Убийца с крестом

Он откинулся на спинку кресла, обхватив руками затылок и выпятив локти вперед.

– Тебе пора выбросить всю эту чушь из головы, Сонни. Я говорю с тобой как твой друг, а не как бывшая жена. Тебе надо научиться ладить с людьми. Обязательно. Нельзя же жить, как ты, ненавидя всех. Поэтому ты и не можешь удержаться ни на какой работе, кроме этой дурацкой работы – доставки газет. Ты знаешь, как только ты пришел ко мне, я сразу же подумала, что тебя вышвырнули. Твоя нынешняя работа -единственная, на которой ты смог продержаться больше двух недель. Устроиться туда тебе помог Эйб, почему же ты поливаешь его грязью? Он не сделал тебе ничего плохого.

Уолкер вместе со стулом покачнулся вперед. Уперся локтями в стол.

– Не обо мне же он заботится. Он делает это ради тебя.

Он сложил перед собой согнутые ладони и, используя свои большие пальцы как прицелы, нацелился на портрет матери Терри, который висел на стене.

– К тому же мне не нужна эта работа. Я взялся за нее только для того, чтобы видеться с тобой.

Терри опустила глаза в чашку, не желая встречаться взглядом со своим бывшим мужем.

– Сонни, – сказала она. – Все это было так давно.

– Да, но...

– Мне было шестнадцать, Сонни. А ты был мускулистый парень, весь в татуировке. И у тебя был мотоцикл. И ты был такой горячий – настоящий огонь. – Она спокойно посмотрела на него. – Не думаю, что ты и сейчас такой же горячий.

– Терри... – начал Уолкер и потянулся через стол.

– Не лезь ко мне, – сердито воскликнула Терри, убирая свою руку. – Не смей этого делать!

– Послушай, Терри. Не нападай так на меня. – Он улыбнулся. – Почему бы тебе не расслабиться?

– Послушай, Сонни. – Терри поднялась и задвинула стул под стол. – Мне надо собираться. Подкраситься и причесаться. Я же сказала тебе, что у меня всего несколько ми...

– А ведь было же у нас хорошее времечко.

– Что было, то прошло, – сказала она, взмахнув рукой. – Прошло и не вернется.

Улыбка сбежала с лица Уолкера, оно стало мрачным. Терри почувствовала, что ее спину холодит старый знакомый страх. Страх поднимался все выше и выше по шее, пока не достиг головы. Она всегда боялась Сонни. Вначале это возбуждало ее, усиливало получаемое удовольствие. Но после всех пережитых ею за эти годы побоев в душе у нее оставался только страх.

– Тебе пора уходить, Сонни.

Лицо Уолкера было как застывшая угрюмая маска.

– Это никогда не кончится, Терри.

– Тебе пора уходить, – повторила она.

– Я не позволю этому проклятому еврею жениться на тебе, убью его.

С полминуты Терри молчала, затем заговорила ровным монотонным голосом:

– Сонни, ты еще не отбыл условного наказания; если ты только притронешься ко мне пальцем или просто повысишь голос, я надолго, очень надолго засажу тебя в тюрьму. Усек?

Уолкер смотрел на нее холодными жестокими глазами.

– Уходи же, – сказала она, подвигаясь к двери с такой осторожностью, какую обычно проявляют в присутствии злобного, сорвавшегося с цепи пса. Она открыла дверь, и внутрь заструились солнечные лучи. – Ну, пожалуйста, Сонни.

Уолкер улыбнулся, затем, поколебавшись, встал со стула. Он потянулся и почесал руку. Терри ждала. Уолкер улыбнулся еще раз и направился к двери. Когда он проходил мимо нее, она вся напряглась. Она хорошо знала его, если он ударит ее, то именно сейчас. Но он прошел мимо нее на крыльцо.

– Желаю хорошо провести вечер, – сказал он, улыбаясь. На мгновение он задумался, потом широко ухмыльнулся. – Но ведь сегодня пятница. Ты уверена, что он поведет тебя не в синагогу?

Она вздохнула и слегка покачала головой.

– Оставь нас в покое, Сонни. Пожалуйста. – Она закрыла дверь, и Уолкер услышал, как брякнул засов.

– Спасибо за кофе! – крикнул он, оглянувшись. Он подождал, но ответа никакого не было.

Он быстро прошел по побуревшему ат солнца газону, обогнул дом, миновал короткую подъездную дорожку и оказался на небольшом зацементированном заднем дворе. Кевин стоял спиной к Уолкеру, готовясь ударить по мячу. Уолкер набросился на него с кошачьей быстротой. Он ударил мальчика по затылку, повернул его и дал еще звонкую пощечину. Голова Кевина откинулась назад, а рука схватилась за щеку.

– Говорил я тебе, чтобы ты не играл с этим черным ублюдком! – Уолкер указал на Андре, который с широко открытыми глазами пятился назад.

Задняя дверь бунгало распахнулась, и из нее выбежала Терри; ее лицо было искажено яростью.

– Не смей трогать его! – вопила она. – Не смей прикасаться к нему своими грязными руками!

В руке у нее было бигуди, которое она швырнула в Уолкера. Перед глазами болталась одиночная прядь волос.

– Оставь его в покое, чертов подонок, или, клянусь Иисусом, я упрячу тебя в тюрьму!

Кевин пытался сдержать слезы. Его губы подрагивали.

– Убирайся отсюда, Сонни! Убирайся к чертовой матери!

Уолкер перевел взгляд с уже плачущего Кевина на Терри, которая искала, чем бы ей бросить в Уолкера, на Андре, а затем опять на Кевина.

– Уматывай отсюда! Здесь тебе не место! – Терри подобрала бейсбольный мяч и кинула его в Уолкера. Мяч отпрыгнул от его груди.

– Кевин, – сказал Уолкер и протянул руку к мальчику, который попятился назад.

– Оставь его в покое! – завопила Терри, обвивая сына руками, чтобы защитить его от отца.

Уолкер хотел было что-то сказать, но повернулся и пошел по подъездной дорожке к улице. Терри следовала за ним, осыпая его проклятьями.

– Оставь нас в покое, проклятый ублюдок! Убирайся прочь и оставь нас в покое!

Уолкер завел двигатель, автомобиль, визжа шинами, рванулся с места. Терри стояла на улице, что-то крича ему вслед. Из окон выглядывали соседи. Кевин и Анд-ре наблюдали с подъездной дорожки. Фургон с ревом катился вперед. В зеркале заднего обзора Уолкер видел все уменьшающуюся и уменьшающуюся фигуру Терри.

9.27 вечера

В комнате мотеля было темно и прохладно. Голд нашел выключатель – сразу за дверью, справа. Над маленьким круглым столиком зажегся тусклый свет. Голд поставил на стол уже пятую за сегодняшний день бутылку виски и белый бумажный пакет, в ванной обнаружил стакан в стандартной дезинфицирующей обертке. Скинул ботинки, отстегнул от пояса кобуру. Револьвер, тяжело шмякнулся на стол – этот знакомый звук вселял уверенность. Голд придвинул к столику угловатое, неудобное на вид кресло и сел. Налил себе виски, развернул сандвич с салатом из цыпленка, затем подался вперед и включил телевизор. Пока он ел, экран замигал и нагрелся, на нем появилась злодейская ухмылка Дж.-Р. Юинга. Звук был отключен, и Голд не потрудился включить его. Не доев бутерброд, он встал и попытался выключить кондиционер – повернул термостат на отметку «ВЫКЛ». Жужжание, однако, не смолкло, и холодный воздух все поступал. Оставив кондиционер в покое, Голд уселся и вновь принялся за сандвич. Жевал, вяло поглядывая на экран. Прикончил сандвич и наконец почувствовал себя в достаточно хорошей форме, чтобы осторожно пригубить виски. Поесть днем Голд забыл (что часто случалось во время серьезных запоев), так что, когда он подъехал к этому мотелю в восточном конце Голливудского бульвара, его изрядно трясло. Денек выдался адов: слежка, перестрелка, потом эти дегенераты из ФБР, рапорты – и все это время Голд пил, пил, пил...

– Что-то я старею. – Он аккуратно смахнул крошки со стола в пригоршню, высыпал в мусорную корзину, потом перенес револьвер и стакан с виски на тумбочку. Растянулся на кровати, сложил ноги – лодыжку на лодыжку. Постель была такая чистая, мягкая, просто чудесная – только сейчас Голд почувствовал, как он вымотался. Наблюдая за беззвучным спором Линды Грей и Ларри Хэгмана, он погрузился в сон.

Полчаса он проспал крепко и без сновидений – пока не услышал, что дверь открывается. Спокойным инстинктивным движением его рука потянулась к оружию.

– Джек Голд, привет. Как поживаешь?

Он расслабился, закинул руки за голову и зевнул.

– Куки?

Куки была филиппинкой: маленькая, смуглая, быстрая. Ее прямые волосы опускались ниже талии. Белые брюки в обтяжку и безрукавка вызывающе контрастировали с темной глянцевой кожей.

– Джек Голд, – сказала она, зажигая длинную коричневую сигарету и присаживаясь на краешек кровати. – Ты не знаешь одного тупорылого мусора? Кнудсен его зовут. Ну Кнудсен – белый такой, как молоко, знаешь, о чем я. – Она стремительно встала и налила себе виски. – Этот поганый коп застукал меня на прошлой неделе в баре «Сансет Хайэтт». Взял, что называется, с поличным. Пришлось упрашивать его. Ну так что, может, потолкуем об этом, ты понял меня, да?

– Понял я тебя, понял, – ответил Голд.

– Да, ну так отлично. – Куки снова села на кровать. Она положила ногу на ногу и откинулась назад. Даже отдыхая, она вся излучала нервную энергию. – А, ну так вот, этот козел Кнудсен мне говорит: «Пойдем выйдем, побазарим в моей тачке». – Она сердито дернула ногой и вонзила в сигарету длинные, в красном лаке, ногти – они скорее походили на окровавленные когти. – А в машине он спросил, сколько у меня денег с собой. Я говорю: «Ну, сотни три-четыре». Он говорит: «Давай сюда». Я думаю, ну хрен с ними, все же дешевле, чем адвокату платить, знаешь. Ну, значит, я отдаю ему бабки и уже из машины вылезаю. Тут этот козел Кнудсен говорит: «Ну-ка, подожди». А я ему: «Чего ждать-то?» Тут он свой конец вытаскивает. Я говорю: «Очень смешно – это что, наказание за взятку, которую я тебе дала?!» А он: «Ха-ха-ха, ты и правда смешная – вон рядом театр комедии, тебе туда надо бы. Но только после того, как отсосешь у меня». В общем, он заставил удовлетворить его прямо на стоянке у «Сансет Хайэтт».

Сигарета потухла, и она опять раскурила ее.

– Ну так ты знаешь этого ублюдочного копа Кнудсена?

– Куки, в полиции Лос-Анджелеса служат семь тысяч копов.

– Да, но ты-то везде побывал. Ты всех знаешь. Тебя все знают.

– Но я не имею дела с новичками, Куки. Это кто-то из нижних чинов, младенцев безусых.

– И что я, по-твоему, должна делать?

– Делать? В смысле?

Ее глаза сверкнули.

– Черт возьми, Джек Голд! В смысле, с этим козлом Кнудсеном что делать? Это ведь жадный ублюдок, понял?! Он мог бы получить либо удовольствие, либо бабки. Но ведь не все сразу, жадный ублюдок! Ну, понял ты меня?

– Эй, Куки, ты же сказала, что он застукал тебя без вариантов. Сделку предложила ты. Ну а условия ставил он.

– О, Джек Голд, ты говоришь так, потому что ты мусор. Все вы... Ой, Джек Голд! О тебе говорят по ящику! – Куки подбежала к телевизору и сделала звук громче. Глубокий, без малейших следов местного говора голос Джеффа Беллами сотрясал стены:

«...Миссис Эскадириан заявила через своего адвоката мистера Милтона Шиндлера... что в ближайшем будущем она намеревается направить прокурору округа официальную жалобу на департамент полиции Лос-Анджелеса. Возможно, это произойдет в понедельник утром. Мистер Шиндлер заявил, что детективы лейтенант Джек Голд и сержант Элвин Хониуелл будут упомянуты в жалобе особо».

– О, Джек Голд! Что ты там натворил?

– Тс-с, – сказал Голд, поднялся и сел на постели.

Экран заполнила красная физиономия Джо Куша:

«Департамент выражает сожаление по поводу чувств, испытываемых заложницей, которая была освобождена благодаря решительным действиям упомянутых офицеров. Тем не менее департамент приветствует любое расследование и выражает уверенность, что расследование подобного рода докажет, что упомянутые офицеры действовали осмотрительно и разумно в соответствии со сложившейся ситуацией».

– Что за чертовщину он несет?

– Он хочет сказать, что полиция о своих позаботится.

Камера медленно скользила по окровавленной стене банка, там, где Джоджо оторвало ногу. Голос Джеффа Беллами за кадром звучал тихо и с иронией – блестящая имитация на Майка Уоллеса:

«Каков бы ни был исход будущего расследования, результат того насилия, что вершилось здесь сегодня утром в течение пяти минут, уже не изменить: один из подозреваемых убит, другой госпитализирован и останется калекой на всю жизнь. Один из заложников госпитализирован в шоковом состоянии – возможно, он так и не оправится от травмы. Вы слушали репортаж Джеффа Беллами из Западного Голливуда».

– Черт бы его подрал! – Голд вскочил с кровати и выключил телевизор. – Ему только не хватает музыкального сопровождения Джона Уильямса за кадром!

– Ты о чем, Джек Голд?

– А-а-а... – Голд презрительно махнул рукой в сторону телевизора и развернул длинную тонкую сигару.

– У тебя проблемы, Джек Голд?

Голд закурил сигару и, прищурившись, смотрел сквозь облако дыма.

– Ничего такого, с чем бы я не справился, Кук.

– Эй, Джек Голд, да ты крутой малый, дальше некуда! – Куки засмеялась, ее черные глаза заблестели. Она мотнула головой, разметав гриву своих волос: одним неуловимым движением сорвала с себя безрукавку. Груди у нее были маленькие, соски, они были чуть темнее ее смуглой кожи, твердо стояли в прохладном воздухе – кондиционер продолжал работать. Сидя за столом, Голд рассматривал ее.

– Этот Джефф Беллами придурок какой-то, а не репортер, правда ведь? А вот японская сучка со «второго канала» мне гораздо больше нравится. Если бы она захотела пожить в свое удовольствие, то уж денег бы себе заработала кучу. – Куки вылезла из брюк и аккуратно повесила их на вешалку. Она стояла перед ним почти голая – на ней остались лишь белые трусики-бикини, маленькие белые туфельки на каблуках – они назывались «трахни меня» – и кружевные носочки. Следом за брюками она сняла трусики – они были запиханы в ридикюль. Голд плеснул в стакан немного виски. Улыбающаяся Куки позировала перед ним.

– Ну как тебе, Джек Голд?

Голд отхлебнул виски.

– Потрясно. Ты просто порнозвезда, Куки.

– Давай трахнемся, Джек Голд.

Голд затянулся сигарой.

– Слушай, Куки, ты же знаешь, что это делается не так. Садись, давай поговорим. А я буду смотреть на тебя.

Куки хитро улыбнулась.

– Конечно, Джек Голд. Конечно.

Она развернула твердый пластиковый стул и оседлала его, широко расставив ноги, так что все, что было между ними, оказалось перед его глазами во всей красе и как бы в рамке: спинка стула ничего не закрывала. Она сидела, изогнувшись, свесив руки со спинки стула. Голд налил ей виски. Куки цедила его и улыбалась, разглядывая янтарную жидкость.

– А знаешь, Джек Голд, на прошлой неделе у меня был клиент – семидесятилетний старикан. Ювелир из Нью-Йорка. У этого старпера не стоял годами. Но я обслужила старого пижона как надо – когда он выходил из отеля, он чувствовал себя двадцатилетним пацаном, уже поверь мне! И он дал мне двести долларов сверх обычного!

Свет от лампочки над столом падал на бронзовые плечи Куки, ее кожа как будто светилась. Лобковые волосы были коротко подстрижены, виднелись толстые и темные края срамных губ.

– Ты выглядишь просто отлично, Куки.

Она осклабилась.

– Ты правда так считаешь?

– Куки, ты потрясающая женщина.

– Джек Голд, – ее голос упал до шепота, – давай я доставлю тебе удовольствие. – Она ласкала себя открытой ладонью – рука скользила по животу все ниже. Два пальца ушли внутрь, она начала мастурбировать. – Джек Голд, я доставлю тебе такой ка-а-айф, милый.

Голд отвернулся. Когда он вновь взглянул на Куки, она разглядывала его из-под опущенных век.

– Хочешь понюхать? – Она протянула ему блестевший от влаги палец.

Голд неожиданно вскочил с места, вспугнув ее. Вытащил из кармана пачку денег и вынул из нее две сотни. В носках он прошлепал к постели и запихнул деньги в белую кожаную сумочку, под трусики. Вернулся с ее пачкой «Шермана» – длинные коричневые сигареты в плоской красной коробке.

– На, покури, Куки. – Его голос звучал странно, еле слышно.

Куки взглянула на него, пожала плечами и взяла сигареты. Он дал ей прикурить и вновь раскурил потухшую сигару. Сел на небольшой стол – напротив нее, долил виски в оба стакана, до краев. Некоторое время пили молча, не глядя в глаза друг другу. Жужжал кондиционер.

– Джек, – спокойно начала она, – ублажать мужчин – это моя работа. Вот ты коп. Это твоя работа. Ну... президент, например: это Рейгана работа. Ну, понимаешь? – Она улыбнулась. – Знаешь, как это говорится: «Только скажите, что вам надо».

Голд слегка приподнял руки, что получилось почти по-итальянски.

– Мне просто нравится смотреть на тебя, Куки. Просто смотреть на тебя. Это доставляет мне удовольствие.

Она подозрительно оглядела его.

– Ты просто смотришь на меня и получаешь от этого удовольствие?

– И немалое, хорошая моя. Любой мужик смотрел бы на тебя не отрываясь. – Голд стряхнул с брюк пепел. – И потом, ты кое-кого мне напоминаешь.

Куки все еще недоверчиво таращилась на него.

– И ты уверен, что тебе больше ничего не нужно?

– Уверен, Куки.

– Просто смотреть на меня?

– Да, и ничего более.

– И я ничем больше не могу быть тебе полезна?

– Абсолютно ничем.

– Эй, ну какого черта?! – Она встала и воздела руки в притворном гневе. – Ты болван, Джек Голд. Я сама не пойму, чего я так стараюсь.

Стремительной, целенаправленной походкой она пошла к своей сумочке. Зад у нее был круглый и упругий. Из сумочки она выудила лак, и пилку для ногтей, и маленький тюбик суперклея. Повернув стул, она села лицом к Голду, положила ногу на ногу и принялась подтачивать ноготь.

– Тридцать пять долларов отдала за этот чертов маникюр сегодня утром на Беверли-Хиллз. – Она показала палец Голду и сразу же убрала, прежде чем он разглядел его. – Потом выхожу от маникюрши, отпираю свою тачку и – оба-на! – тридцать пять долларов коту под хвост!

– Жизнь трудна, Куки, – ухмыльнулся Голд, – особенно жизнь шлюхи.

– Не будь таким занудой.

Растопырив пальцы, она положила руку на крошечный столик и принялась чинить ноготь суперклеем.

– А кто она была? – спросила Куки, не поднимая головы.

– Кто «она»?

– Ну, девушка, которую я тебе напоминаю.

Голд молча наблюдал, как она наносит на сломанный ноготь тонкую полоску суперклея. Куки подняла голову и мельком взглянула на него.

– Это была филиппинка? – Ее внимание вновь сконцентрировалось на ногте. – Ты сказал, я похожа на нее – значит, она была смуглая. Латиноамериканка, может быть? Мексиканка? Итальянка? Эй, а не была ли это какая-нибудь еврейская шлюха?

Она вновь взглянула на Голда, потом еще раз – уже более пристально.

– Эй, Джек Голд, ну не будем говорить о ней, ты, вижу, не хочешь. Не надо вообще ни о чем говорить. Я всего лишь хотела...

– Она была черная, – сказал Голд.

– Черная! – Глаза Куки блеснули. – Как ты смеешь говорить, что я похожа на какую-то черномазую?! Я не могу быть похожа на черномазую суку! Ты на что это намекаешь? – В возбуждении Куки заерзала ногами: то раздвигала их, то опять клала ногу на ногу. По ее животу волной прокатывался едва заметный слой молодого здорового жирка.

– Куки, кожа у нее была очень светлая. Она была черная всего-то на одну восьмую. В Новом Орлеане таких называют окторунами[8]. Она из Нового Орлеана.

– Их называют окто... Как ты сказал?

– Окторун. Ну, как octo-pus, то есть осьми-ног, то есть с восемью ногами. А это негр на одну восьмую.

Куки обрабатывала восстановленный ноготь пилочкой – яростными движениями счищала лишний клей.

– Так она была красива, эта твоя окто-макаронша?

– Очень.

– Так вот почему я напоминаю тебе ее.

– Именно поэтому, Кук. – Голд затянулся сигарой и улыбнулся.

– И поэтому ты звонишь мне раз в три-четыре месяца: чтобы я приходила к тебе и расхаживала нагишом. И это возбуждает в тебе воспоминания о ней!

– Ну вот, Куки, ты и раскрыла мою самую страшную, темную тайну.

– Эй, Джек Голд, – Куки пожала плечами, – это еще не самое странное, что мне приходилось делать, уж были причуды и покруче. Но что ж ты не удержал ее? Тебе бы это дешевле обошлось, по большому счету!

Голд засмеялся, скорее даже фыркнул как-то безрадостно. Все чувства исчезли с его лица – в плохо освещенной комнате мотеля он выглядел вдруг постаревшим.

– Она умерла.

Куки вытянула руку и с удовлетворением осматривала результаты своей «реконструкции».

– Что ж, рано или поздно все там будем, – сказала она с отсутствующим видом. – Или я не права, Джек Голд?

Голд закинул ноги на стол и откинулся назад, так что стул накренился.

– Насколько я знаю, так оно и есть.

– Так не теряй же времени, пока оно у тебя есть, черт бы тебя драл! Развлекайся, гуляй, понял?!

Голд наклонился на стуле еще дальше и прижал свой стакан с виски к груди.

– А, так мы этим сейчас и занимаемся? Я сразу и не врубился, Куки.

11.52 вечера

Ночь выдалась жаркая и влажная. Эстер кое-как выбралась из бесконечных заторов на Сансет-бульваре и припарковала машину на узкой аллее у жилого дома, покрытого осыпающейся розовой штукатуркой. На крыльце ошивалось несколько молодых мексиканцев: бездельники передавали по кругу сигарету с марихуаной и бутылку «Спиньяды». Когда Эстер проходила мимо, один из них прищелкнул языком и остальные дружно заржали. Глядя прямо перед собой, Эстер подошла к исцарапанной двери в конце длинного вестибюля. Из-за двери орал телевизор – была включена испано-язычная программа. Эстер забарабанила в дверь, потом вновь, еще сильнее.

– Лупе, Лупе! Это я, Эстер!

Дверь приоткрылась, и наружу выглянула хорошенькая латинка с «хвостиком» на голове и в футболке с надписью «Universal Studio Tour».

– Сейчас-сейчас, Эстер, я как раз малышку укладываю. Она простудилась и все время просыпается.

– Еще бы ей не просыпаться – у тебя ящик орет на всю катушку!

Лупе улыбнулась.

– Ну, а ей нравится; он ей навроде приятеля. Вот только простуда ее донимает – никак не проходит.

– Ну пойдем, пойдем, девочка, работать надо!

– Идем.

* * *

Пять минут спустя, когда Эстер заводила мотор своего фургона, в машину проскользнула Лупе и села рядом, на переднее сиденье. За ней последовала еще одна девушка, потяжелее с виду.

– Эй, а это кто еще? И где Мария? – спросила Эстер.

– "La Migra"[9], – печально ответила Лупе. – Она еще в центре города где-то работала, карманы пришивала. Представь: ночью пахала на тебя, днем – в центре, а иногда еще за детьми чужими присматривала. Зарабатывала как только могла. А сегодня они приехали и увезли двадцать три девушки.

– Какой ужас! Бедная Мария!

– Ну, она еще вернется. Ей нравится в Лос-Анджелесе. "Любая работа на свете хороша, если хочешь работать" – это ее любимая присказка.

– Работала она и впрямь отлично. – Эстер взглянула на новенькую, сидевшую по ту сторону от Лупе. – Надеюсь, что твоя подружка проявит хоть половину такого трудолюбия.

– Это моя кузина, Флоренсия, только что из Соноры приехала. Она будет работать что надо, обещаю тебе.

– Ну что ж, – сказала Эстер, виртуозно поворачивая налево в неуправляемом потоке несущихся машин. – Скажи ей, чтобы работала как надо и не вздумала воровать, тогда мы поладим распрекрасно. Переведи ей.

Лупе затараторила по-испански. Флоренсия заулыбалась, закивала и тихо ответила:

– Si. Voy a trabajar fuerte[10].

– Она говорит, что будет очень стараться и работать на тебя как следует, Эстер. Я говорила ей, что ты прекрасный босс. Она очень благодарна тебе за предоставленный шанс.

– Скажи ей, что наше дело идет в гору. Наши заказы растут каждый день. Так что если будет пошевеливаться, денежки у меня заработает – переведи!

Лупе перевела.

– Она говорит, что все понимает, Эстер. Она не подведет тебя.

– Хорошо. Виепо. – Эстер улыбнулась Флоренсии. – А сейчас давайте возьмем пончиков на ночь.

Четыре часа спустя они сидели на полу в офисе архитектора в Калвер-Сити, поедали пончики, французское печенье и запивали их тепловатой колой. Они успели помыть два зубных кабинета в Уилшир-Дистрикт, закуток писателя в Брентвуде, несколько офисов юристов и студию коммерческого художникам Санта-Монике.

Эстер запихнула в рот французское печенье, запила маленьким глотком колы. Не прожевав до конца, заговорила:

– После еды я возьмусь за пол в этом офисе и в холле: мы уже три недели как не натирали полы, и это видно. Вы отдрайте ванную и вытрите пыль с чертежного стола, договорились?

– Идет, – сказала Лупе.

Эстер наблюдала, как Флоренсия поедает пончик: та ела с преувеличенной жеманностью, довольно нелепой для столь крупной девицы. Большими, глыбообразными зубами она отхватывала маленькие кусочки. Когда она жевала, массивные челюсти едва шевелились. Ацтекское лицо девушки словно бы сошло с настенных фресок ист-сайдских подземных переходов, намалеванных художни-ком-чиканос.

Флоренсия поймала взгляд Эстер и застенчиво улыбнулась, прикрывая рот тыльной стороной ладони. Эстер улыбнулась в ответ. «Я улыбалась бы побольше, кабы ты работала получше», – подумала она. Рубашка Эстер, мокрая от пота, липла к телу. Футболка Лупе – тоже. Одежда Флоренсии отличалась сухостью и свежестью. Эстер подумала, что ей будет недоставать Марии.

Доев печенье, Эстер вытерла пальцы о выцветшие джинсы, допила до дна теплую колу и протянула девушкам пачку «Салем». Лупе взяла сигарету, а Флоренсия – с жеманной улыбкой – отказалась. Эстер закурила, дала прикурить Лупе и бросила спичку в пустую банку из-под колы. Вытянув ноги, она облокотилась о стену, устало вздохнула, выпуская струю серого дыма.

Эстер уставилась в потолок.

– Ты знаешь, Лупе, у меня ведь действительно заказчиков все больше и больше. На следующей неделе буду договариваться с одним насчет уборки целого здания. Это целая корпорация: два этажа, пятьдесят помещений.

Убирать надо каждый вечер. – Она опустила глаза и встретилась взглядом с Лупе. – Как думаешь, выдюжим, Лупе?

– No problema[11], управимся легко.

– Работы будет завались, учти.

– No problema, Эстер.

Эстер взглянула на Флоренсию, но промолчала.

– Не волнуйся, – поспешно сказала Лупе. – Она ведь новенькая. Со временем у нее все будет прекрасно получаться.

– Хотелось бы надеяться, Лупе, – работы будет много.

Флоренсия увидела, что обе женщины смотрят на нее, отвела глаза и сделала вид, что возится со шнурками.

Эстер глубоко затянулась.

– Знаешь ли, Луп, мне сдается, что совсем скоро мне понадобятся две бригады. Работы будет просто невпроворот. Боссом второй бригады будешь у меня ты.

Лупе с улыбкой кивнула.

– Правда, много чего еще понадобится. Прежде всего, мне будет нужна вторая машина. Такая же, с кузовом «универсал». Или побольше, фургон. Наверное, я отдам тебе тачку с кузовом, а себе возьму фургон. Мне всегда хотелось иметь здоровый такой фургон. А ты водить-то умеешь, Луп? Хорошо, а права у тебя есть?

– Нет, Эстер. Но могу получить.

– Ну ладно, ладно. Положим, транспорт имеется: я достаю машину, ты – права. Но ведь еще мне понадобится второй полотер, второй пылесос. – Эстер на секунду смолкла и улыбнулась. – Ну, уж новая партия тряпок обойдется по дешевке. Но девушки? Мне ведь понадобится новая команда.

– Я найду их тебе, Эстер.

– Нужны хорошие девушки, – продолжала Эстер, – которым можно доверять. Которые красть не будут. Сама понимаешь – люди из этих офисов знают, что у одной черномазой и у нескольких мексиканок есть ключи и что они могут заходить после полуночи. Поэтому начнут пересчитывать все до последней скрепки. Если пропадет хоть один карандаш, нам сразу же дадут пинка под зад. Finito[12]. И слух о нас пойдет miy pronto[13]. Эти людишки, если уж поймают кого на мелочевке, то сделают все, чтобы очернить человека.

– Я буду искать только хороших девчонок. Честных.

– И чтоб работали нормально, Луп. – Эстер мельком взглянула на Флоренсию – та сидела за столом, уронив голову на руки и почти засыпая под английскую речь. – Ты должна заставить их работать так же, как работаешь сама. Это и означает быть боссом. Ну что, справишься?

– Я все организую, Эстер.

– Понятное дело, все это еще не завтра будет.

– Конечно.

– И все же не за горами тот день, когда у меня появится вторая бригада. А ты у меня единственная девушка, которая работала со мной и которой я уже могу доверить руководство.

– Я не подведу тебя, Эстер.

– Знаю, Лупе.

С минуту они молча смотрели друг на друга, потом одновременно расплылись в широкой улыбке.

– Эй, Луп, тебе не кажется, что так начинал Рокфеллер?

Лупе засмеялась.

– Ну, уж по меньшей мере Говард Хьюз.

Эстер запрокинула голову и рассмеялась вслед за подругой.

– Точно! А я буду президентом «Эстер Фиббз энтерпрайзис инкорпорейтед». Тебя возьму в вице-президенты. Будешь отвечать за... персонал. А убирать будем сами!

Они расхохотались обе.

– О да! – веселилась Лупе. – И скоро у нас денег будет выше крыши. Мы станем зажравшимися американскими капиталистами!

– Будем разъезжать по Беверли-Хиллз на «мерсах», покупать платья у Джиорджио, туфли – у Гуччи, а подстригать нас будет Хосе!