Аня из Шумящих Тополей

      — Не ждите от меня разговоров, — коротко предупредила она Аню.
      — Хорошо. Надеюсь, вы не думаете, что я из тех ужасных особ, в обществе которых чувствуешь себя обязаннымпостоянно с ними беседовать. Мы будем говорить только тогда, когда нам захочется. Хотя признаюсь, что мне, скорее всего, будет хотеться этого значительную часть времени, но никто не требует от вас обращать внимание на то, что я говорю.
      В Брайт-Ривер их ждал Дэви с большими санями, заваленными меховыми полостями, и с медвежьими объятиями для Ани. Девушки удобно устроились на заднем сиденье. Поездка от станции до Зеленых Мезонинов всегда была очень приятной частью Аниных выходных, проводимых дома. Каждый раз ей вспоминалась ее первая поездка из Брайт-Ривер в Авонлею с Мэтью. Тогда была поздняя весна, а теперь стоял декабрь, но все вдоль дороги, казалось, говорило ей: а помнишь? Снег скрипел под полозьями; музыка колокольчиков неслась сквозь ряды заснеженных островерхих елей, стоящих на обочине. Белый Путь Очарования украшали маленькие гирлянды звезд, словно запутавшихся в ветвях деревьев. А с предпоследнего холма девушки увидели залив — огромный, белый и таинственный под яркой луной, но еще не скованный льдом.
      — Есть одно место на этой дороге, где у меня всегда вдруг появляется ощущение, что наконец— то я дома, — сказала Аня. — Это вершина следующего холма, откуда мы увидим огоньки Зеленых Мезонинов. Я только что подумала об ужине, который приготовила для нас Марилла. Мне кажется, я уже здесь чувствую аппетитный запах. О как хорошо, хорошо, хорошо снова быть дома!
      Каждое дерево во дворе Зеленых Мезонинов, казалось, приветствовало ее, каждое освещенное окно звало к себе. И как чудесно пахло в кухне Мариллы, когда они открыли дверь! Были и объятия, и восклицания, и смех. Даже Кэтрин казалась не посторонней, а просто одной из них. Миссис Линд зажгла и поставила на стол, накрытый к ужину, свою драгоценную банкетную лампу. Это было поистине уродливое сооружение с уродливым красным абажуром в виде шара, но каким приятным, теплым розовым светом заливала она все вокруг! Какими теплыми и дружескими были тени! А как выросла и похорошела Дора! А Дэви, право же, был на вид почти взрослым мужчиной.
      А сколько новостей! У Дианы родилась дочка; за Джози Пай ухаживает молодой человек; Чарли Слоан, по слухам, помолвлен. Все это было так же интересно и захватывающе, как какие-нибудь сообщения о событиях мирового значения. Новое лоскутное одеяло, только что законченное миссис Линд и сшитое из пяти тысяч кусочков ткани, было продемонстрировано и получило заслуженные похвалы.
      — Когда ты приезжаешь домой, Аня, — сказал Дэви, — все словно оживает.
      Ах, такой и должна быть жизнь, промурлыкал Дорин котенок.
      — Мне всегда было трудно противиться искушению лунной ночи, — сказала Аня после ужина. — Не прогуляться ли нам на снегоступах , мисс Брук? Кажется, я слышала, что вы ходите на снегоступах.
      — Да. Это единственное, что я действительно умею, но я не ходила на них уже лет шесть, — пожала плечами Кэтрин.
      Аня принесла с чердака свои снегоступы, а Дэви сбегал в Садовый Склон, чтобы одолжить старые снегоступы Дианы для Кэтрин. Девушки прошли по Тропинке Влюбленных, заполненной чарующими тенями деревьев, и по полям, окаймленным растущими вдоль изгородей маленькими пушистыми елочками, и через леса, которые выглядели так, словно вот-вот шепотом поведают о своих тайнах, и через широкие поляны, похожие на сказочные серебряные пруды.
      Они не разговаривали, да им и не хотелось разговаривать. Обе как будто боялись, что, заговорив, испортят что-то удивительно прекрасное. Но никогда прежде Кэтрин Брук не казалась Ане такой близкой. Своим особенным, неповторимым волшебством эта зимняя ночь соединила их — почтисоединила, хотя и не совсем.
      Когда они вышли на большую дорогу, мимо пронеслись чьи-то сани. Звенели колокольчики, звучал серебристый смех. Обе девушки невольно вздохнули. Обеим казалось, что они покидают мир, не имеющий ничего общего с той жизнью, к которой им предстоит вернуться, — мир, вечно юный, не ведающий о существовании времени, мир, где души общаются между собой способом, не требующим ничего столь несовершенного, как слова.
      — Это было чудесно, — сказала Кэтрин, явно про себя, так что Аня ничего не ответила.
      Они прошли по дороге и затем по длинной тропинке к Зеленым Мезонинам, но, почти добравшись до ворот двора, вдруг остановились, охваченные одним и тем же чувством, и замерли в молчании, опершись о старую обомшелую изгородь и глядя на задумчивый, матерински приветливый старый дом, смутно вырисовывающийся за вуалью деревьев. Как красивы были Зеленые Мезонины в зимнюю ночь!
      Внизу виднелось Озеро Сверкающих Вод, закованное в лед и разрисованное по краям узорчатыми тенями деревьев. Повсюду была тишина, если не считать глухого стаккато быстрые копыт лошади, рысцой бегущей по мосту. Аня улыбнулась, вспомнив, как часто она слышала этот звук, когда лежала в своей постели в мезонине и воображала, что это галоп скачущих в ночи сказочных лошадей.
      Неожиданно тишину нарушил еще один звук.
      — Кэтрин! Вы… неужели вы плачете?
      Почему-то казалось невероятным, что Кэтрин может плакать. Но она плакала. И слезы неожиданно придали ей что-то очень человеческое. Аня больше не боялась ее.
      — Кэтрин, дорогая Кэтрин, что случилось?
      — Тебе не понять! — задыхаясь, отозвалась Кэтрин. — Для тебя все всегда было легко. Ты… ты живешь, словно в маленьком магическом кругу красоты и романтичности. «Интересно, какое восхитительное открытие сделаю я сегодня?» — вот, похоже, твое отношение к жизни. Что же до меня, то я забыла, как жить… нет, я никогда этого и не знала. Я… я как существо, пойманное в капкан. Никак не могу выбраться из своей клетки. И мне кажется, что кто-то вечно тычет в меня палками сквозь прутья решетки. А ты… у тебя счастья в избытке. Друзья повсюду… жених! Не то чтобы я хотела иметь жениха; ненавижу мужчин. Но если бы я умерла в этот вечер, ни одной живой душе не стало бы меня не хватать. Как бы тебе понравилось не иметь ни единого друга на всем белом свете? — Голос Кэтрин снова прервался, послышалось рыдание.
      — Кэтрин, ты говоришь, что любишь откровенность. Я буду откровенна. Если ты так одинока, то это твоя собственная вина. Я хотела подружиться с тобой, но ты была сплошь шипы и колючки.
      — О, я знаю, знаю! Как я ненавидела тебя, когда ты приехала. Выставляя напоказ свое колечко из жемчужинок…
      — Кэтрин, я не выставляла его напоказ!
      — Наверное, нет. Это просто моя природная злобность. Но оно само бросалось в глаза. Нет, я не завидовала тому, что у тебя есть жених. У меня никогда не возникало желания выйти замуж: я насмотрелась на это,пока были живы отец и мать. Но меня злило то, что я старше, а ты моя начальница. Я радовалась, когда Прингли доставляли тебе неприятности. Ты, казалось, имела все то, чего не имела я, — обаяние, дружбу, юность. Юность!.. Моя юность была безрадостной и тоскливой. Ты ничего не знаешь об этом! Ты не знаешь… ты не имеешь ни малейшего понятия, что это такое, когда ты никому не нужна — никому!
      — Это я-то не имею? — воскликнула Аня и в нескольких исполненных горечи фразах обрисовала свое детство, каким оно было до ее приезда в Зеленые Мезонины.
      — Жаль, что я не слышала об этом прежде, — сказала Кэтрин. — Я отнеслась бы к тебе по-другому. А то ведь ты казалась мне одной из любимиц фортуны. Зависть к тебе терзала мою душу. Ты получила должность, о которой я мечтала. Да, я знаю, ты лучше меня подготовлена к этой работе, но я все равно завидовала. Ты красива — по крайней мере, у людей возникает впечатление, что ты красива. Самое раннее из моихвоспоминаний — это чьи-то слова: «Какой некрасивый ребенок!» А как очаровательно ты входишь в комнату! Я помню, как ты вошла в школу в то первое утро. Но, пожалуй, настоящая причина моей ненависти к тебе заключалась в том, что ты всегда казалась мне охваченной каким-то тайным восторгом, словно каждый день жизни был для тебя приключением. Но, несмотря на всю мою ненависть, бывали моменты, когда я признавалась себе самой, что ты, вероятно, просто попала к нам с какой-то далекой звезды.
      — Право же, Кэтрин, у меня захватывает дух от всех этих комплиментов. Но ведь ты больше не испытываешь ненависти ко мне, правда? Теперь мы можем подружиться.
      — Не знаю. Я никогда не имела подруг, тем более почти одного со мной возраста. У меня нет никакого круга общения — и никогда не было. Пожалуй, я и не знаю, как это — дружить. Нет, я больше не чувствую ненависти к тебе. Не знаю, как я отношусь к тебе… О, наверное, это твое знаменитое обаяние начинает оказывать действие на меня. Знаю только, что мне очень хотелось бы рассказать тебе о том, какой была моя жизнь. Я никогда не смогла бы сделать это, если бы ты не рассказала мне о своем детстве. Я хочу, чтобы ты поняла, что сделало меня такой, какая я есть. Не знаю, почему я хочу, чтобы ты поняла это, но чувствую, что хочу.
      — Расскажи мне все, Кэтрин, дорогая. Мне очень хочется понять тебя.
      — Да, тебе — я признаю это — действительно известно, что значит быть никому не нужной, но ты не знаешь, каково чувствовать, что ты не нужна собственным родителям. Моим я была не нужна. Они ненавидели меня с момента моего рождения — и даже до него — и ненавидели друг друга. Да, это так. Они постоянно ссорились — это были мелкие, гадкие свары. Мое детство вспоминается мне как ночной кошмар. Они умерли, когда мне было семь лет, и я перешла жить в семью дяди Генри. Им я тоже была не нужна. Они смотрели на меня свысока, так как я «пользовалась их благодеяниями», я помню все презрительные замечания в мой адрес, все оскорбления — все до единого. Я не слышала ни одного доброго слова. Одевали меня в обноски моих двоюродных сестер. Особенно запомнилась мне одна шляпа; я выглядела в ней как гриб. И они смеялись надо мной всякий раз, когда я ее надевала. Однажды я не выдержала, сорвала шляпу и бросила в огонь. Всю оставшуюся зиму мне пришлось ходить в церковь в ужаснейшем старом берете. У меня были способности к учебе. Я очень хотела пройти университетский курс и получить степень бакалавра, но, естественно, с тем же успехом я могла хотеть луну с неба. Дядя Генри все же согласился отдать меня в учительскую семинарию с условием, что я возмещу ему расходы, когда получу место учительницы. Он платил за мое проживание в жалком третьеразрядном пансионе, где я ютилась в комнатушке над кухней. Зимой там было холодно, как в леднике, а летом жарко, как в печке, и в любое время года стоял невыветривающийся застарелый запах стряпни. А одежда, которую мне приходилось носить!.. Но я получила лицензию и место заместительницы директора в Саммерсайдской средней школе — единственная удача в моей жизни. С тех пор я экономила на всем, чтобы вернуть дяде Генри не только то, что он потратил на меня, пока я училась в семинарии, но и все, во что обошлось ему мое содержание в те годы, когда я жила у него. Я твердо решила, что не останусь должна ему ни единого цента. Вот почему я жила у миссис Деннис и ходила в потрепанной одежде. И я только что кончила платить ему. Впервые в жизни я чувствую себя свободной. Но за это время у меня сформировался дурной характер. Я знаю, что я необщительна, что в разговоре никогда не могу найти уместных слов. Знаю, что по моей собственной вине мною всегда пренебрегают и оставляют меня в стороне от всех светских развлечений. Знаю, что я довела до совершенства свое умение быть неприятной. Знаю, что я язвительна. Знаю, что мои ученики видят во мне тираншу, что они ненавидят меня. Ты думаешь, меня это не уязвляет? У них всегда такой вид, будто они меня боятся, — терпеть не могу людей, которые смотрят на меня со страхом. Ох, Аня, похоже, ненависть стала моей болезнью. Я очень хочу быть такой, как другие люди, и не могу. Вот это и ожесточает меня.
      — Но ты можешь быть такой, как другие! — Аня одной рукой обняла Кэтрин. — Ты можешь забыть о ненависти, излечить себя от нее. Жизнь для тебя теперь только начинается, так как ты наконец совершенно свободна и независима. А человек никогда не знает, что может оказаться за следующим поворотом дороги.
      — Я и раньше слышала, как ты говорила это. И я смеялась над твоим «поворотом дороги». Но беда в том, что на моей дороге нет поворотов. Я вижу ее, тянущуюся прямо передо мной до самого горизонта, — бесконечное однообразие! Ах, Аня, пугала ли тебя когда-нибудь жизнь своей пустотой, своими толпами холодных, неинтересных людей? Нет, конечно, не пугала. Тебе-то ведь не придется учительствовать всю оставшуюся жизнь. К тому же ты, как кажется, находишь интересным любого, даже это маленькое, круглое, красное существо, которое ты называешь Ребеккой Дью. По правде говоря, учительская работа мне глубоко противна, а ничего другого я делать не умею. Школьный учитель — всего лишь раб времени. Я знаю, тебе нравится эта работа. Не понимаю, как ты можешь любить ее. Знаешь, Аня, я хочу путешествовать! Это единственное, о чем я всегда мечтала. Я помню ту одну-единственную картинку, которая висела на стене моей комнатки на чердаке дома дяди Генри, — выцветшая старая гравюра. Она изображала пальмы вокруг источника в пустыне и караван верблюдов, уходящих куда-то вдаль. Эта гравюра буквально зачаровывала меня. Я всегда хотела поехать и найти этот источник. Я хочу увидеть Южный Крест, и Тадж-Махал, и колонны Карнака . Я хочу знать,а не просто верить,что земля круглая. Но я никогда не смогу осуществить свою мечту на скромное жалованье учительницы. Мне придется вечно молоть всякую чепуху о женах Генриха VIII и неистощимых природных ресурсах Канады.
      Аня засмеялась. Теперь можно было смеяться без всяких опасений, так как в голосе Кэтрин уже не было горечи. В нем звучали лишь сожаление и раздражение.
      — Во всяком случае, мы будем подругами, и наша дружба начнется с того, что мы весело проведем здесь следующие десять дней. Я всегда хотела подружиться с тобой, Кэтрин, через богемную "К"! Я всегда чувствовала, что под всеми твоими шипами и колючками есть нечто такое, ради чего стоит постараться подружиться с тобой.
      — Так вот что ты на самом деле думала обо мне? Я часто задавалась вопросом, какой ты меня видишь. Что ж, барсу придется заняться изменением своих пятен , если это вообще осуществимо. Я могу поверить почти во что угодно в этих твоих Зеленых Мезонинах. Из всех мест, в каких я была, это первое, где я чувствую себя дома. Я хотела быбыть более похожей на других людей… если еще не поздно. Я даже попрактикуюсь в изображении солнечной улыбки, чтобы встретить ею этого твоего Гилберта, когда он приедет сюда завтра вечером. Конечно, я уже забыла, как говорить с молодыми людьми… если вообще когда-либо это знала. Он просто будет считать меня старой девой и третьей лишней… Интересно, буду ли я, когда лягу сегодня в постель, злиться на себя за то, что сняла маску и позволила тебе заглянуть в мою трепещущую душу?
      — Нет, не будешь. Ты подумаешь: «Я рада, что теперь она увидела во мне просто человека». Мы уютно свернемся под теплыми, пушистыми шерстяными одеялами — скорее всего, в каждой постели окажутся две грелки с водой, так как, вероятно, обе — и Марилла, и миссис Линд, — опасаясь, что другая об этом забыла, положат по грелке. И ты ощутишь восхитительную сонливость после этой прогулки в морозном лунном свете. А потом не успеешь оглянуться, как уже будет утро и ты почувствуешь себя как первый человек, открывший, что небо голубое. А еще ты углубишь свои знания о плам-пудинге, так как поможешь мне приготовить его ко вторнику — великолепный, с коринкой и множеством изюма.
      Аня была поражена тем, какой миловидной показалась ей ее спутница, когда они вошли в дом. После долгой прогулки на морозном воздухе у Кэтрин был великолепный румянец, а именно цвет лица имел решающее значение в том, что касалось ее внешности.
      «Да она была бы настоящей красавицей, если бы носила шляпы и платья, которые ей к лицу, — размышляла Аня, пытаясь вообразить Кэтрин с ее черными волосами и янтарными глазами в слегка надвинутой на лоб темно-красной бархатной шляпе, которую недавно видела в одном из саммерсайдских магазинов. — Я непременно должна подумать, что тут можно сделать».

6

      В субботу и понедельник в Зеленых Мезонинах происходили веселые события. Был приготовлен плам-пудинг и привезена в дом рождественская елочка. Кэтрин, Аня и близнецы ходили в лес за ней, красивой маленькой елью, срубить которую Аня согласилась лишь потому, что принадлежащий мистеру Харрисону расчищенный участок, где росло деревце, все равно должны были раскорчевать и вспахать предстоящей весной.
      Собирая ползучую хвою и плаун для венков — им даже попалось несколько папоротничков, всю зиму остававшихся зелеными в одной глубокой лощине, — они бродили по лесу, пока день и ночь не обменялись улыбкой поверх спрятанных под белым покровом холмов, а тогда все четверо с триумфом возвратились в Зеленые Мезонины, где их уже ждал высокий молодой человек с карими глазами и небольшими усами, делавшими его настолько старше и солиднее, что Аня на один ужасный момент засомневалась, действительно ли это Гилберт или кто-то незнакомый.
      Кэтрин, слегка улыбнувшись — она пыталась сделать улыбку насмешливой, но это ей не вполне удалось, — оставила их вдвоем в гостиной, а сама весь вечер играла в разные игры с близнецами в кухне. К своему удивлению, она нашла, что это доставляет ей удовольствие. А как интересно было отправиться вместе с Дэви в подвал и обнаружить, что в самом деле остались еще на свете такие невероятно вкусные вещи, как сладкие яблоки! Кэтрин никогда прежде не бывала в подвале сельского дома и понятия не имела, каким восхитительным, пугающе таинственным, полным теней может быть это помещение при свете свечи. Мир уже казался теплее.Кэтрин впервые осознала, что даже для нее жизнь может быть прекрасной.
      В рождественское утро, ни свет ни заря, Дэви поднял невообразимый шум, зазвонив в старый коровий колокольчик и принявшись бегать с ним вверх и вниз по лестнице. Марилла пришла в ужас оттого, что он вытворяет такое, когда в доме гостья, но Кэтрин вышла из спальни смеясь. В ее отношениях с Дэви как-то сам собой возник дух товарищества. Она чистосердечно призналась Ане, что ей не нравится безупречная во всех отношениях Дора, но что Дэви — ее поля ягода.
      Открыть парадную гостиную и раздать подарки пришлось еще до завтрака, иначе близнецы — даже Дора — были бы не в состоянии есть. Кэтрин, которая не ждала ничего, кроме, быть может, подарка по обязанности от Ани, обнаружила, что получает подарки от всех: связанную крючком яркую шерстяную шаль от миссис Линд, саше с фиалковым корнем от Доры, ножик для разрезания бумаги от Дэви, корзинку крошечных баночек с разными желе и вареньями от Мариллы и даже маленькое бронзовое пресс-папье в виде чеширского кота от Гилберта. А еще, свернувшись на кусочке теплого мохнатого одеяла, лежал привязанный к елочке милый маленький щенок с темными глазками, чуткими шелковистыми ушками и обворожительным хвостиком. К его шейке была привязана карточка с надписью: «От Ани, которая все же берет на себя смелость пожелать тебе веселого Рождества!»
      Кэтрин схватила в объятия шевелящееся мохнатое тельце и сказала дрожащим голосом:
      — Аня, он прелесть! Но миссис Деннис не позволит мне держать его. Я просила у нее позволения завести собачку, и она отказала.
      — С миссис Деннис я все уладила. Вот увидишь, она не будет возражать. Да и в любом случае, Кэтрин, ты не останешься у нее надолго. Ты должнанайти себе приличное жилье, теперь, когда ты выплатила то, что считала своим долгом. Взгляни на этот чудесный почтовый набор, который прислала мне Диана. Разве не увлекательно смотреть на чистые листы бумаги и спрашивать себя, что же будет написано на них?
      Миссис Линд была рада, что Рождество в этом году белое, не быть тучной могильной земле, если Рождество белое, — но Кэтрин оно казалось и пурпурным, и малиновым, и золотым. И последовавшая за ним неделя была так же прекрасна. Прежде Кэтрин часто с горечью задумывалась о том, что чувствует тот, кто счастлив. Теперь она узнала это. Она расцвела совершенно поразительным образом. Аня чувствовала, что наслаждается ее обществом.
      «А я-то боялась, что она испортит мне Рождество!» — удивилась Аня про себя.
      «Подумать только, что я чуть не отказалась поехать сюда!» — говорила себе Кэтрин.
      Они ходили на долгие прогулки вдоль Тропинки Влюбленных и через Лес Призраков, где сама тишина казалась дружелюбной; по холмам, где легкий снежок кружился в зимнем танце гоблинов ; через старые сады, полные лиловых теней… через великолепие предзакатных лесов.
      Не было ни щебечущих птиц, ни журчащих ручьев, ни верещащих белок. Но ветер изредка создавал свою музыку, возмещавшую выразительностью краткость своего звучания.
      — Человек всегда может найти что-нибудь ласкающее взор и слух, — заметила Аня.
      Они говорили о «королях и капусте» и «впрягали звезды в свои повозки» , а домой приходили с аппетитом, подвергавшим суровому испытанию кладовую Зеленых Мезонинов. Один день штормило, и они не могли выйти из дома. В свесы крыши бил восточный ветер, ревели серые волны заливы. Но даже буря в Зеленых Мезонинах имела свое очарование. Было так приятно сидеть возле печи и мечтательно следить, как мерцают на потолке отблески огня, пока вы грызете яблоки и сосете конфеты. А как весело было ужинать под звуки завывающей за окнами бури!
      Однажды вечером Гилберт повез их навестить Диану и ее новорожденную дочку.
      — Я никогда раньше не держала в руках младенца, — призналась Кэтрин, когда они ехали домой. — Прежде у меня не возникало такого желания. Я боялась, что раздавлю его своими лапищами. Ты не можешь представить, Аня, что я чувствовала — такая большая и неуклюжая, — когда держала в руках это миниатюрное, изящное создание. Я знаю, миссис Райт боялась, что я в любую минуту могу уронить ее малютку. Я видела, что она прилагает героические усилия, чтобы скрыть свой ужас. Но это как-то подействовало на меня… младенец, я хочу сказать. Правда, я еще не поняла, как именно.
      — Младенцы — удивительные создания, — мечтательно отозвалась Аня. — Помню, в Редмонде кто-то назвал их «потрясающим сгустком скрытых возможностей». Только подумай, Кэтрин: Гомер был когда-то младенцем — младенцем с ямочками и большими, полными света глазами. Тогда он, конечно же, еще не был слепым.
      — Как жаль, что его мать не знала, кем он будет! — заметила Кэтрин.
      — Но я, пожалуй, рада, что мать Иуды не знала, кем будет ее сын, — мягко сказала Аня. — Надеюсь, она никогда об этом не узнала.
      В один из вечеров в клубе проходил рождественский концерт, после которого должна была состояться вечеринка в доме Эбнера Слоана, и Аня уговорила Кэтрин посетить и то, и другое.
      — Я хочу, Кэтрин, чтобы ты почитала нам стихи в дополнение к основной программе концерта. Говорят, ты замечательно декламируешь.
      — Да, раньше я декламировала; пожалуй, мне это даже нравилось. Но позапрошлым летом я уступила в прибрежной гостинице на концерте, который организовали отдыхающие, и слышала потом, как они смеялись надо мной.
      — Откуда ты знаешь, что смеялись над тобой?
      — Наверняка надо мной. Больше там не над чем было смеяться.
      Аня постаралась скрыть улыбку и продолжила уговоры.
      — На бис прочти «Гиневру» . Мне говорили, что у тебя это великолепно получается. Миссис Прингль, вдова Стивена Прингля, сказала мне, что всю ночь не могла сомкнуть глаз, после того как услышала этот отрывок в твоем исполнении.
      — Нет, «Гиневра» мне никогда не нравилась. Но это произведение есть в хрестоматии, поэтому я иногда пытаюсь показать ученикам, как надо его читать. Меня Гиневра просто раздражает! Почему она не кричала, когда обнаружила, что ее заперли? Ведь они искали ее повсюду, и кто-нибудь непременно услышал бы крики.
      Наконец Кэтрин пообещала, что выступит на концерте, но насчет вечеринки все еще пребывала в сомнении.
      — Я, конечно, могу пойти. Но никто не пригласит меня танцевать, и я опять стану язвительной, враждебной ко всем и пристыженной. Я всегда чувствовала себя несчастной на тех немногих вечеринках, где бывала. Никому, похоже, не приходит в голову, что я умею танцевать, а ведь я умею — и неплохо. Я научилась еще в доме дяди Генри. Бедная горничная, которая у них служила, тоже хотела научиться, и мы с ней обычно танцевали вдвоем по вечерам под музыку, доносившуюся из гостиной. Пожалуй, я хотела бы потанцевать… с подходящим партнером.
      — На этой вечеринке ты не будешь несчастной. Ты не будешь смотреть на происходящее со стороны. Видишь ли, вся разница в том, быть ли частью того, что происходит, или смотреть со стороны… У тебя такие красивые волосы, Кэтрин. Ты не будешь возражать, если я попробую уложить их по-новому?
      — Попробуй. Моя прическа, должно быть, выглядит ужасно, но у меня нет времени, чтобы каждый день укладывать волосы. Да и выходного платья у меня нет. Вот это, из зеленоватой тафты, подойдет?
      — Придется обойтись им, хотя зеленый, моя Кэтрин, — это тот цвет, которого тебе следует избегать более, чем какого-либо другого. Но ты приколешь вот этот красный шифоновый воротничок, который я сделала для тебя… Да, приколешь! Тебе следовало бы сшить себе красное платье, Кэтрин.
      — Всю жизнь терпеть не могу красное. Когда я жила у дяди Генри, тетя Гертруда заставляла меня носить передники из ярко-красной ткани. Все дети в школе кричали: «Пожар!», когда я входила в класс в таком переднике. Да и не хочу я беспокоиться о своей одежде!
      — Боже, пошли мне терпение! Одежда — это оченьважно, — строго заметила Аня, продолжая заплетать и укладывать волосы Кэтрин. Затем она взглянула на свою работу и осталась ею довольна. Обняв Кэтрин за плечи, они повернула ее к зеркалу и, смеясь, спросила: — Тебе не кажется, что мы пара довольно миловидных девушек? И разве не приятно подумать, что наш вид доставит удовольствие тем, кто будет на нас смотреть? Есть так много некрасивых людей, которые стали бы выглядеть вполне привлекательно, если бы приложили немного усилий. Три недели назад в церкви — помнишь тот день, когда проповедь читал бедный старый мистер Милвейн, у которого был такой ужасный насморк, что никто не мог разобрать слов, — так вот, в тот день я провела время, занимаясь тем, что делала людей вокруг меня красивыми. Я дала миссис Брент новый нос; прямые волосы Мэри Аддисон я завила, а жирные Джейн Mapден ополоснула водой с лимонным соком; я переодела Эмму Дилл из коричневого платья в голубое, а Шарлотту Блэр из клетчатого в полосатое; я удалила несколько бородавок; я сбрила длинные, песочного цвета бакенбарды Томаса Андерсона. Ты не узнала бы их, когда я все это проделала. И — кроме, быть может, миссис Брент — они могли бы сделать сами все то, что сделала я… Да у тебя, Кэтрин, глаза точно такого цвета, как чай — янтарный чай! Ну же, будь в этот вечер достойна своей фамилии. Ручей должен быть искрящимся, светлым, веселым .
      — Все те свойства, каких у меня нет.
      — Все те свойства, какие были у тебя в эту последнюю неделю. Так что ты можешьбыть именно такой.
      — Это всего лишь чары Зеленых Мезонинов. С возвращением в Саммерсайд для Золушки пробьет полночь.
      — Ты заберешь эти чары с собой. Взгляни в зеркало — на этот раз ты выглядишь так, как тебе следовало бы выглядеть все время.
      Кэтрин всматривалась в свое отражение, словно сомневаясь, она ли это.
      — В самом деле, я кажусь гораздо моложе, — признала она. — Ты была права. Одежда и вправду украшает человека. Да, я знала, что выгляжу старше своего возраста. Но мне было все равно. Почему это должно было меня волновать? Ведь никого другого не волновало. И я не такая, как ты, Аня. Можно подумать, что ты родилась, уже зная, как жить. А я не знаю об этом ничего — даже самых азов. Интересно, не слишком ли поздно начать учиться? Я так долго была язвительной, что не уверена, смогу ли теперь стать иной. Сарказм представлялся мне единственным способом, каким я могла произвести впечатление на других людей. И еще мне кажется, что я всегда боялась, когда была в обществе, — боялась сказать какую-нибудь глупость, боялась, что надо мной будут смеяться…
      — Кэтрин, взгляни на себя в зеркало. Унеси с собой этот образ — великолепные волосы, обрамляющие лицо, глаза, сверкающие как звезды, легкий румянец волнения на щеках, — и ты не будешь бояться. Ну же! Идем! Мы наверняка опоздаем, но, к счастью, для всех исполнителей места, как выразилась Дора, «законсервированы» .
      Гилберт отвез их в клуб. Все было как в прежние времена! Только вместо Дианы рядом с Аней сидела Кэтрин. Аня вздохнула. У Дианы теперь было так много других интересов. Беготня по концертам и вечеринкам — это больше не для нее.
      Но что это был за вечер! Какой серебристый атлас дорог и бледная зелень неба на западе после недавно выпавшего снежка! Орион величественно шествовал по небосводу, а холмы, поля и леса лежали в жемчужном безмолвии.
      Стихи в исполнении Кэтрин захватили слушателей с первой же строчки, а на вечеринке желающих потанцевать с ней было намного больше, чем объявленных танцев. Она вдруг заметила, что смеется без всякой горечи. А потом — домой, в Зеленые Мезонины, греть ноги у огня в гостиной при ласковом свете двух свечей, стоящих на каминной полке. Миссис Линд, хоть час был и поздний, на цыпочках вошла к ним, чтобы спросить, не нужно ли им еще одеял, и успокоить Кэтрин сообщением, что ее маленькому песику уютно и тепло в корзине за кухонной плитой.
      «Я по-новому смотрю на жизнь, — подумала Кэтрин, впадая в дрему. — Я и не знала, что есть на земле такие люди, как эти».
      — Приезжайте еще, — сказала Марилла, прощаясь с гостьей. А не в привычках Мариллы было говорить такое кому бы то ни было из простой любезности.
      — Конечно же, она будет приезжать, — отозвалась Аня. — На выходные. А летом погостит несколько недель. Мы будем разводить костры, собирать яблоки, пригонять коров с пастбища, кататься в лодке по пруду, бродить по лесу. Я очень хочу показать тебе, Кэтрин, сад Эстер Грей, Приют Эха и Долину Фиалок, когда она полна цветов.

7

       Шумящие Тополя,
       улица, по которой (должно быть)
       ходят призраки.
       5 января.