15

В момент падения у меня перехватило дыхание. Жалкие остатки воздуха, уцелевшие в легких, выскочили наружу после удара о камни. Я рухнул на них, покатился и, не успев застонать, снова полетел вниз, чувствуя, как желудок поднимается к горлу. Последовал сильнейший рывок, и мне показалось, что левую руку чуть не выдернуло из сустава. Я опять упал и обо что-то сильно ударился. Все кругом поглотила холодная мгла. Сознание померкло.

Когда я медленно открыл глаза, чернота сменилась серыми сумерками, но вокруг все кружилось. Все тело ныло от боли. Я не сразу понял, что серый водоворот вокруг меня – клубы водяной пыли. От рева воды головокружение усиливалось.

Внезапно я понял, что дышу сквозь холодную мокрую ткань. Постепенно осознал, что левая рука лежит на лице, закрывая рот и нос. Рукав пропитался брызгами, разлетавшимися от потока во все стороны. Потом я вздрогнул, сообразив, что рукав намок не только от воды. Кровь. Рука была повреждена.

Меня охватила паника. Я попробовал поднять голову и обнаружил, что лежу на спине на скальном выступе. Ниже находился обрыв; я определил, что до дна не менее ста пятидесяти футов. Из почти отвесной стены тут и там выступали острые каменные зубы.

Господи, да что же случилось?!

Я посмотрел вверх. Водяная пыль не позволяла четко видеть вершину утеса, однако сквозь марево я сумел рассмотреть длинный каменистый откос, находившийся сразу под краем скальной плиты. Этот откос спас мне жизнь. Если бы я упал прямо сюда, где сейчас лежу, то разбился бы насмерть. Вместо этого я покатился по откосу, значительно сократив высоту падения. Но за откосом располагался выступ, о который я ударился, полетел дальше и очутился на этой площадке. Между ними футов двадцать. Потенциально смертельное падение. Почему я жив?

Надо мной раскачивался рюкзак. Он свисал с ветки какой-то сосны, умудрившейся вырасти прямо из склона утеса. Я вспомнил, что сунул ветровку в рюкзак и повесил его на левое плечо перед тем, как подойти к краю и посмотреть на расселину. Рюкзак зацепился за ветку. Острая боль в левом плече напомнила о резком рывке, остановившем падение. Рука выскользнула из лямки. Я упал на выступ с высоты нескольких футов. Мне просто повезло, что я остался жив.

Каждое движение причиняло мучительную боль, но я пересилил себя и сел. В голове было так тяжело и гулко, словно внутри черепа перекатывались чугунные ядра. На мгновение показалось, что сейчас меня стошнит.

– Джейсон! – попытался крикнуть я. – Пити!

Слова стали тяжелыми, как камни, и не выходили изо рта.

– Джейсон! – попробовал я еще раз. – Пити!..

Рев воды заглушал мой слабый голос.

Только без паники, велел я себе. Ничего страшного, если они не слышат меня. Они знают, где я нахожусь, и помогут мне.

Неожиданно в голове промелькнула мысль: бог мой, ведь не станут же они спускаться вниз!

– Джейсон! Пити! Оставайтесь там, где стоите! Вы упадете и разобьетесь!

Голос сорвался, и вместо крика получился хриплый шепот.

Стараясь разглядеть что-нибудь сквозь водяную пыль, я надеялся увидеть, как Джейсон и Пити высматривают меня с края плиты. Их не было видно. Возможно, ищут место, с которого можно рассмотреть получше, подумал я. Или же поспешили назад, к устью ручья, надеясь добраться до меня снизу.

Я молился, чтобы они были осторожны, чтобы Джейсон не совершил какой-нибудь глупости, чтобы Пити присмотрел за ним. Меня трясло. Дрожащими пальцами я поднял разорванный рукав. Вытерев кровь, я увидел рану длиной в пять дюймов, протянувшуюся от запястья к локтю. Сразу же сильно пошла кровь, капая на камни.

Рот наполнился желчью.

Делай что-нибудь, приказал я себе. Нельзя просто сидеть здесь и ждать, пока не истечешь кровью.

Рюкзак раскачивался над головой. Я вытянул здоровую руку, но не достал его; потом, превозмогая боль, собрался с силами и попытался подняться на ноги.

– В рюкзаке есть аптечка, – сказал я вслух.

Ноги отказывались служить. Я ухватился за выступ в стене и едва не свалился в расселину. Несмотря на холод, исходивший от бегущей воды, меня прошиб пот.

Трясясь, я вцепился в следующий выступ и с трудом поднялся на ноги. На мгновение перед глазами поплыли пятна. Потом стало легче, и я посмотрел вверх, на рюкзак. Нет, не достать. Прижимая к телу раненую левую руку, вытянул правую вверх. Не хватило шести дюймов. Всего лишь шести дюймов...

Вжимаясь грудью в утес, поднявшись на цыпочки, морщась от сильной боли в ногах, боках и ребрах, я тянулся как только мог и перевел дух лишь тогда, когда сумел дотронуться до лямки рюкзака.

Брызги воды намочили нейлон. Лямка выскользнула из пальцев, но я настойчиво тянулся к ней, еще сильнее приподнявшись – чуть ли не на ногтях пальцев ног, – и на сей раз вцепился в нейлон изо всех сил. Я дернул рюкзак вбок, стараясь снять его с корявой ветви. Дернул раз, другой и неожиданно почувствовал его вес – рюкзак соскочил с дерева.

Я упал и внезапно очутился на самом краю выступа. Вскрикнул, ударившись поврежденной рукой, но не она сейчас привлекала мое внимание. Я полностью сконцентрировался на здоровой руке – она свисала с выступа, а пальцы сжимали лямку рюкзака.

Осторожно перекатившись на спину, я подтянул рюкзак к себе. От соблазна отдохнуть пришлось отказаться, потому что кровь из раны пошла еще сильнее. Чувствуя тошноту, я открыл рюкзак, вытащил куртку, отложил упаковки с едой и нашел пластиковую аптечку.

С трудом открыв ее, я обнаружил только бинт и салфетки шириной в два дюйма, ножницы, антисептические тампоны, мазь на антибиотиках и пластиковую бутылочку с тайленолом. Этим остановить кровотечение невозможно.

Жгут, подумал я. Использую свой ремень. Перехвачу им руку, и...

Однако, расстегивая ремень, я вспомнил, как где-то читал, что со жгутами надо быть поосторожней: есть опасность застоя крови и гангрены, если жгут не ослаблять через определенные интервалы времени.

Какая разница, мелькнула мысль. Я умру от потери крови гораздо быстрее, чем от гангрены.

Перевязать. Помнится, где-то писали, что давящая повязка – надежный способ остановить кровотечение, не нарушив нормальной циркуляции крови. Но из чего ее сделать?

Кровь шла все сильнее.

Наверное, потому, что у меня кружилась голова, потребовалось время, чтобы сообразить: в рюкзаке может быть что-то еще. Как-то раз Кейт побывала в Париже и повредила там колено, а потом долго таскалась из аптеки в аптеку в поисках эластичного бинта – длинной и широкой ленты, которую обматывают вокруг больного сустава, чтобы обеспечить ему поддержку. С тех пор, куда бы жена ни направлялась, в ее багаже всегда присутствовал этот самый эластичный бинт и она всегда заботилась о том, чтобы он был и у меня.

Чувствуя сильную тошноту, я обследовал содержимое рюкзака здоровой рукой. Где же он? Неужели Кейт его не положила?

Черт побери, на этот раз – нет...

В отчаянии я едва не отшвырнул рюкзак, но внезапно заметил боковой карман. Стараясь успокоиться, раздернул "молнию" – и чуть не расплакался, обнаружив свернутый эластичный бинт.

Кое-как действуя одной рукой и зубами, я очистил рану антисептическими тампонами, покрыл ее мазью с антибиотиками и наложил несколько салфеток, которые сразу же пропитались кровью. Я принялся поспешно обматывать руку эластичным бинтом. Бинтовал туго, накладывая слой за слоем, и видел, как на материи тут же проступает кровь.

Я старался накладывать повязку потуже, жалея о том, что бинт такой короткий. Еще два слоя. Еще один. Я закрепил конец клипсами с зубчиками, которые прилагались к бинту. Потом, дрожа, посмотрел на повязку, не проступает ли кровь. На мгновение испугался: вдруг сейчас появится темная точка, которая расплывется в красное пятно? Задержал дыхание – и облегченно вздохнул, когда убедился, что крови не видно.

Перед глазами все плыло. Руки мерзли. Я не имел ни малейшего понятия, сколько времени провозился тут, но, когда посмотрел вверх, мне показалось, что солнце заметно опустилось к западу.

Странно, подумал я. Вроде бы с момента падения прошло совсем немного времени. Вероятно, я был без сознания дольше, чем предполагал.

Снова посмотрев вверх, я не увидел ни Пити, ни Джейсона.

Ничего-ничего. Дай им время, сказал я себе.

Однако нельзя долго оставаться на этом уступе.

Конечно, я не мог назвать себя бывалым путешественником, но невозможно жить в горном штате, таком как Колорадо, и не знать из газет и телевизионных передач об опасности переохлаждения. Туристы отправляются в горы в одних шортах и рубашках. Внезапный ливень – и они промокли. Если температура упала, если туристы провели без теплой одежды и горячего питья более трех часов, они погибают.

Я лежал на мокрых камнях и дрожал. Руки и ноги постепенно немели. Если быстро не уберусь с этой скалы, то умру пусть не от потери крови, так от гипотермии...

Я постарался прикинуть, можно ли добраться по почти голой стене до следующего уступа, а с него подняться вверх по склону к краю скальной плиты. На поврежденную руку рассчитывать не приходится. Значит, остается только один путь...

Я посмотрел вниз, пытаясь определить, как можно спуститься к ручью. Предстояло ползти по крутому косогору с большущими выпирающими камнями: самый близкий – в пяти футах ниже меня, следующий – вдвое дальше. Не хотелось думать о том, что там, ниже, опять какие-то препятствия.

Солнце уже скрылось за вершиной утеса. Дно расселины погрузилось в сумерки. Скоро окончательно стемнеет. Окрестные горы очень быстро закроют солнце, а в темноте сделать ничего нельзя... придется ждать до утра.

Но к тому времени я умру.

Морщась от боли, я перебросил рюкзак на спину, лег на живот и пополз к краю уступа. Уцепившись за него здоровой рукой, опустил ноги вниз и прыгнул.

Боль от падения пронзила меня до самых костей. Я едва не потерял сознание. Переползая через край следующего выступа, я разорвал рубашку и исцарапал грудь. Израненные колени выглядывали сквозь разодранные джинсы. Стараясь сдерживать эмоции, я пробирался все ниже. Некоторые участки, со стороны выглядевшие опасными, оказались вполне проходимыми. И наоборот, казавшиеся легкими отрезки пути давались с неимоверным трудом.

Постепенно темнело. Чем ближе становился шум воды, тем осторожней я двигался. Переставляя ноги, чуть не упал: камень не выдержал моего веса, вывернулся из-под ноги и полетел в расселину. Вместе с сумерками сгущались и клубы водяной пыли над бурлящим ручьем; брызги покрывали мое лицо, пропитывали одежду, заставляя дрожать еще сильнее. Я вспомнил, что жертвы переохлаждения ближе к концу тупеют и не отдают себе отчета о происходящем вокруг, и постарался успокоиться.

Получилось так, что я добрался до ручья, не заметив этого, и чуть не ступил в бурлящую воду – так силен был оглушающий рев стихии. Отскочив подальше, едва не подвернул лодыжку.

Пораженный контрастом между синим небом над расселиной и сгущающимися сумерками внизу, я осторожно двинулся вдоль катящихся волн. Когда уже стало видно устье ручья, я вдруг испугался, что накануне спасения сломаю ногу. Шел по скользким камням, хватаясь за валуны. Мой мозг и тело онемели настолько, что потребовалась целая минута, чтобы понять: передо мной не скала, а осина, свет солнца касается меня – я давно вышел из расселины и теперь бреду через лес.

Почти все позади, твердил я себе. Все, что осталось, – пройти вдоль ручья через лес до озера. Невольно ускорив шаг, я уже представлял, как открываю дверь автомобиля, предвкушал, как заберусь в салон, заведу двигатель, включу печку, почувствую поток теплого воздуха, а потом переоденусь в сухие вещи из дорожного чемодана...

– Джейсон! Пити!

Я выскочил из осинника на берег озера и в тускнеющих лучах солнца стал всматриваться в очертания противоположного берега.

Когда я понял, что машины на месте нет, сердце у меня упало.

Нет, все легко объясняется. Просто Пити и Джейсон поехали за помощью. Они скоро вернутся. Мне просто надо забраться в палатку и согреться.

Палатка тоже исчезла.

– Нет!..

Вены у меня на шее готовы были лопнуть, но я кричал не переставая:

– Не-е-ет!..

16

Отрицание – удивительное чувство. Пока я спускался, во мне проснулись подозрения, но я сумел подавить их, потому что был слишком занят тем, чтобы выжить. И теперь я продолжал твердить себе, что ошибаюсь. В конце концов, еще шесть часов назад мысль, что брат столкнет меня с утеса, показалась бы невероятной, особенно если забыть о грузе вины, который я нес все эти годы.

Бог мой, что Пити сделал с Джейсоном?..

Дрожа так сильно, что клацали зубы, я яростно сорвал с себя мокрую рубашку, достал из рюкзака толстую куртку и быстро надел на голое тело. Куртка отсырела, но в ней оказалось куда теплее.

И все-таки этого было недостаточно. Необходимо разжечь костер, высушить джинсы, носки и обувь.

Открыв карман рюкзака и убедившись, что металлический контейнер со спичками действительно водонепроницаемый, как и уверял служащий в магазине туристического снаряжения, я направился в осинник за дровами.

Ветер пронизывал насквозь. Я обхватил себя руками, стараясь сохранить тепло, но задрожал еще сильнее. Не совсем понимая, что следует делать, я стал сооружать костер по типу того кострища, что видел на другом берегу озера: в центре кольца из булыжников положил ветки и сухие листья, на них – несколько сухих палок. Чиркнул спичкой, но рука дрожала так сильно, что огонь погас, едва я поднес его к листьям. Повторил попытку, отчаянно стараясь унять дрожь, и на этот раз пламя тронуло листья, поднялся дымок.

Через минуту костер затрещал.

Страшно хотелось пить, но когда я протянул руку к висевшей на ремне фляжке, то обнаружил, что ее нет. Черт, я и не заметил, как ее потерял... Язык во рту пересох до такой степени, что прилипал к небу. Мелькнула соблазнительная мысль пойти к ручью и напиться прямо оттуда, но я понятия не имел, какие бактерии могут оказаться в этой воде. Нельзя подвергать себя риску заболеть. Рвота и диарея обезвоживают организм очень быстро.

Тем временем солнце садилось. Мне следовало собрать как можно больше дров. Смеркалось, а я упорно работал, таская к костру сухостой.

Вскоре все кругом объяла темнота.

Но ночь была не чернее моих мыслей. Джейсон. Не навредит ли ему Пити? Господи, прошу, защити моего сына. Прошу Тебя...

Я твердил эти слова как заклинание, пока ночной холод подбирался все ближе к костру. Я разрывался между необходимостью поддерживать огонь и страхом, что дров не хватит до утра. Взял мокрую рубашку и держал у огня, часто поворачивая, так как опасался спалить ее. Хотя местами она и превратилась в лохмотья, но все ж таки какая-никакая дополнительная защита от холода... Потом быстро снял ветровку, подставив тело холоду, надел рубашку и поспешно накинул куртку. Достал из рюкзака дождевик и тоже натянул на себя, накинув капюшон на голову – так теплее.

Тем временем руки совершенно одеревенели от холода. Потирая ладони над огнем, я ругал себя за то, что не хватило ума взять перчатки.

Черт, да если бы у меня хватало ума, я никогда не пригласил бы Пити к себе в дом!.. Но сколько я ни размышлял о тревожных сигналах, которые должен был заметить в предыдущие дни, ничего не смог припомнить.

– Вот ублюдок! – яростно выкрикнул я.

И тут же пожалел, что произнес эти слова. Обругал себя за то, что оскорбил память родителей. Любое оскорбление, которое приходило на ум, каким-то образом касалось их, но ведь они-то ни в чем не виноваты.

Виноват только я.

Прогноз погоды обещал не выше сорока градусов по Фаренгейту[1]. Если я засну, а костер погаснет, промерзну так, что не проснусь. Я думал о теплых спальных мешках, находившихся в машине. Представлял, как забираюсь в один из них, застегиваю замок и...

Неожиданно проснувшись, я обнаружил, что лежу на холодной траве возле потухшего костра, от которого остались едва тлеющие угли. Испугавшись, я схватил здоровой рукой пучок сухих веток, бросил на покрытые пеплом угли и поворошил их. Ветки тут же ярко вспыхнули. Я начал осторожно подкладывать сучья побольше, стараясь справиться со страхом смерти от переохлаждения. Потом всухомятку пожевал орехов и изюма. Помолился, чтобы мысли о Джейсоне прояснили мой разум. Следил за огнем и размышлял о Пити.

И больше не заснул.

17

Поначалу ощущение было мимолетным, словно относилось к области воображаемого. Мне почудилось, что моего лица в темноте коснулось невидимое холодное перышко. Потом послышалось слабое шипение на горячих камнях вокруг костра. Сразу вспомнилось, как шипит на плите сбежавший кофе. Неожиданно подул холодный, порывистый ветер.

Я потряс головой и огляделся, всматриваясь в серые рассветные сумерки. Первым моим побуждением было навалить побольше дров на костер, но снег на камнях шипел все громче, а солнце поднялось достаточно высоко, чтобы появилась возможность разглядеть белую пелену на окружавшей меня траве. В небе висели низкие тяжелые тучи. Сколько бы дров я ни бросал в костер, огонь ослабевал, а вместо него вверх поднимался густой дым.

Я запаниковал и схватился за рюкзак. Когда мы съезжали с шоссе, Пити говорил Джейсону, что в начале июня в горах вполне может пойти снег. По телевидению метеорологи иногда предупреждали, что на больших высотах погода портится совершенно внезапно. Но этот снегопад не прогнозировали, и я рассчитывал, что с машиной и палаткой бояться нечего, а теперь ругал себя за то, что хорошенько не продумал все неожиданности, которые могут возникнуть в походе.

От хайвея мы добирались приблизительно полчаса. Посматривая на сгущающиеся тучи, я пытался прикинуть, сколько миль мне придется идти пешком. Горная дорога была просто ужасной: мы ехали по пересеченной местности со скоростью не больше двадцати миль в час. Значит, до магистрали примерно десять миль. Но с разбитыми коленями мне потребуется часов пять-шесть, чтобы их преодолеть. И это в одежде, совсем не предназначенной для подобных погодных условий.

А снег шел все гуще. Ветер усиливался, и я начал понимать, что могу просто не найти дорогу к шоссе, потому что сквозь белесую пелену уже нельзя было разглядеть озеро. Буду бродить кругами, пока не упаду... Конечно, если бы я умел пользоваться купленным компасом, то появились бы дополнительные шансы. Если бы... Такими мыслями горю не поможешь. Поможет страх за Джейсона.

И ненависть к Пити.

Вспомнив о Джейсоне, я неожиданно представил себе последний разговор с ним.

Скальная площадка.

"Где та пещера, про которую ты рассказывал?" – спросил он.

Пещера.

Если сумею найти ее до того, как метель усилится...

Собрав все силы, я бросился в осинник. Меня сразу обступили сумерки, видимость резко ухудшилась, но я упорно пробирался вправо, к ручью, чтобы иметь четкий ориентир.

Я шагал между деревьев по краю бурного потока, а вокруг меня на землю и воду падал густой снег. Белые хлопья становились все крупнее. Мои теннисные туфли полностью утопали в снежном покрове.

Теннисные туфли... Купил компас, которым не умею пользоваться, но не захотел приобрести крепкие походные ботинки, как советовал продавец. "Они мне не потребуются, – ответил я ему. – Мы не собираемся совершать дальние переходы".

Тем временем ноги начали отмерзать. Хромая, я поднимался по склону, ожидая, что вот-вот поскользнусь на каком-нибудь камне и покачусь назад. Насколько точно я помню, где находится пещера? Где-то на другой стороне ручья, но вдруг она представляет собой всего лишь углубление в скале, которое показалось тринадцатилетнему мальчишке огромной пещерой?..

Склон привел меня к крутому каменному уступу, тянувшемуся влево. По мере того как я продвигался вдоль него, осинник сменился соснами. Колючие ветви хлестали по рукам и царапали лицо. Снегопад усилился, и я испугался, что не замечу пещеру и пройду мимо нее. Летом туристы найдут мое тело – или то, что оставят от него добрые санитары леса.

Я же архитектор, а не специалист по выживанию!.. Вот и рук уже почти не чувствую. Какого черта не положил перчатки в рюкзак? Брэд, ты настолько глуп, что вполне заслуживаешь смерти.

Огибая огромную сосновую ветвь, я потерял равновесие, упал и чуть не ударился головой о большой валун. Глупец. Я вполне заслуживаю...

18

Я же архитектор...

Неясная мысль промелькнула в моем затуманенном мозгу.

Знаю, как...

Мысль постепенно обретала законченность, заставляя обратить внимание на камень, о который я едва не размозжил голову.

...как правильно строить.

С трудом поднявшись на ноги, я обнаружил, что по высоте валун доходит мне до груди. Второй крупный камень в пяти футах от него был лишь ненамного ниже. Оба валуна располагались вблизи скалы, которая вполне могла послужить третьей стеной.

– Как правильно строить, – повторил я.

Я шагнул к сосновой ветке, которую хотел обогнуть, навалился на нее всем весом и ощутил мимолетную радость, когда в тишине леса раздался громкий треск. Дергая изо всех сил, подтащил сломанный сук к валунам и взвалил его наверх. Потом сломал еще несколько ветвей, стремясь создать подобие крыши.

Руки от холода болели так, что из глаз лились слезы, которые замерзали прямо на щеках. Но у меня не было времени, чтобы засунуть исцарапанные, кровоточащие ладони под одежду и согреть их на теле. Слишком многое нужно было сделать.

Не обращая внимания на истерзанные руки, не останавливаясь ни на секунду, я лихорадочно выгреб ногами весь снег между двумя валунами, добавив его в сугроб, уже образовавшийся снаружи укрытия, потом воткнул в землю у входа две разлапистые сосновые ветви, создав дополнительную защиту от ветра. Предстояло еще собрать сухие сучья и листья, чтобы сложить их внутри импровизированного укрытия.

В задней части шалаша, между валуном и скалой, я оставил небольшое отверстие, рассчитывая, что через него будет вытягивать дым. Защитившись от ветра и снега, я уже не так сильно страдал от холода, но руки у меня почти не слушались, когда я начал укладывать листья и ветки небольшой кучкой.

Достав спичечный коробок, я тут же уронил его на землю, а потом с великим трудом сумел извлечь одну спичку. Пальцы были словно чужие, спичка выпала из них и тут же намокла. Пришлось доставать другую. Я чиркнул ею о коробок; она вспыхнула и упала на кучку листьев и веточек, но не потухла, и костерок разгорелся. Заструился дымок. Я затаил дыхание, чтобы не кашлять. Подталкиваемый теплом, дымок устремился к отверстию в задней части шалаша.

Во рту пересохло так, что горло начало распухать, ограничивая доступ воздуха в легкие. Теперь мне уже было все равно, что пить; я вытянул правую руку наружу, зачерпнул снега и поднес его ко рту.

И сразу же пожалел об этом. От тающего снега губы и язык онемели еще сильнее. Я почувствовал, как по телу прошел озноб. Меня стала колотить дрожь. Смутно вспомнилась телевизионная передача, в которой туристов предупреждали, что использовать снег вместо воды нельзя: тело тратит слишком много тепла на то, чтобы он растаял, и опасность переохлаждения резко возрастает.

Несколько капель талой воды не помогли – почти сразу мои губы снова стали сухими. Распухший язык заполнил рот и забил глотку. Я насколько отупел, что очень долго сидел и слепо смотрел на металлический водонепроницаемый контейнер со спичками, прежде чем в голове не прояснилось и я не сообразил, что следует делать.

Дрожащими руками переложив спички в пластиковую аптечку, я взял контейнер, высунул его наружу, плотно набил снегом и поставил поближе к огню.

Снег медленно растаял. Не желая обжечь пальцы, я натянул на ладони рукава рубашки и осторожно взял горячую емкость. Контейнер имел всего полдюйма в толщину, поэтому вмещал влаги не больше, чем рюмка в шесть унций, – только один глоток. Я велел себе дождаться, пока вода остынет, потом взял емкость, поднес к губам, подул на воду и выпил теплую горьковатую влагу. Иссохший рот впитал ее раньше, чем я успел сделать глоток.

Высунувшись наружу, я еще раз зачерпнул снег контейнером. Металл, сохранивший тепло, почти сразу растопил его. Я сделал еще глоток, и снова жидкость не достигла горла. Я повторил операцию несколько раз, подкладывая в огонь ветки и палки.

Наконец я напился. Когда во рту стало достаточно влажно, я достал из рюкзака пластиковую упаковку с орехами и изюмом и перекусил, стараясь жевать долго и тщательно. Волнуясь за Джейсона, проклиная Пити, я сидел и смотрел на огонь.

19

Я плохо помню, как выбирался наружу, чтобы отгрести снег от дымохода и собрать дрова. Все было как в тумане. Пару раз, когда я просыпался, оказывалось, что огонь погас. Я не замерз до смерти только благодаря тому, что валуны вбирали тепло костра.

Заметив, что повязка на левом предплечье насквозь пропиталась кровью, я отнесся к этому со странным равнодушием. Мне уже казалось, что это вовсе не моя рука. Даже когда сквозь ветви и сугробы я увидел солнечный свет, то никак не отреагировал, будто меня это совершенно не касалось.

Время словно остановилось.

Возможно, я так и пролежал бы до тех пор, пока силы не иссякли окончательно, но этому помешала вода, просочившаяся сквозь кровлю. Холодные капли упали мне прямо на глаза, заставив вздрогнуть.

Солнце светило ослепительно ярко. Я поворочал головой. Капли стали падать в рот – у них был привкус скипидара. Потом до меня дошло, что это не скипидар, а сосновая смола. Закашлявшись, я стал отплевываться, потом сел, чтобы найти сухое место.

Капель тем временем превратилась в настоящий дождь. Я схватил рюкзак и стал поспешно выбираться наружу.

Солнце грело просто восхитительно. Снежный покров исходил ручейками. У меня почти сразу промокли ноги, но это была уже не та, вчерашняя смертельная сырость – меня согревало солнце, и я даже не дрожал.

По тому, как высоко поднялось солнце, я определил, что до полудня осталось несколько часов. Хотя мое тело и не желало двигаться, было совершенно понятно, что если не воспользоваться улучшением погоды, то второй шанс на спасение может и не появиться.

Повернувшись, я долго смотрел на свой шалаш. Он был построен кое-как и черт знает из чего, словно его соорудил ребенок, и все же ни одним своим проектом я еще так не гордился.

Пора было спускаться. Снег блестел на солнце, слепя глаза. К тому времени, когда солнце достигло зенита, почти весь снежный покров растаял, а земля превратилась в грязь.

Я пересек луг, но тропинки не было видно; не имея ориентиров, оставалось двигаться только дальше вниз, по направлению к прогалине, надеясь, что дорога проходит именно там.

Совершенно не помню, как я добрался до Девятого хайвея, как потерял сознание и меня нашел проезжавший мимо водитель. Кажется, это случилось на закате. Очнулся я в небольшой больнице в городке, который назывался Фриско.

К тому моменту в больницу вызвали патрульного полицейского. Наклонившись над койкой, он пытался расспросить меня о том, что со мной случилось. Как оказалось, ему потребовалось двадцать минут, чтобы добиться чего-то вразумительного. Я постоянно звал Джейсона, словно сын был где-то рядом.

На мое левое предплечье доктор наложил несколько швов. Он обработал и забинтовал кисти рук, которые, по его словам, могли быть обморожены.

Вернулся полицейский – он выходил, чтобы поговорить по телефону.

– Мистер Дэннинг, полиция Денвера выслала патрульную машину к вашему дому. Свет в окнах не горел. На звонок в дверь никто не ответил. Когда посветили фонариком в окно гаража, то увидели ваш "форд-экспедишн".

– В гараже? Ничего не понимаю. Почему Пити вернулся домой?

И тут в мозгу у меня словно что-то взорвалось.