3.52 дня

– Проклятье! Вот уж действительно повезло – попасть к какому-то ниггеру на испытательный срок, – пробурчал Бобби Фиббс, набивая рот биг-маком. – Ишь как важничает, сукин сын. Сам пятки лижет своим белым начальничкам. Сучий потрох.

Эстер взглянула на малыша Бобби, который широко распахнутыми глазами, не отрываясь смотрел на отца. Они сидели в «Макдональдсе» на углу Креншо и Олимпик. Забрали малыша из школы и зашли перекусить.

– В задницу этого ублюдка ниггера! Ты слышала, что он там говорил: "Вы попадете за решетку на те три года, которые вы сразу должны были получить. Испытательный срок – это привилегия". Дерьмо. Ниггеру, который так выпендривается, башку надо разбить. Даже не смотрит, с кем он говорит.

Эстер достала из сумочки пятидолларовую бумажку и протянула ее малышу.

– Сынок, принеси-ка мне биг-мак.

– Мамочка, ведь ты их не любишь.

– А сегодня мне хочется попробовать. Иди и принеси его мне.

Малыш Бобби слез с табурета и побежал занимать очередь.

– Бобби, не разговаривай так в присутствии ребенка. Не нужно ему слышать такие вульгарные выражения.

Бобби положил свой биг-мак.

– Что-что?

– Все эти разговоры о насилии с проклятьями и ругательствами. Не надо ему слышать всю эту дрянь. Я всегда старалась оградить его от этого. И я никогда не говорю при нем «ниггер». Малыш не должен ощущать себя человеком второго сорта. И я хочу, чтобы ему это даже в голову не могло прийти.

Бобби Фиббс ткнул пальцем в Эстер.

– Ничего хорошего не будет от такого баловства. Ты что же, думаешь, какой-нибудь белый ублюдок не назовет его однажды «ниггером»? Ты что же, думаешь, никогда этого не случится?

– Если такое и произойдет, то у малыша хватит твердости и сил, чтобы разобраться, кто есть кто.

Бобби нахмурился.

– Забиваешь парню башку всякой чепухой. Выдумала какой-то Гарвард. Где мы денег возьмем, чтобы отправить его в колледж?

– Когда придет время, мой ребенок пойдет в любую школу, в которую захочет. Мисс Абраме считает, что с его способностями он будет принят, куда бы он ни поступал. А я буду двадцать четыре часа в сутки скрести полы и драить сортиры, чтобы он мог учиться там, где захочет.

Бобби вытер рот бумажной салфеткой.

– Ну и зачем все это? В любом уголке страны, в любом колледже, будь они все прокляты, наш сын всегда будет черным. От этого никуда не денешься. Он всегда останется только ниггером, и неужели ты думаешь, что белые позволят ему об этом позабыть хоть на минуту?

Эстер дрожащими руками разворачивала пирожок с рыбой.

– Великий Боже! Бобби! Что с тобой происходит? Ты только послушай, что ты гово...

В этот момент вернулся малыш Бобби с куриным маком. Он уселся рядом с Эстер.

– Сынок, – сказала она, – ты принес мне мак с кисло-сладким соусом. А ты ведь знаешь, что я люблю соус «барбекю».

Малыш вытаращил глаза на мать.

– Мама! Откуда я мог это знать! И потом, мой биг-мак уже совсем остыл...

– Делай, как мать велела, – резко вмешался Бобби. – И сию минуту, если не хочешь получить по физиономии.

Малыш опустил глаза и вылез из-за стола.

– Да, сэр, – тихонько пробормотал он и пошел к прилавку.

Эстер закурила. Руки у нее тряслись.

– Бобби, никогда больше не смей разговаривать так с моим сыном.

С угрожающим спокойствием Бобби взглянул на нее и произнес:

– Может, ты хочешь, чтобы я тебя отхлестал по щекам? Здесь и сейчас?

Эстер отвела глаза. Бобби улыбнулся.

– Ну, так-то лучше. – Он развернул второй биг-мак. – Жаль, что, пока меня не было, ты тут развела всякие нежности. Пора с этим кончать, к чертям собачьим. – Он отправил в рот огромный кусок. – Парень без меня растет каким-то сопливым ниггером, точно как этот «мистер» Кларк Джонсон. Сукин сын, который лижет задницу своим белым хозяевам.

– Бобби, – медленно начала Эстер, стараясь тщательно подбирать слова и по-прежнему избегая смотреть на мужа, – Бобби, этот человек просто делает свое дело. Это его работа. Все, что он хотел сказать, так это то, что ты попадешь в беду, если вернешься к наркотикам. Ты ведь сам сказал, что больше никогда этого не будет. Верно? Так, значит, нам больше не о чем беспокоиться?

Бобби покачал головой.

– Ничего из этого не выйдет. А все этот чертов продажный ниггер! Все это чушь собачья. Повезло мне, что я год отсидел в тюряге, как же – повезло! По его словам, выходит, словно год в тюрьме – это как прогулка по парку. Но это не так. – Бобби отпил колы прямо из бутылки. – Все. С этим покончено. Больше я в это дерьмо не вляпаюсь. Хватит. – Он кинул в рот несколько картофельных чипсов и начал их тщательно пережевывать. – У меня в камере был парень. Его пару месяцев назад выпустили. Так вот он рассказал мне об одном адвокате-еврее из Беверли-Хиллз. Понимаешь, можно пойти в суд и так все организовать, чтобы во время испытательного срока никуда не надо было звонить каждый вечер, и проб никаких и прочего дерьма. Знай только ходи раз в месяц расписывайся – и никаких проблем. Но для этого дела нужен очень хороший адвокат. Не какой-нибудь дешевый адвокатишка из этих общественных защитников. А классный адвокат из евреев. И у меня есть один такой на примете.

– Бобби, все эти юристы из Беверли-Хиллз стоят целое состояние. Как мы можем себе такое позволить?

– Мы с тем парнем в камере все обсудили. Он велел, чтобы я его разыскал, когда выйду. Он там задумал одно дельце. Если выгорит, то все о'кей.

Эстер с трудом удавалось держать себя в руках.

– Бобби, все эти люди только снова втянут тебя в свои темные делишки. Они снова доведут тебя до беды. Ты ведь только вчера вышел из тюрьмы. Прошу тебя, не говори так. Тебя ждет хорошая работа. Завтра утром нач...

Бобби жестом остановил ее.

– К черту! Не по мне все это. Быть на побегушках на кухне. Жалкий ниггер! Не хочу я впрягаться в эту рабскую жизнь. Я тебе предлагаю кое-что получше.

Эстер тихонько заплакала.

– Прошу тебя, Бобби, не говори так, не говори так, – повторяла она:

– Не плачь, Эс, – смягчился Бобби. – Не плачь, женщина. – Он протянул было руку погладить ее, но она резко отпрянула.

Внезапно появился малыш Бобби. Опустив глаза, он произнес:

– Мама, там нет соуса «барбекю». Я у всех спрашивал. Прости меня, но его там нет.

– Ох, сыночек. – Эстер взяла сына на руки и нежно погладила его голову.

9.00 вечера

Голд стоял в дверях «Монтегро» и вглядывался в прохладный сумрак ресторана. Это было шикарное заведение. Полы покрывали толстые ковры, на стенах висели первоклассные копии картин импрессионистов, несколько уютных кабинетов были отделены друг от друга перегородками из матового стекла с изящными рисунками. В алькове рядом с баром пианист томно наигрывал «Саммертайм». Музыка медленно плыла по залу, покрывая разговоры и звяканье серебряных приборов. Как только метрдотель направился к Голду, Хоуи Геттельман помахал ему рукой через зал.

Проходя через ресторан, Голд взглядом профессионала автоматически отмечал посетителей. Зал был набит иностранцами – темнокожими смуглыми мужчинами в европейских костюмах, с кричащими золотыми украшениями. Двигаясь между столиками, Голд слышал испанский, итальянский, арабский, еврейский говор и то, что он принимал за греческий. Женщины почти все были американки – пресыщенные блондинки в стильных нарядах.

– Джек, как хорошо, что ты пришел! – На Хоуи был великолепно сшитый синий двубортный костюм и светло-желтая рубашка. В этой толпе он казался своим.

– Сколько же времени ты предаешься возлияниям в Родео-Драйв? – спросил Голд, проскальзывая в нишу к Хоуи.

Хоуи улыбнулся и подмигнул.

– Здесь можно провернуть куда больше дел, чем в Поло-Лондж.

– Смотря каких дел, – ответил Голд, оглядывая зал. За столиком напротив сидел известный телеартист, уже изрядно набравшийся. Он попеременно склонялся то к салату из крабов, то к ушку юной киноактрисы, чье лицо было смутно знакомо Голду.

– Джек, спасибо, что пришел, – проговорил Хоуи. – Для начала прошу прощения за то, что произошло в субботу. Пойми, мне абсолютно ясно, почему ты так взъярился. И не думаю, чтобы ты хоть немного переигрывал.

– Я – тем более.

– Ладно, ладно. Знаю, откуда ты тогда явился, и тем более понимаю, что тобой руководило. Но где тебе понять, что такое наркотики и что без них порой не обойтись!

– А уж тут, Хоуи, ты заблуждаешься. Я слишком долго имел дело и с наркотиками и с наркоманами и прекрасно отдаю себе отчет, зачем потребляют эту дурь. И потому прихожу в бешенство, когда вижу, что этим занимается муж моей дочери.

– Джек, Джек. – Хоуи хмыкнул и поправил галстук. – Немного кокаина для бодрости духа – еще не наркомания.

Голд глотнул воды. В стакане плавала косточка. Голд выудил ее вилкой.

– Слушай, Хоуи, не пудри мне мозги. Оставь это для своих вонючих клиентов.

– Хорошо, – быстро проговорил Хоуи, – с этим покончено. – Он протянул руку над столом, покрытым дорогой скатертью, и дотронулся до Голда. – Слышишь, Джек? Навсегда. Решено. – Он проникновенно посмотрел на Голда. – Клянусь Господом, Джек. – Он поднял правую руку. – С этим делом я завязал.

Голд смерил зятя долгим взглядом. Потом дотянулся до хлебницы, отщипнул корочку, намазал ее маслом.

– Хватит врать, Хоуи. Чертовски не люблю, когда меня водят за нос. По-моему, тебе это известно.

– Джек, не я ли клялся именем Господа? Только что? Может, ты хочешь, чтобы я поклялся жизнью собственного сына? Клянусь жизнью Джошуа...

– Ладно. На сегодня хватит. Рад, что ты так решил.

Подошел официант, протянул меню. Они заказали по двойному шотландскому виски. Официант удалился. Голд всматривался в названия блюд в свечном полумраке.

– Ослеп я, что ли, на старости лет, или цены тут и впрямь такие чудовищные?

– Не бери в голову. Это мое дело.

– Семь семьдесят пять за салат?

– Ты платишь за вывеску, за обстановку. За то, чтобы тебя здесь заметили.

– Но семь семьдесят пять!

– Да прекрати! Закажи-ка телятину. Она тут превосходная, лучшая в городе.

– Еще бы! Да за такие деньги можно потребовать целого быка! Неудивительно, что ты торговал наркотиками. Естественно, нужны огромные средства, чтобы соответствовать здешним ценам.

– Джек, – Хоуи рассмеялся, – только прикажи!

– А почему с нами нет моей дочери? Она что, не годится для этакой роскоши? И в одиночку должна поглощать телевизионный ужин, чтобы ты тут разыгрывал героя из Беверли-Хиллз?

– Во имя всего святого, Джек, не надо! Я часто бываю здесь с Уэнди. Но сегодня, ты же знаешь, мне нужно было поговорить с тобой без свидетелей. А сейчас закажи телятину марсала или телятину пармеджиано. Право, не прогадаешь.

Официант принес виски. Они сделали заказ, и официант удалился, сладенько улыбаясь.

– Джек, – Хоуи глотнул из стакана, – сегодня утром мне звонил помощник прокурора.

– Да?

– Все улажено. Он даже извинился за причиненные неудобства.

– Очень мило с его стороны, – усмехнувшись, заметил Голд.

– Джек, – Хоуи помотал головой, – как тебе это удается? Черт побери, как вообще тебе все удается?

Голд тронул кубики льда в бокале с «Джонни Уолкером».

– Поработай с мое, лет эдак тридцать, – узнаешь.

– Но это неправдоподобно! Ты меня просто ошарашил! Чтобы так быстро решить все вопросы!

– Я же говорил, не изволь беспокоиться, не твоя забота – ведь так?

Хоуи улыбнулся.

– Ну, говорил.

– А ты мне не верил.

– Каюсь, не верил.

Голд пожал плечами. Хоуи полез во внутренний карман и вытащил чековую книжку в футляре из крокодиловой кожи. Он щелкнул авторучкой.

– Что ты делаешь?

Хоуи положил чековую книжку на стол.

– Джек... – начал он.

– Что ты задумал?

– Джек...

– Хоуи, убери это куда подальше. Не оскорбляй меня.

– Джек, я знаю, это слишком дорого стоило. Ты оказал мне неоценимую услугу, так позволь по крайней мере оплатить расходы.

Голд покачал головой.

– Я же сказал, что обо всем позабочусь сам, что и сделал. И довольно об этом.

– Джек, пожалуйста.

– Хоуи, пожалуйста.

Хоуи, со вздохом закрыв чековую книжку, положил ее в пиджак.

– Я на все для тебя готов!

Голд отхлебнул виски.

– Я уже сказал, чего хочу, чего жду от тебя.

Хоуи воздел руки.

– С этим покончено. Голову даю на отсечение, больше не повторится.

Голд улыбнулся.

– Идет.

Официант принес салаты. Крошечную тарелочку прикрывал листик латука, на нем лежали несколько ломтиков огурца, обильно политых соусом.

– И за это – семь семьдесят пять? – воскликнул Голд, уставясь на салат. – Ну и жулики! Их стоило бы арестовать.

Хоуи расхохотался.

11.23 вечера

– ...Двадцать три минуты двенадцатого, в студии – ведущая Жанна Холмс. В нашей программе – беседа с Джессом Аттером, кандидатом в Законодательное собрание штата Калифорния от Дезерт-Виста. Мистер Аттер также является Верховным магистром Калифорнийского клана, что не мешает его намерениям попробовать свои силы в политике. Не так ли, мистер Аттер?

– Жанна, зовите меня просто Джессом. Вы абсолютно правы. Принадлежать к Калифорнийскому клану и одновременно баллотироваться в Законодательное собрание – отнюдь не противоречит одно другому. Более того, я уверен, что членство в Клане – лучшая подготовка к работе в собрании.

– Поясните, пожалуйста, Джесс.

– Так вот, Жанна. Возглавлять Калифорнийский клан – задача не из легких. Это тяжкий путь к вершине. Ты все время подвергаешься давлению – словесному, физическому, умственному, наконец, просто ругани – со стороны либералов и сочувствующей им прессы, со стороны правительства, симпатизирующего коммунистам, со стороны так называемых христианских клерикальных кругов, а также модного еврейско-сионистского лобби. Быть членом Клана – крайне неблагодарное дело. Порой чувствуешь, что ты – просто глас вопиющего в пустыне. Единственный одинокий голос разума и правды, тонущий в какофонии истерических воплей безумия. Это очень угнетает, но в то же время делает тебя непреклонным, заставляя твердо идти к поставленной цели. Члены Клана – люди горячего нрава. Нас нелегко сбить с верного пути, заставить поступиться принципами. Нам могут твердить, что черное – это белое, нам миллион раз будут выдавать ложь за правду, но мы плюнем им в лицо и в миллион первый раз ответим, что их правда – лжива. Не думаю, что хоть кто-то из нынешних членов Законодательного собрания настроен столь же решительно.

* * *

Уолкер припарковал синий фургон на служебной дорожке, которая шла параллельно проспекту Пико. Он выскочил из машины, не выключив мотор, оставив гореть фары, даже не приглушив радио, и торопливо прошел вдоль цепи, ограждавшей станцию Фишера по обслуживанию.

– Джесс, как вы относитесь к недавним актам вандализма в синагогах и прочих еврейских сооружениях?

– Сказать по правде, Жанна, меня это даже не удивляет. Я столько времени твердил тем, кто желал слушать, что в этой стране незримо бьется большое трепетное сердце, полное ненависти к евреям. И по-моему, последние акты героизма лишь подтверждают мои слова.

* * *

Доберман, тихо дремавший под передним крылом «мерседеса», услышал знакомые шаги, вскочил с места и встал в стойку у ограды, угрожающе скаля зубы. Уолкер хихикнул.

– Неужели можно безнаказанно оставаться нацией роботов, нацией ростовщиков, мошенников и лжецов, нацией, запятнавшей себя позором бесчестья и предательства, и не осознавать, какую ненависть это рождает в честных сердцах! Какие ответные действия влечет за собой!

* * *

Уолкер пнул решетку ограждения, и собака с рычанием прыгнула на него, царапая когтями металл.

– Заметьте, Жанна, антиеврейские выступления знаменуют крушение надежд белых американцев-христиан. Ибо кому заступиться за них? Абсолютно некому. У негров есть Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения и Национальная городская лига, к услугам евреев – вся пресса и телевидение, латиносы – под крылом католической церкви; даже у индейцев есть свой правоохранительный орган. Но кто выступит в защиту белых американцев-христиан?

* * *

Уолкер приставил «магнум» 357-го калибра к ограде, потом протолкнул его внутрь. Псина кинулась на оружие и сжала челюсти. Раздался сдавленный хрип, и в воздух полетели куски плоти. Правую половину собачьей морды снесло вчистую, на том, что осталось от левой, застыл тусклый безжизненный взгляд, как у чучела. Кровь хлынула на гладкий лоснящийся бетон. Туловище добермана боком пропрыгало несколько шагов, пошатнулось и рухнуло. Черные изящные лапы вздрогнули, царапнув когтями воздух, и оцепенели.

– Известно ли вам, Джесс, что очень многие – например, Джерри Кан из Еврейского вооруженного сопротивления – обвиняют в осквернении синагог именно членов Калифорнийского клана?

– Простите, Жанна, что я смеюсь, но меня это просто восхищает! Этот еврей Джерри и молокососы из его банды готовы свалить на нас половину преступлений, совершаемых в Южной Калифорнии. Вынужден признаться, что к последним событиям члены клана совершенно непричастны. Но, кто бы ни устраивал подобные патриотические акции, я был бы рад пополнить наши ряды такими людьми. Очень рад. Ибо только действуя с ними заодно, нам удастся вывести страну на правильный путь.

* * *

Уолкер дал газ, и машина с ревом умчалась.

Среда, 8 августа