— «Помните, братья, труд наш и изнурение, ночью и днем, чтобы не отяготить никого из вас» (I Фес. 2, 9).
      Письма за него пишут другие, потому что некогда писать самому; только «приветствие», что служит «знаком» подлинности, во всяком письме, пишет собственноручно (II Фес. 3, 17). «Видите, какими большими буквами, pelikois grammasin, я написал вам», — хвалится он простодушно (Гал. 6, 11). Буквы, может быть, большие оттого, что мелко не может писать пальцами, окоченелыми от тяжелого, чесального гребня на ткацко-обойном станке.
      Вот где малое больше великого. Руки Иисуса-плотника, в Назаретские дни, может быть, так же мозолисты, как руки Павла.

XXXII

      Как все еще глубоко и живо язычество-эллинство; как, с нашей только исторической, человеческой — точки зрения, почти безнадежно, в эти дни, Павлово-Иисусово дело, — об этом лучше всего судить по таким язычникам, как современник Павла (35 — 125 гг.), живущий в Херонее Бэотийской, в двух шагах от Афин, где Павел проповедует, и от Коринфа, где он основывает одну из первых общин, — восемнадцатилетний юноша, Плутарх, поклонник тех самых страдающих и умирающих, богов, что некогда, в Тарсе, в самосожжении бога Сандлона-Геракла, искушали и отрока Савла. Очень знаменательно, что ни одним словом не упоминает Плутарх о Христе, как будто вовсе не знает Его или не хочет знать, уже во II веке, когда христианство проповедано по всему «кругу земель», от Иерусалима до Рима, а может быть, и до Столпов Геркулесовых.
      «Нечто странное (новое) влагаешь ты в уши наши», — мог бы сказать Павлу и Плутарх, как скажут ему Афиняне (Д. А. 17, 20). Это «новое» не нужно Плутарху или даже вредно, убийственно. Детски счастливый, спокойный, невинный, «предопределенный», язычник, не хочет он и не может знать Христа. Понял ли бы он речь Павла к Афинянам? Если бы и понял, то ко Христу не обратился бы. Близость Павла к Плутарху — близость двух параллельных, только в бесконечности сходящихся, линий.
      Павел говорит в Афинах с эллинскими философами, на их языке: Бога называет «божеством», thei?n (Д. А. 17, 29). — «Для Эллинов я был, как Эллин… для всех я сделался всем» (I Кор. 9, 19–22). — «Кажется, он проповедует о (каких-то) чужеземных божествах, daimonion», — говорят о Павле «эпикурейские и стоические философы» (Д. А. 17, 18). Два «божества чужеземных» для них — «бог Иисус» и «богиня Воскресение», An?stasis. — «И одни насмехались над Павлом, а другие говорили: „Об этом послушаем тебя в другое время!“» (Д. А. 17, 32). Хуже для Павла иудейских палок эти эллинские насмешки. «Спасение Божие послано язычникам: они и услышат» (Д. А. 28, 28). Вот как «услышали»; вот для кого он предал «надежду Израиля» (Д. А. 28, 20).

XXXIII

      Только силою Духа преодолевает он все эти преграды, внешние и внутренние. Шагу без Духа не может ступить. То тихо шевелится в нем Дух, как дитя во чреве матери, тихо толкает и манит его; то неудержимо гонит, как буря — сорванный лист.
      «Не были мы допущены Духом… проповедовать слово (Божие) в Азии». — «Было ночью видение Павлу: предстал ему некий муж Македонянин, прося его: приди в Македонию и по моги нам» (Д. А. 16, 6–9). Вся Европа, весь Запад является Павлу в лице этого Македонянина. «Ныне я, по влечению Духа, иду в Иерусалим» (Д. А. 20, 22). — «Силою Духа… благовествование Христово распространено мною, от Иерусалима… до Иллирика» (Рим. 15, 19). — «В Духе, положил я… видеть и Рим» (Д. А. 19, 21).

XXXIV

      В проповеди Павла, или, как он сам называет ее, в «Павловом Евангелии» (Гал. 1, 11), движется все на двух осях — «согласной противоположности», антиномии двух религиозных опытов: свободы человеческой и Необходимости Божественной — Предопределения, prothesis. Компасной стрелкой этой антиномии указан не только для Павла, но и для нас весь путь христианства от прошлого к настоящему и от настоящего к будущему, — от Отца к Сыну и от Сына к Духу. Здесь-то и начинается то величайшее, после первохристианства, религиозное движение Духа, которое мы так плоско и неточно называем «протестантством», «Реформацией».
      «Конец Закона — Христос» (Рим. 10, 4) — в этих трех словах — все «Евангелие Павла», учение об освобождающей от Закона вере. «Верою (только) оправдывается человек, помимо дел Закона» (Рим. 3, 28). — «Даром, по искуплению (освобождению, apolytioseos) во Христе Иисусе, получают оправдание» — все, кто верует (Рим. 3, 24). Сын превращает Отчий закон в свободу, ибо «делами Закона не оправдается перед Богом никакая плоть» (Рим. 3, 20). Главное здесь то, что человек наверное спасется, — уже спасен «даром».
      В этом учении о свободе Павел ближе всех учеников Иисуса к Иоанну, а если тот ближе всех к Учителю, то и Павел тоже.
      «Я пришел не для того, чтобы судить, но чтобы спасти мир» (Ио. 12, 47). — «Верующий в Сына не судится, а неверующий уже осужден» (Ио. 3, 18). — «Верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную и на суд не приходит» (Ио. 5, 24). А так как всякий суд — по закону, то это и значит: «конец Закона — Христос».

XXXV

      Что такое «закон»? Вечное повторение одного и того же, отражение логического тождества в естественной необходимости — механике. Главный и даже единственный закон безличной природы, естественной необходимости, — уничтожение личности — смерть. Сила глухая и слепая, во всех законах естественных, говорит человеку: «умри». В самых первых истоках своих отравлена жизнь ядом смерти. «Так же, как одним человеком (Адамом) грех вошел в мир… вошла и смерть (одним человеком) во всех, потому что в нем согрешили все» (Рим. 5, 12). — «Жало смерти — грех, а сила греха — закон» (I Кор. 15, 56). Это и значит: всех законов Закон — смерть. Только «Христос освободил меня от закона греха и смерти» (Рим. 6, 22). — «В детстве, мы были порабощены стихиям (законам природы). Когда же пришла полнота времен, pl?roma, Бог послал Сына своего, который… подчинился Закону, чтобы искупить (освободить) подзаконных… Для чего же возвращаетесь вы опять к немощным и бедным стихиям и хотите снова поработить себя им?» (Гал. 4, 3–9). «Стойте в свободе, которую даровал вам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства» (Гал. 5, 1).
      Что такое «свобода»? Этого люди все еще не знают, потому что живут и сейчас без Христа, как Иудеи жили под игом Закона. Все наши законы государственные — отражение законов естественных: принудительная сила тех, так же, как этих, — страх смерти. Чтобы освободить от него человека, надо было сломить иго Закона. Вот о чем Иисусова тяжба не только с Иудеями, но и со всеми людьми, рабами Закона.
      Рабство всех рабств, всех цепей железо крепчайшее, — смерть. Мнимые освободители человечества, крайние бунтовщики и мятежники, остаются рабами смерти: никому из них и на мысль не приходит, что можно освободить человека от смерти и что, без этой свободы, все остальные — ничто. Только один человек, Иисус, во всем человечестве восстал на смерть, как Сильнейший на сильного, Свободный — на поработителя; только Он один в Себе почувствовал силу, нужную, чтобы смертью смерть победить не только в Себе, но и во всем человечестве — во всей твари. Так же просто, естественно, разумно, как другие говорят: «умру», — Он говорит: «воскресну». И люди этому поверили и, вероятно, будут верить, хотя бы немногие, до конца времен.
      «Выше всего Ты поставил свободу, — скажет Христу Великий Инквизитор Достоевского, предтеча Антихриста. — Свобода их веры Тебе была дороже всего… Не Ты ли говорил: „Хочу сделать вас свободными“?.. Чудом не захотел поработить человека… жаждал свободной веры, а не чудесной, — свободной любви человека, а не рабских восторгов перед могуществом, раз навсегда его ужаснувшим».
      Миру спастись или погибнуть — значит сейчас, как никогда, принять или отвергнуть пред лицом Поработителя-Антихриста это неизвестнейшее слово Неизвестного: «Если Сын освободит вас, то истинно свободны будете» (Ио. 8, 36). Все еще самое неизвестное имя Иисуса Неизвестного: Освободитель.
      Имя это знает Павел, один из всех святых; что такое свобода Христова, знает он, как никто.
      «Христос освободил меня от закона… смерти… Ибо тварь покорилась суете не добровольно, но по воле Покорившего ее, — в надежде, что… освобождена будет от рабства тлению» (Рим. 8, 2, 20). — «Всех врагов своих низложит (Христос)… Последний же враг истребится — смерть… Смерть! где твое жало? Ад! где твоя победа?» (I Кор. 15, 25–26, 55).

XXXVI

      Радость освобождения от ига Закона у Павла есть радость отпущенного вдруг или бежавшего из тюрьмы человека. Петр, Иоанн, Иаков — все ученики Господни — начали уже привыкать к этой радости, уставать от нее. Но пришел к ним Павел и обрадовался по-новому, открыл источники новой, никем, никогда еще не испытанной, радости: «Кто во Христе, тот — новая тварь: древнее прошло, теперь все новое» (II Кор. 5, 17). Радость эта так нова, так ни на что не похожа, что новизны ее ослепляющей испугались все ученики: «Павел старался пристать к ученикам, но все боялись его, не веря, что он — ученик» (Д. А. 9, 26).

XXXVII

      Вечность Закона и временность его — эта согласная противоположность, антиномия, — у самого Иисуса, так же как у Павла.
      «Доколе не прейдут небо и земля, ни одна йота или ни одна черта из Закона не прейдет» (Мт. 5, 18). Это одно утверждение: закон вечен; а вот и другое, — закон до времени: «до Иоанна Крестителя… закон и пророки; от дней же Иоанна, царство небесное силою — (насильем над Законом) — восхищается, bi?dzetai, и только насильники, bi?stai, входят в него» (Мт. 11, 13).
      Это понял Павел, как никто из святых: «Дан людям Закон (только) до… Христа» (Гал. 3, 19).
      Первомученик Стефан — предтеча Павла Освободителя. «Это место (храм) разрушит Иисус и переменит обычаи (Закон) Моисея», — учит Стефан (Д. А. 6, 14). «Все это будет разрушено, так что не останется камня на камне», — подтверждает Стефана и Павла Иисус (Мк. 13, 2). — «Близко ветшающее (Ветхий Завет, Закон) — к уничтожению», — учит Павел (Евр. 8, 13). «Я пришел не исполнить, а разрушить Закон», — исказит или исправит слово Господне, в духе Павла, Маркион.
      Все это и значит: между Законом и царством Божиим, — прерыв, «меч» рассекающий; «не мир пришел Я низвесть на землю, но меч» (Мт. 10, 34).
      Этим-то мечом и доныне все христианство рассекается: что такое Христос, нового Закона начало или вечного — конец?

XXXVIII

      Павел, так же как Иисус, уже о Законе не спорит, а стоит вне Закона. «Ваш закон; их закон», — говорит Иисус, в IV Евангелии (8, 17; 10, 34; 15, 25).
      Правы Иудеи, восставая на Павла, так же как на самого Иисуса, за то, что он «учит людей чтить Бога не по Закону» (Д. А. 18, 13). — «Я Иудеев ничем не обидел», — тщетно оправдывается Павел (Д. А. 25, 10). Злейшей обиды, чем эта: «конец Закона Христос», — быть для них не могло. «Против народа (моего) или отеческих обычаев (Закона) не сделав ничего… я, в узах, предан в руки Римлян… за надежду Израиля» (Д. А. 28, 17).
      Правы Иудеи, когда на все оправдания Павла отвечают неистовым воплем: «Истреби такого от земли, ибо ему не должно жить!» (Д. А. 22, 22).
      Павел такое же для них «проклятие», как «висящий на древе», Иисус (Гал. 3, 13).

XXXIX

      Павлова учения о свободе не поняли даже ближайшие к Иисусу, ученики.
      «Хочешь ли знать, неосновательный человек (Павел), что вера без дел мертва? — скажет Иаков, „брат Господень“, или неизвестный творец Послания Апостола Иакова. — Не делами ли (Закона) оправдался Авраам, возложив Исаака, сына своего, на жертвенник?» (Иак. 2, 17–21).
      С Иаковом согласился бы и Павел; понял бы не хуже Иакова, почему на вопрос богатого юноши: «Что мне делать?» — Иисус отвечает не «веруй», а «делай»: «раздай нищим все, что имеешь» (Мк. 10, 17–21); понял бы Павел не хуже Иакова и это слово Господне: «Что вы говорите Мне: Господи, Господи! и не делаете того, что Я вам говорю?» (Лк. 6, 46). Первый вопрос самого Павла Иисусу, на пути в Дамаск, — не «во что мне верить?», а «что мне делать?» (Д. А. 9, 6).
      Добрые плоды не могут не рождаться от доброго дерева, так же как дела — от веры; но дерево по плодам узнается, а не плоды — по дереву. Нет веры без дел, как огня — без жара; но жар — от огня, а не огонь от жара.
      Если Павлово учение о свободе не понято людьми и доныне, то, может быть, потому, что учение самого Иисуса сделалось новым Законом, более тяжким и рабским, чем Ветхий Завет — Закон.

XL

      Механический закон необходимости — смерти, логический закон тождества: а + b + с, в причине, — а + b + с, в следствии, — отменяется у Павла, так же как у самого Иисуса, законом жизни — творчества: а + b + с, в причине, — а + b + с + x, — «свобода», «чудо», — в следствии.
      Эта отмена мнимой «логики» — «механики» возможна для Павла потому, что «разум», nous, сочетается у него с «духом» пророческим, pneuma, «догмат» — с «опытом», в мере такой совершенной, как только у одного Иисуса. Лучшего «сосуда» нельзя было «избрать», чем Павел. Чудо Предопределения и заключается в этом избрании.
      Самый язык Павла, когда он говорит о свободе, становится «согласно-противоположным», антиномичным, так же как язык Иисуса.
      «Верою мы уничтожаем Закон? Никак; но утверждаем» (Рим. 3, 31). — «Божиим обетованиям противен закон? Никак» (Гал. 3, 21). — «Будем ли грешить, потому что мы не под Законом? Никак» (Рим. 6, 15). В этих «никак» — точно внезапные прерывы мысли, отказы от логики. — «Мудрость мудрых погублю, и разум разумных отвергну… ибо слово о кресте для погибающих безумие, а для нас, спасаемых, сила Божия» (I Кор. 1, 18–19).
      Между «благодатью» и «законом» — такое же неразрешимое для Павла противоречие, как между спасением и гибелью, Богом и диаволом.
      «Сила греха — Закон» (I Кор. 15, 56). — «Законом познается грех» (Рим. 3, 20). Только для того и «пришел Закон, чтобы умножился грех» (Рим. 5, 20). — «Весь мир виновен (по Закону) пред Богом, потому что делами Закона не оправдается… никакая плоть» (Рим. 3, 19). — «Если бы дан был Закон, могущий животворить (воскрешать), то подлинно, праведность была бы от Закона… но до пришествия веры, мы заключены (были) под стражей Закона… Закон был ко Христу детоводителем» (Гал. 3, 21–24). Нет, был стражем-тюремщиком и палачом-убийцей, потому что Закон «убивает грехом». Но если грех и смерть — от диавола, «человекоубийцы изначального» (Ио. 8, 44), то может ли быть рождающий смерть и грех Закон от Бога?

XLI

      Будущее смешивает Павел с настоящим, должное с данным: в этом «слабость», «немощь» его, но та, в которой «сила Господня совершается». Судить о других по себе: «Я сораспялся Христу, и уже не я живу, а живет во мне Христос» (Гал. 2, 19–20). Но если так в Павле, то, может быть, в других вовсе не так. «Умерли мы (все) для греха; как же нам жить во грехе?.. В смерть Иисуса крестились мы… с Ним погреблись (погрузились) крещением в смерть… ибо, если мы соединены с Ним подобием смерти, omoiomati, то и подобием воскресения с Ним же будем соединены» (Рим. 6, 2–5), — смешивает Павел «подобие» с действительностью; будущее предвосхищает, как будто все уже есть: «забывая, чт? позади, стремится вперед» (Флп. 3, 13).
      «Я говорю: поступайте по духу, и вы не будете исполнять вожделений плоти» (Гал. 5, 16). Легко сказать: «поступайте», но сделать трудно, — труднее, чем исполнить Закон, — невозможнее для тех, кому он это говорит, а может быть, и для него самого.
      «Доброго, чего хочу, не делаю, а злое, чего не хочу, делаю… Ибо, по внутреннему человеку, нахожу в законе Божием радость. Но в членах моих вижу иной закон, противный закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, живущего в членах моих. Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?» (Рим. 7, 19–25). Бедная душа человеческая — зябкая, от страшно близкого холода смерти кутающаяся в плоть. Психея, — здесь обнажена, как нигде, никогда.
      Только о чужом и прошлом Павел не мог бы так говорить; так не говорит о себе никто из святых. К нам и этим ближе их всех Павел.

XLII

      Слишком часто, в позднейшем христианстве, «безумие Креста» — только младенчество разума. Павел этого не хочет: «Братья… будьте на злое младенцы, а по уму будьте взрослыми». — «Буду молиться духом; буду молиться и умом» (1 Кор. 14, 20, 15).
      Павел не только молится, но и любит «умом». Не было, может быть, ни у кого, после Христа, такой умной любви, как у Павла.
      Кажется, он чувствует и сам несоизмеримость догмата с опытом, изрекаемого слова — с «неизреченным, ?rreta, которого нельзя человеку пересказать» (II Кор. 12, 4). Молится человек в слове, — кощунствует; благословляет, — проклинает. «Сделавшись за нас проклятием, kat?ra, искупил нас (Иисус) от проклятия Закона» (Гал. 3, 13). — «Бог сделал Его за нас грехом» (II Кор. 5, 21).
      «Безумствуешь ты, Павел; многая ученость доводит тебя до сумасшествия» (Д. А. 26, 24): кощунствуешь ты, Павел; многая святость доводит тебя до кощунства.
      Эту несоизмеримость догмата с опытом чувствует и Тертуллиан, так же как Павел: «Распят Сын Божий, — не стыжусь, потому что надо стыдиться; умер Сын Божий, — достоверно, потому что безумно; погребенный, воскрес, — несомненно, потому что невозможно».
      Разум человеческий восстает на себя самого, в антиномиях, «согласных противоположностях» опыта-догмата. Мысль — тоже крест, может быть, не только для Павла, но и для самого Иисуса. «Мир для меня распят, и я — для мира» (Гал. 6, 14). Мысль для Павла распята, и он — для мысли.
      Ближе к нам всех святых, и этой крестной мукой мысли Павел.

XLIII

      Тайна свободы Христовой для него — Предопределение, praedestinatio, pr?tesis, — для незнающих ужасов ужас, а для знающих радостей радость.
      Опытом Предопределения, в судьбах самого Павла, решается все. «Верою, помимо дел Закона, оправдан»; «даром получил благодать», — этим, как ножом, рассекается надвое вся его жизнь. Так же рассечется и вся жизнь человечества на меньшую часть оправданных, не по заслугам спасшихся, и большую часть без вины осужденных, погибших.
      «Это — самое страшное, что приходило когда-либо на ум и сердце человеку; никакой горячечный бред не рождал ничего более страшного», — сказано будет о Кальвине, ученике Павла, новом учителе Предопределения. Emile Нельзя ли того же сказать и о самом Павле? Но если о нем, то и о самом Иисусе это можно сказать, потому что в этом учении о Божественной необходимости — Предопределении, Павел так же верно понял Иисуса, как в том — о свободе человеческой.
      «Все предано Мне Отцом Моим; и никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть» (Мт. 11, 27). Значит, есть и такие, которым открыть не хочет и которые не знают ни Отца, ни Сына. «Вам дано знать тайну царства Божия», — только вам одним, «предопределенным», «избранным», и больше никому. — «Много званых, мало избранных» (Мт. 22, 14).
      Вспомним страшную притчу о пшенице и плевелах, сущих и не-сущих, сынах Божиих и «сынах Лукавого» (Мт. 13, 25–40). — «Ваш отец — диавол» (Ио. 8, 44). — «Равви! кто согрешил, он или родители его, что родился слепым?» — «Согрешил», — «погиб», до рождения, в вечности (Ио. 9, 2).
      Тот же вопрос услышит и Павел. «Когда они еще не родились и не сделали ничего доброго или злого… Иакова возлюбил Бог, а Исава возненавидел… Что же скажем: неужели неправда у Бога? Никак… но кого хочет, милует, а кого хочет, ожесточает… Ты скажешь: „за что же еще обвиняет? ибо кто противостанет воле Его?“ А ты кто, человек, что споришь с Богом? Скажет ли изделие сделавшему его: зачем ты меня так сделал? Не властен ли горшечник над глиной, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почетного употребления, а другой для низкого?» (Рим. 9, 11–21).
      «Доброе семя» и «плевелы», сыны Божий и сыны Лукавого, — «сосуды гнева» и «сосуды милосердия» (Рим. 9, 22). Но если люди — «горшки», то не сыны Божии; а если Бог — «горшечник», то не Отец. Все это не ответ на вопрос, а только затыканье рта.
      Здесь бесконечная грубость человеческого разума — как бы мертвая механика. В логике-догмате, чудовищно и богохульно-убийственно, а в опыте — ясновидении, детски просто, детски любовно к Отцу.

XLIV

      … «Да неужто же и впрямь Ты приходил лишь к избранным, — скажет Христу Великий Инквизитор Достоевского. — Говорят и пророчествуют, что Ты придешь вновь и вновь победишь… со своими избранниками… Но мы скажем тогда, что они спасали только самих себя, а мы спасаем всех. Мы исправили подвиг Твой… Мы не с Тобой, а с ним (Антихристом), — вот наша тайна».
      Кто больше любит людей — спасающий избранных только, в свободе, Христос или, в рабстве, спасающий всех Антихрист? Миру спастись или погибнуть — значит сейчас, как никогда, ответить на этот вопрос. Павел на него уже ответил.
      «Хочет Бог, чтобы все спаслись» (I Тим. 2, 4). — «Все мы придем в единство… и познание Сына Божия» (Ефес. 4, 13). «Всех заключил Бог в непослушание, чтобы всех помиловать» (Рим. 11, 32).
      Два эти слова: «помиловать всех» — звучат для нас, как никогда, ни для кого не звучали.

XLV

      «Сделавшего такое дело (кровосмесителя) я решаю предать сатане, во измождение плоти, чтобы дух был спасен, в день Господа нашего Иисуса Христа» (I Кор. 5, 3–5). Это значит: может человек спастись не только во времени, но и в вечности. «Дело каждого обнаруживается, потому что в огне открывается, и огонь испытывает дело каждого… У кого дело… сгорит, тот потерпит урон… сам, впрочем спасется, но так, как бы из огня» (I Кор. 3, 13–15). Это тот самый «огонь», о котором сказано: «Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный» (Мт. 25, 41). Слово «вечный» на арамейском языке Иисуса не имеет вовсе того отвлеченно-метафизического смысла «бесконечного времени», как греческое слово ai?nion, и слова того же смысла, на философском языке, от Аристотеля до Канта. «Вечность», «век», ai?n, на языке Иисуса, так же подобна мигу, как и бесконечно длительному времени.
      Сколько верующих соблазняет и отвращает от Христа, «губящего Спасителя», догмат вечных мук! Но если бы не обрек на них и злейшего врага своего самый жестокий человек, то обречет ли Милосерднейший?
      Что же значит «вечность мук» в Евангелии?
      «Как собирают плевелы и огнем сжигают, так будет и при кончине века сего», — в конце «вечности земной», tou ai?nos (Мт. 13, 40). «Плевелы», «сыны Лукавого» — «мнимые», «несущие», сгорят, как солома, в огне; миг сгорания и будет для них «вечностью мук», а «пшеница», «сущие», «сыны Божий», спасутся все.

XLVI

      В тайне Предопределения Павел понял Иисуса, как никто из святых.
      «Все да будет едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе; так и они да будут в Нас едино» (Ио. 17, 21). «Я в них, — во всех» (Ио. 17, 26). Это последние слова Иисуса, сказанные на земле ученикам. «Многое еще имею сказать вам, но вы теперь не можете вместить. Когда же придет Дух… то откроет вам всю истину… и будущее возвестит вам» (Ио. 16, 12–13).
      «Господь (Христос) есть Дух, а где Дух, там свобода» (II Кор. 3, 17). — «Дух дышет, где хочет, и голос Его слышишь, и не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает и со всяким, рожденным от Духа» (Ио. 3, 8). — «Дух Господен на Мне; ибо Он послал Меня… проповедовать пленным освобождение… отпустить измученных (рабов) на свободу» (Лк. 4, 18). Это и значит: тайна Духа — тайна свободы.
      Первое царство, Отца, — Закон; второе, Сына, — любовь; третье, Духа, — свобода.
      «Сам же Дух ходатайствует за вас воздыханиями неизреченными» (Рим. 8, 26). Павел, «восхищенный до третьего неба», слышал, может быть, в этих «воздыханиях Духа» «слова неизреченные, которых человеку нельзя пересказать», и слово неизреченнейшее: «Бог будет все во всем — во всех, The?s p?nta en p?sin».
      «Все покорил уже однажды под ноги Сына Отец. Когда же все покорит Ему (снова), тогда и Сам Сын покорится все Ему Покорившему, да будет Бог все во всем» — во всех (I Кор. 15, 27–28). — «Все из Него, Им и к Нему» (Рим. 11, 36).
      Вот что значит тайна бесконечной свободы — любви бесконечной, всех радостей радость — Предопределение.
      «Ибо кого Он предузнал, тех и предопределил… а кого предопределил, тех и оправдал, а кого оправдал, тех и прославил, ed?xasen (осиял — обрадовал). Что же сказать на это? Если Бог за нас, кто против нас? Тот, Который Сына своего не пощадил, но предал за нас всех, как с Ним не дарует нам и всего? Кто будет обвинять избранных Божиих (предопределенных)! Бог оправдает их. Кто осуждает?.. Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим. 8, 29–39).
      Не было на земле и не будет большей радости, чем эта.

XLVII

      В тайне Предопределения ближе всех святых к Павлу Ориген (II–III вв.). Он первый понял, вместе с Павлом, что значит: «Да будут все едино», — «Бог будет все во всех»; понял радостный ужас Предопределения — Восстановление всего, apokat?stasis. «Благость Божия, через посредство Христа, вернет всю тварь к началу и концу единому… ибо все падшие могут возвыситься — (не только во времени, но и в вечности) — от крайних ступеней зла до высших — добра».
      Церковь осудила Оригена (543 г.): «Кто говорит, что… муки ада не вечны, что произойдет Восстановление всего, apokat?stasis, да будет анафема. Изобретатель сего, Ориген Адаматий, — да будет анафема. Гнусное и ненавистное учение сие да будет анафема».
      Павел и Ориген учат одному: «Бог будет все во всех, — все спасутся». Церковь, осудив Оригена, осудила и Павла.
      «Имея такую надежду, мы действуем с великим дерзновением», — мог бы сказать и Ориген, вместе с Павлом (II Кор. 3, 12). В этом «великом дерзновении» свободы Христовой оба — вне Церкви. «Павел старался пристать к ученикам (Иисуса), но они боялись его, не веря, что он — ученик» (Д. А. 9, 26). Так же будет Церковь бояться и Оригена; так же не сможет и он к ней «пристать».
      Павел такой же, как Ориген, — «возмутитель всесветный», ten oikoum?nen anastat?sas, «возбудитель мятежа» (Д. А. 17, 6; 24, 5). Но «Возмутитель» больший — сам Иисус.
      И мир Его не узнал (Ио. 1, 10).
      Меньше всего узнал в этом.
      Вот где Павел, так же как сам Иисус, — «Неизвестный» — «Ужасный». Больше всех учеников разделил он с Учителем ужас этой неизвестности.

XLVIII

      О том, как глубоко столкновение Павла с Церковью, лучше всего можно судить по глубине его столкновения с Петром. Вечная противоположность или противоречие, антиномия, закона и свободы, терзающее сердце Павла, терзает и сердце всей Церкви.
      Вскоре, кажется после первого апостольского путешествия Павла, произошло, весною 43–44 года, в Иерусалиме то, что в позднейших преданиях Церкви названо будет «Собором Апостольским».
      … «Я ходил с Варнавою в Иерусалим… по откровению и предложил там знаменитейшим (Апостолам) особо (наедине, kat'idian) благовествование, проповеданное мною язычникам (чтобы узнать), не напрасно ли я тружусь и трудился… Вкравшимся же лжебратиям, тайно приходившим подсмотреть за нашей свободою… во Христе Иисусе, чтобы поработить нас (Закону), мы ни на час не уступили и не покорились… И знаменитые не возложили на меня ничего (более)… А напротив, увидев, что мне вверено благовествование для необрезанных, как Петру для обрезанных… Иаков и Кифа, и Иоанн, почитаемые Столпами, styloi, подали мне и Варнаве руку общения, чтобы нам идти к язычникам, а им — к обрезанным» (Гал. 2, 1–9).
      Это свидетельство Павла подтверждается и в «Деяниях Апостолов», с такою точностью, что историческая подлинность его, по крайней мере в главных, внешних чертах, несомненна.
      … «Когда же началась великая распря, poll?s de xet?seos genom?nes, Петр, встав, сказал им: „Мужи братия! вы знаете, что Бог, от первых дней, избрал из нас меня, чтобы из уст моих язычники услышали слово Евангелия и уверовали… и не положил никакого различья между нами и ими, верою очистив сердца их. Что же вы (ныне) искушаете Бога, возлагая на шею учеников иго (Закона), которого не могли понести ни отцы наши, ни мы? Но мы веруем, что благодатью Господа Иисуса Христа спасемся, так же, как и они“ (язычники). — Тогда умолкло все собрание, слушая Варнаву и Павла, возвещавших, какие чудеса и знамения сотворил Бог через них среди язычников» (Д. А. 15, 7 — 12).
      Слишком невероятно, чтобы Петр мог действительно так говорить: кажется, здесь (особенно в этом противоположении «спасемся благодатью», а не «делами Закона») говорит устами Петра сам Павел; но еще невероятнее, чтобы Павел мог говорить устами Иакова (Д. А. 15, 13–21). Слишком не похожи в этом свидетельстве Иаков и Петр на тех двух Апостолов, которых мы знаем, по свидетельству Павла.
      Смутный след какого-то исторически подлинного воспоминания, может быть, уцелел и в свидетельстве «Деяний Апостолов» о чудесном обращении римского сотника, Корнилия, после видения Петру сходящего с неба полотна, с нечистыми животными: «того, что очистил Бог, не почитай нечистым» (Д. А. 10, 15). Смысл видения — тот, что Павлова проповедь — не новшество, потому что и Петр такой же, как Павел, — «Апостол язычников». Но отделить историческую действительность от покрова легенды здесь уже невозможно.
      «Нет у меня ни в чем недостатка против высших Апостолов» (II Кор. 11, 5), «почитаемых Столпами» (Гал. 2, 9), — с этим выводом Павла, сделанным на «Апостольском соборе», не могли бы согласиться Двенадцать, уже потому, что Петра поставил «Верховным Апостолом» и положил его «Камнем» в основание Церкви не кто иной, как сам Господь. Грех сатанинской гордыни помнит ли Павел, когда говорит: «Лучше для меня умереть, чем уничтожить похвалу мою» (I Кор. 9, 15)? Так же не могли бы согласиться Двенадцать и с другим выводом Павла, что Закон отменен не только для язычников, но и для обращенных Иудеев.
      Как бы то ни было, высшая точка, — зенит будущей Церкви Вселенской — достигнута Деяниями в этом именно свидетельстве об Апостольском соборе, где Павел входит в Церковь. Но если теперь входит в нее, значит, не был в ней раньше или, по крайней мере, не был так, как теперь. Очень знаменательно, что Петр, после того, исчезает из Деяний уже навсегда и почти бесследно: остается только Павел. Но тщетно пытается Лука, «врач возлюбленный» (Кол. 4, 14), исцелить эту зияющую рану Церкви — «великую распрю» Петра и Павла: через пятнадцать веков, в протестантстве, Реформации, рана зазияет снова и уже не исцелит ее никто, кроме одного Врача.