центр тяжести ее деятельности сместился от радостей и потрясений «великой игры» в сторону более тяжелого, но и более благодарного труда аналитической разведки. ЦРУ при Даллесе, «рыцаре великого, благородного дела», как величал его один из сотрудников, не осознало значения этого изменения. Однако Хелмс, ставший директором ЦРУ в 1966 году, полностью оценил его. С первых дней на посту «С» Уайт дал понять, что СИС не является продолжателем дел УСО в мирное время. По его мнению, диверсии и убийства не входят в круг обязанностей организации. (Например, СИС просто проигнорировала распоряжение Идена изучить возможности убийства Насера.)(32) Если правительство и допускало мысль, что СИС сможет стать дешевым средством сохранения власти в постимперском мире, то действия Уайта должны были разочаровать руководство страны. СИС намеревалась работать в существовавшем в то время духе высокой морали.

Одно из изменений, отмеченное особенно Министерством финансов, состояло в том, что СИС стала больше внимания уделять промышленной и экономической разведке. В 1958 году, например, один бельгийский агент сообщил СИС, что система охлаждения, выставленная на стенде Советского Союза во время Всемирной выставки в Брюсселе, содержит важную деталь, над усовершенствованием которой долгое время бьются английские инженеры; в СИС было решено наведаться к стенду ночью, снять деталь, изучить ее и вернуть на место, пока русские не спохватились. Советник МИД при руководителе СИС Джеффри Макдермотт весьма неохотно согласился на проведение этой операции, но она прошла успешно(33).

С приходом Уайта претерпела изменения и кадровая политика СИС. В 30-е годы практика набора по рекомендации привела к тому, что многие высшие чины СИС оказались в родственных отношениях. Энтони Блант, Стюарт Мензис, Клод Дэнси и Гай Лидделл, например, состояли в родстве, хотя и в отдаленном. Те же, кто не являлись родственниками, обычно полностью разделяли взгляды того, кто занимался подбором кадров. В результате штат СИС в 30-е годы был заполнен множеством сотрудников, чьи таланты оценивал автор шпионских романов Джон Бьюкен (самый знаменитый из его романов – «Тридцать девять ступеней»).

В начале послевоенного периода наиболее предпочтительными кандидатами для работы в СИС стали парламентарии и журналисты. Капитан Генри Керби – депутат парламента от консервативной партии – не делал секрета из того, что в течение долгого времени работал в СИС. Другие, правда, отклоняли предложения послужить в разведке. Тони Бенн, депутат парламента от лейбористской партии, говорит, что СИС дважды обращалась к нему – первый раз, когда ему было 22 года и он являлся председателем Оксфордского союза, а во второй раз после того, как он в 1950 году оказался избранным в парламент(34).

Уайт стал смелее набирать сотрудников непосредственно в университетах. Политика изменилась настолько, что к работе начали привлекать женщин. Одна из них вспоминает: «Закончив Бристольский университет с весьма средними оценками, я стала думать, чем заняться дальше. Мой преподаватель сказал: «Знаешь, есть интересная работа координатора в Форин офис. Если хочешь, я организую для тебя собеседование». При первой встрече я так и не смогла понять, о какого рода работе идет речь. Из последовавших затем бесед стало ясно, что на самом деле означает «работа координатора в Форин офис». Я дала свое согласие, и целый месяц мое имя значилось в списках СИС. Но вообще мне это не очень нравилось, и я отказалась от работы»(35).

Однако главным источником кадров для СИС стали, и с той поры остаются, выпускники университетов, провалившиеся на экзаменах на замещение вакантных должностей в Министерстве иностранных дел или других государственных учреждениях[48].

СИС не испытывала недостатка в агентах. Однажды Уайт сказал своему французскому коллеге, что его ведомство одолевают английские бизнесмены, отправляющиеся за границу. Чтобы развлечься, они хотят немножко пошпионить. Французский коллега заметил, что это как нельзя лучше демонстрирует разницу между британским и французским характером. «Когда французский бизнесмен едет за границу, он стремится развлечься там отнюдь не шпионажем».

Когда Уайт занял пост «С», он выяснил, что Филби все еще числится в списках сотрудников СИС и что его собираются направить в Бейрут. Новый руководитель разведки был шокирован этим обстоятельством. Однако приготовления зашли слишком далеко, чтобы их можно было остановить. Тем более, принимая во внимание пожелание Форин офис, чтобы Филби непременно занял вакантный пост в Бейруте, Уайта удалось убедить. При этом в ход пошел аргумент такого рода: если Филби действительно агент КГБ, работа в Бейруте предоставит хорошие возможности для его разоблачения, к тому же, пока идет период оформления, могут появиться новые свидетельства его виновности. Если же он невиновен, то к нему следует отнестись благожелательно.

Тем временем Уайту надо было разбираться с одним из самых удачливых агентов КГБ, доставшихся ему в наследство от «времени кошмаров». Это был Джордж Блейк, сотрудник разведки, который, как и Филби, стал работать на Москву.

Урон, нанесенный Блейком разведслужбам Запада, был столь велик (по словам Блейка, он переправлял в КГБ все важные официальные документы, попадавшие в его руки), что слушание дела проходило при закрытых дверях. Более того, правительство предпринимало гигантские усилия, чтобы убедить прессу не обнародовать факт о принадлежности Блейка к разведывательным службам. До сих пор вся история, связанная с Блейком, пронизана дезинформацией как с британской, так и с советской стороны.

Блейк родился в Нидерландах. Его отец был египетским евреем, а мать – голландкой лютеранского вероисповедания. Отец, обладавший английским паспортом, был настроен сверхпатриотично. Он дал своему сыну имя Джордж в честь английского короля. Во время первой мировой войны отец Блейка, видимо, немного занимался разведывательной деятельностью для СИС. После смерти отца в 1936 году (отдаленный результат отравления немецкими газами) Джордж Блейк был отослан в Египет к своему дяде. Когда началась вторая мировая война, он находился в Нидерландах, в гостях у матери, и застрял в этой стране в результате быстрого продвижения немцев. Будучи интернирован, Блейк бежал, присоединился к бойцам движения Сопротивления, а затем сумел перебраться в Англию. Там он служил в Королевском военно-морском флоте. После окончания войны Блейк получил назначение в отделение военно-морской разведки в Гамбурге. Позже он изучал языки, включая русский, в Даунинг-колледж (Кембридж), затем поступил на работу в Форин офис и был назначен вице-консулом в Сеул. На каком-то этапе, возможно до назначения в Гамбург, он был завербован в СИС Кеннетом Коэном. Блейк представлялся идеальным кандидатом: участие в войне, знание языков, характер человека, способного в сложных обстоятельствах постоять за себя.

Блейк прибыл в Сеул перед началом войны в Корее. Во время боевых действий он был захвачен северокорейцами и оставался в плену три года. После освобождения СИС предоставила ему отпуск для восстановления сил, а затем он был устроен на Олимпийский стадион в Западном Берлине на должность технического директора. (На стадионе находилась одна из точек СИС.) Перед ним была поставлена задача изучать личный состав частей Советской Армии в Восточной Германии и подыскивать в офицерской среде потенциальных перебежчиков на Запад. Находясь на этом посту, Блейк сообщил КГБ о существовании так называемого Берлинского туннеля, прорытого СИС и ЦРУ с целью подключения к линиям связи русских между Восточным Берлином и Москвой. Информация Блейка превратила успех СИС – ЦРУ (они могли подслушивать секретные сообщения) в фиаско, потому что КГБ получил возможность использовать операцию «Берлинский туннель», чтобы поставлять дезинформацию западным разведслужбам. Позже, в удобный для них момент, русские «обнаружили» этот туннель и превратили операцию Запада в свою пропагандистскую победу. Но отчет СИС об ущербе, нанесенном Блейком, свидетельствует о том, что он передавал русским и политическую информацию. В первую очередь он информировал их обо всех планах Запада, касающихся ведения переговоров по берлинскому вопросу в Женеве в 1959 году(36).

В 1961 году сотруднику ЦРУ Говарду Роману удалось наконец получить информацию от работника разведки одной из коммунистических стран, проходившего под кличкой «Хекеншютце». (Позже, когда он перебежал на Запад, выяснилось, что под ней скрывался Михаил Голониевский, заместитель начальника польской военной разведки.) Данные, полученные от этого агента, свидетельствовали о том, что КГБ располагает списком имен 26 польских официальных лиц – потенциальных объектов вербовки. Этот список был составлен СИС. Проведенное расследование установило, что он мог попасть к русским только из сейфа Блейка(37).

Когда СИС пришла к этому заключению, сам Блейк обучался арабскому языку в Ливане, в школе, к которой благоволили западные разведслужбы. Он был отозван очень спокойной по тону телеграммой; более того, по прибытии в Англию ему позволили свободно передвигаться в надежде, что он попытается вступить в контакт с сотрудниками советской разведки. Но на пути в здание СИС на следующий день он был арестован по обвинению в нарушении закона о государственной тайне. Блейк во всем признался, и после суда в Олд Бейли был приговорен к сорока двум годам тюремного заключения. Это был самый длительный срок, назначенный кому-либо по английским законам. Блейк отсидел пять с половиной лет, прежде чем совершил блистательный побег из тюрьмы «Уормвуд скрэбс» в западном Лондоне. Блейк исчез, чтобы годом позже появиться в Москве.

По одной из версий, имеющей хождение на Западе, Блейк был лояльным и весьма успешно действующим агентом СИС, до того как он был захвачен коммунистами в Корее. Тем якобы удалось промыть ему мозги и убедить работать на Москву. Первоначально считалось, что побег Блейка был организован КГБ, но потом возник какой-то уголовник-ирландец и поведал миру, как он вместе с Блейком задумал и осуществил этот побег. К делу подключились психоаналитики и принялись устанавливать весьма изощренные мотивы поведения Блейка.

Депутат парламента лейборист Лео Абс писал: «Ранние годы его жизни пронизаны событиями, которые толкали его, может быть подсознательно, на то, чтобы отомстить Англии. Отец предал Джорджа, когда избрал британское подданство, он предал его своей ранней смертью, он обрек его на изгнание и в конечном счете на арест в Нидерландах. Джордж ощущал предательство отца, являясь в глубине души чужаком в Англии. Поэтому неудивительно, что заложенное глубоко в подсознании чувство ненависти к отцу обернулось против предмета обожания отца. Только наша секретная служба могла быть столь предупредительной, чтобы предоставить Блейку возможность совершить убийство отца, после того как тот скончался»(38).

Факты гораздо более прозаичны. Блейк еще в молодости увлекался коммунистическими идеями. Он говорил, что сначала хотел стать католическим священником, но потом избрал другое вероисповедание – коммунизм. Его двоюродный брат, с которым он жил в Каире, был одним из основателей египетской компартии(39). Блейк сражался бок о бок с коммунистами в движении Сопротивления в Нидерландах. Речь Черчилля о «железном занавесе» и американские бомбардировки Кореи укрепили его желание служить делу социализма. Таким образом, версия о Блейке как патриотически настроенном чиновнике Форин офис – бедной жертве психологической обработки со стороны северокорейцев – не выдерживает даже поверхностного анализа. Она служит для того, чтобы скрыть тот факт, что любая проверка прошлого Блейка, перед тем как он поступил в СИС, вскрыла бы его связи с коммунистами. Однако здесь я позволю себе высказать предположение: СИС знала о коммунистических контактах Блейка, но намеревалась использовать их в своих интересах.

Причина крайней чувствительности английских властей, когда речь даже сейчас заходит о деле Блейка, заключается в том, что тот блестяще вел тройную игру, и англичане в ней занимали лишь второе место после русских. Во время суда над Блейком выяснилось, что его не удастся осудить, если не последует признание. Обычные показания, которые так эффективно использовались в ходе других шпионских процессов – контакт с установленными сотрудниками КГБ и передача им информации, – здесь не работали «из-за существа характера его деятельности», как выразился один из бывших коллег Блейка. Это может означать лишь одно – ему было разрешено контактировать с русскими. Одной из причин его быстрого продвижения по служебной лестнице было то, что «ему удалось провести ряд замечательных вербовок офицеров-коммунистов в Германии». Блейк сам рассказывал, что, когда он сдался после побега властям Восточной Германии, те пригласили офицера КГБ. Оказалось, что он много лет контактировал с этим человеком. когда служил по заданию разведки в Берлине(40).

Мое мнение таково. Блейк сообщил СИС, что русские его завербовали, и высказал идею о той пользе, которую из этого может извлечь Великобритания. Руководители СИС с ним согласились. Они увидели возможность побить КГБ в игре, в которой последний столь преуспел. Твердо убежденные в том, что Блейк верен СИС – ведь он сообщил о своих контактах, да и женат на коллеге, сотруднице разведки, – руководители Блей-ка уполномочили его передавать КГБ тщательно отобранные материалы, некоторые из которых должны были быть подлинными. Это было совершенно необходимо, чтобы убедить коммунистов в лояльности Блейка. Начальники Блейка в КГБ были обязаны поступать точно так же, чтобы СИС поверила в то, что Джордж верен Англии. В этой опасной игре – передать какую-то информацию, чтобы получить взамен больше, – побеждает тот, кто снимает мякоть. Поэтому СИС, узнав, что Блейк в конечном итоге все-таки лоялен по отношению к КГБ, а английская разведка, полагая, что получает мясо, сгребала кости, впала в шок. Тройной агент может нанести огромный ущерб, и его крайне сложно разоблачить, потому что он всегда может объяснить свое предательское поведение словами: «Но ведь так нами и было задумано».

Правильность версии о том, что Блейк являлся тройным агентом, подтверждается как суровостью приговора – по году, как было сказано в ходе суда, за каждого из погубленных им агентов СИС, – так и тем, что его работа была высоко оценена русскими. Блейк, так же как и Филби, был награжден орденом Ленина. Но почему шпион такого калибра, как Блейк, выступил с признаниями о своей деятельности? Ответ может быть один: видимо, СИС сделала ему очень соблазнительное предложение, пообещав вынесение легкого приговора и высылку после освобождения. Но даже СИС не может гарантировать того, что английский судья не будет руководствоваться своим собственным правосознанием при вынесении приговора. Перед Блейком неожиданно открылась перспектива провести в тюрьме по меньшей мере 28 лет.

Обычно в таких случаях КГБ, чтобы выручить своего человека, организует обмен заключенными. Но это требует много времени и часто встречает сопротивление со стороны западных служб безопасности. Их раздражает, что после стольких усилий, затраченных на поимку шпиона, коллеги из разведки с такой легкостью и так скоро выпускают его на свободу. Более того, подобный обмен редко оказывается для Запада выгодным.

Как сказал однажды Филби: «Мы должны признать, что Запад проигрывает при подобных обменах по одной простой причине – у нас гораздо больше хороших агентов, чем у них. Мы получили полковника Абеля, первоклассного разведчика, в обмен на простого пилота Гарри Пауэрса только потому, что здесь лучше его никого и не было»(41). В КГБ решили, что может пройти слишком много времени, прежде чем в России будет захвачен разведчик класса Блейка и обмен станет возможен.

Подробности о побеге мы знаем в основном из книги Шона Бурка «Бегство Джорджа Блейка». По рассказу Бурка, уголовника родом из Ирландии, он познакомился с Блейком в тюрьме «Уормвуд скрэбс». Джордж ему очень понравился (Бурк даже написал в тюремную газету статью, озаглавленную «В защиту шпионов»), и ирландец охотно принял предложение организовать побег.

Бурк утверждает, что пошел на это не ради денег: ему даже пришлось призанять 700 фунтов стерлингов для того, чтобы купить автомобиль и кое-какое оборудование, необходимое для побега. Мать Блейка отказалась предоставить необходимую сумму, так же поступила и его сестра. Бурк отправился к трем своим друзьям: семейной паре и некоему «Пату», которые, по словам Бурка, не были ни коммунистами, ни членами Ирландской республиканской армии (ИРА). Эти люди не были богаты, но сумели занять достаточно денег для того. чтобы помочь Блейку. Свои действия Бурк объясняет желанием «хорошенько шарахнуть по властям», однако он ни слова не говорит о том, почему сам Блейк остановил выбор именно на нем.

Для побега требовалось сломать металлическую раму окна, спуститься по крыше, спрыгнуть во двор, перелезть по доставленной Бурком веревочной лестнице через стену высотой 18 футов и, наконец, спрыгнуть на мостовую. Блейк, отнюдь не атлет, проделал это за несколько минут. Первоначально он скрывался в Лондоне, меняя квартиры. Затем упомянутая супружеская пара переправила его в Восточный Берлин, спрятав в потайное отделение своего туристского микроавтобуса. Бурк позже присоединился к Блейку в Москве, путешествуя, как он утверждает, по фальшивому паспорту. Потом он отошел от Блейка и, почувствовав, что его жизни угрожает опасность, принялся обращаться за помощью в различные места, включая английское посольство. Через два года после побега он объявился в Ирландии. Надежды Бурка, что ирландское правительство не выдаст его английским властям, полностью оправдались.

Все это повествование выглядит весьма неправдоподобно. Оно смахивает на историю, придуманную гораздо позже по политическим соображениям. Мысль о том, что Бурк – мелкий уголовник и горький пьяница – согласился помочь Блейку бежать лишь ради того, чтобы навредить властям, просто нелепа. Столь же нелепо выглядит и рассказ об участии в деле друзей Бурка. По более точной оценке, вся операция обошлась в 10 тыс. фунтов стерлингов – это не та сумма, которую Бурк и его друзья могли собрать(42). И с какой целью Бурк вообще ездил в Москву? По его утверждению, он просто хотел переждать, пока не уляжется шум, вызванный побегом. Однако это было гораздо проще сделать в Ирландии.

Единственная версия, которая объясняет все факты, состоит в том, что побег был организован КГБ с помощью ИРА. Роль Бурка была минимальной. Он был привлечен, так как было известно, что он будет скоро переведен на так называемую систему ночлежки, согласно которой осужденный лишь ночует в тюрьме, проводя весь день на свободе в общении с кем угодно. Русские перебросили Бурка в Москву вместе с Блейком, не будучи уверенными в том, что он не разгласит всю подноготную организации побега.

Бурк утверждает, что написал книгу во время пребывания в Москве, однако русские изъяли у него рукопись и возвратили ее с изменениями и добавлениями только весной 1969 года. И это утверждение выглядит неправдой. Русские наверняка знали, что не смогут помешать Бурку восстановить вычеркнутые из книги пассажи и убрать добавления, внесенные КГБ (кстати, он говорит, что именно так и поступил)(43). На самом деле, видимо, Бурк создал большую часть своей книги в Ирландии и при этом значительно приукрасил и преувеличил свою роль в побеге Блейка. КГБ вытащил Блейка из заточения потому, что тот был одним из его лучших сотрудников, и потому, что хотел продемонстрировать, как. эта организация заботится о своих людях. Русские не хотели в то же время афишировать свою роль из-за некоторой разрядки в международных отношениях, наступившей в тот момент, и, кроме того, они не желали афишировать участие ИРА в освобождении Блейка.

В Москве Блейк вполне преуспел. Он женился на русской девушке по имени Ида, у них родился сын Миша. Они дружили семьями с Филби и летом часто вместе проводили уик-энды за городом. Бурк умер молодым (47 лет), и его смерть несет на себе отпечаток тайны. Он жил в трейлере, который одолжил у друзей. Заявляя о своей бедности, он в то же время хвастал, что имеет неистощимый источник пополнения запасов виски. Его обнаружили мертвым в собственной постели 26 января 1982 года. По всей видимости, он умер от алкогольного отравления(44).

Никто не отрицает, что Филби и Блейк нанесли ущерб англо-американским отношениям в области разведки. Мнения расходятся лишь при оценке степени ущерба. Некоторые сотрудники ЦРУ утверждают, что связи в области разведки остались на прежнем уровне, пострадало сотрудничество в сфере контрразведывательной деятельности , потому что американские контрразведчики были убеждены, что с точки зрения безопасности дела в Англии обстоят не лучшим образом. Однако Роберт Эмори, например, полагает, что разлад пошел гораздо глубже из-за того, что Филби удалось установить тесные отношения с Беделл-Смитом и другими высокопоставленными сотрудниками ЦРУ. «Дело Филби восстановило Беделл-Смита против СИС, и он до конца дней своих сохранил враждебность по отношению к этой организации», – утверждает Эмори(45).

Особенность состоит в том, что удар был нанесен в такой момент, когда отношения между ЦРУ и СИС претерпевали изменения. Англичане уступали свое лидирующее положение в мире разведки (которое они ухитрялись удерживать частично благодаря легендам, а частично в результате блефа) американцам и пытались приспособиться к новой для себя роли ведомых. Основной причиной этого, как мы уже видели, была нехватка средств. Майлз Коупленд, бывший сотрудник ЦРУ, пишет: «В большинстве отделений СИС по всему миру основной задачей руководителя было убедить, используя свой престиж и способности, коллегу из ЦРУ принять участие в совместной операции. При этом предполагалось, что англичане предоставляют свои мозги, а американцы – средства»(46).

Поэтому было совершенно необходимо, чтобы на первом этапе развития новых отношений СИС пользовалась бы полным доверием своих заокеанских кузенов. Филби и Блейк подорвали это доверие не только фактом своей измены, но тем, что посеяли семена подозрений о возможности пребывания других советских разведчиков в недрах СИС и МИ-5.

Ущерб был бы достаточно велик, даже если бы эти подозрения относились только к СИС. Но, как выяснилось, зараза распространилась гораздо дальше. Некоторые сотрудники ЦРУ начали рассуждать следующим образом: «А почему надо считать, что русские ограничили свои усилия по внедрению агентов только рамками Британии?» Эту мысль постоянно проводил, например, сотрудник ЦРУ Джеймс Энглтон. В свое время он был более других близок к Филби. Филби был одним из инструкторов, когда Энглтон – офицер УСС – впервые прибыл в Англию. Филби стал его «основным инструктором в области контрразведки». В Вашингтоне они часто встречались за ленчем, и, когда Филби был отозван в Лондон, он успел попрощаться с Энглтоном. Эти два разведчика нравились один другому и относились друг к другу с большим уважением. Энглтон смотрел на Филби, как на своего старшего брата.

Легко представить его потрясение, когда стало известно об измене Филби. Энглтон впал в состояние перманентной подозрительности. Это состояние обострилось, когда в США появился один из самых удивительных беглецов из Советского Союза.

Глава 13

ИГРЫ ПЕРЕБЕЖЧИКОВ

Перебежчики – это питательная среда, обеспечивающая жизнедеятельность разведывательных служб западных стран. По своей ценности перебежчик уступает лишь агенту, внедренному в спецслужбу вашего противника. Внедренный агент может сообщить вам, в чем сила и в чем слабость противоборствующей стороны. По характеру запрашиваемой от его учреждения информации он может догадаться о стратегических планах врага. Он способен нейтрализовать эти планы, поставляя ложную или уводящую в сторону информацию. Он может быть использован для того, чтобы ввести противника в заблуждение или манипулировать им к вашей выгоде. И наконец, он может не допустить внедрения агентов в вашу службу, своевременно предупреждая о подобных попытках. КГБ, с бесконечным российским терпением (прошло десять лет, прежде чем Филби сумел занять достаточно важный пост в системе английской разведки), предпочитает внедрение. Западные спецслужбы, от которых ожидают немедленных результатов, стремятся иметь дело с перебежчиками.

Переход к вам ответственного сотрудника разведки противоположной стороны – большое событие. Доставленные им сведения освежат ваши знания о спецслужбе противника.

Он сообщит детали ее организационного построения, расскажет об устоявшемся стиле работы, методах обучения персонала, о стратегии и тактике, проинформирует об отношениях, сложившихся между разведслужбами и правительством. Если перебежчик занимал высокий пост или специально готовился к побегу, то он может сообщить данные, которые помогут выявить и арестовать агентов противника, действующих в вашей стране. После войны почти все удачные контрразведывательные операции в США, Франции, Англии, Германии, Австралии и Скандинавских странах были проведены на основе информации, полученной от перебежчиков. Выявление и арест шпионов помогают поднять престиж спецслужб в глазах правительства – немаловажный фактор для процветания и дальнейшего роста вашей организации. Вы можете узнать от перебежчика, что думает о вас противник. Это очень полезно для профессионалов, стремящихся действовать более эффективно.

Перебежчики, как истинные, так и те, которые «меняют свои намерения» вскоре после перехода к вам, могут быть использованы в качестве посланцев. С их помощью разведывательные ведомства могут обмениваться информацией (или дезинформацией). Перебежчик также может помочь разведслужбе извлечь на свет божий информацию, полученную ранее из ненадежных источников: слухов, похищенных документов, сообщений средств массовой информации. Поскольку в нормальных условиях этим данным никто не верит, спецслужбы припрятывают их у себя. Но вот появляется перебежчик. Можно объявить его источником ранее собранной, но слабо обоснованной информации. Многие перебежчики были, видимо, очень удивлены, узнавая о том, каким огромным объемом информации они располагали, какие значительные посты занимали на прежней работе и в каких были высоких званиях. И наконец, существует возможность убедить потенциального перебежчика продолжать работать на своем прежнем месте и таким образом без труда внедриться в стан противника.

Поэтому неудивительно, что западные разведслужбы тратят так много энергии, средств и времени на то, чтобы выявить потенциальных перебежчиков среди сотрудников КГБ, работающих за границей, и впоследствии уговорами или шантажом заставить их принять нужное решение. Может быть, этот человек любит развлечься или слишком много пьет? Возможно, ему нравится западный образ жизни? А как он чувствует себя на работе? Насколько удовлетворен ею? Какие видимые слабости человека можно использовать? Алкоголь, наркотики, секс, деньги? Филип Эйджи пишет, что большую часть своего времени, работая на ЦРУ в трех латиноамериканских странах, он тратил на наблюдение за сотрудниками КГБ в этих странах, на то, чтобы установить с ними контакт и попытаться завербовать. Он же рассказывает, как китайский отдел ЦРУ почти сорок лет старался заполучить своего первого перебежчика из китайских секретных служб(1).

Но перебежчики, как бы полезны они ни были, опасны, и с ними трудно иметь дело. Они опасны, потому что предстоит решать, является ли перебежчик подлинным или действует выполняя приказ, чтобы хотя бы на короткое время проникнуть в вашу организацию или чтобы сбить вас с толку дезинформацией. К перебежчику, который появляется по собственной инициативе, всегда относятся с величайшей подозрительностью. Западные спецслужбы предпочитают иметь дело с теми, кого они сами наметили и долго обрабатывали, с теми, кто переходит неохотно, кого приходится тащить, а он визжит и отбрыкивается. Но и в этих случаях подозрения не исчезают полностью. Не будет большим преувеличением сказать, что перебежчикам никогда не доверяют и лишь очень немногие из них нормально воспринимаются всеми подразделениями спецслужб. Причина этого лежит на поверхности, она проста и довольно цинична: если он «переметнулся» один раз, то почему он не может «переметнуться» вновь?

С перебежчиками весьма трудно иметь дело из-за той эмоциональной перегрузки, которую они постоянно испытывают. Перегрузка возникает с того момента, когда принимается решение о побеге. Очень немногие идут на предательство с легким сердцем, и мысль о том, что ты отправляешься в вечное изгнание, вовсе не утешает. Перебежчик обычно привязывается к сотруднику, убедившему его бежать. Нуждаясь в этом человеке, он в то же время и осуждает его. Перебежчик опасается возмездия (хотя, по общему мнению западных спецслужб, дни, когда КГБ преследовал и уничтожал изменников, канули в Лету). Он испытывает потребность в постоянной моральной поддержке и хочет, чтобы им восхищались.

А у разведслужб совсем иные интересы. Они хотят, чтобы перебежчик рассказал все, что он знает, как можно скорее. Джозеф Фролик, сотрудник чешской разведки, который перешел на Запад в 1968 году, пишет: «Их интересует все. Все, что вы скажете, может так или иначе оказаться полезным. Они хотят знать имена сотрудников, с которыми вы вместе работали, размер вашей зарплаты, операции, в которых вы участвовали, и даже то, как выглядел ваш кабинет. Я говорил, говорил, говорил… с утра до вечера, пять дней в неделю в продолжение почти трех лет. Проработав в разведке 17 лет, узнаешь очень много»(2).

Стремление выжать из перебежчика как можно скорее все, что он знает, вовсе не означает, что спецслужбы о нем не заботятся. ЦРУ гарантирует ему пожизненную пенсию. Проявляется забота и о жилье, медицинском обслуживании, социальном обеспечении. Его консультируют по финансовым вопросам. а при желании помогают приобрести новую профессию. (Очень немногие привлекаются к работе в ЦРУ, да и то лишь в качестве консультантов.) Какой бы радостной ни казалась бывшему сотруднику КГБ перспектива первоначально, он очень быстро осознает, что обречен пребывать на свалке отработанных перебежчиков. Теперь его ожидает постоянное обитание в пригородах Вашингтона в среде таких же, как он сам. Иногда, если повезет, его навестит знакомый сотрудник ЦРУ, который давно занимается другими делами, и теперь у него совсем иные интересы.

Самые сметливые из перебежчиков начинают понимать, что их ожидает, сразу после прибытия в Вашингтон, и пытаются что-то предпринять. Они начинают преувеличивать свою роль в делах КГБ, присваивая себе более высокое звание, уверяют, что имели доступ к важным документам, так как оставались на работе в одиночестве по выходным дням, были знакомы с болтливым сотрудником архива, проходили специальную подготовку, а однажды даже встречались с самим Сталиным, и так далее и тому подобное. Сметливый перебежчик намекает, что его посвятили в секреты особой важности. Он выдает информацию микроскопическими дозами, ссылаясь на слабую память и опуская какие-то ключевые моменты, просит ознакомить его с досье западных спецслужб якобы для того, чтобы полнее воссоздать картину. Наконец, он начинает протестовать, потому что его воспринимают недостаточно серьезно, а по предоставленной им информации не предпринимается никаких действий. Все эти уловки преследуют одну цель – отдалить приход того дня, когда у него закончится вся информация и вместе с ней завершится его активный жизненный путь. Перебежчик страшится того момента, когда окажется в одиночестве в этой свободной, но такой непонятной стране.

Во всей послевоенной истории шпионажа особняком стоят два перебежчика из Советского Союза: Анатолий Голицын и Олег Пеньковский. Они оба появились по собственной инициативе. Пеньковский предложил свои услуги в такой напористой, требовательной манере, что ЦРУ отказалось иметь с ним дело, и Пеньковскому пришлось адресоваться к англичанам. Эти два человека сумели повлиять на ход развития западной разведки. Пеньковский оказал влияние даже на ход истории. Возможно, со временем мы узнаем, что и Голицыну это тоже удалось.

Рассказ об этих людях прекрасно иллюстрирует как ту пользу, которую приносят перебежчики, так и порождаемые ими проблемы. Пеньковский и Голицын, бесспорно, таили в себе опасность, и с ними крайне трудно было иметь дело. Их переход на Запад поставил весьма важные вопросы. Какую роль они в действительности играли и каковы были их истинные мотивы? Даже сейчас, по прошествии стольких лет, на эти вопросы нет удовлетворительного ответа.

22 декабря 1961 года у дверей отделения ЦРУ в Хельсинки раздался звон колокольчика. Шеф отделения Фрэнк Фриберг открыл дверь и увидел перед собой незнакомца. Это был невысокий, плотно сбитый мужчина, говоривший по-английски с сильным русским акцентом. Посетитель сразу взял быка за рога, заявив, что он майор КГБ и его зовут Анатолий Климов. Он потребовал, чтобы его немедленно доставили в Вашингтон. так как он располагает важной для лидеров западного союза информацией.

Фриберг сразу насторожился. Сотрудников ЦРУ предупреждали об опасности, связанной с появлением подобных пришельцев или «шатунов», как их называют на своем жаргоне профессионалы. Однако уже через несколько часов можно было сделать предварительный вывод о том, что переход Климова заслуживает определенного доверия. Дело в том, что ЦРУ еще раньше отметило его как потенциального перебежчика. На него обратили внимание за семь лет до этого в Вене – в то время он был одним из младших офицеров контрразведки. Было замечено, что к нему очень плохо относятся все его коллеги, и в его досье в ЦРУ появилась отметка о том, что необходимо осторожно прощупать, не проявит ли он интерес к предложению начать новую жизнь на Западе. Но ЦРУ не успело осуществить задуманное, так как Климов был переведен в Москву. Когда он вновь появился на Западе, в Хельсинки, ЦРУ не сообразило, что это старый знакомый по Вене. Дело в том, что там он работал под другой фамилией – обычная тактика русских, используемая для того, чтобы затруднить контроль за перемещениями сотрудников КГБ.

Климова быстро перебросили на военную базу США во Франкфурте, где команда, срочно собранная Хелмсом, приступила к интенсивным допросам. Климов заявил, что на самом деле его зовут Анатолий Голицын. Он родился на Украине. Мать украинка, отец русский. В 30-е годы семья переехала в Москву, отец стал работать пожарником. Голицын поведал, что мальчишкой мечтал стать моряком, летчиком или разведчиком. К концу войны он поступил в артиллерийское училище в Одессе. Там он с энтузиазмом занимался комсомольской работой. Его заметил представитель КГБ и направил в Москву на учебу. В столице Голицын обучался в университете марксизма-ленинизма, в Высшей дипломатической школе и в специальном институте КГБ, где получил диплом юриста. В период между командировками в Вену и в Хельсинки он служил в Первом главном управлении, занимавшемся активными разведывательными операциями против Запада. В течение двух лет он работал в отделе информации – в группе НАТО. Последнее означало, что он знакомился со всеми касающимися НАТО документами, полученными КГБ. Однако в соответствии с принципом всех разведок – «знать лишь то, что необходимо», – об источниках информации ему сообщали самые минимальные сведения. ЦРУ произвело проверку Голицына, передав ему пачку документов НАТО, часть которых были фальшивыми. Голицын без труда указал все подлинники(3).

Первое сообщение Голицына заключалось в том, что ЦРУ, по его мнению, явно недооценивает масштабы наступления советской разведки, предпринятого против Запада. Он мог судить о размахе разведывательной деятельности по количеству западных секретных документов, проходивших через его руки, и по степени важности этих документов. Он готовился к побегу, стараясь запомнить максимум информации и собирая все намеки, указывающие на личность агентов, работающих на Советский Союз в западных странах, чтобы впоследствии помочь их разоблачению.

Работники ЦРУ торжествовали. Если Голицын сможет рассказать даже часть того, что обещает, значит, в руки ЦРУ попал один из самых ценных перебежчиков за всю историю шпионажа. Но когда после нескольких недель пребывания во Франкфурте Голицын был переброшен в Вашингтон, работавшие с ним сотрудники ЦРУ впервые ощутили то, что впоследствии превратилось в серьезнейшую проблему. Этот человек оказался неимоверно тяжел в общении.

Проблема имела два аспекта. Первый состоял в том, что Голицын утверждал: армия советских шпионов не только занимает множество важных постов на Западе, но и внедрилась в разведывательные службы большинства стран. Советские тайные агенты якобы проникли в самое сердце французской секретной службы, в СИС и в ЦРУ. Поэтому Голицын был крайне привередлив при выборе сотрудников ЦРУ, с которыми он соглашался вступать в контакт. Если у него возникали малейшие сомнения по поводу того или иного сотрудника, или ему казалось, что тот воспринимает его недостаточно серьезно, или чудилось, будто сотрудник недостаточно умен или занимает невысокий пост, то Голицын замыкался в себе и отказывался от общения. В официальном отчете ЦРУ говорится, что Голицын является человеком, «с которым весьма сложно найти общий язык». В какой-то момент один из сотрудников выразился гораздо яснее: «Этот тип просто-напросто сукин сын»(4).

Но несмотря ни на что, в первое время Голицын выполнял свои обещания. Он рассказал, что КГБ имел настолько свободный доступ к французскому отделу НАТО, что мог через справочное подразделение заказывать необходимые документы, которые обычно поступали в Москву через несколько дней после соответствующего запроса. Разоблачения, сделанные Голицыным, привели к отставке двух руководителей разведки, бегству в США еще одного высокопоставленного сотрудника (боявшегося, что его ведомство контролировалось КГБ), смене советника президента де Голля по вопросам разведки(5) и в конечном итоге к осуждению в 1983 году на 10 лет канадца, бывшего сотрудника НАТО, профессора Хью Хэмблтона. Он был обвинен в передаче документов НАТО Комитету государственной безопасности.

Второй аспект проблемы, связанной с Голицыным, состоял в том, что он утверждал, будто его сообщения о советских агентах лишь небольшая часть той информации, которой он намеревался одарить Запад. Вторая часть, говорил Голицын, носит политический характер, и настолько важна, что может быть доложена им только президенту Соединенных Штатов. Он был так настойчив, что ЦРУ пришлось направить письмо президенту Кеннеди с просьбой принять перебежчика. Полученный на официальном бланке Белого дома ответ был подписан генералом Максуэллом Тейлором. Просьба о встрече вежливо отклонялась, и одновременно выражалась уверенность, что ЦРУ самостоятельно может успешно справиться с делом. Письмо из Белого дома было, естественно, показано Голицыну. (Тот, однако, трижды встречался с министром юстиции Робертом Кеннеди.)

Суть информации Голицына заключалась в том, что, по его мнению, Запад строил свои отношения с коммунистическим миром в последние 30 лет на совершенно неправильных основах. Это явилось следствием успеха постоянной и последовательной политики дезинформации, проводимой коммунистическими партиями и их разведывательными службами. Гипотеза Голицына в упрощенном виде выглядела следующим образом. Новая долгосрочная стратегия мирового коммунистического движения была разработана в Москве между 1957 и 1960 годами. В ее претворении в жизнь важная роль политического характера отводилась КГБ. Ему было поручено организовать долгосрочную кампанию стратегической дезинформации. Главная цель этой кампании состояла в том, чтобы утвердить западные страны в той мысли, что коммунистический блок раздирается противоречиями, и проводить свою политику после того, как Запад в результате этой кампании самодовольно успокоится.

Таким образом, если согласиться с теорией Голицына, разрыв отношений Советского Союза с Югославией в 1948 году являлся ложным, точно так же как и разрыв с Албанией. Появление профсоюза «Солидарность», следовательно, не результат спонтанного процесса, а тщательно продуманный шаг, направленный на укрепление коммунизма в Польше. Диссидентское движение в России оказывалось, если верить Голицыну, организованным КГБ, а такой видный диссидент, как Андрей Сахаров, превращался в верного слугу режима. И самое главное – ссора Советского Союза с Китаем являлась простой уловкой, риторическим прикрытием, фасадом, за которым обе страны по-прежнему едины и совместно работают для дела коммунизма. Совершенно ясно, что принятие тезиса Голицына означало полный пересмотр всех процессов, происходящих в коммунистическом мире(6).

Даже самые ярые антикоммунисты оказались неспособными воспринять подобный сценарий. Относиться к нему серьезно мешала и манера, в которой Голицын излагал свои идеи. Гарри Розицки, работавший на высоком посту в ЦРУ. в отделе, занимающемся делами советского блока, вспоминает: «Я трудился в Индии, когда Голицын перебежал на Запад, но позже мне пришлось с ним встретиться. Это был человек, постоянно находившийся в страшном нервном напряжении, настолько убежденный в важности своей миссии, что уже не оставалось места ни для политического диалога с ним, ни для совместного анализа информации, ни даже для рассмотрения каких-то новых факторов, важных для дела. Это был «белый рыцарь», на плечи которого возложена великая миссия. Он явился на Запад, чтобы открыть ему глаза на происходящее, ибо чувствовал, что истина известна лишь одному человеку, а именно ему, Голицыну. Его манеру держаться можно выразить одной фразой: «Ну вы там, слушайте, что вам говорят». Он представлял себя миссионером или даже, может быть, пророком, который явился предупредить нас, обитателей западного мира – несчастных, не способных к анализу простаков, о том, что мы абсолютно не понимаем дьявольских замыслов КГБ. У Голицына был совершенно параноидальный подход к истории»(7).

Однако Стивен де Маубрей, руководивший в СИС контрразведывательной работой против Советского Союза, не разлеляет это мнение. Де Маубрей заявлял: «То, как ЦРУ и мы обращались с Голицыным, является для меня очень больной темой. В 1962 году отношения между ним и ЦРУ носили довольно бурный характер. Я полагаю, никто в ЦРУ не станет отрицать, что там ранее не приходилось встречаться с делом, подобным этому. Ошибки были допущены с обеих сторон. Получив пинки от советской системы, Голицын не смог легко приспособиться и к западной бюрократии.

Надо все время помнить, что, поскольку наибольшую пользу он приносил в области контршпионажа, это приводило к тому, что он общался с небольшой группой лиц, интересы которых в основном состояли в поимке вражеских агентов, а политические проблемы были им чужды… Характеристика Голицына как параноика и самозваного пророка нелепа и вызывает негодование. Он был преданным делу и очень упорным человеком. Вызывает удивление лишь то, как ему удавалось сохранить уравновешенность и последовательность действий в обстановке постоянного разочарования(8).

В марте 1963 года Голицын переехал в Великобританию. ЦРУ было очень недовольно этим. Голицын уже получил новое имя, пенсию, дом в Вашингтоне, где можно было обеспечить его безопасность и который можно было держать под наблюдением (советский суд заочно приговорил Голицына к смертной казни). Однако Голицын провел вне США всего четыре месяца. Едва только он успел устроиться в своем деревенском убежище, как «Дейли телеграф» ненамеренно нарушило тайну, напечатав сообщение о том, что высокопоставленный перебежчик из Советского Союза нашел приют в Англии. Невозможно сейчас доказать, что ЦРУ специально подсунуло эту новость в ничего не подозревающую газету, но цель, которой добивался Вашингтон, была достигнута: Голицын упаковал свои вещи и вернулся в США(9).

Там он выступил со своими политическими идеями перед собранием экспертов по Китаю и Советскому Союзу. Выступление произвело крайне негативное впечатление. Голицын вышел из себя, когда эксперты попытались с ним не согласиться. Он совершил ошибку, переложив бремя доказательств на них. «А откуда вам известно, что разрыв является подлинным?» – вопрошал он. Голицын требовал, чтобы ему показали все до единого секретные документы с указанием источника, и обещал доказать, что эти сообщения являются фальшивками, изготовленными в КГБ в целях дезинформации. ЦРУ, естественно, на это не пошло. «Кто, находясь в здравом уме, будет передавать сотруднику КГБ информацию из досье ЦРУ якобы для анализа», – заявил руководитель одного из отделов(10).

Участвовавший в дискуссии Розицки припоминает моменты, которые вывели из себя Голицына. «Мы спросили у него: «Кто в КГБ отвечал за организацию этой кампании дезинформации, которая теоретически должна вестись непрерывно, и кто проводит ее сейчас? Какую роль играют в этом деле партийные власти на местах? Руководит ли их действиями непосредственно Политбюро? Контролирует ли их Политбюро или они свободны в своих поступках? Как вся эта кампания была конкретно организована? Кто выступал организатором с противоположной стороны? Кто действовал со стороны югославов, албанцев и китайцев? Для кампании дезинформации такого масштаба необходимо привлечь сотни людей из СССР и из других стран, сотрудников КГБ и не имеющих к этой организации никакого отношения. Как же в таком случае получилось, что ни один из перебежавших ранее из Советского Союза ничего не упоминал об этом?» Голицын не смог дать удовлетворительного ответа ни на один из этих вопросов, и в результате участники собрания единогласно решили, что тезисы Голицына не имеют под собой фактической базы, а если взглянуть на его идеи с точки зрения здравого смысла, то они просто нелепы»[49](11).

Голицын понял, что изложение его идеи по частям приводит к обратному результату, и отошел в тень, чтобы представить письменный аргументированный доклад, который включил бы в себя для подтверждения тезисов элементы исследования. В 1968 году его познакомили с тщательно отобранными представителями академических и издательских кругов. Но очень скоро он заявил, что ему приходится вступать в контакт с нежелательными с точки зрения безопасности личностями, и вновь ушел в укрытие. Однако он познакомил нескольких сотрудников разведки с черновым вариантом своей рукописи. Стивен де Маубрей и Артур Мартин прибыли в США и оказались единственными англичанами, которым удалось познакомиться с рукописью Голицына. Предоставление рукописи было обставлено рядом условий. Например, запрещалось делать какие-либо выписки. Де Маубрей вспоминает: «Будучи хорошо знакомым с набором его аргументов, я смог понять содержание рукописи и увидеть, что он собрал много дополнительных материалов в поддержку своих тезисов. Но если бы мне предстояло дать книге Голицына холодный анализ, я назвал бы ее злобным бормотанием, к тому же безграмотным и полным повторов»(12).

Поэтому неудивительно, что те сотрудники американской разведки, которые познакомились с рукописью, отвергли ее. Голицын предоставил свой манускрипт в ЦРУ для чтения в надежде, что ему помогут его опубликовать. Через несколько месяцев Советский Союз ввел свои войска в Чехословакию. Это было нечто такое, чего Голицын не мог предсказать и что полностью противоречило проповедуемой им идее. И вновь Голицын усаживается за письменный стол, чтобы переработать свои теории. Это заняло у него большую часть 70-х годов, и к 1978 году рукопись была готова для публикации. Поняв, что этого не удастся добиться через ЦРУ, Голицын решил действовать по обычным коммерческим издательским каналам. Но рукопись была слишком длинной (по меньшей мере миллион слов), и четыре человека, поддерживавшие Голицына, вызвались сократить и отредактировать ее. Эти четверо: де Маубрей и Мартин из Великобритании, Скотти Майлер – бывший начальник оперативного отдела контрразведки ЦРУ и Вася Гмыркин – эксперт по советско-китайским отношениям(13).

Редактирование оказалось тяжелой и трудоемкой работой. Но даже для нового варианта оказалось нелегко найти издателя. Все же в конце концов книга под названием «Новая ложь на смену старой» увидела свет в 1984 году одновременно в Англии и США. Надежды Голицына и его редакторов на то, что публикация вызовет дискуссию, не оправдались. В отзывах на книгу выражалось сомнение в ее правдоподобности, отмечалось наличие большого числа допущений, указывалось на то, что ее основные положения носят слишком общий характер. В заключение делался вывод, что работа представляет интерес лишь для лиц, изучающих теорию заговоров. Историк из Оксфорда профессор Р. У. Джонсон писал: «Вполне возможно, что вся эта чушь явилась продуктом бюрократической драки внутри ЦРУ»(14). Это, по-видимому, положило конец, по крайней мере на данное время, политической информации, предоставляемой Голицыным Западу. Хотя Маубрей продолжил работу в архивах, сопоставляя тезисы Голицына с документальными отчетами об отношениях Советского Союза и западных стран в период, предшествующий Тегеранской и Ялтинской конференциям, состоявшимся соответственно в 1943 и 1945 годах.

Но Голицын явился еще с одним сообщением. Он заявил, что во все поры западного общества проникли тайные агенты КГБ. Этим заявлением он сумел повлиять на ЦРУ и СИС. Эффект от слов Голицына можно ощутить и по сей день как в ЦРУ, так и в СИС. Для подтверждения своих идей Голицын несколько по-иному интерпретировал операции КГБ. Его рассуждения строились примерно следующим образом. Какая польза от того, что КГБ лишь вылавливает западных шпионов? Запад просто зашлет новых, и этот процесс не будет иметь конца. Поэтому краткосрочные цели КГБ состоят в том, чтобы внедрить агентов в западные разведслужбы. Эти агенты призваны решать две задачи: во-первых, предупреждать Советский Союз о засланных на его территорию разведчиках и, во-вторых, если западные разведчики преуспеют в получении секретной информации, тайные советские агенты должны прилагать усилия, чтобы дискредитировать эту информацию.

В долгосрочном плане, по утверждению Голицына, КГБ стремится полностью поставить под свой контроль разведывательные службы Запада, чтобы иметь возможность не только дезавуировать ценные сведения, но и подсовывать дезинформационные материалы, где надо и когда это необходимо. Если КГБ удастся реализовать свои планы, Запад будет полностью в руках России, ибо окажется неспособным распознать истинные политические намерения Советов, введенный в заблуждение фальшивками, предоставленными КГБ.

Голицын утверждал, что КГБ уже успешно реализовал краткосрочные планы и далеко продвинулся в реализации долгосрочных, используя в этих целях внедренных агентов. Поэтому первостепенная задача ЦРУ и других западных спецслужб состоит в том, чтобы раскрыть истинные масштабы советского проникновения в их структуры.

Для многих в ЦРУ откровения Голицына прозвучали сладкой музыкой. Некоторые сотрудники полагали, что эта организация слишком легкомысленно относится к возможности проникновения в нее советских агентов. Другие рассуждали более цинично. В ЦРУ продвижение по службе, заграничные командировки, назначение на работу за рубеж во многом зависели от того, насколько сильна угроза со стороны КГБ. Обе эти группы говорили, что во всех западных разведывательных службах были обнаружены советские агенты, лишь ЦРУ являлось исключением. Почему? Разве оно обладает каким-то особым иммунитетом от проникновения тайных агентов противника? Лайман Киркпатрик утверждал, что руководители ЦРУ серьезно размышляли над этой проблемой: «Мысль о том, что русские попытаются внедриться в наши ряды, не оставляла нас с первых дней существования ЦРУ. Ни один опытный оперативный работник разведки не может сбрасывать со счетов возможность того, что противная сторона работает в недрах его ведомства. Поэтому во время своих бессонных ночей я упорно размышлял: кто бы это мог быть, как найти к нему подходы, каким образом может быть организовано внедрение и так далее. Существовала серьезная возможность того, что рано или поздно в наших рядах появится агент противника, если он уже не появился»(15).

В 1980 году на серии конференций под общим названием «Наши потребности в разведке на восьмидесятые годы» (конференции были организованы Консорциумом по исследованиям в области разведки) доктор Уильям Харрис, консультант сенатского комитета по разведке, сказал, что ЦРУ должно действовать, исходя из предположения, что противник осуществил «частичное проникновение» в его структуры. Позже, в частной беседе, он сказал, что КГБ уже сумел внедрить в ЦРУ своих тайных агентов. Даже если допустить, что ЦРУ располагает совершеннейшим методом «контроля качества» своих сотрудников, говорил он, и выявление лиц, которые потенциально могут оказаться нелояльными, проходит на 99, 8% успешно, все же оставшиеся 0, 2% возможных изменников, просочившихся через контроль, – это не меньше чем несколько сотен человек за последние десять лет. Больше того. обнаружение советских шпионов в других правительственных службах показывает, что испытания на полиграфе (детекторе лжи), на которые так полагается ЦРУ, не являются эффективным средством выявления нелояльности. Эти шпионы периодически проходили проверку на детекторе лжи и тем не менее не вызывали никаких подозрений(16).

Таким образом, предупреждения Голицына были тепло встречены значительным числом сотрудников ЦРУ. Но громче остальных их приветствовал Джеймс Энглтон, блестящий руководитель контрразведывательного отдела ЦРУ. Энглтон, поэт и любитель орхидей, бывший офицер УСС, «суперразведчик. который даже не являлся на собрания личного состава, чтобы не обнаружить себя»(17), был, как мы уже знаем, другом и большим почитателем Кима Филби.

Реакция Энглтона на измену Филби отличалась от реакции многих его коллег. В период после разоблачения Филби вошло в привычку возлагать на него ответственность практически за все провалы западных разведок в их деятельности против Советского Союза. Провал операции в Албании, о котором мы уже рассказывали, был лишь одним из приводимых примеров среди множества других. Филби, например, обвиняли в организации утечки информации из английского посольства в Вашингтоне во время второй мировой войны, «когда Филби там служил»(18). Но Филби в военные годы не работал в посольстве. Он находился там лишь с 1949 по 1951 год. Поэтому Энглтон сопротивлялся попыткам свалить вину за все провалы на Филби. Напротив, он все время задавал себе вопрос: если Филби оказался предателем, то почему предателей нет среди других? Пост, прошлые успехи по службе и поведение ничего не значат. Энглтон придумал получившее распространение выражение «дикое Зазеркалье» для характеристики «стратегических замыслов, хитроумных приемов и той дезинформации, которые использует советский блок и его хорошо скоординированные разведывательные службы, чтобы сбить с толку западные страны и внести раскол в их ряды»(19).

Энглтон стал горячим сторонником Голицына. Именно Энглтон, по словам много писавшего по вопросам разведки Дэвида Мартина, организовал встречу Голицына с Робертом Кеннеди. (Кеннеди был обескуражен, как утверждает Мартин, просьбой Голицына выделить специально 30 млн. долларов на ведение разведывательной работы против Советского Союза.) При Энглтоне велась интенсивная работа по всем направлениям, подсказанным Голицыным после его появления. Сотрудники органов безопасности Великобритании, Франции, Западной Германии, Канады и Австралии выстраивались в очередь, чтобы поговорить с Голицыным и получить ключи к идентификации тайных агентов КГБ, окопавшихся в их ведомствах. Но интенсивнее всего эта охота велась в США.

Однако десять лет поисков тайных агентов КГБ в системе ЦРУ принесли обескураживающие результаты. Энглтон полагал, что ему удалось сузить зону поиска вражеских агентов, ограничив ее отделом ЦРУ, занимавшимся странами Восточного блока. В 1963 году он предпринял меры, чтобы попытаться избавиться в этом отделе от четырех человек, которые в будущем могли бы оказаться ненадежными. Когда у него ничего не получилось, он лишил отдел информации по наиболее важным вопросам, что привело, по утверждению некоторых, почти к полному параличу в его работе.

Охота продолжалась. Против лояльных сотрудников, проработавших много лет, велось тайное следствие. Нескольким пришлось оставить службу, хотя никаких компрометирующих данных обнаружено не было. Подозревали всех. Даже такой выдающийся посол, как Аверелл Гарриман, находился под подозрением (правда, недолго), что он тайный агент КГБ, на основе данных, представленных Голицыным. Сложность состояла в том, что сведения Голицына (полученные им из «учебных досье», в которых реальные личности были закамуфлированы, но порой недостаточно, или почерпнутые из болтовни на работе) были неполны, и их мучительно хотелось дополнить.

В тех случаях, когда сообщения Голицына содержали достаточно информации и по ним начиналось расследование, они редко оказывались ложными. В Великобритании его информация в конечном итоге позволила вычислить Филби, пустить МИ-5 по следу Энтони Бланта и породила подозрения о существовании советского шпиона в стенах Адмиралтейства (Уильям Джон Вессел). Возникает вопрос, почему информация Голицына о тайных агентах в ЦРУ не дала таких же результатов.

Главная информация Голицына, относящаяся к ЦРУ, заключалась в том, что он сообщил о визите в США в 1957 году руководителя Второго главного управления (отдел, работающий с американским посольством) М. В. Ковшука. Голицын утверждал, что единственной причиной, в силу которой столь высокопоставленный сотрудник КГБ мог совершить поездку в США, была необходимость встретиться лично с тайным агентом, занимающим ответственный пост в ЦРУ. Сообщив это, Голицын добавил, что, насколько он знаком с техникой КГБ по дискредитации важной информации, надо ожидать, что русские направят в США фальшивых перебежчиков с целью дезавуировать его сообщение о визите Ковшука.

Дальнейшие события со всей определенностью подтвердили эти предсказания.

За последующую пару месяцев двое высокопоставленных русских предложили США свои услуги. Первый, проходивший под псевдонимом «Федора», был, видимо, Виктор Лессовский, сотрудник Секретариата ООН[50]. «Федора» стал одним из самых полезных агентов ФБР, и его высоко ценил лично Эдгар Гувер. Вторым стал сотрудник КГБ Юрий Носенко, работавший в Женеве в составе одной из советских делегаций. Впервые он вступил в контакт с ЦРУ в июне 1962 года, а два года спустя неожиданно начал настаивать на бегстве в США. Сообщения этих двоих бросали тень сомнения на всю представленную Голицыным информацию, и особенно на версию, выдвинутую им по поводу поездки Ковшука в Соединенные Штаты.

Носенко сообщил, что Ковшук выезжал в Штаты вовсе не для встречи с каким-то особо важным агентом, а для того, чтобы увидеть агента по кличке «Андрей» – американского военнослужащего, завербованного в то время, когда он находился в Москве. Голицын сообщал о советском тайном агенте в ЦРУ, провалившем нескольких американских разведчиков в СССР. Ничего подобного, утверждал Носенко, КГБ вышел на них в результате обычного наблюдения. Но насколько можно было доверять самому Носенко? ЦРУ обратилось с просьбой к ФБР проверить через своего агента, что представляет из себя Носенко. Агентом был «Федора». «Федора» не только подтвердил, что Носенко действительно являлся сотрудником КГБ, но и сообщил дополнительно, будто русские настолько обеспокоены его бегством, что прекратили все операции КГБ в Нью-Йорке.

Имелись и другие указания на то, что Носенко не был подсадной уткой. Информация, предоставленная им, прямо вывела контрразведку на Вессела – «гомосексуалиста, работавшего в английском военно-морском атташате в Москве». Носенко рассказал о существовании и выдал схему размещения подслушивающих устройств в американском посольстве. Но Энглтон и другие сторонники Голицына не успокоились. В КГБ и так убеждены, что Голицын уже выдал Вессела и что он наверняка рассказал о «жучках» в посольстве, говорили они, поэтому руководители КГБ решили пожертвовать и тем и другим, лишь бы убедить ЦРУ в искренности Носенко.

Эта группа в ЦРУ решила доказать свою правоту и заставить Носенко во всем признаться. Его продержали три с половиной года в условиях, близких к тем, которые существовали в советском ГУЛАГе. Носенко кормили впроголодь, он был лишен естественного освещения, ему не давали одеяла, зубной щетки и пасты, не разрешали мыться (лишь изредка позволялся душ) и выполнять физические упражнения. Его подвергали грубым допросам, при этом некоторые вопросы готовил Голицын. Однако Носенко ни в чем не признался, и в конце пути ЦРУ ни на йоту не приблизилось к тому, чтобы установить истину(20).

Внутри ЦРУ возникли три течения: антиносенковское, проносенковское и официальное. Представители первого продолжали утверждать, что его подсунул КГБ. В подтверждение этого тезиса они заявляли, что Носенко соврал, по крайней мере, раз двадцать, особенно в той части, где он рассказывал о своем прошлом. Кроме того, выяснилось, что он не может ответить на очень много вопросов, касающихся сферы деятельности КГБ. Носенко даже не смог дать описания кафетерия в здании Комитета государственной безопасности. Сторонники первого течения считали, что по этим фактам не было получено вразумительного разъяснения, снимающего с Носенко все подозрения.

Апологеты второго направления считали, что любого перебежчика следует оценивать без предубеждения, и единственным критерием при этом должно быть качество представленной этим человеком информации. Информация Носенко, по меньшей мере, была не хуже той, что поступила от Голицына, а может быть, даже и более ценной. В докладе ЦРУ, распространенном внутри самого ведомства, говорилось, что, после того как Носенко выдержал допросы, проведенные во враждебном тоне, он в дружеской беседе сообщил сотрудникам ФБР еще о девяти случаях советского шпионажа.

Официальное направление было представлено заместителем директора ЦРУ Руфусом Тейлором. Изучив указанный доклад, он пришел к выводу, что между информацией Голицына и сведениями, полученными от Носенко, нет серьезных противоречий. Тейлор рекомендовал воспринимать Носенко без предвзятости, лишь на основе представленной им информации. Влияние сторонников Носенко сразу возросло, и в 1975 году он бы принят в ЦРУ в качестве консультанта по вопросам контрразведки – успех, которого добивались лишь немногие перебежчики. Во время написания данной книги он все еще занимал этот пост(21). Но все же подозрения в отношении Носенко так и не рассеялись полностью. В 1978 году специальный комитет палаты представителей по проблемам политических убийств занимался изучением прошлого Ли Харви Освальда. Комитет затребовал дело Носенко, поскольку последний в свое время утверждал, что во время пребывания Освальда в Советском Союзе КГБ не проявлял к нему никакого интереса. Выслушав Носенко и подвергнув его перекрестному допросу, комитет пришел к убийственному выводу. Обнаружились существенные противоречия в данных, предоставленных им ЦРУ и ФБР, с одной стороны, и самому комитету – с другой. Носенко, например, сообщил комитету, что КГБ держал Освальда под неусыпным контролем, вплоть до перлюстрации писем, прослушивания телефонных переговоров и осуществления наружного наблюдения. Между тем в 1964 году он же уверял ЦРУ и ФБР, что «наблюдение за Освальдом не велось». Далее в официальном отчете комитета говорится: «Ранее Носенко утверждал, что после попытки самоубийства Освальд не подвергался психиатрическому обследованию, однако в 1978 году он подробно излагал комитету содержание прочитанного им в свое время доклада о результатах такого обследования». В конечном итоге комитет так и не сумел дать окончательный ответ по делу Носенко. Манера, в которой обращалось с Носенко ЦРУ (лишение свободы), и стиль допросов практически уничтожили его, по мнению комитета, как надежный источник информации по делу, связанному с убийством президента Кеннеди. Тем не менее комитет пришел к убеждению, что Носенко лгал в отношении Освальда. Причины этого могут быть различными, говорилось в отчете комитета, от желания преувеличить свое собственное значение до стремления провести дезинформационную акцию со всеми вытекающими отсюда отрицательными последствиями[51].(22).

Уже говорилось о том, какая связь существовала между Носенко и «Федорой», бывшим в течение длительного срока советским сотрудником ООН. Именно показания «Федоры» подтверждали, что Носенко является истинным перебежчиком. Враги Носенко почувствовали, что их точка зрения получает новую поддержку, после того как ФБР начало испытывать сомнения в отношении «Федоры». К 1980 году ФБР было уже на 90% убеждено, что «Федора» является советским агентом и что он находился под контролем Москвы все время, включая и тот период, когда он выступал в поддержку Носенко. (Последние 10% сомнений исчезли, когда в 1981 году по окончании своего контракта с ООН «Федора» вернулся в Москву.) Следуя простой логике, можно было бы прийти к выводу, что с падением «Федоры» пал и Носенко, а Голицын был отомщен.

Однако в мире тайн жизнь не настолько проста. Сотрудник контрразведки Клэр Эдвард Петти решил применить ко всем событиям, последовавшим за появлением Голицына, принцип «кому это выгодно?» и провел на свой страх и риск собственное расследование. Петти принял за основу утверждение Энглтона о том, что в ЦРУ внедрен вражеский агент с целью нанести ущерб разведывательной деятельности США. Затем он выдвинул предположение, что Голицын, Носенко и «Федора» являются орудием плана КГБ, направленного на защиту своего подлинного тайного агента, человека, который своими необоснованными подозрениями нанес огромный урон деятельности ЦРУ, восстановил сотрудников друг против друга, посеял тревогу в дружественных разведывательных организациях и позволил КГБ торжествовать, а именно Джеймса Энглтона! (По крайней мере, один из руководителей СИС думал точно так же. Мы обсуждали с ним то, что этот человек назвал «синдромом Энглтона», и он сказал мне: «Если принять во внимание тот разлад, что внес в ЦРУ Голицын, то остается сделать вывод: именно Энглтон оказался самым эффективным агентом КГБ».) Как из доклада Петти, так и из его последующих высказываний трудно понять, насколько искренне он верил в то, что Энглтон был тайным агентом КГБ. Возможно, он просто хотел показать своим расследованием тот тупик, в который завел ЦРУ Энглтон. Петти характеризовал свое исследование как «результат обширной компиляции материалов, которые могут служить косвенным доказательством… результат длительных и зачастую малоприятных усилий одиночки»(23). (Представив доклад, Петти тотчас ушел в отставку.)

Уильям Колби, директор ЦРУ, был сыт по горло всем этим делом. Прочитав доклад Петти, Колби счел его ярким примером работы разума, зацикленного на раскрытии заговоров. Однако в то же время он был вынужден признать, что доклад является адекватной реакцией на деятельность самого Энглтона по поиску заговорщиков. Колби провел много часов, выслушивая Энглтона, который развивал перед ним теории Голицына о советской стратегии, ложных перебежчиках и дьявольских замыслах КГБ. Колби признавался, что с трудом переваривал излияния Энглтона, так как сам он обладал, по его собственным словам, более прямолинейным складом ума, а также в силу того, что теоретические построения Голицына совершенно не подтверждались фактами. В итоге Колби сделал следующий вывод: вся деятельность Энглтона, спровоцированная информацией Голицына, нанесла гораздо больше вреда, чем принесла пользы. Энглтон был уволен со службы. Колби объяснял свои действия следующим образом: «Между мной и мистером Энглтоном существовали разногласия по профессиональным вопросам. Я считал, что мы тратим слишком много времени, волнуясь по поводу фальшивых перебежчиков или тайных агентов. Я готов признать, что один-два из завербованных вами десяти агентов могут оказаться негодными. Но при этом совершенно необходимо постоянно иметь возможность произвести перекрестную проверку информации. Тогда подобные проблемы не смогут увести вас со столбовой дороги. У вас останется по меньшей мере восемь прекрасных агентов. Пока вы тратите время на то, чтобы застраховаться от плохих агентов, вы рискуете тем, что у вас не останется ни одного хорошего»(24).

Сторонники Голицына и Энглтона тут же заявили: ЦРУ решило, что признание правоты Голицына и неправоты Носенко может дурно отразиться на репутации организации. По существу, руководство смирилось с идеей, что тайный агент (или агенты) КГБ остается в самом сердце американской разведки.

Противники Голицына и Энглтона со своей стороны утверждали, что увольнение последнего весьма своевременно, ибо если бы он продолжал оставаться на своем посту, то деятельность ЦРУ оказалась бы полностью парализованной. Голицын, продолжали его недруги, как бы ни была полезна его первоначальная информация, постепенно превратился в специалиста по затягиванию времени и раздуванию собственного значения. Он делал все для того, чтобы не попасть на свалку использованных перебежчиков, о которой мы говорили выше. «Голицын утверждал. что только он способен реально оценить те или иные действия Советов, что только он может понять характер советской заговорщицкой деятельности и что лишь он способен указать подлинных перебежчиков», – говорит Гарри Розицки(25). Некоторые противники Голицына выдвигают весьма любопытное объяснение того, что ему без конца удавалось снабжать ЦРУ все новыми и новыми данными, указывающими на проникновение советских агентов. Ни один работник КГБ, утверждают они, не мог получить доступа к такому количеству дел. Отсюда делается вывод о том, что Голицын на самом деле подпитывался информацией из досье ЦРУ, предоставляемых ему Энглтоном. На основе этих первичных данных Голицын придумывал новые улики, указывающие на присутствие агентов, и изобретал пути их проникновения. Короче говоря, ЦРУ разрабатывало планы поимки советских агентов, родившихся в недрах его собственных досье.

Каково бы ни было истинное положение вещей, главное состояло в том, что в 60-е годы и в начале 70-х ЦРУ с беспрецедентной энергией и настойчивостью вело охоту за советским тайным агентом, затаившимся внутри него. Эта охота привела к крушению карьеры и уничтожению репутации нескольких прекрасных сотрудников, нарушила связи со спецслужбами других западных стран и вызвала остановку активных разведывательных операций ЦРУ против Советского Союза. Несмотря на все затраченные усилия, тайный агент так и не был обнаружен. Конечно, проще всего обвинять Голицына за эти потерянные годы, однако истина состоит в том, что он мог оказывать такое влияние на ЦРУ лишь по одной причине:

ЦРУ было готово прислушиваться к словам перебежчика. По-настоящему винить за все следует Кима Филби. Его разоблачение как вражеского агента, в течение многих лет действовавшего в самом сердце западных разведок, – успех, не имевший себе равных во всей истории шпионажа, – оставило после себя атмосферу недоверия, подозрений, паранойи, которые зажгли зеленый свет для теорий Голицына. Это было наследство, которое оставил Центральному разведывательному управлению Филби.

Дело Пеньковского позволяет нам еще глубже проникнуть в «дикое Зазеркалье», придуманное Энглтоном, мир, где все оказывается совсем не таким, каким выглядит с первого взгляда. Существует множество версий того, как был завербован и как работал человек, которого называли самым важным агентом западных спецслужб за всю их послевоенную историю. Вот наиболее распространенная.

В 1955 году в Анкаре офицеры западных армий частенько видели помощника военного атташе Советского Союза полковника Олега Пеньковского сидящим в дешевом кафе с несчастным видом и отрешенным взглядом. Исходя из этого не очень значительного факта, англичане отметили его как возможного будущего перебежчика. Примерно в то же самое время, но уже в Лондоне, произошла встреча Гревилла Мейнерда Винна, английского бизнесмена, служившего во время войны в МИ-5, с бывшим коллегой «Джеймсом», переведенным в СИС. «Джеймс» поинтересовался, не хочет ли Винн сочетать свою коммерческую деятельность в Восточной Европе со шпионажем в свободное время. Винн охотно согласился.

В ноябре 1960 года Винн вступил в контакт с Управлением внешних сношений Государственного комитета при Совете Министров СССР по координации научно-исследовательских работ. Это управление организовывало посещение Советского Союза зарубежными специалистами и контролировало посылку за границу их советских коллег.

Одним из сотрудников, встреченных Винном во время дискуссий в комитете, был Пеньковский, представлявший в этом ведомстве интересы ГРУ – Главного разведывательного управления Советской Армии. После того как Винн доложил о Пеньковском «Джеймсу», тот проявил особый интерес и посоветовал Винну развить и углубить завязавшиеся отношения. Винн последовал этому совету, и во время своего следующего визита в Москву они с Пеньковским настолько сблизились, что стали звать друг друга Грев и Алекс. Пеньковскому это имя нравилось больше, чем Олег. «Джеймс» был весьма доволен таким развитием событий. Он сообщил Винну о том, что Пеньковский и раньше пытался вступить в контакт с Западом, и предложил подождать и посмотреть, что произойдет дальше.

Англичане не обманулись в своих ожиданиях. Когда в апреле 1961 года, в последний день пребывания Винна в Москве, друзья прогуливались по Красной площади, Пеньковский неожиданно заявил, что он располагает рядом сведений, которые любой ценой должны быть переправлены на Запад. В гостинице «Националь», где остановился Винн, Пеньковский передал ему тщательно запечатанный конверт, содержавший, как выяснилось позже, полный отчет о всей предыдущей деятельности Пеньковского и ряд секретных документов, для того чтобы убедить СИС в искренности его намерений(26).

Двумя неделями позже Пеньковский в составе советской торговой делегации прибыл в Лондон. Каждый вечер, завершив свои официальные дела, Пеньковский выскальзывал из отеля «Маунт ройял» и направлялся на конспиративную квартиру, где его ждали сотрудники СИС и ЦРУ. Беседы продолжались до глубокой ночи(27). Чтобы убедить Пеньковского не оставлять свою работу и собирать дополнительный материал, в один из вечеров его познакомили сразу с двумя десятками крупных советских перебежчиков, свезенных ради этого в Лондон со всех концов США и Великобритании. «Мы привезли их для того, полковник Пеньковский, . чтобы вы ощутили себя среди друзей». В Москву Пеньковский возвратился тяжело нагруженный оборудованием, необходимым для шпионской деятельности: фотокамерой, радиоаппаратурой, пленками, бумагой для тайнописи. Были обговорены места для тайников. Обслуживать Пеньковского предстояло целой армии сотрудников СИС.

Во время двух последовавших вскоре встреч в Лондоне и Париже СИС и ЦРУ продолжали доить из Пеньковского информацию, которой он овладел за все годы службы. Их особенно интересовали те девять месяцев, которые он провел в Военной академии имени Дзержинского, изучая ракетную технику. Кроме того, за шестнадцать месяцев своей деятельности в качестве шпиона Пеньковский передал СИС около пяти тысяч различных документов, касающихся вопросов ракетного вооружения, советской политики, операций КГБ и военной стратегии. Он также давал свою оценку советских лидеров и сообщал о слухах и скандалах в правящих кругах Москвы.

Затем 22 октября 1962 года Пеньковский был арестован по обвинению в измене, а 2 ноября Винн был схвачен на улицах Будапешта и переправлен в Москву, чтобы предстать перед судом вместе с Пеньковским. 11 мая 1963 года Военная коллегия Верховного суда СССР признала обоих виновными в шпионаже. Пеньковский был приговорен к расстрелу, Винн – к восьми годам лишения свободы. Советские власти позже объявили, что Пеньковский был казнен через пять дней после вынесения приговора. Винн отбыл один год из восьми и был обменен 22 апреля 1964 года на советского агента Конона Молодого, арестованного под именем Гордона Лонсдейла в Англии в январе 1961 года.

Все внимание Запада во время суда сосредоточилось на личности Винна, роль Пеньковского вышла на первый план несколько позднее. Такой перенос центра внимания был вызван публикацией «Бумаг Пеньковского». Это якобы были дневниковые записи, которые автор вел во время своей шпионской деятельности и сумел спрятать в ящик письменного стола у себя дома в Москве. Там их нашли агенты ЦРУ и тайно вывезли за пределы СССР(28). Пеньковского стали превозносить как самого важного агента из тех, которых удалось внедрить в Советский Союз за время «холодной войны», как главный фактор, обеспечивший президенту Кеннеди победу над Хрущевым во время кубинского ракетного кризиса, как «шпиона мечты, из тех, что вряд ли могут существовать в реальной жизни», как благородного храбреца, чья прозорливость сыграла огромную роль в предотвращении ядерной войны.

Проблема с такого рода характеристикой заключается в том, что она зиждется на показаниях во время суда, показаниях, вызывающих большие сомнения. Эта характеристика основана также на «Бумагах Пеньковского», воспоминаниях и заявлениях Винна, в основном содержащихся в его книге «Человек из Москвы». Но, как оказалось, «Бумаги Пеньковского» были написаны по указанию ЦРУ бывшим сотрудником журнала «Лайф» Фрэнком Гибни и перебежчиком из Советского Союза Петром Дерябиным. Источником явились протоколы допросов Пеньковского, сделанные СИС. А поскольку целью публикации было представить ЦРУ в самом лучшем свете, содержание «Бумаг Пеньковского» не может не вызывать подозрений(29).

Что же касается книги Винна, то ее выход сопровождался со стороны Форин офис комментарием весьма необычного свойства: «Несомненно, некоторые пассажи книги мистера Винна о действиях британских властей и о его отношениях с этими властями могли бы вызвать серьезные возражения, исходя из интересов национальной безопасности, окажись эти пассажи правдой»[52](30).

Новые материалы, лишь недавно ставшие доступными (главным образом это воспоминания сотрудников СИС и ЦРУ, связанных с делом Пеньковского), позволяют построить версию, которая радикальнейшим образом отличается от всех существовавших ранее. Рассмотрим три удивительных варианта оценки истинной роли Пеньковского, получивших в настоящее время широкое распространение в разведывательных кругах.

Вариант первый: русским было необходимо заполучить в свои руки сотрудника западной разведки, чтобы обменять его на Конона Молодого (Гордона Лонсдейла). Все дело Пеньковского, таким образом, явилось сложной провокацией КГБ, имевшей целью вынудить ЦРУ или СИС такого человека предоставить. ЦРУ оказалось более осторожным, но СИС сунула Винна в расставленные сети. Вариант второй: у Пеньковского была одна важнейшая задача – поставлять дезинформацию. Он был отдан в руки западных разведок, чтобы вводить их в заблуждение, снабжая ложными, но заманчивыми сведениями. Таким образом, все дело Пеньковского являлось лишь частью долгосрочного дезинформационного процесса, порождавшего у Запада чувство ложной безопасности. Поскольку это была важная программа стратегического характера, русские были готовы пожертвовать некоторыми важными сведениями тактического плана. Для успеха миссии Пеньковского было необходимо, чтобы он сумел заставить Запад поверить ему (в чем он весьма преуспел). Вариант третий: Пеньковский оказался всего лишь пешкой в той борьбе различных сил, которая развернулась в Кремле. Его использовали (вполне вероятно, что он этого даже и не понял) для того, чтобы передать западным лидерам информацию о схватке, происходящей за стенами Кремля, и таким образом отвести угрозу ядерной войны, которая могла начаться в результате возможного недопонимания Западом характера происходящих событий. Этот канал связи был использован советскими лидерами потому, что им хорошо известно, каким влиянием у их западных коллег пользуются разведывательные службы. Москва была уверена, что сведениям, полученным в результате шпионской деятельности, поверят скорее, нежели материалам, поступившим по дипломатическим каналам.

Попробуем рассмотреть дело Пеньковского еще раз, но теперь в свете недавно полученных данных и в контексте международных событий того времени, в первую очередь в свете американских проблем, связанных с Кубой, проблем, кульминацией развития которых явился Карибский кризис.

Перед каждым новым президентом США сразу после его появления в Белом доме вставал важный вопрос: управляет ли он Центральным разведывательным управлением или ЦРУ управляет им? При Эйзенхауэре Аллен Даллес и его рыцари тайных операций творили практически все, что хотели. Когда полеты У-2 над советской территорией стали обычным делом (первый полет состоялся в 1955 году), Даллес не утруждал себя заботой информировать о них президента и отказывался раскрыть их число даже сенатскому комитету (за четыре года было совершено по меньшей мере 50 полетов)(31). Контроль над деятельностью ЦРУ со стороны Госдепартамента практически прекратился, потому что разрешение на проведение тайных акций и на разведывательные действия давали различные подразделения внешнеполитического ведомства и между ними не было никакой координации(32). Вся область разведки созрела для реформ, и способные молодые люди, которые пришли в январе 1961 года вместе с Кеннеди к управлению страной, ждали, что президент начнет реформирование разведки.

Но их постигло разочарование. Они недооценили Даллеса и не приняли во внимание ту могучую эмоциональную притягательность, которой обладает мир тайн. Как говорил историк Артур Шлезингер, из каждого президента «рвется наружу Джеймс Бонд». Кеннеди не был исключением. Когда в 1961 году журнал «Лайф» опубликовал список десяти любимых книг президента, оказалось, что он включал в себя и приключения Джеймса Бонда, а конкретнее роман Флеминга «Из России с любовью». И кроме того, Даллес хорошо знал, как следует обращаться с президентом. В досье ЦРУ содержался психологический портрет Кеннеди. Досье велось со времен войны, когда отец будущего президента Джозеф Кеннеди был послом США в Лондоне. Как мы уже знаем, МИ-5 с большим подозрением относилась к его прогерманским взглядам и по этой причине начала вести досье на посла и его сына. В 1942 году эти материалы были переданы в УСС, и позже именно они легли в основу психологического портрета президента, позволив разработать ЦРУ тактику его «укрощения»(33).

Казалось, это было совсем несложно. Кеннеди не интересовали детали, ему всегда нужна была общая картина. Под этим предлогом ЦРУ как можно меньше посвящало его в свои дела и продолжало строить свою работу в соответствии с представлениями Даллеса. ЦРУ обрабатывало брата президента министра юстиции Роберта Кеннеди, стараясь представить себя в его глазах в качестве убежища для преследуемых в период маккартизма радикалов и либералов. Как писал один из историков ЦРУ, руководители этой организации настолько преуспели в «укрощении» президента, что внушили ему мысль о необходимости провести тайную операцию, связанную с якобы небольшим риском, дабы убедить мир в его решимости бороться с коммунизмом. Такой операцией призвано было стать вторжение на Кубу в заливе Свиней (залив Кочинос. – Ред. )(34).

25 января 1961 года Кеннеди поведали о предстоящей операции. Но при этом ему не сообщили о сомнениях в ее целесообразности, высказанных как вне ЦРУ – главным образом военными, – так и внутри самой организации. Надо сказать, что планы операции скрывались даже от некоторых руководящих сотрудников ЦРУ. Лайман Киркпатрик вспоминает: «Джеймс Энглтон, Ричард Хелмс, Роберт Эмори и я не были подключены к операции. Но, занимая высокую должность, просто невозможно не знать, что происходит. Я чувствовал – этот план не сможет сработать, так как он зиждется на ложной информации, полученной от беженцев с Кубы. Их информация не соответствовала действительности, особенно в той части, где утверждалось, что силы вторжения получат помощь в результате народного восстания. Я знал, однако, что произошло с группой примерно в десять человек, сброшенной на парашютах в горном районе. Около двух тысяч кубинских полицейских вели охоту за ними, и местные жители не оказали нашим людям никакой помощи. Я направил Даллесу записку с просьбой разрешить послать в район предстоящей операции двух инспекторов, как это делалось обычно в подобных случаях. Ответ Даллеса поступил в течение суток. Он гласил: «В просьбе отказать»(35).

Операция закончилась катастрофой, и Даллесу пришлось за это расплачиваться. Президент сказал, что ему хотелось «растереть ЦРУ в пыль и развеять по ветру»(36). Он даже рассматривал возможность назначения Роберта Кеннеди директором вместо Даллеса, но все же решил вопрос в пользу Джона Маккоуна. Во всяком случае, было ясно, что Соединенные Штаты проиграли Советскому Союзу первый раунд. Кеннеди и Хрущев встретились в Вене, и Кеннеди произнес: «Залив Свиней был ошибкой». Хрущев ответил: «Да, Кастро не коммунист, но вы его им сделаете». Советский лидер добавил, что Советский Союз предоставит Кубе всю помощь, необходимую для того, чтобы отбить вооруженное нападение. Поль Нитце говорит, что Венская встреча вылилась «в часы и часы оскорблений со стороны Хрущева, который подчеркивал, что он, простой рабочий, металлург, знает, как управлять сверхдержавой, а Кеннеди, милое дитя, не может управлять ничем»(37).

Неудивительно, что по возвращении из Вены Кеннеди неотрывно думал о Хрущеве. Чего этот человек хочет? Каков будет его следующий шаг? Ответы на эти вопросы не вдохновляли. В последующие месяцы Советский Союз возобновил ядерные испытания в атмосфере и тем самым покончил с надеждами Кеннеди на договор, который запрещал бы подобные эксперименты. В это же время была возведена Берлинская стена, а русские военные чины принялись хвастаться точностью своих межконтинентальных ракет.

Для США было жизненно важно узнать, действительно ли Хрущев проводит свою политику с позиций реальной силы. Кеннеди выиграл выборы, пообещав «положить конец разрыву в ракетных вооружениях», или, иначе говоря, выделить достаточно средств для того, чтобы США могли догнать СССР в этой области. После избрания ЦРУ сообщило президенту, что на самом деле никакого разрыва не существует. Однако после фиаско в заливе Свиней Кеннеди начал с подозрением относиться ко всем данным, получаемым в ЦРУ. Поэтому он поручил наследнику Даллеса Маккоуну и министру обороны Макнамаре выяснить истину.

Сразу возникли сложности. Как измерить разрыв? ЦРУ уже пыталось подсчитывать количество площадок для запуска ракет. Но нельзя было сказать, имеются ли ракеты на данной площадке. Сведения, конечно, содержались на фотографиях, сделанных с самолетов У-2, однако возникли серьезные осложнения при их интерпретации. «Для военно-воздушных сил любое пятно, оставленное мухами на пленке, было ракетой. В разных случаях за советские ракеты принимались навесы складов боеприпасов на Урале, монумент в память о Крымской войне, средневековая башня»(38). Но, даже установив с максимальной точностью возможности , которыми располагает Советский Союз для ведения войны, совершенно необходимо установить его истинные намерения. Что хочет предпринять Хрущев и насколько он выражает настроения других советских руководителей? Премьер-министр Великобритании Гарольд Макмиллан был убежден, что Хрущев всего лишь хвастается и пытается взять Запад на испуг, не представляя собой реальной угрозы. Премьер-министр был убежден: выходки Хрущева беспокоят других, более консервативных советских лидеров, которые боятся, что он таким образом может спровоцировать опасные действия со стороны Запада. ЦРУ оказалось неспособно прийти на помощь. Сосредоточив все свое внимание на проведении тайных операций, оно было лишено возможности добыть надежную политическую информацию о Хрущеве, его отношениях с другими советскими лидерами и о том, каким образом Москва на самом деле намерена строить свои отношения с Западом.

И в этот самый момент по счастливой случайности на сцене появляется «шпион мечты», человек, положение которого позволяет получить все сведения, которые требуются президенту, – полковник Олег Пеньковский. Англичане работали с Пеньковским с апреля 1961 года, ЦРУ же ранее отказалось от его услуг. В отличие от получившей распространение версии, западные разведывательные службы обратили на него внимание не из-за одиноких вечеров полковника в кафе Анкары, а в результате его настойчивых попыток оказаться замеченным. Он бегал по дипломатическим приемам, где загонял в угол сотрудников ЦРУ, СИС, военных ведомств и задыхающимся шепотом предлагал им сведения о советских планах на Ближнем Востоке. Эти сотрудники в установленном порядке докладывали о поступивших предложениях и в установленном же порядке получали указание держаться от Пеньковского подальше. Все его прошлое – участие в войне, женитьба на дочери генерала, постоянное продвижение по служебной лестнице – абсолютно не укладывалось в обычный психологический образ перебежчика. Энглтон самым серьезным образом предупреждал, что предложения Пеньковского – часть заговора КГБ. Боссы ЦРУ согласились с ним, и все посольства стран НАТО в Анкаре получили указание категорическим образом отказываться от услуг напористого полковника.

Прошло пять лет. У власти в Советском Союзе находился Хрущев. Пеньковский возобновил свой турецкий спектакль уже в Москве. Вновь он стал посещать приемы и говорить встревоженным дипломатам о том, что желает раскрыть важные советские секреты. «Вот пакет с документами для ваших властей», – заявлял Пеньковский. Наконец он нашел человека, согласившегося его выслушать. Первоначально это был не Винн, а один канадский дипломат. Пеньковский на приеме всучил ему пачку бумаг и ушел. Дипломат передал полученные документы сотруднику разведки, который в свою очередь переправил их руководителю отделения СИС в Москве. Последний отослал документы в Лондон для оценки(39).

Эксперты, прочитав материалы, полученные от Пеньковского, и решив, что содержащиеся в них сведения подлинные, попросили дополнительной информации. Теперь на сцене в качестве связного появился Винн. Он очень подходил для этой роли. Смелый человек, которому полностью можно доверять и который, самое главное, уже находится на нужном месте. Важно также, что как бизнесмен он вполне приемлем для русских. Резюме первых сообщений Пеньковского СИС направила в ЦРУ, и была проведена организационная работа с целью привлечения ЦРУ к допросам Пеньковского во время поездок последнего на Запад. (В конечном итоге в ЦРУ дело Пеньковского непосредственно вели три двуязычных сотрудника и еще восемнадцать человек посвящали все свое рабочее время обеспечению операции.)(40)

Поначалу ни СИС, ни ЦРУ не могли поверить в такую удачу. Спектр познаний Пеньковского был настолько широк, доступ к документам столь прост, а память оказалась такой выдающейся, что в это было трудно поверить. Пеньковский для пополнения нужных ему сведений не ограничивался возможностями, которые открывало перед ним его семейное и служебное положение. Как офицеру ГРУ ему было положено регулярно дежурить в самом управлении. Играя роль отличного парня, он вызывался подменить своих товарищей на дежурствах в выходные дни. Таким образом, он, находясь в одиночестве, частенько получал доступ к различным досье ГРУ. Многие (но отнюдь не все) сомнения в намерениях Пеньковского исчезли, когда была проведена полная оценка представленных им материалов. Если Пеньковский был частью плана КГБ по дезинформации или внедрению в западные спецслужбы своих агентов, то русские явно перестарались, стремясь обеспечить Пеньковскому доверие со стороны Запада. Он передал много слишком ценных сведений для того, чтобы быть подсадной уткой.

Между тем ЦРУ оказалось в весьма затруднительном положении. Оно просто не могло себе позволить ошибиться в Пеньковском. Еще одно фиаско, и Кеннеди действительно развеет ЦРУ по ветру. Руководитель операций, связанных с Советским Союзом, Джон Маури передал сырые материалы, представленные Пеньковским, для анализа сотруднику, владеющему русским языком. Эти материалы в основном состояли из технических данных о русской ракетной программе, в частности там содержались сведения о системах наведения межконтинентальных баллистических ракет. (Значение всех этих сведений мы обсудим ниже.) Сотрудник прочитал все документы и подготовил доклад к концу 1961 года. В докладе говорилось, что сведения являются подлинными и из них следует, что Советский Союз отстает в реализации своих ракетных программ. Если и существует разрыв в этом отношении между двумя странами, то это разрыв, бесспорно, в пользу Соединенных Штатов(41).

Потрясающая новость не сразу была доведена до президента. С одной стороны, некоторые руководящие сотрудники ЦРУ все еще сомневались. Энглтон продолжал настаивать на том, что Пеньковский так и не сумел доказать искренность своих намерений. Других волновала реакция, которую это известие могло вызвать у «ястребов» в Пентагоне. Они могли поддаться искушению нанести по слабому Советскому Союзу упреждающий удар. Маури начал действовать очень осторожно, предварительно обсудив с Маккоуном, каким образом и, главное, кому передать полученные сведения. Казалось, торопиться оснований не было. Пеньковский все еще работал на том же месте и мог сообщать дополнительные данные, чтобы убедить сомневающихся.

В июле Хрущев решил разместить ракеты на Кубе, чтобы предотвратить нападение на остров. Подготовка к нападению уже шла полным ходом. Хрущеву пришлось преодолеть серьезное сопротивление со стороны других советских лидеров. Некоторые из них видели в его решении проявление опасного авантюризма, другие опасались, что этот шаг может серьезно ослабить оборонительную систему самого Советского Союза. Оппозиция была настолько сильна, что Хрущеву, прежде чем он сумел добиться своего, пришлось уволить двух генералов.

Реакция Соединенных Штатов на идею размещения советских ракет практически на их заднем дворе стала уже историей. За двенадцать дней между 16 и 27 октября Кеннеди и Хрущев поставили мир на грань ядерной войны. (Война была настолько близка, что в Белом доме прошло обсуждение списка лиц, допущенных в правительственное убежище.)

Получило широкое распространение мнение, что Пеньковский сыграл главную роль в предотвращении этой войны. Во-первых, его информация о существующих в СССР методах строительства площадок для запуска ракет и порядке размещения на них вооружений позволила ЦРУ рассчитать, что пройдет шестнадцать – восемнадцать месяцев, прежде чем ракеты на Кубе будут представлять из себя реальную угрозу(42).

Во-вторых, копии справочных материалов, представленные Пеньковским, позволили определить тип ракет, для размещения которых готовились площадки. И наконец, самое главное – данные, полученные от Пеньковского, показали, что отрыв в ракетных вооружениях если и существует, то он однозначно в пользу Америки. Этот факт позволил Кеннеди прийти к выводу о том, что Хрущев блефует и на блеф следует дать соответствующий ответ.

По этому последнему пункту самой важной услугой, оказанной Пеньковским, явился его арест. Арест произошел не только в жизненно важный момент, а именно 22 октября, но и был произведен таким образом, что СИС уже через несколько часов узнала о нем. Это событие привело к тому, что наконец ЦРУ и президент признали искренность Пеньковского, и, кроме того, оно серьезно укрепило позиции Кеннеди. Теперь не только Кеннеди знал, что ракетное преимущество было на стороне США, но и Хрущев знал, что Кеннеди об этом известно . Ни один игрок не может блефовать, если уверен в том, что оппонент знает его карты. Менее чем через двадцать четыре часа после того, как он узнал о связи Пеньковского с СИС и ЦРУ, Хрущев написал свое знаменитое письмо, в котором утверждал, что только сумасшедший или самоубийца, который сам стремится погибнуть, может пожелать уничтожить вашу страну(43). Кеннеди предложил заключить сделку: демонтируйте ваши площадки для запуска ракет, и мы оставим Кубу в покое. Хрущев согласился, и кризис миновал.

Пеньковский, таким образом, вошел в историю разведки. Дик Уайт, выступая перед сотрудниками СИС в конце того же года, передал им благодарность ЦРУ за материалы Пеньковского, пересланные СИС своим заморским «кузенам». «Мне дали понять, – сказал он, – что эти данные сыграли важную роль во время принятия решения о нецелесообразности нанесения упреждающего ядерного удара по Советскому Союзу, в пользу чего первоначально склонялись лица, мнение которых имело огромное значение. Я хочу подчеркнуть, если в этом, конечно, есть необходимость, – продолжал он, – что эта операция, вне всякого сомнения, продемонстрировала ценность личности как источника разведывательных сведений, особенно если с этим источником обращаются умело, высокопрофессионально»(44).

Пока, как мы видим, расхождения между принятой точкой зрения и новыми данными являются минимальными. Несколько особняком в этой картине стоит книга Винна. В ней содержится больше подробностей о сведениях, переданных Пеньковским, и о том влиянии, которое этот человек оказал на политику Соединенных Штатов и их конкретные действия. Однако существует целый ряд специфических моментов, которые все еще нуждаются в объяснении.

До настоящего времени никто не сумел удовлетворительно обосновать мотивы, которыми руководствовался в своих действиях Пеньковский. Все предлагаемые мотивы или выглядят слишком тривиальными, или просто далеки от истины. Некоторые, например, говорят, будто Пеньковский ненавидел Хрущева, между тем его жена утверждает, что полковник восхищался советским лидером(45). Высказывалось мнение о том, что, узнав о гибели отца, сражавшегося с большевиками в рядах белой армии, Пеньковский решил отомстить за его смерть. Но Пеньковскому было всего четыре месяца, когда погиб отец, и, кроме того, тог, очевидно, не вступил добровольно в ряды участников белого движения, а попал туда в результате мобилизации. Делаются заявления о том, что Пеньковский ненавидел коммунистическую систему. Вряд ли это соответствует истине. Этот человек принадлежал к советской элите, которая не страдала от системы, напротив, она пользовалась всеми предоставленными ею благами. Частое упоминание в «Бумагах Пеньковского» религиозных мотивов и содержащееся в них заявление «автора» о том, что он понял (довольно поздно) ложность коммунистической доктрины, сильно попахивает пропагандистскими ухищрениями ЦРУ. В качестве возможных мотивов действий Пеньковского выдвигались: тщеславие, удовольствие, полученное от самого факта предательства, озлобленность вследствие медленного продвижения по служебной лестнице, приступы маниакальной депрессии и даже моральное разложение. Все это не выдерживает критики. Вопрос о мотивах действий Пеньковского по-прежнему остается без ответа.

Пойдем дальше. Нам говорят, что ценность Пеньковского не только в тех документах, которые он с подозрительной легкостью изымал или копировал во время своих дежурств в ГРУ по выходным дням (интересно, неужели так никто и не поинтересовался, почему товарищ полковник Пеньковский так любит трудиться по уик-эндам?), а в том, что он давал свои оценки советским лидерам и проводимой ими политике, и особенно в его блестящем понимании технических проблем. Но западные технические специалисты, принимавшие участие в беседах с Пеньковским, отмечали, что его познания в области ракетной техники носят рудиментарный характер. По их словам, он знал «не больше, чем простой артиллерист, прошедший курс обучения и сдавший соответствующий экзамен». Материалы, которые ЦРУ так тщательно анализировало, не имели ничего общего с характеристиками советских лидеров или с их политическими намерениями, они содержали всего лишь оценки ракетного потенциала русских. Больше того, оценки, данные Пеньковским советским лидерам, считались ненадежными и им не доверяли(46).

С точки зрения искусства разведки действия, которые, если верить принятой версии, якобы имели место в связи с делом Пеньковского, зачастую просто нелепы. Встречи в гостиничных номерах в Москве, где открывались водопроводные краны, чтобы помешать подслушиванию (почему бы им было не встретиться на тихой улочке или в парке?). Присвоение Пеньковскому псевдонима Алекс, в то время как всем было известно, что Алекс – его любимое прозвище. Наконец, сборище двадцати советских перебежчиков для встречи с Пеньковским перед его отъездом в Москву уже в качестве тайного агента СИС. (Чудовищное нарушение принципа «минимально необходимых знаний». Джон Ле Карре прокомментировал это мероприятие следующим образом: «Я представил себе, как Пеньковский говорит им: «Парни, а теперь смотрите, не протрепитесь».)(47)

Чтобы докопаться до истины, необходимо обратиться к независимому мнению человека, хорошо информированного о деле Пеньковского. С одной стороны, это не должен быть представитель спецслужб Запада, которые, естественно, хотят подтвердить свою версию. С другой стороны, это не может быть и представитель советской стороны, которая, по вполне очевидным причинам, стремится представить Пеньковского в окарикатуренном виде, как дегенерата-предателя. На счастье, такой независимый свидетель имеется. В интересующее нас время в Москве находился английский дипломат, специалист по проблемам Советского Союза, отлично владеющий русским языком. У этого человека были хорошие контакты в советских официальных кругах, и в первую очередь весьма ценные связи в Государственном комитете по координации научно-исследовательских работ.

К этому времени Винн сумел превратиться в подобие бельма на глазу у сотрудников английского посольства. Он требовал, чтобы ему оказывались услуги, которые обычно не предоставлялись бизнесменам. Некоторые из сотрудников, не знавшие о принадлежности Винна к СИС, не могли понять, почему русские воспринимают его столь серьезно. Один сотрудник, не вытерпев, обратил на это внимание одного из руководящих работников Управления внешних сношений. Тот в ответ заметил, что это весьма интересная информация.

Однако последствия оказались просто удивительными. Вместо того чтобы ослабить свой интерес к Винну, русские принялись ухаживать за ним с еще большим энтузиазмом. Для этой цели был выделен сотрудник протокольного отдела Пеньковский. Здесь хочется высказать несколько замечаний. Во-первых, совершенно ясно, что Управление внешних сношений было подразделением гораздо более важным, чем это казалось с первого взгляда. Нет сомнений в том, что на него возлагались некоторые секретные функции, скорее всего оно было призвано поставлять свежую информацию о достижениях Запада в области электроники[53]. Это объясняет присутствие в штате столь значительного количества сотрудников, ранее служивших в КГБ или ГРУ.

Эти сотрудники разведки проявили по отношению к Винну совершенно неоправданный интерес с самого первого момента, как он появился в Москве. Вполне вероятно, что они подозревали об его истинной роли агента СИС. Когда те английские официальные лица, которые не знали, что Винн связан с СИС, заявили русским, что среди бизнесменов из Британии имеются люди, способные сделать для развития англо-советской торговли гораздо больше, чем Винн, русские лишь усилили к нему внимание. Почему?

Упомянутый выше дипломат, хотя и не знал в то время о разведывательной деятельности Пеньковского и Винна, позже осмыслил события в свете увиденного и услышанного в Москве, но с учетом того, о чем узнал позже. Его заключения совершенно ясны, хотя и выражены, в силу необходимости, в весьма осторожной форме. «События, свидетелем которых я был, и живые впечатления, вызванные ими, весьма трудно примирить с признанной версией этого дела. В то же время они прекрасно гармонируют с мыслью о том, что с самого начала Пеньковский был подсадной уткой КГБ. Я пришел к выводу, что Пеньковский либо был посажен на низкую должность в Госкомитете для того, чтобы его можно было постоянно держать под наблюдением и чтобы он не принес большого вреда, либо он по-настоящему работал в Госкомитете как сотрудник разведки и специалист по ракетной технике. В его задачу входило изучение достижений Запада в этой области. Кроме того, он сыграл дополнительную роль и заманил в ловушку Винна, выдав ему «секреты», казавшиеся весьма соблазнительными.

Если правильно первое допущение (хотя оно менее вероятно), то мы имеем дело с разочарованным любителем развлечений. Он не добился успеха, и в силу этого был готов на измену. В этом случае он мог предложить некоторые военно-технические материалы, в первую очередь в сфере ракетной техники. Если бы он располагал первоклассной подлинной информацией политического и стратегического характера и хотел передать ее на Запад, КГБ, без всякого сомнения, сразу положил бы конец его деятельности»(48).

Но существует и третья возможность, вовсе не противоречащая впечатлениям дипломата. Одна из фракций, существовавших в то время в Кремле, использовала Пеньковского в качестве канала для передачи на Запад важной информации. Пеньковский действовал в тот период времени, когда произошло серьезное ухудшение отношений между Востоком и Западом. Инцидент с У-2, настойчивые заявления Эйзенхауэра о том, что США имеют право посылать самолеты на советскую территорию, заявление, которое привело Хрущева в неподдельную ярость, – вот события, происшедшие в то время. Затем последовали крах встречи на высшем уровне в Париже и возведение Берлинской стены. Разразился кризис, русские и американские танки нацелили свои орудия друг на друга в Берлине. В это же время Советский Союз возобновил ядерные испытания в атмосфере, и «ястребы» с обеих сторон приводили аргументы в пользу нанесения превентивного атомного удара.

«Голуби» в Москве были серьезно обеспокоены все более и более жесткой политикой, проводимой Хрущевым в отношении США. Политикой, которую они назвали «авантюризмом». Они опасались попыток Хрущева навязать военным свои взгляды по вопросам обороны и не одобряли жесткого тона, каким он разговаривал с только что избранным президентом США Кеннеди. Особое беспокойство вызывало решение московского лидера поднять ставки в ядерной игре и установить ракеты на Кубе. Одно дело – ядерная война в защиту Советского Союза и совсем другое – война, вспыхнувшая в результате хрущевского блефа. А именно такая война становилась все более близкой возможностью. Властные структуры Кремля таковы, что антихрущевская фракция, которая включала в себя и высших военных чинов, не имела абсолютно никаких возможностей послать Западу сигнал о том, что в Кремле нет единства по вопросу хрущевской политики. Этой фракции был нужен канал, по которому она могла бы сообщить президенту о том, что, как бы Хрущев ни угрожал, у него нет возможности привести свои угрозы в исполнение. Я полагаю, что Пеньковский и послужил таким каналом[54].

Вполне вероятно, что первые попытки Пеньковского вступить в контакт с разведслужбами Запада были началом операции КГБ. Эти попытки возобновились в 1960 – 1962 годах, когда начался кризис (в этом случае и по сей день Пеньковский жив-здоров и наслаждается жизнью в Москве). Или, напротив, Пеньковский с самого начала искренне стремился помочь Западу, но КГБ, заметив это, что было вовсе не трудно, позволил ему продолжать игру до того момента, пока Пеньковский не понадобился КГБ и не был использован в указанных выше целях (в этом случае приговор был приведен в исполнение).

Но все же самой убедительной представляется версия, которую я обрисовал ранее. Она объясняет, почему Пеньковский столь своевременно появился на сцене, имея на руках информацию, в которой так отчаянно нуждалось ЦРУ. Становится понятной та настойчивость, с которой начальники Пеньковского обхаживали Винна (агента британской разведки, как они не без оснований полагали) и старались свести их вместе. Но самым удивительным во всей этой истории является время ареста Пеньковского. Почему полковник был арестован именно в тот момент? Почему ему не позволили работать дальше с целью выявить других агентов, помимо Винна? Почему не стали направлять через него дезинформацию с целью ввести в заблуждение западные разведки? Наконец, почему не попытались «перевербовать» Пеньковского, позволить ему «бежать» на Запад и получить таким образом своего тайного агента в СИС или ЦРУ? И то, и другое, и третье является обычной практикой КГБ, но в данном случае не нашло применения.

Вместо этого в тот момент, когда кубинский ракетный кризис достиг своей высшей точки, Пеньковского почти публично арестовывают. Это произошло потому, что только арест Пеньковского мог послужить окончательным доказательством того, что информация, переданная на Запад, является подлинной. После ареста Пеньковского ЦРУ и лично президент были убеждены в том, что им открылась истина. Важным побочным эффектом операции было то, что Хрущев понял: его карты известны противнику. Для опасных догадок у обеих сторон просто не осталось места. Советский Союз не имел возможности нанести удар по США своими межконтинентальными ракетами. Кремль не был един, советские «голуби» были услышаны. Все это было на руку тем американцам, которые не хотели войны. Начался процесс, приведший впоследствии к падению Хрущева. Лидеры обеих стран лучше познакомились с реалиями ядерного века. Это привело к улучшению отношений Восток – Запад, характеризовавшему последующие десять – пятнадцать лет.

Уже в то время ЦРУ и СИС, видимо, рассматривали возможность того, что, хотя выдаваемая информация и правдива, она поставляется Пеньковским с ведома какой-то фракции в ГРУ или КГБ. СИС и ЦРУ пришли к заключению, что ценность информации перекрывает опасности, вытекающие из такого рода сотрудничества. Как-то, очевидно утратив бдительность, директор ЦРУ Ричард Хелмс в 1971 году в своей первой публичной речи с момента назначения его на должность в 1966 году сказал, что «несколько отважных, занимавших важные посты русских помогали Соединенным Штатам во время кубинского ракетного кризиса» (выделено Ф. Н. – Ред .)(49). Под давлением репортеров он признал, что одним из этих русских был Пеньковский, но отказался назвать остальных. Его сдержанность, так же как и сдержанность Москвы в этом вопросе, вполне объяснима. Кубинский ракетный кризис послужил важным поворотным пунктом в отношениях Восток – Запад. Как считает весь мир, восторжествовала государственная мудрость. Но если разведывательные организации Советов и Запада вступили в сотрудничество, чтобы важная информация достигла Кеннеди и Хрущева с целью избавить обоих от их ошибочных представлений, то становится совершенно ясно, почему все заинтересованные стороны предпочитают хранить молчание.

Один вопрос остается без ответа. Неужели русские были готовы пожертвовать важными военными секретами ради комбинации, которая могла и не удаться? И здесь ко всему делу Пеньковского появляется курьезный постскриптум. Хотя в ходе операции каждый клочок информации жадно подхватывался западными разведслужбами и тщательно изучался, в ретроспекции они не могут привести ни одного примера полученной от Пеньковского информации, имевшей серьезное военное значение(50). Пеньковский писал свои послания как художник, широкими мазками. Но Кеннеди прочитал их и сумел понять.

Хотя операции ЦРУ против Советского Союза во время голицынской эпопеи, может быть, и прервались, усилия этого ведомства по сдерживанию коммунизма во всем мире продолжались. После того как ЦРУ проинформировало президента Джонсона о характере угрозы, у того появилась навязчивая идея о том, что три страны представляют наибольшую опасность для Соединенных Штатов – Куба. Вьетнам и, как ни странно, Занзибар.

Кеннеди обещал Советскому Союзу оставить Кубу в покое, однако Джонсон и ЦРУ интерпретировали это обещание в самом узком смысле слова. Они решили не предпринимать лишь мер военного характера. Однако теперь хорошо известно, что продолжалась разработка нелепых планов убийства Кастро. Гораздо меньше общественность знакома с усилиями ЦРУ по дестабилизации кубинской экономики путем манипуляций на международных товарных рынках.

В 1963 году Джеймсу Русбриджеру, управляющему брокерской конторы «Дж. А. Голдшмидт Лимитед», расположенной в лондонском Сити, позвонил его приятель «Боб», владелец крошечной брокерской компании на Уолл-стрит. «Боб» сказал, что у него есть клиент, который хотел бы провести крупные фьючерные сделки на лондонском рынке сахара, и спросил, сможет ли «Голдшмидт» заняться этим делом. Русбриджер вылетел в Нью-Йорк и встретился с будущим клиентом. «Я сразу понял, – вспоминает он, – что имею дело с людьми ЦРУ – весьма типичными представителями этой организации того времени: умными, проницательными и одержимыми дикими идеями о том, как лучше свергнуть Кастро. Они со своей стороны много знали лично обо мне и о работе, которую я вел для СИС в Восточной Европе»(51).

План, который изложило ЦРУ Русбриджеру, оказался простым и смелым. Соединенные Штаты после разрыва дипломатических отношений прекратили импорт сахара с Кубы. Это повредило Кастро, так как сахар был главной статьей экспорта страны. Однако Куба сумела найти другие рынки. Помог Советский Союз, забиравший свою квоту и оплачивавший ее в рублях. Однако самым значительным новым рынком для кубинского сахара стала Япония. Япония вела оплату на базе «Ежедневных лондонских цен» (ЕЛЦ), устанавливаемых лондонским сахарным рынком на сахар-сырец. Дела у Кубы шли совсем неплохо, потому что циклон в Карибском бассейне повлиял на урожай сахара и цены повысились. ЦРУ задумало снизить уровень ЕЛЦ путем манипулирования рынком. Цены на сахар, продаваемый Кубой в Японию, упадут, кубинские доходы в твердой валюте снизятся, а кубинская экономика получит такой удар, что Кастро будет свергнут.

Русбриджер выслушал этот замысел с большим скептицизмом. Он сказал, что цены на товарном рынке могут быть выведены из равновесия только на короткое время, после чего закон спроса и предложения все вернет на свои места. Но это не остановило людей из ЦРУ. Они хотели продавать сахар через лондонский фьючерный рынок. ЦРУ намеревалось выставлять на продажу сахар, которым в настоящий момент не располагало, по цене ниже существующей с поставками, скажем, через три месяца. Суть такого рода сделок заключается в том, что продавец рассчитывает за данный срок закупить сахар по более низким ценам, чем было условлено заранее, и таким образом получить прибыль. Поскольку ЦРУ хотело использовать такую форму сделок, чтобы сбить цену (кто станет покупать сахар за его полную текущую цену, если фирма Русбриджера предлагает поставить его в будущем по более низким ценам?), а это грозило убытком, Русбриджер потребовал от ЦРУ залог в 500 тыс. долларов, прежде чем начнутся операции. Он полагал, что эта сумма отпугнет ЦРУ. Однако деньги поступили через два дня, после того как Русбриджер вернулся в Лондон.

Брокерская контора «Голдшмидт» приступила к продажам на срок без покрытия, используя свои отделения по всей Европе и привлекая биржевых брокеров. Она хотела создать впечатление, что наметилась общая тенденция снижения цен на сахар и что это не дело рук одной-единственной компании. Вскоре Русбриджер попросил ЦРУ перевести еще 500 тыс. долларов, которые, естественно, тут же поступили. Миллион долларов, затраченный на срочные продажи без покрытия, возымел некоторый эффект. Но Русбриджер утверждает, что этот эффект не превосходит естественный результат, который был бы получен по мере смягчения последствий циклона. «ЦРУ могло бы сэкономить деньги, но ему казалось, что оно преуспело в своем начинании, и два сотрудника, с которыми я имел дело, были весьма довольны. Мой друг в Нью-Йорке и я были просто счастливы. Нам удалось хорошо заработать на комиссионных».

И у этой истории имеется постскриптум. Либо КГБ прослышал про операцию, либо в Советском Союзе узнали о Русбриджере из иных источников, это остается неизвестным. Но в том же году советская торговая организация обратилась к Русбриджеру с просьбой продать сахар, закупленный Россией на Кубе и оплаченный рублями. Его надо было продать за твердую валюту, и сделать это таким образом, чтобы Куба ничего не пронюхала об операции. Русбриджер говорит, что сумел провернуть это «сложное, связанное с отмыванием денег дело», и русские были так же довольны, как и ЦРУ.

Революция на Занзибаре в январе 1964 года сильно встревожила ЦРУ. Пришедшая к власти партия Афро-Ширази быстро согласилась принять помощь, предложенную коммунистическими государствами, и в страну начался приток дипломатов и технических специалистов из Советского Союза, Китая и Восточной Германии. Один дипломат утверждал, что во время антиамериканской демонстрации у посольства он ясно слышал выкрики: «Венсеремос!» В Вашингтоне это утверждение интерпретировали как доказательство кубинского вмешательства в события. Госдепартамент разделял опасения ЦРУ. В одной из справок, подготовленных Госдепом, говорилось: «Без особого труда Восток сможет продемонстрировать здесь экономический прогресс и превратить этот небольшой район в витрину успехов коммунизма, точно так же как США удалось сделать из Пуэрто-Рико привлекательную вывеску свободного предпринимательства». ЦРУ исследовало три возможности предотвратить подобное развитие событий. Первая – установление блокады острова, вторая – усиление американского присутствия и предоставление помощи в больших размерах, чем это делают коммунисты; третья – военное вмешательство. Первый и третий варианты были отвергнуты, так как могли привести к нежелательным последствиям и «возбудить сильные антиамериканские настроения на большей части Африканского континента». Был одобрен второй вариант, предусматривающий возрастание американского присутствия в стране, усиление помощи, включая финансовую, и всемерную демонстрацию доброй воли. Эта операция имела две стороны. Первая – объявленная, в соответствии с которой все американские послы в дружественных странах получили указание убедить соответствующие правительства открыть свои представительства на Занзибаре и увеличить помощь этому государству. Согласно второй, тайной стороне операции, ЦРУ поручалось «закупить» лидеров Занзибара, в первую очередь политиков левой ориентации(52). Главной целью ЦРУ стал выдающийся деятель революции на Занзибаре Абдулрахман Мохаммед Бабу, только что назначенный министром иностранных дел страны.

Через месяц после победы революции Бабу отправился в Женеву на Конференцию ООН по торговле и развитию. Однажды вечером после завершения очередного заседания к нему в отеле «Интерконтиненталь» подошел сотрудник ЦРУ. работавший под прикрытием крупной американской судоходной компании. Этот агент ЦРУ заявил, что его компания желает помочь Занзибару обрести экономическую самостоятельность. Развивая свою мысль, он добавил, что, насколько ему известно. Занзибар намерен заключить торговое соглашение с Индонезией о продаже туда гвоздики, однако отсутствие судоходной линии между этими странами может породить проблемы с транспортировкой грузов. Поэтому его компания готова подключиться к соглашению и предоставлять чартерные суда по умеренным ценам. Бабу ответил, что, безусловно, рассмотрит это предложение, но предварительно доложит о нем правительству.

Сотрудник ЦРУ решил, что пришло время слегка приподнять маску. «Кроме того, – начал он, – мы готовы помочь и лично вам. Мы понимаем, что вы ощущаете себя должником ряда стран, Китая например, и хотели бы, чтобы вы персонально добились независимости, ибо, лишь став полностью независимым, вы сможете реализовать свой политический потенциалы. «Интересно», – протянул заинтригованный Бабу. «Итак. мы готовы открыть на ваше имя счет здесь, в Швейцарии, и положить на него для начала, скажем, три миллиона долларов. Эта сумма, надеюсь, вас устроит?»

Бабу в ответ произнес нечто неопределенное. Человек из ЦРУ продолжал гнуть свою линию: «Вы пока подумайте, а на Занзибаре с вами встретятся, и тогда вы дадите ответ. Пока же примите наш скромный подарок – золотой хронометр фирмы «Ролекс». Пусть он напоминает вам о нашей встрече. А теперь послушайте внимательно. Наш человек подойдет к вам на Занзибаре и скажет: «Какие у вас замечательные часы». Вы ответите: «Да, я получил их в Женеве». Вот гарантия на часы. Вы видите проставленный на ней номер? Наш человек покажет вам гарантию, номер на ней будет соответствовать номеру на корпусе ваших часов. Если нашему представителю придется вначале связаться с вами по телефону, то он представится как Марселино из Милана. После того как вы убедитесь, что имеете дело с нужным лицом, вы сообщите свое решение о трех миллионах долларов и, возможно, захотите поделиться некоторыми сведениями, которые его заинтересуют. Вы меня хорошо поняли?» Бабу ответил, что понял все прекрасно. Сотрудник ЦРУ завершил встречу по всем канонам романов Ле Карре. Вытянув из кармана внушительную пачку стодолларовых купюр, он протянул ее Бабу со словами: «О, я чуть было не забыл о ваших личных расходах. Здесь двадцать тысяч, так что вам не придется из-за нас тратиться».

Бабу принял деньги и часы, а вернувшись на Занзибар, немедленно отправился к президенту Каруме и доложил ему обо всем, что произошло, не забыв при этом отдать деньги и «Ролекс». Несколько недель спустя, когда Бабу находился в Найроби, ему туда позвонил «Марселино из Милана» и сообщил, что находится в Дар-эс-Саламе. Они договорились встретиться на следующий день на Занзибаре. Но когда Бабу прибыл туда. то выяснилось, что «Марселино» уже уехал в неизвестном направлении(53). Либо ему удалось найти более «гибкого» министра, либо его предупредил Госдепартамент, который действовал быстро, решая проблему Занзибара собственными методами и средствами. Эти средства состояли в том, чтобы убедить Кению, Танганьику и Уганду, что существование независимого социалистического государства в Восточной Африке представляет собой угрозу устойчивости правительств этих стран, а эти страны, в свою очередь, должны внушить президенту Каруме идею, что марксисты неизбежно отнимут у него власть, если он не вступит в союз с континентальными государствами. По настоянию США возник союз Танганьики и Занзибара. На карте мира появилось новое государство – Танзания. Все марксисты на Занзибаре были смещены со своих постов или переведены на незаметные должности. Позже некоторые из них были заключены в тюрьму. Президент США Джонсон теперь мог не волноваться относительно Занзибара[55]. Совсем по другому обстояли дела с Вьетнамом.

Аллен Даллес непоколебимо верил в «теорию домино». Сторонники этой теории считали, что достаточно одной стране Юго-Восточной Азии стать коммунистической, как за ней последуют остальные. Страны падут одна за другой, как поставленные в ряд костяшки домино. В конце 50-х годов такой же была и официальная позиция ЦРУ. Борясь против влияния коммунистов, подразделения ЦРУ, занятые проведением тайных операций, проявляли большую активность в Индокитае еще до ухода оттуда французов. Для борьбы с Вьетконгом ЦРУ организовывало на базе некоторых племен полувоенные группировки, оно пыталось манипулировать политическими процессами, чтобы привести к власти антикоммунистически настроенного Нго Дин Дьема. Но все это были относительно мелкие операции с отдаленными по времени результатами. По мере того как в Вашингтоне все настойчивей звучали требования усилить активность в этом районе, начали выявляться две противоположные точки зрения на происходящие события.

Согласно первой из них, Вьетконг вдохновляется Москвой и Пекином, и поэтому покончить с ним можно лишь с помощью прямых военных действий. Сторонники второй точки зрения утверждали, что Вьетконг является антиколониальным националистическим движением, вожди которого, в силу исторического недоразумения, стали коммунистами. Поэтому победить во Вьетнаме можно лишь путем проведения широких реформ. Если туда будут направлены американские войска, это толкнет все население страны в объятия коммунистов(54).

При анализе роли ЦРУ во вьетнамской войне всегда следует учитывать резкое расхождение в позициях среди американских политиков. Доклад ЦРУ, оцененный одной стороной как точный, глубокий и отвечающий на все поставленные вопросы, тут же объявлялся другой стороной позорным и пораженческим. При анализе, как всегда, следует отделять деятельность ЦРУ по проведению тайных акций от его работы по сбору и оценке разведывательных данных.

Тайные акции ЦРУ и организуемые им операции полувоенного характера блестяще провалились. Проталкивание к власти Нго Дин Дьема, создание, подготовка и материальное обеспечение антикоммунистических сил, «черная пропаганда», грязные трюки и программы, подобные «Операции Феникс» («нейтрализация», а зачастую казнь 20 – 30 тыс. коммунистов и «подозреваемых» в принадлежности к таковым), могли принести только кратковременные успехи. При помощи «Феникса», например, удалось нанести существенный урон коммунистическим структурам на юге страны. Но в долгосрочном плане эта операция принесла негативный результат. «Феникс» вынудил Северный Вьетнам вступить в борьбу. Когда же перегибы и излишняя жестокость репрессий, имевших место в ходе «Операции Феникс», стали достоянием гласности в США, там резко увеличилась сила ударов со стороны противников войны и ужесточилась критика в адрес ЦРУ(55). Его обвинили в том, что в результате его деятельности Америка попала во вьетнамский капкан. Главным объектом критики стала обстановка секретности, ставилась под сомнение эффективность тайных операций и целесообразность их проведения. ЦРУ утратило ореол недоступности, и на него обратились взоры общественности.

Но в сфере стратегической разведки во время вьетнамской войны, и особенно на ее ранних стадиях, ЦРУ действовало вполне успешно. К несчастью, достижения ЦРУ в этой области затмевались провалами его тайных операций. Однако справедливости ради следует признать, что никто и не хотел особенно прислушиваться к выводам и рекомендациям Центрального разведывательного управления. Это вызывалось как информационной перегрузкой правительственных кругов, так и их нежеланием знакомиться с неприятными новостями. Как это часто случается в современном мире, поток аналитических записок, докладов, бюллетеней, материалов радиоперехватов и статистических данных о результатах военных действий далеко превосходил возможности людей, находящихся на вершине власти, прочитать и усвоить это море информации. Следует также учесть, что по пути наверх этот поток, проходя через различные учреждения, пополнялся их суждениями и идеями. Ведомства поступали так с целью оправдать свое существование. Во время вьетнамской войны ЦРУ направляло президентам ежедневные разведывательные сводки, еженедельные обзоры, разведтелеграммы, иногда готовило доклады по отдельным вопросам, памятные и аналитические записки и так далее. У президентов не было времени для того, чтобы познакомиться даже с малой частью этого бумажного потока. Кроме того, они не очень охотно принимали во внимание даже то, что успевали прочитать. «Еще не найдена та сила, – заявил бывший директор ЦРУ Ричард Хелмс, – с помощью которой можно было бы заставить президента Соединенных Штатов постоянно обращать внимание на информацию, основанную на документах или полученную от живых людей, если им утрачено доверие к первоначальному источнику этих сведений»(56).

И все же еще в 1954 году ЦРУ предупреждало, что даже с помощью США ни французам, ни вьетнамцам не удастся создать устойчивое правительство и что ситуация будет продолжать ухудшаться. Десятью годами позже ЦРУ даже посмело усомниться в правильности священной для многих американских политиков теории домино. Президент Джонсон был информирован о том, что, по мнению ЦРУ, ни одна страна Юго-Восточной Азии (возможно, лишь за исключением Камбоджи) не обратится поспешно в коммунистическую веру в результате победы коммунистов во Вьетнаме. Более того, в докладе утверждалось, что распространение коммунизма не носит необратимого характера и что Китай можно удержать от открытого военного вмешательства в Юго-Восточной Азии(57).

ЦРУ пришлось выступить как против командования военно-воздушных сил, так и против некоторых творцов политики в Вашингтоне, оспаривая эффективность бомбардировок Северного Вьетнама. В 1964 году ЦРУ докладывало, что, по его мнению, бомбардировки не создадут непреодолимых проблем для правительства Северного Вьетнама. Режим будет готов выдержать ущерб, нанесенный бомбовыми ударами, чтобы продемонстрировать свою волю к борьбе против Соединенных Штатов. Когда это предсказание сбылось и Объединенный комитет начальников штабов поднял ставки в игре, решив начать бомбардировки вьетнамских нефтехранилищ, ЦРУ высказало мнение, что это не явится для Ханоя неожиданностью и он наверняка принял свои меры для нейтрализации подобной угрозы. Когда в июне 1966 года налеты на нефтебазы все же состоялись, вскоре выяснилось, что вьетнамцы распределили свои нефтяные запасы по большой территории в сельской местности(58). В то время как ВВС США, понимая, что бомбардировки – это единственная роль, в которой они незаменимы, нещадно фальсифицировали сводки, стараясь преувеличить свое значение, ЦРУ пыталось говорить правду. В 1967 году в специальном исследовании, проведенном ЦРУ, был сделан вывод о том, что 27 месяцев бомбардировок почти не изменили общую стратегию Ханоя в ведении войны и совершенно не повлияли на его уверенность в конечной победе(59). Когда в 1972 году США заминировали акватории портов Ханоя и Хайфона, ЦРУ предупредило, что эта акция принесет минимальный результат, так как Северный Вьетнам активизирует сухопутные каналы снабжения через территорию Китая. (Правда, ЦРУ не предвидело, что отсутствие реакции на минирование портов со стороны Советского Союза пошатнет веру Ханоя в своего союзника. Но чтобы предугадать такой поворот событий, надо было поистине обладать магическим кристаллом(60).)

Две справки, подготовленные ЦРУ и содержавшие общую оценку ситуации во Вьетнаме, оказали сильное влияние как на американскую политику в целом, так и на само ЦРУ. Джон Маккоун, который ныне признается всеми одним из лучших директоров ЦРУ, частенько вызывал раздражение у некоторых своих подчиненных тем, что постоянно изыскивал новые пути получения разведывательной информации. В 1962 году он собрал из всех отделений ЦРУ за границей группу «старых вьетнамцев» и направил их в Сайгон, минуя обычные служебные каналы, не информируя отделения ЦРУ во Вьетнаме. Из Сайгона они разбрелись по всей стране, чтобы дать независимую оценку ситуации. Кстати, позже этот случай приводился в качестве примера, иллюстрирующего общую слабость всей разведывательной системы. В 1964 году в такую же командировку Маккоун направил Киркпатрика, исполнительного директора ЦРУ. Доклад, представленный им в результате этой миссии, явился настоящим бочонком с порохом. Киркпатрик, в частности, заявил, что северовьетнамская регулярная армия является лучшим в мире войском, приспособленным для ведения боевых действий в джунглях. В то же время она пока лишь символически присутствует в Южном Вьетнаме и ее основные силы еще не приведены в действие. В докладе говорилось, что бомбардировки с воздуха не способны существенно повлиять на ситуацию. В итоге Киркпатрик приходил к выводу: США не смогут выиграть войну во Вьетнаме без использования тактического ядерного оружия(61).

Опираясь на выводы доклада и другую информацию, имевшуюся в его распоряжении, Маккоун настойчиво советовал Джонсону не усиливать американское вмешательство во вьетнамские дела. Джонсон и Маккоун, надо сказать, плоховато уживались друг с другом. «Они работали как бы на разных радиочастотах», – вспоминали коллеги Маккоуна. Короче говоря. рекомендации директора ЦРУ привели президента в ярость. Обращаясь однажды к группе сотрудников ЦРУ, Джонсон сказал: «Выработка политики напоминает мне доение коровы. Увидев, что молоко пошло, вы усиливаете давление. Молоко пенится и журчит. И вот когда подойник наполняется, корова взмахивает хвостом, и все содержимое подойника выливается на землю. При разработке политической линии ЦРУ поступает так же, как эта корова»(62). Джонсон выбрал из доклада Маккоуна самые туманные места, чтобы интерпретировать их в соответствии со своими собственными склонностями и намерениями. В качестве дополнения предполагалось использовать поступившие по армейской линии оптимистические выводы, основанные на проведении политики умиротворения, подсчете числа убитых у противника и перебежчиков из стана врага. Маккоун не пожелал принять участия в этой игре, и ему было позволено удалиться в отставку.

Весеннее наступление вьетнамцев в 1968 году существенно изменило ситуацию. Оценка Пентагоном числа коммунистических сил была в два раза ниже цифры, приводимой ЦРУ, которая тоже оказалась заниженной. Такой просчет объяснялся полным непониманием Соединенными Штатами того. что представляет из себя Коммунистическая партия Вьетнама и как она функционирует(63). Тот факт, что коммунисты смогли организовать и провести операцию такого масштаба, как весеннее наступление (то, что они потерпели в нем поражение, ничего не меняет), показывает, что все оценки ЦРУ были ближе к истине, чем прогнозы Пентагона. Зная, что бомбардировки вовсе не ослабили волю Ханоя к борьбе и что программа умиротворения не работает, Джордж Карвер, один из аналитиков ЦРУ, подготовил записку, которая, по существу, утверждала: в конце туннеля нет ничего, кроме тьмы. Он сумел убедить Джонсона, что его записка дает наиболее точную картину положения дел по сравнению со всей остальной имеющейся информацией(64). Вскоре после этого Джонсон отдал приказ прекратить бомбардировки и решил не выдвигать свою кандидатуру на следующих президентских выборах.

Однако общий характер отношений между администрацией Джонсона и ЦРУ дал последнему прекрасный урок бюрократического поведения, из которого следовало: лучше ошибаться, находясь в команде, чем быть правым, сидя на скамье запасных. Усвоив эту заповедь, ЦРУ начало сообщать Вашингтону то, что там хотели услышать. Джон Стокуэлл, сотрудник ЦРУ, работавший во Вьетнаме с 1973 по 1975 год, получил указание от своего шефа не включать в свои сообщения упоминаний о случаях коррупции в армии Южного Вьетнама. «Если мы попытаемся переправить такие сообщения дальше, они все равно вернутся к нам. Если же мы окажемся чересчур настойчивыми, в наших личных делах появятся соответствующие пометки. Этим шеф, по существу, хотел сказать, что Вашингтон уже объявил об успехе вьетнамизации и с нашей стороны было бы нелояльно утверждать, что программа вьетнамизации не работает»(65).

Вьетнамизация – процесс вывода американских войск и передача ведения военных действий южновьетнамской армии – означала снижение уровня присутствия ЦРУ в регионе. ЦРУ пыталось компенсировать такое положение дел за счет усиления вербовки местных агентов. В конечном итоге это предприятие оказалось весьма дорогостоящим. Сотни оплачиваемых Соединенными Штатами агентов оказались жуликами, которые черпали всю свою информацию из газет или питались слухами, превращая их в «тайные» сведения исключительной важности. Лишь после одной ревизии пришлось отказаться от услуг более трехсот агентов из-за того, что они либо фабриковали свою информацию, либо не имели никаких контактов. Истина состоит в том, что ЦРУ так и не удалось завербовать ни одного высокопоставленного представителя Вьетконга(66). Центральному разведывательному управлению все больше и больше приходилось полагаться на информацию южновьетнамского правительства, которое, естественно, пыталось преувеличивать свои успехи, поскольку финансирование, осуществляемое конгрессом США, было поставлено в зависимость от шансов этого правительства на длительное выживание.

Но временами правда все же прорывалась наружу. В конце 1974 года на стол Ральфа Макги, сотрудника ЦРУ, работавшего в штаб-квартире организации в Вашингтоне, легли два сообщения. В первом утверждалось, что 30% всех чиновников, представлявших военные власти и правительство в одной из провинций Южного Вьетнама, перебежали на сторону противника. Второе сообщение гласило, что территория другой провинции, за исключением ее столицы, полностью контролируется коммунистами. Когда руководитель отделения ЦРУ в Сайгоне узнал об этих сообщениях, он стал настаивать на том, чтобы они не распространялись по инстанциям, потому что базируются якобы на ненадежных источниках, изобилуют неточностями и создают неверное представление о ходе войны. Макги, который некоторое время сам служил во Вьетнаме, вспоминает: «Фактически лишь эти два сообщения из всех, которые мне довелось видеть, и были правдивыми. На их основе я подготовил ежегодный доклад, в котором указывал, что Южный Вьетнам рушится, распадается прямо на глазах. Я знал, что никто не станет предпринимать каких-либо мер, и оказался совершенно прав. Через несколько месяцев южновьетнамское правительство пало»(67).

Решимость ЦРУ «играть в команде» привела к тому, что в самих Соединенных Штатах оно начало терять почву под ногами. Те, кому пришлось изучать историографию, посвященную ЦРУ, не могли не заметить, насколько во время вьетнамской войны изменилось отношение к этой организации со стороны тех, кто писал о ней. До середины 60-х годов литература о разведывательной деятельности придавала ЦРУ блеск, даже научные труды были по своему тону весьма дружелюбны, и вся критика проявлялась лишь в том, что в некоторых работах подчеркнутое дружелюбие могло отсутствовать. Во время вьетнамской войны положение резко изменилось. Публикации авторов, не связанных с ЦРУ, за редким исключением, приобрели враждебный характер по отношению к организации. Эта тенденция в конце 60-х годов усиливалась и достигла своего пика в середине 70-х. После этого начали вновь появляться более сбалансированные труды(68).

Отношение со стороны законодательных властей претерпело такую же эволюцию. В 1960 году в одном из документов сенатского комитета по разведке говорилось: «Золотым правилом разведки является молчание. Ты можешь потерять гораздо больше, если скажешь слишком много и чересчур поспешно, чем в том случае, когда говоришь немного или с некоторым запозданием». В 1976 году тот же самый сенатский комитет уже полагал: «Недостатки разведки, отрицательный эффект секретности явились основными предметами расследовании, предпринятых комитетом. Комитет считает, что большая часть незаконных действий, предпринятых сотрудниками разведывательных учреждений, объяснялась их служебным долгом»(69) (выделено Ф. Н. – Ред .).

Комбинация определенных факторов привела к тому, что ЦРУ предприняло действия, изменившие отношение к нему американцев. ЦРУ стремилось влиять на общественное мнение, чтобы обеспечить постоянную поддержку войне, оно хотело выявить и нейтрализовать несогласных, защитить себя от критики. Наивно полагать, будто имеются разведывательные службы, не использующие в своих целях журналистов. ЦРУ в этом отношении не является исключением. Со времени своего основания ЦРУ пользовалось услугами сотен американских газетчиков. От десяти до пятнадцати сотрудников ЦРУ постоянно работают за границей под прикрытием журналистской деятельности. Примерно восемьсот иностранных журналистов служили ЦРУ в качестве его «пропагандистского оружия»(70).

Эта сеть использовалась внутри страны и за рубежом, чтобы сформировать благоприятное для американской политики общественное мнение. Кроме того, проводились специальные брифинги для сочувствующих редакторов и членов редакционных коллегий с целью донести до них позицию ЦРУ и побудить публиковать статьи в поддержку войны. на них говорилось о давлении со стороны коммунистов и о том, что правительство в Сайгоне наверняка устоит, если получит достаточную помощь.

В дополнение к этому ЦРУ и ФБР вели секретную войну с изданиями, которые занимали явную антивоенную позицию. Когда журнал «Рэмпартс» приготовился в начале 1967 года вытащить на свет факты о том, как ЦРУ финансировало Национальную студенческую ассоциацию США, ЦРУ пришло к выводу, что это является «атакой на ЦРУ в частности и на администрацию в целом». За редактором журнала стало осуществляться постоянное наблюдение с целью определить, не связан ли он с вражескими разведывательными службами. Это начинание разрослось позже в «Операцию Хаос», целью которой были пристальное изучение и анализ всего антивоенного движения. Реализация данной операции, бесспорно, явилась нарушением устава ЦРУ, который запрещал выполнение «любых функций, связанных с вопросами внутренней безопасности»(71). Когда «Операция Хаос» через пять лет завершилась, компьютерный список лиц, чьи имена так или иначе попали в поле зрения ЦРУ, насчитывал триста тысяч человек. Из всего этого количества, как сообщил в своем прогремевшем материале в «Нью-Йорк таймс» от 22 декабря 1974 года Сеймур Херш, десять тысяч человек, включая конгрессменов и правительственных чиновников, попали под наблюдение, их телефоны прослушивались, корреспонденция просматривалась, перепроверялись все их данные.

Хотя не было обнаружено никаких фактов, свидетельствующих о том, что противники войны в США финансировались или контролировались из-за рубежа, ЦРУ и ФБР сумели разорить несколько издательств, убедив крупных рекламодателей воздержаться от их поддержки. Специально изучались банковские документы издательств, чтобы попытаться выявить средства, поступившие из-за рубежа, и обнаружить источники финансирования внутри страны; в стремлении обнаружить неточности особенно скрупулезно проверялась уплата ими налогов. В штат издательств внедрялись агенты, чтобы распространять дезинформацию и сеять взаимную подозрительность среди персонала.

Огромное количество комитетов, созданных для расследования обвинений, выдвинутых Хершем. и других обвинений в нарушении законности как Центральным разведывательным управлением (главным образом), так и разведслужбами других ведомств, породило многие тысячи страниц показаний свидетелей, всякого рода обвинений и различных мнений. Некоторые из обвинений общего плана, выдвинутых против ЦРУ. оказались несостоятельными, но и того, что осталось, было достаточно. чтобы скверно отразиться на ЦРУ. Оно. бесспорно, вело слежку за законопослушными американскими гражданами, оно разработало ужасающий репертуар разных грязных трюков, вмешивалось в политику не только враждебных, но и дружественных Соединенным Штатам стран, планировало безуспешные заговоры с целью убийства глав государств. Пришло время обнародовать то, что творило ЦРУ на службе Соединенным Штатам Америки. В докладе Черча, подготовленном в 1976 году, делался следующий вывод: «После тридцати лет секретной деятельности имеется настоятельная потребность в публичном обсуждении и законодательных решениях по вопросам будущего курса наших разведывательных систем»(72). ЦРУ пришло в ужас от того, что казалось скоординированными усилиями конгресса и прессы, направленными на уничтожение этой организации, и предпринимало отчаянные усилия для восстановления своего реноме в глазах общественности. Но ничего нельзя было сделать, чтобы предотвратить тот ущерб, который могли нанести ЦРУ слушания в конгрессе, вызванные тайными операциями ЦРУ. Лайман Киркпатрик заявил одному влиятельному конгрессмену: «Если бы я был в 1975 году руководителем советской разведки, я бы не пожалел миллиона долларов за ту информацию, которую вы опубликовали в стенограмме своих слушаний. А если какой-нибудь из комитетов получит право полного контроля над разведывательной деятельностью, то КГБ следует оставить свои попытки внедриться в ЦРУ или другое ведомство, ему будет достаточно внедриться в комитет»(73).

Разоблачения, сделанные в сенате, побудили самых совестливых сотрудников ЦРУ поделиться своими мыслями о том, что они считали неправильным в делах своего ведомства. Некоторые выступали с критикой общего плана, другие критиковали отдельные операции, и в первую очередь во Вьетнаме, где силы ЦРУ насчитывали до 700 сотрудников. Один из них, Фрэнк Снепп, который в Сайгоне возглавлял работу по анализу стратегических проблем, считал, что ЦРУ должно нести свою часть ответственности за паническую эвакуацию из Южного Вьетнама в 1975 году, когда закончилась война и северовьетнамские войска оккупировали юг страны. Снепп предложил руководству составить официальный доклад об эвакуации и о событиях, ей предшествовавших. Его предложение никого не заинтересовало.

После нескольких неудачных попыток организовать это патолого-анатомическое исследование, поняв наконец, что ЦРУ позволяет просочиться в сочувствующие органы информации только специально отобранным и наиболее отвечающим интересам ЦРУ материалам, Снепп в 1976 году вышел в отставку, чтобы написать книгу. В своем труде, озаглавленном «Достойный интервал», он выдвинул обвинение против Генри Киссинджера, Грэма Мартина – последнего посла США в Сайгоне и Тома Пелгара – руководителя отделения ЦРУ во Вьетнаме в том, что те не принимали во внимание сообщения, где говорилось о близкой победе Северного Вьетнама[56]. Таким образом, подготовка к эвакуации, утверждал Снепп, была поставлена в зависимость от тех переговоров, которые вел в то время Киссинджер.

Когда Сайгон пал, американцам пришлось бежать столь поспешно, что они бросили на произвол судьбы тысячи сотрудничавших с ними вьетнамцев вместе с их досье, так что коммунистам не составило труда всех их идентифицировать. «Не будет преувеличением сказать, – писал Снепп, – что с учетом числа загубленных жизней, выданных секретов, преданных агентов, друзей и помощников проведение этой эвакуации является позором для ЦРУ»(74).

ЦРУ подало на Снеппа в суд за нарушение контракта, согласно которому он не мог ничего публиковать без предварительного одобрения рукописи в ЦРУ. Суд решил, что Снепп не только нарушил контракт, но и обманул оказанное ему доверие, хотя в книге не были использованы секретные материалы. Снеппу было пожизненно запрещено публиковать любые статьи и книги, основанные на его работе в ЦРУ, без предварительного одобрения со стороны этой организации. Все настоящие и будущие доходы, полученные от продажи «Достойного интервала», должны были поступить в доход государства. Беспрецедентное наказание, разъярившее Снеппа, ввергнувшее его в бедность и весьма встревожившее весь издательский мир. Томас Эмерсон, специалист по конституционному праву из Йельского университета, писал: «Правительство, налагающее на своих служащих столь всеобъемлющий запрет, просто не руководствуется нормальными договорными правилами. Здесь необходимо обратиться к первой поправке к Конституции о праве общества на получение информации и праве прессы публиковать ее»(75).

Случай со Снеппом отражал горячее желание ЦРУ оставить в прошлом Вьетнам и катастрофу 1975 года не только для общества, но и для самого ЦРУ. Лайман Киркпатрик пишет: «Вьетнам был нашим позором. Мы оказались настолько самоуверенными, что не могли себе представить, как эти крошечные азиаты могут нам противостоять. Мой Бог, вьетнамцы были везде. Наш дом охраняли два вьетнамца, которые проводили все время в пятидесяти ярдах от ворот, болтая с местными красотками. У нас произошло два взрыва. Во втором случае взорвалась мина-ловушка на поле, где американские солдаты играли в бейсбол. Каждый вечер во время игры кругом вертелись вьетнамские мальчишки, собиравшие бутылки и банки из-под «кока-колы». В тот вечер, когда взорвалась мина, в округе не было ни одного мальчишки. Интересно, почему они отсутствовали в тот вечер?

Весеннее наступление просто потрясло нас всех. Оно ясно показало, что коммунисты присутствуют повсюду. Они пронизали насквозь всю проклятую систему. А мы этого не понимали, и, когда ЦРУ предупреждало об этом, оно получало выговоры от правительства. Именно здесь – фундаментальное расхождение между разведкой и вершителями политики. Если вы неспособны убедить последних в своей правоте, то неизбежно сходите на нет. Вьетнам явился классическим примером провала разведывательной работы»(76).

Однако, когда Киркпатрик предложил провести широкую оценку роли ЦРУ (и вооруженных сил) во Вьетнаме, эта идея была отвергнута. «Я хотел придать весенним научным чтениям в Военно-морском колледже форму, которая отличалась бы от традиционной. Я предложил, чтобы вместо подготовки индивидуальных докладов мы подготовили один общий, целиком посвященный Вьетнаму. Это должно было быть научное, а не построенное на эмоциях исследование, объективный анализ того, как мы оказались втянутыми в эти события, что мы делали, оказавшись во Вьетнаме, и каких результатов достигли. Но меня быстро спустили на землю. Накал эмоций был чересчур высок. Он и до сих пор считается таковым. Нам придется подождать несколько лет, пока на арену не вступит новое поколение. Лишь тогда, усевшись рядом с более молодыми людьми – теми, кто не видел, как убивают их друзей, – мы сможем провести настоящий анализ наших провалов во Вьетнаме»(77).

Глава 14

МИФЫ, ТАЙНЫЕ АГЕНТЫ И ЗАГОВОРЫ

Волна реформ, прокатившаяся по ЦРУ в 70-е годы, унесла с собой значительную часть секретности, окутывавшей эту организацию со дня ее основания. Никогда ранее ни одно разведывательное учреждение не подвергалось столь исчерпывающему изучению со стороны общества. Журнал «Тайм» писал: «Это, бесспорно, уникальное явление, когда в наше время страна на глазах всего мира, и в том числе на глазах своих противников, подвергает ревизии один из важнейших бастионов своей оборонительной системы»(1). Масштабы тайных операций были резко уменьшены. Поправка Хьюза – Райана к закону о помощи иностранным государствам, принятая в 1974 году, требовала, чтобы директор ЦРУ отчитывался о всех тайных акциях перед четырьмя комитетами палаты представителей и перед четырьмя комитетами сената. Центральное разведывательное управление негодовало. «Эта поправка полностью исключает возможность проведения тайных операций, – заявил директор ЦРУ Ричард Хелмс. – Нельзя даже предположить, что буквально десятки конгрессменов и сенаторов, а также сотрудники их аппарата будут способны сохранить тайну»(2).

Джимми Картер включил в свою предвыборную программу в кампании 1975 – 1976 годов обещание и впредь продолжать реформировать ЦРУ. В этом его полностью поддерживал кандидат на пост вице-президента сенатор Уолтер Мондейл, который в свое время был членом комиссии Черча, исследовавшей перегибы в деятельности ЦРУ. После своего избрания Картер поставил все разведывательные службы под бюджетный и административный контроль адмирала Стэнсфилда Тернера, своего ставленника на посту директора ЦРУ. (Ранее директора не менялись с приходом нового президента и срок их пребывания на своем посту не ограничивался.) Тернер провел сокращение штатов в отделе, занимающемся проведением тайных операций. 212 должностей было ликвидировано, а 600 человек перевели в другие подразделения ЦРУ, что, естественно, вызвало вспышку протеста. Это возмущение Тернер парировал следующими словами: «Что вам требуется? Счастливые шпионы? Но, может быть, все же лучше иметь эффективно действующих шпионов, которых можно держать под контролем?»(3)

Тернер, который, вообще говоря, не любил ЦРУ и людей, работающих там, хотел изменить и некоторые общие подходы к деятельности этого ведомства. Он полагал, что в работе ЦРУ слишком большой упор делается на тайные операции и чересчур подчеркивается опасность со стороны Советского Союза. «Советская военная машина являлась основным приоритетом наших разведывательных усилий. Приоритеты не меняются, – заявил Тернер. – Однако, не забывая о главной линии обороны, мы должны быть готовы справляться с более широким кругом проблем. Сегодня нам надо обращать внимание на большую часть из ста пятидесяти стран земного шара»(4). 24 января 1978 года президент Картер издал указ по вопросам разведки, в котором воплотилась большая часть рекомендаций комиссии Черча. Указ должен был действовать до принятия нового устава ЦРУ. Стало казаться, что эта организация наконец вступила на тот путь, который ей и предназначался с самого начала, – на путь сбора и анализа информации.

Но ЦРУ было заражено одной очень серьезной болезнью (ей заражены все разведывательные службы), которую не могли излечить ни законодательство, ни твердая рука директора. Охота за внедренными в организацию тайными агентами, которая в 60-е годы взорвала ЦРУ изнутри, была симптомом этой болезни. Наиболее проницательные сотрудники именно так и поняли возникшую ситуацию. Болезнь имеет много названий: невроз секретности, менталитет заговоров, мир ночных кошмаров и, наконец, самое точное, по моему мнению, определение – «болезненность мышления». Суть данного заболевания состоит в том, что люди, которые занимаются тайной разведывательной деятельностью, часто становятся жертвой своих деструктивных фантазий и начинают видеть мир только через призму заговоров и интриг.

Сам характер разведывательной работы порождает у тех, кто ею занимается, чувство принадлежности к элите. Он дает ощущение превосходства и некоторой привилегированности. Каждого нового члена этой элитной группы учат не доверять всем, кто к ней не принадлежит. Очень скоро молодой сотрудник начинает чувствовать, что может отдохнуть только в кругу таких же людей, как и он. Сотрудники разведки стремятся принимать пищу только друг с другом, выпивать и проводить свободное время только среди своих. Проходит немного времени, и клуб (ЦРУ, СИС или КГБ) становится пусть небольшим, но самодостаточным обществом. Внешний мир все больше и больше отдаляется, и его реалии кажутся все менее и менее важными. Лайман Киркпатрик говорит об этом так: «Когда после 23 лет работы в разведке я ушел из ЦРУ и поступил в Университет Брауна, я был поражен тем, насколько отличается во внешнем мире отношение к тем или иным явлениям и событиям»(5).

В то же время сотрудник разведки постоянно находится в стрессовом состоянии. Поскольку он не имеет права сказать чужаку, чем занимается, ему постоянно приходится измышлять легенды. Причем разные легенды, которые используются в различных ситуациях или при встречах с разными людьми. «Когда просыпаешься утром, твой мозг сразу включается в работу, – говорит Филип Эйджи. – Щелк! Итак, кто я сегодня? В течение всего дня вы вынуждены отвечать на этот вопрос. Некто задает вам простой вопрос: «Как вы провели уик-энд?» Щелк! Итак, кто я в его глазах? Как должен проводить свой уик-энд человек, которым он меня считает? Вы настолько привыкаете ко лжи, что через некоторое время сами оказываетесь неспособны определить, когда говорите правду»(6).

Наряду с потерей связи с реалиями жизни неизбежно возникает «профессиональная паранойя» – так называют этот синдром сотрудники разведки. ЦРУ полагает, что наличие такого синдрома полезно для работы и что именно он позволяет разведчику выжить во враждебном окружении. Но, однажды возникнув, «паранойя» с трудом поддается устранению. Она все больше и больше отторгает сотрудника разведки от окружающего мира. Разведчик начинает относиться к нему с подозрением. Он опасается, не плетутся ли там против него заговоры, то есть не происходит ли то же, чем постоянно занят он сам. На этом этапе синдром «болезненности мышления» находит свое проявление в алкоголизме и разрушении семьи. (В 50-е годы в ЦРУ был непомерно большой процент разводов по той простой причине, что сотрудники разведки не имели права говорить своим женам о том, чем они занимаются. Количество разводов резко сократилось после того, как сотрудникам было позволено слегка приоткрыть завесу секретности. Однако, несмотря на это, семейные сложности остаются одной из самых серьезных проблем.)

По мере развития этого «невроза секретности» начинают возникать новые симптомы: необоснованная подозрительность, убежденность в том, что чужаки стремятся проникнуть в посвященную в тайну счастливую семью с целью ее разрушения изнутри. Последняя стадия болезни проявляется в том, что больной непоколебимо убежден в существовании заговора, который должен уничтожить его организацию. Сотрудник уверен в том, что он – жертва вражеских интриг, в которых может быть замешан любой из его коллег. Кругом он видит только врагов.

Когда Тернер в 1977 году стал директором, он помногу беседовал с вышедшими в отставку и с работающими сотрудниками ЦРУ высокою ранга. Обсуждался и вопрос о том, как лучше преодолеть указанную проблему. Ни один из его собеседников не продемонстрировал особого оптимизма. Тернеру рассказали, что во времена переполоха, вызванного делом Голицына – Носенко – «Федоры» – Энглтона, принимались различные решения, чтобы остановить распространение «менталитета заговоров» среди сотрудников. Согласно одному из планов, предполагалось периодически переводить сотрудников, занятых проведением тайных операций, в другие отделы ЦРУ. Однако эти сотрудники всеми силами сопротивлялись нововведению, утверждая, что перевод неизбежно их «засветит», они станут известны людям, стоящим в стороне от тайных дел, и это обстоятельство не позволит им в будущем принимать участие в акциях, требующих абсолютной секретности. Те сотрудники, которые согласились на ротацию, вскоре увидели, что бывшие коллеги в оперативных отделах не желают принимать их обратно.

Согласно другому плану, сотрудников предполагалось временно откомандировывать в другие правительственные учреждения. Но и этот метод не сработал, потому что, если сотрудник проявлял себя на новом месте с хорошей стороны, его не желали отпускать с якобы временного места работы[57].

По третьему плану, сотруднику должен был предоставляться годичный отпуск, в течение которого он получал возможность поработать в промышленности, коммерции или науке, то есть как можно дальше от шпионского братства. Предполагалось, что таким образом он сможет лучше сблизиться с внешним миром. Однако все эти задумки оказались либо неэффективными, либо непрактичными. Следует отметить, что ни одна из разведывательных служб не оказалась способной разрешить данную проблему(7).

В Великобритании, например, СИС была не меньше, чем ЦРУ, заинтересована в решении этой задачи. Дело в том, что «болезненность мышления» в 60-е годы пересекла Атлантику и поразила как СИС, так и МИ-5. Это событие признавалось весьма неохотно и еще более неохотно обсуждалось. Болезнь оказалась не столь заразной, как в США, однако она тянулась гораздо дольше и ее вирус претерпел своеобразную британскую мутацию. Одержимость ЦРУ вопросами секретности уходит своими корнями в СИС, которая, как мы видели, послужила моделью для формирования этой организации. Но американцы далеко отстали от англичан в стремлении придать своим шпионским службам полную анонимность.

Хотя официально такие ведомства, как СИС или МИ-5. не существовали, многие имели о них некоторое представление, главным образом благодаря книгам, восхваляющим подвиги этих организаций, совершенные во время войны. Но их функции, структура, место в бюрократической машине и система их подотчетности оставались закрытыми даже для высокопоставленных политиков, включая некоторых членов правительства. Например, лишь из доклада лорда Деннинга о деле Профьюмо[58], опубликованного в 1963 году, стало широко известно, что СИС подчиняется Министерству иностранных дел, а МИ-5 – Министерству внутренних дел.

По словам Гарольда Вильсона, в то время лидера лейбористской оппозиции, это явилось полной неожиданностью как для его партии, так и для большей части членов правительства. «У меня нет сомнений в том, что об этом знали лишь сами секретные службы. Министерство внутренних дел не знало об этом, у самого министра не было ясности, и я уверен, что премьеру было известно обо всем этом очень мало»(8). Такое положение отвечало первоначально поставленной задаче – выдерживать дистанцию между правительством и СИС.

Дистанцирование позволяло правительству в случае вопиющего провала разведки заявлять со спокойной совестью и вполне уверенно, что ему неизвестно о существовании подобных служб и уж тем более о каких-то их операциях. Но, с другой стороны, это давало возможность спецслужбам пользоваться высокой степенью автономности и превращало их в огромную самостоятельную, трудно управляемую силу. Особенно явно это проявилось, когда большие группы сотрудников оказались жертвами «невроза секретности». Все началось после того, как КГБ – очевидно, в момент помутнения рассудка – присвоил двум своим шпионам одну и ту же кличку – «Элли».

В сентябре 1945 года Игорь Гузенко, двадцатипятилетний шифровальщик советского посольства в Оттаве, бежал на Запад. Это произошло при весьма драматических обстоятельствах. (Канадцы поначалу не хотели принимать Гузенко, и коллеги по посольству едва не схватили его.) Королевская конная полиция упрятала перебежчика в специальный тренировочный лагерь, созданный во время войны на северном берегу озера Онтарио. Первоначально Гузенко допрашивали офицеры Королевской конной полиции. Позже допросы стали вести сотрудники СИС Питер Дуайер и Роджер Холлис. Холлис в то время возглавлял отдел в МИ-5, занимающийся политическими партиями, и в частности Коммунистической партией Великобритании(9). Ценность показаний Гузенко состояла в том, что он сообщил ключи, с помощью которых можно было идентифицировать шпионов КГБ, действующих на Западе. Часть этих сведений он собрал, работая в Оттаве, а часть – во время службы в Москве. На основе информации, полученной от Гузенко, было собрано достаточно материала для того, чтобы обвинить 18 человек (9 из которых были осуждены). Среди осужденных оказалась Кэтлин Уилшир, работавшая в правительственном архиве. Она была арестована 15 февраля 1946 года и почти сразу же решила признать себя виновной в передаче секретов русским. Но поскольку секреты оказались несущественными, Кэтлин Уилшир была приговорена всего к трем годам тюремного заключения. Ключом к ее выявлению послужила информация Гузенко о том, что русский шпион работает под кличкой «Элли».

Однако позже Гузенко заявил, что ему известно о существовании еще одного шпиона, работающего под той же кличкой «Элли». Он сказал, что узнал о второй «Элли» во время ночного дежурства в Москве, когда коллега передал ему телеграмму от агента из Англии. Гузенко вновь указал некоторые приметы, по которым можно было попытаться опознать этого человека: мужчина (несмотря на женский псевдоним), работает в службе контрразведки Великобритании, занимает настолько важный пост, что в контакт с ним можно было вступать только через заранее обусловленный тайник, и, наконец, он каким-то образом в прошлом был связан с Россией. Последнее означало, что он либо там бывал, либо вел с ней дела, возможно, у него русская жена или имеются русские родственники.

Если Гузенко был прав, значит, в самом сердце западной разведки угнездился русский шпион (ЦРУ еще не было создано). Началась охота на «Элли», которая вплоть до 1948 года не давала никаких результатов. К этому времени начала приносить плоды работа по расшифровке радиограмм, направленных в 1944 – 1945 годах из советского консульства в Нью-Йорке. Мы знаем, что одна из них навела на след Дональда Маклина. Еще одна радиограмма – в советское посольство в Лондоне – могла дать дополнительный ключ для идентификации «Элли». В радиограмме сообщалось о побеге Гузенко и давалась рекомендация проинформировать об этом факте «Стэнли» немедленно после его возвращения в Лондон(10).

МИ-5, исходя из текста радиограммы, решила, что агенту КГБ, работающему в Лондоне на ответственном посту, грозит разоблачение со стороны Гузенко и что в данный момент он не может быть предупрежден об опасности, так как находится за границей. Сообщение было взято на заметку в надежде, что со временем появятся дополнительные сведения, которые помогут раскрыть тайну. Но постепенно эти надежды начали таять. Когда в 1951 году был разоблачен Маклин, стало ясно, что он не мог быть ни «Элли», ни «Стэнли». В то время, когда была отправлена радиограмма, он работал в Вашингтоне и находился в постоянной связи со своим оперативным руководителем. Ни под одну из кличек не подходил и Берджесс, потому что безвыездно сидел в Лондоне.

На самом деле почти наверняка под кличкой «Стэнли» скрывался Ким Филби. Он находился за границей как раз в указанное время, отчаянно пытаясь избежать разоблачения в связи с откровениями Константина Волкова. Константин Волков, сотрудник советской разведки, работавший в Турции, явился в английское посольство с просьбой помочь ему бежать на Запад. При этом он заявил о том, что ему известны пути идентификации советского агента в Англии, агента, «который возглавляет контрразведывательную организацию в Лондоне». СИС направила Филби в Стамбул, чтобы оценить как сведения, полученные от Волкова, так и личность потенциального перебежчика. Естественно, Филби проинформировал о Волкове своего оперативного руководителя в Лондоне, и к тому времени, когда Филби долетел до Стамбула, Волков был схвачен и на борту советского самолета вывезен в Москву. С тех пор о нем ничего не было известно.

Возникает вопрос, не был ли Филби одновременно и вторым «Элли», если таковой вообще существовал? После бегства Филби в 1963 году и признания Бланта в 1964 году МИ-5 осознала масштабы советского проникновения в английское разведывательное сообщество, и поиски второго «Элли» стали главной задачей организации. События начали разворачиваться по совершенно диковинному сценарию, который, однако, вполне достоин извращенного мира шпионажа и мышления, свойственного обитателям этого мира. Роджер Холлис, возглавлявший в ту пору МИ-5. начал расследование, чтобы установить, не укрылись ли в недрах разведки и другие вражеские агенты, которым пока удалось избежать разоблачения. Ни один сотрудник, включая его самого, не должен был избежать проверки. Это положило начало событиям, не имеющим прецедента во всей истории МИ-5. событиям, которые нанесли МИ-5 рану, не заживавшую в течение двух десятилетий, которая ощущается по сей день, оказывая отрицательное влияние на деятельность организации(11).

Для проведения расследования СИС и МИ-5 создали совместный комитет. Он был составлен в основном из тех сотрудников, которые получили прозвище «младотурки» – молодых людей, политические взгляды которых были окрашены в цвета «холодной войны». Они, в отличие от своих начальников, рассматривали Советский Союз не как одну из реальностей бытия (как погода, к примеру), с которой приходится мириться, а как отвратительное чудовище, на которое нужно вести охоту до его полного уничтожения. В силу этого «младотурки» были решительно настроены на разоблачение и наказание «виновного» вне зависимости от того, насколько давно он провинился и какой пост занимает в данный момент.

Руководители разведки, и в частности Дик Уайт, утверждали, что в мутных водах спецслужб к поискам истины нельзя подходить упрощенно. Во внимание следует принимать множество факторов. При анализе секретной деятельности, исходя из одного и того же набора фактов, можно прийти к диаметрально противоположным выводам: совершенно невинным или же наполненным зловещим смыслом. В делах о шпионаже практически невозможно полностью доказать вину обвиняемого без его признания. Но даже в случае признания передача дела для судебного слушания может указать врагу на ваши слабые места и скомпрометировать вашу организацию в глазах общественности. Риск такого рода не оправдывает себя, особенно в случае незначительных проступков. Публично названное имя подозреваемого мешает вам в дальнейшем использовать этого человека, например убедить его начать двойную игру. Такая практика существовала во время войны. По предложению Уайта пойманных иностранных шпионов перестали автоматически приговаривать к смертной казни (как в 1914 – 1918 гг.) и давали им возможность принести пользу тем, кто их захватил.

Но подобные аргументы были неспособны поколебать решимость «младотурок». Они утверждали, что это тот же набор доводов, который должен привести агент КГБ, стремящийся предотвратить свое возможное разоблачение. А может быть, это и доказывает то, что такой агент проник в число руководителей секретной службы? «Младотурки» предложили провести тщательное расследование. Они хотели, чтобы был составлен перечень всех неудачных операций МИ-5 начиная с 1950 года, и намеревались проанализировать каждый такой провал, исходя из предпосылки, что в его основе лежало предательство. Холлис отверг эту идею. По его мнению, успех и неуспех операций зависели от целого ряда причин, в том числе и от чисто человеческих ошибок. Внутренняя проверка, построенная на предположении, что провал, бесспорно, указывает на виновность, уничтожит нормальную моральную атмосферу в организации. Ни один сотрудник не сможет эффективно работать, чувствуя, что за каждым его шагом следят, потому что он в прошлом сыграл какую-то роль в провале некоей операции. Говорят, что Холлис произнес: «У меня здесь не гестапо»(12).

Холлис настолько горячо выступил против «младотурок», что их антипатия к нему (Холлис всегда держался высокомерно и отстраненно, он терпеть не мог неформальною общения в стенах своего департамента) переросла в подозрение. Они задавали вопрос, а не является ли сам Холлис тем тайным агентом КГБ, которого они так стараются отыскать? «Младотурки» начали составлять на своего руководителя секретное досье. А когда теории Голицына о тотальном советском проникновении в западные спецслужбы пересекли Атлантику, поиски компромата на Холлиса превратились в идею фикс. Голицын в своих теориях делал упор на «группу пяти» – советских агентов, захвативших высокие посты в Англии[59]. Филби, Берджесс, Маклин и Блант составляли четверку. Кто был пятым? На его поиски и направили «младотурки» всю энергию.

Возникает вопрос, каким образом группа сотрудников разведки и службы безопасности могла проводить расследование, которое не только не одобрялось их руководителями, но фактически запрещалось ими, расследование, которое практически свелось к изучению личности генерального директора МИ-5 его подчиненными. Вялая реакция со стороны начальства на эту затею объяснялась, во-первых, тем, что оно не хотело терять талантливых и преданных делу сотрудников, которыми были «младотурки», и, во-вторых, полагало, что процесс удастся удержать под контролем. Но в мире разведки существует тенденция, в силу которой любая операция приобретает собственный динамизм и перестает подчиняться контролю сверху. Так произошло и с операцией, получившей впоследствии название «Дело Холлиса» и являющейся типичным примером «невроза секретности». Этот невроз в Англии, возможно, развивался не так остро, как в случае с Энглтоном – Голицыным, но зато тянулся дольше и до настоящего времени делит как бывших, так и действующих сотрудников разведки и службы безопасности на сторонников и противников Холлиса. Если генеральный директор МИ-5 действительно в течение долгого времени являлся советским агентом, то ущерб, нанесенный им, просто не поддается калькуляции. Урон был бы точно таким же, как если бы Эдгар Гувер вдруг оказался полковником КГБ.

«Младотурки» игнорировали то, что за время пребывания Холлиса на посту генерального директора МИ-5 удалось схватить по меньшей мере восьмерых советских шпионов, и сосредоточили все свои усилия на поисках доказательств его вины. Они собрали массу косвенных улик, причем некоторые были столь бездоказательны, что даже не заслуживают упоминания. Главным упор «младотурки» делали на следующие обстоятельства. (Ниже в скобках автор дает свои пояснения. – Ред .)

Во время своего пребывания в Китае в 20 – 30-е годы Холлис познакомился с Агнес Смедли, американской коммунисткой. По всей вероятности, он был также знаком и с Рут Кучински – советской разведчицей, работавшей первоначально в Китае, а затем в Швейцарии. (Все европейцы, жившие в то время в Шанхае, знали Агнес Смедли. И даже если Холлис был знаком с Рут Кучински, то это вовсе не означает, что он был осведомлен о ее разведывательной работе.)

Холлис, утверждали «младотурки», не мог объяснить, почему он так рвался в 1938 году на службу в МИ-5. (Холлису просто была нужна работа. В то время безработица была на уровне трех миллионов человек. МИ-5, со своей стороны, нуждалась в услугах Холлиса, так как ее дальневосточный отдел существенно расширялся и опыт Холлиса мог пригодиться.)

Холлису ставилось в вину то, что, будучи генеральным директором МИ-5, он часто задерживался по вечерам в своем офисе, ходил домой пешком, вместо того чтобы пользоваться служебным автомобилем, и таким образом получал возможность встречаться со своим советским шефом. Ему также вменялось в вину знакомство с писателями – бывшими коммунистами Клодом Кокберном и Морисом Ричардсоном, а также с Томом Дрибергом – активистом левого движения в Оксфорде, ставшим позже депутатом парламента от лейбористской партии. (Во-первых, Холлис всегда отличался трудолюбием и работал много. Во-вторых, он ходил пешком, чтобы поддержать физическую форму. В-третьих, у упомянутых лиц было множество знакомых, лояльность которых никогда не ставилась под сомнение, и лишь для Холлиса было сделано исключение.)

КГБ вовсе не настаивал на том, чтобы после войны Блант оставался на работе в МИ-5, заявляли «младотурки», а это могло означать лишь то, что русские уже имели там своего агента, то есть Холлиса. (Перед Блантом открывалась блестящая и весьма привлекательная карьера в мире искусства. Если бы Блант вдруг остался в МИ-5 со своим мизерным окладом, то это выглядело бы безусловно подозрительно.)

«Младотурки» обращали внимание на то, что Холлис задал Гузенко всего несколько незначительных вопросов, очень мало сообщил о результатах допроса и поставил под сомнение надежность Гузенко как источника информации. (Канадское правительство должно было передать англичанам полную стенограмму всех официальных допросов Гузенко. Холлис знал об этом и, видимо, не хотел тратить время, беседуя с Гузенко о том, что им уже было сказано. В обязанности Холлиса входила оценка надежности источников информации. Ничто не указывает на наличие злого умысла в оценке, данной Холлисом. Здесь могла иметь место обычная человеческая ошибка.)

У «младотурок» вызывало подозрение то обстоятельство, что не сохранилось никаких документальных сведений о попытках склонить пойманных шпионов к сотрудничеству ценой предоставления им юридического иммунитета. Кроме того, утверждали обвинители, исчезли пленки, на которых было записано 200 часов допросов Бланта. Наверняка, говорили «младотурки», документы и записи были уничтожены Холлисом перед его отставкой в 1965 году. (На это есть более простое и совершенно невинное объяснение. До 1964 года генеральный директор МИ-5 и высокопоставленные юристы проводили неофициальные встречи по вопросам, связанным с ведением судебных дел о шпионаже. На этих встречах, с одной стороны, взвешивались шансы обвинения на успех, а с другой – возможности получения от обвиняемых информации в случае предоставления им иммунитета или обещания легкого приговора. Никаких протоколов этих неофициальных бесед не велось. Лишь в отношении Бланта, исходя из его положения в обществе, было решено вести протоколы. Что касается пленок с записью его допросов, то они никуда не пропадали, напротив, они хранились весьма тщательно.)(13)

Защищать Холлиса от обвинений подобного рода было весьма сложно. Дело в том, что его хулители истолковывали все сомнения против него, напрочь отказывались признавать возможность других объяснений, отличавшихся от тех, которые приводили они, отрицали возможность простой человеческой ошибки. Смешивая в кучу простые совпадения, необоснованные обобщения и допущения, нагромождая их одно на другое, противники Холлиса ухитрились состряпать против бывшего шефа МИ-5 настолько внешне убедительную обвинительную версию, что неискушенный читатель мог решить: «Да, здесь все-таки что-то есть».

Вот еще один пример системы доказательств в деле Холлиса: «Во время войны Холлис находился в Вудстоке, неподалеку от Оксфорда. «Соня» (Рут Кучински) тоже жила в Вудстоке. «Соня» установила радиосвязь с Москвой. В обязанности отдела, где работал Холлис, входило выявление подобных радиопередатчиков. Этот радиопередатчик выявлен не был. В задачи отдела входило также составление списков коммунистов, представляющих собой угрозу национальной безопасности. Брат «Сони», являясь советским агентом, тем не менее не был внесен в эти списки. Когда после войны «Соня» была разоблачена, допросы, проводимые в МИ-5, напоминали фарс. Кучински не была взята под наблюдение, не было сделано попыток положить конец ее шпионской деятельности. Холлис участвовал в принятии решения по этому вопросу.

МИ-5 совершила ошибку, дав добро на допуск Фукса к работе по секретной тематике. Отдел Холлиса нес ответственность за выдачу значительной части разрешений такого рода… Холлис был направлен в Австралию, после того как удалось расшифровать коды КГБ, используемые для связи с этой страной. Код тут же был изменен… Утечка информации о том, что допрос английского дипломата Дональда Маклина был назначен на 28 мая 1961 года, почти наверняка произошла из МИ-5. Это дало возможность Маклину бежать вместе с Гаем Берджессом. Холлис был одним из немногих , кто знал о предстоящем допросе… В то время, когда Холлис был генеральным директором, провалы операций случались с поразительной регулярностью… В январе 1965 года Филби почти наверняка получил предупреждение о том, что его намереваются допросить. Холлис был одним из немногих , кто знал об этом решении»(14). (Выделено Ф. Н. – Ред .)

И так далее. Короче говоря, «младотурки» пришли к выводу, что их генеральный директор в течение долгого времени работал на Советский Союз и что именно он являлся тем «Элли», о котором упоминал Гузенко. Связным Холлиса во время войны была «Соня», которая добровольно призналась, что осуществляла радиосвязь и с этой целью переехала в район Оксфорда. Холлис на протяжении почти тридцати лет систематически подрывал антисоветскую деятельность службы безопасности. К тому времени, когда обвинение было сформулировано, Холлис уже вышел в отставку, но для «младотурок» доказательство их правоты уже давно превратилось в дело принципа. Они обратились к новому генеральному директору, Мартину Фернивал-Джонсу, с предложением отозвать Холлиса из отставки с целью проведения пристрастного допроса как «враждебной стороны».

Фернивал-Джонс оказался в весьма щекотливом положении. Среди «младотурок» были самые талантливые сотрудники из обеих служб (Стивен де Маубрей из СИС, Питер Райт, Артур Мартин и Энтони Моушн из МИ-5). Терять таких людей не хотелось. Но, с другой стороны, совсем нелегко было пойти на то, чтобы разрешить им преследовать бывшего генерального директора, который принадлежал к истеблишменту и прошлое которого было целиком посвящено служению своей стране. Фернивал-Джонс проконсультировался с Диком Уайтом и другими бывшими большими чинами разведки. Дик Уайт прочитал обвинение «младотурок» против Холлиса и после холодного анализа не оставил от доводов обвинителей камня на камне. Уайт показал, что все обвинение строится на косвенных уликах, которые можно трактовать по-разному, а весь документ базируется «на одержимости теорией заговоров, а не на анализе фактов».

Тем не менее Уайт и его сотоварищи были согласны с Фернивал-Джонсом в том, что надо попытаться успокоить «младотурок» и, возможно, таким образом внести некоторое умиротворение в ряды разведывательного сообщества. Для этой цели было решено позволить допросить Холлиса и провести полномасштабное расследование по всем выдвинутым против – него обвинениям.

Холлис предстал перед «младотурками», ответил на все их вопросы и вернулся к жизни отставника. В результате не было выявлено ничего такого, что указывало на него как на искомого «Элли». В официальном отчете говорилось: «…нет ничего такого, что специфически и однозначно указывало бы на него». Формальный вывод, таким образом, состоял в том, что Холлис не работал на русских. Группа, созданная для проведения расследования, была распущена.

Однако «младотурки» не были удовлетворены. Они полагали, что СИС и МИ-5 в лучшем случае стараются замять дело, чтобы избежать скандала, а в худшем – неразоблаченные тайные советские агенты просто саботируют расследование. «Младотурки» требовали проведения независимого следствия. Стивен де Маубрей пошел на крайние меры и обратился на Даунинг-стрит, 10, чтобы добиться встречи с премьер-министром Гарольдом Вильсоном(15). «Младотуркам» все же удалось добиться некоторого успеха. В июле 1974 года лорд Тренд, бывший секретарь Кабинета министров, еще раз просмотрел досье, собранное против Холлиса (последний уже умер годом раньше), и встретился с двумя «младотурками», чтобы выслушать их обвинения. Тренд пришел к выводу, что первоначальное расследование, проведенное совместно СИС и МИ-5, было полным и объективным. Попыток скрыть истину не было, и в силу этого нет оснований считать, что Холлис был советским агентом.

Эти действия, связанные с Холлисом, невозможно было сохранить в полной тайне. Хотя в то время обвинения еще не стали достоянием общественности, они тем не менее привели к удивительным политическим последствиям. Премьер-министр, узнав о существовании дела против Холлиса, был потрясен. Леди Фалькендер, его политический секретарь, вспоминает: «Гарольд сказал мне: «Ну теперь, кажется, меня ничем невозможно удивить. Только что мне сообщили о том, что руководитель МИ-5, возможно, переметнулся к русским»(16). Выслушав доклад Тренда, Вильсон высказал опасение, не стал ли Холлис жертвой фракции правых, действующей в МИ-5. Когда же по Уайтхоллу поползли слухи, порочащие правительство Вильсона, и пошли разговоры о том, что он и леди Фалькендер имели связи с коммунистами, а на Даунинг-стрит, 10 создана коммунистическая ячейка, премьер посчитал, что «младотурки» ведут прямую атаку и на него лично.

Ею подозрения не были лишены оснований. Голицын уверенно заявлял, что Вильсон, может быть, и не являясь прямым советским агентом, все же приносил России большую пользу. (Голицын преподнес сенсационное известие о том, что КГБ якобы отравил предыдущего лидера лейбористов, Хью Гейтскелла, открывая тем самым Вильсону путь к креслу премьера!) Эта идея Голицына прибыла в Великобританию одновременно с сообщением о том, что Советы сумели внедрить своих агентов на очень высоком государственном уровне. Сейчас невозможно установить, повторяли ли «младотурки» слова Голицына, превратившиеся в слухи, будоражившие Уайтхолл, или же они самостоятельно начали собирать информацию, направленную против Вильсона. В любом случае последний был уверен в том, что находится под наблюдением, а лорд Гардинер, занимавший высший юридический пост в государстве, считал, что его служебный телефон прослушивается. «Я полагаю с большой долей вероятности, что МИ-5 подключено к телефонам в моем офисе, – говорил позже лорд Гардинер. – Когда мне требовалось провести по-настоящему конфиденциальную беседу, например с генеральным прокурором, я приглашал его в свой автомобиль, так как хорошо знал своего водителя и был абсолютно уверен, что она не позволила бы установить в машине тайно от меня подслушивающее устройство»(17).

В августе 1975 года Вильсон пригласил к себе директора СИС Мориса Олдфилда и руководителя МИ-5 Майкла Хэнли. От них он узнал о том, что в обоих ведомствах имелись сотрудники, крайне враждебно относящиеся к лейбористам. (Неудивительно, принимая во внимание специфику их работы.) Но при этом оба руководителя заверили премьера в том, что и СИС и МИ-5 остаются под министерским контролем вне зависимости от того, какая партия в настоящий момент стоит у власти. Вильсон не до конца поверил этим словам. 10 февраля 1976 года он назначил встречу своему издателю лорду Вейденфельду в палате общин. Он обратился к лорду с удивительной просьбой.

Премьер-министр Великобритании решил действовать через головы своих разведывательных служб и обратился напрямую в ЦРУ. Он попросил Вейденфельда доставить письмо в Вашингтон их общему другу сенатору Хемфри. В письме был приведен список имен сотрудников СИС и МИ-5, находившихся у Вильсона под подозрением. Премьер хотел, чтобы сенатор поинтересовался у директора ЦРУ Джорджа Буша, что известно его ведомству об этих людях. Насколько вероятно, что кто-то из них работает на ЦРУ и что в ЦРУ, возможно, существует группа, которая без ведома его директора начала наблюдение за премьер-министром Великобритании. (Вспомним, что в этот момент положение ЦРУ было довольно шатким, ибо каждый день открывались его новые и новые злоупотребления.) Буш настолько серьезно отнесся к письму Вильсона, что решил лично слетать в Лондон и заверить премьер-министра в том, что если тот и находится под наблюдением, то ЦРУ к этому совершенно непричастно(18).

Ко времени прилета Буша Вильсон уже вышел в отставку, но тем не менее он принялся хлопотать о создании королевской комиссии, призванной рассмотреть деятельность МИ-5 и ту роль, которую играла эта организация во время пребывания лейбористов у власти. Он запускал пробные шары в редакции многих газет, чтобы выявить степень их поддержки. Однако, если те заранее своей поддержки не обещали, Вильсон не сообщал им о мотивах, в силу которых он требовал создания королевской комиссии. Газетные редакторы весьма сдержанно отнеслись к инициативе бывшего премьера, не зная фактов, оправдывающих столь серьезный шаг, как создание королевской комиссии. Вильсон обратился в Би-Би-Си и дал серию интервью Бэрри Пенроузу и Роджеру Кортуару. Позже леди Фалькендер детализировала общие обвинения, выдвинутые Вильсоном. Процесс интервьюирования занял несколько месяцев (все беседы записывались на пленку)(19).

Интервью Вильсона касались множества проблем, начиная с дела «младотурок» против Холлиса и кончая историей о том, как КГБ пытался скомпрометировать некоторых должностных лиц. Он поведал о планах военного переворота с целью свержения лейбористского правительства, планах, которые лорд Маунтбеттен обсуждал со своими единомышленниками. Журналисты затруднялись выделить главную идею в выдвинутых Вильсоном обвинениях. С одной стороны, он, видимо, соглашался с некоторыми мыслями «младотурок», например с тем, что Советы сумели проникнуть в английское общество глубже, чем считалось ранее (признания Бланта стали достоянием гласности лишь в 1979 году). Но в то же время бывший премьер считал, что МИ-5, зная о существовании планов насильственного свержения его правительства, не делала никаких предупреждений. (На самом деле МИ-5 информировала обо всем министра внутренних дел Джеймса Каллагена, но последний решил ничего не сообщать ни Вильсону, ни Кабинету министров.)(20) Это, бесспорно, был сенсационный материал, однако Вильсон совершенно затуманил картину, зачем-то примешав к делу Южную Африку. Он заявил, что сотрудники южноафриканской секретной службы БОСС каким-то образом участвовали в распространении дезинформации, касающейся его правительства. Откровения Вильсона и детали выдвинутых им обвинений, представленные леди Фалькендер на Би-Би-Си, было невозможно использовать в силу юридических и чисто журналистских причин. Пенроуз и Кортуар на основе интервью написали книгу «Досье Пенкорта», однако и они были вынуждены осторожничать, не имея достаточного фактического подтверждения описываемых событий и опасаясь обвинения в диффамации. В 1979 году леди Фалькендер совместно с известным журналистом, пишущим по вопросам обороны, Чэпменом Пинчером написала книгу «Проникновение» о внедрении агентуры в рабочее движение. Книгу предполагалось опубликовать в издательстве «Сиджуик энд Джексон». Однако в 1980 году Пинчер заявил издателям, что предпочел бы написать другую книгу, в которой мог бы разоблачить Холлиса как агента КГБ. Глава издательства проверил данные, приведенные в развернутой аннотации, по своим источникам на Уайтхолле и согласился на публикацию. Труд под названием «Предательство – их ремесло» увидел свет в 1981 году и произвел фурор. Заголовок через всю первую полосу газеты «Дейли мейл» вопил: «Подозрения против шефа МИ-5! Возможно, он был русским шпионом!»(21)

Однако с опровержением в палате общин выступила премьер-министр Великобритании госпожа Тэтчер. «Лорд Тренд, – сказала она, – – с которым я имела возможность обсудить этот вопрос, согласен с теми, кто пришел к выводу (хотя это и невозможно доказать), что сэр Роджер Холлис не являлся агентом русских разведывательных служб». Тем не менее премьер-министр обещала провести расследование того, как обеспечивается безопасность, и выявить источник, на основе которого была написана книга Пинчера. Этим источником, по-видимому, была леди Фалькендер, повторявшая все, что ей довелось услышать из уст самого Вильсона. Тот в свою очередь почерпнул эти сведения из дела, созданного «младотурками». На прямо поставленные вопросы Пинчер заявил, что источниками для книги явились коллеги Холлиса из МИ-5 и СИС.

«Младотурки» (правда, к этому времени многие из них были уже немолоды, а некоторые успели уволиться из спецслужб или выйти в отставку) открыли для себя мощь произнесенного публично слова. До этого они пытались использовать привычные для них каналы, но ничего не достигли.

Возросшие в обстановке секретности, наученные с подозрением относиться ко всем средствам массовой информации – конечно, когда они сами не манипулировали ими, – «младотурки» с отвращением выносили свои проблемы на публику. Но теперь ситуация изменилась. Питер Райт, более всех остальных одержимый демоном поисков враждебных заговоров, вышел в отставку и поселился в Австралии. Он оказался вне юрисдикции английских судов, и ему не грозило наказание за нарушение закона об официальных тайнах.

Не утративший связей со своими бывшими коллегами, Райт начал давать информацию о расследовании дел Холлиса, о внедрении советских агентов в МИ-5, об использовании Советами своих агентов влияния, против которых не было возбуждено уголовных дел только потому, что прокуратура решила не делать этого. В начале 80-х годов последовал поток публичных разоблачений и признаний: некий чиновник, оказывается, передавал информацию Берджессу, бывший посол Великобритании в Москве спал с русской горничной, которая оказалась (большой сюрприз!) сотрудницей КГБ, а офицер военной разведки шпионил в послевоенной Германии в пользу России. Одним словом, начал публиковаться бесконечный список лиц – зачастую весьма незначительных, – которые оказывали помощь Советскому Союзу очень давно, зачастую много десятилетий тому назад[60]. Английская пресса весьма охотно приняла участие в этой кампании. Редакторы правильно рассудили, что британцы проявят повышенный интерес к теме шпионажа и предательства. (Анализу причин этого можно посвятить отдельную книгу. Если говорить коротко, то этот нездоровый интерес вызван постоянным упадком страны и тем блефом, при помощи которого Британия пыталась поддержать свое величие. Как сказал Мередит: «Мы преданы тем злом, которое носим сами в себе».) «Младотурки» ликовали все сильнее, по мере того как росло число признаний, опубликованных в прессе. Каждый раз, когда называлось новое имя, и особенно тогда, когда подозреваемый признавался, «младотуркам» казалось, что они еще на шаг приблизились к торжеству своего дела.

Особенно приятной для них оказалась публикация истории Бланта. «Младотурки» были возмущены тем обстоятельством, что ему, по-видимому, удалось избежать наказания за шпионаж после сделанного им в 1964 году признания. О том, что Блант работал на русских перед войной, во время войны и частично после нее, стало известно в результате заявления, сделанного его американским другом Майклом Стрейтом. Блант согласился на сделку с английскими властями. Было достигнуто соглашение о том, что он не будет подвергнут наказанию, а факт его предательства сохранится в тайне. Со своей стороны Блант обещал сделать все возможное, чтобы помочь властям и ответить на все вопросы честно и откровенно.

«Младотурки» считали эту сделку позорной капитуляцией перед положением Бланта в обществе и тем постом, который он занимал. Однако у правительства были существенные причины пойти на сделку подобного рода. Морис Крамп, работник прокуратуры, осуществивший эту сделку, говорил, что, даже принимая во внимание показания Стрейта, привлечь Бланта к суду не представлялось возможным, так как против него не было никаких улик. С другой стороны, он был способен поделиться весьма ценной информацией. И он был готов пойти на это в обмен на ничего не стоящий отказ от «попытки предпринять невозможное» – доказать его вину в суде.

Больше того, утверждал Крамп, информация, которую представил Блант, вовсе не является доказательством его вины, так как по английским законам показания такого рода не могут быть использованы против обвиняемого. «Вполне понятно, что Блант согласился на предложенную сделку только потому, что не знал об отсутствии против него улик, – говорил Крамп. – И если бы я лишил мою страну ценной информации из опасения быть обвиненным в невыполнении своих обязанностей, то мое поведение заслуживало бы всяческого осуждения»(22).

Власти сделали все для того, чтобы сдержать данное Бланту слово, и если бы он сам держал язык за зубами, то вышел бы сухим из воды. «Младотурки» не желали, чтобы Блант наслаждался плодами своей карьеры, пользовался положенными ему привилегиями и уважением в обществе. (Блант был смотрителем Королевской картинной галереи.) Они стремились вывести его на чистую воду. Работа велась как внутри, так и вне спецслужб. На Флит-стрит давно циркулировали слухи о том, что Блант был четвертым членом (помимо Филби, Берджесса и Маклина) так называемой «группы пяти». Мои соавторы и я слышали об этом в 1968 году, когда работали над книгой «Заговор Филби». Мы сделали попытку взять по этому вопросу у Бланта интервью, но он благоразумно отказался встретиться с нами. Мы особенно и не настаивали, так как нас интересовал более крупный агент КГБ – Ким Филби.

В 1977 году газета «Таймс» заявила, что «четвертым» вполне мог быть Дональд Бивз, состоятельный и весьма уважаемый член Совета колледжей в Кембридже, умерший в 1961 году. После громкого протеста со стороны коллег Бивза и его бывших студентов, а также потока возмущенных писем редактору сэру Уильяму Риз-Могту газета принесла извинения и заявила, что ее подозрения в отношении Бивза оказались ложными и она глубоко сожалеет о злосчастной публикации. (Лично же Риз-Могг остался убежден в том, что Бивз играл какую-то роль в делах секретных служб – возможно, он был в свое время завербован СИС – и что русские, заполучив Филби, Берджесса и Маклина, подталкивали их по направлению к профессору, чтобы тот в свою очередь завербовал бы их для работы в разведке.)(23)

Однако публикация материала о Бивзе возродила интерес к идентификации четвертого члена группы. Два автора независимо друг от друга приступили к работе над книгами, в которых четвертым прямо назывался Блант. Первый писатель – ветеран шпионского жанра в литературе и разведчик времен второй мировой войны Дональд Маккормик – отказался от публикации, опасаясь обвинения в диффамации (отнюдь не в связи с упоминанием имени Бланта). Второй – Эндрю Бойль – выпустил книгу в 1979 году под названием «Климат предательства». Бойль нашел весьма хитроумный способ избежать прямых обвинений в адрес Бланта, но в то же время предельно ясно дал понять, кто, по его мнению, являлся четвертым. Автор дал четвертому члену группы вымышленное имя «Морис» – так звали гомосексуалиста, героя одного из последних романов Е. М. Форстера. Бойль как можно чаще, а порой навязчиво употреблял имя Бланта в тексте как можно ближе к упоминанию о «Морисе». Одновременно в журнал «Частный сыщик» неизвестно от кого просочилась информация о том, что Блант намеревается вчинить Бойлю иск, как только книга будет опубликована. Когда книга вышла в свет, а Блант не обратился в суд, Бойль заявил, что, в том случае, если возникнет необходимость, он готов назвать подлинное имя четвертого. Десятью днями позже, 15 мая, в письменном ответе на запрос депутата парламента Теда Литбиттера премьер-министр сообщила о сделке с Блантом, заключенной в 1964 году. Это сообщение произвело настоящий фурор. Блант был лишен рыцарского звания, и ему пришлось оставить большую часть занимаемых им постов. Он умер в 1983 году в возрасте 75 лет.

Даже после того, как о предательстве Бланта стало известно всем, «младотурки» ни на йоту не продвинулись к доказательству того, что Холлис был тем самым «королем агентов», которого они так долго искали. Однако в результате их усилий было выявлено много советских шпионов не столь крупного калибра. Это указывало на истинные масштабы советского проникновения в английские правительственные и разведывательные структуры. Добившись опубликования имен русских агентов, «младотурки», сами того не зная, содействовали появлению на ниве шпионской литературы нового писателя – Руперта Оллейсона – и способствовали возникновению очередного раскола в тайном мире разведслужб.

Оллейсон, пишущий под псевдонимом Найджел Уэст, является сыном бывшего депутата парламента от консервативной партии подполковника Джеймса Оллейсона. Руперт окончил университет, служил в полиции, а сейчас, во время написания данной книги, является кандидатом в члены парламента от консервативной партии. Мир разведки стал его интересовать после того, как он поработал в качестве сотрудника-исследователя на Рональда Сета, автора энциклопедии шпионажа, бывшего разведчика с весьма необычной карьерой в годы войны. Оллейсон вел исследовательскую работу совместно с Дональдом Маккормиком. Они же помогали в 1980 году писать книгу на основе сериала Би-Би-Си «Шпион». С тех пор Оллейсон опубликовал несколько серьезных работ по вопросам разведки(24).

Самым замечательным в его книгах является внимание к деталям. Например, в своей первой книге, посвященной деятельности МИ-5 в 1909 – 1945 годах, он приводит восемь организационных схем, в которых не только перечисляет все важные посты в этом ведомстве, но и называет имена сотрудников, их занимавших. Книга, посвященная МИ-6, документирована столь же превосходно. Произведения заполнены именами сотрудников, а их похождения описываются в мельчайших деталях. По меньшей мере десяток двойных агентов – сотрудников абвера, согласившихся работать на англичан, – дали Оллейсону интервью, несмотря на то что жили под чужими именами, опасаясь возмездия. Четыре бывших сотрудника МИ-5 проверили рукопись, для того чтобы исключить неточности. Автор выразил особую благодарность за помощь адмиралу Эшу, члену правительственной комиссии, дающей рекомендации прессе, когда дело касается вопросов деликатного свойства. Один крупный чиновник Казначейства заметил: «Совершенно ясно, что многое имеющееся в книге родилось вовсе не в голове автора. Используя родной жаргон разведки, можно сказать, что это внутриведомственная работа»(25).

Итак, какую же помощь получил Оллейсон и почему? Сам автор говорит: «Во время работы над сериалом Би-Би-Си я познакомился с одним бывшим высокопоставленным работником службы безопасности. Все они были заинтересованы в том, чтобы история излагалась правдиво»(26). Но на самом деле причину надо искать гораздо глубже и, чтобы понять ее, надо внимательно взглянуть на ранее опубликованные книги, посвященные миру тайн.

В 1960 году Гарольд Макмиллан дал «добро» на публикацию официальной версии исторических событий – книги М. Р. Д. Фута о деятельности УСО на территории Франции.

(«Отчет о работе британского Управления специальных операций во Франции в 1940 – 44 гг.».) Этим разрешением воспользовался в своих целях также сэр Джон Мастермен, член Совета колледжей в Оксфорде. Он раньше служил в МИ-5, где возглавлял комитет, занимавшийся агентами-двойниками. После войны его попросили написать для внутреннего пользования историю этого комитета. Теперь Мастермен не видел причин, которые мешали бы сделать его старый труд достоянием публики. Он утверждал, что публикация поможет восстановить доброе имя английской разведки после того позора, который ей пришлось пережить в 50-х годах. Когда же МИ-5 попыталась остановить Мастермена, тот организовал публикацию своей работы в США, вне сферы английской юрисдикции. В Великобритании книга «Система двойной игры в войне 1939 – 1945 гг.» вышла в свет лишь в 1972 году. Правительство Хита дало согласие на ее издание лишь после длительных и ожесточенных переговоров.

Публикация была встречена с большим неудовольствием. Многие сотрудники МИ-5 решили, что Мастермен попытался присвоить себе всю славу, а их заслуги, особенно работа тех, кто непосредственно «вел» двойных немецких агентов, остались в стороне. Правительство, зная о вспыхнувшем недовольстве и желая предотвратить новые схватки с Мастерменом, решило, что наилучшим выходом из создавшегося положения явится публикация официальной истории деятельности всех английских разведывательных служб во время войны. За работу принялась группа историков из Кембриджа под руководством профессора Ф. Хинсли, который и сам был во время войны сотрудником разведслужб. Первый том под названием «Британская разведка во второй мировой войне» увидел свет в 1979 году.

Вместо того чтобы приглушить недовольство сотрудников спецслужб, книга Хинсли только обострила его. Работники ведомства безопасности были возмущены тем, что в книге объемом 600 страниц их «контора» упоминалась всего десять раз, да и то не отдельно, а в связи с ее контактами с другими службами.

Сотрудники СИС были огорчены ничуть не меньше. Хотя книга и была посвящена разведывательной деятельности, очень немногие из ее участников были названы по именам. В указателе к книге под буквой «К» был пятьдесят один пункт. Только в пяти были указаны имена людей, среди которых не оказалось ни одного сотрудника СИС. В то же время 25 пунктов было посвящено различным комитетам, включая Комитет по обороне (с двенадцатью вспомогательными отсылками) и Комитет по оборонной политике и военным потребностям.

Морис Олдфилд, работавший во время войны в разведке и возглавлявший СИС с 1973 по 1979 год, заявил мне: «Создается впечатление, что схватка разведок была выиграна комитетами Уайтхолла, а вовсе не людьми. Я намерен написать критическую статью, первой фразой которой будет: «Эта книга написана комитетами, для комитетов и о комитетах»(27). Но если сотрудники СИС лишь кипели от негодования, то работники МИ-5 решили предпринять конкретные шаги. К концу войны как СИС, так и МИ-5 опасались того, что с наступлением мирных дней их финансирование может существенно сократиться. Так уже случилось однажды в 1918 году. (Поспешная ликвидация УСО, так же как и другие меры лейбористского правительства по наведению экономии, казалось, подтверждали эти опасения.)

Оба ведомства независимо друг от друга подготовили обширную документальную историю своих достижений во время войны. Эти «истории домов» не предназначались для публикации, они были призваны служить справочным материалом для переписки с Уайтхоллом в том случае, если последний вознамерится приступить к сокращению бюджета разведслужб. Основой этой истории явились развернутые отчеты руководителей подразделений, сведенные впоследствии в единый документ.

Когда выяснилось, что официальная история, подготовленная профессором Хинсли, обижает многих сотрудников МИ-5, была предпринята попытка опубликовать отдельно историю службы безопасности. Однако проблема состояла в том, что госпожа Тэтчер, весьма серьезно относясь к делам разведки, считала, что секретным службам следует оставаться секретными. Она полагала, что и работу Хинсли тоже не следовало публиковать. Книга была заказана в начале 70-х годов во времена правительства Хита. В то же время оксфордскому профессору современной истории Майклу Ховарду было поручено подготовить труд о дезинформации стратегического характера в период второй мировой войны(28).

Первый том работы Хинсли был допущен к публикации в 1978 году, когда премьер-министром был господин Каллаген. Госпожа Тэтчер, мягко говоря, была недовольна тем, что дано разрешение на публикацию, однако она не могла остановить зашедшую столь далеко работу. Но когда профессор Ховард, закончив в 1980 году свою книгу, представил ее на одобрение в Кабинет министров, госпожа Тэтчер лично запретила ее публиковать. «Когда я только начинала юридическую практику, то получила один простой, но превосходный совет – никогда не сообщать больше того, что необходимо», – заявила она, поясняя свое решение(29).

Но вот на сцене возникает Оллейсон, обожающий писать о разведке. Во-первых, он утверждает, что не имеет доступа к знаменитым архивам МИ-5. Во-вторых, он заявляет, что первоначально идея помочь ему написать книгу возникла у сотрудников разведки, обиженных тем, что их заслуги во время войны не получили должной оценки. Оллейсон, правда, добавляет при этом, что существовали и иные факторы, например желание некоторых старых работников вновь вытащить на свет обвинения против Холлиса. Оллейсон утверждает, что сам он соблюдал полный нейтралитет. «Меня не интересовала мотивация этих людей, – говорит он, – дареному коню в зубы не смотрят».

Получив необходимые рекомендации, Оллейсон, для того чтобы воссоздать историю раннего периода, начал интервьюировать сотрудников МИ-5, служивших гам во время войны. Результат его деятельности привел в восторг большинство работников МИ-5. Почти каждый сотрудник военных лет удостоился упоминания, неважно, что порой мимоходом («мисс Дикер возглавляла отдел по работе с женским персоналом», например), а комитеты Уайтхолла практически игнорировались. Под той же буквой «К» в указателе значилось 109 пунктов, из которых в 77 упоминались имена и всего лишь в одном говорилось о комитете. Наиболее проницательные обозреватели не прошли мимо этого. Газета «Йоркшир пост» писала, что книга «чрезмерно перегружена» деталями, а Питер Калвокоресси, бывший сотрудник разведки, заметил в «Санди таймс», что «в отличие от профессора Хинсли мистер Уэст, по-видимому, задался целью упомянуть имена всех оперативных сотрудников МИ-5, какие он сумел отыскать. Нагромождение фамилий приводит к тому, что читатель теряет способность отличить одного человека от другого»(30).

Следом за первой, годом позже, вышла вторая книга, «Вопрос доверия. МИ-5 в 1945 – 78 гг.». Этот труд гораздо меньше, чем первый, походил на семейную историю. В нем рассматривался упадок организации в послевоенный период. Кульминацией упадка службы явилось дело Холлиса.

Две книги о МИ-5, появившиеся в течение двух лет и получившие широкую известность, совершенно оставляли в тени СИС. Но еще через год появляется третья книга того же автора, «МИ-6. Операции секретной разведывательной службы Великобритании в 1909 – 45 гг.». Подобно первой книге о МИ-5, эта книга представляла из себя «семейную историю» СИС. Каждая из четырех глав о войне посвящалась отдельному географическому региону в соответствии со структурой самой СИС. Поскольку некоторые операции распространялись на несколько регионов, рассказ автора о них помещался в разных главах, порой с некоторыми разночтениями, а порой даже и с противоречиями.

В тех случаях, когда внутри структурных подразделений СИС имелись трения или они располагались вдали от штаб-квартиры и контрразведывательной секции V, автор не смог найти людей, готовых дать материалы по истории этих подразделений. В результате соответствующие главы книги Оллейсона оказались слабыми или изобиловали ошибками. Большая путаница была допущена в разделе, касающемся Государственной школы кодов и шифров, представители которой не принимали участия в подготовке книги. Ни один из сотрудников ГШКШ не допустил бы таких ошибок, которые были вполне естественны для сотрудников СИС или секции V, проработавших всю войну в штаб-квартире на Бродвее и видевших поступающие материалы уже расшифрованными. Оллейсон закончил свою тетралогию книгой, посвященной специальной секции полицейской службы, которой исполнялось сто лет. Автор выразил надежду, что все его труды будут использоваться в качестве справочников, и эти надежды полностью оправдались. В ходе своих встреч с сотрудниками СИС, и в частности с «младотурками», Оллейсон узнал много секретов, которые не могли быть использованы при работе над книгами. Однако он начал передавать в некоторые тщательно отобранные газеты материалы, в которых содержались намеки, позволявшие идентифицировать людей, попавших под подозрение МИ-5. Используя сведения, полученные от Оллейсона, газеты сумели найти этих людей и в ряде случаев убедить их признаться в сотрудничестве с русскими. Дело, затеянное «младотурками», таким образом, получило дальнейшее развитие. Подозреваемые, которых они не могли преследовать по суду, оказались разоблачены и в конечном счете наказаны. Был продемонстрирован масштаб проникновения Советов в жизнь британского общества.

Вдохновленный таким развитием событий, ведущий «младотурок» Питер Райт из своей резиденции в Тасмании начал предавать гласности части документа, ставшего «библией» для всех «младотурок». Шестьдесят страниц этого документа, озаглавленного «Обеспечение безопасности Соединенного Королевства в условиях наступления русских разведслужб», были в основном посвящены раэбору дела крупного советского агента, внедренного в послевоенные годы в высшие эшелоны МИ-5. При этом факты были подобраны таким образом, что прямо указывали на сэра Роджера Холлиса(31). Разоблачения, сделанные Райтом, привлекли внимание двух тележурналистов, готовивших передачу «Мир действия» для телевизионной компании «Гранада». Они создали документальный фильм, посвященный Райту. Но наибольший интерес обвинения, выдвинутые Райтом, вызвали у Чэпмена Пинчера, который разрабатывал дело Холлиса со времени публикации своей первой книги «Предательство – их ремесло». Пинчер быстро произвел на свет новое произведение «Слишком долго и чересчур секретно». В нем содержались как материалы дела «младотурок» против Холлиса, так и собственные домыслы и изыскания Пинчера.

События явно вышли из-под всякого контроля. Для того чтобы лишний раз показать зловещую роль русских, на свет было извлечено даже дело служившего в СИС Дика Эллиса, австралийца, который еще до войны передавал немцам сведения о деятельности английских спецслужб. «Младотурки» заявили, что Эллис (умерший в 1975 году и бывший всю жизнь ярым антикоммунистом) работал на русских. Их логика сводилась к следующему: КГБ, якобы зная о предвоенных связях Эллиса с немцами, с помощью шантажа заставил его работать на себя. Далее система аргументов строилась следующим образом: если Эллис, инструктор УСС, второе после Стефенсона лицо в «Британской координационной службе безопасности» в Нью-Йорке и третий человек в СИС после войны, оказался советским агентом, то почему нельзя согласиться с тем, что таковым был и Холлис? Вполне вероятно, что были и другие агенты. Ни один человек не остался вне подозрений у «младотурок». Сэр Дик Уайт и другие отставные руководители СИС и МИ-5 заявляли, что обвинения, выдвигаемые «младотурками», просто нелепы. Ах, раз так, то разве сам Уайт не может быть внедренным агентом или, в лучшем случае, советским агентом влияния? Оллейсон рассказывал, как его направили к умирающему бывшему заместителю директора МИ-5 Грэму Митчеллу (вышел в отставку в 1963 г.), чтобы хотя бы на смертном одре вырвать у него признание в том, что русским агентом был он, а не Холлис(32). Митчелл не согласился. А когда он умер в январе 1985 года, Дик Уайт написал некролог для «Таймс». В нем Уайт не преминул отметить, что Митчелл находился под «беспочвенным подозрением» и что публичные нападки со стороны «младотурок» он встречал «с достоинством и даже великодушием»(33).

Дело Холлиса, очевидно, закончится лишь после того, как вымрут все обвинители, а новое поколение уничтожит все досье. По иронии судьбы все попытки защититься от обвинений типа тех, что были выдвинуты против Холлиса, приводят в мире тайн к обратному результату. Всякая поддержка обвиняемого ставится под подозрение и порождает вопросы. Например, отсутствуют улики, свидетельствующие о том, что Холлис – советский шпион. Не имеет значения. Это лишь означает, что он был настолько хитер, что не оставил никаких следов своего предательства. И так далее и тому подобное.

Для этой загадки напрашивается самый очевидный и, видимо, единственно правильный ответ. Советским тайным агентом в контрразведывательной службе Великобритании был Филби. Дело в том, что Гузенко просто перепутал органы, в которых работал агент. Он спутал МИ-5, то есть службу безопасности, с секцией V в СИС, которой руководил Филби. В результате этой ошибки и родилось подозрение против Холлиса. Кстати, если бы обвинения, выдвинутые «младотурками», были заслушаны в суде, то они бы вызвали у судей и присяжных только смех.

Кто-то может сказать, что вся эта проблема не стоит и выеденного яйца: Холлис умер, и никакая грязь уже не сможет замарать его, хотя, возможно, она и причиняет страдания его родственникам. И вообще, все случилось очень давно, а те, кто покаялся в своих грехах публично, освободили совесть от бремени вины. Публика обожает шпионские истории, к тому же они постоянно напоминают нам о советской угрозе и призывают сохранять бдительность. Но нам необходимо всегда помнить о том, что сотрудники разведки, раздраженные невозможностью закончить начатое дело, представляют из себя немалую опасность. Группа Райта не переставала требовать от правительства, чтобы оно самым коренным образом пересмотрело свои подходы к вопросам государственной безопасности. Эти люди требовали создания суперслужбы (под названием «Стражи»), специально предназначенной для того, чтобы предотвратить проникновение советских агентов в СИС и МИ-5 (еще один пример способности разведывательных организаций к безграничному расширению). «Младотурки» настаивали на том, чтобы, вопреки всем британским традициям, бремя доказательств в делах о шпионаже возлагалось на обвиняемых – им следовало доказывать свою невиновность.

Советский Союз прекрасно понимал, какой ущерб приносит разведке охота за секретными агентами противника в своих рядах, и прилагал все усилия для того, чтобы поддержать этот охотничий дух. Одна из задач сотрудников КГБ в Лондоне состояла в том, чтобы заставить англичан продолжать поиски шпионов в своей среде. И с этой целью им подбрасывался питательный материал и сеялись подозрения в лояльности чиновников и политиков. Ричард Кокс, бывший сотрудник Форин офис, а ныне один из ведущих обозревателей по вопросам обороны, рассказывал о своих контактах с сотрудником КГБ Прокопием Гамовым. Гамов часто приглашал его на ленч, но никогда не вел разговоры по проблемам обороны. Вместо этого он задавал подозрительные вопросы об аппарате премьера и Кабинета министров, о методе формирования политических решений. Кокс говорил: «В КГБ, видимо, предполагали, что заданные вопросы станут известны властям, и, в том случае, если вопросы поставлены правильно, по их характеру можно было бы сделать вывод, что в аппаратах имеются советские агенты. Это должно было вызвать подозрение, обеспокоенность и упадок духа у сотрудников. Правительство опасалось советских агентов, и если это опасение подкрепить подозрениями, то в аппарате неизбежно начнется охота за ведьмами. При этом никто не будет знать объекта охоты, а ничто не деморализует любое учреждение больше, чем сознание того, что в нем действует шпион»(34).

Итак, семена подозрений, брошенные в США, нашли благоприятную почву в Великобритании, где в мире разведки укоренилась мысль о том, что все неприятности являются следствием заговора КГБ. В разведслужбах страны воцарился раскол. Этот раскол нанес урон, который с трудом поддается ликвидации. В то время как ЦРУ сумело стряхнуть с себя наследие Филби – недоверие и параноидальную подозрительность, в английском национальном характере, видимо, существовало нечто такое, что заставляло англичанина отчаянно отыскивать измену, создавая, таким образом, для нее благоприятную почву. Это очень хорошо уловил Сирил Коннолли. Когда в 1951 году бежали Маклин и Берджесс и началась охота за третьим – Кимом Филби, Коннолли написал: «После третьего – четвертый, после четвертого – пятый, и пятый будет оказываться человеком, который всегда находится около вас».

Глава 15

ПОБЕДИТЬ ЧУДОВИЩЕ

80-е годы оказались временем расцвета для разведывательных учреждений, и в первую очередь для ЦРУ. Несмотря на то что Джимми Картер в своей предвыборной программе обещал провести реформу разведки, а в 1978 году в сенате был предложен двухпартийный билль, предусматривающий принятие всеобъемлющего устава ЦРУ; настроение американцев уже к концу 1976 года полностью изменилось.

Картер, обещавший взять ЦРУ на короткий поводок, почувствовал эту перемену. В 1980 году в своем послании о положении в стране он все еще заявлял о том, что должны существовать гарантии, не позволяющие ЦРУ переступать через свои полномочия, однако при этом Картер привел в восторг все разведывательные ведомства, подчеркнув, что «эффективный разведывательный потенциал жизненно необходим для безопасности нашей страны». Он пообещал снять «неоправданные ограничения, наложенные на наши возможности собирать разведывательную информацию»(1). Упомянутый двухпартийный законопроект тихо скончался, а другой, не столь детально разработанный, также не был принят. Вместо этого было решено сократить с восьми до двух число комитетов, перед которыми отчитывалось ЦРУ. Управление получило право проводить тайные операции без предварительного уведомления комитетов конгресса, если это «оправдывалось обстоятельствами»[61]. Чем же было вызвано подобное сальто-мортале?

Главной причиной было изменение оценки степени угрозы после советского вторжения в Афганистан. Но и раньше ЦРУ предпринимало шаги с целью ознакомить американскую публику со своим сценарием, согласно которому коммунизм развертывал наступление на ослабленные и беззащитные Соединенные Штаты. Целая команда американских специалистов трудилась в Анголе, подбрасывая в западную прессу материалы о русской и кубинской агрессии. Иногда эти мастера пропаганды попадали впросак. Один из них смог внедрить в прессу материалы о том, что вооруженными силами УНИТА были захвачены в плен 42 русских советника. Когда в Анголу начали слетаться со всего мира стаи журналистов с целью разузнать побольше и выяснить дальнейшую судьбу пленных, лидер УНИТА Жонас Савимби заявил: «Какие еще русские? В этой стране русских не имеется»(2). Но в основном пропагандистская кампания имела успех. Например, получила широкое распространение история о том, как кубинские солдаты изнасиловали ангольских девушек. Насильники якобы были схвачены бойцами Сопротивления и расстреляны. В подтверждение сказанного была опубликована фотография сцены расстрела. В 1985 году Джон Стокуэлл, один из сотрудников ЦРУ, ответственных за пропаганду, признал, что вся эта история была полностью выдуманной, а фотография – фальшивкой(3).

Даже катастрофа в Иране (шах был свергнут через пять месяцев после того, как ЦРУ представило доклад, в котором утверждалось, что в стране нет признаков революции) была обращена на пользу ЦРУ. В конце 70-х годов финансирование разведки было уменьшено на 40%, а штаты сокращены на 50%(4). Если вы пошли на это, заявляло ЦРУ, то у вас нет права взваливать на нас вину за то, что вы оказались не готовы к подобному повороту событий. Если мы и ошиблись в Иране, то только потому, что у нас не было ни денег, ни людей для ведения работы по-настоящему. Напрашивался вполне очевидный вывод: дайте нам достаточно денег и спустите с поводка. Эта проблема стала одной из центральных в предвыборной программе Рейгана в 1980 году. «Мы вольем новую жизнь в разведывательную систему нашей страны», – заявил кандидат в президенты.

Дела Рейгана не разошлись со словами. Как только его администрация перешла от разрядки к конфронтации с Советским Союзом, разведка укрепилась и ее значение возросло. Бюджет разведывательных служб увеличился на 15% в 1982 году и на 25% в 1983 году (это без поправок на инфляцию), то есть вырос гораздо больше, чем бюджет Министерства обороны.

В 1985 году ЦРУ тратило 1, 5 млрд. долларов в год, что превосходило бюджет многих стран «третьего мира». ЦРУ росло быстрее, чем любое другое крупное федеральное ведомство(5).

Человеком, который возглавил процесс расширения, был Уильям Дж. Кейси. Бывший миллионер, юрист, специалист по налоговому законодательству, он еще во время войны участвовал вместе с Донованом в тайных операциях в немецком тылу. Поэтому неудивительно, что в ЦРУ быстрее всего стали развиваться подразделения, занятые проведением тайных акций. Парни Донована вернулись к службе, плохие годы миновали, боевой дух воинов тайных битв, изрядно потрепанный во Вьетнаме, быстро возродился. При Кейси, первом директоре ЦРУ, ставшем членом Кабинета министров, масштабы тайных операций возросли в пять раз за три года. В какой-то момент только в Африке одновременно проводилось двадцать различных тайных операций. ЦРУ бросилось в бой с энергией и энтузиазмом, невиданными со времен его расцвета в 60-е годы(6).

Психологи бизнеса давно заметили, что компании не меняют подвергаемую общественной критике практику, если имеется возможность изменить взгляд критиков на эту практику. Порой для этого достаточно лишь сменить терминологию. Интересно заметить, что в то время, когда солдаты тайных битв чистили свои плащи и протирали кинжалы, ЦРУ сменило термин «тайные операции» на выражение «специальная деятельность». Оно привлекло к службе по кратковременным контрактам 800 ветеранов этой самой «специальной деятельности», которые оставили ЦРУ между 1977 и 1986 годами. ЦРУ приступило к набору и подготовке персонала, чтобы довести кадровый состав до размеров, позволяющих выполнить программу расширения, проводимую Кейси. За один лишь 1982 год четверть миллиона молодых американцев, многие из которых были привлечены яркими проспектами, вступили в контакт с ЦРУ. Десять тысяч из них подали заявление и полторы тысячи были приняты на работу. Штат ЦРУ расширился до шестнадцати тысяч человек(7).

Значительная часть времени новых сотрудников уходила на приобретение навыков лавирования в лабиринтах переплетающихся интересов организаций, формирующих разведывательное сообщество Соединенных Штатов: ЦРУ, Агентство национальной безопасности, ФБР, Национальное бюро аэрокосмической разведки. Разведывательное управление Министерства обороны, разведслужбы сухопутных сил, ВВС, ВМС, Управление разведки и исследований Государственного департамента, разведывательные подразделения Министерств торговли, сельского хозяйства, финансов и др., включая отдел федеральных исследований Библиотеки конгресса.

Расширение секретных разведывательных служб, по-видимому, всегда сопровождается ущемлением гражданских прав, и в этом отношении рост ЦРУ и других подобных ведомств не был исключением из правила. То, что в 1975 – 1976 годах воспринималось как нарушение законности, быстро приобрело легальность при администрации Рейгана. ЦРУ получило право расследовать в пределах США дела, за которыми стояли иностранцы или иностранные державы. Когда ЦРУ создавалось в 1947 году, это не входило в его функции. То, что ЦРУ поручалась деятельность такого рода, несомненно, заставило Эдгара Гувера перевернуться в своем гробу. ЦРУ получило право проводить в США тайные операции или, говоря по-новому, «специальную деятельность». Ему было дозволено вскрывать письма и кооперироваться в своей деятельности с местными правоохранительными органами. Кроме того, ЦРУ получило «добро» на организацию слежки за американскими гражданами, находящимися за границей(8). (Ричард Хелмс, бывший директор ЦРУ, однажды заметил, что КГБ за рубежом действует как разведывательное учреждение, а внутри страны – как ведомство безопасности, и именно в этом состоит фундаментальное различие между ним и ЦРУ. Но теперь, в соответствии с новой ролью, которую начинало играть ЦРУ в самих США, эта разница стиралась.)

Для того чтобы впредь избежать проблем, возникших после того, как Филип Эйджи обнародовал имена всех действующих сотрудников ЦРУ, какие он только смог припомнить, и в особенности после убийства Ричарда Уэлша, руководителя отделения ЦРУ в Афинах (его имя появилось в журнале «Контрразведка»), через конгресс был проведен закон, запрещающий под страхом уголовного наказания разглашать имена агентов ЦРУ[62].

Американские защитники гражданских прав яростно протестовали против суровых наказаний, предусматриваемых этим законом. (Он применялся даже в тех случаях, когда имена становились известны из открытых источников или были ранее оглашены в прессе.) Протестующие утверждали, что предусматриваемые законом наказания чрезмерны (10 лет тюремного заключения и 50 тыс. долларов штрафа для бывших сотрудников разведки и 3 года плюс 10 тыс. для всех остальных) и что закон, по существу, вводит цензуру в мирное время(9).

Новое настроение в пользу суперсекретности охватило буквально всех. ЦРУ начало интересоваться не только такими сотрудниками, как Фрэнк Снепп, опубликовавший книгу о своей работе в этой организации без предварительного согласия. Оно решило положить конец практике, согласно которой бывшие директора ЦРУ публиковали свои мемуары. Адмирал Стэнсфилд Тернер, глава ЦРУ при Картере, затратил годы на редактирование своей книги и на то, чтобы придать ей невинность, соответствующую новым взглядам организации. ЦРУ, в частности, настаивало на исключении всякой информации о тайных операциях, которые были осуществлены против Никарагуа (несмотря на то, что они частенько попадали на первые полосы американских газет), и запретило Тернеру приводить цитаты из его же публичных выступлений(10). Было ясно, что ЦРУ стремится установить максимум секретности лишь ради самой секретности.

КГБ, с другой стороны, пытался в 80-е годы улучшить свой имидж в глазах советских людей, несколько рассеивая тот туман секретности, который всегда окутывал его деятельность. Этот процесс начался при Юрии Андропове, возглавлявшем КГБ в течение 15 лет, вплоть до того времени, пока он не стал в 1982 году лидером Коммунистической партии. Стремясь освободиться от стереотипного представления о сотруднике КГБ как о громиле в скверно сидящем костюме, Андропов изменил систему подбора и подготовки кадров и приступил к пропагандистской кампании в лучших традициях западных рекламных агентств.

Новая поросль советских разведчиков рекрутировалась из высших учебных заведений. Будущих сотрудников подбирали из числа лучших выпускников, знающих, по крайней мере, один иностранный язык. Их соблазняли смесью из патриотических призывов с перспективами хорошей оплаты, большими квартирами и возможностью заграничных командировок. Те из рекрутов, которые попали в Первое главное управление, превратились в утонченных, прекрасно одетых и чрезвычайно способных сотрудников. (Кстати, Первое главное управление было переведено в новое здание в пригороде Москвы, подальше от пользующегося столь дурной славой помещения на площади Дзержинского.) Бывший политический деятель одной из африканских стран жаловался на то, что ему становится все труднее отличить офицера КГБ от сотрудника ЦРУ: «Они выглядят похоже, говорят одинаково, хотят получить одну и ту же информацию и пользуются общим средством соблазнения – деньгами».

В 1979 году Андропов затратил часть возросшего бюджета своего ведомства (бюджет КГБ на 10% превышал бюджет ЦРУ) на создание часового документального фильма о КГБ. На расходы не скупились. Сотрудники, пользующиеся особым расположением шефа, были вызваны из-за границы в Москву, чтобы принять участие в подготовке фильма. Примерно в то же время стали появляться книги, фильмы и телевизионные постановки, в которых сотрудники КГБ выступали в роли главных положительных героев. Телевизионный сериал «Семнадцать мгновений весны» посвящался офицеру КГБ Максиму Исаеву, который под именем Штирлица сумел внедриться в высшие эшелоны нацистской разведки во время войны. Свободное телевизионное время, возникшее в результате бойкота Олимпийских игр в Лос-Анджелесе, было заполнено показом боевика «ТАСС уполномочен заявить…», живописующего битву умов сотрудников КГБ и ЦРУ в воображаемой африканской стране Нагонии, обратившейся к СССР за помощью, чтобы ликвидировать дестабилизацию, возникшую в результате подрывной деятельности ЦРУ. Телесериал был сделан по бестселлеру Юлиана Семенова, опубликованному в 1979 году. Наконец, КГБ учредил специальную премию за лучшее литературное произведение, показывающее сотрудника КГБ как беззаветного и благородного защитника советских людей от происков внешних и внутренних врагов(11).

В СССР, так же как и в США, возросло влияние разведслужб на политических лидеров страны. Если Кейси стал членом Кабинета министров, то КГБ добился несравненно более высоких результатов. В 1982 году Андропов был избран Генеральным секретарем КПСС (раньше считалось, что шеф КГБ не может быть партийным лидером).

Однако нет никаких свидетельств в пользу того, что КГБ изменил жесткую систему подчиненности по вертикали, которая, по словам ее критиков, приводила к фаворитизму, протекционизму, подмене деловых отношений приятельскими и бюрократическим ошибкам. (Перебежавший на Запад сотрудник КГБ Станислав Левченко писал о том, что, после того как он шесть лет изучал японский язык в университете и подготовил диссертацию о движении за мир в Японии, ему поступило предписание в случае возникновения предвоенного положения направиться в Шотландию для наблюдения за состоянием ударных ядерных сил Великобритании!)(12)

Англия также не сумела избежать резкого бюрократического расширения аппарата разведки, как это происходило практически во всех разведслужбах мира. Однако рост спецслужб, опирающихся при сборе информации по традиции на человеческий фактор, был ничтожен по сравнению с взрывным ростом нового направления в разведке – сбора данных при помощи технических средств и сопутствующим ему ростом материального обеспечения, включающего в себя космические спутники, наземные посты слежения и прослушивания, компьютеры. Это направление, которое в основном реализуется в США через Агентство национальной безопасности (АНБ), развивалось чудовищными темпами. АНБ совместно со своим английским партнером – Штабом правительственной связи (ШПС) теперь имеет глобальную систему наблюдения. Им помогают идентичные, хотя и меньшие по размерам, организации в Канаде, Австралии, Новой Зеландии и в некоторых странах НАТО.

АНБ и ШПС следят за военной и дипломатической связью, осуществляемой по радио, телексам, телетайпу. Они подслушивают переговоры со спутниками и личные телефонные разговоры. Имеется список лиц и организаций, все переговоры которых перехватываются автоматически. Этот список включает в себя ряд нефтяных компаний, банков, газет, имена известных дилеров на товарных биржах и лидеров организаций. борющихся за гражданские права. В него включены также различные радикальные политические группы, фамилии отдельных политиков, террористов и сочувствующих им. Компьютеры АНБ в его штаб-квартире в Форт-Миде (Мэриленд) занимают площадь в одиннадцать акров. Они запрограммированы таким образом, что автоматически могут реагировать на «ключевые слова», появляющиеся в том или ином сообщении. Компьютеры ведут поиск ключевых слов со скоростью 4 млн. знаков в секунду. Это означает, что они способны прочитать среднюю по объему газету быстрее, чем вы пробежите глазами ее заголовок.

АНБ и ШПС способны подслушать разговор, который ведет по радиотелефону правительственный чиновник из своего лимузина, катящего по улицам Москвы, и радиопереговоры советских судов в Атлантике. Не могут скрыться от них и сигналы с советского спутника, они сумеют записать на пленку отчет руководителя строительства площадки для запуска ракет далеко в Сибири, если этот руководитель легкомысленно воспользуется телефоном. Однажды, в 1980 году, сотрудник Агентства национальной безопасности, упоминая о возможностях АНБ/ШПС в деле слежения за системой глобальной связи, сказал: «Над Атлантикой находятся три спутника, каждый из которых может осуществлять связь по двадцати тысячам каналов. По дну проложено восемь трансатлантических кабелей с пропускной способностью пять тысяч каналов. Мы прослушиваем все эти каналы»(13).

Подлинные масштабы англо-американских совместных операций в этой области стали известны совсем недавно, хотя сотрудничество между двумя ведомствами началось в 1947 году. Именно тогда секретный договор связал ведущую в то время организацию ШПС с находившимся в эмбриональном состоянии Агентством национальной безопасности. С тех пор АНБ превратилось в бесспорного лидера, но, несмотря на отдельные размолвки, оба учреждения сохранили между собой самые теплые отношения. Английский руководитель однажды, обращаясь к своим американским коллегам, произнес: «Мы ухитрились очень плотно подоткнуть одеяла и простыни постели, в которую мы вместе улеглись. Мне, так же как и вам, такие отношения очень по душе».

До 80-х годов внимание этих организаций в основном было сосредоточено на подслушивании разговоров между различными людьми. Но по мере быстрого хода научно-технического прогресса в АНБ начали говорить о «прочесывании всего спектра электромагнитных волн», что означало прослушивание всех шумов и просмотр изображений. Дело уже не ограничивалось подслушиванием бесед между людьми, началось слежение за всеми электронными средствами связи, включая переговоры ЭВМ со своим оператором. В сфере образной информации АНБ ведет обычное фотографирование со спутников, осуществляет съемку в инфракрасном диапазоне, то есть фиксирует тепловое излучение объекта, и делает радарные снимки, правда, пока еще не очень высокого качества. В своих целях АНБ использует и традиционную фотосъемку с самолетов, используя для этого машину ЕС-121, с командой из 30 человек, которые обслуживают шесть тонн электронного оборудования, находящегося на борту.

Фантастически дорогие технические средства требуют для своего содержания целую армию специалистов и огромную бюрократическую систему для управления этой армией, наблюдения за исполнением бюджета и обеспечения эффективности проводимых операций. Все это означает неизбежное и постоянное расширение всех служб, связанных с АНБ.

Пример справедливости этого положения приводит Джеффри Ричелсон, профессионально изучавший американское разведывательное сообщество. Национальное бюро аэрокосмической разведки, осуществляющее все съемки со спутников, должно быть заранее уведомлено, над какими территориями СССР можно ожидать безоблачной погоды. В результате подразделениям ВВС, связанным с космосом, для того чтобы информировать Национальное бюро аэрокосмической разведки, пришлось развернуть собственную метеорологическую службу. Исходя из того, что США успешно фотографируют территорию Советского Союза, можно предположить, что последний занимается тем же. Поэтому упомянутые космические части ВВС начали вести слежение за орбитами русских спутников, чтобы заранее предупреждать о том, что они вот-вот появятся над головой, и если наземные силы не хотят выдать свои секреты, то они должны усилить маскировку.

За морскими коммуникациями следят так же тщательно, как и за небом. Когда ВВС способны точно указать местонахождение советских спутников, ВМС, естественно, не желают оставаться в стороне. Выли созданы специальные центры, чтобы осуществлять корреляцию информации, полученной от подводных сенсорных устройств, со спутников и самолетов. В результате создается полная картина, показывающая местонахождение морских судов всех классов. Но поскольку корабли имеют тенденцию передвигаться и при этом менять направление движения, необходимо представлять ежедневные сведения о всех судах, находящихся в море и в портах(14).

Легко догадаться, что все эти действия обходятся весьма недешево. Во внушительном здании АНБ, окруженном двумя заборами с колючей проволокой и электрифицированной преградой между ними, работает по меньшей мере 20 тыс. человек. За рубежом АНБ использует в своих целях примерно 100 тыс. военнослужащих и гражданских лиц в составе армии, ВВС и ВМС(15). Поэтому весьма сложно оценить, во сколько же на самом деле обходится содержание АНБ. Если такие цифры и имеются где-нибудь, то они строго секретны и являются весьма приблизительными. Дэвид Кан, который специализируется по вопросам электронной разведки и ее истории, считает, что в 1976 году расходы на АНБ составили 1, 3 млрд. долларов. Если допустить, что с того времени расходы ежегодно возрастали минимум на 10%, то выходит, что к середине 80-х годов ежегодный бюджет АНБ должен был составлять более 3, 5 млрд. долларов(16).

Многое из того, что сказано об АНБ, справедливо и в отношении ШПС. Держится в тайне не только бюджет этой организации. До 1983 года, когда один из его сотрудников был обвинен в шпионаже в пользу русских, правительство вообще отказывалось открыть истинное предназначение данного учреждения. Дело в том, что все операции Штаба правительственной связи не имели под собой законодательной основы. Секретность поддерживалась весьма жесткими мерами безопасности. Делалось все для того, чтобы организация не упоминалась в газетах, а в 1984 году была конфискована книга, написанная бывшим сотрудником ШПС Джеком Кейном. Не была допущена к демонстрации по телевидению обычная фотография здания организации в Челтнеме (Глостершир). Вместо нее в передаче «Мир действия» зрителям показали пустой экран(17).

Небольшой, по сравнению с АНБ, штат ШПС (6500 человек), казалось, говорит об ограниченных возможностях этого ведомства. Но в данном случае количество сотрудников совершенно не отражает подлинную силу организации. Главные станции слежения ШПС расположены на Кипре, в Западной Германии, в Западном Берлине, Австралии и Гонконге, а более мелкие установки – во многих других местах. Так же как и в АНБ, большая часть работы за рубежом осуществляется военнослужащими. Это добавляет к штату по меньшей мере еще четыре тысячи человек. Общий годовой бюджет организации составляет около 300 млн. фунтов стерлингов, большая часть бюджета субсидируется Соединенными Штатами в обмен на право устанавливать станции АНБ на территории Великобритании, ее владений по всему земному шару(18).

Сотрудничество двух ведомств предоставляет обеим сторонам существенные дополнительные преимущества. И дело не только в том, что можно вести глобальное наблюдение, поделив обязанности (ШПС, например, взял на себя Европу и территорию к востоку от Урала), – сотрудничество помогает решать хитроумные юридические проблемы.

Если ШПС прослушивает телефонные переговоры американских граждан, а АНБ – британских, то оба правительства могут с полным основанием отрицать обвинение в том, что они ведут слежку за своими соотечественниками, хотя по существу дело обстоит именно так. Станция АНБ в Менуит-Хилле перехватывает все международные телефонные переговоры, ведущиеся из Великобритании, ШПС имеет список американцев, телефонные контакты которых представляют интерес для АНБ(19).

Несмотря на секретность, окружающую АНБ/ШПС, или, возможно, благодаря ей электронная разведка получает великолепные отзывы в прессе. Многие заявления об эффективности этих организаций воспринимались без какого бы то ни было критического анализа. Утверждалось, что ничто не может ускользнуть от их внимательного ока: ведь они способны со спутника прочитать номерной знак машины из автопарка КГБ. «Индиан экспресс», например, писала: «Ничего существенного из того, что имеет военное значение, не ускользает от их внимания». «Мы читаем не только мысли аргентинцев, но и их телеграммы», – говорил один из бывших министров-лейбористов – Тед Роуленс.

Когда Каспар Уайнбергер в начале 1981 года стал министром обороны США, о масштабах советской угрозы его проинформировал Джон Хьюз, сотрудник разведки, фотоаналитик. Беседы, содержание которых определялось уровнем таинственности выше, чем «совершенно секретно», продолжались более четырех часов и сопровождались демонстрацией сотен снимков, сделанных со спутников и самолетов-шпионов. На снимках были запечатлены советские военные объекты и военное оборудование. Те, кому довелось слышать Хьюза, утверждают, что при наглядной демонстрации советской военной мощи они почти каменели от ужаса. Уайнбергер, например, пришел к непоколебимому убеждению в том (он говорил об этом своим друзьям), что Советский Союз, подобно нацистам, нацелен на мировое господство(20).

Скорее всего АНБ и ШПС располагают соответствующими техническими возможностями, чтобы делать то, о чем они говорят. Однако интересно знать, способны ли они проводить эту работу на постоянной основе, действительно ли сведения, полученные от них, приносили такую пользу и правда ли, что они могли передать эти сведения в тот момент, когда в них имелась острая необходимость? Хочется спросить, можно ли было интерпретировать полученные данные с пользой для дела и, наконец, насколько справедливо утверждение, что спутник никогда не станет двойным агентом? Необходимо дать ответ и на такой вопрос: не ведут ли АНБ и ШПС свои операции ради самих операций, лишь с целью оправдать собственное существование?

В первую очередь проанализируем миф о том, что АНБ и ШПС развивают те успехи, которых достигли союзники во время войны в деле расшифровки кодов противника. На самом деле эти службы оказались не в состоянии вовремя перехватить и расшифровать сообщения не только Советов или Китая, но и других крупных стран. Им не удавалось вовремя положить на стол правительства расшифрованные и проанализированные данные, чтобы помочь добиться большой дипломатической или разведывательной победы. Больше того, начиная с 40-х годов ни США, ни Великобритания не сумели раскрыть ни единого советского кода по той простой причине, что современные компьютеры могут шифровать сообщения таким образом, что другие компьютеры практически не способны их прочитать. Справедливости ради надо отметить, что в 1972 году во время переговоров по сокращению стратегических наступательных вооружений АНБ давало точную информацию о позиции советской стороны. Но это произошло лишь в результате ошибки русских шифровальщиков, и нет сомнения, что ошибки такого рода больше не повторятся. По самой высшей оценке, АНБ и ШПС способны расшифровать 25% советских кодированных сообщений, при этом все эти сообщения второстепенные и третьестепенные, на тщательную шифровку которых русские не желают тратить силы и средства. Джеффри Прайм, эксперт ШПС по вопросам кодирования, осужденный за шпионаж в пользу Советского Союза, закончил свою карьеру, находясь на посту руководителя сектора в группе анализа перехваченных советских сигналов, поддающихся расшифровке. Большая часть сотрудников отдела стран восточного блока была занята прослушиванием советских телефонных переговоров. Реальное значение этого занятия можно понять из жалобы сотрудника АНБ – специалиста по русскому языку, работавшего на посту прослушивания в Западном Берлине. Он сказал, что количество разговоров, которые он слышал, было настолько мало, что стали утрачиваться языковые навыки(21).

Полезность АНБ и ШПС в деле расшифровки кодов уменьшалась по мере совершенствования компьютеров и увеличения их выпуска. Хотя Советский Союз и Китай в 50, 60 и в начале 70-х годов оставались закрытыми обществами, АНБ и ШПС могли свободно доить страны «третьего мира», получая оттуда полезную информацию. Но, по мере того как компьютеры становились все лучше и дешевле, и этот источник стал иссякать.

Вот что говорил по этому поводу Дэвид Кан: «За те же деньги, что были затрачены пять лет назад, в наше время любая страна может приобрести в два раза более мощную шифровальную машину. Но увеличение возможности кодирования в два раза означает, что количество вариантов, которые должны быть проиграны при расшифровке, возрастает в квадрате. Очень скоро эта работа выходит за границы возможностей. Таким образом, количество стран, коды которых могут быть успешно раскрыты, неуклонно сокращается. Окно, через которое подсматривают АНБ, ШПС и подобные им организации, постепенно закрывается»(22)

Но в мире разведки, если захлопывается одно окно, всегда можно попытаться открыть другое. АНБ и ШПС, естественно, не говорят потребителям информации, что вследствие сокращения возможностей по расшифровке следует сократить их штаты и урезать бюджет. Они просто заявляют, что вместо расшифрованных сообщений источником информации станут результаты анализа объема и направления потока этих сообщений. Это означает, что количество людей, занятых подобного рода деятельностью, следует увеличить. По словам Кана, «они вынуждены создавать империи и увеличивать штаты, чтобы добиться тех же результатов, которые достигались ранее, но с гораздо меньшим числом сотрудников»(23).

Однако насколько точна информация, полученная новым способом? Даже при дешифровке всегда существует возможность того, что вас обманут. Если противник знает или всего лишь подозревает, что его сообщения прочитываются, он может ввести вас в заблуждение, передавая ложную информацию. Потенциал для введения в заблуждение разведки, базирующейся на анализе направления и объема вражеской связи, существенно усиливается. В этом случае даже нет необходимости придумывать правдоподобные сообщения, следует всего лишь увеличить их число и начать варьировать источники. Слишком большое доверие к этому методу сбора информации может привести к тяжелейшим провалам.

Противник также знает о том, что можно добиться перегрузки системы и она просто перестанет функционировать. Перегрузка создает неразбериху и мешает принимать правильные своевременные решения.

С другой стороны, может прекратиться поступление всяких сигналов, и тогда об их объеме или направлении не может быть и речи. Иранцы сумели весьма простым способом справиться с многомиллиардной машиной АНБ/ШПС. направляя все важные сообщения военного характера с офицерами связи на мотоциклах, как это было принято во время первой мировой войны. Лайман Киркпатрик пишет: «Если Советы и решатся когда-нибудь сорваться с цепи, они ничего не станут передавать с помощью электронных средств связи или действуя открыто через спутник. Все приказы будут направлены с офицерами связи. Так в некоторых случаях поступал Гитлер, оставляя нас совершенно неподготовленными. Мы слишком сильно полагаемся на технические средства ведения разведки»(24).

Технократы из АНБ и ШПС презрительно кривятся, когда слышат утверждения о том, что кто-то в наше время способен скрыть свои намерения или суметь представить их в ложном свете. «Мы прослеживаем весь спектр электромагнитных колебаний, – заявил в июне 1984 года на симпозиуме в Колорадо-Спрингс один из таких технократов. – Никто не способен фальсифицировать весь спектр».

Но имеются примеры, подтверждающие, что существуют такие способы искажения, по сравнению с которыми дезинформация в сфере традиционной разведки кажется детской игрой.

В течение многих лет АНБ перехватывало результаты испытаний советских баллистических ракет. Агентство доложило потребителям информации о радиусе их действия и точности наведения. На базе полученной таким образом информации в конце 60 – начале 70-х годов были приняты важнейшие решения о количестве, местах размещения и системе защиты американских ракет. Однако позже выяснилось, что разведданные, полученные в результате неусыпного электронного бдения, содержали существенные ошибки.

Лишь после того, как в середине 70-х годов появились новые, более совершенные способы анализа результатов испытаний, выяснилась природа этих ошибок. Русские просто фальсифицировали результаты испытаний. Они систематически вводили в заблуждение американские спутники и антенны слежения. Зная о том, что американцы ведут мониторинг, русские разработали способ, позволяющий обмануть американские машины и заставить их сообщать, что ракеты менее точны, чем было в самом деле. В то же самое время русские агенты в США предпринимали отчаянные попытки раздобыть сведения, позволяющие повысить точность наведения. Эти усилия не прошли мимо внимания ФБР. Сообщения Федерального бюро расследований явились подтверждением правильности информации, полученной АНБ со спутников и антенн. Операция с целью дезинформации, предпринятая Советами, удалась как нельзя лучше.

Но мы знаем, что в мире разведки поражения служат для того, чтобы обеспечить дальнейший рост разведслужб. Тут же в недрах разведывательного сообщества появилась группа лиц, заявивших, что для предотвращения подобных провалов в будущем совершенно необходимо создать «контрразведывательное подразделение, работающее со всеми субъектами – источниками информации». Это подразделение, по идее инициаторов, должно было следить как за шпионажем с помощью технических средств, так и за традиционной разведкой, изучать, каким образом те или иные технические средства попали под советский контроль. Сторонники этой идеи утверждали, что советская дезинформация, базирующаяся на использовании «перевербованных» спутников, посылке ложных электронных сигналов, деятельности сотрудников КГБ и сообщениях фальшивых перебежчиков, может быть побеждена лишь при помощи такого контрразведывательного органа, который имеет доступ к информации, полученной изо всех источников. Лишь таким способом возможно разоблачить заговор Советов.

Против идеи создания подобной организации выступили, во-первых, те сотрудники АНБ, которые верили, что электронная система наблюдения вообще не может быть введена в заблуждение. К ним присоединились те, кто, допуская в принципе возможность электронной дезинформации, утверждали, что создание всеобъемлющей контрразведывательной структуры, с одной стороны, отрицательно повлияет на моральный климат в разведслужбах и, с другой, породит издевательское отношение со стороны публики: «Дожили! Они уже начали искать советских агентов среди наших спутников». В разведывательном сообществе возник новый глубокий раскол. Неожиданно подал в отставку заместитель директора ЦРУ адмирал Бобби Инман, и Совет национальной безопасности не дал «добро» на создание организации подобного рода.

Эдвард Дж. Эпштейн, первым обративший внимание на раскол в кругах разведки, говорил: «В то время, когда у конгресса и интересующейся части публики создалось впечатление о том, что спутники вместе с чудесами электроники являются источниками надежной и безошибочной информации, история с оценкой точности наведения советских ракет показала, что «национальные технические средства», по меньшей мере, уязвимы для обмана точно так же, как и менее экзотические средства сбора разведывательных данных»(25).

АНБ и ШПС могут утверждать, что ценность получаемой ежедневно информации многократно перекрывает риск появления отдельных ошибок. Однако технические средства сбора информации имеют присущие им ограничения. Фотографирование со спутников невозможно при неблагоприятных погодных условиях. Например, когда на снимках советского порта Николаев обнаружились контейнеры, которые обычно используются для транспортировки истребителей МиГ, разведку заинтересовало, какова будет дальнейшая судьба этих контейнеров. Будут ли они загружены на стоящее рядом судно и куда это судно направляется? К сожалению, облачный покров не дал возможности дать точный ответ. Следующая серия фотографий показала, что контейнеры и судно исчезли. Когда последнее было вновь сфотографировано, оно находилось у побережья Никарагуа. Из этого было сделано весьма сомнительное логическое заключение – советские МиГи направляются к сандинистам(26). Когда факты показали, что это вовсе не так, недостатки ведения разведки с помощью спутников проявились вполне наглядно. Правда, со спутников можно делать снимки и в инфракрасном диапазоне, но при очень плотной облачности, так часто бывающей в Северном полушарии, этот метод тоже не работает. Даже фотографии, сделанные с помощью радара, при густой облачности настолько неясны, что не могут быть полезны(27).

Поскольку обе стороны знают, что их территории фотографируются противником, каждая из них пытается сохранить свои секреты и тщательно маскируется.

Вне всякого сомнения, искусство анализа снимков достигло такого совершенства, что в наше время АНБ и ШПС не были бы введены в заблуждение, как случилось в 1962 году в Москве. Эта история заслуживает пересказа, чтобы показать, какие методы использует каждая из сторон с целью обмануть фотообъектив противника как в небесах, так и на земле. Один английский дипломат, хорошо владевший русским языком, решил пойти на демонстрацию вместе с москвичами. «Мы хотели прочувствовать не атмосферу Красной площади, а настроение, царящее в маленьких улочках, где формируются колонны. В одной из тихих аллей мы наткнулись на артиллерийско-ракетную часть с грузовиками, на которых поблескивали зловещие серебристые ракеты. С расстояния не более чем в два фута мы заметили, что это всего лишь деревянные макеты, недавно выкрашенные алюминиевой краской. Чтобы убедиться в этом, мы подошли вплотную и, поскольку солдаты не выражали беспокойства, постучали по корпусу одной из ракет. Это, вне всякого сомнения, было дерево».

Когда на следующий день дипломат рассказал об этом случае военному атташе, который, без сомнения, во время парада непрерывно щелкал своей сверхминиатюрной камерой, его отволокли в кабинет атташе и учинили форменный допрос. Дипломату показали десятки фотографий различных типов ракет и потребовали, чтобы он указал тот, который он видел. В итоге военный атташе сообщил своему начальству в Лондоне о том, что его коллега «утверждает, что ракеты якобы были сделаны из дерева и, по его утверждению, являлись не чем иным, как макетами»(28). Из рассказа следует, что фотоаналитики не только могут быть введены в заблуждение, но и что их чрезвычайно трудно убедить признаться в совершенных ошибках. Даже прямое свидетельское показание не может сразу сбить их с уже занятой позиции[63].

Существует, как уже говорилось, и проблема перегрузки системы. Американские спутники и самолеты-шпионы производят такое количество снимков, что нет возможности их все просмотреть, не говоря уж о том, чтобы проанализировать. Перехваты, особенно в кризисных ситуациях, идут таким потоком, что аналитики иногда добираются до самой важной информации после того. как кризис разрешился. Техника и технология сами по себе становятся настолько непонятными, что крут сотрудников, способных представить себе общую картину (их количество уже сокращено, исходя из принципа «минимально необходимых знаний»), становится все уже. Гарри Розицки говорит, что в 1980 году аналитик американской разведки встретился с проблемой «переизбытка информации, поступающей из различных источников». Миллионы слов зарубежных радиопередач ежедневно, тысячи сообщений из посольств и от атташе, поток перехватов, ящики фотографического материала, мили пленок, на которых записаны электронные данные, и горстка сообщений от агентов»(29).

Аналитики при виде такого богатства склонны приходить в восторг настолько, что иногда принимают обнаруженные крупицы золота за открытие коренной жилы. Анализ динамики мировых цен на нефть в 1974 году, произведенный главным образом на основе данных, представленных АНБ и ШПС на самом высоком уровне секретности, как оказалось, содержал крайне мало нового по сравнению с тем, что было опубликовано на страницах «Уолл-стрит джорнэл» и «Файнэншл таймс». К выводам, содержащимся в сверхсекретном анализе, без труда мог прийти любой компетентный журналист. Например, в докладе содержалось заключение такого рода: «Некоторые страны ОПЕК пытаются увеличить добычу, месторождения нефти открываются повсеместно, ведутся поиски альтернативных источников энергии. Однако мы не можем с уверенностью предположить, что снижение уровня импорта способно привести к распаду, и неспособны предсказать, когда это произойдет, если произойдет вообще»(30).

Разведданные, касающиеся вторжения Аргентины на Фолклендские (Мальвинские) острова, поступали в изобилии. АНБ и ШПС прочитывали аргентинские военные и дипломатические сводки, орбиты двух американских разведывательных спутников ежедневно проходили над побережьем Аргентины (небо над портами было безоблачным, и аргентинский флот вторжения оказался сфотографированным), спутники-шпионы американских ВМС перехватывали все сообщения, сделанные при помощи электронных средств связи, и, наконец, самолет-разведчик совершал постоянные облеты региона(31). Несмотря на всю эту активность, по словам Джеймса Шлесинджера, лучшим источником информации о намерениях Аргентины оказалась «Пренса» – ведущая газета страны. 28 января 1982 года на ее первой полосе было заявлено: «Полагают, что в том случае, если последующая попытка Аргентины добиться соглашения с Лондоном путем переговоров потерпит провал, Буэнос-Айрес захватит острова при помощи силы уже в текущем году»[64].

Почему же дело пошло не так, как надо? Фолкленды продемонстрировали полный провал в сфере интерпретации полученных сведении. Объединенный комитет по разведке верил в то, во что хотел верить, – Аргентина блефует. Несмотря на то что отделения СИС на местах информировали о настроениях, царивших среди аргентинских лидеров, не принимая во внимание данные, полученные в результате перехватов по всем каналам связи, а также сообщения из английского посольства, подтверждавшие чувства, высказанные газетой «Пренса», Объединенный комитет решил, что вторжение отнюдь не неизбежно и даже маловероятно. В то время, когда аргентинские морские пехотинцы высаживались на побережье с целью оккупации Фолклендов, члены британского Кабинета министров безмятежно почивали.

Некоторые потребители продукции электронного шпионажа пытались найти пути повышения ее качества. По сложившейся практике любое ведомство, занимающееся разведкой, обращалось в Совет по разведке США с заявкой на получение необходимой информации. После искомого одобрения со стороны Совета директор ЦРУ обращался в АНБ с просьбой выполнить заявку. Этот метод иногда приводил к существенному дублированию работы, так как ведомства, получив желанную информацию, не хотели делиться ею с другими учреждениями.

Чтобы избавиться от этого недостатка, руководители различных разведывательных служб согласились упорядочить метод представления своих запросов. В начале 80-х было решено, что «все разведывательное сообщество будет формировать пакет своих потребностей» и представлять его в АНБ для исполнения. Это означало, что спутники, так же как и наземные станции, должны ориентироваться на самые разнообразные цели: фотографировать советские самолеты для ВВС США, подслушивать переговоры между частными летательными аппаратами для Бюро по борьбе с наркотиками, прослушивать латиноамериканские банки, чтобы узнать для Министерства финансов, намерены ли страны Южной Америки выплачивать свои долги.

Эта практика привела к тактике «пылесоса», то есть обработке всего спектра электромагнитных волн в расчете на то, что для любой полученной информации отыщется адресат. Некоторые потребители начали жаловаться на существенное снижение качества информации и на то, что они стали получать ценной информации значительно меньше, чем получали ранее. Это была одна из тем, обсуждавшихся в 1984 году на конференции в Колорадо-Спрингс. Разведка ВВС, в частности, жаловалась, что обеспечение ее данными стало хуже, так как она не всегда получает от АНБ то, что требуется. Один из офицеров ВВС привел такой пример. Предполагалось, что на границе с Китаем СССР держит 60 дивизий. ВВС обращались с просьбой к АНБ произвести фотографирование этих дивизий. Успеха в этом деле добиться не удалось. Тогда была высказана просьба измерить объем потока радиокоммуникаций и провести их анализ. АНБ либо не сумела их обнаружить, либо оказалась неспособной вычленить из общего потока. Единственным указанием на то, что там вообще были русские, явились радиоперехваты, устанавливающие порядок службы на текущий день. Вне всякого сомнения, такие сообщения без труда могли быть фальсифицированы.

Проблема АНБ состояла в том, чтобы из всего объема собранной информации выудить самые необходимые данные и направить их в нужный адрес. Бесспорно, важнейшие сведения (например, подготовка русскими своих баллистических ракет к запуску) мгновенно станут известны тем, кому надо, однако менее важные данные, но имеющие для кого-то первостепенное значение, весьма сложно распознать и вычленить из общего потока.

Эдвард Дж. Эпштейн, председательствовавший в одной из секций на конференции, был поражен общим отношением к делу со стороны ряда сотрудников АНБ. «Их вовсе не интересует разведка. Их не волнует Советский Союз. Они совершенно равнодушны к коммунизму. Это вовсе не солдаты «холодной войны», это системные аналитики, технократы, бюрократы. В совокупности они отлично вписываются в четко работающую бюрократическую организацию»(32).

Часто приходится слышать, что эти бюрократы, холодно решающие проблемы глобального подслушивания, никогда не смогут заменить обычного шпиона, который, несмотря на все собственные недостатки, руководствуется в своей деятельности человеческими эмоциями. Электронная разведка не владеет двумя самыми древними искусствами в области шпионажа: умением украсть и умением провести диверсию. США потратили на технические средства разведки суммы в семь раз большие, чем на сбор информации с использованием человеческого фактора. Разведчик, который сумел проникнуть во вражеское посольство и незаметно покинуть его, сфотографировав книгу кодов, стоит двух компьютеров, а тот, который смог завербовать шифровальщика, – десяти.

Нет, время Джеймса Бонда еще не кончилось. В 80-х годах нашего века Бонд и его коллеги в Вашингтоне, Лондоне, Москве и других местах вполне процветают. Стороннему наблюдателю может показаться, что рост разведывательных учреждений уже вырвался из-под контроля, однако сотрудники разведок и руководители их ведомств думают по-иному. Они изыскивают все новые и новые пути интенсифицировать свою деятельность. Их очередное наступление развернулось на экономическом фронте. В полицентристском, но экономически взаимосвязанном мире разведданные по вопросам торговли, цен и тарифов, финансовых соглашений, положения валют, цен на нефть, картелей и отношения к ним правительств стали так же важны (а некоторые считают, что даже более важны), как разведданные военного характера. Отрицательные последствия тайных операций ЦРУ в странах «третьего мира» приобретают новый аспект. Дестабилизация той или иной страны может угрожать мировой экономической системе в целом, и особенно в сфере погашения международной задолженности, ударяя таким образом по интересам США(33).

Развитие экономической разведки значительно расширяет сферу деятельности разведывательных служб. И здесь Советский Союз остается приоритетной целью западных разведок. Но в мире вряд ли сыщется хоть одна страна, которая сумела избежать их внимания. Совершенно бесспорно, что западные союзники шпионят друг за другом. В наше время не осталось дружественных разведок, сохранились лишь дружественные страны. Франция, к примеру, шпионит за Германией, так как опасается, что движение «зеленых» оттуда перекинется во Францию и начнет кампанию против французских ядерных испытаний. Она шпионит за Англией и США, наблюдая за антиядерным движением «Гринпис». Когда сотрудники французской разведки взорвали в 1985 году в Новой Зеландии судно «Рейнбоу уорриор», принадлежащее этому движению, тщательно спланированная операция должна была бросить тень на СИС.

Западные немцы шпионят за восточными, и наоборот. Дело поставлено настолько широко, что обмен захваченными друг у друга агентами превратился в почти заурядную процедуру. Восточногерманский адвокат Вольфганг Фогель, организующий обмены, обеспечил себе этим делом безбедное существование. По оценке ЦРУ, в ФРГ находится 30 тыс. восточногерманских агентов.

Израильские спецслужбы осуществляют шпионаж не только в арабском мире[65], но и против США, несмотря на их особые отношения. Лайман Киркпатрик говорил: «Израильская разведка в США действует весьма активно, но, вероятно, не путем прямого внедрения своей агентуры, а главным образом путем лоббирования»(34).

Несмотря на повальное распространение в наше время двуличия, некоторые упрямцы никак не желают признать того, что США шпионят против Великобритании. Однако в 1984 году ЦРУ объявило, что ему удалось выявить 300 западных компаний, включая несколько фирм Великобритании, нелегально экспортирующих в СССР высокотехнологическую продукцию. Как сообщил один из депутатов английского парламента, информация о британских фирмах была получена в результате операции ЦРУ. Директор ЦРУ Уильям Кейси не опроверг это утверждение(35).

СИС и ШПС шпионят за партнерами Великобритании по Европейскому экономическому сообществу, и в первую очередь за Францией, с целью выяснить позиции делегаций на переговорах по финансовым и торговым вопросам. «Вы получаете огромное преимущество на переговорах, когда узнаете черту, до которой может отступать ваш оппонент», – заявил один из английских чиновников.

КГБ не меньше заинтересован в получении информации по экономическим вопросам. Один из исследователей системы советского шпионажа, Роджер Хилсмен из Колумбийского университета, утверждал, что, если бы Кремль заставили выбирать между вербовкой советника президента США по национальной безопасности и годовой подпиской на «Нью-Йорк Таймс», он бы предпочел газету, так как русские всегда хотят иметь информацию по самому широкому кругу вопросов, а не по одной проблеме, даже если источником сведений является высокопоставленное лицо(36). Гарри Розицки представляет типичного сотрудника КГБ 80-х годов как высококлассного специалиста с высшим образованием в области экономики или техники, напряженно работающего в Нью-Йорке или в крупных европейских городах. «КГБ устанавливает и развивает контакты с влиятельными лицами во всех областях общественной жизни и в частном бизнесе: политиками правой, левой и центристской ориентации, профсоюзными лидерами любой расцветки, редакторами крупных изданий независимо от их взглядов, выдающимися руководителями бизнеса и банковских структур»(37). Розицки утверждал, что КГБ интересуется людьми, которые принимают решения, неважно в какой области – сборка грузовиков, определение условий предоставления займов или капиталовложений в развитие Сибири[66].

Что касается экономической информации, то на Западе ее значительная часть публикуется в открытой или полуоткрытой печати, так что 75 – 90% необходимых сведений КГБ может получить вполне легальными путями. Сотрудники КГБ перепахивают горы газет, журналов, докладов по торговым, финансовым и техническим проблемам. Они читают правительственные публикации и документы конгресса, присутствуют на открытых заседаниях правительственных комитетов. Работники КГБ сопоставляют открытые материалы с сообщениями агентов и направляют весь пакет сведений в Москву, где эти данные в основном без всякого анализа или комментариев распространяются среди потребителей, которые должны принимать самостоятельные решения об их подлинной ценности(38).

Освященная временем шпионская деятельность продолжается, хотя ее акцент смещен в сторону экономики и торговли. По существу, мало что изменилось за последние тридцать лет. Джордж Янг, бывший заместитель генерального директора СИС, вспоминал, что в 50-е годы «делом чрезвычайной важности» для Запада было выяснение толщины и прочности брони советских танков. «Единственный способ выяснить это состоял в том, чтобы найти кого-нибудь по ту сторону «железного занавеса». И сейчас в 80-е годы ЦРУ пытается раздобыть точно такую же информацию. Центр ЦРУ в Нью-Дели завербовал четырех офицеров индийской армии и обрушил на них гору вопросов о вооружениях, поставляемых из Советского Союза. Среди вопросов был и следующий: «Сможете ли вы высверлить отверстие в броне советского танка Т-72, если мы снабдим вас соответствующими инструментами?» (Индийские офицеры ответили, что это будет слишком рискованно.)(39)

Продолжает развиваться и другое традиционное направление в деятельности спецслужб. Это вовсе не сбор ценной информации для принятия важных решений, как наивно полагает публика, оплачивающая из своего собственного кармана разведывательную деятельность. На самом деле это главным образом сбор информации о спецслужбах противника. СИС и ЦРУ больше всего хотят знать о намерениях КГБ, и наоборот. Именно поэтому появление перебежчика является столь волнующим событием в мире разведки и спецслужбы придают такого рода вещам столь большое значение. Перебежчики несут с собой те сведения, которые позволяют ЦРУ, СИС или кому-то другому обновить свои внушительные досье о порядке деятельности своего противника, уточнить личные характеристики его сотрудников, их перемещения по службе, их слабости и склонности, которые когда-нибудь смогут позволить включить их в игры перебежчиков.

В промежутках между появлением перебежчиков сотрудники разведок и в 80-х годах, в какой бы части земного шара они ни работали, тратят массу времени на наблюдения за разведчиками противоположной стороны. Например, в Иране, до того как в 1979 году студенты захватили американское посольство, ЦРУ не жалело усилий на то, чтобы отслеживать перемещение каждого русского в этой стране, желая выяснить намерения КГБ. От внимания не ускользала ни одна подробность личной жизни русских. Иногда этому сопутствовали серьезные неточности в оценках. Когда отделение ЦРУ в Тегеране обнаружило прибытие туда через Кабул советского журналиста Левона Вартаняна (предположительно сотрудника КГБ), в Лэнгли был направлен запрос о любых данных, которыми располагает штаб-квартира ЦРУ об этом человеке.

Запрос отделения ЦРУ в Тегеране выглядел таким образом: «Утверждают, что жена Вартаняна является или была одной из любовниц Косыгина. Вартамян (так!) пользуется плодами этих интимных отношений – дачей и т. д. Имеется возможность, что яркое прошлое Вартамяна (так!) позволит установить его истинное лицо. Насколько он известен в штаб-квартире?» Из Лэнгли пришло подтверждение, что он там известен.

Начальство отметило, что отделение ЦРУ неправильно пишет его фамилию, и заявило, что госпожа Вартанян «была секретарем, а не любовницей Косыгина»(40).

Некоторые из тех, кто изучает мир разведки, удивляются, что значительная часть перебежчиков появляется из разведывательных ведомств, а не из других правительственных учреждений. Герберт Скоуилл писал в журнале «Форин афферс»: «Весьма странно слышать, что члены этих, казалось бы, самых надежных с точки зрения безопасности организаций больше остальных склонны к предательству»(41). Ответ в том (хотя лишь немногие сотрудники спецслужб согласятся с этим), что разведчики часто чувствуют, что им ближе их коллеги с противной стороны, чем те люди, на кого они работают.

Бывший сотрудник ЦРУ Джон Стокуэлл наглядно демонстрировал, как бюрократическая система давит на оперативного работника, находящегося за границей, с тем чтобы он постоянно демонстрировал свою активность. «Если вы не проводите вербовок агентов или не предлагаете каких-то операций, ваша характеристика в лучшем случае будет вежливо-уклончивой и вы не получите повышения по службе. Но если вам все это удается проделывать и о вас складывается мнение как об активном оперативном работнике, с вами начинают происходить приятные вещи и вы получаете хорошее назначение». Точно такая же практика существует и в КГБ. В результате сотрудники противоборствующих сторон начинают проявлять симпатию друг к другу в том, что касается их профессиональных проблем, и частенько приходят к молчаливому соглашению о правилах игры. «Это очень похоже на профессиональный футбол, – говорил Стокуэлл. – В воскресенье вы сшибаетесь лбами, а в понедельник мирно выпиваете вместе со своим вчерашним противником. Мне приходилось вести игры против пары сотрудников КГБ. После их завершения мы вместе сиживали за ленчем. Это смахивает на игры пятилетних малышей, правда, малышей психически не совсем нормальных»(42).

К середине 80-х годов все спецслужбы вели свои игры так, чтобы игроки любой из сторон не получали бы травм. КГБ перестал убивать сотрудников ЦРУ, и наоборот. Но жертвы, конечно, были. Стокуэлл вспоминал: «Я завербовал агента, он был схвачен и убит. Никакого суда, просто «бах!» – и все. После нею остались жена и шестеро детей. Когда я просмотрел его досье, то обнаружил, что за пять лет он не дал ни одного сообщения, которое мы не могли бы получить из открытых источников. Он не сделал ничего такого, что спасало земной шар»(43).

Ни одна из спецслужб не свободна от обвинений в том, что она манипулировала людьми, идя при этом на все. Яркой иллюстрацией этого является трагическая судьба Джереми Вольфендена. Сын сэра Джона Вольфендена, директора и главного библиотекаря Британского музея, отправился в 1962 году в Москву в качестве корреспондента «Дейли телеграф». Он изучал русский язык. находясь на службе в военно-морской разведке, о чем, видимо, было известно в КГБ. Во всяком случае, русские грубо скомпрометировали Вольфендена, который был гомосексуалистом. В тот момент, когда он находился в постели с парикмахером, работавшим в Министерстве внешней торговли, из стенного шкафа (дело было в гостинице «Украина») выскочил некто с фотоаппаратом и сфотографировал парочку. КГБ принялся шантажировать Вольфендена. Русские хотели, чтобы он давал информацию о гражданах западных стран, живущих в Москве. Вольфенден сопротивлялся, но очень боялся при этом, что КГБ все сообщит в «Дейли телеграф» и он потеряет работу. Не будучи уверенным в том, сколько он сможет продержаться, Вольфенден попросил своих коллег не доверять ему секретов, а затем после долгих колебаний сообщил обо всем, что с ним произошло, в английское посольство. Посольство связалось с Лондоном, и, когда Вольфенден оказался там, его попросили встретиться с сотрудником СИС, который попросил Джереми «сотрудничать с русскими», но информировать обо всем СИС.

Оказавшись на крючке обеих спецслужб, Вольфенден, и без того имевший слабость к алкоголю, ударился в пьянство. (За бледный цвет лица он получил от других корреспондентов прозвище «Зеленый».) Вольфенден начал «сотрудничать» с КГБ. В 1964 году он опубликовал в «Дейли телеграф» статью, где утверждал, что Министерство внешней торговли внесло в черный список все компании, связанные с Гревиллом Винном (английским шпионом, замешанным в деле Пеньковского). Позже он признался коллегам, что содержание статьи было ложью и что он отправил ее в газету под давлением русских. Но он также «сотрудничал» и с СИС. Сотрудник СИС расспрашивал Мартина Пейджа (корреспондента «Дейли телеграф», находившегося в Москве одновременно с Вольфенденом) о советском дипломате Юрии Виноградове, который стремительно покинул свой пост в Секретариате ООН и возвратился в Москву. Пейдж отказался говорить о Виноградове, заявив, что все сведения, которыми он располагает об этом человеке, не имеют отношения к контрразведке. Когда он позже рассказал об этом Вольфендену, тот признался, что это он назвал в СИС Пейджа как человека, наиболее близко знакомою с Виноградовым.

Вольфенден начал предпринимать отчаянные попытки порвать с обеими службами. Джереми женился на английской девушке Мартине Браун, которую он встретил в то время, когда та работала нянькой в Москве в семействе Родерика Чизхольма, сотрудника визового отдела английского посольства. (Позднее на суде этот человек был назван оперативным руководителем обоих подсудимых от СИС.) Вольфенден восстановил дружбу с ней, находясь в краткосрочной командировке в Вашингтоне. После женитьбы, когда он должен был вернуться в Москву, его английский оперативный руководитель посоветовал Джереми не брать с собой жену. (Мотивы такого совета вполне очевидны.) В конечном итоге Вольфенден разрешил свои проблемы, добившись перевода на постоянную работу в корреспондентский пункт «Дейли телеграф» в Вашингтоне. В разговоре с другом он выразил надежду на то, что с работой на разведку покончено. Но в 1965 году на приеме в английском посольстве в честь дня рождения королевы к Джереми подошел его оперативный руководитель из СИС, тепло поприветствовал его и, представившись под другим именем, возобновил тесное сотрудничество.

Вольфенден начал деградировать как личность. Отношения с женой складывались не очень хорошо. Периоды запоев стали повторяться все чаще. Вольфенден почти перестал принимать пищу. 28 декабря 1965 года последовало объявление о его кончине. В это время Джереми Вольфендену исполнился 31 год. Было заявлено, что, находясь в ванной комнате, он потерял сознание, падая, ударился головой об умывальник, в результате чего произошло кровоизлияние в мозг. Его жена на некоторое время вернулась в Лондон, но затем решила постоянно жить в Соединенных Штатах. Один из друзей Вольфендена на прощальной вечеринке поинтересовался, что она намеревается делать в Штатах. «Не знаю, – ответила она. – Я не могу вернуться к своей старой работе. Я становлюсь слишком старой для того, чтобы подсматривать в замочные скважины, да и, кроме того, все мои русские контакты уже потеряны».

Остается лишь догадываться о том, знал ли Вольфенден, до какого предела СИС собиралась его использовать. Некоторые из его друзей полагают, что, каковы бы ни были физические причины его смерти, КГБ и СИС, действуя вместе, довели его до такого состояния, что он утратил волю к жизни. Друзья также высказывают сомнение в его полезности для обеих служб, потому что слабость этого человека, которую они эксплуатировали, заставляла его выкладывать каждой стороне все, что он знает о другой. Таким образом, единственная польза для обоих ведомств состояла в том, что они развлекались игрой друг с другом(44).

История с Вольфенденом, конечно, трагична, но есть много примеров того, что разведывательная деятельность вела к крушению карьеры, устоявшегося образа жизни или распаду семьи. Гревилл Винн, обычный патриот, который считал, что он помогает своей стране вести «холодную войну», не мог нормально жить на родине. Винн говорил, что шпионская деятельность полностью изменила его судьбу. «Когда я вернулся из советской тюрьмы, моя жена, семья и деловые партнеры отвернулись от меня, – рассказывал Винн. – Моя первая жена знала лишь то, что я бизнесмен, и не могла простить мне, что я держал в тайне от нее вторую сторону моей жизни… После разрыва с женой прекратились отношения и с сыном Эндрю. Я даже не знаю, есть ли у меня внуки… Моя жизнь полностью изменилась из-за того, что я связался с этим делом»(45).

Николай Хохлов, сотрудник КГБ, который был направлен в 1953 году в Западную Германию с целью убийства лидера НТС, не выдержал мук совести и предупредил свою жертву. После этого он намеревался вернуться в Москву и доложить, что его миссия не увенчалась успехом. Однако его потенциальная жертва проинформировала американскую разведку, и та решила вынудить Хохлова к измене. Позже Хохлов рассказывал: «Я совершенно не знал, что происходит. Между тем американцы организовали пресс-конференцию и объявили о том, что я перебежал на их сторону. Они публично потребовали, чтобы моей жене и ребенку позволили приехать ко мне на Запад… Моя семья тут же исчезла. С тех пор я о ней ничего не слышал»(46).

Эти трагедии дают возможность порассуждать о человеческих характерах. Ведь трагедии часто являлись результатом действий людей, одержимых благородными идеями, иногда глубоко верующих в Бога и стремящихся к добрым и благородным целям. В работе разведчика, бесспорно, присутствует элемент самообмана. Нормальные люди изменяются, трансформируют свои взгляды в свете новой для них информации, приспосабливаются к новой ситуации. Сотрудник разведки должен оставаться непоколебимым в тех идеях, которые заставили его обратиться именно к этому роду деятельности. Даже маленькая трещина в идеологических мотивациях может привести его к полному краху.

Конечно, он получает сильную поддержку. В ЦРУ и СИС нет недостатка в высокопарных дискуссиях о том, каким образом разведслужбы могут спасти мир от коммунистической агрессии. В КГБ тоже не устают повторять, что его сотрудники служат щитом и мечом, защищая свою страну в условиях капиталистического окружения. Но к каждому сотруднику разведки в конечном итоге приходит расплата. «Невозможно сохранить свою человеческую цельность, если тебе всю жизнь приходилось подкупать людей, убеждать их совершить предательство, изменить делу, которому они служат, а иногда и своей семье. Не имеет значения, какими идеями ты при этом руководствуешься, – говорил Джон Стокуэлл. – Невозможно прослужить всю жизнь, полностью выключив свою совесть»(47).

Некоторые сотрудники пытаются убедить себя, что их деятельность имеет полное моральное оправдание. Джон Маклин утверждал, что шпионаж необходим, хотя так же неприятен, как чистка уборной. Другие утверждают, что в нашем несовершенном мире государство обязано сохранить себя и эта цель оправдывает любые средства. Сотрудник ЦРУ Майкл Дж. Бэррет высказал мысль о том, что работники разведки с каждой из сторон морально правы в своих действиях и, защищая интересы соответствующих стран, они поступают в соответствии с правилами чести(48). Дик Уайт, бывший руководитель СИС, предупреждал, что разведчики могут работать только в условиях морального климата, господствующего в их время, и общество не будет терпеть такую разведслужбу, которая своими действиями нарушает этот климат. Американцы также признавали, что при ведении разведывательных действий могут проявляться некоторые крайности. «В конечном итоге остается одна морально-этическая проблема фундаментального характера, – говорит Роджер Хилсмен из Колумбийского университета, – не могут ли те средства, которые мы используем, настолько подорвать систему наших ценностей, что общество, в котором мы живем, изменится так же, как если бы оно подверглось завоеванию со стороны противника»(49).

Все рассуждения о моральной стороне шпионской деятельности не имеют значения, когда, по существу, в шпионаже вообще нет необходимости. Возможно, имеются случаи, когда он оправдан во время войны, но и тогда, как мы видели, успехи разведки вовсе не были однозначными. Как заметил Дэвид Кан, автор книги «Пятнадцать решающих битв: от Марафона до Ватерлоо», всего лишь одна победа явилась результатом успеха разведки. Решающие битвы со времени выхода этой книги в 1851 году не много добавили к такой оценке. Но есть ли вообще оправдание для существования дорогостоящих и, по существу, неконтролируемых разведывательных ведомств в мирное время?

Мы уже видели, как разведывательные службы ухитряются доказать, что у них не бывает провалов. Спецслужбы стараются прекратить любую дискуссию по поводу их успехов и неудач, утверждая, что порой весьма сложно отличить одно от другого.

Например, если разведка вдруг доносит о возможности неожиданного нападения и объект возможного нападения успевает заблаговременно подготовиться, агрессор, понимая, что эффект неожиданности утрачен, может отменить операцию. Таким образом, правильное предупреждение разведслужбы оказывается ложным.

В ходу также и другие рассуждения. «Нам удалось добиться невероятных успехов, но мы не имеем права их обнародовать. Ведь мы, в конце концов, действуем в мире тайн». Далее: «Мы, бесспорно, смогли бы представить важнейшие сведения, если бы наши фонды не были так урезаны. Провал был не результатом разведывательной работы, а следствием недальновидной политики правительства». Или: «Мы можем и заблуждаться, но ошибка лежит не в фазе сбора информации, а в фазе анализа. Если желаете, мы можем вам показать наши досье, в которых содержатся правильные сведения». ЦРУ постоянно готово прибегнуть именно к последнему объяснению. Со времени катастрофы в Иране оно всегда готовит анализ, содержащий точку зрения, расходящуюся с основной оценкой. СИС расширила тот круг, из которого вербуются ее кадры, стараясь, чтобы в организации имелись люди, не выражающие точку зрения истеблишмента. В 1985 году впервые на службу в СИС был принят член движения «Кампания за ядерное разоружение».

Избавленные от контроля, которому подвергаются другие правительственные организации с целью проверки эффективности их деятельности, разведслужбы смогли обеспечить свой непрерывный рост в течение большей части текущего столетия. Правительствам теперь неведомо, во сколько им обходится содержание разведслужб и сколько человек там работает. Спецслужбы сопротивляются всякому контролю со стороны правительств. Джордж Янг, бывший заместитель директора ЦРУ, говорил, что некоторые политики просто не ведали того, чем им надлежало заниматься. «В проведении операций я руководствовался своими решениями и сообщал о них позже»(50). В Никарагуа ЦРУ продемонстрировало то, как оно сначала действовало и лишь потом информировало комитеты конгресса, наблюдающие за его деятельностью.

КГБ, созданный во времена большевистской революции как небольшая группа, задачей которой является противодействие зарубежной диверсионной и подрывной деятельности, вырос в одно из самых мощных ведомств в советской государственной машине, ведомств, из рядов которого выходили деятели очень крупного масштаба, включая одного руководителя страны.

До настоящего времени все попытки сдержать этот рост, рационализировать структуру разведывательных органов и точнее сформулировать цели, по-видимому, имели своим результатом их дальнейшее расширение. В 1961 году было создано Разведывательное управление Министерства обороны (РУМО), чтобы объединить все разведки вооруженных сил и ликвидировать элементы дублирования в деятельности разведслужб трех родов войск. По логике вещей, это должно было привести к сокращению размеров разведывательных служб армии, ВМС и ВВС. Поначалу так и было. Но затем произошла их регенерация, и меньше чем через десять лет разведслужбы родов войск стали по размеру больше, чем они были до создания РУМО(51). Но просто взрывной рост разведывательных ведомств имел место в малых странах, которые полагали, что им необходимо следовать примеру крупных держав. В Австралии за шесть лет, с 1978 по 1984 год, бюджет разведывательных служб вырос на 270%(52).

Каким же образом разведывательным службам удавалось выходить сухими из воды? Вся история спецслужб показывает, что они оправдывали свое существование обещанием вовремя предупреждать о грозящей опасности. Здесь, на Западе, мы настолько свыклись с тем, что такой угрозой является Советский Союз и КГБ, что приходится недоумевать, чем занимались разведки до того, как появились «красные». Ответ ясен. Спецслужбы просто придумывали такие угрозы. Мы видели, как перед первой мировой войной Уильям Ле Ке, Эрскин Чайлдерс и Джон Бьюкен воплощали свои фантазии в шпионских романах, сюжет которых сводился к древнейшей теме – «уничтожить чудовище». Однако эти писатели привносили свои фантазии и в реальный мир. Ле Ке несет свою долю ответственности за создание в Великобритании Сикрет Интеллидженс Сервис (СИС), за которой последовало возникновение и других служб. Бьюкен начал вербовку шпионов. Они оба выдвинули идею о том, что чудовище, угрожающее Великобритании, это Германская империя. Разведка с энтузиазмом ухватилась за эту идею, быстро осознав, что без существования угрозы ее дни сочтены.

Когда в 1918 году чудовище оказалось обезглавленным, перспективы СИС стали выглядеть мрачновато. В мирное время нет нужды в непотопляемом герое-шпионе. К счастью, под рукой оказался еще более подходящий монстр. У имперской Германии был один существенный недостаток в роли абсолютного злодея – она была христианской страной, что портило картину неизбывного зла. Но большевистская Россия оказалась, по ее собственному признанию, безбожной страной, убийцей благородных принцев, стремящейся вдобавок к мировому господству. Бьюкен быстро смекнул что к чему. Его книга «Охотничья вышка», опубликованная в 1922 году, оказалась первым в истории антикоммунистическим триллером. С тех пор книжные агенты КГБ находили себе достойных противников в лице Секретной службы Ее Величества или ЦРУ. В советских шпионских романах происходило то же самое, но с обратным знаком.

Коммунизм оказался ниспосланным Богом даром для разведывательных служб. Он был везде. Он был угрозой как в мирное время, так и в годы войны. Коммунизм способен на любую гадость. Поэтому стало совершенно необходимо не только открыть секреты чудовища, но и уберечь свои тайны от его выкормыша, того самого «пятого», который всегда рядом с тобой. Таким образом, разведывательные службы ухитрились влезть в политику, изобретая и предлагая все новые виды услуг. В конце концов спецслужбы получили конституционное признание и превратились в правительственный институт практически в каждой стране современного мира. Они стали тем фокусом, в котором сосредоточивалась власть, тайными клубами для элиты, требующими (и часто получающими) право определять образ жизни своих сограждан.

У этих клубов, так же как и у работающих на них шпионов, очень много общих черт. Выживание каждого из них зависит от существования оппозиционного клуба. Что бы делали СИС и ЦРУ, не будь КГБ, и наоборот. Каждый из них помогает создать в отношениях между странами напряженность, в условиях которой они процветают. Они чувствуют, что разрядка несет им угрозу. Эти клубы прямо заинтересованы в продолжении «холодной войны». Клич «Русские идут!» в 80-х годах являлся столь же мощным стимулом для роста могущества разведслужб, каким в 1909 году был вопль «Германцы идут!». Лозунг «Капиталисты вокруг нас!» обеспечивал для КГБ власть в 80-е годы точно так же, как он обеспечивал ее для предшественницы Комитета – ВЧК более чем шестьдесят лет тому назад.

Возможно, этим объясняется поток шпионских историй о перебежчиках, двойных агентах, успехах, опасных внедренных агентах, историй, которые появляются в средствах массовой информации в период оттепелей в «холодной войне». Это разведки «выходят на публику» в беспрецедентных масштабах. Все эти публикации появляются под контролем разведывательных служб. Если бы они не предоставляли исходный материал, ни один из секретов не мог бы стать достоянием общественности.

Подтверждением этой версии является сравнение числа опубликованных шпионских историй и состояния отношений Восток – Запад. Между 1977 и 1985 годами в «Вашингтон пост» было помещено 2258 материалов, посвященных шпионажу(53). Разбивка публикаций по месяцам показывает заметное увеличение частоты появления таких материалов, когда барометр международного климата указывал на прояснение в советско-американских отношениях.

Например, последовало резкое увеличение числа шпионских историй в период, когда Советский Союз и США двигались в 1985 году по направлению к Женевской встрече на высшем уровне. Видимо, будет неправильно придавать слишком большое значение столь малонаучному исследованию. Но в этой книге мы уже видели, насколько разведывательные службы искусны в деле манипулирования средствами массовой информации в те моменты, когда вот-вот может разразиться мир и когда возникает угроза их финансированию или даже существованию, как в случае с УСС в 1945 году. Вполне можно предположить, что разведывательные службы и органы безопасности с обеих сторон при приближении разрядки ощущают необходимость оправдать свое существование, изо всех сил привлекая внимание к грозному чудовищу. Таким образом, в 80-е годы мы имеем дело с разведывательными сообществами, достигшими беспрецедентных размеров и мощи. Они настолько огромны и так дороги, что мы можем только догадываться об их действительных размерах и стоимости. Однако в их мощи нет никаких сомнений. В Советском Союзе из их рядов выходят государственные лидеры. В США степень их влияния на президентские решения столь велика, что порой не ясно, кто кем руководит – президент ЦРУ или ЦРУ президентом.

Разведывательное сообщество ненавидит находящееся у власти правительство, неважно от какой оно партии. Оно жонглирует нашими судьбами под лозунгом их защиты. Это стало возможно лишь в силу секретности, которой разведки себя окружают, секретности, разрушающей демократическое общество. Не составляет тайны тот факт. что, когда разведывательные ведомства растут, наши гражданские свободы сокращаются.

Возможно, что для существования разведывательного сообщества было бы некоторое основание, если бы оно выполняло задачи, на которые претендует, своевременно предупреждало бы об угрозе национальной безопасности. Но, как мы видели, успехи разведки часто сильно преувеличивались, даже в военные годы. В мирное же время разведывательные службы заняты лишь тем, что сводят счеты одна с другой, отстаивают свои бюджеты и изобретают новые доводы для оправдания своего существования.

Возможно, это происходит потому, что разведывательные службы (когда они не полностью погружены в собственные фантазии) понимают, что открытые публикации, традиционные дипломатические и другие легальные контакты оказались в текущем столетии для обеих сторон наиболее ценными источниками разведывательной информации.

ПОСЛЕСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

Я написал эту книгу восемь лет назад, когда мир был охвачен «холодной войной». С тех пор многое изменилось. КГБ превратился в Службу внешней разведки России. ЦРУ заявляет, что оно посвящает большую часть своих усилий борьбе с контрабандой, наркотиками и террористами, а также обеспечению американских бизнесменов экономическими разведывательными данными, которые им помогают в конкурентной борьбе в международной торговле. Сикрет Интеллидженс Сервис наконец вышла из тени и признала свое существование. Госпожа Стелла Римингтон, генеральный директор британской контрразведки МИ-5, даже провела пресс-конференцию.

Но эти изменения в основном косметические. Огромные шпионские организации, раз возникнув, неохотно уступают свою власть и свой бюджет. Сверхдержавы по-прежнему шпионят друг за другом, как это показало недавнее дело сотрудника ЦРУ Олдрича Эймса, которому в 1994 году было предъявлено обвинение, что в 1985 году он был завербован КГБ.

Шпионы существовали так долго, что было бы наивно вообразить, что с ними покончено. Они будут приспосабливаться к новому миру, но станут продолжать свое дело.

Филлип Найтли

Март 1994 г.

ЛИТЕРАТУРА, ИСТОЧНИКИ

(1) Thomas W. Braden, 'Kirn Philby of Her Majesty's Secret Intelligence Service', Washington Post. 12 May 1968.

(1) PRO, CAB/16/8/ERE 9077.

(2) ibid., p. 3.

(3) PRO, WO/32/8873/ERE 9077.

(4) William Le Oueux, Things I Know about Kings, Celebrities and Crooks (London: Evelyn Nash & Grayson, 1923), p. 242.

(5) ibid., p. 251.

(6) William Le Queux, Spies of the Kaiser: Plotting the Downfall of England (London: Hurst & Blackett, 1909), p. xi.

(7) PRO. CAB/16/8/ERE 9077, Appendix I.

(8) PRO, CAB/16/8/ERE 9077, p. 10. Further quotations in this chapter come from this document, unless otherwise stated.

(9) PRO, CAB/16/8/ERE 9077, Secret Report and Proceedings.

(10) Slade Papers III, microfilm MRF 39/3, National Maritime Museum , Greenwich .

(11) Recounted by Nicholas P. Hiley, 'The Failure of British Espionage against Germany , 1907 – 1914', Historical Journal, vol. 26, no.4 (1976), pp. 867 – 89.

(12) The Times, 4 November 1911 .

(13) The Times, 29 October 1914 .

(14) Hiley, 'Failure of British Espionage', p. 887.

(15) Walther Nicolai, The German Secret Service (London: Stanley Paul, 1924), pp. 52 – 3.

(16) The statement was printed in The Times, 9 October 1914 .

(17) Hiley, 'Failure of British Espionage', p. 888.

(1) Skardon in interview with author, 1967.

(2) Nigel West, MI6. British Secret Intelligence Service Operations 1909 – 1945 (London: Weidenfeld & Nicolson, 1983), p. 7.

(3) Alley in interview with Page, Leitch and Knightley, 1967.

(4) 'The Profession of Intelligence', part I. ВВС Radio 4, 5 March 1980 .

(5) Nicolai, German Secret Service, p. 18.

(6) PRO, WO/106/45/ERE 9077, p. 15.

(7) Herbert von Bose, ' Verdun , Galizien, Somme , Isonzo… Oder Wo?', in Hans Henning Freiherr Grote (ed.), Vorsicht! Feind hort mit! (Berlin, Neufeld und Henius, 1930), pp. 73 – 4.

(8) R. J. Jeffreys-Jones, American Espionage (New York: The Free Press, 1977), p. 49.

(9) Fletcher Pratt, 'How Not to Run a Spy System', Harper's, September 1947, p. 243.

(10) William R. Corson, The Armies of Ignorance (New York: The Dial Press, 1977), pp. 591 – 2.

(11) See, for example. Henry Landau, The Enemy Within (New York: Putnam's, 1937).

(12) Nicolai, German Secret Service, p. 109.

(13) Corson, Armies of Ignorance, p. 65.

(14) S. T. Felstead, German Spies at Bay (London: Hutchinson, 1920), p. 20.

(15) PRO, WO/32/4898/ERE 9077.

(16) ibid., Minute sheet 12D, 8 November 1920 .

(17) ibid., Minute sheet 13, 12 November 1920 .

(18) ibid., Petition from Greite in Parkhurst Prison, 12 September 1921 .

(19) Felstead, German Spies, p. 135.

(20) W. H. H. Waters, Secret and Confidential (London: John Murray, 1926), p. 36.

(21) Ulrich Trumpener, 'War Premeditated?', Central European History, vol. 9, no. 1 (March 1976), p. 67.

(22) Army Quarterly, vol. 18, no. 2 (July 1929), p. 287.

(23) See Maurice Paleologue, 'Un prelude a 1'invasion de Belgique', Revue des deux mondes, vol. 11 (October 1932).

(24) Nicolai, German Secret Service, p. 186.

(25) See Patrick Beesly, Very Special Intelligence (London: Sphere, 1978), pp. 21 – 6.

(26) Sam Waagenaar, The Murder of Mata Hari (London: Barker, 1964), pp. 251 – 2

(27) ibid., p. 250.

(28) Letter from Major von Roepell to Major General Gempp, 24 November 1941 , in ND collection. Military Archives, Freiburg , West Germany .

(29) World's Pictorial News, 25 April 1926 , p. 3.

(30) Nicolai, German Secret Service, pp. 287 – 8.

(31) A. Swetschin, 'The Strategy', in Max Ronge (ed.), Kriegs und Industrie Spionage (Vienna: Amalthea, 1930), p. 86.

(1) 'The Profession of Intelligence', part 1, BBC Radio 4, 5 March 1980.

(2) House of Lords Record Office, Lloyd George MSS, F/9/2/16, 'Reduction of Estimates for Secret Services', 19 March 1920.

(3) Kerby in interview with Page, Leitch and Knightley, 1967.

(4) Lloyd George MSS, F/9/2/16, Churchill to Lloyd George, Bonar Law, First Lord of the Admiralty. Lord Curzon, and Chancellor of the Exchequer, 19 March 1920.

(5) Lloyd George MSS, F/9/2/16, 'Reduction of Estimates for Secret Services', p. 2(vii).

(6) 'The Profession of Intelligence', part 2, BBC Radio 4, 12 March 1980.

(7) Lloyd George MSS, F/33/2/3, Long to Lloyd George, 9 January 1919.

(8) Sidney Reilly, The Adventures of Sidney Reilly (London: Elkin Mathews & Marrot, 1931), pp. 28, 44.

(9) ibid., p. 43.

(10) ibid. Mrs Reilly tells her story in the second half of Reilly's unfinished book.

(11) ibid., p. 238.

(12) Quoted by Lewis Chester, Stephen Fay and Hugo Young, The Zinoviev Letter (London: Neinemann, 1967], p. 194.

(13) Christopher Andrew, 'The British Secret Service and Anglo-Soviet Relations in the 1920s'. Historical Journal, vol. 20, no. 3(1977). p. 705.

(14) Maugham's spell in Russia is best told in R. J. Jeffrey-Jones, American Espionage (New York: The Free Press, 1977), ch. 7.

(15) Paul Dukes, The Story of ST-25 (London: Cassell, 1938), pp. 32 – 3.

(16) ibid., p. 293.

(17) R. H. Bruce Lockhart, Memoirs of a Britich Agent (New York: Putnam's, 1932). p. 288.

(18) 'Russian Agent Planted on Sir R. Bruce Lockhart'. The Times, 14 March 1966.

(19) The Cheka plot is explained in Richard K. Debo, 'Lockhart Plot or Dzerzhinski Plot?', Journal of Modern History, vol. 43, no. 3 (1971), pp. 413 – 39.

(20) Kenneth Young, The Diaries of Sir Robert Bruce Lockhart: Vol 1. 1915 – 1938 (London: Macmillan, 1973).

(21) Respectively: Dukes in interview with Page, Leitch and Knightley, 1967; and George A. Hill. The Dreaded Hour (London: Cassell, 1936), p. 260.

(22) Andrew, 'Britich Secret Service', pp. 690 – 1.

(23) Lloyd George MSS, F/203/3/6, Folder 5, 'Memorandum on the Situation in Russia'.

(24) Bruce Page, David Leitch and Phillip Knightley, The Philhv Conspiracy (New York-Doubleday, 1968), p. 117.

(25) Lockhart, Memoirs, p. 341.

(26) Kirn Philby, My Silent War (London: MacGibbon & Kee, 1968), p. xv.

(1) Sir David Petrie, Communism in India , 1924 – 1927 (Calcutta: Editions Indian, 1972), pp.174 – 5.

(2) Page, Leitch and Knightley, Philby, p. 118.

(3) Cecil in interview with author, 1980.

(4) Nicholson in interview with author, 1967.

(5) There are many versions of the Ellis story. This one comes from an interview with one of Ellis's senior officers. The author will forward letters to him.

(6) Gwynne Kean, letter to author, 4 March 1980 .

(7) Interview with Page, Leitch and Knightley, 1967.

(8) 'The Profession of Intelligence', part 2, BBC Radio 4, 12 March 1980 .

(9) 'The Profession of Intelligence', part 2.

(10) Nicholson in interview with author, 1967.

(11) ibid.

12 John Whitwell, British Agent (London: Kimber, 1966), pp. 70 – 1.

(13) Christopher Andrew, 'Now Baldwin 's Secret Service Lost the Soviet Code', Observer, 13 August 1978 .

(14) Christopher Andrew, 'Governments and Secret Services: a Historical Perspective',

International Journal, vol. 34, no. 2(1979), p. 180.

(15) F. H. Hinsley el al., British Intelligence in the Second World War (London: HMSO, 1979), vol. 1, p. 56.

(16) Morton in interview with Page, Leitch and Knightley, 1967. Morton said that his network controller was 'The Times man in Rome '. The Times staff records list Coote as its correspondent there during the relevant period.

(17) Walker in interview with Page, Leitch and Knightley, 1967.

(18) Hinsley, British Intelligence, vol. 1, pp. 57 – 8.

(19) ibid., p. 83.

(20) Wesley K. Wark, 'British Intelligence on the German Air Force and Aircraft Industry, 1933 – 1939', Historical Journal, vol. 25, no. 3(1982), p. 640.

(21) Wark, 'British Intelligence', pp. 636 – 8. Christie's informant is identified as Ritter in C Andrew and D. Dilks (eds). The Missing Dimension (London: Macmillan, 1984), p. 123.

(22) Barton Whaley, 'Covert Rearmament in Germany 1919 – 1939: Deception and Misperception', Journal of Strategic Studies, part 5 (March 1982), pp. 3 – 39.

(23) Hinsley, British Intelligence, vol. 1, pp. 49, 80.

(24) ibid., pp. 46, 76 – 7.

(1) Heinz Hohne, Canaris (London: Seeker & Warburg, 1979), p. 161.

(2) Gert Buchheit, Der Deutsche Geheimdienst. Geschichte der militarischen Abwehr (Munich: List, 1966), p. 175.

(3) Nigel West, M15. British Security Service Operations 1909 – 1945 (London: The Bodley Head, 1981), pp. 92 – 104.

(4) The de Rop – Winterbotham relationship is described by Winterbotham himself in Secret and Personal (London: Kimber, 1969).

(5) Ladislas Farago, The Game of the Foxes (London: Hodder & Stoughton, 1972), p. 86.

(6) David Kahn, Hitler's Spies (New York: Macmillan, 1978), p. 63.

(7) Farago, Foxes, p. 36.

(8) Thomas H. Etzold, 'The (F)utility Factor: German Information Gathering in the United States, 1933 – 1941', Military Affairs, vol. 39, no. 2 (1975), p. 78.

(9) ibid., p. 79.

(10) ibid.

(11) ibid.

(12) ibid., p. 80.

(13) Manfred Jonas, 'Prophet without Honour: Hans Heinrich Dieckhoffs Reports from Washington', Mid-America, vol. 47 (July 1965), pp. 222 – 33.

(14) Page, Leitch and Knightley, Philby, p. 46.

(15) ibid., p. 61.

(16) Philby, My Silent War, p. xix.

(1) R. J. Jeffreys-Jones, 'History on Trial: a Critique of the CIA and its Critics', p. 6. Paper delivered at the 9th Annual Meeting of the Society for Historians of American Foreign Relations, Catholic University of America, Washington DC, 4 – 6 August 1983.

(2) Andrew, 'Governments and Secret Services', p. 181.

(3) Farago, Foxes, dustjacket.

(4) Corey Ford, Donovan of OSS (Boston, Mass.: Little, Brown, 1970), p. 112.

(5) Oldfield in interview with author, 13 July 1979 .

(6) Malcolm Muggeridge. Chronicles of Wasted Time. II: The Infernal Grove (London: Collins, 1973), p. 149.

(7) Hinsley, British Intelligence, vol. 1, p. 91.

(8) Page, Leitch and Knightley, Philby, p. 121.

(9) 'The Profession of Intelligence', part 2, BBC Radio 4, 12 March 1980 .

(10) West, M16. p. 109.

(11) De Courcey in letter to author, 16 May 1981 .

(12) West, M16. p. 137.

(13) Interview with Peter Oilman, 23 March 1978 , unpublished.

(14) PRO, CAB/66/9/WP(40)244, 4 July 1940 , 'Imminence of a German Invasion of Great Britain '.

(15) JIC(40)376, 12 November 1940, quoted in Hinsley, British Intelligence, vol. 1, p. 295.

(16) Private letter to author, 7 September 1967 .

(17) West, M16, p. 109.

(18) Philby, My Silent War, p. 4.

(19) Hinsley, British Intelligence, vol. 1, p. 278.

(20) Michael Elliot-Bateman (ed.). The Fourth Dimension of Warfare, Vol. 1. Intelligence! Subversion! Resistance (Manchester: Manchester University Press, 1970), p. 53.

(21) David Stafford, Britain and European Resistance, 1940 – 1945 (London: Macmillan, 1980), p. 209.

(22) Kerby in interview with Page, Leitch and Knightley, 1967.

(23) M. R. D. Foot, 'Was SOE any Good?', in W. Laquer (ed.). The Second World War (London and Beverley Hills, Calif.: Sage 1982), p. 251.

(24) See Werner Rings, Life with the Enemy: Collaboration and Resistance in Hitler's Europe 1939 – 1945 (London: Weidenfeld & Nicolson, 1982) for examples.

(25) David Stafford, 'The Detonator Concept: British Strategy, SOE and European Resistance after the Fall of France', Journal of Contemporary History, vol. 10(1975), pp. 215 and 196 respectively.

(26) See, for example, R. Crossman and K. Martin, 100, 000, 000 Allies If We Choose. pamphlet, July 1940.

(27) Foot, 'Was SOE any Good?', p. 247.

(28) Anthony Verrier, Through the Looking Glass (London: Cape, 1983), p. 37.

(29) Bradley F. Smith, The Shadow Warriors: O.S.S. and the Origins of the C.I.A. (London and New York: Deutsch and Basic Books, 1983), p. 85.

(30) Milovan Djilas quoted in Stafford's book Britain and European Resistance, p. 210.

(31) Richard Usborne, quoted in Mark Wheeler, 'The SOE Phenomenon', in Laquer, Second World War, p. 195.

(32) Foot, 'Was SOE any Good?', p. 243.

(33) PRO, 32/1061 l/MA/08233, Home Defence Security Executive, 20 March 1941.

(34) Respectively: interview with Page, Leitch and Knightley, 1967; and quoted in Verrier, Looking Glass, p. 350.

(35) The Stockholm International Peace Research Institute has investigated the German story without any conclusive result.

(36) Jean Overton Fuller, The German Penetration of SOE (London: Kimber, 1975), pp. 175 – 6.

(37) William Stevenson, A Man Called Intrepid: the Secret War 1939 – 1945 (London: Macmillan, 1976), p. 457.

(38) Foot, 'Was SOE any Good?', pp. 248 – 9.

(39) Louis de Jong, 'The Great Game" of Secret Agents', Encounter, January 1980, pp. 12 – 21; and West, M16, p. 180.

(40) Stafford, Britain and European Resistance, p. 137.

(41) ibid., p. 142.

(42) Bickham Sweet-Escott, Baker Street Irregular (London: Methuen, 1965), p. 75

(43) Basil Davidson, 'Scenes from the Anti-Nazi War', New Statesman, 4 JULY 1980 , p. 11.

(44) Private letter to Peter Calvocoressi.

(45) Stafford , Britain and European Resistance, p. 180.

(46) Verrier, Looking Glass, p. 24.

(1) There are many versions of these events. The best is to be found in Callum A. MacDonald, 'The Venio Affair', European Studies Review, vol. 8, no. 4 (October 1978), pp. 443 – 64.

(2) David Astor, 'Why the Revolt against Hitler was Ignored', Encounter, June 1969, p. 7.

(3) Telegram from D. G. Osborne (The Vatican) to London , 1 December 1939 , in 'Papst Pius XII, die britische Regierung und die deutsche Opposition in Winter 1939/40', Vierteljahreshefte fur Zeitgeschichte, vol. 22, no. 3 (1974).

(4) Astor, 'Revolt against Hitler', p. 8.

(5) MacDonald, 'Venio Affair', p. 445.

(6) West, M16, p. 71.

(7) MacDonald, 'Venio Affair', p. 448.

(8) Christie Papers, CHRS 1/27 – 8, Churchill College , Cambridge .

(9) W. Schellenberg, The Schellenberg Memoirs (London: Deutsch, 1956), p. 106.

(10) S. Payne Best, The Venio Incident (London: Hutchinson, 1950), p. 7.

(11) MacDonald, 'Venio Affair', p. 459.

(12) PRO, FO/371/C./7324/89/15, Churchill directive, 28 June 1940 .

(13) C. Simpson and P. Knightley, 'The Secret List of Rudolph Hess', Sunday Times, 7 November 1982 .

(14) Churchill's secretary. Sir John Colville, in interview with Colin Simpson and author, November 1982.

(15) Hinsley, British Intelligence, vol. 1, p. 100.

(16) West, M16, p. 112.

(17) ibid., pp. 186 – 7.

(18) ibid., p. 110.

(19) ibid., pp. 152 – 3.

(20) Hinsley, British Intelligence, vol. 1, p. 367.

(21) West, M16, pp. 84, 225.

(22) ibid., p. 44.

(23) ibid., pp. 50 – 2, 74.

(24) Louis de Jong, 'Britain and Dutch Resistance, 1940^ 1945', p. 21. Notifies voor het Geschied werk, no. 109 (undated), Netherlands State Institute for War Documentation.

(25) See Hans L. Trefousse, 'The Failure of German Intelligence in the United States, 1939 – 1945', Mississippi Valley Historical Review, vol. 42, no. 1 (June 1955).

(26) Joint Weekly Intelligence Summary, British Troops, Austria. Liddell Hart Collection, 9/24/229, University of London, King's College Centre for Military Archives.

(27) West, M16, pp. 173, 184.

(28) ibid., pp. 200 – 1.

(29) Trefousse, 'Failure of German Intelligence', p. 100.

(30) 'The Profession of Intelligence', part 2, BBC Radio 4, 12 March 1980.

(31) The correspondence between Liddell and Johnson, and Johnson and the State Department is in the National Archives, Washington under: US Embassy, London, 1940 – 1941, RG 84, Box 4/820/02/C/1940.

(32) Farago, Foxes, pp. 472 – 3.

(33) The Times, 6 September 1944.

(34) Corson, Armies of Ignorance, pp. 30 – 1.

(35) David Mure, Master of Deception: Tangled Webs in London and the Middle East (London: Kimber, 198G), p. 190.

(36) Hinsley, British Intelligence, vol. 1, p. 58.

(37) Mure, Master of Deception, p. 165.

(38) ibid., p. 37.

(39) Letter from Philby to author, 27 March 1978.

(40) Dusko Popov, Spy/Counter Spy (London: Panther, 1976), p. 223.

(41) 'German Naval Intelligence, Part B: Naval Intelligence and the Normandy Invasion', 15 October 1946, p. 44, US National Archives, Washington DC.

(42) See Gert Buchheit, Spionage in zwei Weltkriegen (Landshut: Politisches Archiv, 1975), p. 326; and O. Reile, 'Wer tauschte die deutsche militarische Fuhrung liber die Starke der in England fur die Invasion bereitgestellten Streitkrafte?' Wehrwissenschaftliche Rundschau, no. 3 (1979), p. 83.

(43) Buchheit, Spionage, p. 326.

(44) 'German Naval Intelligence', cit. at n. 41, p. 68.

(45) Reile, 'Wer tauschte', p. 83.

(46) Mure, Master of Deception, p. 176.

(47) Hinsley, British Intelligence, vol. 1, pp. 137, 187.

(1) Respectively: Ronald Lewin 'A Signal-Intelligence War', in Laquer, Second World War, p. 185; and Roger J. Spiller, 'Assessing Ultra', Military Review, vol. 59, no. 8 (August 1979), p. 14.

(2) Harold Deutsch, 'The Influence of Ultra on World War II', Parameters: Journal of the U. S. Army War College , vol. 8 (December 1978), p. 6.

(3) David Kahn, 'The International Conference on Ultra', Military Affairs vol. 43, no. 2 (April 1979), p. 98.

(4) Peter Calvocoressi, Top Secret Ultra (London: Hutchinson, 1979), p. 36.

(5) Ralph Bennett, Ultra in the West (London: Hutchinson, 1979), p. 36.

(6) Agawa Hiroyuki, The Reluctant Admiral (Tokyo: Kadansha International, 1979), p. 347.

(7) 'The Profession of Intelligence', part 2, BBC Radio 4, 12 March 1980 .

(8) 'The Profession of Intelligence', part 3, BBC Radio 4, 27 January 1982 .

(9) Spiller, 'Assessing Ultra', p. 19.

(10) D. Homer, 'Special Intelligence in the South-West Pacific Area in World War II', Australian Outlook, vol. 32, no. 3 (1978), p. 316.

(11) Spiller, 'Assessing Ultra', p. 22; and Ralph Bennett, 'Ultra and Some Command Decisions', in Laquer, Second World War, pp. 223 – 4.

(12) Stephen E. Ambrose, "Elsenhower and the Intelligence Community in World War II', Journal of Contemporary History, vol. 16 (1981), p. 158.

(13) 'Der Einfkuss alliierten Funkaufklarung auf den Verlauf des Zweiten Weltkrieges', Vierteljahreshefte fur Zeitgeschichte, vol. 27, no. 3 (1979), pp. 362 – 3.

(14) Ambrose, 'Eisenhower', pp. 158 – 9.

(15) Calvocoressi, Top Secret Ultra, p. 108.

(16) 'Interim', British Army of the Rhine Intelligence Review, no. 19 (4 March 1946), in the Liddell Hart Papers under German Intelligence in the West, 1944 – 1945, File on Col M. University of London, King's College Centre for Military Archives.

(17) Gunther Blumentritt, 14 August 1942, Liddell Hart Papers, 9/24/229, Intelligence.

(18) J. Rohwer, and E. Jackel (eds). Die Funkaufklarung und ihre Rolle im Zweiten Weltkrieg (Stuttgart: Motorbuch, 1979), p. 111.

(19) Spiller, Assessing Ultra', p. 18.

(20) Andrew Hodges, Alan Turing: the Enigma of Intelligence (London: Unwin Paperbacks, 1985), p. 244.

(21) Aileen Clayton, The Enemy Is Listening (London: Hutchinson, 1980), pp. 79 – 85.

(22) Philby, My Silent War, p. 38.

(23) Hinsley, British Intelligence, vol. 1, p. 178.

(24) Calvocoressi, Top Secret Ultra, p. 58.

(25) Bennett, 'Ultra and some Command Decisions', p. 232.

(26) Peter Calvocoressi, 'Ne Plus Ultra World War', The Times. 3 May 1984.

(27) Bennett, 'Ultra and some Command Decisions', p. 231.

(28) Spiller, 'Assessing Ultra', p. 20.

(29) Kahn 'International Conference on Ultra', p. 98.

(30) James Rusbridger, 'Secrets of Enigma", The Times, 17 May 1985.

(31) F. D. Shirreff, 'Some Experience with Special Signals', Mercury. The Magazine of the Royal Signals Amateur Radio Society (1981 – 2).

(32) David Kahn, 'Codebreaking in World Wars I and II', Historical Journal, vol. 23 no. 3 (1980), p. 624.

(33) Hodges, Alan Turing, p. 261.

(34) Calvocoressi, Top Secret Ultra, p. 85.

(35) Kahn, 'Codebreaking', p. 624.

(36) His obituary in The Times. 31 August 1971 .

(37) See James Rusbridger, 'The Sinking of the Automedon, the Capture of the Nankin, Encounter, May 1985.

(38) Calvocoressi, Top Secret Ultra, p. 94.

(39) Respectively: Nicholson in interview with author, 1967; Thomas O'Toole, 'World War II – Some Additional Postscripts Come to Light', International Herald Tribune (Paris), 14 September 1978; and interview with Page, Leitch and Knightley, 1967.

(40) Waldemar Werther, as reported in Rohwer and Jackel, Funkaufklarung, p. 65.

(41) 'The Profession of Intelligence', part 3, BBC Radio 4, 27 January 1982 .

(1) John Erickson, The Road to Stalingrad (London: Weidenfeld & Nicolson. 1975), p. 89.

(2) ibid

(3) See M Toscano, Designs in Diplomacy (Baltimore, Md: Johns Hopkins Press, 1970), pp. 406 – 10.

(4) Skardon in interview with Leitch, 1980.

(5) Robert Cecil, 'The Cambridge Comintern', in C. Andrew and D. Dilks (eds). The Missing Dimension (London: Macmillan, 1984), p. 181.

(6) Cecil, ' Cambridge Comintern', p. 181.

(7) Gordon Brook-Shepherd, The Storm Petrels (London: Collins, 1977), pp. 172 – 5.

(8) Cecil, ' Cambridge Comintern', pp. 181 – 2.

(9) Geoffrey McDermott in interview with Page, Leitch and Knightley, 1967.

(10) Letter from Liddell of Ml 5 to Johnson of American Embassy, 26 December 1940 , US National Archives, Washington DC .

(11) Private letter to Page, Leitch and Knightley, 3 August 1967 .

(12) Bruce Page, 'The Endless Quest for Supermole', New Statesman, 21 September 1979 , p. 414.

(13) M. Sayle, 'Conversations with Philby', Sunday Times, 17 December 1967 .

(14) Page, Leitch and Knightley, Philby, p. 51.

(15) Philby, My Silent War. p. xviii.

(16) Letter to Harold Nicholson, undated.

(17) Nigel Wade, 'Soviet Press Praises Philby', Sunday Telegraph, 10 August 1980.

(18) Sayle, 'Conversations with Philby', cit. at n. 13.

(19) Cesil, 'Cambridge Comintern', p. 19.

(20) Toscano, Designs in Diplomacy, p. 409.

(21) Letter from Philby to author, 18 February 1974.

(22) Cecil, 'Cambridge Comintern', p. 175.

(23) See Chalmers Johnson, An Instance of Treason (Tokyo: Charles E. Tuttle, 1977).

(24) C. Johnson, Treason, p. 154.

(25) ibid., p. 154.

(26) Erickson, Road to Stalingrad, p. 239.

(27) Heinrich Haape, quoted in Desmond Flower and James Reeves (eds), The war 1939 – 1945. vol. 1 (London: Panther, 1967). p. 339.

(28) C. Johnson, Treuson. p. 18.

(29) ibid., p. 159.

(30) ibid., p. 172.

(31) Reported by the Associated Press in the Japan Times, 17 March 1975.

(32) Erickson, Road to Stalingrad, p. 54.

(33) Hinsley, British Intelligence, vol. 1, pp. 435 – 6.

(34) Erickson, Road to Stalingrad, p. 58.

(35) Hinsley, British Intelligence, vol. 1, pp. 443-4.

(36) Erickson, Road to Stalingrad, p. 75.

(37) Hinsley, British Intelligence, vol. 1, pp. 480 – 2.

(38) Philby, My Silent War, pp. 44 – 5.

(39) Bentley in interview with Page. Leitch and Knightley, 1967.

(40) Philby, My Silent War, p. 61.

(41) Evidence of Petrov to the Australian Royal Commission, 1955, quoted in Andrew Boyle, The Climate of Treason (London: Hutchinson, 1979), p. 216

(42) Alexander Foote, Handbook for Spies (London: Museum Press, 1949), p. 81.

(43) See, for example: Anthony Read and David Fisher Operation Lucy (London: Hodder & Stoughton. 1980); Chapman Pincher, Their Trade Is Treachery (London: Sidgwick & Jackson, 1981); Richard Deacon, A History of the British Secret Service (New York: Taplinger, 1970); and Constantine Fitzgibbon, Secret Intelligence in the 20th Century (London: Granada, 1978).

(44) Letter from Hinsley to author, 25 April 1984 .

(45) Hinsley, Britich Intelligence, vol. 2, pp. 69 – 70.

(46) Respectively: Deacon, British Secret Service, p. 366; Read and Fisher, Operation Lucy, dustjacket; and Foote, Handbook for Spies, p. 82.

(47) Hinsley, British Intelligence, vol. 2, p. 60.

(48) See Ruth Werner (pseudonym for Kuczynski). Sonjas Rapport (East Berlin: Verlag Neues Leben, 1977); and A. Terry, 'The Housewife who Spied for Russia ', Sunday Times, 27 January 1980 .

(49) Cable, Foreign Office to Ambassador, Algiers , 6 April 1944 , Eden Papers, SOE/44/17/192, Birmingham University .

(50) Cecil, ' Cambridge Comintern', p. 179.

(51) Kuczynski in interview with Anthony Terry, for author, 17 January 1980 .

(52) ibid.

(53) Oldfield in interview with author, 13 July 1979 .

(54) Hinsley, British Intelligence, vol. 1, p. 441.

(1) R. J. Jeffreys-Jones, Eagle against Empire. United States Opposition to European Imperialism 1898 – 1981 (Aix-en-Provence: European Association for American Studies, 1983), p. 61.

(2) Jeffrey M. Dorwart, 'The Roosevelt – Astor Espionage Ring', New York History (July 1981), p. 309.

(3) ibid., p. 317.

(4) ibid.

(5) B. Smith. Shadow Warriors, p. 63; and Dorwart 'Roosevelt-Astor Espionage', p. 321.

(6) R. J. Jeffreys-Jones, 'History on Trial: a Critique of the CIA and its Critics', p. 3. Paper delivered at the 9th Annual Meeting of the Society for Historians of American Foreign Relations, Catholic University of America, Washington DC, 4 – 6 August 1983.

(7) New York Times. 1 December 1938.

(8) West, MI6, pp. 202 – 3.

(9) Corson, Armies of Ignorance, p. 114; and Anthony Cave Brown. The Last Hero: Wild Bill Donovan (New York: Times Books, 1982), p. 153.

(10) Phillip Knightley, The First Casualty (New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1975), p. 237.

(11) West, MI6. p. 204.

(12) Cave Brown, Last Hero, p. 156.

(13) ibid., p. 168.

(14) ibid., p. 169; and B. Smith, Shadow Warriors, pp. 68 – 9.

(15) Cave Brown, Last Hero, p. 170.

(16) B. Smith, Shadow Warriors, p. 21.

(17) ibid., pp. 38 – 9.

(18) Peter and Leni Gillman, Collar the Lot! (London: Quartet, 1980), p. 85.

(19) ibid., p. 108.

(20) ibid., p. 77.

(21) B. Smith, Shadow Warriors, p. 22.

(22) Professor Margaret Gowing, British Atomic Energy Authority official historian, interview with author, 1984.

(23) B. Smith, Shadow Warriors, pp. 100 – 5.

(24) Cave Brown, Last Hero, p. 182.

(25) B. Smith, Shadow Warriors, p. 104.

(26) Cave Brown, Last Hero, pp. 226, 233 – 4; and B. Smith, Shadow Warriors, p. 117.

(27) Cave Brown, Last Hero, pp. 306 – 7.

(28) See Timothy P. Mulligan, 'According to Colonel Donovan: a Document from the Records of German Military Intelligence', The Historian, November 1983, pp. 78 – 86.

(29) Cave Brown, Last Hero. pp. 306 – 8.

(30) ibid., pp. 315 – 16.

(31) Cave Brown, Last Hero, p. 593.

(32) Weitz in interview with author, 14 September 1984 .

(33) Kirkpatrick in interview with David Leitch, on behalf of author, 1979.

(34) R. Harris Smith, OSS (Los Angeles, Calif.: University of California Press, 1972), p. 185.

(35) ibid., p. 9.

(36) Edmond Taylor , Awakening from History (Boston, Mass.: Gambit, 1969), pp. 350 – 1.

(37) Lyman Kirkpatrick, The Real CIA (New York: Macmillan, 1968), p. 24.

(38) Malcolm Muggeridge, 'Book Review of a Very Limited Edition', Esquire, May 1966, p. 84.

(39) Hinsley, British Intelligence, vol. 2, p. 53.

(40) Stafford , Britain and European Resistance, p. 90.

(41) Edmond Taylor , Richer by Asia (Boston, Mass.: Houghton Mifflin, 1947) pp. 225 – 7.

(42) Sweet-Escott, Baker Street Irregular, p. 252.

(43) Respectively: interview with Leitch, September 1979; and R. Smith, OSS , p. 34.

(44) Taylor , Richer by Asia , p. 233.

(45) R. Smith, OSS , pp. 289-90.

(46) Respectively: R. Smith, OSS , p. 286; Cave Brown, Last Hero. p. 625; ibid., p. 644; and Kerby in interview with Page, Leitch and Knightley, 1967.

(47) Cave Brown, Last Hero, p. 609.

(48) R. Smith, OSS , p. 27.

(49) Letter from Philby to author, 1978.

(50) Respectively: Michael Howard, 'The Black Record of the Anglo-Saxons'. Sunday Times, 26 January 1978 ; and R. Smith. OSS , p. 354.

(51) Cave Brown, Last Hero, p. 645 – 8.

(52) B. Smith, Shadow Warriors, pp. 339 – 48; and Cave Brown, Last Hero. pp. 423 – 6.

(53) Respectively: Whitwell, British Agent, pp. 202 – 7; and R. Smith, OSS , p. 229.

(54) Weitz in interview with author, 14 September 1984 .

(55) Corson, Armies of Ignorance, pp. 87 – 8.

(56) Cave Brown, Last Hero, pp. 641 – 2.

(57) Cave Brown (ed.). The Secret War Report of the OSS (New York: Berkley Medallion, 1976), p. 7.

(58) B. Smith, Shadow Warriors, p. 410.

(59) Thomas Inglis, Chief of Naval Intelligence, testifying before Congress. National Security Act Hearing, 27 June 1947 (Washington DC: US Government Printing Office, 1982), p. 68.

(60) Cave Brown, Last Hero, p. 757.

(61) B. Smith, Shadow Warriors, pp. 381 – 2.

(62) Larry Collins and Dominique Lapierre, Is Paris Burning? (New York: Simon & Schuster, 1965), p. 304.

(1) National Security Act Hearing (Washington DC: US Government Printing Office, 1982), p. 41.

(2) David C. Martin, Wilderness of Mirrors (New York: Ballantine, 1981), p. 39.

(3) Respectively: National Security Act Hearing, pp. 38, 55; Pratt, 'How Not to Run a Spy System', p. 242; and Trevor Barnes, 'The Secret Cold War. The CIA and American Foreign Policy in Europe, 1946 – 1956, Part 1', Historical Journal, vol. 24, no. 2 (1981), pp. 400-4.

(4) Harry Howe Ransom, 'Secret Intelligence in the United States, 1947 – 1982: the ClA's Search for Legitimacy', in Andrew and Dilks, Missing Dimension, p. 206.

(5) National Security Act Hearing, p. 32.

(6) ibid., p. 46.

(7) ibid., p. 38.

(8) ibid., p. 35.

(9) Memo in the Leahy Papers, 25 February 1947, Box 20/132, US National Archives, Washington DC.

(10) National Security Act Hearing, pp. 28 – 9.

(11) ibid., pp. 22, 27, 29.

(12) ibid., pp. vi, 1.

(13) Respectively: Barnes, 'Secret Cold War. Part 2', p. 656; and Ransom, 'Secret Intelligence', p. 203.

(14) Cave Brown, Last Hero, p. 785.

(15) Barnes, 'Secret Cold War. Part 2', p. 651.

(16) Barnes, 'Secret Cold War. Part 1', pp. 412 – 13.

(17) Michael J. Barrett, 'Honorable Espionage', Journal of Defence and Diplomacy (February 1984), p. 14.

(18) Barnes, 'Secret Cold War. Part 2', pp. 660, 663.

(19) Enver Hoxha, The Anglo-American Threat to Albania (Tirana: 8 Nentori, 1982), p. 430.

(20) Barnes, 'Secret Cold War. Part 2', p. 664.

(21) Harry Rositzke, The ClA's Secret Operations (New York: Reader's Digest Press, 1977), p. 188.

(22) See David Atlee Phillips, The Night Watch (New York: Atheneum, 1977).

(23) In a speech at Yale University , 3 February 1958 , quoted in R. Hillsman, 'On Intelligence', Armed Forces and Society, vol. 8, no. 1 (Fall 1981), p. 136.

(24) Kirkpatrick in interview with David Leitch, on behalf of author, 1979.

(25) Letter from Philby to author, 27 March 1979 .

(26) 'The Profession of Intelligence', part 3, BBC Radio 4, 27 January 1982 .

(27) R. W. Johnson, 'Making Things Happen', London Review of Books, 6 – 19 September 1984, p. 12.

(28) Tad Szulc, 'When the Russians Rocked the World', The Times. 29 August 1984 .

(29) David Holloway, in letter to author, 2 August 1985 .

(30) New York Times, 7 May 1950.

(31) Quoted in Robert Kimball, 'Criminals of the Century?'. Unsolved, vol. 2, no. 21 (1984).

(32) David Holloway, 'Entering the Nuclear Arms Race: the Soviet Decision to Build the Atomic Bomb, 1939 – 1945', Social Studies of Science, vol. 11 (1981), p. 169.

(33) ibid., p. 175.

(34) ibid., p. 179.

(35) ibid., p. 183.

(36) ibid., p. 186.

(37) Holloway in letter to author, 2 August 1985 .

(38) Davidson in letter to author, 16 October 1967 .

(39) Fuchs's confession to Dr Michael W. Perrin, atomic scientist, British Ministry of Supply, quoted in letter from Hoover to Souers, 2 March 1950 . Harry S. Trurnai; Library, President's secretary's files.

(40) Holloway, 'Entering the Nuclear Arms Race', p. 194.

(41) Holloway in letter to author, 2 August 1985 .

(42) Fuchs's confession to Dr. Perrin, cit. at n. 39.

(43) B. Smith, Shadow Warriors, p. 389.

(44) National Security Act Hearing, p. 29.

(45) Margaret Gowing, 'Niels Bohr and Nuclear Weapons' (manuscript of chapter for Massachusetts Institute of Technology), p. 10.

(46) Barnes. 'Secret Cold War. Part 2', p. 654.

(47) H. A. DeWeerd, 'Strategic Surprise in the Korean War', Orbis (Fall 1962), pp. 439 – 40.

(48) ibid., p. 438.

(49) Louis Heren. 'Korea: the Blame that Rests on MacArthur', The Times. 3 January 1981.

(50) DeWeerd, 'Strategic Surprise', p. 449.

(51) Barnes, 'Secret Cold War. Part 2', p. 652.

(52) ibid., p. 655.

(53) 'Should the U. S. Fight Secret Wars; a Forum', Harper's. September 1984, p. 44.

(54) Ransom, 'Secret Intelligence', p. 209.

(55) R. W. Johnson, 'Making Things Happen', p. 14.

(1) Verrier, Looking Glass, p. 98.

(2) P. Hennessy and G. Brownfeld, 'Britain's Cold War Security Purge: the Origins of Positive Vetting'. Historical Journal, vol. 25, no. 4 (1982), pp. 971 – 2.

(3) ibid., p. 973.

(4) 'The Profession of Intelligence', part 4, BBC Radio 4. 3 February 1982.

(5) Cecil, 'Cambridge Comintern', p. 180; and Cecil in interview with author, 31 January 1984.

(6) Page, Leitch and Knightley, Philby, p. 172.

(7) Kirkpatrick in interview with author, 1967.

(8) Robert Amory in interview with Page, Leitch and Knightley, 1967.

(9) Retired SIS officer in interview with author, 26 June 1984 .

(10) Cecil, ' Cambridge Comintern', p. 186. " ibid., p. 188.

(12) Philby, My Silent War, p. 129.

(13) 'The Profession of Intelligence', part 3, BBC Radio 4, 27 January 1982 .

(14) Cecil, ' Cambridge Comintern', p. 193.

(15) Michael Straight, After Long Silence (London: Collins, 1983), p. 251.

(16) Cecil, ' Cambridge Comintern', p. 195.

(17) Page, Leitch and Knightley, Philby, p. 291.

(18) Philby, My Silent War, p. 137.

(19) 29 September 1955 , FBI Archives, Washington DC .

(20) Letter from Fishman to Sunday Times, unpublished, 13 February 1977 .

(21) FBI Archives, Washington DC .

(22) Rosamond Lehman in interview with Page, Leitch and Knightley, 1967.

(23) Lord Egremont in interview with Page, Leitch and Knightley, 1967.

(24) ibid.

(25) FBI Archives, Washington DC .

(26) Geoffrey McDermott, former Foreign Office adviser to the head of SIS, in interview with Page, Leitch and Knightley, 1967.

(27) Respectively: 'The Profession of Intelligence', part 4, BBC Radio 4, 3 February 1982 ; and Wilbur Eveland, Guardian, 29 August 1980 .

(28) Unsigned article. New Statesman, 7 July 1978 .

(29) McDermott in interview with Page, Leitch and Knightley, 1967.

(30) Lord Egremont in interview with Page, Leitch and Knightley, 1967.

(31) Amory in interview with Page, Leitch and Knightley, 1967.

(32) Verrier, Looking Glass, p. 158.

(33) McDermott in interview with Page, Leitch and Knightley, 1967.

(34) A. J. Mcllroy 'Tried to Recruit Me to Be a Spy', Daily Telegraph, 9 December 1980 .

(35) The woman in interview with author, 4 December 1982 .

(36) Honore Catudal, Kennedy and the Berlin Wall Crisis (Berlin: Berlin Verlag, 1980), p. 246.

(37) Edward J. Epstein, 'The Spy War', New York Times Magazine, 28 September 1980 .

(38) Leo Abse, 'How to Recognise Tomorrow's Spy', The Times, 26 October 1981 .

(39) Respectively: John Vassall, Vassall: the Autobiography of a Spy (London: Sidgwick & Jackson, 1975), p. 158; and Christopher Dobson and Ronald Payne, The Dictionary of Espionage (London: Harrap, 1984), p. 16.

(40) Respectively: Epstein, cit. at n. 37; and Sean Bourke, The Springing of George Blake (London: Cassell. 1970), p. 242.

(41) Philby in interview with Sayle, 17 December 1967.

(42) Observer, 30 October 1966.

(43) Atticus, Sunday Times, 27 January 1982.

(44) 'Spy Blake's Jail-break Helper Dies', Daily Mail, 27 January 1982.

(45) Amory in interview with Page, Leitch and Knightley, 1967.

(46) Miles Copeland, Real Spy World (London: Sphere, 1978), p. 94.

(1) Palph W. McGehee, Deadly Deceits (New York: Sheridan Square, 1983), p. 119.

(2) C. Sweeney, 'The Price of Freedom', Sunday Times Magazine, 1 December 1974.

(3) 'Has the KGB Fooled the West?', Sunday Times, 4 March 1984.

(4) David C. Martin, Wilderness of Mirrors (New York: Ballantine, 1981), p. 109.

(5) Edward J. Epstein, 'When the CIA Was almost Wrecked', Parade Magazine, 14 October 1984.

(6) see Anatoliy Golitsyn, New Lies for Old (London: The Bodley Head, 1984).

(7) Rositzke in interview with Cherry Hughes for author, 1984.

(8) Stephen de Mowbray, former SIS officer in unpublished letter to Sunday Times; and Epstein, 'When the CIA Was almost Wrecked'.

(9) Martin, Wilderness of Mirrors, pp. 148 – 9.

(10) ibid., p. 192.

(11) Rositzke in interview with Cherry Hughes, 1984.

(12) De Mowbray in unpublished letter cit at n. 8 above.

(13) Epstein, 'When the CIA Was almost Wrecked'.

(14) R. W. Johnson, 'Making Things Happen', p. 14.

(15) Kirkpatrick in interview with Leitch, 1979.

(16) Epstein, 'When the CIA Was almost Wrecked'.

(17) Kirkpatrick in interview with Leitch, 1979.

(18) Joseph C. Goulden, Korea : the Untold Story (New York: Times Books, 1982), p. 245.

(19) Angleton in undated statement first issued on publication of Martin's Wilderness of Mirrors.

(20) Martin, Wilderness of Mirrors, pp. 155 – 77.

(21) Henry J. Hurt, 'Is this American a Soviet Spy?', Reader's Digest, October 1981.

(22) ibid.

(23) Martin, Wilderness of Mirrors, p. 210.

(24) 'The Profession of Intelligence', part 5, BBC Radio 4, 10 February 1982 .

(25) Rositzke in interview with Cherry Hughes, 1984.

(26) Fitzroy Maclean, Take Nine Spies (London: Weidenfeld & Nicolson, 1978), pp. 305 – 6.

(27) ibid., p. 306.

(28) Chapman Pincher, ' U. S. Intelligence Agents Find Shot Russian's Story Hidden in Drawer', Daily Express, 29 April 1965 .

(29) Catudal , Berlin Wall, pp. 242 – 3.

(30) John le Carre, 'Wardrobe of Disguises', Sunday Times, 10 September 1967 .

(31) Verrier, Looking Glass, p. 197. See also Executive Sessions of the Senate Foreign Relations Committee (Historical Series), Vol. XII, testimony of Hugh L. Dryden of NSA, 1 June 1960 .

(32) Hillsman, 'On Intelligence', p. 142.

(33) Corson, Armies of Ignorance, pp. 30 – 1.

(34) ibid., pp. 26 – 9.

(35) Kirkpatrick in interview with Leitch, 1979.

(36) Corson, Armies of Ignorance, p. 30.

(37) Verrier, Looking Glass, p. 206.

(38) Lawrence Freedman , U. S. Intelligence and the Soviet Strategic Threat (London: Macmillan, 1979), p. 71.

(39) Verrier, Looking Glass, pp. 210 – 11.

(40) Kirkpatrick in interview with Leitch, September 1979.

(41) Verrier, Looking Glass, pp. 217 – 18.

(42) ibid., p. 229.

(43) Robert Kennedy, 13 Days: the Cuban Missile Crisis (London: Macmillan, 1968), p. 87.

(44) Sir Dick White, then head of SIS, quoted in Verrier, Looking Glass, p. 193.

(45) Robin Stafford, 'False, False, that Book about My Husband', Daily Express. 23 November 1965 .

(46) Edward Crankshaw, 'The Dispute about Penkovsky', Observer, 21 November 1965.

(47) Le Carre, 'Wardrobe of Disguises', cit. at n. 30.

(48) The diplomat in correspondence with the author. The diplomat, for professional and personal reasons, wishes to remain anonymous. But he has agreed that I may forward to him serious inquiries sent care of me.

(49) 'Russians Helped CIA during Cuba Crisis', The Times, 15 April 1971.

(50) Herbert Scoville, 'Is Espionage Necessary for Our Security?', Foreign Affairs, vol. 54, no. 3 (April 1976), p. 488.

(51) Letter from Rusbridger to author, 16 July 1985.

(52) Teresa Stem, 'The Tanganyika – Zanzibar Union: a Look at U. S. Non-Interference', unpublished paper, in present author's possession.

(53) Babu in interview with author, 4 September 1985.

(54) Hillsman, 'On Intelligence', pp. 133 – 4.

(55) Frank Snepp, 'The Intelligence of the Central Intelligence Agency in Vietnam', Part 1 in Harrison Salisbury (ed.), Vietnam Reconsidered (New York: Harper & Row, 1984), p. 57.

(56) Richard K. Betts, 'Analysis, War, and Decision: Why Intelligence Failures are Inevitable', World Politics, vol. 31 (October 1978), p. 68.

(57) Chester L. Cooper, 'The CIA and Decision Making', Foreign Affairs, vol. 50 (January 1972), pp. 229 – 30.

(58) ibid.

(59) ibid., p. 232.

(60) Snepp, 'Central Intelligence Agency', p. 60.

(61) Kirkpatrick in interview with author, 1967.

(62) Henry Brand on. The Retreat of American Power (New York: Doubleday, 1973) p. 103.

(63) Respectively: Snepp, 'Central Intelligence Agency' p. 56; and Kirkpatrick in interview with Leitch, September 1979.

(64) Snepp, 'Central Intelligence Agency', p. 56.

(65) John Stockwell, 'The Intelligence of the Central Intelligence Agency in Vietnam', Part 3 in Salisbury, Vietnam Reconsidered, p. 64.

(66) McGehee, Deadly Deceits, p. 156.

(67) Ralph W. McGehee, 'The Intelligence of the Central Intelligence Agency in Vietnam', Part 2 in Salisbury, Vietnam Reconsidered, p. 63.

(68) David H. Hunter, 'The Evolution of Literature on United States Intelligence', Armed Forces and Society, vol. 5, no. 1 (November 1978), p. 32

(69) ibid., p. 32.

(70) John M. Crewdson, 'ClA's Propaganda Efforts', The Times of India (Bombay), 7 January 1978.

(71) Angus Mackenzie, 'Sabotaging the Dissident Press', Columbia Journalist Review March/April 1981, pp. 57 – 63.

(72) Church Committee, Final Report. Vol. 1 (Washington DC: US Government Printing Office, 1976), p. 14.

(73) Kirkpatrick in interview with Leitch, 1979.

(74) Frank Snepp, Decent Interval (Harmondsworth, Middx: Penguin, 1980), back cover.

(75) Richard Eder, 'Why Decision in Snepp Case Disturbs Publishers', New York Times 11 March 1980.

(76) Kirkpatrick in interview with Leitch, 1979.

(77) ibid.

(1) 'Shaping Tomorrow's CIA', Time Magazine. 6 February 1978, p. 24.

(2) Kenneth Harris, 'Did the CIA Fail America?', Observer, 9 December 1979.

(3) 'Shaping Tomorrow's CIA', p. 29.

(4) ibid., p. 31.

(5) Kirkpatrick in interview with Leitch, 1979.

(6) Philip Agee, Playboy, August 1975, pp. 60 – 2.

(7) Kirkpatrick in interview with Leitch, 1979.

(8) 'The Profession of Intelligence', part 5, BBC Radio 4, 10 February 1982.

(9) Nigel West, 'The Hollis Affair and that Spy Called Elli', The Times, 23 October 1981.

(10) ibid.

(11) Obituary ofG. R. Mitchell, in The Times. 3 January 1985.

(12) see 'The Hollis Affair', Sunday Times, 29 March 1981.

(13) Former head of SIS in interview with author, 3 December 1981.

(14) Phillip Knightley, 'Cock-up or Conspiracy?', Sunday Times. 11 November 1984.

(15) Nigel West, A Matter of Trust. M15 1945 – 72 (London: Weidenfeld & Nicolson 1982), p. 178.

(16) 'Hollis Affair', cit. at n. 12.

(17) 'The Profession of Intelligence', part 5, BBC Radio 4, 10 February 1982.

(18) ibid.; and 'Hollis Affair', cit. at n. 12.

(19) 'Hollis Affair', cit. at n. 12.

(20) S. Freeman, B. Penrose and C. Simpson, 'Military Coup Was Aimed at Wilson' Sunday Times. 29 March 1981.

(21) 'Hollis Affair', cit. at n. 12.

(22) Maurice Crump, letter to The Times, 19 April 1984.

(23) Rees-Mogg in interview with author, March 1979.

(24) West, M15. British Security Service Operations 1909 – 1945: A Matter of Trust. M15 1945 – 72; M16. British Secret Intelligence Service Operations 1909 – 45; and The Branch – a History of the Metropolitan Police Special Branch, 1883 – 1983 (London-Seeker & Warburg, 1983).

(25) The Deputy Treasury Solicitor, Sunday Times, 17 October 1984.

(26) Allason in interview with author, 1981.

(27) Oldfield in interview with author, 13 July 1979.

(28) lan Black, 'Second Wartime Spying Book Stopped', Guardian. 8 December 1983.

(29) ibid.

(30) Peter Calvocoressi, 'Action that Day', Sunday Times, 18 October 1981.

(31) 'Sons of Stalin's Englishmen?', The Times, 2 August 1984.

(32) Allason in interview with author, 1984.

(33) Mitchell's obituary in The Times, 3 January 1985.

(34) 'Panorama', BBC 1 television, 19 October 1981.

(1) M. R. D. Foot, 'Britain. Intelligence Services', The Economist, 15 March 1980.

(2) John Stockwell, a former CIA officer in Angola, in interviews with Christopher Hird of Diverse Productions for Channel 4 television, London, September 1985.

(3) ibid.

(4) Philip Taubman, 'Bolstered by Budget Increases Casey's CIA Comes Back', International Herald Tribune (Paris), 26 January 1983.

(5) John Stockwell, 'The Heart of the Matter', BBC 1 television, 22 September 1985; and Taubman, cit. at n. 4.

(6) David M. Alpern, 'America's Secret Warriors', Newsweek, 10 October 1983; and Guardian, 12 June 1984.

(7) Taubman, cit. at n. 4.

(8) Ransom, 'Secret Intelligence', p. 224.

(9) Jeff Stein, 'Spooking the Spook-namers', Village Voice, 12 – 18 November 1984; and Peter Hennessy, 'Intelligence Chiefs Draft Secrets Law', The Times, 9 April 1984.

(10) Jeremy Campbell, 'A Silly Season for Secrecy', Standard, 4 July 1984.

(11) Respectively: 'KGB Spy Thriller Fills TV Gap', The Times, 9 August 1984; and J. Kohan, 'The Eyes of the Kremlin', Time, 14 February 1983.

(12) Murray Sayle, 'The Spy Who Lost Me', Spectator, 11 June 1983.

(13) Linda Melvem, 'Exit Smiley, Enter IBM', Sunday Times, 31 October 1982.

(14) Andrew Cockburn, 'Tinker with Gadgets', Tailor the Facts', Harper's, April 1985, p. 66

(15) Duncan Campbell, 'Threat of Electronic Spies', New Statesman, 2 February 1979.

(16) David Kahn, 'Big Ear or Big Brother?', New York Times Magazine, 16 May 1976.

(17) Duncan Campbell, 'The Spies Who Spend What They Like', New Statesman, 16 May 1980.

(18) Estimates of the cost of GCHQ range from & 80 million a year (The Times, 10 April 1984) to & 200 million (New Statesman. 2 February 1979), to & 300 million (The Times, 20 March 1986). & 300 million is probably conservative.

(19) See David Leigh, 'US Agency «Bugged» Labour MPs', Guardian, 7 February 1981; John Peacock, 'Spy Centre on the Moors', Daily Mirror. 17 July 1980; Will Bennett, 'US Taking Control of British Spy Base, Daily Mail, 27 January 1985.

(20) John Connell, 'Cap the Knife Faces the Flak', Sunday Times. 10 February 1985.

(21) See David Martin, 'Unveiling the Secret NSA', Newsweek, 6 September 1982; and Kahn, cit. at n. 19, p. 64.

(22) Kahn, cit. at n. 19, p. 67; and Kahn in 'The Profession of Intelligence', part 4, BBC Radio 4, 3 February 1982.

(23) 'The Profession of Intelligence', part 4.

(24) Kirkpatrick in interview with Leitch, 1979.

(25) Edward J. Epstein, 'Disinformation. Why the CIA Cannot Verify an Arms Control Agreement'. Commentary, July 1982.

(26) Cockburn, cit. at n. 17, p. 65.

(27) ibid., p. 67.

(28) The British diplomat. See Chapter 13, [48.

(29) H. Rositzke, 'America's Secret Operations: a Perspective', Foreign Affairs, vol. 53 (January 1975), p. 338.

(30) Richard Hall, The Secret State: Australia's Spy Industry (Melbourne: Cassell Australia, 1978), p. 241.

(31) Respectively: Robert Harris, 'The Falklands Inquest', Listener, 24 June 1982; and Jeremy Campbell, 'Spy Plane Denied', Standard, 7 April 1982.

(32) Edward J. Epstein in interview with author, London, 29 June 1984.

(33) R. J. Jeffreys-Jones, 'The Historiography of the CIA', Historical Journal, vol. 23, no. 2 (1980), p. 495.

(34) Kirkpatrick in interview with Leitch, 1979.

(35) Kevin Cahill, 'Sh… the Following May Be a US Secret', The Times, 17 April 1984.

(36) Hillsman, 'On Intelligence'.

(37) Rositzke, ' America 's Secret Operations', p. 340.

(38) Richard Helms, 'The Secrets of Russian Espionage', Observer. 16 December 1979 .

(39) Respectively: 'Heart of the Matter', cit. at n. 5; and 'Can You Bore a Hole in the T-72?', Sunday Observer ( Bombay ), 4 March 1984 .

(40) Shyam Bhatia, 'Revealed-How the CIA Kept Watch on the Russians', Observer, 14 July 1985 .

(41) Herbert Scoville, 'Is Espionage Necessary?', p. 494.

(42) Stockwell in Hird interviews, and in 'Heart of the Matter', cit at n. 2 and 5.

(43) Stockwell in Hird interviews.

(44) Martin Page in interviews with author, 1967 and 1986.

(45) Hilary Bonner, 'The Spy Who Stayed Out in the Cold', Mail on Sunday, 30 December 1984 .

(46) David Jones, 'The Price of Freedom', Sunday Times Magazine, 1 December 1974 .

(47) Stockwell in 'Heart of the Matter', and in Hird interviews cit. at n. 5 and 2.

(48) Barrett, 'Honorable Espionage', p. 13.

(49) Hillsman, 'On Intelligence'.

(50) Young in 'Heart of the Matter', cit. at n. 5.

(51) Betts, 'Analysis, War and Decision', p. 79.

(52) Richard Hall, National Security and the Agent of Influence Myth (Sydney: Corradini Press, 1983), p. 19.

(53) Information provided by NEXIS, a news retrieval service from Mead Data Central.

БИБЛИОГРАФИЯ

Adams, Ian. Portrait of a Spy (New York: Ticknor & Fields, 1982).

Agee, Philip. Inside the Company: the C. I. A. Diary (Harmondsworth, Middx: Penguin, 1975).

Ainsztein, Reuben. Jewish Resistance in Nazi-occupied Eastern Europe (London: Eiek, 1974).

Akhmedov, Ismail. In and out of Stalin's G. R. U. ( London : Arms & Armour Press,

Alien, W. E. D., and Muratoff, Paul. The Russian Campaigns of 1944 – 45 (London: Penguin, 1946).

Ambrose, Stephen E. 'Eisenhower and the Intelligence Community in World War 11. Journal of Contemporary History, vol. 16 (1981).

Andrew, Christopher. 'The British Secret Service and Anglo-Soviet Relations in the 1920s'. Historical Journal, vol. 20, no. 3 (1977).

Andrew, Christopher. 'How Baldwin 's Secret Service Lost the Soviet Code'. Observer, 13 August 1978 .

Andrew, Christopher. 'Governments and Secret Services: a Historical Perspective. International Journal, vol. 34, no. 2 (1979).

Andrew C., and Dilks, D. (eds). The Missing Dimension (London: Macmillan, 1984).

Astor, David. 'Why the Revolt against Hitler Was Ignored'. Encounter, June 1969.

Bamford, James. The Puzzle Palace: a report on N. S. A., America's Most Secret Agency (Boston. Mass.: Houghton Mifflin, 1976).

Barnes Trevor. 'The Secret Cold War. The C. I. A. and American Foreign Policy in Europe, 1946 – 1956, Part 1'. Historical Journal, vol. 24, no. 2 (1981); Part 2, ibid., vol. 25, no. 3 (1982).

Barrett, Michael J. 'Honorable Espionage'. Journal of Defence and Diplomacy (February 1984).

Barron, John. K. G. B. Today: the Hidden Hand (New York: Reader's Digest Press, 1983).

Beesly, Patrick. Very Special Intelligence (London: Sphere, 1978).

Bennett, Ralph. Ultra in the West (London: Hutchinson, 1979).

Bennett, Ralph, 'Ultra and Some Command Decisions'. In Walter Laqueur (ed.), The Second World War (London and Beverley Hills, Calif.: Sage, 1982).

Best, S. Payne. The Venio Incident (London: Hutchinson, 1950).

Bethell, Nicholas. The Great Belay at (London: Hodder & Stoughton, 1984).

Betts Richard K. 'Analysis, War and Decision: Why Intelligence Failures Are Inevitable'. World Politics, vol. 31 (October 1978).

Bikel, Lennard. The Deadly Experiment (London: Macmillan, 1980).

Bittman, Ladislav. The Deception Game (New York: Ballantine, 1981).

Bloch, Jonathan, and Fitzgerald, Patrick. British Intelligence and Covert Action (Dublin: Brandon Books, 1983).

Bose, Herbert von. Verdun Galizien Somme, Isonzo… Oder Wo in Vorsicht! (Berlin: Feind Hort Mitl, 1930).

Bourke, Scan. The Springing of George Blake (London: Cassell, 1970).

Boyle, Andrew. The Climate of Treason (London: Hutchinson, 1979).

Brandon, Henry. The Retreat of American Power (New York: Doubleday, 1973).

Brook-Shepherd, Gordon. The Storm Petrels (London: Collins, 1977).

Buchan, John. Greenmantle (London: Thomas Nelson, 1917).

Buchheit, Gert. Der Deutsche Geheimdienst. Geschichte der militarisclien Abwehr (Munich: List, 1966).

Buchheit, Gert. Spionage in zwei Weltkriegen (Landshut: Politisches Archiv, 1975).

Burke, Michael. Outrageous Good Fortune (Boston, Mass.: Little, Brown, 1984).

Calvocoressi, Peter. Top Secret Ultra (London: Hutchinson, 1979).

Catudal, Honore. Kennedy and the Berlin Wall Crisis (Berlin: Berlin Verlag, 1980).

Cave Brown, Anthony (ed.). The Secret War Report of the OSS (New York: Berkley Medallion, 1976).

Cave Brown, Anthony. Body guard of Lies (London: Star Books, 1977).

Cave Brown, Anthony. The Last Hero: Wild Bill Donovan (New York: Times Books 1982).

Cecil, Robert. 'The Cambridge Comintern'. In C. Andrew and d. Dilks (eds). The Missing Dimension (London: Macmillan, 1984).

Chester, Lewis, Fay, Stephen and Young, Hugo. The Zinoviev Letter (London: Heinemann, 1967).

Clayton, Aileen. The Enemy Is Listening (London: Hutchinson, 1980).

Cline, M. W., Christiansen, C. E., and Fontaine, J. M. (eds). Scholar's Guide to Intelligence Literature (Baltimore, Md.: University Publications of America, 1983).

Cline, Ray, and Alexander, Yonah. Terrorism: the Soviet Connection (New York: Crane Russak, 1984).

Colby, William. Honorablle Men: My Life in the C. I. A. (New York: Simon & Schuster, 1978).

Collins, Larry, and Lapierre, Dominique. Is Paris Burning? (New York: Simon & Schuster, 1965).

Cooper, Chester L. 'The C. I. A. and Decision Making'. Foreign Affairs, vol. 50 (January 1972).

Copeland, Miles. Real Spy World (London: Sphere, 1978).

Corson, William R. The Armies of Ignorance (New York: The Dial Press, 1977).

Davidson, Basil. 'Scenes from the Anti-Nazi War'. New Statesman. 4 July 1980.

Deacon, Richard. A History of the British Secret Service (New York: Taplinger, 1970).

Deacon, Richard. The Israeli Secret Service (London: Hamish Hamilton, 1977).

Deacon, Richard. The Britich Connection (London: Hamish Hamilton, 1979).

Deacon, Richard, and West, Nigel. Spy (London: BBC Publications, 1980).

Deacon, Richard. A Biography of Sir Maurice Oldfield (London: Macdonald, 1985).

Debo, Richard K. 'Lockhart Plot or Dzerzhinski Plot?' Journal of Modern History, vol 43, no. 3 (1971).

Deutsch, Harold. 'The influence of Ultra on World War II'. Parameters: Journal of the U. S. Army War College, vol 8 (December 1978).

DeWeerd, H. A. 'Strategic Surprise in the Korean War'. Orbis (Fall 1962).

Dobson, Christopher, and Payne, Ronald. The Dictionary of Espionage (London: Harrap, 1984).

Dorwart, Jeffrey M. 'The Roosevelt-Astor Espionage Ring'. New York History (July 1981).

Dukes, Paul. The Story of ST-25 (London: Cassel, 1938).

Dulles, Alien. Great True Spy Stories (London: Robson Books, 1984).

Elliot-Bateman, Michael (ed.). The Fourth Dimension of Warfare, Vol. 1. Intelligence j Subversion / Resistance (Manchester: Manchester University Press, 1970).

Erickson, John. The Road to Stalingrad (London: Weidenfeld & Nicolson, 1975).

Etzold, Thomas H. 'The (F)utility Factor: German Information Gathering in the United States, 1933 – 1941', Military Affairs, vol. 39, no. 2 (1975).

Farago, Ladislas. The Game of the Foxes (London: Hodder & Stoughton, 1972).

Felstead, S. T. German Spies at Bay (London: Hutchinson, 1920).

Fitzgibbon, Constantine. Secret Intelligence in the 20th Century (London: Granada 1978).

Foot, M. R. D. SOE in France. An Account of the Work of the British Special Operations Executive in France 1940 – 1944 (London: HMSO, 1966).

Foot, M. R. D. 'Britain. Intelligence Services'. The Economist, 15 March 1980.

Foot, M. R. D. 'Was SOE any Good?' In W. Laqueur (ed.). The Second World War (London and Beverley Hills, Calif.: Sage, 1982).

Foote, Alexander. Handbook for Spies (London: Museum Press, 1949).

Ford, Corey. Donovan of OSS (Boston, Mass.: Little, Brown, 1970).

Freedman, Lawrence. U. S. Intelligence and the Soviet Strategic Threat (London: Macmillan, 1979).

French, David. 'Spy Fever in Britain, 1909 – 1915'. Historical Journal, vol. 21, no. 2 (1978).

Frolik, Josef. The Frolik Defection (London: Leo Cooper, 1975).

Fuller, Jean Overton. The German Penetration of SOE (London: Kimber, 1975).

Gillman, Peter and Leni. Collar the Zot! (London: Quartet, 1980).

Golitsyn, Anatoly. New Lies for Old (London: The Bodley Heard, 1984).

Goulden, Joseph C. Korea: the Untold Story (New York: Times Books, 1982). Hall, Rihard. The Secret Slate: Australia's Spy Industry (Melbourne: Cassell Australia, 1978).

Hall, Richard. National Security and the Agent of Influence Myth (Sydney: Corradini Press, 1983).

Hallin, Daniel C. The Uncensored War (New York: Oxford University Press, 1986).

Heaps, Leo. Thirty Years with the K. G. B. (London: Methuen, 1984).

Hennessy, P., and Brownfeld, G. 'Britain's Cold War Security Purge: the Origins of Positive Vetting'. Historical Journal, vol. 25, no. 4 (1982).

Hiley, Nicholas. P. 'The Failure of British Espionage against Germany, 1907 – 1914'. Historical Journal, vol. 26, no. 4 (1976).

Hill, George A. Go Spy the Land (London: Cassel, 1932).

Hill, George A. The Dreaded Hour (London: Cassel, 1936).

Hilsman, R. 'On Intelligence'. Armed Forces and Society, vol. 8, no. 1 (Fall 1981).

Hinsley, F. H., Thomas, E. E., Ransom, C. F. G., and Knight, R. C. British Intelligence in the Second World War (London: HMSO, 1979 – 84).

Hiroyuki, Agawa. The Reluctant Admiral (Tokyo: Kadansha International, 1979).

Hodges, Andrew. Alan Turing: the Enigma of Intelligence (London: Unwin Paperbacks, 1985).

Hohne, Heinz. Canaris (London: Seeker & Warburg, 1979).

Holloway, David. 'Entering the Nuclear Arms Race: the Soviet Decision to Build the Atomic Bomb, 1939 – 1945'. Social Studies of Science, vol. 11 (1981).

Hood, William. Mole (New York: Norton, 1982).

Hopkirk, Peter. Setting the East Ablaze (London: John Murray, 1984).

Horner, D. 'Special Intelligence in the South-West Pacific Area in World War II'. Australian Outlook, vol. 32, no. 3 (1978).

Hoxha, Enver. The Anglo-American Threat to Albania. (Tirana: 8 Nentori, 1982).

Hunter, David H. 'The Evolution of Literature on United States Intelligence'. Armed Forces and Society, vol. 5, no. 1 (November 1978).

Hyde, H. Montgomery. Room 3603 (New York: Ballantine. 1977).

Hyde. H. Montgomery. The Atom Bomb Spies (London: Sphere, 1982).

Jeffreys-Jones, R. J. American Espionage (New York: The Free Press, 1977).

Jeffreys-Jones, R. J. 'The Historiography of the CIA'. Historical Journal, vol. 23, no. 2 (1980).

Jeffreys-Jones, R. J. Eagle against Empire. United States Opposition to European Imperialism 1898 – 1981 (Aix-en-Provence: European Association for American Studies, 1983).

Johns, Philip. Within Two Cloaks (London: William Kimber. 1979).

Johnson, Chalmers. An Instance of Treason (Tokyo: Charles E. Tuttle, 1977).

Johnson, R. W. 'Making Things Happen'. London Review of Books, 6 – 19 September 1984.

Jonas, Manfred. 'Prophet without Honour: Hans Heinrich Dieckhoffs Reports from Washington'. Mid-America, vol. 47 (July 1965).

Jong, Louis de. 'The «Great Game» of Secret Agents'. Encounter, January 1980.

Jong, Louis de. 'Britain and Dutch Resistance, 1940 – 1945'. Notities voor het Geschied werk, no. 109 (undated), Netherlands State Institute for War Documentation.

Kahn, David. Hitler's Spies (New York: Macmillan, 1978).

Kahn, David. 'The International Conference on Ultra'. Military Affairs, vol. 43, no. 2 (April 1979).

Kahn, David. 'Codebreaking in World Wars I and II'. Historical Journal, vol. 23, no. 3 (1980).

Kennedy, Robert. 13 Days: the Cuban Missile Crisis (London: Macmillan, 1968).

Kettle, Michael. The Allies and the Russian Collapse: March 1917 – March 1918 (London: Deutsch, 1979).

Kirkpatrick, Lyman. The Real C. I. A. (New York: Macmillan, 1968).

Knighley, Phillip. The First Casualty (New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1975).

Landau, Henry. The Enemy Within (New York: Putnam's, 1937).

Laqueur, Walter (ed.). The Second World War (London and Beverley Hills, Calif.: Sage, 1982).

Leigh, David. The Frontiers of Secrecy (London: Junction Books, 1980).

Le Queux, William. Spies of the Kaiser: Plotting the Downfall of England (London: Hurst & Blackett, 1909).

Le Queux, William. Britian's Deadly Peril: Are We Told the Truth? (London – Stanley Paul, 1915).

Le Queux, William. Things I Know about Kings, Celebrities and Crooks (London: Evelyn Nash & Grayson, 1923).

Lernoux, Penny. In Banks We Trust (New York: Doubleday, 1984).

Lettow-Vorbeck, P. E. von (ed.). Die Weltkriegspionage (Munich, 1931).

Lewin, Ronald. Ultra Goes to War: the Secret Story (London: Book Club Associates, 1978).

Lewin, Ronald. 'A Signal-Intelligence War'. In Walter Laquer (ed.), The Second World War (London and Beveriy Hills, Calif.: Sage, 1982).

Lockhart, R. H. Bruce. Memoirs of a British Agent (New York: Putnam's, 1932).

Lotz, Wolfgang. The Champagne Spy (London: Valentine Mitchell, 1972).

MacDonald, Callum A. 'The Venio Affair'. European Studies Review, vol 8 no 4 (October 1978).

McGehee, Ralph W. Deadly Deceits (New York: Sheridan Square, 1983).

Mackenzie, Compton. Gallipoli Memories (London: Cassell, 1929).

Mackenzie, Compton. First Athenian Memories (London: Cassell, 1931).

Mackenzie, Compton. Aegean Memories (London: Cassell, 1940).

Maclean, Fitzroy. Take Nine Spies (London: Weidenfeld & Nicolson, 1978).

Manchester, William. American Caesar (Boston, Mass.: Little, Brown, 1978).

Martin, David C. Wilderness of Mirrors (New York: Ballantine, 1981).

Masterman, J. C. The Double Cross System in the War of 1939 to 1945 (New Haven, Conn.; London: Yale University Press, 1972; Sphere, 1973).

Mathams, R. H. Sub-Rosa: Memoirs of an Australian Intelligence Analyst (Sydney: Alien & Unwin, 1982).

Meissner, Hans-Otto. The Man with Three Faces (Tokyo: Charles E. Tuttle, 1976).

Mosley, Leonard. Duties (London: Hodder & Stoughton, 1978).

Muggeridge, Malcolm. Chronicles of Wasted Time II: The Infernal Grove (London: Collins, 1973).

Mulligan, Timothy P. 'According to Colonel Donovan: a Document from the Records of German Military Intelligence'. The Historian, November 1983.

Mure, David. Practice to Deceive (London: Kimber, 1977).

Mure, David. Master of Deception: Tangled Webs in London and the Middle East (London: Kimber, 1980).

Nicolai, Walther. The German Secret Service (London: Stanley Paul, 1924).

Page, Bruce. 'The Endless Quest for Supermole'. New Statesman, 21 September 1979.

Page, Bruce, Leitch, David, and Knightley, Phillip. The Philby Conspiracy (New York: Doubleday, 1968).

Paleologue, Maurice. 'Un prelude a 1'tnvasion de Belgique'. Revue des deux mondes, vol. 11 (October 1932).

Petrie, Sir David. Communism in India, 1924 – 1927 (Calcutta: Editions Indian, 1972).

Philby, Kim. My Silent War (London: MacGibbon & Kee, 1968).

Phillips, David Atlee. The Night Watch (New York: Atheneum, 1977).

Pincher, Chapman. Their Trade Is Treachery (London: Sidgwick & Jackson, 1981).

Popov, Dusko. Spy/Counter-Spy (London: Panther, 1976).

Pratt, Fletcher. 'How Not to Run a Spy System'. Harper's, September 1947.

Pringle. Peter, and Spiegelman, James. The Nuclear Barons (London: Michael Joseph, 1982).

Raina, Asoka. Inside R. A. W. – The Story of India's Secret Service (New Delhi: Vikas Publishing House, 1981).

Ransom, Harry Howe. 'Secret Intelligence in the United States, 1947 – 1982: the ClA's Search for Legitimacy'. In C. Andrew and D. Dilks (eds). The Missing Dimension (London: Macmillan. 1984).

Read, Anthony, and Fisher, David. Operation Lucy (London: Hodder & Stoughton, 1980).

Rees, Goronwy. A Chapter of Accidents. (London: Chatto & Windus, 1972).

Reile, O. 'Wer tauschte die deutsche militarische Fuhrung uber die Starke der in England fur die Invasion bereitgestellten Streitkafte?', Wehrwissenschaftliche Rundschau. no. 3 (1979).

Reilly, Sidney. The Adventures of Sidney Reilly (London: Elkin Mathews & Marrot, 1931).

Rings, Werner. Life with the Enemy: Collaboration and Resistance in Hitler's Europe 1939 – 1945 (London: Weidenfeld & Nicolson, 1982).

Rohwer, J., and Jackel, E. (eds). Die Funkaufkldrung undilve Rolle im Zweiten Weltkrieg (Stuttgart: Motorbuch, 1979).

Romanov, A. I. Nights Are Longest There (London: Hutchinson, 1972).

Ronge, Max (ed.). Kriegs und Industrie Spionage (Vienna: Amalthea, 1930).

Rositzke, Harry. 'America's Secret Operations: a Perspective'. Foreign Affairs, vol. 53 (January 1975).

Rositzke, Harry. The ClA's Secret Operations (New York: Reader's Digest Press, 1977).

Rositzke, Harry. The K. G. B. The Eyes of Russia (London: Sidgwick & Jackson, 1982).

Rowan, Richard Wilmer, and Deindorfer, Robert G. Secret Service (London: Kimber, 1969).

Rusbridger, James. 'The Sinking of the Automedon, the Capture of the Nankin'. Encounter, May 1985.

Sakharov, Vladimir, and Tosi, Umberto. High Treason (New York: Ballantine, 1981).

Salisbury, Harrison. Vietnam Reconsidered (New York: Harper & Row, 1984).

Schellenberg, W. The Schellenberg Memoirs (London: Deutsch, 1956).

Scoville, Herbert. 'Is Espionage Necessary for Our Security?" Foreign Affairs, vol. 54, no. 3 (April 1976).

Shirreff, F. D. 'Some Experience with Special Signals'. Mercury. The Magazine of the Royal Signals Amateur Radio Society (1981 – 2).

Smiley, David. Albanian Assignment (London: Chatto & Windus, 1984).

Smith, Bradley F. The Shadow Warriors: O. S. S. and the Origins of the C. I. A. (London and New York: Deutsch and Basic Books, 1983).

Smith, R. Harris. OSS (Los Angeles, Calif.: University of California Press, 1972).

Snepp, Frank. Decent Interval (Harmondsworth, Middx: Penguin, 1980).

Snepp, Frank. 'The Intelligence of the Central Intelligence Agency in Vietnam'. Part 1 in Harrison Salisbury (ed.), Vietnam Reconsidered (New York: Harper & Row, 1984).

Spiller, Roger J. 'Assessing Ultra'. Military Review, vol. 59, no. 8 (August 1979).

Stafford, David. 'The Detonator Concept: British Strategy, SOE and European Resistance after the Fall of France'. Journal of Contemporary History, vol. 10 (1975).

Stafford, David. Britain and European Resistance, 1940 – 1945 (London: Macmillan, 1980).

Steven, Stewart. The Spymasters of Israel (New York: Macmillan, 1980).

Stevenson, William. A Man Called Intrepid: the Secret War 1939 – 1945 (London: Macmillan, 1976).

Stockwell, John. In Search of Enemies: A CIA Story (New York: Norton, 1979; revised in paperback, 1984).

Straight, Michael. After Long Silence (London: Collins, 1983).

Sweet-Escott, Bickham. Baker Street Irregular (London: Methuen, 1965).

Swetschin, A. 'The Strategy'. In Max Ronge (ed.), Kriegs und Industrie Spionage (Vienna: Amalthea, 1930).

Taylor, Edmond. Richer by Asia (Boston, Mass.: Houghton Mifflin, 1947).

Taylor, Edmond. Awakening from History (Boston, Mass.: Gambit, 1969).

Toscano, M. Designs in Diplomacy (Baltimore, Md: Johns Hopkins Press, 1970).

Trefousse, Hans L. 'The Failure of German Intelligence in the United States, 1939 – 1945'. Mississippi Valley Historial Review, vol. 42, no. I (June 1955).

Trumpener, Ulrich. 'War Premeditated? German Intelligence Operations in July 1914'. Central European History, vol. 9, no. 1 (March 1976).

Van der Rhoer, Edward. Master Spy (New York: Scribner's, 1981).

Vassall, John. Vassall: the Autobiography of a Spy (London: Sidgwick & Jackson, 1975).

Verrier, Anthony. Through the Looking Glass (London: Cape, 1983).

Waagenaar, Sam. The Murder of Mata Hari (London: Barker, 1964).

Wark, Wesley K. 'British Intelligence on the German Air Force and Aircraft Industry, 1933 – 1939'. Historical Journal, vol. 25, no. 3 (1982).

Waters, W. H. H. Secret and Confidential (London: John Murray, 1926).

Watt, George. China Spy (London: Johnson, 1972).

Werner, Ruth (pseudonym for Kuczynski). Sonjas Rapport (East Berlin: Verlag Neues Leben, 1977).

West, Nigel. MIS. British Security Service Operations 1909 – 1945 (London: The Bodley Head, 1981).

West, Nigel. A Matter of Trust. M15 1945 – 1972 (London: Weidenfeld & Nicolson, 1982).

West, Nigel. M16. British Secret Intelligence Service Operations 1909 – 1945 (London: Weidenfeld & Nicolson, 1983).

West, Nigel. The Branch – a History of the Metropolitan Police Special Branch 1883 – 1983 (London: Seeker & Warburg, 1983).

West, Nigel. Unreliable Witness. Espionage Myths of the Second World War (London-Weidenfeld & Nicolson, 1984).

Whaley, Barton. 'Covert Rearmament in Germany 1919 – 1939: Deception and Misperception'. Journal of Strategic Studies, part 5 (March 1982).

Wheeler, Mark. 'The SOE Phenomenon'. In Walter Laqueur (ed.), The Second World War (London and Beverley Hills, Calif.: Sage, 1982).

Whitwell, John. British Agent (London: Kimber, 1966).

Winterbotham, F. W. Secret and Personal (London: Kimber, 1969).

Winterbotham, F. W. The Ultra Secret (London: Weidenfeld & Nicolson, 1974).

Wise, David, and Ross, Thomas B. The Invisible Government (London: Cape, 1965).

Wise, David, and Ross, Thomas B. The Espionage Establishment (New York: Random House, 1967).

Yardley, Herbert O. The American Black Chamber (New York: Ballantine, 1981).

Yergin, Daniel. Shattered Peace (London: Deutsch, 1978).

Young, Kenneth. The Diaries of Sir Robert Bruce Lockhart: Vol. I 1915 – 1938 (London-Macmillan, 1973)

1

У русской разведывательной службы было много названии – ЧК, ГПУ, ОГПУ, НКВД и так далее. Здесь она в дальнейшем именуется ЧК (в период большевистской революции), а затем, для упрощения, КГБ

2

Этот закон, написанный генералом Дж. К. Кокериллом и базирующийся на его персональном опыте англо-бурской войны, давал правительству огромные полномочия. В частности, право на регистрацию всех иностранцев на территории Великобритании, что позволяло полиции держать под постоянным контролем все их передвижения по стране

3

Компания «Пирене» утверждает, что в их досье нет никаких следов Страттона. Однако любопытно отметить, что президентом «Пирене» после войны был Уоллес Банта Филипс, который также руководил в Лондоне организацией, занимающейся коммерческим шпионажем

4

Слушатель военного колледжа представил эту статью вниманию своего командира сэра Генри Вильсона, будущего начальника британского Генерального штаба. Вильсон, который должен был бы понять из прочитанного, что Британский экспедиционный корпус находится под угрозой, вернул статью с пометкой «было интересно»(22)

5

К ноябрю 1918 года в почтовом цензурном департаменте – таково было эвфемистическое название – работали 4000 человек, включая лингвистов, химиков и шифровальщиков

6

Немецкая версия того, как англичанам удалось раскрыть их коды, такова: некий австриец Александр Сцек, работавший на германской радиостанции в Бельгии, был принужден британскими агентами переписать книгу кодов и передать им. Объясняя, почему никто никогда не. слышал об этом Сцеке, немцы утверждали, будто бы он был убит англичанами во избежание разглашения того, что британцам известны немецкие коды

7

Ее лучшие выступления были на частных сборищах. Одной из сенсаций вечеринки в саду на улице Жакоб у знаменитой американской лесбиянки Натали Барни была обнаженная Мата Хари, галопирующая на огромном белом коне

8

«Агент» – это компромисс между официальным признанием и непризнанием вообще, что позволяло британским властям чувствовать себя спокойно. В случае критики по поводу отсутствия контактов с новым российским режимом можно было сказать, что это не соответствует истине: интересы Британии были представлены «агентом». В случае нападок за сотрудничество с большевиками власти опять же могли заявить, что это не так: у Великобритании нет посла в Петрограде, а всего лишь «агент» в Москве

9

Шмидхен был награжден квартирой в Москве, где и проживал в 1966 году

10

В августе 1921 года Рейли еще писал в своих донесениях СИС, что в сентябре произойдет всеобщее восстание против большевиков(23)

11

Были также Гай Берджесс, Дональд Маклин и Энтони Блант. Но Берджесс не получал задания проникнуть в СИС, Блант недолго сотрудничал с МИ-5, а Маклин никогда не работал ни в одной из спецслужб. Филби – единственный известный офицер КГБ, получивший задание внедриться в СИС

12

Когда белогвардейцы расстреляли 26 бакинских комиссаров в 1918 году, большевики обвинили англичан в подготовке этой акции. Сталин писал в «Известиях» от 23 апреля 1919 года, что эта акция «кричит о безнаказанности и диком разгуле английских агентов, расправляющихся с бакинскими и закаспийскими «туземцами», как с чернокожими в Центральной Африке»

13

Эта традиция пополнения бюджета СИС ее руководителями из собственного кармана имела продолжение. Роберт Сесил, молодой офицер, служивший под началом генерала сэра Стюарта Мензиса, сменившего Синклера, попросил перевести его на службу в колонии, потому что он не может прожить на жалованье и превысил кредит в банке на 500 фунтов. Мензис в переводе отказал, но выписал от своего имени чек на «Драммондс-бэнк» на сумму 500 фунтов, подписанный большой зеленой буквой «С» (3).

14

Я исключил таких специалистов политической войны, как д-р X. В. Тост, ведущий нацистский журналист, выдворенный из Лондона в 1935 году, и д-р Г. Р. Розель из англо-германской информационной службы, высланный в 1939 году, потому что они не были настоящими агентами

15

Недруги де Курси на Уайтхолле говорили, что к его словам не прислушались не потому, что он не вызывал доверия, просто «де Курси практически не владел французским. К чему тайно встречаться с французскими генералами в Булонском лесу, если единственное, что вы можете произнести, это: «Да, мои генерал»

16

Использование журналистов для «черной пропаганды» было твердо проводимой политикой УСО. До вступления США в войну УСО привечало американских журналистов, дружески настроенных к Британии, таких, как Дороти Томпсон, Уолтер Уинчелл или Эдгар Моурер, и проводило пропагандистскую кампанию, публикуя серию репортажей о британских военных операциях, таких. как репортаж Томпсон «Кольцо свободы»(29)

17

Сначала немецкие врачи были уверены, что Гейдрих поправится, поскольку его ранения не были серьезными. Внезапное ухудшение его состояния было приписано отравлению ботулиналом, который, согласно немецкой версии, был получен УСО специально для этой акции и которым были отравлены автоматные пули(35)

18

Никаких статистических данных мне получить не удалось, но говорят, что Черчилль как-то заметил: «Главное достоинство Мензиса в том, что, в отличие от УСО, на его организацию идут гроши»

19

Гарольд Бальфур, заместитель министра авиации; Кеннет Линдсэй, депутат парламента: лорд Дунгласс (ныне лорд Хоум); герцог Гамильтон; Джим Уэддерборн, заместитель государственного секретаря по делам Шотландии; Р. А. Батлер, заместитель министра иностранных дел: покойный лорд Лотиан, бывший посол Британии в Вашингтоне; Оуэн O'Малли, бывший посол в Венгрии; лорд Галифакс, в то время посол в Вашингтоне; лорд Юстас Перси, влиятельный член партии консерваторов; сэр Сэмюэль Хор, посол в Мадриде; Дж. Дж. Астор, владелец «Таймс»(13)

20

Этим можно объяснить двойственную позицию англичан в отношении Гесса после войны. Хотя они и ругали Советский Союз за отказ рассмотреть возможность отпустить Гесса ввиду его преклонного возраста и плохого здоровья, не было предпринято никаких попыток каким-то образом повлиять на ситуацию. Одно дело заявить, что Гесс прилетел по своей собственной инициативе, и доказывать, что тот ошибочно предполагал встретить здесь радушный прием. Но если бы Гесс мог доказать, что он был приглашен известными в Великобритании лицами, то эта версия летела в тартарары

21

То, что агент СИС работал на немцев, по мнению этой организации, не исключало его дальнейшее возможное использование. Ф. А. ван Коутрик был платным агентом СИС и абвера перед оккупацией Нидерландов. Англичане пользовались его услугами до августа 1943 года для получения сведений о беженцах(24)

22

После войны у них было много проблем с точки зрения безопасности, даже учитывая то, что они обосновались в Швейцарии под другой фамилией

23

Канарис был повешен 9 апреля 1945 года за участие в заговоре против Гитлера. Остер, смещенный Канарисом в 1943 году, также был казнен

24

В этот период руководство разведслужб «консультировалось с экспертами по строительству туннеля под Ла-Маншем, прислушивалось к гадателю на кофейной гуще, который заявлял, что может предвидеть действия противника, и, зная о приверженности Гитлера к астрологии, интересовалось его гороскопом»(47)

25

Существует расхождение во мнениях относительно того, как этого достигли. Американцы утверждают, что это было сделано благодаря талантам их криптоаналитиков. Японцы же говорят, что американские подводники сняли книгу кодов с японской субмарины J-124, затонувшей во время боевых действий неподалеку от Дарвина 20 января 1941 года

26

И он был прав. Американцы перехватили шифровку и уничтожили Ямамото, человека, разработавшего план атаки на Перл-Харбор. Его самолет был сбит неподалеку от острова Бугенвиль 18 апреля 1943 года

27

Хотя, строго говоря, название «Красный оркестр» относится к советской разведывательной сети, организованной Леопольдом Треппером в Бельгии и Франции, МИ-5 обнаружила в захваченных у немцев документах интересную ссылку. В ней упоминалось о шпионской сети. созданной в Англии в 1939 году одним евреем-эмигрантом из Германии, другом певца Таубера. Офицер службы безопасности нашел и допросил этого эмигранта. Тот откровенно признал, что был завербован на встрече в Альберт-холле и создал агентурную сеть. Информация должна была направляться в «Красный оркестр». Проводивший допрос офицер Уильям Скардон заявил: «Он назвал несколько человек, входивших в эту сеть. Некоторые – известные личности, остальные нет. Мы решили не предпринимать каких-либо действий против них»(4)

28

Отец Бланта – викарий в церкви Св. Джона (Паддингтон) направил своего сына учиться в Малборо. Отец Берджесса служил во флоте, а Берджесс учился в Итоне. Отец Маклина – юрист и видный член парламента от либеральной партии; Дональд учился в Грехем-колледж. И наконец, отец Филби – чиновник в Индии – послал сына учиться в Вестминстер

29

Японская Квантунская армия совершила диверсию на Южно-Маньчжурской железной дороге. Япония обвинила в этом инциденте китайцев и воспользовалась им как предлогом для изгнания из Маньчжурии китайских войск

30

Япония могла не подписать этот пакт (и в результате ход второй мировой войны был бы иным), если бы Гитлер сообщил японскому министру иностранных дел Мацуоке во время его визита в Берлин в марте 1941 года, что Германия намерена вскоре напасть на Советский Союз. Гитлер промолчал. Мацуока отправился в Москву и подписал договор со Сталиным. Если бы Гитлер был более откровенен, то Япония не подписала бы пакта и в июне Сталину пришлось бы защищаться от вторжения Германии на западе и Японии – на востоке(25)

31

Некоторые исследователи утверждают, что Зорге не был казнен. Они считают, что японцы не хотели озлоблять русских в то время, когда существовала надежда, что последние помогут им добиться заключения мира с союзниками. Тюремные власти заказали для Зорге новый костюм – довольно странный подарок человеку, которого вот-вот собираются повесить. Эти исследователи заявляют, что Зорге был передан русским и умер в Советском Союзе в начале 60-х годов. В поддержку этой версии нет каких-либо доказательств

32

Эта деятельность Филби едва не привела к ею провалу. Досье об агентах СИС в СССР составляли две папки. Когда Филби их вернул, архивистка в целях экономии места объединила две папки в одну, забыв сообщить об этом дежурному офицеру. Таким образом, в книге регистрации Филби расписался за две, а вернул всего одну папку. Правила предусматривали, что при потере любой папки немедленно ставится в известность лично шеф СИС. Филби, весьма обеспокоенный тем, каким образом он сможет объяснить свои интерес к досье, не имеющим отношения к кругу его обязанностей убедил дежурного отложить доклад на несколько дней. К счастью для Филби, за это время архивистка вспомнила, что объединила две папки в одну

33

Когда началась война между США и Японией, страх перед «внутренним врагом» привел к интернированию тысяч американских граждан японского происхождения

34

Один рейд состоялся – Дьеп, 19 августа 1942 года. Он закончился полным провалом

35

На ОКНШ большое впечатление произвели разведданные УСС, полученные перед высадкой союзников в Алжире и Марокко в ноябре 1942 года. Однако на самом деле значительная часть сведений поступила от польской разведгруппы, действовавшей в Северной Африке. Она передала свои сообщения в УСС для отправки с американской дипломатической почтой. УСС просто-напросто «позаимствовало» польский материал и присвоило заслугу себе (см. предисловие Джона Германа к английскому изданию книги генерала М. З. Ригор-Словиковского «На секретной службе»)

36

Англичане опередили американцев. СИС создала антисоветскую секцию в октябре 1944 года

37

Многие офицеры УСС, отвечающие за работу с организацией Гелена, стали впоследствии старшими офицерами ЦРУ: Фрэнк Визнер, Гарри Розицки, Ричард Хелмс и сам Даллес. Гелен до своей отставки в 1968 году был руководителем разведки Западной Германии

38

Имеются следующие данные: 24 тыс. казнены, 115 тыс. направлены в концентрационные лагеря, из них умерло 75 тыс.

39

По крайней мере, один из докладов носил панический характер (как выяснилось позже, он базировался на информации, полученной от СИС). В нем сообщалось, что были произведены запуски русских ракет по Швеции и Норвегии. СИС сообщала, что обломки ракет не обнаружены, потому что ракеты снабжены прибором самоуничтожения. Впоследствии выяснилось, что это были не ракеты, а метеоры

40

Хотя премьер-министр Черчилль и министр иностранных дел Антони Иден были глубоко вовлечены в реализацию планов возвращения шаха на трон, английские архивные документы, касающиеся этой операции, остаются секретными, а ведь их полагалось открыть еще в 1983 году

41

Флеров был не совсем прав. Американские ученые в апреле 1940 года самостоятельно решили не публиковать сообщении по этой проблеме, опасаясь. что такие публикации могут помочь немцам создать атомную бомбу

42

Флеров стал выдающимся советским физиком, лауреатом Ленинской премии и действительным членом АН СССР

43

Фукс, признание которого направило ФБР на след Розенбергов, был приговорен к 14 годам тюремного заключения. Через 9 лет он был освобожден и уехал жить в Восточную Германию

44

Черчилль к 1954 году признал это. В соответствии с документами, которые пока не открыты для публики, он сказал, что величайшая трагедия состоит в том, что Запад не рассказал СССР о бомбе все, что знал, пока США еще имели на нее монополию

45

Протоколы специального комитета остаются секретными до настоящего времени, несмотря на то что моратории на публикацию правительственных документов рассчитан на 30 лет(3).

46

Причины, видимо, приводятся в мемуарах Мензиса, хотя сомнительно, что они будут опубликованы. Те сотрудники СИС, которые с ними знакомы, утверждают, что мемуары написаны с целью возвеличить автора и их публикация принесет еще больше вреда, показав, что во главе разведывательного ведомства стоял фантазер

47

Мензис и его заместитель Джон Синклер дали понять Министерству иностранных дел, что они хотят видеть Филби на посту руководителя СИС после отставки Мензиса. Голос Форин офис учитывался в то время при выборе кандидатуры нового «С». Высокопоставленный чиновник МИДа, знавший Филби во время войны, встретился с ним и изложил руководству свое мнение. Он заявил, что Филби очень деградировал и слишком много пьет. МИД пришел к заключению, что Филби не годится на столь высокий пост. Дело не дошло до открытого конфликта между СИС и Форин офис, так как Филби был вовремя разоблачен(9)

48

Основная проблема состояла не в том, что СИС не открывала хороших возможностей для карьеры (при Уайте положение в этом отношении значительно улучшилось), а в том, что после выхода в отставку, зачастую в раннем возрасте, сотрудникам СИС было трудно устроиться на другую работу. Они не могли объяснить, чем занимались до этого. СИС, столь умело фабриковавшая легенды, отказывалась это делать для своих бывших сотрудников. По-иному обстояли дела в США, где вышедшие в отставку сотрудники ЦРУ получали привлекательные посты в промышленности, торговле или науке

49

Некоторые сотрудники позже, видимо, изменили свою точку зрения. Когда президент Никсон предпринял шаги, направленные на улучшение отношений с Китаем, китайский отдел ЦРУ почувствовал, что ему угрожает опасность. Для его существования было необходимо, чтобы Китай оставался одним из главных врагов США. Идеи Голицына вдруг оказались приемлемыми для сотрудников этого отдела. Бывший работник ЦРУ Ральф Макги говорит, что один из сотрудников отдела Восточной Азии пытался убедить его в том, что «Китай и Советы заключили договор о псевдорасколе с целью усыпить бдительность остального мира и затем покорить его»

50

«Федора» был идентифицирован как Лессовский Давидом Гэрроу в книге «ФБР и Мартин Лютер Кинг». Гэрроу говорит, что это имя ему сообщил коллега, писатель Ладислас Фараго, который в свою очередь услышал его от одного из бывших руководящих сотрудников ФБР Уильяма Салливана. К настоящему времени Фараго и Салливан уже скончались

51

Конечно, существует еще одна возможность. Носенко, будучи сотрудником ЦРУ, наверняка обсуждал там свои показания, прежде чем предстать перед сенатским комитетом. Без согласия ЦРУ он не мог предложить комитету версию, противоречащую тому, что он говорил ранее. Таким образом, третья возможность заключается в том, что ЦРУ по ведомой лишь ему причине хотел заставить специальный комитет палаты представителей поверить в то, что КГБ весьма интересовался Освальдом

52

СИС протестовала против откровении Винна, и тот был вынужден уехать жить на Майорку. Там он вызвал скандал и был арестован якобы за то, что выбросил из своей квартиры на десятом этаже, выходящей окнами на набережную, ящик пива и цветочный горшок. Винн заявил, что это была работа коммунистических агентов, желавших выманить его из квартиры, чтобы обыскать ее

53

В период между 1960 и 1963 годами английское правительство серьезно намеревалось развивать торговые отношения с Советским Союзом. И специалисты-электронщики из Великобритании частенько навещали Москву. Однажды специалист, работавший в одной из фирм, действующей где-то на грани военного производства, страшно потрясенный, вбежал в английское посольство в Москве и стал умолять его сотрудников, чтобы те первым же самолетом отправили его домой, в Лондон. Он рассказал, что ему грубо приказали сесть в машину, которая доставила его в совершенно незнакомый дом. Там он был представлен какому-то человеку. Незнакомец сказал, что услуги такою специалиста могут принести огромную пользу Советскому Союзу. Ему предложили поистине королевскую плату и очень настойчиво советовали согласиться. Электронщик сказал, что он был отпущен лишь после того, как дал обещание подумать. Естественно, через несколько часов он вылетел в Лондон

54

Имелся и другой канал. В то же самое время Евгений Иванов, офицер ГРУ (немаловажное совпадение), работавший под прикрытием советского посольства в Лондоне в качестве военно-морского атташе, пытался через МИ-5 довести миролюбивые сигналы Москвы до правительства, депутатов парламента и влиятельных граждан. Имеет значение тот факт, что Пеньковский и Иванов были знакомы. Иванов имел связи в правящих кругах СССР

55

Сам Бабу провел без суда шесть лет в тюрьме по обвинению в участии в попытке свержения режима Каруме в 1972 году. во время которой президент был убит. Бабу был освобожден из заключения под давлением организации Международная амнистия

56

Киссинджер никогда не ограничивался данными ЦРУ. Наряду с сообщениями, полученными от ЦРУ, он просматривал данные военной разведки и других ведомств. Однако все эти сообщения тщательно перерабатывались и анализировались его сотрудниками

57

Это положение можно хорошо проиллюстрировать на примере Госдепартамента. Многие сотрудники, которых откомандировали туда на временную работу, предпочли не возвращаться в родное гнездо. В какой-то момент получилось так, что четыре помощника госсекретаря оказались бывшими сотрудниками ЦРУ. В другом случае Госдепартамент обратился в ЦРУ с просьбой прислать людей на посты руководителей отделов связи и безопасности, так как в штатах Госдепартамента не оказалось сотрудников соответствующей квалификации

58

Министр обороны Джон Профьюмо был вынужден в 1963 году уйти в отставку после скандала на сексуальной почве. В скандал вместе с министром оказались вовлечены девица Кристина Килер и советский военно-морской атташе Евгений Иванов

59

Выражение «группа пяти» восходит ко временам Коминтерна, практиковавшего создание самостоятельных ячеек из пяти коммунистов. Поскольку четверка когда-то работала на Коминтерн, было высказано предположение, что должен существовать пятый член группы

60

Одна из газет опубликовала собственный список, состоящий из трех рубрик. Первая рубрика была озаглавлена «Признание», вторая – «Частичное признание», третья – «Не раскрыто». Список не во всем соответствовал истине, и газете приходилось приносить свои извинения. Одно из опубликованных извинений звучало следующим образом: «Наш список сотрудников МИ-5, подозреваемых в шпионаже, включал мистера Седрика Белфреджа, который, по словам сотрудников МИ-5, «частично признался в этом деянии, но с тех пор успел скончаться». Мы счастливы заявить, что он, во-первых, жив, во-вторых, никогда ни в чем не признавался и, в-третьих, вообще никогда не служил в МИ-5»

61

Председатель специального сенатского комитета по разведке Барри Голдуотер жаловался в 1984 году, что он не был проинформирован о той роли, которую сыграло ЦРУ в минировании территориальных вод Никарагуа

62

Остается неясным, действительно ли взявшие на себя ответственность за убийство Уэлша левые политические группы узнали о нем из журнала или просто вычислили его, потому что он жил в доме, в котором многие годы обитали руководители отделения ЦРУ в Афинах. В целях безопасности штаб-квартира ЦРУ неоднократно предлагала Уэлшу сменить место жительства

63

Это не единственные макеты, используемые коммунистами. ГДР в 1986 году стала размещать манекены часовых на сторожевых вышках вдоль укрепленной границы с Западной Германией

64

Нельзя сказать, что АНБ и ШПС оказались бесполезны, когда начались бои. ШПС, в частности, в конце 70-х годов изменил политику, перенеся центр тяжести в своей работе на сбор тактической, а не стратегической информации. Как оказалось, это изменение смогло принести огромную пользу английским частям во время Фолклендской кампании

65

Разведка Израиля представляет собой классический пример разведки, в которой человеческий фактор (старомодный шпионаж) является более важным, чем добывание сведений с помощью технических средств. Израилю жизненно важно выяснить намерения противника. А лучший способ для этого – внедрение в его разведывательные службы

66

Отсюда возникает неправильное представление о так называемых «агентах влияния». С технической точки зрения эти лица могут называться агентами и оказаться в списке таковых, который некий советский перебежчик может передать на Запад. Однако это не шпионы: они сделали для интересов Советского Союза не больше того, что, скажем, сделал фермер, продавая Советскому Союзу зерно. Они будут несказанно удивлены тем, что КГБ внес их в какой-то список. Розицки говорит, что тысячи влиятельных нью-йоркцев и обитателей Вашингтона рассматриваются русскими в качестве «агентов влияния», что, однако, не говорит об их нелояльности по отношению к Соединенным Штатам. В этой связи газетные истории о советских перебежчиках, прибывших в США со списками советских агентов, насчитывающими сотни имен, должны рассматриваться с большим скептицизмом