- Надеюсь, - промолвила Елена, - на сей раз твоя задача будет проще, чем в прошлый, когда нам тоже пришлось расстаться.
      - Хочется в это верить, командир Елена.
      Валдейн отдал мне честь, и бойцы повернули обратно, тогда как я направил Гэрлока к перевалу. А когда оглянулся, мои недавние спутники уже превратились в точки.
      Дорога в начале перевала была узкой, не более дюжины локтей в ширину, пересекавшая ручей, который мне было совсем нетрудно перешагнуть. Ложе его, однако, имело глубину в добрых четыре локтя, а лежавшие в нем обкатанные булыжники наводили на мысль о том, что прежде ручей был быстрым и полноводным. На самой дороге попадались отпечатки конских и даже бычьих копыт, а также относительно свежие лепешки навоза.
      Примерно в двух футах за речушкой дорога пошла на подъем. Пони заржал.
      - Знаю, - сказал я, поглаживая его шею. - Мало радости везти в гору все эти инструменты, да и компании у тебя нет.
      Выбравшись на прямой участок дороги и убедившись, что ни сзади, ни спереди нет никого, кто мог бы это заметить, я установил искривлявшие свет щиты, и мы с Гэрлоком сделались невидимыми. Правда, сами мы тоже ничего не видели: теперь мне приходилось нащупывать путь с помощью чувства гармонии. Гэрлок умерил шаг и забеспокоился, так что мне пришлось снова погладить его и малость подкрепить гармонией. В настоящий момент особой надобности в маскировке не имелось, но пони отвык от невидимости, а я хотел, чтобы он снова приспособился к ней на тот случай, если к этому трюку придется прибегнуть в серьезных обстоятельствах. Щиты воздействовали лишь на свет, а стало быть, стоило Гэрлоку заржать, и мы оказались бы обнаруженными. Выдать нас могли и отпечатки копыт. Было бы здорово, имей я возможность решить все наши проблемы с помощью магии, но, увы, магия далеко не всесильна.
      Спустя некоторое время Гэрлок малость успокоился и вернулся к нормальному аллюру. Я отпустил щиты и перевел дух. Оказалось, что мы успели проехать меньше одного кай: путешествуя вслепую, на быстроту рассчитывать не приходится.
      - Славный малый, - похвалил я пони.
      Чем выше мы забирались в горы, тем становилось холоднее. И я, и Гэрлок уже выдыхали пар, так что в конце концов мне пришлось остановиться и натянуть теплую куртку. Правда, застегивать ее я не стал.
      Еще через десять кай крутой подъем закончился, и дорога пошла по длинной лощине, поросшей чахлой травой и приземистыми кедрами. То здесь, то там торчали здоровенные валуны, заметенные с северной стороны еще не успевшим растаять снегом. А вот на дороге снег стаял, смыв при этом большую часть отпечатавшихся ранее на влажной глине следов. Кое-где трава выглядела скошенной, но ни коз, ни овец на глаза не попадалось.
      Елена сказала мне, что на этой дороге имеется постоялый двор, и, разумеется, не обманула. Правда, хижина представляла собой развалюху: деревянная дверь сорвалась с проржавевших железных петель, а поросшая травой крыша во время дождя или снегопада явно протекала. Во всяком случае, на это указывали влажные пятна и углубления на грязном полу. Несмотря на то, что дверь практически отсутствовала, холод меня не страшил: эта проблема легко решалась с помощью магии гармонии. Чего нельзя было сказать о еде всухомятку: сами по себе хлеб и сыр вовсе недурны, но я ел их уже почти целую восьмидневку, так что поневоле заскучал по стряпне Риссы. И даже по своей собственной.
      Дав Гэрлоку пощипать травку, я покормил его зерном и отвел на водопой к находившемуся позади дорожной хижины источнику. Окинув взглядом лежавшую впереди дорогу, поднимавшуюся к Нижним Рассветным Отрогам, я отвел пони назад в дом и разложил в уголке свой спальный мешок.
      Спалось мне хорошо, и никакие сны меня не беспокоили.
      X
      Западная Арастасия, Хидлен (Кандар)
      Достав маленькое полированное зеркало, Герлис аккуратно помещает его в самый центр покрытого кремовой скатертью раскладного стола, после чего подходит к пологу парусиновой палатки и, высунувшись наружу, говорит:
      - Орорт, меня не должен беспокоить никто, кроме Его Сверхвысочайшего и Вольного Могущества, герцога.
      - Слушаюсь, господин!
      Стражник склоняет голову, а когда поднимает ее, полог уже опущен.
      Герлис уже сидит на табурете из полированного белого дуба и, не обращая внимания на то, что в палатке становится душно и на его лбу уже выступают бусинки пота, неотрывно смотрит в зеркало.
      Сначала его поверхность затягивает колышущийся белый туман, но потом он сменяется расплывчатым изображением. Через некоторое время оно обретает достаточную четкость, чтобы позволить Герлису различить пятерых едущих по узкой дороге всадников. Ведет их женщина, кифриенский офицер. Близ нее едет мужчина на низкорослом пони. Изображение вновь дрожит, затуманивается и тает.
      - Получается, что угроза исходит от горстки кифриенцев, - хмуро бормочет Герлис, утирая лоб. Переведя дух, он встает и направляется в дальний угол палатки, где берет бутылку вина.
      - Уже обернулись... проклятия силы... - бормочет он, сделав долгий глоток.
      За первым глотком следует второй; потом Герлис ставит бутылку на крышку стоящего рядом с походной койкой сундука, возвращается к столу, садится и сосредоточивается.
      Когда клубы тумана рассеиваются, он видит поджарого лысеющего мужчину в желтовато-коричневом мундире со знаком "солнечной вспышки" в петлице.
      - Солнечные дьяволы... наколдовывают неприятности... но пока не время. - Он делает жест, и зеркало тускнеет. - Время настанет, когда Берфир будет прочно удерживать Хидлен.
      Его взгляд фиксируется на зеркале в третий раз и вызывает изображение худощавого человека в цветах Хидлена, который, оглядываясь через плечо на заходящее солнце, натачивает длинный клинок.
      Герлис кивает.
      - ...друг Кеннон... еще убийцы... - едва слышно бормочет он себе под нос, после чего поднимает свою левую руку.
      - Левая рука герцога, - говорит Герлис, - многие проклянут ее!
      По кончикам его пальцев пробегают язычки красно-белого пламени, и он улыбается. Глубоко под лугом земля содрогается, и вскоре, хотя полдень стоит безветренный, по траве за палатками пробегает рябь.
      XI
      Холодный ветер врывался сквозь дверной проем, и по придорожной хижине плясали снежные хлопья. У порога намело небольшой сугробчик. Выбравшись из спального мешка и размяв затекшее тело, я собрал щепок, наломал с чахлых кустов прутьев, и скоро мой побитый чайник уже булькал над маленьким костром. Мне очень хотелось чего-нибудь горяченького.
      Во время сбора хвороста Гэрлок фыркал и всхрапывал, а когда я, наконец, отвязал его, громко заржал.
      - Что, небось думаешь, мне надо было сначала тебя отвязать, а уж потом костром заниматься?
      Отведя Гэрлока к источнику и напоив, я оставил его щипать траву, а сам заварил крепкого чая и, достав очерствевшие настолько, что впору было дробить их долотом, галеты, принялся макать их в чай и есть, не обращая внимания на привкус дыма. Завтрак был дополнен пригоршней изюма и последними оливками. К сожалению, оливок в дорогу много не возьмешь: без рассола они быстро портятся, а рассол слишком тяжел.
      Утренние водные процедуры свелись к ополаскиванию лица, а бриться я не стал вовсе, разумно полагая, что на продуваемых ветрами горных дорогах потеть мне не придется. Разбросанные здесь и там снежные заносы заставляли вспомнить о близости зимы, хотя меня уверяли, что этот перевал, поскольку он находится далеко на юге, снегом не заваливает никогда. Во всяком случае, не заваливает надолго.
      Мое внимание привлекло валявшееся в углу кедровое полено в треть локтя длиной и спана три в поперечнике: видать, кто-то счел этот обрезок слишком маленьким для костра. Согреваясь у догорающего огня, я достал нож и занялся резьбой: в этой области у меня нет больших достижений, так что попрактиковаться стоило.
      Вскоре из-под моего ножа стали проступать черты человеческого лица, но чьего именно, так и осталось неясным: огонь догорел, и пришло время продолжить путь в Хидлен. Я застегнул плотную куртку и спрятал полено в седельную суму.
      Гэрлок заржал. Вырывавшиеся из его рта клубы белого тумана смешивались со снежными хлопьями.
      - Поехали, старина.
      Дорога плавно шла на подъем, а снег валил все плотнее. Хотя у меня было ощущение, что серьезного усиления снегопада не произойдет, я все равно начал беспокоиться, ибо снег уже налипал на глину дороги, а придорожная трава и вовсе скрылась под белым ковром. Впрочем, при всем моем беспокойстве, Гэрлок продолжал переставлять копыта, и мы двигались на восток, покуда не добрались до перевала. Устраивать там привал я не стал - не только из-за снега, но и потому, что, как говорила Елена, дорога по ту сторону петляла еще пуще и спуск был много длиннее подъема. Мне вовсе не хотелось, чтобы усилившийся снегопад, в том случае если чувство погоды подведет, накрыл меня высоко в горах.
      Снег валил все сильнее, но зато ветер стих, и хлопья падали почти отвесно. Теперь тонкое одеяло покрывало все вокруг, включая гриву Гэрлока, которую мне приходилось отряхивать.
      Потом снегопад сошел на нет, но воздух остался неподвижным. Единственными звуками, нарушавшими царившую в горах тишину, были дыхание, мое и Гэрлока, да равномерный перестук конских копыт.
      Через некоторое время на снежном ковре запестрели пятна валунов. Снег соскальзывал с кривых ветвей росших по краям горной дороги деревьев, главным образом кедров. Потом появился и ручеек; крохотный поначалу, он, по мере того как петляющая дорога спускалась все ниже, становился глубже и шире, пока не превратился в настоящую речушку.
      Гэрлок заржал.
      - Понятно, приятель, тебе пить хочется. Потерпи чуток, мы остановимся, но не здесь, а пониже. Там бережок не такой крутой.
      Я направил Гэрлока к пологому, почти не заснеженному берегу. Остававшийся снег быстро таял, хотя солнце по-прежнему скрывалось за плотными серыми облаками.
      Близ водопоя обнаружились следы бивуака, судя по всему, весьма давнего. Я подвел Гэрлока к речушке, и он жадно припал к воде.
      - Поосторожнее, приятель. Вода очень холодная.
      Я знал это и так, а когда коснулся поверхности, убедился в своей правоте: холод пробирал до костей. Но пусть и ледяная, вода в речушке была очень чистой и содержала лишь едва уловимый привкус хвойной смолы. Когда пони попил, я дал ему немного зерна, после чего забрался в седло и продолжил путь вниз, к Факлаару.
      По мере продвижения на восток характер окружающей растительности менялся. Если на западных склонах Нижних Рассветных Отрогов росли главным образом приземистые, словно льнущие к красноватой глинистой почве и валунам кедры, то сейчас с дороги виднелись купы черных и белых дубов, порой перемежавшихся лоркенами. Здешние деревья с их ровными, крепкими стволами прекрасно подходили для плотницких и столярных работ. Я чувствовал, что иные из них очень стары, даже старше тех, что росли на Отшельничьем острове в лесах к югу от Края Земли, а ведь в тех лесах сохранились деревья, высаженные при Креслине и Мегере, легендарных Основателях. Хидленские деревья ощущались как еще более древние, хотя были далеко не столь высоки. Впрочем, старые леса Отшельничьего острова высаживали мастера гармонии, а это дало бы определенные преимущества любому растению.
      Пока я размышлял о деревьях, облака над головой становились тоньше и к полудню, наконец, порвались, пропустив кое-где солнечные лучи.
      XII
      Лавах, Слиго (Кандар)
      Отдернув занавеску, закрывавшую стоящий у стены хижины грубо сколоченный книжный шкаф, человек в коричневом улыбается. Его взгляд скользит по корешкам, задерживаясь на каждом томе и словно впитывая и заголовки, и содержащееся в книгах знание.
      - Сколько вы могли бы рассказать, - со смехом бормочет он. - Сколько расскажете, сколько уже рассказали. - Человек качает головой. - Как долго, как долго вы были сокрыты.
      Сквозь находящееся возле неструганой двери полуоткрытое окошко доносится стук конских копыт. Саммел задергивает занавеску, идет к двери, открывает ее, выходит наружу и, остановившись на каменном крыльце, озирает маленькую речную долину, где располагается городок. Хотя Лавах больше похож на деревушку, чем на настоящий город.
      Стоя на крыльце, он ждет, пока двое прибывших привязывают лошадей к коновязи, расположенной у ведущей к дому вымощенной едва отесанными камнями дорожке. Высокие тонкие облака превращают золотистый солнечный свет в серовато-белый.
      - Приветствую.
      - Приветствую тебя, мастер Саммел, - произносит худощавый торговец, подходя к крыльцу.
      Саммел заходит внутрь и, подойдя к узкому столу, поднимает лежащий на нем единственный свиток.
      - Что ценного в этом свитке?
      - Здесь описан способ разделения на фракции натуральных жиров и воска. Это позволит вам изготовлять свечи лучшего качества.
      - Ха, свечи! На Отшельничьем в ходу газовые фонари, а во Фритауне и Хайдоларе делают прекрасные масляные лампы.
      - А по какой цене они идут? Сколько народу покупает лампы, а сколько свечи? - Саммел качает головой. - За хорошие свечи вы выручите хорошие деньги.
      Худощавый купец кивает.
      - Да, пожалуй, ты прав. Террик заплатит за такой рецепт. У него в Тархэвене мастерская по вытапливанию жира.
      Торговец кладет на стол кошель, но Саммел его не забирает.
      - Мастер маг, я прошу прощения, но хотелось бы узнать, что ты посоветуешь нам насчет герцогских налогов? - нервно переводя взгляд с хозяина хижины на дверь, спрашивает второй из прибывших, торговец пониже ростом.
      Из окна льется холодный сероватый свет.
      Купчина утирает лоб и дергает свою седеющую бородку.
      - Полагаю, скоро герцог Коларис потеряет интерес к сбору налогов в Слиго, - с вежливой улыбкой отвечает Саммел.
      Голос его глубок и звучен.
      - Как это понять? - спрашивает у лысеющего мага низкорослый торговец.
      - Откажитесь платить, и весь сказ. Он не имеет прав на Слиго.
      - Прав, может, и не имеет, но зато он имеет войско. В отличие от нас.
      Худощавый купец долго присматривается к проникающему из-за окна свету, а потом поднимает навстречу лучу руку. Вокруг нее танцуют мерцающие пылинки, на темные стены падают размытые тени.
      - Тогда потяните время, - советует Саммел. - Найдите для сборщика податей подходящий предлог. Скоро во Фритауне начнется хаос и герцогу будет не до вас.
      - Ты хочешь сказать, что герцог Берфир вознамерился содрать со старого Колариса шкуру? Непонятно, как это может быть: войско у Колариса вдвое больше.
      - Если вы знаете больше меня, то зачем обращаетесь ко мне за советом? спрашивает Саммел тихим, спокойным голосом и улыбается, но его улыбка устремлена вдаль. К чему-то, чего другие видеть не могут.
      - Прошу прощения, господин, - бормочет низкорослый торговец, уставясь себе под ноги. - Ты знаешь больше нас, а мы знаем недостаточно даже для того, чтобы понять, сколько еще не знаем.
      - Хорошо сказано, мастер купец. - Саммел тепло улыбается и смотрит на очаг, который, похоже, под его взглядом разгорается жарче. - У герцога Берфира есть сильный чародей, не то чтобы очень уж могущественный, но достаточно сильный, чтобы удерживать южные рубежи против самодержицы. А еще у него есть оружие, изрыгающее огонь. Это страшное оружие, и маловероятно, чтобы герцог Коларис выстоял против него в открытом поле.
      - А что мешает герцогу Коларису самому обзавестись таким же оружием?
      - Ничего - за исключением той мелочи, что он не знает, как его делать. Знание - сила, особенно для правителя. Увы, этот урок многими забыт.
      - А зачем ты рассказываешь это нам? - спрашивает, глядя на Саммела, низкорослый. - В чем причина?
      - В чем? Может быть, в любви к знанию как таковому. Скажем, в том, что для меня знание - это друг, который был погребен слишком скоро и слишком надолго.
      Коренастый купец закатывает глаза.
      - Думаешь, я спятил? Смотри!
      Саммел указывает пальцем на стоящий на столе стакан с водой. Вода вспыхивает, огонь разворачивается в пламенеющий цветок. Потом цветок исчезает.
      - Видел? Все бренно, все исчезает, кроме знания.
      Оба торговца качают головами.
      Саммел смотрит на своих гостей, и его глубоко посаженные глаза сверкают.
      - Вы считаете, что я всего лишь спятивший чародей?
      Торговцы непроизвольно пятятся.
      - Можете вы обойтись без знания цен на пряности? Или без знания стоимости перевозки грузов? Вы сами постоянно имеете дело со знанием, но не в состоянии постичь его ценность! Покупаете знание, не осознавая его силу! Знание - мой друг и союзник, - причем несравненно более могущественный, чем любой герцог или даже сам император великого Хамора!
      - Просим прощения, господин маг, мы ничего такого ни сном ни духом.
      - В таком случае я попросил бы не закатывать, глядя на меня, глаза, господин купец.
      - Я не буду, почтеннейший. Ни в коем случае.
      Под взглядом чародея купцы, пятясь, выходят за дверь. Когда затихает стук копыт, Саммел смеется.
      XIII
      Путь через горы к Хидлену вдоль речушки, называвшейся, как выяснилось позднее, Факла, в который уже раз заставил меня вспомнить о том, что на любое дело, будь то путешествие или изготовление стола, всегда уходит больше времени, чем было задумано.
      Правда, дорога, несмотря на слякоть и снегопады, перемежавшиеся мелким дождем, оставалась проезжей. Тяжело нагруженный Гэрлок месил копытами грязь, а я без конца стряхивал мокрый снег с куртки и шапки, стараясь не дать одежде промокнуть.
      Купы деревьев сменились настоящими рощами, часто прорежавшимися прогалинами. Сначала у дороги появились выпасы, а потом и жнивье. Стали попадаться и хижины - маленькие, но уютные и аккуратные. Над сложенными из камня, обмазанными глиной дымоходами поднимались тонкие струйки дыма.
      В воздухе пахло горящим деревом, прелой листвой, а порой и хвойной смолой. Поселянин с всклокоченной бородой, хлюпая сапогами по размякшей под дождем глине, флегматично катил тачку с двумя корявыми тыквами. Проезжая мимо, я кивнул, но его усталый, отрешенный взгляд был устремлен куда-то вперед.
      Гэрлок заржал, и я погладил его, порадовавшись тому, что еду верхом, а не плетусь на своих двоих, как этот бедняга.
      Факлаар располагался у первой излучины реки, где холмы и леса сменялись приречными равнинами. Сквозь пелену моросящего дождя Факлаар показался мне промокшим двойником Хаулетта, городка, где мне впервые довелось повстречать Джастина. Здешний постоялый двор чуть ли не утопал в грязи, однако к главному входу, находившейся рядом лавке и расположенной позади конюшне вели деревянные мостки.
      Это зрелище отнюдь не повергало в восторг, но я не собирался выискивать местечко получше, привлекая к себе излишнее внимание, а потому мимо дверей с вывеской, изображавшей чашу, над которой поднималась какая-то дымящаяся масса, по деревянному настилу направил Гэрлока к конюшне.
      - За пони столько же, сколько за настоящую лошадь! - с ходу заявила мне девушка, служившая там конюхом. - Два медяка, а хочешь задать ему зерна, так будет три.
      С этими словами она взлохматила едва прикрывавшие уши волосы. Ее брюки, слишком большие, неровно обрезанные и лохматившиеся над деревянными башмаками, были настолько драными, что не скрывали костлявых коленок.
      - Годится.
      - Деньги вперед.
      - А с чего я должен тебе доверять?
      Она пожала плечами.
      - Бывает, я ворую, и меня, случается, лупят. Но мне вовсе неохота получать взбучку за каких-то три медяка.
      Спешившись (пришлось смотреть под ноги, чтобы не угодить в навоз), я полез в кошелек за медяками и дал ей четыре.
      Она подняла глаза.
      - Последнее стойло? - спросил я.
      - Нет. Займи вон то, угловое. Оно маленькое, и Джассид никого больше туда не поставит. И не возьмет за него как за двойное.
      - Меня Леррисом звать.
      - А меня Дарией. Сейчас принесу зерна. Хорошего.
      Она направилась к длинному ряду бочек, а я завел Гэрлока в угловое стойло с низким потолком, не слишком просторное даже для пони, но сухое и относительно чистое. Расседлав Гэрлока, я положил в угол сумы и посох, после чего принялся чистить Гэрлока щеткой. Дария вернулась с большой мерой зерна.
      - Он не кусается?
      - Никогда. Точнее сказать, куснул разок одного малого, куснул и лягнул, но тот бил его кнутом. И это было до того, как он попал ко мне.
      - Терпеть не могу кнуты. - Она поежилась, ссыпая зерно в кормушку.
      - Конюх! Где конюх? - донеслось снаружи.
      Дария поспешила во двор.
      Вычистив Гэрлока и припомнив уроки, преподанные Джастином в Хаулетте, я проверил сеновал. Там было сухо и почти чисто.
      - Чего ты там забыл? - спросила вернувшаяся Дария, когда я спрыгнул на землю.
      - Взглянул, как там, на сеновале.
      - Ты здесь уже бывал?
      - Здесь нет, но в похожих местах бывать доводилось.
      - Там лучше, чем в гостинице.
      - А ты там спишь?
      Глаза девушки сузились.
      - Я не шлюха!
      - Что ты, ничего такого мне и в голову не приходило.
      - Нет, я ночую дома, на окраине. Моя матушка стряпает на Истрала, так что имей в виду: похлебка у нас лучше, чем отбивные.
      С этими словами она покинула конюшню.
      Исходя из того, что люди едва ли украдут то, чего не увидят, я прикрыл посох и сумы световым щитом, после чего по заляпанным грязью доскам направился к входу в гостиницу, сбил грязь с сапог у гладко оструганной, но не покрытой лаком сосновой двери и взялся за сапожную щетку, которой, похоже, тут никто не пользовался.
      За дверью меня встретил коренастый мужчина с короткой седой бородкой. Заляпанный кожаный фартук выдавал в нем содержателя постоялого двора.
      - Ты будешь здешний хозяин?
      - Он самый, к твоим услугам. А ты, паренек, часом не работу ищешь?
      - Нет. Мне нужны еда и место для ночлега.
      На физиономии трактирщика расцвела улыбка.
      - Постель полсеребреника. Кухня у нас простая, но сытная. Мясная похлебка - четыре медяка, отбивные по пять.
      - Как насчет конюшни?
      - Три медяка с гривы.
      Я улыбнулся.
      - А если я тоже переночую в стойле?
      - Коли тебе охота ночевать с лошадьми, так и с тебя возьму как с лошади. Тоже три медяка.
      - Моему пони бывает одиноко, - сказал я, вручая ему деньги.
      Трактирщик, все еще улыбаясь, принял их и, предоставив мне возможность проследовать внутрь, поспешил к солдатам в серых, с малиновой окантовкой, мундирах.
      Общая зала "Полной Чаши" была невелика, примерно двадцать на двадцать локтей, и спертый воздух пропах салом, дымом, а также конским и овечьим навозом, заносившимся с улицы на грязных сапогах.
      Приметив у стены маленький столик, откуда было удобно наблюдать за помещением, я примостился там. Стол пошатывался, отделанная сосновым шпоном столешница с годами пропиталась жиром, а на стуле треснула задняя скоба.
      - Пиво или морс? - спросила подавальщица, пытаясь мокрой рукой убрать с серой рубахи сальное пятно.
      - Морс и похлебку. Сколько за все?
      - Два - за морс, четыре - за похлебку. В придачу получишь полкаравая.
      - Заплачу, когда принесешь морс, - промолвил я, достав серебреник, но не выпуская его из рук.
      - Ладно.
      Она ушла на кухню, а я принялся оглядываться, заодно прислушиваясь к обрывкам разговоров.
      - ...пироги с говядиной... лучше, чем с дичью...
      - ...Берфир ни за что не удержит Хидлен... всего лишь пастух из Асулы, с длинным мечом...
      - ...отбивная должна быть отбивной, так я говорю... тьфу на твой очаг...
      - ...мордашка смазливая... только сиськи едва прикрыты... трясет ими перед всеми, а они, дурачье, принимают ее за леди...
      Последняя фраза едва не заставил меня покраснеть. Охота же мне слушать всякий вздор!
      - Паренек, твой морс.
      Кружка со стуком опустилась на жирную столешницу, и мой серебреник перекочевал к подавальщице. Она отсчитала мне четыре медяка.
      - Скоро будет и похлебка. В следующий заход принесу.
      В трех столиках от меня расположились двое солдат. Я собрался было прислушаться к их разговору, но тут вернулась служанка.
      - Твоя похлебка и хлеб, приятель, - заявила она, почесывая живот.
      Выдавив улыбку, я вручил ей медяк, и ее физиономия расплылась от удовольствия.
      Дария не обманула: похлебка оказалась вкусной, да и хлеб вполне приемлемым. А вот морс из клюквицы был так сильно разбавлен водой, что мне пришлось его гармонизировать. Вкусу это не прибавило, но сделало питье безопасным для желудка.
      Я навострил уши и потянулся чувствами к солдатам.
      - ...держись подальше от отбивных... толкуют, будто из собачатины...
      - ...лучше, чем козлятина, которую трескают эти кифриенцы...
      - ...говорят, Берфиров чародей вроде тех великих колдунов, которые в старину...
      - ...Коларис не смог пробить дорогу из Храма... все еще претендует на долину...
      - ...перебраться через Охайд... с боем...
      Нахмурившись, я отправил в рот ложку похлебки. Люди болтали, просто мололи языками, и извлечь из их трепотни ценную информацию не представлялось возможным. Оставалось лишь подналечь на еду.
      - ...Стенафта... вроде как ее дочка... Ручаюсь, шарит под этим тряпьем... на конюшне...
      "Не о Дарие ли речь? - подумалось мне. - Может, она и есть дочка Стенафты?" Отхлебнув клюквицы, я вновь попытался прислушаться к разговору солдат, но они только жевали.
      - Это не отбивные! Жареные подметки, а не баранина! - неожиданно взревел здоровенный детина в грязно-голубой рубахе и запустил в служанку тарелкой, забрызгав все подливкой.
      Женщина боязливо съежилась. Тут же в зале появился Истрал.
      - Эй, хозяин! - крикнул ему скандалист. - Если я заказываю отбивные, то изволь подать мне отбивные, а не резаные подметки.
      Недовольный посетитель был выше Истрала на добрых полголовы.
      - Ты получил лучшее, что у нас есть, - невозмутимо отозвался трактирщик.
      - Деньги берете за отбивные, а подсовываете какую-то дрянь! Это грабеж!
      Верзила шагнул вперед и обеими руками схватил трактирщика за горло. В следующий миг руки его разжались, рот широко открылся. Издав булькающий звук, здоровяк осел на пол: его голубая рубаха окрасилась кровью.
      Истрал наклонился и вытер об эту рубаху нож.
      - Это ты, дуреха, виновата, - бросил он съежившейся служанке. - Прибери все. И утащи отсюда эту падаль!
      Солдаты не проронили ни слова: тот, что постарше, поднял кружку и покачал головой, а молодой продолжал жевать хлеб. Истрал вышел на крыльцо, и гомон в помещении, несмотря на то, что подавальщица еще не успела выволочь труп, тут же возобновился.
      У меня пропал аппетит, но я заставил себя доесть похлебку.
      - ...с Истралом лучше не связываться... убьет и бровью не поведет...
      - ...я ей сказал, в Сайту поедем, тамошний портной и сошьет... так нет, ей охота в Воррак, а то и прямо в Хайдолар...
      - ...толкую, раньше сам был солдатом...
      Покончив с едой, я покинул трактир, так и не услышав ничего полезного. Меня удивило, что солдаты никак не отреагировали на убийство. И что Истрал совершил его с полнейшим равнодушием, даже без признаков гнева.
      Когда я, прихватив спальный мешок и "Начала Гармонии", забрался на сеновал, было еще светло. По крыше снова забарабанил дождь, и мне пришлось передвинуть спальный мешок на другое место, поскольку с потолочной балки стала капать вода.
      Пустив в ход огниво, я зажег свечу и попытался погрузиться в чтение.
      "...мир являет собой буфер меж гармонией и хаосом, ибо материя редко позволяет беспримесной гармонии напрямую встретиться с не скованным какой-либо вещественной субстанцией духом хаоса. Помянутый буфер есть основа жизни и бытия. Когда ангелы сражались с демонами света, их копья не имели примесей, и удары оных оставляли прорехи на небесах и рваные дыры в самих звездах. Так бывает всегда, если противоборствующие стихии встречаются в первозданном виде, не разделенные ничем..."
      Вся эта заумь меня особо не увлекла, а потому я отложил книгу и, достав давешнее кедровое полешко, занялся резьбой. Но дело шло медленно, и никакого лица из дерева так и не выступило. В конце концов у меня стали тяжелеть веки, и я, отложив нож и полено, задул свечу, установил (чем стоило заняться пораньше) охранные чары и забрался в спальный мешок, стараясь не чихать из-за сена. Стук дождевых капель погрузил меня в сон.
      Сны мне виделись странные: поездки по незнакомым дорогам и среброволосая женщина, предлагавшая совет, которого я не желал и не мог понять.
      Пробуждение было неожиданным: охранные чары еще звенели в голове, а пальцы уже нащупали посох.
      - Успокойся! - испуганно проговорила Дария, отступая на шаг.
      - Разве можно этак подкрадываться к спящему? - Я отпустил посох и покачал головой.
      - Я не хотела тебя будить.
      - А сама-то зачем сюда заявилась?
      - Я всегда прихожу спозаранку, еще до мамы. Джассид платит мне полсеребреника в восьмидневку, но с тем чтобы я была на месте до завтрака.
      Выбравшись из спального мешка, я оделся. Почти без дрожи, хотя и выдыхал пар.
      - Ты спишь раздетым? Разве это безопасно?
      - Не знаю, но так удобнее. Да и сапоги сносятся не так быстро, если и они отдохнут, и ноги подышат.
      - Ноги? Ноги не дышат.
      - Все человеческое тело дышит.
      - Ты часом не учитель? Вон у тебя какой посох: говорят, такие в ходу у черных магов.
      - Нет.
      Одно это слово скрутило мой желудок в узел, и я нахмурился. Учителем я и вправду не был, а вдаваться в объяснения по поводу своего истинного положения у меня не было ни малейшего желания. С юридической точки зрения я являлся жителем Отшельничьего, проходящим в изгнании гармонизацию, и теоретически, если итоги испытания удовлетворят Братство, мог вернуться домой. Правда, это мне пока даже не приходило в голову. Кроме того, я обладал черным посохом, что придавало мне особый статус. Но в Кандаре носители черных посохов не пользовались всеобщей любовью.