М. Я. Геллер
ModernLib.Net / Русский язык и литература / Началу К. / М. Я. Геллер - Чтение
(стр. 148)
Автор:
|
Началу К. |
Жанр:
|
Русский язык и литература |
-
Читать книгу полностью
(6,00 Мб)
- Скачать в формате fb2
(1 Кб)
- Скачать в формате doc
(3,00 Мб)
- Скачать в формате txt
(2,00 Мб)
- Скачать в формате html
(3,00 Мб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100, 101, 102, 103, 104, 105, 106, 107, 108, 109, 110, 111, 112, 113, 114, 115, 116, 117, 118, 119, 120, 121, 122, 123, 124, 125, 126, 127, 128, 129, 130, 131, 132, 133, 134, 135, 136, 137, 138, 139, 140, 141, 142, 143, 144, 145, 146, 147, 148, 149, 150, 151, 152, 153, 154, 155, 156, 157, 158, 159, 160, 161, 162, 163, 164, 165, 166, 167, 168, 169, 170, 171
|
|
Рецепт внутриполитической программы Горбачева советские руководители могли расшифровать как 10% страха и 90% успокоения. Внешнеполитическая программа содержала 90% страха и 10% успокоения. Генеральный секретарь констатировал с удовлетворением замечательный итог брежневской эпохи: историческое завоевание, состоявшее в «достижении братскими странами социализма [58/59] военно-стратегического равновесия с государствами агрессивного блока НАТО». Он возложил всю ответственность за напряженность в мире на «правящие круги США», на империализм, который «в последние годы усилил подрывную работу и координирует свои действия против социалистических государств». В то же время Горбачев протянул руку, объявив, что «не существует какой-то фатальной неизбежности конфронтации двух стран», т. е. США и СССР. Народу Михаил Горбачев дал обещание: «Важно, чтобы советские люди уже в ближайшее время ощутили перемены к лучшему». Дал он также первые лозунги новой эпохи. Газеты опубликовали его доклад под заголовком: «Инициатива, организованность, эффективность». В тексте появились стереотипы, которым предстояла великая карьера: «перестройка», «человеческий фактор», «ускорение». Аркадий Шевченко, бывший заместитель генерального секретаря ООН, выбравший свободу в США, пишет в своих воспоминаниях «Разрыв с Москвой», что если бы Макиавелли жил сегодня в советской элите, он был бы студентом, а не профессором4. Новый генеральный вполне мог быть профессором. Постепенно, всегда позволяя опережать себя публицистам и экспертам, Михаил Горбачев раскрывает глубину и всеохватный характер кризиса. Выступая в мае на торжественном собрании по случаю 40-летия победы над Германией, Горбачев еще очень доволен достижениями советского народа. Он приводит цифры, над которыми через несколько месяцев станут смеяться журналисты: «Реальные доходы на душу населения превысили довоенный уровень в 6 раз. Заметно расширилась сеть больниц и поликлиник, детских садов и яслей, учреждений бытового обслуживания… Советское общество сегодня - это общество подлинной демократии, уважения достоинства и прав граждан…»5 В этом же докладе Горбачев скажет о великих заслугах Сталина в годы Отечественной войны и будет награжден самыми бурными аплодисментами собравшихся в Кремле слушателей. [59/60] «Негативные явления», как первоначально называют кризис, были очевидны для всех жителей Советского Союза. Но до тех пор, пока разрешалось говорить только о достижениях, кризис представлялся в каждом случае явлением местным, ограниченным. Его объем и размах обнажились только после снятия табу, после разрешения говорить о глубоких язвах системы. Одной из неожиданных жертв открытого обсуждения «недостатков» стала западная советология. Лишь очень небольшое количество книг, написанных западными специалистами о Советском Союзе, выдержало испытание «гласностью». «Секретный» доклад Хрущева на XX съезде сделал то, чего не могли сделать многочисленные свидетели, - убедил, что в Советском Союзе существовали лагеря, была лагерная империя, и Сталин совершил (правда, как утверждал Хрущев, только с 1934 г.) преступления. Многочисленные факты, цифры, свидетельства, заполняющие, с лета 1985 г., страницы советских газет и журналов, дисквалифицируют труды западных экономистов, использовавших фальшивые официальные цифры; политологов, отвергавших термин «тоталитаризм», которым сегодня оперируют советские ученые, и предпочитавших говорить о «плюралистическом социалистическом» обществе; социологов, настаивавших на бесплатном медицинском обслуживании и других социальных достижениях; историков, сомневавшихся в размерах террора, географов, веривших советским картам6, и т. д. и т. д. Американский историк Адам Улам великолепно представил ситуацию: «У каждого из нас, кто изучает Советский Союз, спрятан среди фишек скелет. Чтобы описать этот воображаемый скелет представим себе двух персонажей - X и У. Желая узнать как можно больше о Советском Союзе, X, примерно с 1930 по 1950 г., читал только уважаемых некоммунистических авторов. Он основательно изучал труды супругов Уэбб и Джона Мейнарда Кейнса. Обращаясь к американским ученым, он штудировал работы по советскому государственному и уголовному праву, различным аспектам советского общества, профессоров из университетов Чикаго, Гарварда, [60/61] Колумбии, Уильямса. Эта серьезная литература дополнялась чтением наиболее объективных неуниверситетских экспертов по России, а также репортажей нескольких объективных журналистов, в особенности тех, кто долго жил в СССР. Его приятель У обладал таким же желанием учиться, но его вкусы лежали в другом направлении, ненаучном и мелодраматическом. Равнодушный к объективности, он искал ключи к советской политике в текстах отъявленных врагов режима, например у бывших меньшевиков. Ему доставляли удовольствие романизированные свидетельства типа Кестлера или Виктора Сержа. Погружаясь еще ниже, он читал дешевые или сенсационные истории вроде «Я был жертвой красного террора». Он вызывал гнев у X, настаивая, что имеются аспекты советской политики, которые легче понять, изучая борьбу между Аль Капоне и Дан Торрио, чем между Лениным и Мартовым или споры о «социализме в одной стране». Кто из этих двух воображаемых персонажей окажется в лучшей позиции, чтобы понять советскую политику при Сталине?»7 Адам Улам описал давнишнюю ситуацию. Сегодня наблюдение американского историка еще вернее, чем 30 лет назад. Парадоксально, но факт, что из множества книг о советской экономике, написанных в последние десятилетия, выдержала испытание советскими цифрами (почти единственная) «Анатомия призрака» Алена Безансона8, не экономиста, отвергшего советскую статистику как источник лживый и непригодный. Многие из выступавших на XIX партконференции, казалось, цитировали недоуменные вопросы Безансона, спрашивали: если у нас все есть (статистически), то почему у нас ничего нет - реально? Причины, побудившие Михаила Горбачева прибегнуть к «гласности», ключевому слову великих реформ Александра II, будут рассмотрены ниже. Несомненно одно: первым результатом «гласности» было признание наличия кризиса. Он был обнаружен - и признан - во всех областях жизни. В настоящем, будущем и прошлом. Прежде всего - в экономике. [61/62]
А. ЧТО ДЕЛАТЬ С НАРОДНЫМ ХОЗЯЙСТВОМ?
…Если не будет крутых перемен, в середине 90-х годов наша экономика развалится со всеми вытекающими отсюда последствиями - социальными, внешнеполитическими, военными и т. д. Василий Селюнин9. 1988.
Признаком начавшегося раскрепощения духа после смерти Сталина, в эпоху первой «оттепели», было возрождение литературы. Плодами этого времени питается и вторая «оттепель», эпоха «гласности». На этот раз знаком начавшегося освобождения стала публицистика, в первую очередь экономическая. Журналисты и ученые, публицисты и профессора обрушили на советский народ цифры, факты, анализы. Постепенно и все быстрее стала обнажаться картина невиданной катастрофы. Поразительнее всего, что кризис, глубоко затронувший все области жизни, был итогом мирной эпохи, продолжавшейся 40 лет. По своему размаху кризис, объявленный Михаилом Горбачевым в 1985 г., был не менее грозным, чем кризис 1921 г., – результат революции, гражданской войны и политики Ленина, пытавшегося перебросить Россию - «большим прыжком» - в коммунизм. Во многих отношениях нынешняя катастрофа - серьезнее положения Советского Союза после победы над Гитлером, оплаченной разрушением страны, чудовищными потерями населения. Кризис был обнаружен новым генеральным секретарем Михаилом Горбачевым вскоре после избрания. Данное им разрешение говорить о положении в стране стало импульсом, открывшим шлюзы информации, размышлений. Прежде всего Горбачев стал намечать границу: с какого времени ситуация в стране начала ухудшаться. Было для него это не очень ясно, поэтому датирует он начало упадка очень приблизительно. «Известно, - говорил генеральный секретарь через шесть недель после избрания, – что наряду с достигнутыми успехами в экономическом развитии страны, в последние годы усилились неблагоприятные [62/63] тенденции…»10 Горбачеву еще неудобно злым словом вспоминать предшественника. Проходит некоторое время, датировка уточняется: «С начала 70-х годов стали ощущаться определенные трудности в экономическом развитии»11. Затем появляется термин: «на рубеже 70-80-х годов»12. Подводя итоги 70-летия советской власти, генеральный секретарь считает уже возможным назвать имя предшественника - виновника бед: «В последние годы жизни и деятельности Л. И. Брежнева… усилился разрыв между словом и делом, нарастали негативные процессы в экономике, создавшие по существу предкризисную ситуацию»13. В «Перестройке» Горбачев начинает с отрицания объяснений причин перестройки «катастрофическим состоянием советской экономики… разочарованием в социализме, кризисом его идей»14, затем признает, что к 80-м гг. в стране сложилась «непростая ситуация»15, а «во второй половине 70-х годов…страна начала терять темпы движения, нарастали сбои в работе хозяйства, одна за другой стали накапливаться и обостряться трудности, множиться нерешенные проблемы»16. Через год после написания «Перестройки», говоря о необходимости «коренной перестройки экономических отношений на селе», Горбачев объявляет: «Мы опоздали с этим делом на десятилетия»17. Датировка начала кризиса - необходимое условие осознания его причин и путей решения «нерешенных проблем». Горбачев выбирает на первых порах самый простой и легкий выход, традиционное решение всех генеральных секретарей: во всех бедах виноват предшественник. Привлекательность этого решения заключалась в том, что оно содержало зерно истины. Политику Брежнева - легко критиковать, осуждать, отвергать. К тому же так всегда поступал каждый очередной генеральный секретарь. Сталин обвинял соратников Ленина, изменивших вождю. Хрущев обвинял Сталина, установившего «культ личности». Брежнев обвинял Хрущева, правившего «волюнтаристски». Теперь пришла очередь Брежнева, обвиненного в «застое». Осуждение предшественника позволяет не только свалить на него вину за все беды и несчастья, хронически терзающие [63/64] Страну Советов, но и непосредственно обвинить в плохой, недобросовестной, неправильной работе сподвижников покойного генерального секретаря. В руках преемника осуждение предшественника - могучий инструмент чистки, замены всех, кто остался без хозяина, своими людьми. Эта система имеет одно неудобство. Все преемники долгие годы были верными соратниками осужденных, либо умерших, предшественников. Хрущев десятилетия работал со Сталиным, Брежнев - с Хрущевым, Горбачев - с Брежневым. Но это неудобство - морального порядка. И легко преодолевается. Горбачев, например, смело критикует «экономические отношения на селе», «забыв», что в 1978-1985 гг. он, как секретарь ЦК, ответственный за сельское хозяйство, вполне «отношениями» удовлетворялся. Хрущев - вполне правдоподобно - объяснял свою преданность Сталину страхом. Не только действие, но и слово критики в адрес сталинской политики кончалось одинаково: лагерем, смертью. Горбачев не объяснил до сих пор своей приверженности политике Брежнева. Об этом говорил на XXVII съезде партии Борис Ельцин, в то время «новый человек» Горбачева, вызванный из Свердловска в Москву. Безжалостно раскритиковав положение в стране и партии, сложившееся в результате руководства Брежнева, Борис Ельцин справедливо заметил: «Делегаты могут меня спросить: почему же об этом не сказал, выступая на XXVI съезде партии?» «Откровенный», как он подчеркнул, ответ Бориса Ельцина звучал: «Видимо, тогда не хватило смелости…»18 Ответ несомненно искренний. Ельцин, как и Горбачев, боялись Брежнева. Не потому, что критика его политики могла закончиться лагерем и смертью, но она бесспорно закончилась бы потерей места, крушением карьеры. Датировка начала кризиса, повторяю, - необходимый элемент его понимания. Но - недостаточный. Второй важнейший элемент - понимание того, что же именно произошло. Горбачев перечисляет признаки ситуации, которая, как он выражается, «заключала в себе угрозу [64/65] серьезного социально-экономического и политического кризиса»19, говорит о возникновении «застойных явлений», о появлении «механизма торможения социально-экономического явления». И признается, что «произошло на первый взгляд трудно объяснимое»20. Объяснение, которое он дает со «второго взгляда», т. е. обдумав, продолжает оставаться таинственным: «Мы только думали, что управляем, а на самом деле складывалась ситуация, о которой предупреждал Ленин: машина едет не туда, как думают те, кто сидит у руля»21. Ссылка на Ленина в данном контексте представляет собой интерес. Горбачев не цитирует своего первого предшественника, но высказывание Ленина найти не трудно, хотя долгие десятилетия о нем не вспоминали. Весной 1922 г., ровно через год после введения новой экономической политики (нэпа), выступая на XI съезде партии, Ленин вдруг обнаружил, что машина советского государства «едет не туда»: «Вырывается машина из рук: как будто бы сидит человек, который ею правит, а машина едет не туда, куда ее направляют, а туда, куда направляет кто-то, не то легальное, не то беззаконное, не то бог знает, откуда взятое… Машина едет не совсем так, а очень часто совсем не так, как воображает тот, кто у руля этой машины сидит»22. Признание Ленина тем интереснее, что толчком, вызвавшим у вождя революции образ, безумной машины, едущей неизвестно куда, по велению Бог знает чьей «беззаконной» руки, была статья «Трагическое положение», опубликованная в сентябре 1915 г. После публикации статья произвела огромное впечатление и распространялась в многочисленных списках. Нет ничего удивительного, что Ленин вспомнил ее семь лет спустя. Автор «Трагического положения» знаменитый адвокат, один из лидеров партии конституционных демократов, член всех созывов Государственной Думы Василий Маклаков писал: «Вы несетесь на автомобиле по крутой и узкой дороге; один неверный шаг, - и вы безвозвратно погибли… И вдруг вы видите, что ваш шофер править не Может; потому ли, что он вообще не владеет машиной на спусках, или он устал и уже не понимает, что делает, но он ведет к гибели и вас, и себя, и если продолжать ехать, как он, перед вами - неизбежная гибель»23. [66/67] Василий Маклаков, в разгар войны, в дни тяжелейших поражений русской армии спрашивал: что делать в «трагическом положении», нужно ли пытаться отобрать руль потерявшего способность управлять машиной шофера? Ленин вспомнил образ автомобиля, летящего в пропасть, когда сам сидел за ее рулем и не понимал, почему машина его не слушает, подчиняясь таинственной, «незаконной» руке. Известно, что Ленин пришел к выводу о необходимости превратить «оккультную» руку в явную и законную. На пленуме после XI съезда шофером - генеральным секретарем - был избран Иосиф Сталин. 60 лет спустя очередной генеральный секретарь снова, открыв глаза, увидел, что машина, которой по-прежнему руководит партия, находится на самом краю пропасти. Маклакову и Ленину «трагическое положение» представлялось в образе потерявшего управление автомобиля. Михаил Горбачев воображает себе катастрофу иначе. «Складывалась довольно странная картина, - писал он в 1987 г. в «Перестройке». - Крутится огромный маховик могучей машины, а передачи от нее на рабочие места буксуют или очень слабы приводные ремни»24. Образ маховика, колеса, обеспечивающего равномерность вращения вала машины, преследует Михаила Горбачева. В октябре 1985 г. в Москве становится известно, что, посетив МХАТ, новый тогда еще генеральный секретарь пообещал главному режиссеру Олегу Ефремову: «Вот подождите, раскручу маховик, тогда…» В июле 1986 г., разговаривая с жителями Приморского края, Горбачев объясняет: «Каждый на своем месте должен прибавить дисциплины, ответственности, творчества, производительности. Вот тогда мы свой советский маховик раскрутим»25. Осенью 1987 г. генеральный секретарь подбадривает жителей Мурманска: «Мы честно говорим, что трудно будет еще какое-то время. Но если мы раскрутим маховик, то я вам скажу: много прибавится в стране хорошего»26. Примерно в это время Горбачев пишет «Перестройку», в которой [66/67] называет одну из глав: «Маховик перестройки набирает обороты» - настаивая: «Надо раскручивать и раскручивать маховик перестройки»27. Весной 1988 г., в годовщину прихода к власти, Горбачев подводит некоторые итоги своей деятельности, беседуя с московскими рабочими. Он доволен: «Почти три года прошло после апрельского пленума. Тяжело было. Но маховик раскручивается, и дело двинулось…»28 Настойчивое, обязательное появление образа «маховика» в бесчисленных выступлениях Горбачева позволяет говорить о различном отношении к «трагическому положению» нынешнего генерального секретаря и Ленина в 1922 г. Вождь революции был поражен таинственным поведением автомобиля, которым он правил, не понимая, почему машина ему не подчиняется. За несколько месяцев до фатального удара болезни Ленин усомнился в себе - шофере. Горбачев уверен в своих «шоферских» качествах, его интригует причина, по которой маховик замедлил темпы передачи движения «могучей машине». Мощь машины, ее безграничные возможности не вызывают сомнения у генерального секретаря. Достаточно лишь «раскрутить маховик», толкнуть, «прибавить», как выражается Горбачев, в работе. Ленин выражал сомнение в себе. Горбачев уверен, что виноваты - другие. Для него, конечно, нет сомнений в трагичности положения. Об этом стали открыто говорить сразу же после (смерти Брежнева. Андропов первым сказал о многочисленных «нерешенных проблемах», накопившихся в годы правления предшественника. Михаил Горбачев идет дальше. Очень уже немолодой человек рассказал журналисту о «шоковом впечатлении», которое произвело на его поколение заявление Сталина в 1936 году о том, что «социализм у нас в основном построен». Лично я, вспоминает рассказчик, «человек отнюдь не мягкий, плакал навзрыд». - От радости? - спросил журналист. - Что вы! - возразил рассказчик. - «Я тогда только вернулся из своей вятской деревни, заброшенной в глуши лесов, отрезанной [67/68] бездорожьем от мира. Там в избах грязь, тараканы, из-за отсутствия керосина пришлось вернуться от лампы к лучине. Но я вроде бы ничего этого не замечал - ведь нам впереди светил маяк, светлое будущее, которое мы строим своими руками. Пусть нам придется трудиться с напряжением всех сил еще пять, десять лет, все равно мы своего добьемся! И вдруг оказалось: то, что меня окружает, - это и есть социализм, правда, построенный лишь в основном. Никогда - ни до, ни после - не переживал я такого разочарования, такого горя»29. Прошло полвека. Социализм был достроен окончательно. Он стал, по определению экспертов по марксизму-ленинизму, «развитым», «зрелым». В июле 1988 г. Горбачев констатировал, что по сравнению с 1936 г. мало что изменилось в деревне: «По сути дела, нам нужна общенациональная программа строительства на селе жилья, школ, больниц, дорог и объектов коммунально-хозяйственного и бытового обслуживания, связи, торговли - в общем, всего того, без чего не может жить и нормально трудиться современный человек»30. Но не менее катастрофическим является положение в городе. Перечень слабостей, бед, недостатков, дефицитов занимает во всех выступлениях Горбачева, начиная с. первой речи в качестве генерального секретаря, все больше и больше места. Он старается уравновесить картину, напоминая об успехах, подлинных (достижение военно-стратегического паритета с США) или иллюзорных (рост процента потребления мяса). Впрочем, сама необходимость «перестройки», которую он проповедует, делает осью своей политики, опровергает разговоры о «равновесии». Историк Юрий Афанасьев резюмирует ситуацию: «Шуточное ли дело - на исходе 70 лет строительства прийти к выводу, что его надо перестраивать в основании»31. Синодик бед, перечисляемых генеральным секретарем, бесконечен, охватывает буквально все стороны советской жизни и деятельности. Устарела структура производства: «Известно, например, что мы больше всех производим стали, а металла у нас хронически не хватает… Доля [68/69] пластмасс, керамики и других прогрессивных неметаллических материалов в их общем объеме пока еще невелика…»32 Производимая продукция ненадежна, очень плохого качества: «Есть серьезные отставания в смысле надежности и, особенно, в том, что мы называем емким словом «качество»…»33 Оборудование «уже не соответствует современному уровню потребностей прогресса»34. В 1988 г. Горбачев объявляет: «И сегодня страна в расчете на единицу национального дохода продолжает расходовать слишком много топлива, электроэнергии, металла»35. Он настаивает на «и сегодня», поскольку об излишнем расходовании материалов генеральный секретарь говорит уже в самых первых своих выступлениях. Горбачев не перестает повторять список болезней, переходя от экономики, где все плохо, к быту трудящихся, где все еще хуже: «Мы… не смогли реализовать возможности социализма в улучшении жилищных условий, продовольственного снабжения, организации транспорта, медицинского обслуживания, образования, в решении других насущных проблем»36. Другие «насущные проблемы», не названные в этот раз, перечисляются в других выступлениях: неправедный суд, коррупция, пьянство, «социальная несправедливость», выражающаяся в росте нищеты, в увеличении разрыва между богатыми и бедными. Экономисты, проталкиваясь в двери, раскрытые для них генеральным секретарем, приносят в печать детали, живописующие состояние советской экономики. Цифры настолько красочные, настолько убедительные, что ЦРУ, базировавшее, видимо, свои анализы и прогнозы на официальной статистике, не хочет им верить. Рапорт ЦРУ, например, настаивает на том, что утверждения Абеля Аганбегяна, одного из консультантов генерального секретаря, будто бы реальный рост советской экономики в 1980-85 гг. был равен нулю, преувеличены. Как говорится в отчете, цифры Аганбегяна носят «политическую окраску», рождены желанием «выделить достоинства Горбачева по сравнению с его предшественниками»37. Поскольку все, что происходит в СССР, носит «политическую окраску», [69/70] упоминание о ней тавтологично. В данном случае следует, видимо, говорить о «политической окраске» суждений ЦРУ. Абель Аганбегян видел отставание советской экономики еще в 1965 г., когда его суждения распространялись лишь в узком кругу специалистов38. Положение при Горбачеве не улучшилось: прирост национального дохода в 1987 г. составил 2,3% по сравнению с 4,1% в предыдущем году39. В первом квартале 1989 г. прирост национального дохода был по официальным данным на 5% выше аналогичного периода 1988 г., во втором квартале рост соответственно составил 2,1 %, в третьем - ноль процентов. Лондонский «Экономист», комментируя эти данные, замечает, что следует учесть традиционное завышение советской статистикой цифр на 2-3%, ибо она не учитывает скрытую инфляцию40. Летом 1989 г. «Правда» опубликовала статью, констатировавшую: «Нашей экономической перестройке исполнилось 50 месяцев. Такого отрезка времени хватало для восстановления разрушенных войной стран, преодоления последствий великих кризисов, выхода из смертельных пике кредитно-денежных систем. На нашем дворе экономический кризис, и финансовая система терпит катастрофу»41. Осенью 1989 г. заместитель премьер-министра, руководитель экономической реформы Леонид Абалкин признавал: «Наше экономическое положение из месяца в месяц продолжает ухудшаться»42. Итоги первой половины 1990 г. свидетельствуют об усилении экономического кризиса: национальный доход сократился по сравнению с соответствующим периодом 1989 г. на 1%, производительность труда на 1,5% и т. д. Сегодня экономисты говорят о реальном положении в стране. Николай Шмелев констатирует: советская экономика все еще не принимает научно-технический прогресс. Промышленность сегодня отвергает до 80% новых апробированных технических решений и изобретений43. А крупнейший советский физик, академик В. Гинзбург с восторгом рассказывает, что во время пребывания в США его вез профессор чикагского университета, у которого в машине был «телефон, по которому можно разговаривать [70/71] с любым обладателем обыкновенного телефона в США и Европе». «Сам видел», - добавляет академик, подтверждая чудо своим авторитетом44. Советские граждане могли не знать цифр сокращения производства предметов потребления - но результаты они ощущали на своей шкуре. Теперь они получили статистическую информацию: в 1928 г. 60,5% всей продукции составляли предметы потребления. В 1940 г. эта доля упала до 39%. К 1980 г. она уменьшилась до 26,2%. И все еще продолжает сокращаться»15 Тяжелобольная советская промышленность может все же похвастаться некоторыми результатами. Скажем, поразительными успехами в космической области, цена которых, правда, и сегодня не названа даже самыми смелыми публицистами. Или, скажем, производством самого большого количества обуви в мире, хотя, как замечает экономист, «купить в магазинах нечего»46. Смертельно больное сельское хозяйство не может ничем похвастаться. Правда, Михаил Горбачев, празднуя 70-летие Октября, удовлетворенно говорил: «Нам удалось собрать урожай зерна более чем 210 млн. тонн. Это результат огромных усилий нашего народа, партии, поднявшей его на работу по-новому!»47 Но если вспомнить, что «Продовольственная программа СССР», принятая в 1982 г., предусматривала в одиннадцатой пятилетке довести среднегодовой сбор зерна до 238 - 243 млн. тонн, а в двенадцатой (1986-1990) до 250 - 255 млн. тонн48, результат «огромных усилий» народа и партии в 1987 г. покажется скромным. В особенности если учесть, что, по словам того же генерального секретаря, потери сельскохозяйственных сборов при транспортировке, хранении и переработке составляют 20 - 30 %49. В результате каждый второй кусок хлеба, съеденный в Советском Союзе, обладающим самым большим пахотным ареалом в мире, выпускающим комбайнов в 16 раз больше, чем США, «привезен из-за рубежа»50. В июне 1989 г. премьер-министр Рыжков сообщил съезду народных депутатов, что Советский Союз потратит 8 млрд. долларов на закупку 44 млн. тонн зерна и 25 % растительного масла, [71/72] необходимого стране. Год спустя, в июле 1990 г., Рыжков объявил о грозящей нехватке хлеба, несмотря на отличный урожай. Покупка зерна за границей остается необходимостью. [72/73]
3. РЕВОЛЮЦИОННАЯ СИТУАЦИЯ
Революции не может быть. Потому что наша революция была последней. Евгений Замятин - Мы.
Когда популярный герой русских сказок Иванушка попадал в трудное положение, терпел неудачу, приходивший ему на помощь мудрец говорил, утешая: эта беда еще только полбеды. Катастрофическое положение советской экономики, явно опоздавшей на поезд в XXI век, это лишь «полбеды», внешнее проявление глубочайшего кризиса структуры. Летом 1986 г. Горбачев, подталкиваемый осложняющейся ситуацией, приравнивает перестройку к революции: «Я бы поставил знак равенства, - говорит он в Хабаровске, - между словами перестройка и революция»1. Более полувека слово «революция» употреблялось в советском политическом словаре только по отношению к переворотам, организуемым коммунистическими партиями в капиталистическом мире. По отношению к советской системе в последний раз им воспользовался Сталин, говоривший о «великом переломе» - коллективизации крестьянства - как о революции «сверху». Горбачев объявляет «настоящую революцию во всей системе отношений в обществе, в умах и сердцах людей, психологии и понимании современного периода и, прежде всего, задач, порожденных научно-техническим прогрессом»2. Определение грядущих перемен - слишком общее, порождающее множество вопросов. Видно, что и генеральный [73/74] секретарь пока еще не знает ясно, что он имеет в виду. После хабаровской речи он как бы идет вспять, говоря о «глубоких качественных, можно сказать, революционных изменениях, идущих в обществе»3. Можно, следовательно, сказать «революционные» изменения, а можно и как-нибудь иначе. Но теперь почти в каждом выступлении генерального секретаря звучит «музыка революции». Он не устает повторять: «Наша перестройка - это та же революция. Без выстрелов, но глубоко и всерьез»4; нам нужны «революционные преобразования»5; «наша надежда на революционное очищение и возрождение»6. Обращаясь к «стране и миру», urbi et orbi, прокламирует: «Перестройка – это революция»7. Горбачев успокаивает: «самая мирная и демократическая»8, но - революция. Генеральный секретарь понимает: слово «революция» пугает советских граждан, давно уже приученных к мысли, что в Советском Союзе не может быть революций, ибо - последняя, победоносная уже была. Пугает даже слово «реформа», ибо до последнего времени слово «реформизм» принадлежало к числу самых бранных в советском политическом лексиконе. Двадцать лет назад «Краткий политический словарь» определял «реформизм», как «враждебное марксизму-ленинизму и коренным интересам пролетариата оппортунистическое, правосоциалистическое течение в рабочем движении…»9 Всего шесть лет назад «реформизм» был все еще «течением внутри рабочего класса, отрицающим необходимость классовой борьбы… стремящимся… превратить капитализм в общество «всеобщего благосостояния»10. В 1987 г. Горбачев открыл, что «Ленин не боялся употреблять это слово и даже учил самих большевиков «реформизму», когда это требовалось для развития дела революции в новых условиях»11. Революция, даже без выстрелов, дело серьезное. И причины, которые вызывают ее, всегда очень серьезны. Как правило - это глубокий общественный кризис. В 1984 г., едва К. Черненко был избран генеральным секретарем, журнал «Вопросы истории» опубликовал статью Е. Амбарцумова, в которой анализировались причины [74/75] кризисов в социалистических странах, а также ситуация в СССР. Автор видел их основную причину - начиная с 1921 г., когда Ленин искал выхода в нэпе, - в кризисе власти, совершающей ошибки или даже сознательно действующей вразрез с интересами трудящихся12. Теоретический орган ЦК КПСС гневно опроверг «ошибки» Е. Ам-барцумова, объяснив, что все кризисы в социалистических странах - начиная с 1921 г. - были всегда вызваны контрреволюционными происками «правооппортунистических элементов», поддерживаемых обычно «международным капиталом». Коммунист» отвергал само понятие «кризис при социализме», полагая, что ни в 1921 г. в советской республике, ни в 1956 г. в Венгрии, в 1968 г. в Чехословакии, в 1980 г. в Польше не было кризиса социализма как «целостной общественной системы»13. Аргументы оказались настолько убедительными, что журнал «Вопросы истории» признал справедливость критики и свои ошибки14. Три года спустя Горбачев соглашается с тем, что «социалистическое общество не застраховано от появления и накопления застойных тенденций и даже or серьезных социально-политических кризисов»15.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100, 101, 102, 103, 104, 105, 106, 107, 108, 109, 110, 111, 112, 113, 114, 115, 116, 117, 118, 119, 120, 121, 122, 123, 124, 125, 126, 127, 128, 129, 130, 131, 132, 133, 134, 135, 136, 137, 138, 139, 140, 141, 142, 143, 144, 145, 146, 147, 148, 149, 150, 151, 152, 153, 154, 155, 156, 157, 158, 159, 160, 161, 162, 163, 164, 165, 166, 167, 168, 169, 170, 171
|
|