Современная электронная библиотека ModernLib.Net

М. Я. Геллер

ModernLib.Net / Русский язык и литература / Началу К. / М. Я. Геллер - Чтение (стр. 102)
Автор: Началу К.
Жанр: Русский язык и литература

 

 


Именно такое представление о своих действиях Сталин и хотел вызвать: после безумных цифр сталинского пятилетнего плана, даже шаг назад к цифрам по-прежнему невыполнимым, но сократившимся, казался победой здравого смысла. Колхозникам разрешили обрабатывать приусадебные участки, но в том же самом 1932 году принят вышеупомянутый закон от 7 августа. Осенью 1932 г. советская печать забила тревогу на заводах-гигантах, в цехах, в совхозах, в столовых «забыли о человеке». Правда возмущалась: «Пора положить конец бюрократическому, барскому пренебрежению к вопросам общественного питания и наконец усвоить, что нет для коммуниста задачи более почетной, чем улучшение положения рабочих».127 Такой призыв - на 15-м году пролетарской революции - мог бы показаться странным, если бы не раздался он в то самое время, когда положение рабочего класса было хуже, чем когда-либо после гражданской войны. В 1928 году
      [276/277]
      ЦК принимает особую резолюцию, клеймящую техническую интеллигенцию как классового врага. В 1931 г. секретная инструкция предлагает улучшить отношение к технической интеллигенции и улучшить ее материальное положение, но в 1933 году очередное постановление требует усилить борьбу с «вредительством». Это не была просто политика кнута и пряника. Выдаваемый «пряник» становился новым источником страха, страха его лишиться. В годы первой пятилетки складывается сложная иерархическая система привилегий. В годы военного коммунизма привилегиями пользовался узкий слой руководителей. В годы НЭПа часть привилегий - материального порядка - ускользнула из ведения партии. Деньги открывали возможности жить припеваючи, будучи независимым от партии и государства (если не учитывать, конечно, чувства перманентного страха, которое грызло нэпманов). В годы пятилетки, значительно расширившей слой руководителей, распорядителем всех без исключения привилегий становится партия, то есть Сталин. Но он дает привилегии не только руководителям, он их дает всем гражданам. Его статья «Головокружение от успехов» была освобождением (пусть всего на несколько месяцев) от колхозов, его заявление: жить стало лучше, жить стало веселей - в острейший период голода - было разрешением на «веселье». Комсомольский вождь А. Косарев, получив это разрешение, убеждает молодежь: напрасно думают, что мы против личного благополучия, против комнат, уютно обставленных, против опрятности, против модного костюма, ботинок, что мы давим стремления отдельной личности… мы не против музыки, мы не против любви, не против цветов…»128
      Цветы нужны, в частности, и для того, чтобы подносить их стоящему на мавзолее Сталину. Ибо все, что запрещается, запрещается по просьбе трудящихся, все, что разрешается, разрешается по указаниям партии, то есть Сталина. Борьба, объявленная с 1932 года аскетизму, становится очередным орудием укрепления государства: аскетам нечего терять, кроме их идей. Те, кого облагодетельствовал Сталин, могут потерять квартиру, положение, специальный паек, с ним связанный. В 1932 году Исаак Бабель, находясь в Париже, беседовал с Борисом Сувариным. Автор Конармии нарисовал красочный портрет Сталина начала 30-х годов, как его видели современники, люди близкие ко, двору». Характеризуя отношение «гениального секретаря» к людям, Бабель рассказал, как Сталин вызвал к себе ответственного работника наркомнаца, которого Политбюро решило наказать за какой-то проступок. Сталин объявил о наказании, отобрал поочередно удостоверения всех учреждений, где наказанный прежде работал, партбилет, а когда разжалованный уходил, Сталин вернул
      [277/278]
      его от дверей: Отдайте пропуск в кремлевскую столовую. 129
      В годы первой пятилетки сооружается государство, фундаментом которого становится сложнейшая система привилегий и страх их потерять. Система эта прочна, ибо в государстве царит голод и нищета; поэтому все является привилегией. С другой стороны система эта напоминает шерстяной чулок: все зависят от вышестоящего благодетеля, как в феодальной системе вассалы зависели от сюзерена. Достаточно было «потянуть» одного «благодетеля», чтобы за ним потянулся бесконечный ряд облагодетельствованных.
      Сталинское государство нуждается в сталинском обществе Революция разрушила старое общество, в годы НЭПа живет гибрид: неумершие остатки старого и зачатки нового послереволюционного общества; в годы пятилетки общество эпохи НЭПа разрушается. Из осколков дореволюционного и нэповского общества складывается по указанию Великого Архитектора, как назвал Сталина Радек, общество, которое ему нужно. Это общество не нуждается в аскетах и идеалистах, оно не нуждается в последователях каких-либо идеи, в том числе и марксистских, оно нуждается в исполнителях.
      В 1931 году ЦК принимает решение о школе. В школу воз вращаются старые - осужденные после революции - методы, возвращаются уроки, предметы. Нарком просвещения Луначарский, бывший символом революционной школы, заменяется А. Бубновым, служившим долгие годы начальником ПУР Красной армии В школу перегруженную «чуждым элементом», как говорится в решении ЦК, направляется 350 «опытных партработников'' и 100 комсомольских работников. В 1932 году все эксперименты в области программ обучения объявляются «левацким уклоном» и «скрытым троцкизмом» В школе вводится «твердое расписание», «твердая дисциплина» и целая гамма наказаний, вплоть до исключения.
      Роль «школы», как «воспитательного», «цивилизационного» фактора отводится системе тюрем и концентрационных лагерей, начавшей свое бурное развитие в годы первой пятилетки. Труд заключенных включается в пятилетний план. В 1928 году уголовное законодательство начинает пересматриваться, приспосабливается к расширению системы лагерей, которые становятся необходимыми в результате резкого увеличения числа заключенных. В 1930 г. задача охраны общества от «особо социально опасных правонарушителей путем изоляции, соединенной с общественно полезным трудом, и приспособления их к условиям трудовою общежития»130 возлагается на «исправительно-трудовые лагеря». Все лагеря еще в 1929 г. были переданы в ведение ОГПУ, которое уже долгие годы ведало лагерем-моделью - Соловками. ОГПУ становится крупнейшей
      [278/279]
      строительной организацией страны. Располагая практически неограниченным источником неквалифицированной рабочей силы, ОГПУ производит массовые аресты инженеров и техников для руководства работами. Возникает новый - чисто советский институт - «шарашка»: инженеры, ученые, исследователи работают по специальности, находясь в заключении. На крупнейших стройках, на «заводах-гигантах» появлялись инженеры и техники, руководившие работами и сопровождаемые часовыми. Крупнейшую стройку пятилетки, канал Белое море - Балтика, строят заключенные под руководством инженеров-»вредителей». Мечта Троцкого о «милитаризации труда» осуществляется Сталиным в форме «пенализации труда». Ворота лагерей украсят слова Сталина: «Труд в СССР есть дело чести, дело доблести и геройства».
      Дно советского общества составляли заключенные, вершину, пик - Вождь. В 1933 году А. Афиногенов, после успеха Страха, пишет новую пьесу - Ложь. Понимая взрывчатость темы, он посылает текст «лично товарищу Сталину». Сталин долго работает над текстом, поправляет, вычеркивает, дописывает. Потом - за неимением времени - отсылает рукопись неотделанной. Мнение свое выражает Сталин так: «Тов Афиногенов! Идея пьесы богатая, но оформление вышло небогатое».131 Не исключено, что идея пьесы была - для Сталина - выражена в словах одного из персонажей: «Думать должны вожди». 132 Несколько лет спустя, на Всесоюзном совещании жен командного и начальственного состава РККА, одна из жен рассказала о своей беседе на Дальнем востоке с представителем местного населения - гольдом. Гольд ехал в лодке, гребла его жена. - Ты почему не гребешь? - спросила его приезжая. - Думаю, - ответил он. Когда она ехала с ним второй раз - греб гольд, а жена сидела сзади. - Теперь, - объяснил он, - Сталин думает, как мне жить, а я могу работать. 133
      Перестройка материальной базы общества шла одновременно с полной переделкой надстройки.
      Духовная жизнь общества впрягается в колесницу государства в размерах, которые еще недавно казались невозможными. Нарком юстиции, прославленный обвинитель и любитель шахматной игры Крыленко заявляет в 1932 году: «Мы должны раз и навсегда покончить с нейтралитетом шахмат. Мы должны раз и навсегда осудить формулу «шахматы для шахмат», как формулу «искусство для искусства». Мы должны организовать ударные бригады шахматистов и начать немедленно выполнять пятилетний план по шахматам». «Пятилетний план по шахматам» был невинной игрой в сравнении с «антирелигиозной пятилеткой», объявленной 15 мая 1932 года.
      [279/280]
      Согласно плану, к «1 мая 1937 года на всей территории СССР но должно было больше остаться ни одного молитвенного дома, и само понятие Бога должно было быть изгнано, как пережиток средневековья, как орудие угнетения рабочих масс». Атаке подвергаются все науки: «Философские, естественные и математические науки, - заявляет журнал Естествознание и марксизм, - носят такой же политический характер, как экономика и исторические науки». В 1929 году удваивается число академиков. При выборе трех марксистов - философа Деборина, историка Лукина и литературного критика Фриче - 9 академиков, в том числе И. Павлов - в последнем бунте в защиту свободы науки голосуют против. После перебаллотировки марксисты избираются в академию. «Плюнь, батюшка, поцелуй у злодея ручку», увещевал бунтарей математик и кораблестроитель А. Крылов.134 Укрощение Академии наук не ограничилось выбором марксистов. В 1930 году она получает новый устав. Задача Академии наук формулируется в нем, как «содействие выработке единого научного метода на основе материалистического мировоззрения, планомерное направление всей системы научного знания к удовлетворению нужд социалистической реконструкции страны и дальнейшего роста социалистического общественного строя».135
      В декабре 1930 года Сталин дает интервью группе философов Института красной профессуры. Выдвигая задачу борьбы с «меньшевиствующим идеализмом» Деборина и с меньшевистскими взглядами Плеханова, Сталин призывал не обращать внимания на скромность Ленина, не считавшего себя профессиональным философом, и отвести вождю Октябрьской революции должное ему место - главы русского марксизма, крупнейшего русского философа-марксиста, одного из корифеев марксизма, вместе с Марксом и Энгельсом. Намек был понят. В сентябре 1931 года орган ЦК Большевик публикует статью, в которой разоблачался «меньшевиствующий идеализм» Деборина и его школы, и указывалось, что «необходимо разработать материалистическую диалектику», но разработать «на основе трудов Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина…» Сталин объявляется классиком марксистской философии, равным среди четырех. В 50-ю годовщину смерти Маркса Правда говорит о необходимости изучать Маркса по трудам Сталина. Представленные в январе 1934 года Семнадцатому съезду партии цифры издания «классиков» красноречиво свидетельствовали о том, что все «классики» были равны, но один из них был равнее других: Маркс и Энгельс были изданы тиражом в 7 млн., Ленин - 14 млн., Сталин - 60 с половиной миллиона. Американский корреспондент Юджин Лайонс, прогуливаясь по Москве 7 ноября 1933 года, подсчитал количество портретов Ленина и Сталина в
      [280/281]
      витринах домов на улице Горького. Счет был 103:58 в пользу Сталина. Большую популярность приобретает четырехголовый портрет: четыре профиля - Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, - глядящих в будущее. Геббельс счел этот портрет великолепной пропагандистской находкой и немедленно изготовил подобный немецкий, правда, лишь с тремя профилями - Фридриха II, Бисмарка, Гитлера. Эта троица тоже уверенно смотрела в будущее.
      Философия была - и есть - непременным атрибутом Вождя коммунистической партии, Верховного жреца Учения. Но, быть может, еще более важное значение придает Сталин истории. Овладение историей было несколько труднее, чем провозглашение себя корифеем марксизма. В истории, кроме теории, имеются факты. В октябре 1931 года журналы Пролетарская революция и Большевик публикуют статью (в форме письма в редакцию) Сталина «О некоторых вопросах истории большевизма». В качестве предлога Сталин использует статью А. Слуцкого о взглядах Ленина на внутрипартийную борьбу среди германских социал-демократов накануне войны 1914 г. Вряд ли можно сказать, что проблема эта в конце 1931 года была жгуче актуальной. Но нельзя отрицать важнейшего исторического значения этой статьи: она знаменует установление идеологического самодержавия Сталина.
      Сталин диктует в своем письме, что следует делать историкам, и как следует им работать. Первая задача - переделка истории партии, затем пересмотр русской истории. Стержнем новой истории партии должны быть: непогрешимость Ленина, который никогда не ошибался, наличие двух вождей партии, двух ее руководителей. Роберт Такер отмечает, что в определенном смысле Ленин «вырос» - ибо стал всегда прав, но «привязанный как сиамский близнец к своему преемнику, он во многом неизбежно стал меньше. Крупномасштабной идеализации подвергались лишь те грани его жизни и деятельности, которые были связаны со Сталиным».136 Что же касается методологии, то Сталин заявляет, что только «архивные крысы», «безнадежные бюрократы» могут заниматься поисками Документов, фактов. Главное это - правильная установка. Интерпретируя слова Сталина в речи в Институте красной профессуры, Л. Каганович подчеркивал, что при создании истории партии необходимо использовать в качестве ключа «гибкую ленинскую тактику»: неважно, что сделал или не сделал «подлинный большевик» в свое время, - факты и документы необходимо интерпретировать с точки зрения текущего момента.137 Сталин «с точки зрения текущего момента» «интерпретировал» Троцкого: «троцкизм есть передовой отряд контрреволюционной буржуазии», следовательно -
      [281/282]
      Троцкий всегда был, есть и будет агентом контрреволюции.
      Утверждается доктрина, отличающаяся одновременно гибкостью и жесткостью: она может меняться мгновенно, переходить в свою противоположность, но в промежутке между переменами - она абсолютно неподвижна. И выразить ее можно лишь словами вождя, не меняя даже запятой. Сталинское письмо в Пролетарскую революцию находит - впервые - немедленный отклик во всех областях советской жизни. Журнал Пролетарская музыка (январь 1932) посвящает ему передовую под заголовком: «Наши задачи на музыкальном фронте», а передовая журнала За советское счетоводство (февраль 1932) называется: «За большевистскую бдительность на бухгалтерском фронте», Журнал невропатологии и психиатрии (февраль 1932) публикует статью «За большевистское наступление на фронте психоневрологии». Сталинское письмо изучают историки и философы, но также экономисты, естественники и техники. Максим Горький присоединяет свой голос к общему хору, заявляя: «Нам необходимо знать все, что было в прошлом, но не так, как об этом уже рассказано, а так, как все это освещается учением Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина».138 От Горького до работников «бухгалтерского фронта» все реагируют - публично - одинаково и все говорят об этом - одинаково. Причем говорят одинаково не только на территории Советского Союза, где власть Сталина становится абсолютной, но и всюду там, где действуют коммунистические партии - секции Коминтерна. Артур Кестлер рассказывает о том, что в январе 1935 года, когда в Сааре готовился референдум, который должен был решить, останется ли Саар под французской администрацией или войдет в состав германского рейха, компартия дала указание голосовать «3а Красный Саар в Советской Германии». «3а кого же мне голосовать? - спрашивал в отчаянии саарский горняк руководителя коммунистической ячейки. Ясно, - отвечал тот, - за Красный Саар в Советской Германии. - Но Советской Германии нет, значит мне нужно голосовать за Гитлера? - Центральный комитет, - возражал секретарь ячейки, - вам такого указания не давал. - Значит голосовать за статус-кво? - Голосуя за статус-кво, - пояснял секретарь, - вы голосуете за социал-фашистских агентов французского империализма. - Так за кого же мне, черт побери, голосовать? - кричал горняк. - Вы ставите вопрос механически, - упрекал его секретарь. - Правильная революционная политика: голосовать за Красный Саар в Советской Германии».139 После выборов, на которых Гитлер получил более 90% голосов, орган саарских коммунистов вышел с заголовком на первой странице: «Поражение Гитлера в Сааре». По законам марксистско-сталинской диалектики, гитлеровцы,
      [282/283]
      ожидавшие 98% голосов, потерпели поражение, набрав всего лишь 90%.
      Письмо в Пролетарскую революцию начинает поворот в отношении к русской истории. Сталин указывает, что историю европейского марксизма следует писать с точки зрения русских большевиков. Они были - как и предсказал Ленин в 1902 году - авангардом международного пролетарского движения. Русская революция стала началом мировой революции. И не западным марксистам давать уроки русским товарищам, а наоборот. В письме Сталин говорит об истории русского большевизма. В 1930 году Сталин - и ЦК в особом решении - упрекают Демьяна Бедного в том, что он в своих фельетонах, прежде всего в Слезай с печки, клевещет на русский революционный пролетариат, и на «прошлое России». В личном письме Демьяну Бедному Сталин обвиняет поэта в том, что тот представляет «лень», «сидение на печке», «национальными чертами русских вообще» и таким образом «клевещет на народ, развенчивает СССР, пролетариат СССР, русский пролетариат».140 4 февраля 1931 года Сталин излагает свой взгляд на гражданскую русскую историю: «История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все - за отсталость».141 Это еще интерпретация русской истории в соответствии со взглядами Покровского. 15 мая 1934 года постановление «О преподавании гражданской истории в школах СССР» ознаменует разрыв со старой политикой в отношении к истории России, начало новой политики. В 1936 году советская печать опубликует письмо Сталина, Жданова, Кирова (рецензию на учебники по истории СССР) - инструкцию, как преподавать русскую историю. В 1934 году Сталин - победитель, творец коллективизации и индустриализации, строитель государства и Верховный Идеолог открыто берет на вооружение русский национализм. В определенном смысле сбылись предсказания Устрялова и Дмитриевского. Но лишь в определенном, специфическом смысле. Сталин использует русский национализм, как он использовал множество других самых различных кирпичей для строительства своей империи. Русский национализм необходим Сталину для легитимизации своей власти. Он не может - возможно и не хочет - быть наследником революции, разрушающей стихии, в то время, когда он - строит. Он выбирает себе поэтому новую линию предков - русских князей и царей - собирателей и строителей могучего государства. После 1934 года Сталин, а за ним все советские историки, перестают говорить о том, что Россию «все били».
      [283/284]
      Начинают говорить о том, что она всех била. Дается сигнал к разгрому исторической школы Покровского. История России, которая после 1917 года пересматривалась с точки зрения классовой борьбы, начинает пересматриваться с точки зрения борьбы за создание сильного государства. В центре остается народ: но у Покровского он хотел освобождения, у Сталина он хочет сильной власти.
      Одним из наиболее важных участков «идеологического фронта» была литература. Положение в ней в первый год пятилетки запоздало отражает сложные извивы внутрипартийной борьбы. В литературных журналах, в литературных объединениях и союзах еще остались представители левых взглядов, сторонники Троцкого, еще занимают видное место сторонники «правых»), Бухарина, который был специалистом в деле руководства интеллигенцией, но который подвергается все более ожесточенным атакам; все чаще начинает высказывать свои взгляды по вопросам литературы Сталин. Все активнее прибирает к своим рукам руководство всей литературной жизнью Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП). Летом 1928 г. ЦК публикует очередную резолюцию по вопросам культуры. В первой фразе цитируется резолюция 1925 г., наиболее успокаивающий ее пассаж, но далее объявлялась война «скатыванию с классовых позиций, эклектизму или благожелательному отношению к чуждой идеологии». Резолюция объявляла, что литература, театр, кино, живопись, музыка и радио должны принять участие «в борьбе /…/ против буржуазной и мелкобуржуазной идеологии, против водки, филистерства», а также «против возрождения буржуазной идеологии под новыми ярлыкам и рабского подражания буржуазной культуре».142 Начинается культурная революция: объявляются «литературные промфинпланы», организуется призыв ударников в литературу. Литература объявляется делом слишком важным, чтобы его можно было поручить писателям. «Необходимо пересмотреть список наших корифеев, - писала Литературная газета. - Необходимо и среди них произвести чистку. В связи с лозунгом культурной революции актуальнейшее значение приобрела задача создания массовой литературы». И Литературная газета поясняла: хорошие писатели, корифеи, массам непонятны - они пишут слишком сложно. Проще пишут писатели-середняки. Поэтому: «Больше внимания писателям-середнякам».143 Писатели ищут путей ликвидации литературы. РАПП объявляет, что искусство это «могучее оружие в классовой борьбе». Маяковский требует, чтобы писателю дали «социальный заказ». Лефовец С. Третьяков заявляет: «Мы не можем ждать вечно, пока профессиональный писатель будет метаться в кровати, чтобы родить что-нибудь известное и полезное ему одному».
      [284/285]
      Третьяков предлагает создать мастерские, в которых будет производиться сборка литературных произведений: одни будут приносить материалы (путевые дневники, биографии и т. д.), другие монтировать их, третьи - формулировать на доступном читателю языке. Литературовед-марксист В. Переверзев считает и это недостаточным: «Творец /класс, М.Г./ сам делает свое дело, он не заказывает его другим… он приказывает, а не заказывает… Мы вовсе не обращаемся с заказом ни к лефовцам, ни к вапповцам, мы просто, как власть имущие, приказываем петь, кто умеет петь нужные нам песни, и молчать тем, кто не умеет их петь».144
      В январе 1929 года был арестован («за троцкизм») А. Воронский, главный сторонник использования «попутчиков» в советской литературе. Осенью 1929 года начинается погромная кампания против Бориса Пильняка и Евгения Замятина. Их обвиняют в публикации заграницей своих книг: Красного дерева Пильняком, Мы Замятиным. Обвинение было предлогом: советские писатели до этого времени регулярно публиковали свои книги за границей. Пильняк объяснил, что Красное дерево собиралась публиковать «Красная новь», Замятин объяснил, что Мы вышел на Западе в 1926 году. Председатель московского отделения Союза писателей (профессиональной беспартийной организации) Б. Пильняк и председатель ленинградского отделения Е. Замятин были выбраны в качестве показательных жертв. Выбор не был случаен - за Пильняком был серьезный грех - Повесть непогашенной луны, в которой рассказывалось о странной смерти на операционном столе командарма Гаврилова, легшего на операцию по приказу «Номера первого» (в командарме Гаврилове легко распознавался М. Фрунзе); за Замятиным был роман Мы, статья «Я боюсь», в которой предупреждалось, что если нетерпимое отношение к литературе со стороны власти будет продолжаться, у русской литературы останется лишь одно будущее - ее прошлое. Непростительным грехом Замятина была его непримиримая честность, которую он считал необходимым условием подлинной литературы. Литературная газета, посвятившая всю первую страницу опальным писателям, предупреждала: «Концепция советского писателя - не географическая, а социальная. Только тот, кто связывает себя и свою работу с социалистическим строем в нынешний период реконструкции, период, когда пролетариат атакует остатки капитализма, период бешенного сопротивления классового врага, только тот может называть себя советским писателем».145 Значительная часть газетной полосы была заполнена возмущенными телеграммами-резолюциями, осуждавшими «постыдное поведение» Замятина и Пильняка. Такая кампания была организована впервые, по образцам
      [285/286]
      кампаний против «вредителей» и т. п. Никогда не читавшие осуждаемых книг, организации и многочисленные представители культуры писали: «Предатели революции», «Братание с белогвардейцами» «Литературный саботаж», «Предательство на фронте». Б. Пильняк сдается, выпрашивает разрешение переделать книгу и пишет - под художественным руководством секретаря ЦК Н. Ежова, прославившегося впоследствии вне литературы, роман Волга впадает в Каспийское море. Замятин обращается к Сталину с письмом, в котором заявляет о невозможности ему быть писателем в Советском Союзе, просит - и получает по протекции Горького - разрешение на выезд за границу.
      Резолюция ЦК объявляет в конце 1929 года РАПП организацией, литературная политика которой близка партии, и призывает к объединению литературных сил вокруг РАППа. Маяковский вступает в РАПП. В апреле 1930 г. он кончает самоубийством. В 1929 Маяковский в Бане влагает в уста Победоносикову кредо советской литературы на новом этапе: «А я вас попрошу от имени всех рабочих и крестьян меня не будоражить. Подумаешь, будильник! Вы должны мне ласкать ухо, а не будоражить, ваше дело ласкать глаз, а не будоражить… Мы хотим отдохнуть после государственной и общественной деятельности. Назад к классикам! Учитесь у величайших гениев проклятого прошлого…» Даже «наступая на горло собственной песне», Маяковский «будоражил», и был не нужен, вреден. Если даже Демьян Бедный говорил о себе: «Но я, однако, не шарманщик, чтоб сразу дать другой мотив», тем более трудно было сразу «дать другой мотив» Маяковскому. А менять мотивы приходилось - ежедневно. Троцкий, комментируя опалу Демьяна Бедного, заметил, что Бедный продавался оптом, но трудно ему было продаваться в розницу, следить за меняющимися инструкциями, следовать каждому зигзагу. Еще труднее было продаваться в розницу Маяковскому. Зато самоубийство позволило Маяковскому войти в «пантеон». Сталин убил его второй раз, назначив (в резолюции тов. Ежову) «лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи». Подчеркнув, что он им «был и остается».146 Исполнилось то, чего, в страшном провидении, боялся А. Блок: Бенкендорф стал Белинским, а Белинский охотно занял пост Бенкендорфа.
      В 1932 году очередное постановление ЦК ликвидирует все литературные школы, течения, объединения, в том числе и РАПП. Решение это своей неожиданностью было как гром с ясного неба: еще вчера Авербах и его подручные - руководители РАППа держали в страхе всю советскую литературу, сегодня, одним росчерком пера, они были свергнуты с пьедестала. В ответ на вопрос Б. Суварина, кто же повлиял
      [286/287]
      на Сталина, принявшего решение распустить РАПП, Бабель ответил: никто. «Сталин все решает сам, по собственной инициативе. В течение двух недель он принимал у себя и слушал Авербахов, Безыменских и им подобных. Потом решил: с этими толку не будет. На Политбюро он внезапно предложил свою резолюцию. Никто глазом не моргнул».147 Можно полагать, что Бабель слегка упрощает. Можно думать, что определенную роль сыграло желание Сталина купить Горького, очень не любившего рапповцев. В 1932 г. Сталин часто посещал Горького, где встречался с писателями. Во время одной из таких встреч он подарил писателям гордое звание: «инженеры человеческих душ». В то же время несомненно, что после своего письма в Пролетарскую революцию Сталин решил лично руководить литературой, как он уже руководил философией и историей. В качестве «приводных ремней» ему нужны были исполнители, а не «марксистские идеологи» типа Авербаха. Они слишком «будоражили». Вместо пролетарских писателей Сталин принимает решение опереться на попутчиков, но таких, которые готовы, как говорил Переверзев, «петь нужные нам песни», когда им прикажут. Сталин твердо рассчитывал на помощь Горькою в осуществлении плана окончательного подчинения литературы (как, впрочем, и всей культуры) партии, то есть ее вождю. В 1928 году Горький, живший на Капри, начинает получать письма и телеграммы от советских учреждений и частных лиц, от писателей, рабочих и пионеров, с просьбой вернуться на Родину. Поток просьб, регулируемый председателем ОГПУ Ягодой, достигает таких размеров, что Горький не может не удовлетворить просьбы трудящихся. Действовали, безусловно, и другие факторы: тоска по родине, соблазн занять место главы русской культуры, уговоры секретаря Крючкова, агента ГПУ. В конце 1928 года Горький возвращается в Москву. Нет сомнения, что Горького действительно ожидали в Советском Союзе: его авторитет великого писателя, великого гуманиста, защитника угнетенных был велик. К тому же Горький не был членом партии. До 1933 года Горький наезжает в Советский Союз, где в его распоряжение предоставляется роскошный дом в Москве, две роскошные виллы - одна под Москвой, другая в Крыму, его именем называют город, заводы, школы, исправительно-трудовые колонии. В 1933 году ему отказывают в визе на выезд в Италию, и он живет в Стране Советов до своей смерти в июле 1936 года. В 1932 Бабель, на вопрос Б. Суварина о Горьком, заявляет, что во время отъездов Сталина из Москвы на дачи, его замещает Каганович, но «в более общем плане - вторая фигура в государстве - Горький».
      Государственная ответственность меняет писателя. Он по-прежнему клеймит несправедливость, голод, нищету, пороки
      [287/288]
      правосудия - но на Западе. На родине он все только хвалит и одобряет. В первый же день процесса «Промпартии» он обращается «К рабочим и крестьянам» со статьей, которая начинается словами: «В Москве Верховный суд рабочих и крестьян Союза Социалистических Советов судит людей, которые организовали контрреволюционный заговор против рабоче-крестьянской власти».148 Мог бы, казалось, подождать великий писатель с приговором до конца суда, но нет, он уже знает: «организовали контрреволюционный заговор». Проходит только две недели и Правда и Известия печатают очередную статью Горького - «Гуманистам». Пролетарский гуманист обрушивается на буржуазных гуманистов, в особенности на «профессора Альберта Эйнштейна и господина Томаса Манна» за то, что те подписали протест немецкой «Лиги защиты прав человека» против «казни сорока восьми преступников, организаторов пищевого голода в Союзе Советов».149 Исчез Горький, метавший громы и молнии по поводу угрозы смертной казни, нависшей над эсерами во время процесса 1922 года. И исчез Горький, не перестававший возмущаться чудовищной жестокостью буржуазной юстиции. 48 руководителей пищевой промышленности расстреляли после закрытого суда - или вовсе без суда. Но Горький заявляет: «Неописуемая гнусность действий сорока восьми мне хорошо известна…»150

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100, 101, 102, 103, 104, 105, 106, 107, 108, 109, 110, 111, 112, 113, 114, 115, 116, 117, 118, 119, 120, 121, 122, 123, 124, 125, 126, 127, 128, 129, 130, 131, 132, 133, 134, 135, 136, 137, 138, 139, 140, 141, 142, 143, 144, 145, 146, 147, 148, 149, 150, 151, 152, 153, 154, 155, 156, 157, 158, 159, 160, 161, 162, 163, 164, 165, 166, 167, 168, 169, 170, 171