Гриф

      - Ты не первый. Но обычно это дорого стоит. Словом, мне завтра привезут мертвенького из городского мора. Его вместо тебя бросят в камеру "ШИЗО". Свидетелей нет. Знать будут считанные люди.
      - Обнаружат, что вместо меня - другой, что будет?
      - Шухер будет. Но найти концы трудно. Кого наказывать? Я свое дело сделал - своими "процедурами" тебя попрессовал. А что ты пропал, так хрен его знает, где и как. Виноватых нет. Стало худо в бане, привезли да в камеру бросили. Какие претензии к контролерам, они тебя в лицо не обязаны знать. Одного увезли, одного привезли.
      - Я один на все "ШИЗО"?
      - Один на камеру. Это хорошо. Никто не видел, как тебя били, пытали, но никто не видел, как вместо одного живого появился другой - труп. Скорее всего, местное начальство тебя спишет, "похоронят", доложат, что переусердствовали, "заземлили".
      - Это хорошо. Я вроде как есть, а вроде как меня и нет. Значит, фронтовое братство. Поверил мне?
      - Ха... Я никому не верю. Просто знаю тебя. Точнее - помню. Но не будем об этом. Уже мои парни на подходе, все понял?
      - Все. Спасибо. Свидимся, за мной не пропадет.
      - За тобой не пропадет, я это знаю. Но не думай о долге. Это я тебе долг отдаю.
      - Мы вроде как не встречались.
      - Меня раненого в ноги с Курюб-Тартана на "вертушке" вывозили. То, что не в "черном тюльпане" - твоя заслуга. Мне вертолетчик сказал. Я спросил, кто меня спас, - чтоб "стрекозу" посадить в ущелье, надо было кому-то его прикрыть. Летун и признался: "Молись всю оставшуюся жизнь за капитана по фамилии Князев. На твое счастье, группа грушников тут оказалась на задании, они и прикрыли наш отлет. Князь его зовут. Спецотряд. Темнила. Но его знают. Лихой. И везучий". Теперь и я вижу, что везучий. Так что, должок отдаю. Потерпи.
      "На войне как на войне, - подумал Князь. - Сколько у него "крестников" по миру и тех, что ждут не дождутся ему отомстить. И таких, что вот готовы рискнуть, а должок добрый отдать".
      Четверо парней, вошедших в камеру "ШИЗО", были настолько мощны даже на первый взгляд, что желания сопротивляться им не возникало ни в сознании, ни в подсознании...
      - Я с заключенным провел задушевную беседу, - проронил Семен. - Он не будет понапрасну тратить наши и свои силы. Сопротивление исключено. Приступайте, да не усердствуйте, подследственный и так готов признать свою вину. Просто ему еще нужно время до утра, чтобы окончательно прийти в себя.
      Дружно усмехнувшись, четверо подручных Семена приступили к работе.
      - Сделайте ему "слоника". Но без газа.
      Трое держали Князя за руки, заломив их за спину, четвертый натянул на голову противогаз. "Без газа" означало, что слезоточивый газ в трубку подавать не будут. И то слава Богу. Потому что, когда четвертый палач, натянувший ему на голову противогаз, стал перекручивать трубку, оказалось, что человек без воздуха жить не может. Или если может какое-то время, то в страшных мучениях. Это и жизнью-то не назовешь.
      - Дай-ка я, - услышал он сквозь молоты в висках голос Семена. Казалось, сейчас станет еще хуже. Но он почувствовал, как руки Семена, перекрывавшие противогазную гофрированную трубку, дали порции воздуха порваться к ожидающим ее в смертной тоске легким.
      Несколько жадных глотков воздуха вернули его к жизни. Но помня слова Семена, он продолжал корчиться всем телом в руках вертухаев и старательно хрипеть, жадно вдыхая глотки воздуха, пропускаемые Семеном.
      Наконец, пытка кончилась.
      "Гайдамаки" опустили тело Князя на грязный пол, дали отлежаться.
      - Ласточка, - приказал Семен.
      Подняв его не столько даже обессиленное, сколько умело имитирующее бессилие тело на ноги, вертухаи связали его ноги и руки, соединили их веревками и наручниками за спиной так, чтобы спина была выгнута, его тело бросили на пол, и уже через мгновение он понял, что больше не выдержит ни секунды.
      - Дайте-ка я присяду, - приказал Семен, подходя в Князю и делая вид, что садится на туго натянутые веревки. Если бы он всей своей огромной тушей действительно уселся бы на "ласточку", скорее всего позвоночник Князя такого издевательства над законами природы не выдержал, позвонки бы разошлись, причинив умирающему страшные мучения.
      Но Семен, делая вид, что сел на туго натянутую веревку, на самом деле каким-то образом слегка ослабил ее натяжение: было по-прежнему ужасно больно и жутко неудобно, но жить было можно. По крайней мере несколько секунд. А долгой эта пытка и не бывает.
      Вертухаи перекурили, развязав тело Князя и давая ему возможность вытянуться на грязном полу, расправив руки и ноги в сладостной свободе.
      Они не обращали на него внимания, - его крики и стоны не вызывали у них сочувствия, равно безразличны им были его мысли и заботы. У них были свои. Они просто делали работу, за которую им хорошо платили.
      - Слышь, Вась, - обратился один к другому, прикуривая от его зажигалки. - Едем в субботу к нашим в деревню: мать кабанчика обещала заколоть.
      - Мать, что ли, сама и заколет?
      - Нет. Ее дело откормить, заколоть нам с тобой придется. Это мужское дело. Кабанчик, она говорила, мясной. Так что наедимся. И сала до лета хватит. И кровяных колбасок поедим, требухи, студня. Два дня - как в раю. У матери огурчики-помидорчики соленые свои, капустка квашеная, картошечка рассыпчатая, бражки наварено. Лепота!
      - Не знаю, как Людка.
      - А че Людка?
      - Так в парикмахерскую намылилась в субботу.
      - А на хрена. Она и так у тебя красивая.
      - Так и я ей говорю: ты, говорю, и так красивая.
      - А она?
      - А она говорит: "Хочу еще красивее быть". Да бабам разве угодишь?
      Другая пара вертухаев говорила о своем.
      - Чего-то мотор барахлит у моего "Жигуленка". Ты не поглядишь?
      - У нас когда рабочий день? Завтра, в пятницу, выходной, и в субботу, а в воскресенье опять рабочий, так давай завтра и зайду.
      - Ладно. С меня причитается.
      - Само собой.
      - Ну, мужики, перекурили и за дело. Клиент ждет. Сделайте ему "конверт".
      Князь почувствовал, как ноги его завели за голову и закрепили там в этом положении веревками. Эту пытку он тоже долго не выдержал бы. То есть, конечно, ничего подписывать бы не стал, а вот сознание бы потерял, если бы не почувствовал, как вновь руки Семена ослабили веревки.
      - "Распятие Христа" будем делать? - спросил один из вертухаев.
      - Да ну, железную кровать сюда тащить из "дежурки", проводку тянуть.
      Князь знал, как делают "распятие" - приковывают к железной кровати и пропускают электрический ток. Не приведи господь.
      - И то верно, - поддержал Семен. - Не стоит. С него и так хватит. Он, вишь, уж не дышит почти. Бросьте его тут, оклемается к утру, следователь у него все нужные подписи получит. Не оклемается - с нас какой спрос?
      Не оглядываясь, не проверяя, дышит ли Князь, нужна ли ему медицинская помощь, или хотя бы глоток воды, четверо палачей вышли из камеры. Семен на пороге оглянулся. Глаза его встретились с глазами Князя. И дверь закрылась. Послышался скрежет дверного замка.
      Князь закрыл глаза и тут же провалился в черную бездну.
      Снов он не видел. Ни романтических, приятных, ни страшных кошмаров. Ночь словно вылетела из жизни без остатка. Никаких воспоминаний о ночи не осталось. Утро же началось с криков в коридоре, шума тележки с завтраком, лязга дверных замков.
      В этом крыле "ШИЗО" были только одиночки: пять одиночек, шестая "дежурка". Вот и весь коридор.
      Судя по тому, что завтрак подавали вскоре после подъема, сейчас было немногим больше пяти утра.
      Его поднял окрик:
      - Не лежать. Не сидеть.
      Оказывается, ни лежать, ни сидеть на бетонном полу было нельзя.
      Ночные "гайдамаки", учитывая, что Князь после процедур, не стали требовать от него соблюдения правил внутреннего распорядка. После процедур Семена и его команды мало кто мог бы простоять больше минуты. Но теперь настало утро, и дневные контролеры уже требовали своего.
      - Если нарушишь правила, продлим срок в ШИЗО еще на 15 суток.
      "Hy, столько я здесь, конечно, не просижу, - не сказал, а подумал Князь. - Либо сегодня, либо никогда. Впрочем, как это у Флеминга: "Никогда не говори "никогда". Тоже верно. Не будем зарекаться".
      Он стоял в центре камеры, на холодном бетонном полу, и ждал, когда в раскрытой узкой амбразуре в дверях появится его "парчушка".
      Из разговоров в камерах, в которых он побывал после своей "передислокации" в СИЗО, он знал, как кормят в ШИЗО. Зэки шутили: в "ШИЗО" трехразовое питание - понедельник, среда и пятница, остальные дни разгрузочные. Еще и так говорили: в "ШИЗО" есть дни "летные" и "нелетные".
      "Летный" день означал 50 граммов черного хлеба специальной выпечки для "ШИЗО" и кружка кипятка. На обед - 50 граммов сырого рыхлого хлеба и суп с перловой крупой без грамма жира. Суп для "ШИЗО" тоже варился на кухне "СИЗО" отдельно. В подсоленной воде плавали одинокие крупинки или хребтинки неизвестных рыб. На ужин - опять 50 граммов хлеба и кружка кипятка.
      "Нелетный" день был покруче. Одна кружка кипятка на день. И все.
      Ему повезло: день был "летным".
      Однако особо порадоваться этому обстоятельству он не успел. В "амбразуре" появилась алюминиевая кружка с дымящимся кипятком.
      - Пей быстро: пять минут на завтрак.
      Держать раскаленную от стоградусного кипятка кружку в голых руках было практически невозможно. И, хотя после, пусть и в смягченном варианте, "процедур" горло было сухим как брезентовые штампы пожарного, он сумел сделать лишь три маленьких глотка, обжегших глотку и сделавших жажду еще более мучительной.
      Хорошо, он догадался намочить в кипятке кусок и так сырого черного хлеба и, когда амбразура захлопнулась, набил рот тут же начавшим расползаться в пальцах мокрым месивом.
      Только он успел помечтать о том, как бы присесть или прилечь (хотя он проспал ночь, что заключенным ШИЗО запрещалось, тело и нервы не успели отдохнуть и просили покоя), как "очко" снова осветилось электрическим светом, которым был залит коридор "ШИЗО", и он услышал голос вертухая:
      - Ты Князев? - Не дожидаясь ответа, "гайдамак" сообщил: - Сегодня банный день.
      - Какая баня? - сделал вид, что удивился, Князь. - У меня ни мыла, ни полотенца. И потом тут же холодрыга сибирская, я мокрый тут замерзну.
      - Знать ничего не знаю. Положена баня, значит - будь любезен.
      - Ты меня до чахотки довести хочешь? - не унимался Князь.
      - Будешь "выступать", опять ребят вчерашних позову. Или других. У тех выходной. Один хрен, натянут глаз на жопу, сразу в баню попросишься.
      - Не имеешь права без полотенца! - качал права Князь.
      - Будет тебе полотенце, сучий потрох, - пообещал ласково "гайдамак".
      Вскоре действительно раздался лязг дверного замка, дверь открылась, на пороге стоял дежурный вертухай с дубинкой для острастки.
      - Сам пойдешь? - сурово спросил он.
      - Да пойми ты, это смерть для меня. Ну разреши мне сегодня не мыться, - умолял Князев.
      - Меня это не колышет, - вертухай упрямо стоял на своем.
      ...Демонстрируя явную неохоту, Князев подчинился.
      Они остановились перед дверями камеры, которая была переоборудована в баню.
      - Раздевайся, - приказал вертухай.
      - Прямо здесь, в коридоре? - удивился Князев.
      - Из мыльни дверь, увидишь, ведет в раздевалку, там получишь чистое белье. Оттуда тебя другой уж контролер поведет. В другую камеру, второго блока. Это, чтоб мы к вам не привыкали, а вы к нам, - хохотнул он.
      Охотно скинув с себя вонючие обноски, Князь вошел в "мыльню".
      Довольно большая комната была превращена в мыльное отделение. Других заключенных он здесь не увидел. Было три рожка душа и голые стены. Жара стояла неимоверная. Шел только кипяток.
      - Ты мойся, мойся, не сачкуй, а то из шланга той же водой помою.
      Мысль о том, что этим кипятком его могут ошпарить из шланга, сделала его тело гибким и ловким, - прыгая под брызгами кипятка, он старательно имитировал процесс помывки. Регулирующих вентилей не было, они были в соседней комнате, где напор регулировал охранник, туда ему предстояло выйти "помытым" за чистой одеждой.
      Ему казалось, что еще минута, и он потеряет сознание от жары и слабости. Наконец, дверь в комнату с чистым бельем отворилась и в дверном проеме появился незнакомый вертухай.
      - Ну, давай, по-быстрому, некогда мне тут с тобой, - сказал он.
      Князь быстро натянул на себя мокрую одежду. Контраст температур был чудовищный. После жары парной холод этой комнаты его поразил. Здесь было почти так же холодно, как в оставленной им камере.
      Вдоль стен стояли огромные коробы из толстой проволоки, уже набитые грязной одеждой, принесенной зеком-шнырем из коридоров, идущих параллельно друг другу. Грязной одежды было много. Странно, что он не видел других заключенных. То ли тут это было правилом, чтобы заключенные "ШИЗО" не имели возможности встречаться друг с другом, то ли такую одиночную помывку ему устроил Семен.
      Банщик, сурово оглядев одетого в чистое Князя, приказал вдруг:
      - Лезь!
      И указал на огромный проволочный короб с грязной зэковской одеждой, от которой шла невообразимая вонь.
      Поняв, что ситуация под контролем и все развивается по обещанному сценарию, Князь направился к коробу. Уголком глаза он увидел, как из короба с чистой одеждой охранник вытаскивает труп человека в такой же, как у него, Князя, чистой "шизоидной" одежде. Это и был тот "жмурик" из морга, о котором говорил Семен.
      Преодолевая отвращение, Князь юркнул в грязное и вонючее месиво отвратительных, окровавленных, облеванных обносков.
      Еще мгновение, и короб покатился на колесах из комнаты-раздевалки в коридор, по коридору - дальше, преодолевая мелкие неровности, потом по спуску, - вероятно, короб, вкатился в кузов машины.
      Минута тишины. Урчание двигателя. И машина тронулась.
      От души отлегло.
      "Неужели выбрался?" - подумал Князь.
      ОСТОРОЖНОСТЬ - ОРУЖИЕ ОХОТНИКА
      "Неужели выбрался?" - подумал Князь, выбираясь из вонючего месива грязного зэковского белья.
      Дышать в фургоне было нечем. Казалось, все испарения спрессованных заскорузлых кальсон и рубах, собранных с нескольких корпусов СИЗО, словно ждали момента, когда Князь, перестав прикрывать рукавом чистой рубахи лицо, выберется наружу и вдохнет все, что скопилось в узком пространстве между тюками белья и брезентовой крышей фургона.
      В другом конце фургона послышалось какое-то шевеление, возня. Князь насторожился. Вытянул из пояса тонкое лезвие заточки, поудобнее взял его в сложный замок из пальцев и ладони, - резкое размашистое движение руки, и горло противника будет располосовано по гордовы хрящи. Сквозь узкие окошки в брезенте под самой крышей пробивался скупой свет, позволивший рассмотреть красную рожу человека, вылезавшего из тюков грязного белья.
      Обычно такие вот продубленные красные рожи бывают у испитых алкашей и моряков. Иногда это совпадает. Крайне редко такие рожи бывают у людей, не связанных ни с морем, ни с алкоголем.
      Когда в лагере спецподготовки под Душанбе Князь впервые увидел эту рожу, он сразу вычислил: моряк.
      - Какого флота? - спросил он, вызвав из строя крепко сбитого парня со свежими следами от споротых сержантских нашивок.
      - Смотря как считать, - не по уставу ответил парень.
      - А если с краю?
      - Тогда - Тихоокеанского. Но вообще-то я из "Владика" ходил не на военном корабле, а на СРТ. Брал краба. Заехал неосторожно в отпуск на Ярославщину, тут меня и взяли. Если бы сидел во "Владике", ни в жисть бы меня родная наша армия не увидала.
      - Потом?
      - Потом - Северный флот. Морская пехота. Командир отделения.
      - За что лычки сорвали?
      - За честность.
      - Не понял?
      - Старики дембельные молодых чуток поучили. Не без последствий. Я это не приветствую, но и не считаю, что я могу все порядки в армии враз изменить. Ну, был военный прокурор. Следствие. Дембелей посадили. С меня спрос: кто? Я честно сказал: знаю, но не скажу. Как так? - спрашивают. Отвечаю: не могу назвать. Там такое дело: соври я что, ну, например, что не видал, как старики били молодых, - и все, свободен. Кстати, там и старикам досталось. Драка, она и есть драка, хоть в армии, хоть на гражданке. Кому-то всегда больше достается. Соври я, отделался бы гауптической вахтой. А так - за честность, разжаловали и вместе с дембелями в дисбат. Теперь сюда дослуживать прислали.
      Так Князь познакомился со странным парнем по кличке БИЧ. Бич - это "бывший интеллигентный человек", так зовут отбившихся от моря по разным причинам и припухающих в портовых городах бывших моряков.
      У Бича было странное представление о чести, не всегда совпадавшее с кодексами чести армейскими, гражданскими, криминальными. Он был правдив на удивление, часто себе во вред. Но праведником его назвать язык бы не повернулся. Он спокойно мог пойти на ограбление войскового склада, мог отобрать у молодого бойца понравившийся ему перочинный нож и мог не взять чужой кошелек, попавшийся ему на пустынной дороге, если знал, кому кошелек принадлежит. То есть он бы его непременно взял и отдал бы хозяину. Бич был из тех, кого перед боем каждый его сослуживец, даже обиженный за отнятую вещь, за незаслуженную с его точки зрения затрещину, был готов выбрать в напарники в предстоящей операции.
      Такая у него была репутация.
      Каждый знал - Бич вытащит с поля боя, прикроет своим телом, поделится последним глотком воды и хлеба.
      Они мало послужили вместе. И только на одном "полевом театре". Бич прошел курс ускоренной подготовки в лагере спецназа и был отправлен с группой спецназовцев на перекрытие горной дороги, по которой перебрасывалась очень большая партия наркоты.
      Шансов выбраться оттуда у группы было мало.
      Месяц? Да, точно, всего месяц Князь преподавал им силовую и огневую спецподготовку, обучал действовать в окружении в горных условиях при обильном вооружении и подавляющем превосходстве противника, а затем - отход из окружения в ночных условиях.
      Потом Князя перебросили к курдам, в Ирак. Случайно он слышал, что с той операции никто не вернулся. "Кажется, никто", - так говорили.
      Бич был способным учеником. И Князь был рад, что он вырвался. И тогда, и сейчас.
      Присмотревшись, Князь понял, что Бич тоже почувствовал в кузове другого человека, и принял ту стойку, которой он его учил, - когда у тебя есть заточка или нож, нет огнестрельного оружия, "среда" (вода, песок, предметы) не позволяют провести прием ногой, и ты не знаешь, сколько у тебя противников.
      У Бича глаз было почти не видно, - должно быть, били ногами, - подумал Князь. Вместо глаз были багровые набухшие щелки. - Вряд ли это сделал Фира, - он хранит верность товарищам по оружию; скорее всего, как раз Фира и помог бежать Бичу. А избили его до попадания в "СИЗО".
      "Похоже, мы с ним - товарищи по несчастью; надо его предупредить, что я свой, пока он не попытался метнуть на звук шороха свой нож, вычислив по колебаниям воздуха, что "противник" у него всего один".
      В полной тишине, нарушаемой лишь звуками уличного движения, проникающими в кузов машины сквозь брезентовое покрытие, раздался тихий свист, который издают, предупреждая об опасности, степные суслики.
      В полумраке кузова было видно, как Бич приостановил движение руки, уже готовой метнуть нож на звук, и прислушался. Князь повторил звук.
      - Кто? - спросил шепотом Бич.
      Такому шепоту позавидовали бы ученики Станиславского - он был достаточно тих, чтобы оставаться шепотом, но достаточно четок и громок, чтобы достигнуть со сцены до последнего ряда партера. Таким же четким шепотом Князь назвал себя.
      - Нy, блин, - вырвалось у Бича с разбитых губ, - бывают в жизни встречи. Ты не мог, командир, для встречи оставшихся в живых однополчан выбрать место посимпатичнее.
      - Ноги целы? - спросил, не ответив на вопрос, Князь.
      - А что?
      - Мне левую чуток помяли, так что ты ко мне перебирайся, посплетничаем.
      С трудом продираясь между плотно забитыми в кузов тюками с грязным бельем, Бич наконец оказался совсем рядом и смог протянуть свою мощную ладонь:
      - Держи краба, командир. Какими судьбами.
      - Из СИЗО.
      - Понятно, наверняка, как и мне, Фира помог. Чтоб закрыть тему: Фира был одним из дембельных стариков, кого я тогда в Североморске военным прокурорам не выдал. Так что, долг платежом красен. Ты мне скажи, командир, как ты в СИЗО попал? Не последний человек в армии был.
      Времени на долгие воспоминания не было. Князь коротко рассказал свою историю о том, как его сдал бывший полковник Верестаев.
      - Знаешь, командир, что ему надо сделать.
      - Знаю.
      - И что же, спустишь?
      - Точно знаю, что убивать его не буду.
      - Кто сказал "убивать"? Я сказал "убивать"? Да я кроме как в бою ни одного человека не убил! И полковника мы убивать не будем. Просто яйца отрежем, сделаем гоголь-моголь и заставим выпить. Очень полезно для здоровья. Кстати, о здоровье: надо по-быстрому отсюда смываться, командир. Второй раз нас Фира не вытащит. И тогда нас в этом СИЗО доканают.
      - А за что сам-то попал?
      - За честность.
      - Как, опять за честность?
      - Я уже старый человек, командир, мне за тридцать. В моем возрасте люди так быстро не меняются.
      - Что на этот раз?
      - После госпиталя и дембеля пошел я в охранники к одному "новому русскому". Не знаю, действительно ли он русский, но новый точно, несмотря на возраст.
      - Старик?
      - Да. Но крепкий. И крутой, я тебе скажу. Всем успевает заниматься. Бабки к нему текут, как намагниченные. Я был начальником охраны в каком-то НИИ, которое этот старик приватизировал. Ну, мое дело простое - охрана входов и выходов, пульты, телекамеры, мониторы, обходы. Ну, и во время одного такого ночного обхода в запечатанном семью печатями корпусе, где, по схеме, содержались лабораторные животные, услыхал я человеческие крики: "Помогите, помогите!.."
      По инструкции я не имел права сорвать пломбы, открыть дверь, проверить, что там случилось, может, на ночь со страшными монстрами, на которых вакцины опробуются, закрыли какого-нибудь лаборанта. Или лаборантку. Голос-то был женский. Звоню коменданту НИИ на дом; было такое право на экстренный случай.
      "Ничего не трогай, я через десять минут буду".
      И точно, как по военной тревоге, через десять минут был в халате у нас на проходной. Глаза на лбу, в руках ключи. С ним два молчуна.
      - Каких молчуна?
      - Ну, мы в охране так звали лаборантов, что служили в лабораторном корпусе. Ни слова от них не добьешься. Нac оставили снаружи корпуса, дверь за собой закрыли. Крики прекратились. Через десять минут они вынесли черный полиэтиленовый мешок и отнесли в морг.
      - У вас там свой морг был?
      - Ну да. Институт-то медицинский. Я думал, что там лабораторных животных сжигали.
      - Мешок был похож на тот, в котором переносят трупы животных?
      - Не знаю. Думаю так: если это и было животное, то ростом с человека. И самое интересное, что у него были женские волосы.
      - То есть?
      - Неаккуратно второпях закрыли молнию, локон светло-каштановых волос заело молнией. Уж я-то бабий локон с шерстью колли или борзой не спутаю.
      - Интересный у тебя институт.
      - Интересный. На следующий день меня сам директор института вызывает.
      - Тот старик?
      - Ну да...
      - Он официально был директором НИИ?
      - А что? Сейчас модно совмещать: министры совмещают свои портфели с руководством коммерческими структурами, директора заводов - с руководством криминальными структурами по сбыту созданного на этих заводах, парламентарии в свободное время руководят бандами... Я уж ничему не удивляюсь. Новая Россия - новые русские.
      - А мы с тобой кто?
      - Мы с тобой просто русские.
      - А дальше-то что было?
      - Он меня и спрашивает... Вежливо так, коньячку налил, лимончик порезанный в хрустальной розетке. На морде улыбочка, нос у него крючковатый, на конце красный. Так вот он меня спрашивает: "Вы что-нибудь подозрительное минувшей ночью заметили?" На дурачка со мной. Скажи я, что ничего не видел, - и могу служить дальше. Может, даже жалованья прибавят.
      - А ты?
      - А ты меня, командир, знаешь. Мне легче помереть, чем соврать.
      - И?
      - Говорю: "А как же, господин директор, заметил. Крики были в лабораторном корпусе. Я вызвал коменданта. Шум был. И труп женский вынесли из корпуса в морг".
      - Почему решили, что женский?
      - А локон волос видал, и конфигурация прогибания тела в пластиковом мешке, извиняюсь, женская. Я же не визажистом служил, а в спецназе. Глаз наметан.
      - "Память у тебя, - спрашивает, - хорошая?" Я опять правду-матку ему в старческое лицо: - "Отличная".
      "Лучше бы тебе забыть".
      "Что забыть?" - я "ваньку" валяю.
      "А все".
      "Не получится", - говорю.
      "Получится, получится, - он мне отвечает, - это я тебе гарантирую".
      Нy, сдал дежурство, сел в свою "Ниву", только ключ зажигания вставил, как сзади мне "хрясь" по затылку. И я в отрубе.
      - Очнулся в СИЗО?
      - Ага, сразу в ШИЗО. И Фира передо мной. И четко так излагает, что у него установка, убедить меня дать признательные показания, что будто я во время ночного дежурства заманил в дежурку одинокую прохожую бабенку, надругался над ней и зверски убил. После чего заставил своего кореша из институтского морга тело сжечь. Тело сожгли, но есть два свидетеля санитар из морга и один мой боец, бывший в тот момент на посту. Уж не знаю, как сломали их, но я не ломкий. И Фира это знал, да еще и должок за ним. Так что он мертвяка вместо меня подсунул для отчета. У него, по его словам, контакт с городским моргом, ему подбрасывают неопознанные и невостребованные трупы, он делает за хорошие бабки освобождение некоторым зэкам, и все сходится. Все повязаны.
      - На нас он не заработал, - задумчиво заметил Князь.
      - Такое наше поколение. Не все на деньги меряем. Еще и долги умеем отдавать.
      - Кстати, о долгах. Есть мысль. Фира тебе не дал наводку на морг?
      - А мне наводка не нужна. Я понял, там старшим смены мой корешок по Северодвинску: мы с ним в одном экипаже морской пехоты были. Так что, если что...
      - Ладно. Обсудим за чашкой "пунша", что-то я по чаю с коньяком соскучился. Пора отсюда уходить. Сколько мы в пути?
      - Полчаса.
      - Фира мне сказал, надо из машины уйти в течение сорока пяти минут езды. В спецпрачечной будет еще один шмон. Там все белье пиками проверят.
      - Пятнадцать минут - много времени.
      - Если все по плану. А если "вводные"?
      - Какие могут быть вводные? - беспечно сказал Бич. Он достал из рукава синей тужурки заточку и, вогнав ее в брезентовый верх, попытался разрезать серое полотно. Однако его попытка окончилась неудачей.
      - Что за хренота?
      - Не режет?
      - Ни хрена.
      - Думаю, специальная ткань, снизу брезент, сверху мелкоячеистая сеточка, заточку сломаешь, а не выберешься.
      - Что же делать?
      - Учись, пока я жив.
      Князь снял с шеи стальной крест и поковырялся им в замке двери. Замок раскрылся.
      - Ни хрена себе, командир. Тебе бы в "бригаде" работать, цены б тебе не было.
      - Извини, не созрел.
      - Да я шучу.
      - А, все в жизни не предусмотришь. Как говорится, от сумы да от тюрьмы не зарекайся. В тюрьме я уже побывал, осталось совершить уголовное преступление.
      - А то ты за нюхание георгинов в СИЗО залетел, - усмехнулся Бич.
      - За кровь, знаю. Но все равно уголовником себя не считаю.
      - А кто говорит? Нy что там, можем спрыгивать?
      - Ни спрыгивать, ни взлетать мы не можем, Бич: тут, за дверью, такая же сетка, что и по верху. Чехол из тонкой сетки.
      - Что же делать? Грызть ее, суку? Заточка не возьмет?
      - Не возьмет.
      - Ну, все, накрылись мы с тобой, командир. Интересно, Фира знал про этот секрет фургона?
      - Если даже и знал, он не виноват. Он нам дал шанс, дальше - наше везенье и наше уменье.
      - Ну, с везеньем, кажется, разобрались.
      - А умение я тебе сейчас продемонстрирую, - проговорил Князь. Он снял с шеи цепочку и, сделав заточкой чуть пошире одну из крохотных ячеек стальной сетки, просунул в нее цепочку-пилку и стал расширять отверстие.
      Пятнадцать минут, сменяя друг друга, они пилили стальную сеть. Наконец, им показалось, что отверстие получилось достаточное, чтобы пролезть даже таким широкоплечим парням, как они.
      - Чур первым я, - попросился Бич.
      - С какой стати? Первый больше рискует.
      - Именно поэтому: ты указал выход, и значит, свое дело сделал, мое дело - рискнуть.
      - Нет, первым рискует офицер, иначе ему грош цена.
      Князь просунул, ухватившись за дверцы, ноги в отверстие и, дождавшись, когда машина чуть сбавила на повороте ход, соскользнул в темноту, сгруппировался в воздухе, надеясь упасть на бок так, чтобы получить наименьшие травмы. К сожалению, при таком рискованном прыжке без травм вряд ли обойтись.
      Как и надеялся, упал в кучу собранного дворниками у края тротуара снега и сколотого льда. Ударился, ушиб бедро.
      Упав, он мгновение полежал в таком положении, проверяя, целы ли кости, и прислушиваясь к обманчивой тишине переулка. Впереди, метрах в двадцати, он услышал легкий стон и одновременно звук упавшего с высоты на заледенелый асфальт человеческого тела.
      Поднявшись, он, прихрамывая и корчась от боли, подбежал к месту падения Бича.
      - Жив?
      - А то? Еще поживем...
      - Цел?
      - Кажется, да... Ногу ушиб.
      - В нашем деле без боли не обойтись. Идти можешь.
      - Думаю, да.
      - Думаешь, или "да"? Встань, попробуй ногу.
      - Смогу.
      - Это хорошо. А то мне нести тебя не с руки, - ребра перебили еще до СИЗО.
      - Гляди, командир, машина тормозит и перед ней открываются ворота. Это, наверное, спецпрачечная, обслуживающая городские тюрьмы, СИЗО, больницы. Там попадешь под дезинфекцию, костей не соберешь. Чтоб всю срань тюремную и инфекционных больниц обеззаразить, надо хрен его знает какую химию применить.